Сын народа, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1910 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 49 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Г. Д. Гребенщиков

Сын народа

Драматическая поэма в 5-ти этюдах

К представлению дозволено. Санкт-Петербург, 19 марта 1910 года.

Цензор драматических сочинений М. Толстой.

Пролог

Там, где тысячи людей задыхаются и вязнут в тине бессмыслия и нищете, где, как подземный гул, беспрерывны их вопли и стоны, где пот и слезы своим бурным потоком несут неизбежность тупого отчаянья, где светлые проблески сил и дарований гаснут под бурею суеверия и зверства, где под адским зноем уродливых страстей вязнут и дотла сгорают душистые цветы любви, там родились скорбные искания лучшего. Там воплотились они в живой и светлый образ Сына Народа и понесли его по зыбким волнам житейского простора… И длинен, и тернист, и неровен был путь его скитаний в поисках радости жизни… И глубока была бездна ехидных издевательств над его светлой мечтой о счастье, над его сладкой надеждою на помощь светлых сил…

И одинокий, и угрюмый, с печатью глубокой скорби на челе вернется гонец народной мысли к родным унылым берегам и с трепетной бережливостью обратно принесет исканья радостного света и скажет угрюмый скиталец пославшим его, что не отступит тьма, пока не просветлеют сами, живущие в ней…

Действующие лица

Дмитрий Самсоныч Правдин — старый мужик из рудокопов.

Маланья — его жена.

Федор Правдин — их младший сын.

Савелий Правдин — их старший сын.

Акулина — жена Савелия.

Клемнетий — их сосед, крестьянин.

Федосья — крестьянская девка.

Любовь Дмитриевна Эполетова — дочь богатого господина.

Ольга — ее школьная подруга.

Нина Семеновна — старшая сестра Ольги, сельская учительница.

Михаил Подорожный — студент медик.

Сергей Октава — студент.

Няня Любы.

Бабушка Арина.

Гости Любви Дмитриевны Эполетовой:

Неустроев.

Бушуев, Михаил Васильевич

Перекатов Спиридон Аркадьевич.

Исаак Соломонович.

Первые два этюда — в течение одного дня в сибирской деревне. Третий — через четыре года в События происходят в течение девяти летсибирском городе. Четвертый — еще через четыре года с лишним в Петербурге и пятый — в наши дни через несколько месяцев после события в Петербурге в том же городе Сибири.

Этюд первый
Внутренний вид простой и бедной крестьянской избы. Справа от зрителя — печь, лавка, кадочка с водой и кухонная утварь. Слева — плохая деревянная кровать, бедно покрытая старой кошмой. На ней подушки, одежда. Посреди избы — плохой деревянный стол. Возле него — скамейка. Около входной двери, по левую сторону — деревянные гвозди-вешалка, на которой весит разная одежда и сбруя. На стене слева — маленькое зеркало с полотенцем, плохие старые лубочные картинки. У одной из стен — зеленый сундук получше. У кровати — другой, маленький и старый. Окна — справа. Зима. Вечереет.

Явление первое
После поднятия занавеса — продолжительная пауза.

Федор (бедно, по-крестьянски одетый, с длинными свешивающимися на глаза волосами, безусый, но рослый парень в серой рубашке и пестрядиновых штанах, сидит на корточках у кровати перед раскрытым небольшим сундуком, и что-то ищет в нем. На одной ноге — старый пим, другой пим держит в руках. Не найдя в ящике ничего, он садится на кровать и задумчиво смотрит на пол. Глубоко вздыхает). Дратва с иголкой где-то была… Нету…

Акулина — бледная и кроткая женщина, одетая в красную шаль и сермягу, подпоясанную полотенцем, апатично достает с печки ведро и обтирает его рукою.

Федор. Ты, Акулинушка, не видала?

Акулина (как бы просыпаясь). Каво это?

Федор. Дратву с иголкой… Пим вот починить…

Акулина. Да батюшка давеча тулуп починял… Истратил, видно…

Федор (смотрит на пим и на стены, как бы продолжая искать). А конопли нету?

Акулина. Да все на веревочки изоскали… Нету теперя.

Федор, поворачивая на руке пим, уныло смотрит на него.

Явление второе

Клементий. (Небольшой, плохо одетый серый мужичок, подвижный и скоро говорящий, с небольшой бородкой, войдя в избу, снимает шапку и, помолившись, произносит). Здорово живете… (Подходит к Федору и шутливо) Че, Федя, с нуждой беседуешь? В пим ее зашить хочешь?

Федор (улыбаясь, ставит пим подле себя). Починить бы надо, да нечем вот…

Акулина. О-хо-хо… (С ведрами и коромыслом уходит).

Явление третье

Клементий (взяв и осмотрев пим, садится). Как нечем? А голенища-то на што? Отсюда отрежь, да и заткни ему рот-то.

Федор. Да я знаю, што отсюда отрезать… да вот…

Клементий (перебивая). Че и вот… Да тебе говорят… От голенища отрежь, да и все тут… Я дак всегда так… Нужде хвост режу, да ей же в рот толкаю…

Федор (смеясь). Чудак ты, Климша…

Клементий. На вот… А што ей поддаваться-то… Она, брат, жадна нужда-то, штэби ее язвило, даже сама себя жрет… Это у нас как-то недокормка была… Сена не хватило. Солому всю съели. Дак мои лошаденки давай друг у друга хвосты объедать… Утром придешь, а у них хвосты все меньше да меньше… Х-ха…

Федор смотрит на Клементия и качает головой.

Клементий. А у те старики-то где?

Федор. На дворе, должно быть…

Клементий. Мохнашки-то у вас дома, али нет? Мохнашек попросить поишел, за дровишками съездить…

Федор. Савелий за сеном уехал в них.

Клементий. Были мохнашки, да как-то зимусь ездил в город, потерял… Ах, ты — хлопота… Теперь без мохнашек хоть плачь… А в мохнашках-то добро, смотри: хоть какой мороз, закроешь рыло-то и тепло. А мороз стоит теперь страшенный, без мохнашек все рыло ознобишь… Скоро ‘сорок святых’, а все еще мороз…

Федор. У Савелия теплые мохнашки… (в раздумье). Барбоску задавил осенесь… Славная была собака… Бывало, на пашне все возле лошадей спит… Задавил…

Клементий. Задавишь, паря, коли нужда… (Пауза). А тут баба што-то захворала… Нужде все-таки хоть хвост резать можно, а вот хворость… Не знаешь, как и извести…

Федор (вздыхая, отрезывает от голенища пима лоскут и примеривает к дыре на подошве пима). Да, брат Клементий, стужа, нужда, мохнашки, Барбоска… Эх, ты — житье-бытье!.. А в книжках-то вот, ведь, про какую-то другую жизнь пишут… А где она, эта жизнь, как к ней попасть? А ведь такие же, поди, люди, как мы с тобой, а?

Клементий. Какой черт, паря!.. Х-ха!.. Это как-то прошлу зиму я одного чиновника в город наймовался возить. Лошаденки у меня, знашь, добры тоже. А он замерз. Я, говорит, слезу, пешком, говорит, пойду… Я остановился, сам слез, а потом будто невзначай и крикнул, да упал, прямо возле них, как они хватят, да версты две и убежали от нас… Ну, батюшка мой, и поцарапался же он… Хрипит таку беду, ругается… Упадет, да стонет на снегу… Силенки-то нету… А я уж, што пошутил, думаю захватить его… А на нашем местевне в неделю все бы окочурились… Ей Богу!..

Федор (во время монолога Клементия роется в ящике и, не найдя, что нужно, достает книжку и сердито толкает ящик под кровать, а пим одевает на ногу, засунув за голенище отрезок. Садится на кровать и раскрывает книжку). Это, брат, все не то… Там все живут хорошо… Там и жизнь так устроена, что мужики-то все живут не хуже господ… Вот в этой книжке, например, описывают, что другого мужика от барина отличить нельзя.

Клементий. Дык кто их знает: правда оно, али нет? Ваньша Игнатихин тоже как-то книжку про Бову-королевича читал нам… Дак тоже — кто его знает… Будто неправда. А тоже в книжке ведь написано…

Федор. То сказка, а тут, правда… (Погружается в чтение).

Клементий (одевая шапку). Н-да… Потом видно зайти придется…

Явление четвертое

Самсоныч (в простом азяме, пимах и старой шапке входит. К печке бросает какие-то щепы и, качая головой, сурово и громко говорит Федору). Что же ты, Федька, это думаешь?

Клементий встает с места, снимает шапку и отходит в сторону.

Федор (поспешно вскакивает и кладет книгу на стол). Сейчас, тятя. Ишь, завлекся маленько… Забыл.

Самсоныч (к Клементию, коротко). Здорово… (к Федору, сердито). Как буркалам твоим не стыдно? Ведь лошади с обеда не поены, а на дворе-то вечер. Какой же выйдет из тебя хозяин, коли сам своей работы не знаешь?.. А ведь вон, какая орясина. Ведь уже в подать влез. Ну, что они тебе эти книжки пить-есть дадут, али чему доброму научат?

Федор (надевая зипун и шапку и подпоясываясь, обиженно). В книжках худого нет.

Самсоныч. Нет!.. Оно и видно. Отца не слухать уж научился. Бога-то даже забыл. Я совсем не вижу, чтобы ты рыло свое перекрестил. ‘Худого нет’. Беги, говорят, пои лошадей-то!

Федор (уходит, махнув рукой). Да иду уж…

Самсоныч (кряхтя, садится на кровать). Вот оне нынче, детушки-то… Завлекся гыть… А вот нашего брата, бывало, как проведут через строй, да всыпят штук сорок, дак недели две и почесываешь холки-то… Бывало не токмо… отец родной, а какой-нибудь нарядчик слова промолвить не успеет, а уж бежишь бегом, што есть духу… А оне, вот тебе нако, нонешние-то робятки… Завлекся… Я те завлекусь… (К Клементию). Садись, ты што стоишь-то там у порога… Што скажешь?

Клементий. Да вот мохнашек пришел было попросить. Да и нету будто Савелия-то…

Самсоныч. За сеном он уехал в них…

Явление пятое

Маланья (одетая в сермяжку, подпоясанную полотенцем, в темной шали, входит с подойником в руках). Здорово почивал?

Клементий (надевая шапку и кивнув Маланье). Прощайте-ка не то… (Уходит).

Самсоныч. Подитко…

Явление шестое

Маланья (хлопочет в кути). У Буренки совсем мало молочишка-то стало… на издое, надо быть, коровенка… Али уж сено шибко плохо… А Краснуха вымнуть начинает, можа к Благовещенью-то Бог и освятит ее…

Самсоныч (сурово косясь в сторону Маланьи). Давай-ка разбалясывай! Шарашься там… Вечер на дворе-то… Прокопаешься до полночи опять. Огня-то спалишь больше, чем дела сделаешь. А у меня достатки-то гладки… Руки не гнуться, а сынок-то вон ученый, не больно помогает…

Маланья (оглядывая с удивлением). Што опять расходился? Небось, Федора опять журить понадобилось? Парень-то, что тебе, — красна девица, а и то подитка не угодил?

Самсоныч (передразнивая). ‘Красна девица’. Не мыркала бы хоша…

Маланья (повышая тон). А че мне не мыркать-то?

Явление седьмое
Входит с ведрами Акулина.

Маланья. Будет уж… Надо мной поиздевался, а теперь и я могу сказать слово, а ты помолчи!..

Акулина (выливая воду в кадочку и становясь к печке, греется, дует на озябшие руки, болтая ими в воздухе). Стужа-то какая…

Самсоныч (к жене). Ишь ты, какая разговорчивая стала… Ровно калашницей была… Говори… Говори…

Маланья. А то и скажу, што не здесь бы ему, Федору-то нашему, пропадать. Учиться бы ему надо… На Москве ему быть, а не здеся… Вот што…

Самсоныч (раздражительно). Старуха, не брани без толку. Кулаки у меня еще здоровы… Так уберу, што неделю на карачках ползать будешь…

Акулина (робко посматривая на старика, хватается за ковшик и черпает им воду в самовар). Батюшка, поди, наставлять самовар-то?

Маланья (к мужу). Не посмеешь… Это раньше я терпела, а теперь не стерплю…

Явление восьмое
Савелий входит с хомутом и седелкой. Вешает все на гвозди.

Маланья. Теперь и к старшине и к самому становому с жалобой пойду. Не побоюсь… Заступники есть…

Самсоныч. Ишь ты, куда гнет… Ах ты, жаба!..

Савелий (бросив на печь мохнашки, раздевается и сурово оглядывает присутствующих). Што это у вас опять? Небось, про науки спор затеяли? (Насмешливо к матери). Феденьку свово, поди, выхваливаешь? Посади его на божничку, дай ему книжечку в руки и молись на ево…

Акулина (к мужу, робко). Есть, поди, хочешь, Савелий Мелентььевич?..

Савелий (злобно к жене). А, поди, и нет? С утра не емши. Што спрашивать-то?

Акулина (с покорной торопливостью собирает на стол). Сичас я…

Самсоныч (к Савелию). Нет, она на Москву с ним собралась ехать… Оттуда, слышь, сам царь ей грамоту послал. Не могу, гыть, без твово сына обойтись… Ха-ха!..

Маланья. Бог с вами, смейтесь… Какой ни есть Федор, а родную мать бить не станет. А ты, Савоська, уж, поди, раз пять али шесть принимался… За мое же добро, за то што вспоила, вскормила, горе-горькое всю жизнь мыкала. (Хнычет). На спине на пашню маленького таскала…

Савелий. Слухай, мамка. Ты че коришь меня, што таскала на плечах? Не родила бы, так и пенять не на ково, а то сама же принесла, да и коришь, што поила, да кормила. Да как ты меня кормила-то? Оставишь, бывало, ржаной сухарь на весь день, вот и ешь его, ну и бегаешь по соседям, выглядываешь куски, а то и чужой огород заберешься…

Маланья. Как тебе не совестно говорить-то это? Разве я виновата, што мне, как скотине на пашне приходилось работать?.. Отец-то, вон он, с него пошто не спросить?

Самсоныч (грубо). А отец-то чем тут причина? Тоже хлестался, как собака всю жизнь… Всю неделю, бывало, в шахте, а придет праздник — дров надо. Починиться… Бывало, и рубахи-то другой не было, перемыться не в чем было, а ты на отца пальцем тычешь… Нужда виновата, а не отец…

Акулина (с испугом смотрит на спорящих и трясущимися руками подает на стол суп, который льется из чашки). Ох, пролила…

Савелий (к Акулине). А где у те шары-то, в затылке што ли? (К отцу). Нужда… А коли нужда, так нечего и с сына справлять, што злой да сердитый вырос. Што вон он, Федька-то: заботы-то он еще не видал, а все из-за ково? Все из-за меня. А я все вез, как бык, с семи лет пошел в работу-то. А он, видишь ли, грамоте научился, дак и не тронь ево. Давеча сказал, чтобы назем вычистил из двора, дак он говорит, што книжку дочитать надо. (Хватает со стола книжку и с остервенением рвет ее на части). А жрать-то, небось, наперед всех садится. (Сжимая кулаки). Разве тут не возьмет зло?

Акулина (робко к мужу). Савелий Мелентьич… Шти-то простынут…

Савелий. Отвяжись ты!..

Явление девятое

Федор (входит и раздевается). Напоил и сена дал. (Смотрит на разорванную книжку). Это кто же? Книга-то чужая. Што же это такое? (Собирает клочки книги).

Савелий (садится за стол и ест). Все изорву! Ни одной не оставлю!..

Маланья. Не посмеешь, варнак!..

Федор. За што же это чужие-то книги?

Самсоныч (насмешливо). Не тронь, паря. Ишь, он волостным писарем метит быть. В каталажку еще засадит нас с тобой. Смилуйтесь, ваше степенство, скажем… Ха-ха!..

Маланья. Не связывайся с ними, сынок…

Савелий (злорадно). Дай ему сиську!..

Федор (сквозь слезы). Думаешь, не стерплю? Думаешь, заспорю и на побои вызову тебя? Аль тебе уж очень захотелось, кулаки может, зудятся?.. Бей, если надо. Бей, если полегчает… Ведь не впервой носить синяки от твоей братской ласки… Бей!.. (наступая). Што ты сидишь? Бей!

Самсоныч (насмешливо). Ишь ты, поросенок, еще и в шипку лезет…

Савелий (вставая). Да кого тут бить-то? Прыснуть по виску, дак тут же и окочурится, да отвечай, как за путного.

Самсоныч. Да оттолкни ты хоть ево…

Маланья. А ты там, кровопивец, чаво еще? Тебе все мало… У самого руки устали бить, так глазом любоваться надыть?

Самсоныч (задыхаясь). Да ты што? И в самом деле, до станового довести хочешь. Я те покажу!.. Я те!.. (бежит к жене с кулаками).

Федор (загораживая ему дорогу). Тятя, не тронь старуху!..

Самсоныч (толкая Федора к Савелию). Вышиби ты ему брызги-то!..

Федор (снова бросается к отцу). Перестань, отец!..

Савелий (бросается на Федора и, схватив его за грудь, кричит). А ну?..

Акулина (во время этой сцены, прижавшись к печи и дрожа, причитает). Опять, опять… О!.. Господи…

Занавес быстро опускается.

Этюд второй
После события в избе Самсоныча проходит несколько минут.
Скромно прибранная комната сельской учительницы. Входная дверь — прямо, окна — справа. Слева — кровать и рабочий стол с письменными принадлежностями. Справа — этажерка с книгами. Посредине — стол, покрытый белой скатертью. На стенах — картинки и фотографические карточки, зеркало. Простенькие заведенные часы показывают половину шестого. Сгущаются сумерки. На сцене Нина Семеновна, просто одетая, бледная девушка в синем платье. На плечах у нее — большой серый платок, в который она кутает озябшие руки. Она сидит возле стола и с грустной задумчивостью смотрит в пол. На столе перед ней раскрытая книга и незажженная маленькая лампа.

Явление первое

Нина Семеновна (после паузы встает, вздыхает, идет по комнате, пряча руки и подбородок в шаль. Затем останавливается посреди комнаты и как бы прислушивается). Тихо… как в могиле… (Грустно улыбается). Впрочем, часы… Как торопливо шагает время… Тик-так… Тик-так… (После паузы подходит к столу, зажигает лампу и берет книжку, но сейчас же сердито бросает ее на стол). И тут ведь одна тоска, одно нытье… Точно все вокруг не жизнь, а какое-то жадное чудовище… (Садится на кровать, затем, кутаясь комочком, свертывается на ней, опираясь на подушки). Холодно как… И никто не придет, не пригреет… (Пауза). Марина!.. (Стучит в стенку над кроватью). Погрей-ка меня хоть чайком!.. Куда она ушла?

Продолжительная пауза, во время которой Нина Семеновна смотрит в пространство.

Явление второе

Федосья (здоровая крестьянская девка, кое-как одетая в сарафан, в красном платке. Не входит, а шумно врывается и весело, звонко кричит). Здорово ты живешь, Семеновна!

Нина Семеновна (вскакивая, фамильярно). Ах! Мое почтенье… Очень рада я вам… Будьте при месте… Садитесь, пожалуйста…

Федосья. Ой, не досуг мне, родимая моя!.. Матушка прислала меня… Велела тебе прийти к ней сейчас. Че-то ей скроить надо, да скушно, говорит. Она велела прийти и какую-нибудь веселую книжку притащить…

Нина Семеновна (выпрямляясь). Иди и скажи ей, Федосья, что я ей не горничная… Ка-ак они привыкли мне ‘велеть’!

Федосья (в недоумении). А если она рассердится? А если батюшке скажет? Да, ладно не то, я скажу… (Направляется идти).

Нина Семеновна. Нет, постой, подожди!.. Садись… (Ходит по комнате молча. Федосья следит за ней растерянным взглядом).

Федосья. Я лучше че-нибудь совру ей, если тебе не хочется идти-то…

Нина Семеновна. Подожди! Нет, вот что, Федосья… Я впрочем… (Криво улыбается и подходит к Федосье близко). Какая ты здоровая, крепкая, Феня!.. (Щиплет ее за плечо).

Федосья. Ой, как больно! Ты че это?

Нина Семеновна. У тебя есть жених, Федосья?

Федосья. Гы!.. А то, как же… (Швыркает самодовольно носом и смеется).

Нина Семеновна. А ты где себе нашла его?

Федосья. Гы-гы! На вечерке. Где больше-то?

Нина Семеновна. На вечерке? (Вдруг оживляясь). Вот что, Феня…

Федосья. Он сегодня сам вечерку делает… Жених-то мой…

Нина Семеновна. Знаешь что? Поведи меня на вечерку.

Федосья. А если матушка узнает? Да батюшке скажет?

Нина Семеновна. Не узнает. Ты вот что… Достань у кого-либо сарафан, покромку, шаль… Понимаешь? Я оденусь по-крестьянски и пойдем…

Федосья (радостно). А матушке я совру, что ты захворала.

Нина Семеновна. Отлично! Беги скорей!.. Нет, постой!..

Федосья, смеясь, останавливается у порога.

Нина Семеновна (грустно улыбаясь). Федосья, будь моей подругой. Я все буду делать, как ты. Одену сарафан, пойду на вечеринку… Стану в кружок и, нюхая махорку, буду кричать во все горло песни, плясать под гармошку. Потом сяду на лавку, а ко мне на колени усядется грубый парень, полезет целоваться… Ах, как это весело!.. ‘Узнает матушка, расскажет батюшке’. Как все это радостно! (После паузы, решительно). Ах, хоть в омут от этой нудной тоски, от этого могильного одиночества!.. (К Федосье). Знаешь что… Ты знаешь, где живет Федор?

Федосья. Федьша-то? Как же, знаю.

Нина Семеновна. Ты его позови на вечерку.

Федосья. Он не пойдет… Не людный он… Не пойдет.

Нина Семеновна (после раздумья). Ну, хорошо, тогда беги скорее.

Федосья. За сарафаном?

Нина Семеновна. Ну, да… Скорее.

Федосья. Я сначала к матушке, а потом за сарафаном. Гы… Гы… (Убегает).

Явление третье

Нина Семеновна (задумывается). Схожу я с ума или не схожу? (После паузы, тихо поет).
Не к добру тоска
Давит белу грудь.
Нет, не к радости
Плакать хочется…

(Слышны шаги и легкий стук в дверь. Нина Семеновна идет к двери). Кто там? Входите!

Явление четвертое

Федор (в сермяге без опояски входит и, стоя у порога, кланяется. В руках держит шапку и разорванную книжку. На левой щеке — синяки). Здравствуйте, Нина Семеновна.

Нина Семеновна (подает ему руку). Здравствуйте, Федя. Вот спасибо, что пришли. Ну, чего вы стали у порога? Проходите и садитесь. Да что это у вас на щеке? Синяки?

Федор (дрожащим голосом, робко). Книжку вашу Савелий изорвал. (Показывает клочки от книжки). Простите, ради Бога! Не знаю, как теперь…

Нина Семеновна (с дрожью в голосе). Вас опять били?

Федор разводит руками.

Нина Семеновна. За что же?

Федор. Опять за то же, за грамоту.

Нина Семеновна опускается на стул и сидит неподвижно.

Федор. Я решил уехать отсюда… Так вот… Пришел поблагодарить вас за все и… проститься тоже…

Нина Семеновна. За что же благодарить? (Насмешливо). За то, что вас бьют по моей милости?

Федор. Что ж, бьют. Бьют не из-за вас… От злости они бьют, но а жить с ними я больше не могу… Вот и решил уехать лучше куда глаза глядят…

Нина Семеновна (в раздумье). Да, вот они плоды моей работы…

Федор. Кабы не вы, я бы совсем слепой был…

Нина Семеновна. Ах, полноте, Федя… Велик ли ваш свет? Куда вы попали с ним? Ведь я вижу, Федя, ведь я чувствую, что у меня у самой опустела душа от бессилья что-либо сделать. Ведь редкий ученик не жалуется мне, что его отец дерется… Как же будешь верить в какой-нибудь проблеск и я… (упавшим голосом) перестала верить…

Федор молчит и разводит руками.

Нина Семеновна. Как же жить без веры? Как? Зачем жить, Федя?

Федор. Не все же, Нина Степановна, слушаются отцов, не все же забывают ваше доброе слово.

Нина Семеновна (с горечью). Не все слушаются… Как это мило… Для того чтобы быть лучше, надо не слушаться отцов. Дети должны быть сильнее старших… Да возможно ли это?

Федор. Я вот не знаю, но я не послушаюсь их и уйду от них. Я верю, что найду людей, которые лучше их, которые поймут меня…

Нина Семеновна. О, как это трудно. Найти хороших людей. А вам, Федя, это будет еще труднее… Люди оторвутся от вас только потому, что увидят на вас вот эту сермягу, и вашу святую мечту быть лучшим не однажды оскорбят самой грубой насмешкой.

Федор (решительно и сквозь слезы). Пусть оскорбляют, пусть смеются. Я все-таки пойду к ним. Ведь все равно, чем здесь погибать, так лучше уж там… И пусть я погибну, но не останусь здесь. Нету сил…

Нина Семеновна. Но куда, куда пойдете, с чего начнете вы?

Федор. Я наймусь в работники, в кучера и буду стражно работать, только бы можно было видеть других людей и… иметь хоть рубаху чистую. (Он плотнее запахнул полы сермяги).

Нина Семеновна (в раздумье, помолчав, со слезами в голосе). Ну, что ж, Бог вас благословит, поезжайте, Федя… Не поминайте лихом. Простите, что я хотела удержать вас и так мало для вас могла сделать.

Федор. Нет, нет, вы много сделали для меня, я это знаю. Только вот мать здесь у меня остается… Они будут бить ее из-за меня… Так как-нибудь не бросьте ее уж. Утешьте хотя…

Нина Семеновна. О, как я вас понимаю… И если бы вы знали, как я… Как мне больно сознавать все это.

Федор. Ничего, Нина Семеновна, я переживу, я все переживу. Эти обиды, нужда, насмешки и горе матери так и толкают меня, старайся, дескать, и верь. И я все силы употреблю, чтобы как-нибудь стать лучше и стану лучше, Нина Семеновна, стану.

Нина Семеновна (берет его за руку). Как просто и искренно. Милый мой Федя. Не гасите же в себе этот благородный огонек стремления к лучшему. И знайте, что этот огонь — вся сила в борьбе с неудачами (в голосе ее слышны слезы). Не гасите его. (Она отвертывается и смахивает слезы).

Федор. Нина Семеновна, вы плачете?..

Нина Семеновна (оправившись). Нет, так… Ничего, Федя. Больно мне за вас, за вашу мать… Нет, не то… Идите с Богом по новому пути, ошибайтесь, мучайтесь, но не возвращайтесь обратно, а идите вперед, дальше, дальше… А я… (с глубокой тоской). Я останусь тут же, на этом месте, без надежды, без всякой надежды. (Рыдания вырываются, и она опускается на стул).

Федор. Мне тяжело видеть эти слезы… Я не знаю… Может быть, я помогу вам, Нина Семеновна…

Нина Семеновна (делая над собой усилие). О, что вы! Не то, Федя, совсем не то! Идите с Богом, идите. (Она близко подходит к нему, нежно смотрит на него и, положив ему на плечо руку, целует его в лоб). Вот вам мое благословение. Идите на борьбу с жизнью. Вам самому еще впереди так много горя предстоит, а мне помогать не надо.

Федор (смущенно). Я, я не знаю. Мне тоже жалко… Прощайте, Нина Семеновна. (Стараясь скрыть слезы, быстро идет к двери, но испуганно отступает: на пороге появляется Савелий).

Явление пятое

Савелий (не снимая шапки, останавливается у порога и измеряет Федора и Нину Семеновну строгим взглядом). Што ж не воркуете?

Нина Семеновна в недоумении смотрит на него.

Савелий (к Нине Семеновне). Што трусишь? Не трусь. Бить-то не буду. Потолковать пришел, потому дело в сурьез пошло… (Запускает большие пальцы рук за опояску).

Нина Семеновна. Что такое? Какое дело?

Савелий. Но-но! Не прималындывай, лучше мово знаешь. Зачем ты Федьку взбаламутила уезжать?

Федор. Никто меня не взбаламучивал. Я сам.

Савелий (грозно). Молчи лучше, опасна тебя подхвати! (К Нине Семеновне). Нявжо нам из-за тебя работника наймовать? Ты знаешь, как нам копейка-то достается: из-под ногтей кровь течет, а ему лодырить надо.

Нина Семеновна. При чем же я тут? Что тебе от меня нужно?

Савелий. Ни финти! (Повышая тон). Зачем снюхались с ним?

Федор. Ты врешь. Зачем ты врешь?

Нина Семеновна. Что ты говоришь? Как тебе не стыдно? (Плачет).

Савелий. Знаем мы вас. (Наступая). Неча нюни-то распускать. Если только он уйдет, я не посмотрю, что ты учительша.

Нина Семеновна. Уйди, уйди отсюда! Господи, за что же это?

Федор (потерявшись, нерешительно порывается к Савелию). Не трогай ее! Не трогай!

Савелий (ударяя кулаком по столу). Уйду я! Только помни ты у меня, как с крестьянскими парнями худые дела иметь… Вертихвостка! (Тяжело дыша и озираясь, идет к выходу).

Нина Семеновна. Как ты смеешь! Как ты смеешь? (рыдая, опускается на стул).

Федор (не зная, куда идти, к Нине Семеновне или за Савелием, плачет). Вот, вот, што я сделал. Из-за меня ведь это… (Выпрямляясь, громко). Нет! Пусть они либо убьют меня, либо я сегодня же уйду от них. (Уходит).

Явление шестое

Федосья (после паузы, впопыхах вбегает. В руках покромка, сарафан и красная шаль). Насилу выпросила. (Останавливается в недоумении). Ты че это, Семеновна? На вечерку-то не пойдешь?

Нина Семеновна все сильнее рыдает. Федосья стоит неподвижно и молчит.

Занавес

Этюд третий
От начала событий проходит четыре года.
Небольшая комната. Направо от зрителя — два окна, налево и посредине — двери. Против одного окна стоит покрытый клеенкой стол, заваленный книгами и письменными принадлежностями. Рядом, в углу, — простая этажерка с книгами. Посредине — стол, покрытый белой скатертью. Возле стены, налево, — не вполне прибранная кровать. На стене недорогие картины и фотографические карточки. Возле стены — простые стулья. На полу — тканые половики. Ранняя осень. День.

Явление первое

Федор (с небольшими усиками, одетый в черную тужурку, в белом воротничке, подпоясан широким черным кушаком. Брюки навыпуск, ботинки начищены, волосы причесаны гладко, с пробором на левой стороне. При поднятии занавеса, он в осеннем пальто и шляпе торопливо входит. В руках несет книги и папку с деловыми бумагами. Кладет все на стол и раздевается. Подходит к двери налево и весело зовет). Бабушка! А, бабушка! Давай скорее обедать! Есть хочу.

Арина (за дверью). Ну-ну, подожди! Сейчас!

Федор. Некогда, бабушка. Право, некогда. Работы много.

Явление второе

Арина (входит с тарелкой и миской). А куда ты вечно торопишься? Все некогда, все недосуг. И когда ты свою работу переделаешь? День на службе, ночь за книгами. Да, этак, батюшка Феденька, захворать можно, ума рехнуться. (Поправляет скатерть). У нас этак-то был учитель в деревне… Давно это было, когда мы еще с мужем покойничком в деревне торговали, и вот тоже все книги да книги читал, а потом умом и стал недоволен. Книги — они вредны и до добра не доводят.

Федор (смотрит на Арину с добродушной улыбкой). Нет, бабушка это что-нибудь не так.

Арина. Как это не так? Что я тебе на старости лет врать, что ли, буду?

Федор. Я не про то, бабушка. Я по-другому читаю книги и с ума не сойду. И учитель ваш, он с ума не сошел, а только другим стал. По иному жить и думать стал.

Арина. Как же с ума не сошел, когда начал говорить, что люди из обезьян переделались в людей. Что ты! Разве умный человек это скажет?

Федор (улыбаясь). Ну, хорошо. Ладно. (Арина уходит, Федор садится за стол и проворно ест).

Явление третье

Арина (тотчас же входит со вторым). Денег давай на керосин. По фунту да по полтора в ночь керосину-то сжигаешь…

Федор. А тебе что, разве жаль моих денег?

Арина. Понятно жаль… Ведь не Бог весть, какое жалование-то получаешь…

Федор. Как не Бог весть… Тридцать пять рублей в месяц. Если бы столько денег в деревне — богачом бы звали.

Арина. То в деревне, а то в городе… Ну, а что твой барин поправился после хворости-то?

Федор. Какой это барин? У меня барина нет. Хозяин у меня, а не барин.

Арина. Фу ты, ну ты… Уж и барина нет. Как это скоро ты в шипку полез? Уж и барина нет. Подумаешь, кто был? Мужицкий парень, олух какой-то, прости Бог… Прожил каких-то четыре года, окипировался мало дело и барина нет, и рыло в сторону. Да он, по крайней мере, начальник, Вашескобдагородие! А ты кто? Жук навозный!

Федор. В самом деле? (Громко смеется, будто вспомнить что-то). Эх, ты старенькая наивность… Вашескоблагородие. (Хохочет).

Арина. А што тебе смешного-то тут?

Федор. Да так весело… (Хохочет и встает с места).

Арина. Весело… Веселый какой стал. Ржет, как лошадь, прости Бог! (Хочет идти к себе).

Федор (продолжая смеяться, преграждает ей дорогу). Весело мне, страшно весело. Так весело, что плясать хочется. Не хотите ли разделить моего веселья? Пожалуйте! (Схватывает старуху и кружится с нею). Тара-ра-там-там там…

Арина (вырываясь). Да тебя, не язвило ли? Ты сдурел, парень, сегодня? (Сердито останавливается и поправляет платье).

Федор. Ну, не сердись, не сердись, бабушка! Ведь это я любя. Ха-ха-ха!

Арина. Любя. Влюбился черт в козлуху.

Федор. Ну, давай помиримся.

Арина. Да тебя, не опоили ли дурманом? Ты где был-то? В кабаке, што ли?

Федор (становится в позу и декламирует с пафосом).

Я был в храме красоты

И от вина любви пьянею…

(Серьезно). Видишь ли, сегодня со мной поздоровалась по ручке тоже одна из высоко благородных. И не только поздоровалась, но и пожала мою черноземную руку. Ей Богу! А знаешь кто? Любочка Эполетова. Ты представь мою гордость: еще только четыре года тому назад я подавал ей лошадь и докладывал: ‘Готово, барыня!’ И вдруг, по ручке…

Арина. Тьфу! Хоть бы уж не молол языком-то! Кто на тебя и посмотрит…

Федор. Да уж смотрят. Да еще ласково-то как. Честное слово! (Хохочет). И все еще узнать меня не может. А когда узнает, кто я, наверное, начнет отплевываться, как от падали… А красивая, прелесть, какая. За ней ухаживают лучшие кавалеры…

Арина. Уж и ты не ухаживать ли вздумал?

Федор. А почему бы и не так?

Арина. Ой! Господи, ухажер новый. Где тебе? Ухаживай уж ты лучше за своими книжками… (Убирает со стола).

Федор. А ведь и верно я заболтался с тобой. Мне ведь действительно некогда. (Идет к столу).

Арина. То-то и оно. Дикошарый, спину-то мне чуть не переломил.

Любовь (за дверью стуча). Можно войти? (Слышны женские голоса).

Федор (встревожено). Что это? Она? (Быстро мечется по комнате, прибирает постель и шепчет торопливо). Бабушка, это барышни идут. Ей Богу! Да убирай ты скорей со стола-то.

Арина торопится, убирая со стола.

Любовь (снова стучит). Можно войти?

Федор (отворяя дверь). Боже мой! Вы? Как же это?

Явление четвертое

Любовь (входит вместе с Ольгой. Обе одеты в гимназические платья, легкие жакеты и осенние шляпы). К вам не скоро попадешь. Здравствуйте. Что не во время? Может быть, помешали?

Ольга. Здравствуйте. Вы точно чего-то испугались. (Кокетливо смеется).

Федор. Нет, помилуйте! Я скорее обрадован. Удивлен. (Оправляет тужурку).

Арина большими глазами осмотрев их, уходит к себе.

Явление пятое

Любовь. Чего же вы удивлены?

Федор. Вы пришли ко мне…

Ольга. А разве к вам страшно идти, как в лес?

Федор. Нет, конечно, но… У вас ведь есть какие-то там правила.

Любовь. Приличия? Да? Мы согрешили против них.

Ольга. А знаете? У нас есть к тому уважительная причина. Скажите, пожалуйста, в какой вы гимназии учились?

Федор (пожимает плечами и указывает на этажерку с книгами). Вот моя гимназия…

Любовь (Ольге). Я говорю теперь решительно ‘да’!

Ольга. А я говорю ‘нет’! (Идет к этажерке и смотрит по корешкам книги). Достоевский, Толстой… Батюшки, да вы совсем философ… Любочка, ты посмотри, какие все мудрые книги он читает: Ницше, Эн… Энгельс…

Любовь (идет к этажерке). Да?

Ольга. А скажите, неужели вам не скучно читать вот такие толстые-претолстые книги? Ведь это же несчастье… Да какие все имена смешные. Чар… Чарльз Дарвин… Не выговоришь. Не скучно? Да?

Федор. Ведь это же Дарвин. Ведь он пишет о том, как произошел человек.

Любовь (упрекающе). Ах, Оля, Оля, восьмиклассница.

Любовь (к Федору). Ведь это, кажется, вы читали в библиотеке реферат? Помните о деревенской женщине? Да?

Федор (смущаясь). Да, это был первый и очень неудачный мой реферат… Я же плохо владею пером.

Любовь. Нет, что вы! Мне ужасно понравился ваш реферат. Вы так хорошо изобразили положение деревенской женщины, точно сами все это пережили. Признаюсь, я впервые слышала такой реферат.

Ольга. Она тогда, кажется, больше всех аплодировала вам… (Подходит к кровати и берет мандолину). А вы еще и музыкант? Вот уж этого я не понимаю. Философия и мандолина… Здесь можно сесть?

Федор. Почему же? Дарвин говорит, что даже насекомые поют свои песни…

Ольга садится на кровать и перебирает струны мандолины.

Любовь. Знаете, когда я слушала ваш реферат, то в вашем лице заметила что-то такое… Точно я вас где-то видела и вот вы меня тогда так заинтересовали, что я постаралась с вами познакомиться. Вы не считаете это дурным? Нет?

Федор. Напротив, я очень благодарен вам.

Ольга (быстро). А скажите, пожалуйста, вы кто такой?

Федор. Я? (Вопросительно смотрит на Ольгу). То есть?

Любовь. Вы нам должны разрешить спор.

Федор. Что же я могу разрешить? Бог с вами!

Ольга. После того, когда мы увиделись сегодня с вами в библиотеке, она начала уверять меня, что вы…

Любовь (перебивая). Видите ли… Конечно, нехорошо, что я так назойлива, но меня очень волнует один вопрос… (Смущаясь). Мне даже совестно спрашивать вас…

Ольга (быстро и весело). Вы понимаете, она уверяет, что вы когда-то были у них кучером. Ведь это же нелепо…

Любовь, робко и вопросительно смотрит на Федора. Федор, смущаясь, опускает голову.

Любовь (пристально смотрит на него). Это правда? Да?

Федор (тихо и внятно к Ольге). Почему же это нелепо?

Ольга (вскакивая). Вы служили у них кучером? (Она недоумевающе замирает в неподвижной позе).

Любовь, молча опускает взгляд.

Ольга. Значит, это вас выгнал Перекатов, когда вы просились к нему в контору?

Федор. Чему тут удивляться? (С горечью). Нас мужиков иначе нигде не принимают.

Ольга. Как же это так? А я думала…

Любовь. Я ужасно виновата перед вами… Тогда папа, ведь, из-за меня отказал вам… Я сказала ему, что он по ночам читает. Он ужасно не любит грамотную прислугу. Мне теперь стыдно смотреть вам в глаза…

Федор. Да нет же… Я ничего… (Пересиливает слезы). Я ничего. Что ж? Тогда ведь все толкали да гнали меня. А вся-то вина моя была в том, что учиться хотел. Меня даже родные били за это, а чужим я и вовсе простил все…

Любовь (повышая тон). Нет, вы не должны прощать… Не должны, потому что мы страшно виноваты перед вами. Ведь это мы, ведь это мы тогда так зло пошутили над вами… Помешали вам поступить в реальное… (Понижая тон). Мы написали директору, что вы… нездоровы… (Тяжело дышит и опускает глаза).

Федор (отступая, упавшим голосом). То есть, ненормален… Так оно что…

Ольга (смущенно). Это уж была простая шутка… (Недовольно). Мы не думали, что наше анонимное письмо примут во внимание.

Любовь (с тоскою). Если бы вы знали, как мучительно теперь сознавать это.

Федор. Что ж, вы были правы. Разве нормально, когда кучер хочет учиться? Вы правы, даже больше, вы великолепны потому, что пришли к своему кучеру, чтобы сказать ему, как вам было легко, даже шутя, раздавить его вашей господской ножкой…

Любовь. Вы вправе говорить это. Вы вправе даже выгнать нас, как гнали мы вас…

Федор (как бы опомнившись). Нет, нет! Простите меня, я не хотел обидеть вас. Только вот вспомнились эти шутки, насмешки…

Любовь. Я чувствую теперь, как я ненавижу себя за то, что я тоже смеялась над вами.

Федор. Да нет. Я ведь стерпел, забыл уж. Да и вы тогда совсем девочкой были…

Любовь (нежно улыбается). Какой вы добрый. (Подходит к нему). Если вы не оттолкнете меня, вы увидите, что я не такая злая. Знаете, что? Я очень хотела бы, чтобы вы чаще ходили к нам, как к своим… Обещаете, да?

Федор (качая головой). Нет.

Любовь. Но почему? Вы прокляли наш дом? Да?

Федор. Нет, так, не знаю… Может быть, после… когда-нибудь. А теперь — нет.

Ольга (весело). Тогда мы сами будем ходить к вам. Хотите?

Любовь. Вы позволите, да?

Федор. Я буду рад…

Любовь. Мы будем вместе учиться. Ведь вы продолжаете учиться, да?

Федор. Да, я учусь.

Ольга (простодушно). Мы придем. Вот увидите… Сами придем к вам.

Любовь. Да, да… Мы скоро опять придем. Придем просто, как к товарищу. Хорошо? (Берет его за руку и тихо ласково просит). Забудьте мне мою вину. Забудьте все старое.

Федор. Да я забыл уж…

Ольга (подает ему руку, смеется). Забыли, а голову вешаете. Глядите веселее. Вот так! Ну, до свиданья. (Уходит).

Федор (после паузы, нервно). Сплю, что ли? (После раздумья с улыбкой). Как она хорошо, как ласково посмотрела на меня. (Озлобляясь). А может быть, это только каприз, может быть, — новая шутка.

Явление седьмое

Арина (входя). Чай-то будешь пить?

Федор. Нет. Не хочу.

Арина. Что это за балаболки у тебя были?

Федор (грубо). Это была Любовь Дмитриевна с подругой.

Арина. Вот оно куда пошло. Сами, значит, незваные явились. Ну и девушки нонче! Экой стыд, экой срам!

Федор. Бабушка, ты ничего не понимаешь…

Арина. Дак, ведь, где уж тут понять. Хитрая, вишь, штука. Не идет ко мне, так я сама пойду.

Федор (мягко с горечью). Зачем так говорить, бабушка? Ведь, ты не знаешь ничего. (Пауза). Ах, если бы ты знала, бабушка, как ласково и грустно она посмотрела на меня… Точно вот что-то такое зажгла во мне…

Арина. На тебя только посмотрят, а ты уж и сварился. Теперь уже и вовсе убиться готов. Отдохнул бы вот лучше. (Поправляет кровать, взбивая подушки). Ляжь-ка, да усни маленько.

Федор (вдруг). Ох, что ты! Меня ведь работа ждет. (Садится за стол).

Арина (взглянув в окно). Мужики вон идут опять. С просьбами, надо быть…

Федор (поспешно). Бабушка, скажешь, что меня дома нет, а то ведь они опять взятки давать начнут.

Арина. А дают, так и брал бы. Вот чудак!

Федор. Что ты, бабушка! Скажи, пожалуйста, что дома нет. Выйди скорее… (Арина уходит).

Арина (за дверью). Нету его дома.

Голоса (за сценой). Ну, нету, так мы подождем. Ничего не украдем. Впусти.

Арина. Говорят вам: нету его дома!

Голос Самсоныча. Пусти, бабушка, к сыну я пришел.

Федор (идет навстречу, радостно). Батюшка!

Явление восьмое

Самсоныч (входит. За ним Савелий и Клементий. Все бедно одеты. Вытирают ноги). Ты чево-то запираться стал от нашего брата.

Савелий. Ишь, он барином стал, ну дак где ему с нашим братом валандаться.

Федор. Что вы? Бог с вами! Я думал, что это чужие. Тут часто ходят так, без дела…

Клементий (добродушно, пожимая Федору руку). Федору Мелентьичу наше почтение. (Осматриваясь и, ударяя Федора по животу). Ишь ты, паря, прямо по-восподски живешь. Ай, да, Федюха! А мы все смеялись над тобой раньше. Сопляком, бывало, дразнили. А он, вишь ты. (К Самсонычу). Видно, паря, и грамота до дела доводит.

Самсоныч. Учись, да не переучивайся! Кабы меру знали, так оно, пожалуй, и ладно было бы. А то, ишь, нам все через край надо!

Савелий. Нос кверху задирать надо. За людьми лезть надо!

Федор (обиженно). Да вы что, ссорится, что ли, пришли ко мне? В чем я провинился перед вами? Или в том, что в люди вышел, сам себе дорогу пробил? Что вы, Бог с вами!

Савелий (грубо). В том, что деньги понапрасну мотаешь, а нам посылаешь всего ничего. Ишь, ведь, вон книг, да разных балалаек накупил, франтом нарядился, а отцу, матери пятишку в месяц посылаешь.

Федор. Я мотаю деньги? Как же тебе не грех говорит это? Если я трачу на книги, или на одежду, так это мне также необходимо, как тебе лошадь. И не могу же я на свою службу ходить в сермяжке. Не могу же я не читать, когда это единственное, что учит меня.

Клементий. Што верно, то верно. Я тоже так полагаю. Что Федьку мотыгой назвать нелься. А это он говорит резон. Без одежи и без книг теперь ему никак невозможно. А може, он еще выше пойдет? Може в чиновники вылезет. А все книги…

Федор. Что ж, извольте… Пять рублей прибавлю, десять теперь буду посылать. Как-нибудь пробьюсь.

Самсоныч (подумав). Так, десять говоришь…

Федор. Да, десять.

Самсоныч (вопросительно посмотрев на Савелия). Ну, ладно. А то, паря, если ты не поможешь, то кто же нам поможет?

Савелий. Десять, все-таки подходя.

Клементий. На вот. Што ты! Как не подходя?

Федор. Ну, так, значит, сторговались?

Самсоныч. Ладно, ладно, покамест хватит.

Федор (с горькой улыбкой). Значит, за магарычом можно?

Клементий. Ну, дак как больше-то? Беги, паря, угощай. (Смеется).

Федор (смеясь). Ну, беседуйте. (Подходит к двери налево). Бабушка, самоварчик, да закусить приготовь. (Одеваясь). Я живо сбегаю. (Уходит).

Явление девятое

Самсоныч (оглядывая комнату). А ладно, смотри, живет парнишка. Надо быть, башковитый.

Клементий (расхаживает по комнате, осматривает все и трынкает по струнам гитары). Х ха! Ровно волостной писарь, ей Богу!

Савелий. Куда у него толк-то девался? Сколько-нибудь я погрешил с ним из-за его учености-то. Бывало, на пашню с книжками ездил, все хохочут над ним, а он свое… Бывало, бьешь, бьешь его. Нет, ему неймется. Чуть маленько: где Федька, а он уж к книжке прилип…

Клементий. А вот, слышь, оно и пригодилось. Теперь за ним нам не угнаться. Вот он уже тридцать пять получает. Глядишь, и сорок дадут, а там — пятьдесят и пошел прыгать. А мы с тобой все в земле будем рыться, как черви…

Самсоныч. Рыться-то рылся бы — лишь бы было в чем. А меня вот скоро совсем зарывать будут. Кости болят, ноют, в землю просятся. Поломала их моя жизнь. И розгами-то меня драли, и все-то было. А теперь, вишь, вот: сын, ровно чиновник по-восподски жить норовит. Времена, братан, времена другие…

Явление десятое

Арина (входит с чайной посудой). Ну, что, дедушка, увидал сынка, стосковался, небось?

Савелий. А что по нем тосковать-то? Не маленький ведь, сиську не сосет…

Самсоныч. А как, бабушка, парень-то живет? Балует чем, али нет?

Арина. Ты, дедушка, видно людей не видал, што такие речи заводишь. Разве сам не видишь, как он балует. Парень, што тебе красная девица. Да когда ему баловать-то, день и ночь работает? Только вот книжками сильно себя надсаждает. (Уходит).

Явление одиннадцатое

Федор (входит с двумя бутылками водки и одной пива). Ну, вот и магарыч! (Откупоривает и наливает чайные стаканы. Гостям — водки, себе — пива). Кушайте-ка, давайте… А сейчас и закусить дадут. Проголодались, поди, с дороги-то?

Клементий. Дак ведь как. Помаялись, паря. Дорога длинная. Ну, будь-ка здоров!

Все выпивают, крякают, вытирают рукою усы.

Федор (еще наливает). А ну-ка, еще. По другому!

Клементий. Ты видно свалить нас, паря, хочешь. (Берет стакан. Клементий и Савелий пьют по второму).

Явление двенадцатое

Арина (вносит закуску). Вот пожалуйте-ка. Не обессудьте уж: чем богаты. Не знали ведь… А то я постряпала бы… Хоть и в городе живу, а угостить люблю.

Федор. Закусывайте-ка плотнее…

Арина уходит.

Явление тринадцатое

Клементий (закусывая). Фу-у, батенька мой, так по нутру и заходило!

Федор (подвигая налитый стакан отцу). Пей, батюшка, да закуси. Что пригорюнился?

Самсоныч (хмелея и улыбаясь). Н-да! Вот спасибо, сынок! Нам ласковое слово от детей — большая утеха. Вот и старухе скажу: не работник твой сын, а сам ровно барин. Ну, за твое здоровье. (Выпивает второй стакан).

Савелий. У ней только и разговору, што он. Со своими снами уж надоела. Она сейчас же прибежит к нему. Пешком прибежит, пешком… за двести верст пешком.

Федор. Как бы я был рад ей!

Клементий. Скудается все только. (Хмелея). Знаешь, дело бабье в христианском житье… А моя, брат, убралась на тот свет… Отмаялась, сердяга. Четыре года чахла. Маюсь теперь с ребятишками-то…

Савелий (заплетающимся языком). А моя баба, паря Федюха, совсем на ладан дышит, как тень ходит… На ладан, паря…

Федор (ядовито). Доконал таки… Аккуратно по два раза в неделю бил… небось, тут немного выдюжит… Мало своей жены, так еще ни в чем неповинную Нину Семеновну чуть не избил.

Савелий (ударяя кулаком по столу). Эх, Федюха, Федюха, не поминай ты старова! Ты думаешь, мне легко это? Не я бил, а злость моя била… Горе наше горькое, судьба наша мужицкая самово меня всю жизнь била… (Нараспев, уныло). Била она меня, била. Все печенки мне отхлестала. (Захлебывается слезами). Бьет меня судьба, а я бью бабу, бью мать, бью всех, кто слабее меня… (Бьет себя в грудь). Ты думаешь, тут у меня ниче нету? Думаешь, нету? Эх, Климша!.. (Ударяет Клементия по плечу). Давай-ка споем с горя песню нашу любимую.

Клементий. Давай, паря, давай! (К Федору). А ну-ка, подтяни! Помнишь, на пашне-то все пели?

Федор, опустив голову, молчит.

Самсоныч. А ну, ребята, заунывную. (Свешивает голову и качает ею над столом. Клементий и Савелий с выражением тоски на лицах и со свесившимися на глаза волосами, подавленными, стонущими голосами поют).
Ты весной, весной, жавороночек,
На приталинке, на завалинке…
Ты подай голос через темный лес
В Москву крепкую Белокаменну
Расскажи, пропой и поведай там
Про житье-бытье, про мужицкое…
Пусть послушают правду горькую
Про судьбу нашу горемычную…

Явление четырнадцатое

Арина, услышав песню, выходит на сцену и, подперев рукою щеку, слушает, грустно качая головой. Подносит к глазам кончик фартука. Савелий и Клементий, обнявшись, плачут.

Самсоныч (всхлипывает, положив голову на стол. Затем грустным, страдальческим голосом, еле удерживая рыдания, повторяет).

Про судьбу нашу горемычную…

Занавес тихо опускается

Этюд четвертый
Проходит четыре с лишним года.

Тесная и продолговатая серая комната на пятом этаже, в которой живут студенты: Михаил Подорожный, Сергей Октава и Федор Правдин. Вдоль стен — кровати. Книги, газеты и одежда разбросаны в беспорядке на стульях и кроватях. На стенах, кроме одежды ничего нет. Из-под кровати видны корзины. Входная дверь — прямо. Слева от зрителя — два окна, около которых по одному столу и один стол у противоположной стены, на котором стоит горячий самовар с прибором. Студент Октава, молодой и бледный, сидит слева у дальнего окна, углубившись в работу. Михаил, заросший бородою, высокий, с бледным лицом, без тужурки, с подтяжками поверх старой рубашки, ходит по комнате, а затем, подойдя к самовару, дотрагивается до него рукой и наливает себе жидкого чаю. Федор, с небольшой бородкой, в студенческой тужурке сидит у ближнего окна спиною к столу и, рассеяно теребя какое-то письмо, задумчиво смотрит в пол. Послеобеденное время

Явление первое

Михаил (ни к кому не обращаясь). Нет ли немножко булки?

Октава быстро берет у себя на столе завернутую в бумагу французскую булку и, развернув, молча подает ее в сторону Михаила. При этом заметно нервничает

Михаил. Жертва? (Отламывает немного и проворно ест, запивая чаем). Очень многим псам должны позавидовать студенты. (Пауза). Когда я подохну, то милейшие коллеги не замарают руки о мой желудок: он будет начисто вымыт этой желтенькой влагой. (Швыркает чай и продолжительно смотрит на Федора).

Октава. Мне странно, что ты сегодня удостаиваешь нас сегодня разговором… Это меня даже раздражает.

Михаил. Тебя все раздражает: и когда я молчу и когда говорю… (После паузы). Булку-то всю, что ли, можно съесть?

Октава. Да ешь, пожалуйста. Неужели еще разговаривать об этом… (Нервно перебирает листы бумаги).

Михаил. Да ты рыцарь! (Проворно ест и пьет чай).

Федор, встав, задумчиво идет по комнате и, останавливаясь, смотрит в окно.

Михаил (озлобляясь). Н-да!.. Не даром такой расход в Петербурге на уксусную эссенцию. И дешево и аппетитно.

Октава. Ты становишься циничным.

Михаил. Ты думаешь? Ты, брат, поэт! Для тебя и мир, вероятно, и велик, и прекрасен. А мне он кажется таким хилым, хворым… И как ни хлопочет почтенная медицина — людишки становятся все мозглявее. Должно быть, медикаментами их не исцелишь…

Октава (бросая работу). Нельзя ли оставить эту мировую скорбь и не выводить меня из терпенья вечным нытьем?

Михаил (саркастически). Вот и я скоро буду исцелителем и для того, чтобы быть сытым мне надо, чтобы добрые люди хворали, как можно чаще и это не будет дурно. Не так ли, Федор?

Октава закуривает и нервно ходит по комнате.

Михаил (кричит). Федор, ты не оглох?

Федор (как бы просыпаясь). Чего тебе?

Михаил. Да ты что?

Федор вопросительно смотрит на Михаила.

Михаил (подходит к нему и говорит спокойнее). Что с тобой? Ты какой-то странный сегодня. Письмо-то откуда? По каракулям-то с родины, должно быть?

Федор молчит.

Михаил. Сколько поклонов? Десятка два? Я на твоем месте давно бы к черту послал бы такую благодать.

Федор. Странно мне слышать от тебя это.

Михаил. А мне странно видеть тебя таким вот… Точно тебя в помойной яме выкупали. В чем дело-то?

Федор. Пишут из дома, что отец умер.

Михаил. Ну, так что же? Рад не рад, поди! Эка, подумаешь, завидная жизнь у него была.

Федор. Да, конечно… Но…

Михаил (ехидно). Смысла, поди, во всем этом ждешь? Напрасно трудишься, брат.

Октава (снова садится за стол). Не доставало еще, чтобы ты начал ныть. А кстати, скажи, пожалуйста, почему ты давно лекций не посещаешь?

Федор. Желанья не стало.

Октава (удивленно смотрит на него). Вот как?..

Михаил. Только-то? Слабые доводы…

Федор (подходит к кровати и складывает в кучу сюртук, брюки и другие вещи). Нет, доводы очень не слабые.

Октава. Ты что это затеваешь?

Федор. Ничего особенного… (К Октаве). Ты вот что скажи мне: за все эти вещи дадут в ломбарде тридцать рублей или нет?

Михаил (пристально смотрит на Федора и показывает на голову). У тебя тут все в порядке?

Федор удивленно смотрит на Михаила.

Михаил (грубо). Да ты что, в самом деле, жениться, что ли захотел?

Федор. Мне не до женитьбы. Я… решил уехать домой! (Достает простыню).

Октава (вскакивая). Что такое?

Михаил пристально смотрит на Федора.

Октава. Да ты, в самом деле, здоров?

Федор. Не совсем, брат… (Укладывает в простыню вещи). Там, где вся жизнь загнила — здоровым не будешь.

Октава. Ты что же, совсем? А университет?

Федор. Он потеряет немногое.

Октава. Но потеряешь ты… И потеряешь многое. Целую будущность.

Федор (насмешливо). И значок… И кокарду… Это, брат, перестало привлекать меня.

Михаил (ехидно). А тебе все хочется быть лучше всех. Оригинальничать все надо…

Федор. Мне хочется не потерять смысла жизни. А здесь я начинаю терять его. И тот огонек, который согревал мою душу, начинает тухнуть. Вот и хочу сберечь его…

Михаил. Воображаю, каким костром запылает этот огонек там в деревне… Х ха-ха! Почему же тогда ты с такой быстротой улепетывал оттуда?

Федор. Думал… здесь лучше…

Октава. Уж не думаешь ли ты понюхать ржаной корки? (Нервно хохочет).

Федор. Для меня это лишнее: я отлично знаю ее вкус

Михаил (саркастически). Он идет спасать народ. (Хохочет).

Федор (к Михаилу с упреком). Какой ты злой. Не спасать, а спасаться иду я… А народ спасет себя сам. У него слишком много для этого сил и терпенья…

Михаил. А если не спасет?

Федор (злобно). Тогда он сумеет погибнуть без посторонней помощи. (Одевается). И ни на каких лжеспасителей он не полагается…

Октава. Это какой-то дикий бред.

Михаил (меняя тон). А я, брат, заключаю, что ты просто по Любочке соскучился. Ласковые она тебе письма пишет, вот ты и возгорелся страстью.

Федор. Ты совсем не знаешь наших отношений и заключение твое слишком поспешно.

Михаил. Да ведь влюблен, чего там?

Федор. Странный ты, право, да хоть бы и так?

Михаил. Так нельзя же целую свою будущность бросать к бабьей юбке… Пойми ты, глупый человек!

Федор. Ну, это позволь мне знать самому! Я взрослый уже.

Михаил. Да не поступают так взрослые. Мальчики так поступают! Мальчики!

Федор. И отлично! Я очень рад, что в двадцать шесть лет не состарился, как многие.

Октава. Ну, и все равно, гигантское колесо жизни наедет на тебя, и только косточки захрустят.

Федор. Пусть хрустят это гораздо веселее, чем рабское цепляние за хвост благополучия…

Михаил (свирепея). И все-таки я скажу тебе прямо, что ты дурак!

Федор (пристально смотрит на Михаила и, понижая тон, говорит). Конечно… Умные пахать не станут… Ученые учатся… И чаще всего учатся для того, чтобы стать господами дураков. А дураков еще много, их целые миллионы, и они долго еще будут рыться в земле для благополучия умных… А знаете ли вы, умные, что жизнь тех, которые пашут и до темной и грубой правды которых вы боитесь спускаться, что жизнь их все-таки здоровее и богаче содержанием, чем ваша.

Михаил (презрительно слушает его). А еще получше не скажешь ли?

Федор. Богаче потому, что она имеет смысл, она рождает силу и стремление к лучшему. Тогда как ваша жизнь — бессилие, ибо ваш свет не согревает. И будет время, когда не мы к вам, а вы придете к нам отогревать ваши иззябшие души.

Михаил. И тебе не стыдно?

Федор. Ни мне, а вам надо стыдиться потому, что вы не можете дать нам веры в жизнь, а, напротив, гасите, отнимаете ее… Возле вас мы теряем почву, возле вас мы начинаем ныть и разлагаться… Но я верю, что мы сумеем сами вспахать наш чернозем и лучшие семена не отдадим на съедение города, а засеем их у себя и нива нашей жизни красиво заволнуется на солнце…

Михаил. Верь, брат, верь! Ты, наверное, еще и в сказки веришь?

Федор. Пусть даже это будет только мечта, но для такой мечты стоит принять на плечи даже и тяжелый крест… (С жалостью). А у вас? А у вас ведь даже и мечты-то все иссякли… Не ты ли на днях говорил мне, что ты до тридцати лет учился для того, чтобы возненавидеть жизнь. А я не могу, не хочу возненавидеть ее… Она груба, она жестока, но она красива… И как ни груба, как ни темна народная жизнь, она еще стихийно могуча и влечет к себе, как простор моря… (К Октаве с улыбкой). Знаешь, Сергей, как представляется мне наш народ?..

Он представляется мне темным дремучим лесом… Огромным и многовековым. И в этом лесу есть все: и райские птицы, и хищные звери, и черные страхи, и красивая песня, и безобразные лешие, и очаровательные феи… Только нет в нем яркого согревающего света… Но для того, чтобы был свет, не нужно рубить леса, не нужно вырывать его с корнем и пересаживать на каменистую почву, а нужно убрать из него веками накопившийся мусор, который мешает стройности. Нужно любовно очистить каждое дерево и сделать в лесу ясные прямые пути и тогда лес превратится в живую сказку… И под сенью его будут отдыхать многие уставшие путники жизни… Не правда ли, Сережа, какое широкое полотно для картины? Какой простор лучшим сынам народа!

Октава (все время задумчиво и внимательно слушавший Федора). Послушай, Федор, я верю, что ты любишь свой народ, как нечто великое и святое. Но пойми ты, как-то странно, непонятно твое возвращение к нему. Оно не поддается ни каким законам логики… Ну, хорошо, ты приедешь в деревню, ну, а дальше? Что ты будешь в ней делать? С чего начнешь? Что ты внесешь? Чем поможешь? Ведь наивно это, Федор!

Федор (кладет руку на плечо Октаве). Эх, Сережа! В том-то и беда, что мы чаще спрашиваем не у совести, а у логики, у рассудка, а рассудок — это сплошной скептицизм… Он все может охладить и умертвить. И я не спросил у него. Я спросил у совести, и она сказала мне, что стыдно тратить свои силы там, где в них не нуждаются… Вот умер мой отец. И знаешь ли, о чем говорит мне эта смерть? Она говорит мне о том, что работа, лежавшая на отце, на мне и на брате Савелии, вся целиком ляжет теперь на плечи одного Савелия и он, надрываясь, выбьется из последних сил и ему ли быть добрее, умнее и лучше… Так и весь народ, теряя лучшие силы, отдавая их на растерзания города, он становится все бессильнее, грубее и беспросветнее и, в конце концов, от великого, сильного и красивого народа останутся одни обломки, как одни пни от срубленного леса. И погибнет народ… Погибнет, если не вернутся к нему лучшие его силы… Погибнет потому, что хождение в народ является теперь жертвою благотворительности. Поэтому мы не должны полагаться на милостыню благотворителей, но мы должны сами себя будить от векового сна. Сами себя спасать от холодного мрака. А для этого лучшие из нас должны зажечь факелы своей мысли и должны быть на своих местах. (Вдруг понижая тон). Впрочем, что это я, в самом деле? Для вас это может быть только смешно… Да я ведь никому и не навязываю свои мысли… (Берет под мышку узел). И потом, мне решительно все равно, что вы там думаете обо мне… (Уходит).

Явление второе

Октава (после продолжительной паузы). Это черт знает, что такое! Что с ним случилось?

Михаил. Что? Любовный удар с осложнениями. Ясно, как Божий день. Видал я, как вчера он млел при чтении душистого письма… Дурак! Колоссальные способности, редкая энергия — все готов швырнуть из-за бабы.

Октава. Меня это положительно сбило с панталыку… (Пауза). Да… Вот что… ты был у сестры или нет?

Михаил. У Лизы? (Михаил схватился за голову). Ах, Боже мой! Я ведь и забыл опять!

Октава. Она третьего дня приходила, но тебя не было дома, а я тебе забыл сказать.

Михаил (с тревогой). Она здорова? Что-нибудь говорила?

Октава. Она не говорила ничего, но вид у нее был какой-то печальный…

Михаил. Она страшно нуждается, а у меня хоть бы грош. (Спешно одевается). Ах ты, Боже мой, Сережа? Нет ли у тебя… (Он обрывает фразу при виде входящей Любы).

Явление третье

Любовь (изящно одетая во все черное, поспешно входит и, осматриваясь, с ласковой улыбкой спрашивает). Скажите, пожалуйста, здесь живет студент Правдин?

Октава. Только что вышел?

Любовь. Какая досада!

Михаил (поспешно идет к выходу). Боже мой! Боже мой! Как это я мог забыть! (Уходит).

Явление четвертое

Любовь (к Октаве). Не знаете, скоро ли он вернется?

Октава. Он пошел в ломбард. Это совсем близко.

Любовь (тревожно). В ломбард? Разве он нуждается?

Октава. Как и большинство студентов.

Любовь. Он писал мне, что он не нуждается.

Октава. Да, он во многом лучше других живет потому, что много работает, даже переписку берет, но он решил, кажется, уезжать…

Любовь (испуганно). Уезжать? Куда же?

Октава. Домой, что ли, не знаю. Он решил это как-то вдруг…

Любовь. Вот как! Это очень странно. Что-нибудь случилось?

Октава. Кажется ничего особенного. Впрочем, не знаю…

Любовь. Скажите, пожалуйста, где этот ломбард? Я, может быть, захвачу его там. Или лучше…

Октава. Самое лучшее, если вы оставите свой адрес.

Любовь. О, нет, мне нужно скорее увидеться с ним. Я зайду через полчаса… Передайте ему, пожалуйста.

Октава. Хорошо. Скажу.

Любовь. До свидания. (Уходит и в дверях сталкивается с Михаилом).

Явление пятое

Михаил (обращаясь к Октаве). Сережа… Я и забыл… Ведь я хотел попросить у тебя денег… Может быть, есть хоть с полтинник? Сестра уже и тогда страшно похудела от недоедания… Ведь уж исходили всю столицу — хоть бы на копейку работы.

Октава (отыскивая кошелек). Вот последние тридцать копеек. Твоя сестра, кажется, курсистка?

Михаил. Готовилась, да неудачно… Спасибо! Боже мой, как я мог забыть! (Уходит).

Октава (подходит к столу и зажигает лампу). Слава тебе Господи — ушли. (Садится за работу).

Любовь (за дверью). Как я рада, что мы встретились!

Октава (нервно встает). Это черт знает, что такое!?

Явление шестое

Любовь (входит вместе с Федором радостная и веселая). Фу, как вы высоко живете! (К Октаве). Простите, мы, кажется, помешали вам работать?

Октава. Ничего… (Складывает работу, нервно закуривает и одевается).

Любовь. Мне все здесь кажется каким-то чудовищным, огромным! Даже эти темные лестницы, по которым я шла сюда. Боже, но какое убожество у нас! Все эти кривые улицы, унылые домики, салопницы, сонные обыватели.

Федор. За то вся вы переполнены свежестью, бодростью… От вас так и пахнуло на меня чем-то родным, сибирским, самобытным.

Любовь. Таежной дикостью… Медвежьим духом? Да?

Федор. О, нет! Скорее быстроногой серной!

Любовь. У нас, их, кажется, дикими козами называют.

Федор. Ну, раздевайтесь у нас. (Помогает ей снять жакет).

Октава уходит, сердито хлопнув дверью.

Явление седьмое

Любовь (оглянувшись). Мы ему помешали? Да?

Федор. Да нет же. Он нервный очень… Ну, станете пить наш чай?

Любовь. Нет, это лишнее. Лучше побеседуем. (Вздыхает). Я так много хотела сказать вам.

Федор (волнуясь). Я так вам рад!

Любовь (подходит ближе к Федору). Я ужасно рада! Ведь мы не виделись больше двух лет. Ведь это, какое чудо! Вы студент третьего курса! А помните, как вы считали это неосуществимым, когда вы готовились?.. Ни мне, ни Ольге не пришлось поехать, а вы вот уж на третьем курсе… Ольга вышла замуж за этого… Как он?.. Помните, демократом таким считался… Бушует. Он теперь служит в акцизе… Видела бабушку Арину. Велела она строго наказать вам, чтобы вы хоть две строчки ей написали… Ну, еще какие новости? (Смеется). А у вас уже борода растет. Совсем, совсем не узнаешь вас… Спасибо вам за ваши письма. В них столько жизни, бодрости. Получение их для меня было положительно праздником.

Федор. Да ведь и мне ваши письма были радостью. (Садятся).

Любовь. Видела Нину Семеновну… Она бросило учительство и живет у Бушуевых. Совсем больная стала, бедняжка… Ну, как вы себя здесь чувствуете? Счастливый наверно, часто посещаете театры, оперы, музеи. Я не утерпела и, хотя наспех, но заглянула уже кое-куда. Боже мой, какой восторг! Сколько человеческого гения вложено во все эти полотна, гипсовые группы. Вот где красота! Вот где одухотворение от житейских будней! А у нас? Такая скука, такая пустота, мертвечина! Дрязги, сплетни… Ужасно! Я прямо бежала сюда. Папа отпустил меня на месяц только, но я проживу непременно до весны. За это время мы с вами, конечно, всюду выбегаем. Вы мне покажете все, все!

Федор (все время грустно улыбавшийся). Для вас я задержусь немного.

Любовь (вспомнив, тревожно). Да, ведь вы уезжаете.

Федор. Да и, кажется, навсегда.

Любовь. Куда же? Почему?

Федор. Пока домой, к своим, а там не знаю.

Любовь (в испуге). Как? В деревню?

Федор. К земле, к природе неудержимо потянуло меня. Вот скоро весна будет, проталины… Жаворонки запоют… Пахота начнется. Затем, всходы зазеленеют, пионы зацветут. А я буду задыхаться здесь, чтобы потом уже окончательно уйти от природы… Нет, не могу!

Любовь. Но ведь там вы совсем задохнетесь! Нищета и невежество будут угнетать вас, и вы только потратите свои силы…

Федор. О, нет! Там мои силы еще больше окрепнут… А какие таятся там силы! Пора их позвать к жизни. О, если они встанут — жизнь действительно зацветет здоровьем и красотою… Я знаю, что это трудно — разбудить их, но надо же это делать не издалека, а там, рядом с ними!

Любовь. Нет, нет! Вы недостаточно все… Вы ошибаетесь…

Федор. Может быть, но я ни умом, ни знанием пришел к этому, а сердцем своим понимаю, что это так. А здесь я чувствую себя каким-то куском земли, брошенным на холодный гранит. О, как скоро этот кусок земли может превратиться в пыль!

Любовь. Неужели вам не жаль университета?

Федор (задумчиво). Не знаю. Но именно с тех пор, как я, благодаря нечеловеческим усилиям попал в него, и понял, чего стоит для меня эта милостыня культуры, за которую нужно продать и душу и своих. Нет, лучше к сохе!

Любовь (задумывается, затем поднимает ласковый взгляд на Федора и, волнуясь, говорит). Зачем это вы делаете? У вас такая чуткая душа. Столько способностей. Неужели вы все это решили закопать в землю? (Берет его за руку). Подумайте, ведь мир так прекрасен и именно потому, что им руководит гений, творчество, культура… А там вы погубите все… Не ходите туда, Федор! Поймите же, что я… Ведь вы же знаете… (Она потупляет взор).

Федор (нежно смотрит на нее). Я так благодарен вам. Вы всегда так хорошо, тепло относились ко мне…

Любовь (берет его за руку). Зачем между нами не все сказано? Ведь все так ясно, только не сказано!

Федор (волнуясь). Я догадывался, но не смел верить. Для меня это слишком невероятное, незаслуженное…

Любовь (робко приближаясь к нему, ласково шепчет). Не уезжай, не уезжай туда! Я не могу допустить, что это случится! Ведь это же все равно, что заживо похоронить себя…

Федор (задыхаясь от волнения). Неужели, правда, то, о чем я не смел думать? Неужели это не сон? Ведь я так люблю тебя!

Любовь (в истоме шепчет). Я приехала сюда только для тебя… Не бросай меня, останься со мною, Федор! Милый мой, Федор, поверь мне, что я сама отдам тебе свою душу, свои мысли. Все, все, для твоей работы, но только не надо, не надо хоронить себя. Будь здесь со мною!

Федор молчит и любуется Любовью.

Любовь (обнимая его). Ведь ты не оставишь меня одну? Да?

Федор стоит в раздумье, как бы не решаясь ответить. За дверью слышны тяжелые шаги. Любовь отступает. В дверях показывается бледный, шатающийся Михаил.

Явление восьмое

С поникшим взглядом входит Михаил и молча опускается на стул. У него в руках какая-то бумага.

Федор (тревожно). Что с тобой, Михаил?

Михаил застывшим взглядом, молча смотрит перед собой.

Федор (подходит к нему). Что случилось?

Михаил (подавая записку Федору). Лиза отравилась.

Федор хватает записку и, развернув ее, тихо произносит: ‘Умираю с голода’. Опустив записку, он умолкает и стоит неподвижно. Любовь, в испуге смотрит на Федора, как бы не понимая его слов.

Занавес

Этюд пятый

После события в Петербурге прошло около четырех месяцев.

Богато и со вкусом обставленная гостиная в доме отца Любы. Мягкая мебель, ковры, цветы, картины, тяжелые портьеры. Направо, в глубине гостиной — рояль, этажерка для нот и дверь во внутренние комнаты, через которую ходят на веранду. Налево — дверь в комнату няни. Прямо — арка, через которую видна передняя комната. Через окна передней, с правой стороны, светит предвечернее солнце и видны зеленые деревья сада.

В гостиной, слева в качалке, возле круглого стола сидит, покачиваясь, изящно одетая Ольга. Откинув голову и кокетливо улыбаясь, она слушает стоящего перед ней Перекатова, пожилого и помятого жизнью плешивого человека, с нафабренными усами и завитыми остатками волос. Он, искусственно улыбаясь, ведет с ней беседу и украдкой бросает взгляды в сторону Любы, иллюстрируя свою речь манерными жестами. Глубже на сцене, ближе к арке, сидит с папиросой в руке изысканно одетый Неустроев, человек с интеллигентным вдумчивым лицом, а рядом с ним, повернувшись к нему лицом, сидит, одетый в светлую пару, Бушуев, с бледным болезненным лицом и лихо закрученными усами. Оба ведут горячий спор.

Справа, в мягком кресле, одиноко сидит бледная, одетая в светлое платье, Нина Семеновна и мечтательно смотрит в сторону Любы.

Любовь сидит у открытого рояля и, положив руки на клавиши, выжидательно улыбается горячо спорящим Бушуеву и Неустроеву. Рядом с ней у рояля стоит молодой, безусый, с длинными черными волосами еврей Исаак и держит в руках скрипку, готовую к игре.

По сцене проходит слева направо старенькая, в белом чепце, няня. Занавес быстро взвивается.

Явление первое

Бушуев (громко, почти с визгом, указывая себе на грудь). Я же видел, как он передернул. Ведь иначе не произошло бы такого крупного скандала. Ведь благодаря этому вчера весь клуб был поднят на ноги.

Неустроев. По-моему, в высшей степени рискованно было с вашей стороны затевать. Ведь вы же знаете, что этот человек пользуется… По крайней мере, пользовался до сих пор некоторым уважением…

Бушуев. Ах, полноте, пожалуйста! Уважением! А откуда, скажите пожалуйста, он приобрел это уважение?

Неустроев. Позвольте, Михаил Васильевич… Согласитесь сами, что…

Ольга (оборачиваясь к ним). Господа, не пора ли окончить этот спор?

Неустроев (тише). Что нельзя обвинять человека в таком тяжелом…

Бушуев. Обвиняю смело потому, что это безобразие…

Перекатов. Хе-хе! Михаил Васильевич, как истый игрок возмущается… (К Ольге). Вы не слышали об этой истории? В клубе?

Бушуев (понижая тон и торопясь, Неустроеву). Вы же редко бываете в клубе, вы не знаете, что это за господин.

Любовь (грустно улыбается). Может быть, не стоит играть сегодня больше… Оставить, да?

Перекатов (сладко улыбаясь). Нет, что вы? Вы так божественно играете. Я с наслаждением буду слушать и прошу…

Ольга (смеясь). С наслаждением?.. Вы? Это для меня новость. Вот никак не думала, что вы можете еще наслаждаться. Я думала, что вы уже достаточно насладились.

Перекатов (упрекающе Ольге). Ай, ай, ай!

Нина Семеновна. Оля, да замолчи же!

Бушуев (Неустроеву). Ведь там творится черт знает что.

Неустроев (отмахиваясь, идет от него на цыпочках и негромко просит). Внимание, господа, внимание! А то мы Любви Дмитриевне испортим весь вечер… Тс-с. Начинайте, Любовь Дмитриевна.

Любовь. Мы будем сейчас играть совершенно новый номер в нашем репертуаре. Когда я была в Петербурге, там один близкий мой знакомый дал мне слова, а Исаак Соломонович написал на них музыку. Так что слушаем нашего местного композитора.

Исаак, улыбаясь, кланяется Любе.

Любовь. Мы начинаем. (Она медленно перебирает клавиши и, когда скрипка начинает лить тихую мелодию, Любовь мечтательно смотрит в пространство и декламирует).

‘В дни юношеских заблуждений, как ангел с неба, ко мне спускались грезы и ласково меня манили в даль… Туда, где смеющееся счастье обещали мне, и благодатный мир, и вечную любовь, и радостную, радостную жизнь. И ткали мне они дрожащие в эфире перспективы из розовых надежд о тихих наслаждениях. Они шептали мне, что хищный зверь придет к моим ногам и теплым языком лизнет их. Доверчиво слетят пернатые на землю, ласкаясь, сядут возле зверя и будет он с улыбкою смотреть на них. И станут понимать друг друга люди, они друг другу станут верить и всех и все любить. В таинственном молчанье затихнет море, бурлить не станут реки, и все стихийные явления замолчат там, будет царство красоты молчания и мира, где все замрет в восторге перед счастьем и будет все, как дивный сон. (Она умолкает, не переставая мечтательно смотреть в пространство).

Исаак, оборвав мелодию, вопросительно смотрит на нее.

Нина Семеновна (подходит к Любе и восторженно шепчет). Как хорошо!

Любовь (Исааку). Не будем кончать.

Неустроев. А что же говорится дальше?

Любовь. Там говорится о разочарованиях. Я не люблю этого конца.

Исаак. Там говорится так: ‘Но вдруг змеей холодною закралось в сердце мне сомненье и с дерзкой завистью вспугнуло сладкий сон. И я, утративший прекрасные виденья, перед собой увидел жизнь. Суровой, властной и спокойной с тяжелым молотом в мозолистой руке, она смотрела на меня с ехидною насмешкой и со злым презреньем говорила: красива только ложь, а правда безобразна’. (Другим тоном). Вот конец этой сказки…

Неустроев. Да, интересно! Кто же это написал?

Перекатов. Вероятно, артист или писатель, какой. Ведь, любовь Дмитриевна витает всегда высоко над нами. Хе, хе, хе!

Любовь. А это дурно?

Ольга (загадочно). О, напротив, прекрасно! Но не все прекрасное — разумно. (Лукаво смеется).

Любовь. Поэзия потому и хороша, что она далека от холодного ума. Правда, Исаак Соломонович?

Исаак (кладет на рояль свою скрипку). Я думаю также.

Бушуев (подходя к Неустроеву, возобновляет спор). А меня все-таки удивляет, почему вы заступаетесь за этого шулера.

Неустроев. Полноте, не шулер он вовсе!

Бушуев. Откуда вы знаете, что нет?

Ольга. Мишель! Не пора ли бросить беседу о шулерах?

Перекатов (снова к Ольге). Пусть их! Это же так занимает Михаила Васильевича. Хе, хе, хе! (Продолжает тихо говорить с ней).

Бушуев. Олечка, мы тебя не трогаем и ты не мешай нам. (Шепотом продолжает спор).

Нина Семеновна (тихо Любе). Когда вы исполняли эту сказку, мне почему-то вспомнился Федор. Он так грезил о счастье… и верил в иную жизнь.

Любовь (ласково). Какая вы милая! Какое у вас чуткое сердце!

Нина Семеновна. Это он дал слова? Да?

Любовь. Да. Он написал их для меня.

Нина Семеновна. Правда? Какой он чудный?

Явление второе

Няня (выходит справа и подходит к Любе). Чай-то я на веранде велела наготовить. Готов чай-то. Приглашай, Любонька.

Любовь. Хорошо, милая няня, спасибо. (Подходит к ней). Няня, а ты велела отвезти письмо, что я дала тебе?

Няня. Как же, моя писанная, как же. Отвез Семен давно уж.

Любовь (озабочено). А его все еще нет. (К гостям). Господа, пойдемте чай пить.

Няня уходит.

Явление второе

Исаак идет в дверь направо.

Бушуев (идя за Исааком). Нет, вы не сильны в психологии, а еще педагог.

Неустроев. Силен или не силен, а без фактов не стану трепать доброе имя человека.

Бушуев (в дверях). Не человек он, а шулер!

Неустроев. Потому что вы несчастливо играете. Это же не основание…

Оба уходят.

Явление третье

Перекатов (хихикая, Ольге). Все еще о шулерах…

Ольга (пропускает мимо себя Перекатова). Прямо возмутительно!

Перекатов. Хе, хе, хе! (Уходит).

Ольга (к Любе). Мне нужно сказать тебе два слова.

Любовь (удивленно). По секрету?

Ольга, молча кивает головой.

Любовь (к Нине Семеновне). Милая Нина Семеновна, похозяйничайте за меня там… (Указывает на веранду).

Нина Семеновна. Хорошо. (Уходит).

Явление четвертое

Ольга (затворяет двери и, лукаво улыбаясь, подходит к Любе). Можно с тобой говорить откровенно?

Любовь. Что за вопрос? Я думаю.

Ольга. Видишь ли, меня интересует твое странное поведение по отношению к Перекатову.

Любовь. Я тебя не совсем понимаю.

Ольга. Любочка, зачем притворятся? Ведь тебе уж двадцать два года. Ведь ты отлично знаешь, почему он почти каждый день бывает у вас.

Любовь. У него же всегда дела с папой… Почему ты говоришь от имени Перекатова?

Ольга. Ты не сердись на меня, пожалуйста. Слушай!

Любовь (перебивая). Я в последнее время замечаю, что ты ведешь какую-то интригу… О чем-то толкуешь с Перекатовым и вообще… Уж не думаешь ли ты сватать меня за этого старика?

Ольга (отводит глаза и, сцепив пальцы). Какая ты, право… Нетерпеливая… Я хотела… Ну, да. Почему ты думаешь, что он… Ведь, кажется, его положение, да и состояние…

Любовь (насмешливо). О, да! Только винокуренный завод полмиллиона стоит… Послушай, Оля, оставим этот разговор, ради Бога! (Улыбаясь). Идем лучше чай пить.

Ольга (смелее). Нет, подожди! Я тебе хотела сообщить еще одну новость. (Пристально смотрит на Любу). Говорят, этот, как он… Ну, помнишь? Федор-то, вернулся из Петербурга.

Любовь (строго смотрит на нее). Ну, так что же? Я знаю это.

Ольга. Ах, ты уже знаешь? Говорят, что его удалили из университета.

Любовь (притворно). Да? Скажите. Кто это говорит? Не Михаил Васильевич?

Ольга. У Мишеля большие знакомства в Питере, ему оттуда писали. Говорят, теперь он опять едет снова пахать землю. Неправда ли, какие замечательные результаты твоего преподавания?

Любовь. Послушай, Ольга, как это недостойно тебя — заведомо извращать истину…

Ольга. А тебя это очень волнует? Ты что же все еще принимаешь горячее участие в этом юноше?

Любовь. Напрасно ты думаешь, что он нуждается в чьем-либо участии. И я попросила бы тебя не говорить о нем таким пренебрежительным тоном…

Ольга. Так и знала. (Закидывая голову). Знаешь, что я тебе посоветую? Как можно скорее покончить с такими знакомствами, которые сильно могут поколебать твою репутацию в глазах общества…

Любовь (строго). Ты думаешь?

Ольга. Да! А с мнением общества нужно считаться. И тебе — особенно!

Любовь (насмешливо). И мне особенно?

Ольга (резко). Потому, что уже почти весь город говорит, что ты занялась воспитанием кучеров и уличных музыкантов.

Любовь (теряя самообладание). Ах, вот как? И тебе не стыдно пользоваться такими средствами для своей интриги?

Ольга. Мое дело тебя предостеречь. В самом деле, к чему тебе понадобилось знакомство с этим Исааком, который постоянно бывает у тебя и именно без твоего отца?

Любовь. Боже мой! Ты же знаешь, как я люблю музыку и, как не любит отец евреев… И если он бывает у меня для репетиций, то неужели в этом твое общество допускает такие мерзкие толкования? Господи, что же это тогда это за общество?

Ольга (перебивая). Словом, я сказала все! И советую не особенно швырять таких людей, как Спиридон Аркадьевич… (Идет на веранду и, увидев входящего Перекатова, неестественно громко смеется).

Явление пятое

Перекатов (с поддельной жалобой). Господи, так же нельзя! Бросили нас одних и погибли здесь. Мы скуча-а-ем! Мы ужасно скучаем без вас!

Ольга (ему мимоходом). Ловите момент. (Уходит).

Явление шестое

Перекатов (подходит к Любе). Я не шутя… Я ужасно соскучился и именно о вас!

Любовь (сухо и холодно). Да?

Перекатов (тем же тоном). Ужасно соскучился! А вы все ко мне так не снисходительны, право! (Сладко улыбаясь). Не, полно вам томить меня. Ведь это же так тяжело. Ну, улыбнитесь! Бросьте мне, так сказать, хоть луч надежды. (Берет ее руку и хочет поцеловать).

Любовь вырывает руку, презрительно и молча смотрит на него.

Перекатов (растерянно). Любовь Дмитриевна… Я… Гм… Любовь Дмитриевна, я теперь серьезно… Серьезно хочу переговорить с вами.

Любовь. Ах, вы думали, что со мной можно и не серьезно!

Перекатов (осклабляясь). Ах, Боже мой! Как это вы, право!

В арке появляется Федор.

Явление седьмое

Федор, одетый просто во все черное, с черной мягкой шляпой в руках, робко улыбается и нерешительно идет к Любе.

Любовь (не скрывая радости). Наконец-то! А я думала, что вы не придете. Вы получили записку?

Федор (пожимая руку Любе). Я стеснялся было, но решил пойти.

Любовь (к Перекатову). Вы не знакомы?

Перекатов (небрежно протягивая кончик руки). Здрассте!

Федор (не подавая руки). Господин Перекатов?

Перекатов (держа руку). Да, да!

Федор (указывая на протянутую руку). Не утруждайте вашу руку…

Перекатов отдергивает руку и изумленно смотрит на Федора.

Федор. Эта самая рука когда-то уже раз потрудилась, столкнула меня с крыльца вашей конторы.

Любовь насмешливо смотрит на Перекатова.

Перекатов (отвертываясь). Я ничего подобного не помню.

Федор. Где же помнить? У вас таких случаев было, вероятно, не мало! За то я помню.

Перекатов (пожимая плечами). Странно, право. Это же… Я не знаю, что такое… (уходит).

Явление восьмое

Любовь (хватает Федора за руку и радостно шепчет). Браво, браво, мой Федор. Как я тебе рада. Я точно знала, что приедешь на этом пароходе. Я ведь встретила тебя, видела, как ты сошел, как брал извозчика и, как поехал. Видела, но не хотела окликнуть и подойти, потому что боялась выдать себя в глазах кумушек. А их тут так много и языки у них такие плодовитые, что наше свидание выросло бы в скверный фельетон.

Федор (грустно улыбаясь). Какая ты славная… И как трудно, должно быть, жить тебе среди этих людей?

Любовь. Да, но ведь я живу в своем особом мире… Этот мир — музыка. Я тебе представлю моего нового знакомого. Это некто Исаак Соломонович. Удивительно музыкальная душа! Ты знаешь, твоя сказка так очаровала его, что он написал на нее музыку, и мы только что исполняли ее. Это такая прелесть! Только зачем было писать такой тяжелый конец?

Федор (печально улыбаясь). Так написалось… А как, однако, я неловко чувствую себя здесь. Точно вот сейчас выйдет твой отец и спросит: как я смел войти в эту комнату? (Горько улыбается и поникая головой).

Любовь (грустно). Не надо этого вспоминать. Зачем? Ну, будет, не надо! Ведь я так люблю тебя, мой милый, мой единственный! Теперь я люблю тебя даже таким, каким ты был давно, когда не смел войти сюда. Я припоминаю, как гордо умел ты молчать, когда папа несправедливо сердился на тебя. Но теперь ты разве такой робкий и забитый, каким ты был тогда? Посмотри на себя, какой ты теперь!.. (Оживляясь). Ты знаешь, что этот богатый старик Перекатов добивается моей руки и так как ему этого не удается, то в качестве свахи теперь хлопочет Ольга… Моя подруга Ольга! Ты видишь, что здесь даже подруга готова продать меня во имя собственных выгод. Именно выгод, так как Бушуевым, благодаря мне, этот винокур открыл новый кредит… Но что же ты так грустно смотришь на меня? (Нежно). Ну, будет же… (Смеется). Будет! Пойдем на веранду, там и Бушуевы… Нина там. Идем туда.

Федор. Но ведь и этот там же… А впрочем, что ж? Идем. (Идут, но шум за сценой останавливает их).

Няня (кричит). Да нету, тебе говорят, никакого тут Миленьтича… Фу, какой ты непутевый!

Клементий. Да ты дай поглядеть-то! Я че съем твои хоромы, што ли?

Явление девятое

Няня (отворяя двери). Да смотри ты! Да не ходи туды — натопчешь ковры-то!

Клементий (одетый в красную рубаху, запущенную в красные чембары, которые одеты поверх бутыл и висят, как мешки. В руках войлочная шляпа. За опояской — бич. Высовывает голову и затем врывается в гостиную и, указывая на Федора, весело кричит). А это кто? (Идет к Федору). Здорово, Федор Миленьтич!

Федор (бросается к Клементию). Клементий! Вот не ожидал! (Обнимает его).

Клементий. Че, баешка мой. Не пускать, да и только… Я говорю, што по следам бежал, а она говорит: нет. Фу-у! Вспотел даже… (Вытирает лоб). Другой день по городу бегаю, все ищу.

Любовь (к Федору). Родственник, да?

Федор. Да, почти… (К Клементию). Ну, спасибо, брат, что нашел меня!

Любовь. Няня, так прими и угости его… (К Федору). Ну, поговорите да идите на веранду. (Уходит).

Явление десятое

Няня (пристально смотрит на Федора и ударяет себя по бедрам руками). Батюшки, да неужто это ты, Феденька?

Федор. Я, нянюшка. Я, здравствуй! (Подает ей руку). Иди, готовь самовар, чаевать приду.

Няня (посмотрев на него, еще раз ударяет себя по бедрам). Ишь ведь, Господь дарования-то дал! (Уходит).

Явление одинадцатое

Федор (к Клементию). Да ты как это попал-то сюда? Зачем? (Идет с ним к левой двери).

Клементий. На вот, он че? Да тебя встречать!

Федор (останавливается удивленный). А… Савелий, ведь я же ему писал.

Клементий (расставив ноги и засунув большие пальцы рук за опояску, вперяет задумчивый взгляд в пол). Че… Баешка мой, Савелий… Вот третья неделя, как…

Федор (тревожно). Что, что?

Клементий (бросает на Федора печальный взгляд и снова, устремив его в пол, вздыхает). Похоронили, брат, Савелия Миленьтича…

Федор (отшатнувшись, замирает в позе тяжелого вопроса). Как? Савелия?

Клементий. Избеночку осенесь перетрясал. Ну, знаешь, один так один — надорвался. Ну, да вдобавок, надо быть простыл. Лесишко-то возил издалека, поблизости-то порубили теперь все, а лопотеночка-то плоха была знать-то. Простыл… Зачах, да зачах, а в Пасху и Богу душу отдал.

Федор (уныло и тихо). Такой сильный, здоровый был.

Клементий. Нужда-то она, баешка, хоть дьявола сломит… Старушонка-то мается теперь. За дровишками даже сама таскается… Плачет все. Не дождусь гыть, должно быть, своего сокола. (Смахивает руками слезинки). Приходит ко мне: ‘Поезжай, гыть, Бога ради!’ Куда деваешься? Поехал. Лошеденочки-то плохи у них, так в пристяжки-то свою подпряг… Худо, брат, Федор Миленьтич, стало наше житье. Никогда не думал, што такое утешение в земле будет, а оно вот и у нас видно настанет, потому ‘расей’ этой понаехало видимо-невидимо. В народишке пошла злоба, пьянство. Просто никуда негодно. Не у ково ни спросить, ни посоветоваться. Писаришко постоянно пьет, а староста без него в толк ничего взять не может. Мы и сами-то тебя ждем — не дождемся. Может, хоть ты на ум поставишь. А то просто — сбился с толку народ! (За сценой слышны голоса).

Федор (оглядывается). Пойдем туда, а то тут неловко.

Клементий. Ну, и, слава Богу, доискался все-таки. А то думал — не найду. (Уходит налево, к няне).

Явление двенадцатое

Входит Исаак, молча разбирает ноты и ставит одну из тетрадей на рояль.

Бушуев (входит вслед за Исааком и горячо, входящему за ним, Неустроеву). Вот, ей Богу, какой вы казуист. Зачем вы перефразируйте всегда… Лишь бы мне противоречить мне…

Неустроев. А вы ужасно не любите, когда с вами не соглашаются…

Ольга, громко смеясь, входит вместе с Перекатовым и берет в руки свою шляпу. Перекатов напыщенно и льстиво что-то шепчет ей.

Бушуев (останавливается перед Неустроевым). Я же привел вам факты, факты!

Неустроев (сердито). Над такими фактами посмеются даже дети…

Бушуев. Ну, уж, батенька, если я говорю смешно, то вы совсем говорите вздор!

Ольга (к мужу). Мишель, ты начинаешь вести себя неприлично.

Перекатов. И все на счет клубных историй. Хе, хе, хе!

Неустроев. Меня всегда возмущает, когда мужчина начинает сплетничать…

Бушуев. Я? Сплетничаю?

Ольга. Господа! Мне стыдно за вас!

Явление тринадцатое

Нина Семеновна (входит под руку с Любой, радостно). Да не может быть? Где он?

Любовь (ища Федора). Куда же он ушел?

Нина Семеновна (Ольге). Ты слышала, Оля? Говорят, здесь Федор!

Ольга (осклабляясь). Ну, что тут особенного?

Нина Семеновна. Да здесь! В доме!

Ольга (удивленно). Как здесь?

Любовь (с улыбкой к Ольге). Вас, может быть, это шокирует? (Уходит в дверь налево).

Явление четырнадцатое

Ольга (возмущаясь). Этого еще не доставало!

Перекатов. Представьте, да. Я только что имел неприятность… видеть этого субъекта. (Берется за цилиндр).

Нина Семеновна (строго к Перекатову). Неприятность? Это почему же? Вероятно, он не совсем ласково обошелся с вами? За то, кажется, что вы когда-то обласкали его…

Ольга (многозначительно). Нина, нельзя ли без волнений. Тебе же это вредно.

Бушуев (ко всем). В чем дело, господа?

Ольга (прикалывая шляпу). Нина снова своим Федором бредит.

Бушуев (с насмешкой). Ах, этим? (К Нине). Бросьте, Нина Семеновна! Тема-то слишком избита.

Нина Семеновна (горячась и кашляя). Но все-таки она интереснее темы о клубных скандалах.

Бушуев. Эге… Да и вы умеете ругаться…

Нина Семеновна. Меня возмущает, что вы, кажется, готовы в присутствии самого Федора выказывать ваше пренебрежение к нему. За что, скажите, пожалуйста, вы вечно травите его?

Бушуев (презрительно). Очень нужно травить какого-то психопата, который бросил университет, потому что вообразил себя каким-то…

Неустроев (к Бушуеву). Ну, вот видите. Да вы знаете этого Федора?

Бушуев (горячась). Да ведь она оскомину набила с этим своим Федором!

Нина Семеновна (к Бушуеву). И все-таки вы не знаете его, потому что он выше ваших понятий.

Ольга. Ну, уж ты хватила!

Перекатов (насмешливо взглянув на Нину). Хе, хе, хе! Выше наших понятий!

Нина Семеновна (волнуясь). Да, именно выше понятий тех, которых все мировоззрение простирается не дальше городских сплетен или мелких скандальчиков… А Федор — человек!

Бушуев. Психически расстроенный.

Нина Семеновна (бледнея). Если он оставил университет и карьеру и возвращается к своим, то это ставит его еще выше в моих глазах. Потому, что нечего ему делать среди вас и подобных вам, совершенно не знающих, зачем собственно учились вы сами в университетах?

Бушуев (презрительно). Ну, положим…

Нина Семеновна (продолжая). И если бы все сыны деревни, затерянные среди нас таких, как вы, вернулись к своим, как пчелы в улей, жизнь приобрела бы смысл. (Она кашляет).

Ольга. Ну, вот видишь, ты уже кашляешь… Оставь, пожалуйста…

Нина Семеновна (машет рукой). И я теперь готова снова вернуться к своему тяжелому труду, потому что вижу, что он не пропадает даром. Я теперь, может быть, на пороге могилы верю больше, чем когда-либо в те гигантские силы, которые лежат там под слоем чернозема. И они, эти силы, скоро встанут во весь свой рост и тогда… (Она, обессиленная, шатается и, сдерживаемые рыдания, вырываются из ее груди).

Исаак (подбегая к ней). Выйдем на воздух! Успокойтесь. (Уводит ее).

Явление пятнадцатое

Неустроев (к Бушуеву). Ну, вот видите. За что вы так обидели ее?

Бушуев. Вот еще! Вольно ей в самом деле горячиться… Из-за какого-то там… (Берет шляпу).

Неустроев (удивленно). Да какое вам дело?

Бушуев (осклабляясь). А вы чего опять?

Ольга. Ну, господа, я вижу, что нам действительно пора на воздух, а то мы, пожалуй, все до обморока договоримся… (Оглядывается). А где же любовь?

Неустроев (ищет шляпу). Да, это верно!

Перекатов. Да, да! Где же Любовь Дмитриевна?

Явление шестнадцатое

Любовь (входит вместе с Федором). Позвольте, господа, вам представить… Федор Мелентьич!

Федор отдает всем общий поклон. Неустроев кивает ему издали приветливо, Бушуев — сухо. Перекатов, как бы нечаянно, поворачивается к Федору спиной.

Федор (увидев Ольгу, подходит к ней и подает руку). Здравствуйте, Ольга Семеновна.

Ольга (небрежно подает руку и, застегивая перчатку, говорит коротко). А… Здравствуйте. Давно ли приехали? (И, не дожидаясь ответа, обращается к Любе). Мы решили пройтись, пока светло. Ты не пойдешь с нами?

Перекатов (сладко улыбаясь). Да, да. Я просил бы тоже составить с нами компанию.

Любовь (чувствуя неловкость). Меня удивляет, господа, вы так вдруг уходите!

Ольга. Да пора, а то мне еще нужно к Подгорским забежать. Ты не пойдешь? (Целует ее холодно). До свидания. (Подает руку Федору и подбирает юбки).

Федор, молча и сурово стоит в стороне.

Перекатов (подавая Любе руку). В таком случае позвольте пожелать вам всего наилучшего. До свиданья! (Многозначительно). Думаю, что до свиданья.

Любовь (выразительно). Прощайте!

Бушуев (пожимая руку Любе и, слегка кивнув Федору). Будьте здоровы!

Неустроев (пожимая руки и Любы и Федора). Всего доброго! (Уходя, к Бушуеву). Вы что же сегодня в клуб? Да? (Со смехом). Набираться новых впечатлений.

Бушуев (полупрезрительно). Придете вы к нам! Никуда не денетесь, придете!

Ольга (в передней). Ну, господа, оставьте, а то вы и на улице сцепитесь…

Перекатов (замыкая шествие). Хе, хе, хе!

Явление семнадцатое

Любовь (подходя к Федору, ласково говорит). Полно о них думать. Еще лучше, что мы остались одни. Почему ты такой грустный, скажи?

Федор. Какая ты светлая, хорошая. За что ты так любишь меня? если они узнают, они совсем отвернуться от тебя.

Любовь. Но что для меня они? У меня есть ты! И зачем мне знать, за что я люблю тебя? Люблю потому, что ты цельный, ясный, упрямый. Знаешь, как большие деревья врастает в землю? Они так крепко держатся корнями, что их не своротит никто, кроме времени. Вот и ты такой же. Когда будет жарко — я укроюсь твоей тенью. Когда будет буря — я буду держаться за тебя… И буду любоваться тобою и твоей борьбой за тепло и солнце…

Федор (с горькой улыбкой). Да… И потому, что я врос в землю, буря схватит тебя и унесет, как светлое облачко… И я не в силах буду удержать тебя.

Любовь (ласкаясь). Зачем так говорить? Не надо…

Федор (печально). В то время, когда облачко свободно несется к небу, дерево все глубже врастает в землю.

Любовь (тревожно смотрит ему в глаза). Зачем ты это говоришь?

Федор молчит, опустив глаза.

Любовь (с возрастающей тревогой). Ты что-то таишь от меня? да, да?

Федор (с тоскою, дрогнувшим голосом). Ты и я… мы также не равны.

Любовь (в испуге). Что?

Федор (нежно приближается к ней). Ты дивная сказка, мечта о красоте, а я… Я лишь дерево, тоскующее по родимой почве. Я умру без чернозема, а ты, ты умрешь без яркого света, без красоты, которых там нет.

Любовь (хватаясь за него). Ты что-то хочешь сказать ужасное.

Федор (твердо). Я не хочу твоей гибели… (Нежно). Я люблю тебя, как солнечный луч, как светлое облачко. И пусть оно не растает, пусть вечно тоскует по нем… (Тихо). Так будет лучше. Я не должен принадлежать никому, кроме тех, чьи слезы горше слез о любви.

Любовь (шепчет в ужасе). Я ничего не понимаю! Ничего не понимаю!

Федор (тише). Я должен ехать к ним. Прости меня.

Любовь (вся, затрепетав и бросаясь к нему). А я? (Стоит в оцепенении).

Явление восемнадцатое

Клементий (быстро входит и, вытирая усы, низко кланяется Любе). Спасет вас Бог за хлеб, за соль! (К Федору). Ну, Федор Милентьич, я пойду запрягать. Давай собираться, паря…

Любовь схватывается за спинку кресла и, тяжело дыша, слегка хватает себя за горло, точно ее кто-то душит.

Федор (взглянув на нее, глухо к Клементию). Может быть, завтра, Клементий?

Клементий (взмахнув шапкой). Што ты, баешка, Федор Милентьич! Время-то ведь рабочее, да и старушоночка-то шибко ждет тебя. А за ночь мы по холодку-то куда-а с тобой укатим… Нет, уж, пожалуйста, Милентьич!

Федор (глухо). Хорошо… Запрягай.

Клементий (уходя). По холодку-то и лошадям полегче. (Уходит через комнату няни).

Федор нерешительно подходит к Любе, но, увидев на себе ее холодный взгляд, отступает.

Любовь Ты… никогда не любил меня!

Федор (сквозь слезы с горечью). Я не любил? (Пауза). Что ж? Ты вправе это сказать! (Совсем тихо). Прости. (Колеблется и, подавляя рыдания, медленно идет к выходу).

Любовь со слабым стоном порывается за ним, но останавливается посреди гостиной и замирает в позе глубокой тоски. Федор, услышав стон, останавливается, как бы борясь с собою, но, сделав усилие, быстро уходит.

Явление двадцатое

Нина Семеновна (входя с Исааком). Сыграйте еще раз. В этой мелодии столько красивой тоски…

Исаак берет скрипку.

Нина Семеновна. Но где же Федор? (Увидев Любу, она замирает на месте).

Исаак начинает играть, но, взглянув на Любу, отнимает смычок. Потревоженная мелодия жалобно звучит, медленно смолкая в тишине.

Занавес

Исходник здесь: http://grebensch.narod.ru/son.htm

Г. Д. Гребенщиков

Сын народа

Пролог

Действующие лица

Явление первоеПосле поднятия занавеса — продолжительная пауза.

Явление второе

Явление третье

Явление четвертое

Явление пятое

Явление шестое

Явление седьмоеВходит с ведрами Акулина.

Явление восьмоеСавелий входит с хомутом и седелкой. Вешает все на гвозди.

Явление девятое

Явление первое

Явление второе

Явление третье

Явление четвертое

Явление пятое

Явление шестое

Явление первое

Явление второе

Явление третье

Явление четвертое

Явление пятое

Явление седьмое

Явление восьмое

Явление девятое

Явление десятое

Явление одиннадцатое

Явление двенадцатое

Явление тринадцатое

Явление четырнадцатое

Этюд четвертыйПроходит четыре с лишним года.

Явление первое

Явление второе

Явление третье

Явление четвертое

Явление пятое

Явление шестое

Явление седьмое

Явление восьмое

Этюд пятый

Явление первое

Явление второе

Явление второе

Явление третье

Явление четвертое

Явление пятое

Явление шестое

Явление седьмое

Явление восьмое

Явление девятое

Явление десятое

Явление одинадцатое

Явление двенадцатое

Явление тринадцатое

Явление четырнадцатое

Явление пятнадцатое

Явление шестнадцатое

Явление семнадцатое

Явление восемнадцатое

Явление двадцатое

Читайте также:

Явление первое
После поднятия занавеса — продолжительная пауза.

Явление седьмое
Входит с ведрами Акулина.

Явление восьмое
Савелий входит с хомутом и седелкой. Вешает все на гвозди.

Этюд четвертый
Проходит четыре с лишним года.