СВЯТАЯ ПРОСТОТА.
СВЯТАЯ ПРОСТОТА.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Святая простота, Яковлев Н., Год: 1878
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Это было очень недавно. Я сидлъ съ своимъ другомъ Зайчиковымъ и только что мы намревались приступить къ разговору, которымъ прилично заниматься либеральнымъ сонногородцамъ, какъ совершенно неожиданно предъ нами предсталъ нашъ общій знакомый Фіалкинъ.
Фіалкинъ былъ всегда веселъ, безпеченъ, но, на этотъ разъ, онъ даже превзошелъ самого себя. Его красненькое лицо, обрамленное жиденькими бакенбардами и украшенное большой бородавкой на верхней губ, просто сіяло. Маленькіе глазки прыгали и точно смялись. Фіалкинъ даже не раскланялся съ нами такъ, какъ онъ раскланивался всегда, сонно склоняя на бокъ свою голову, но какъ-то наспхъ кивнулъ намъ, схватилъ меня за руку и повлекъ къ окну, жестомъ пригласивъ Зайчикова слдовать за нами.
Сначала я ничего не понялъ, но понять оказалось очень не трудно. На двор, какъ разъ противъ оконъ, стояла совершенно новенькая, съ иголочки пролетка, запряженная гндой лошадью. Фіалкинъ указалъ намъ на пролетку.
— Какова? торжественно возгласилъ онъ и немене торжественнымъ взглядомъ обвелъ меня и Зайчикова.— Какова! Посмотрите!
Я чуть было не разсердился, но отъ выраженій гнва удержался. По лицу Зайчикова было замтно, что и онъ испытывалъ чувство, подобное тому, которое обуревало меня. Мы молчали, но Фіалкинъ не унимался. Онъ ждалъ восторговъ и поперемнно кидалъ блаженные взоры то на насъ, то на пролетку.
— Ну, за то и цна! разсуждалъ онъ.— Однако, господа, угадайте.
Конечно, угадывать мы не стали.
— Пять сотъ! провозгласилъ Фіалкинъ и многозначительно посмотрлъ на насъ, вроятно, съ цлью узнать, какое дйствіе производятъ его слова.— Да вы на втулки-то посмотрите! а кожа-то… Лайка, просто лайка!
Отъ кожи онъ перешелъ къ колесамъ, рессорамъ и долго предавался восторгамъ по поводу пролетки. Но такъ какъ мы нетолько не вторили ему, а, напротивъ, изображали изъ себя подобіе истукановъ, то Фіалкинъ смолкъ и отошелъ отъ окна.
— Теперь мн ничего не надо, заговорилъ онъ, садясь къ столу и опять окидывая насъ веселымъ взглядомъ.— Все есть. Только вотъ кучера надо перемнить. Этотъ — дуракъ. Того и гляди, пролетку изломаетъ.
Онъ нсколько разъ черкнулъ спичкой и сталъ было закуривать папироску, но вдругъ о чемъ-то вспомнилъ и быстро бросилъ спичку.
— Да нтъ, надумался онъ и даже поднялъ вверхъ руку.— Объ этомъ я и забылъ… Еще цпочку съ передвижкой къ часамъ надо (онъ дотронулся до моего колнка и какъ-то особенно подмигнулъ). Ну, въ род того, какъ у купца Пастухова, съ брилліантами… Вотъ бы такую…
Пріобрсть передвижку ему до того хотлось, что онъ даже на минуту задумался и молча сталъ курить папироску.
— Хороша пролетка у Травина, продолжалъ онъ: — но моя лучше. Вида у той нтъ. Какъ вамъ кажется?
— Кто ихъ знаетъ, сказалъ я, чтобы отдлаться.
Но Фіалкинъ не отвязался. Онъ началъ сравнивать свою пролетку съ Травинской, пустился въ тонкости и окончательно опротивлъ. На наше счастье, онъ о чемъ-то вспомнилъ, посмотрлъ на часы и объявилъ, что ему надо хать.
Стукъ пролетки смолкъ, а мы все еще сидли молча. Наконецъ, Зайчиковъ прервалъ молчаніе.
— Какова скотина! вскричалъ онъ, злобно тряхнувъ головой Я только развелъ руками и ничего не сказалъ.
— Онъ въ пролетку свою влюбился, ему ничего, кром брилліантовой передвижки къ часамъ не надо — а! продолжалъ мой другъ.
— И вы думаете, онъ шутитъ, не унимался Зайчиковъ.— Нисколько. Вы только на его физіономію посмотрите и сейчасъ убдитесь въ томъ, что человкъ говоритъ отъ чистаго сердца… Весь сіяетъ… Фу!..
— Конечно, не шутитъ.
— И этотъ человкъ чему-то учился, да гд?.. въ университет! чуть не со слезами началъ опять Зайчиковъ.— Да, учился когда-то, чему-то учился! повторилъ онъ съ грустью и смолкъ.
Грустное настроеніе, должно быть, совсмъ охватило его. Онъ хлопнулъ себя по бедрамъ, покачалъ съ видомъ сокрушенія головой и опять заходилъ.
— Учился, учился, повторялъ онъ по временамъ, точно жалуясь кому-то.— А теперь пролетка, передвижка…
Черезъ нсколько секундъ, опять онъ остановился противъ меня и посмотрлъ на меня, не говоря ни слова.
— А вдь до такого состоянія дойти грустно. Чтобы въ голов ничего, кром передвижекъ… Дла никакого живого нтъ… Какой онъ докторъ! Такъ шарлатанитъ у купцовъ. Нтъ, я бы никому этого не пожелалъ! И знаете мн даже жаль его…
Онъ махнулъ рукой въ ту сторону, куда ухалъ Фіалкинъ и началъ дальше развивать свои мысли.
— Разв это жизнь! Помню, мн моя нянька говорила, что передъ смертью каждому человку предъявляютъ хартію (онъ улыбнулся). На одной сторон хартіи будто-бы написаны добрыя дла, на другой злыя, грхи… Ну, что предъявятъ Фіалкину, какую хартію?
Разговоръ пока прекратился. Отъ нечего длать, а барабанилъ по столу, а Зайчиковъ принялся перелистывать какую-то книгу. Впрочемъ, мысль о гнусности Фіалкина должно быть не совсмъ оставила его, ибо время отъ времени онъ скорбно покачивалъ головой.
— Вы какъ? вдругъ спросилъ онъ, откладывая книгу и откидываясь на спинку кресла.
Я сталъ сообщать о впечатлніи, вынесенномъ мною изъ недавней поздки въ свою деревню.
— Бдность тамъ такая, что не приведи и Богъ, повствовалъ я.— сть положительно нечего… Ни коровенки, ни лошаденки, а невжество… страсть!
Зайчиковъ тихо качалъ одной ногой, положенной на другую, и тяжело вздыхалъ, слушая меня. Мн стало тоже очень скверно отъ воспоминаній о томъ, что я видлъ въ деревн.
— Разуты, раздты, голодны и такъ, а тутъ еще кулаки, міроды… Земля около Одуева одна глина, да и той у мужиковъ чуть не по десятин. Которая получше, къ папеньк покойнику по уставной грамат отошла… Какъ-то онъ сдлалъ такъ не хорошо. Обидлъ онъ ихъ, надо правду сказать.
— Школы нтъ?
— Какая школа!
Зайчиковъ опять сталъ качать ногой и по временамъ пристально смотрлъ на меня.
— А вотъ что, вдругъ произнесъ онъ:— вамъ это стыдно, что школы въ Одуев нтъ. Взялись бы за это дло.
— Я и самъ подумывалъ…
— Было бы отлично, продолжалъ Зайчиковъ, замтно воодушевляясь.— Вы только подумайте, какое благое дло…
— Да.
— Теперь крестьянинъ ничего не знаетъ, а научите-ка его читать-писать, посмотрите, что будетъ…
Зайчиковъ долго перечислялъ выгоды просвщенія, а я вторилъ ему и понемногу началъ расплываться отъ умиленія, все боле и боле охватывающаго меня. Сердце мое хорошо билось въ моей груди.
— Да намъ съ вами сидть сложа руки и смотрть на это невжество нельзя. Стыдно, заключилъ онъ.— Возьмите ка, да и устройте школу. Ни пьянства, ни невжества, ни грубости, ничего этого не будетъ.
— Надо, непремнно надо.
— Сами за это дло и возьмитесь, настаивалъ мой другъ.— Дла у васъ никакого особеннаго нтъ, къ городу васъ ничто не привязываетъ… Перехали туда, да и учите! Отлично. Буду и я къ вамъ до временамъ прізжать, книги возить…
Предо мной ужъ совсмъ, какъ на яву, стала рисоваться картина того, какъ я буду учить у себя въ Одуев. Предъ моими мысленными очами предстали, какъ живые, Одуевскіе мужики, внимательно читающіе книги, благо времени для чтенія много, вслдствіе того, что у мужиковъ земли всего по десятин и обработывать почти нечего. Въ кабакъ ходить они бросили, такъ что цловальникъ собирается ужъ прикрыть заведеніе и на чемъ свтъ ругаетъ меня. Но эта брань нетолько не сердить меня, но мн отъ нея лестно. Вдругъ, среди этихъ мечтаній, я вспомнилъ кое-что. Иллюзіи разлетлись.
— Ахъ, вдь самому мн перехать въ деревню никакъ нельзя, пожаллъ я.
Зайчиковъ удивился.
— Это почему? Что вамъ городъ? перехали, да и только.
— А бабушка? Она привыкла непремнно быть тутъ,
— Ну, она здсь и останется.
Я отрицательно покачалъ головой.
— Нтъ, безъ меня, ей будетъ скучно. Привыкла она, чтобы по вечерамъ я съ нею въ карты поигралъ, книжку иногда почиталъ.
Зайчиковъ крпко задумался.
— Да, это такъ, согласился онъ посл нкотораго размышленія.— А было бы хорошо. Охъ, великое дло просвщеніе!
Онъ подошелъ къ окну и нсколько времени, о чемъ-то размышляя, глядлъ въ него.
— Оставить бабушку вамъ, конечно, нельзя, бормоталъ онъ по временамъ. Старуха, привыкла всегда съ вами… А то было бы хорошо. Надо учить… долгъ нашъ! Да и мало ли хорошаго можете вы сдлать, вдругъ отнесся онъ ко мн.— Школа! Да разв одна она? Вотъ, напримръ, ферму образцовую открыть, раціональное хозяйство завести…
— Конечно.
— Разв у насъ объ ‘нихъ’ кто-нибудь подумаетъ? Какъ же! Я вамъ пересказывалъ, кажется. Недавно, ду съ однимъ помщикомъ. Мужикъ намъ навстрчу съ возомъ. Кучеръ кричитъ ему свернуть, а у мужика лошаденка еле-еле двигается. Что же вы думаете?.. Разсвирплъ помщикъ, вырвалъ у кучера кнутъ, да нсколько разъ по мужику…
— Полноте!
— Да, хватилъ. Это интиллигенція-то наша! Ну, разв этотъ позаботится о ‘нихъ’… Вы и помщика-то этого знаете, прибавилъ онъ, помолчавъ.
— Кто?
— Дрыгаловъ… Возмутительно. Знаете, я и теперь объ этомъ не могу безъ отвращенія вспомнить.
Въ самомъ дл видно было, что одно воспоминаніе объ этомъ случа возмущало Зайчикова до глубины души. Даже лицо у него стало какое-то особенное, и углы губъ немного задергало.
— Вс они хороши! сказалъ я, чтобы успокоить моего собесдника.
Онъ только махнулъ рукой.
— Посмотрите! вдругъ обратился онъ ко мн, показывая въ окно на улицу.
Черезъ улицу переходилъ старый дьячекъ Панкратьичъ. Онъ шелъ тихо, сильно, сгорбившись и придерживая одной рукой полу своего длиннаго сюртука.
— Вонъ они, прежніе то педагоги! говорилъ между тмъ Зайчиковъ съ оттнкомъ не то грусти, не то мечтательности.— Ну, разв можно ожидать отъ нихъ чего-нибудь хорошаго?..
Я унесся мыслью въ т времена, когда Панкратьичъ дйствительно былъ однимъ изъ видныхъ педагоговъ въ Сонногородск. Что это были за времена, и чего въ самомъ дл можно было ожидать тогда?..
— Да! Онъ и самъ кром буки-азъ-ба ничего не знаетъ, раздавался между тмъ голосъ моего друга.— Ему годъ-два нужно было на то, чтобы кое-какъ научить мальчика читать-писать, а теперь это въ нсколько уроковъ…
Панкратьичъ давно перешелъ черезъ улицу и за угломъ противоположнаго дома въ переулк скрылась его высокая сгорбленная фигура, съ широкополой рыжей шляпой и торчащей изъ подъ нея косичкой, а Зайчиковъ все еще развивалъ свои мысли по поводу того, что было прежде, и что стало теперь. Но странно, какъ мн теперь помнится, никакого особеннаго различія между нами и Панкратьичемъ Зайчиковъ не разъискалъ, кром того, что мы можемъ научить читать-писать въ нсколько уроковъ, а Панкратьичу надо было для этого годъ…
Въ пріятныхъ разговорахъ, въ род вышеприведенныхъ, мы извели бы много времени, но Зайчиковъ вспомнилъ, что ему надо еще сегодня хать въ свой округъ осматривать школы и заторопился.
— Бгу домой. Надо еще газеты прочитать. Интересное теперь время. У насъ война, во Франціи своего рода борьба идетъ. Кто то побдить?.. Неужели опять 2 декабря?
Но только что онъ хотлъ идти, какъ раздался звонокъ. Явился нашъ другъ Ушковъ. Въ данный моментъ, онъ представлялъ совершенную противоположность съ нами. Мы были угрюмы, онъ сіялъ восторгомъ и притомъ такъ, что даже вовсе не замтилъ нашей угрюмости. Еще снимая пальто, Ушковъ показывалъ намъ какія-то бумаги.
— Угадайте! угадайте! кричалъ онъ.
Но онъ не далъ намъ даже времени на угадываніе и, снявъ пальто, немедленно вручилъ каждому изъ насъ по большому лоскутку бумаги. Мы взглянули въ эти лоскутки и немедленно возликовали. Наше пламенное желаніе было исполнено. Уставъ общества, имвшаго цлью поощрять юныхъ сонногородцевъ, стремящихся достичь высшихъ предловъ просвщенія, былъ утвержденъ. Насъ приглашали завтра явиться на первое о5щее собраніе.
— Утвержденъ, утвержденъ! кричалъ Ушковъ, трепля насъ по плечамъ и размахивая шляпой.— Теперь пойдетъ!
Зайчиковъ чуть не прыгалъ отъ радости, несмотря на свои уже довольно почтенныя лта. Я улыбался.
— Да, почти нигд нтъ такого общества! Превосходно, ура! кричалъ Зайчиковъ.
Хотя мы явились на общее собраніе членовъ новаго общества очень рано, но застали ужъ много народа. Собраніе происходило въ зал одного изъ присутственныхъ мстъ. Огромный столъ, покрытый зеленымъ сукномъ, стоялъ среди зала и кругомъ весь былъ обставленъ стульями. Ревнители просвщенія тснились у стола, стояли кучками и ходили по залу.
Кого только не было. Судьи, прокуроры, чиновники всхъ вдомствъ, адвокаты, неслужащіе дворяне, дамы… Вс т, которые вчера только тмъ и занимались, что пили и, веселились всякими способами, сегодня вдругъ возревновали о просвщеніи и готовы были положить за него свою душу.
Само до сихъ поръ сумрачное сонногородское небо, кажется, возрадовалось и прояснилось. Солнечные лучи весело врывались въ залъ и играли на позумент, которымъ было обшито сукно, покрывавшее столъ, на мебели, на довольныхъ, горвшихъ любовью къ просвщенію физіономіяхъ сонногородцевъ. Веселый говоръ несся по залу. На всхъ устахъ было одно слово: просвщеніе.
Видя такое множество народа, слыша отовсюду самыя нжныя заботы о просвщеніи, мы съ Зайчиковымъ переглянулись торжествующимъ взглядомъ.
Генералъ Лейбинъ былъ въ числ ревнителей и разговаривалъ съ однимъ юнымъ сонногородцемъ. Я подошелъ къ нимъ.
— Какая прекрасная мысль учредить это общество! привтствовалъ меня генералъ и необыкновенно душевно пожалъ мн руку.
Я не замедлилъ согласиться, а юноша даже осклабился.
— Да, прекрасная мысль, продолжалъ Лейбинъ.— Просвщеніе — великая вещь! Везд, ршительно везд… хоть бы на служб. Какая карьера!
Онъ нсколько времени говорилъ похвалу просвщенію, а мы слушали.
— Непремнно выберемъ васъ, заключилъ генералъ, обращаясь ко мн.— Намъ нужны молодыя силы…
Немного помолчали, а потомъ я освдомился, не слыхать ли чего-нибудь на счетъ ревизіи, недавно бывшей въ управляемомъ Лейбинымъ учрежденіи. Генералъ отвтилъ отрицательно и вмст съ тмъ какъ бы грустно. Но юный сонногородецъ вмшался въ нашъ разговоръ.
— Я видлъ вашего ревизора, сказалъ онъ и опять осклабился.— Иду мимо квартиры, а онъ сидитъ на окн, разсматриваетъ какія-то бумаги и все качаетъ головой.
Ахъ, зачмъ онъ только сказалъ это! Мн стало даже жаль Лейбина. Онъ вдругъ перемнился въ лиц и глаза его заморгали. Но, странно! Мн показалось, что этотъ трепетъ гораздо больше идетъ къ лицу генералу, чмъ тотъ восторгъ, который онъ старался выражать, толкуя о просвщеніи.
— Вы говорите: смотрлъ бумаги и качалъ головой? привскочивъ на мст затараторилъ Лейбинъ.
— Да, сидитъ на окн, смотритъ бумаги и качаетъ, спокойно отвчалъ юноша.
— Какія же бумаги? волнуясь, допрашивалъ Лейбинъ.
— Бумаги… ну, дла, въ печатныхъ обложкахъ, какъ у васъ въ суд.
Генералъ окидывалъ залъ испуганнымъ взглядомъ, но юноша остановился, и Лейбинъ живо оборотился къ нему.
— Ну, ну!
— Больше ничего… Переворачиваетъ листы и качаетъ головой.
— Однако, какъ качаетъ?
— Обыкновенно какъ… Вотъ такъ.
Молодой человкъ сдлалъ примръ того, какъ ревизоръ качалъ головой и, улыбнувшись довольно весело, поправилъ свой галстухъ. Лейбинъ глядлъ кругомъ по зал, очевидно, отыскивая кого-то глазами.
Черезъ нсколько секундъ онъ ходилъ по залу съ двумя своими сослуживцами и о чемъ-то таинственно сообщалъ имъ, указывая по временамъ на юношу, который, какъ ни въ чемъ не бывало, разсказывалъ мн о вчерашнемъ спектакл.
Но все-таки юнош пришлось еще одинъ разъ выдержать допросъ. Лейбинъ вернулся къ намъ со своими сослуживцами и опять началъ задавать вопросы.
Я отошелъ. Тотчасъ же мн пришлось наткнуться на одну необыкновенно восторженную даму, Анну Ивановну.
— Какая мысль — это общество! Какая мысль! восклицала она и вся сіяла.
Такъ какъ у либеральнаго сонногородца душа всегда кипитъ восторгомъ, то и я не замедлилъ распространиться о просвщеніи.
— Непремнно, это ваша мысль! декламировала Анна Ивановновна, закатывая глаза, а потомъ благодарно устремляя ихъ на меня.
Я поспшилъ заявить, что мысль устроить общество принадлежитъ, между прочимъ, важному сонногородцу Крышину.
— Онъ то же славный! Вс, вс, вс… славные! Но все равно, прибавила моя собесдница:— вы теперь возьметесь за это дло. Я… ахъ, я всми силами готова…
Я въ свою очередь благодарно улыбнулся.
— Я буду надодать всмъ, просить у всхъ, продолжала Анна Ивановна, чуть не поднимая отъ восторга своихъ рукъ къ небу.— У меня много знакомыхъ. Только не знаю… У насъ такъ мало сочувствуютъ такимъ дламъ. Насъ больше интересуетъ другое. Она начала было грустить, но дальнйшему разговору помшалъ Зайчиковъ, который увлекъ меня въ курильную комнату. Я сообщилъ о страх, обнаруженномъ Лейбинымъ по поводу извстій о качавшейся голов ревизора. Зайчиковъ и присоединившійся къ намъ Ушковъ выслушали мой разсказъ и презрительно отнеслись къ генералу.
Пришелъ Крышинъ. Онъ только что явился на собраніе и былъ очень радъ, что не опоздалъ. Цлое утро, по его словамъ, онъ хлопоталъ по дламъ общества.
— Членовъ новыхъ нсколько завербовалъ, разсказывалъ онъ.— Въ банк былъ. Общали часть дивиденда отчислить въ кассу общества. Съ барынями толковалъ. Уговариваю ихъ дать спектакль въ пользу общества… Вс сочувствуютъ. Вотъ надо еще о концерт кой съ кмъ переговорить.
Онъ наскоро покурилъ и пошелъ въ залъ, мы послдовали туда же. Залъ чуть не совсмъ былъ полонъ.
— Отлично! радовался Крышинъ, осматриваясь блаженнымъ взглядомъ.
Мы склоняли въ знакъ согласія головы и весело улыбались. А народу все прибывало и прибывало. Дверь подъзда поминутно хлопала, впуская новыхъ и новыхъ ревнителей. Крышинъ ушелъ отъ насъ. Видно, что онъ дятельно хлопоталъ о концерт и горячо разговаривалъ съ дамами, распаляя ихъ ревностью къ просвщенію.
Оглядывая залъ, я просто пришелъ въ изумленіе. Въ числ ревнителей оказался даже извстный проходимецъ Цвточкинъ, котораго я привыкъ видть на публичныхъ торгахъ, куда онъ аккуратно являлся всякій разъ и торговался съ единственной цлью получить отступное. Зайчиковъ тоже его замтилъ. Мн вспомнилась судьба Цвточкина.
— Цловальникомъ недавно вдь былъ, имньемъ управлялъ, наворовалъ денегъ, а вотъ теперь…
— Раньше этого еще лакеемъ былъ, тряхнулъ головой Зайчиковъ.— Барина, говорятъ, до чиста ограбилъ.
— Правда ли?
— Вотъ-то! Только стоитъ на него посмотрть.
Дйствительно, нужно было только взглянуть на физіономію Цвточкина и ужь не сомнваться въ томъ, что онъ можетъ сдлать все. И теперь его глаза такъ и бгали по залу, какъ будто высматривая, нельзя ли чмъ-нибудь поживиться.
— А теперь поощряетъ просвщеніе, замтилъ я.
Зайчиковъ улыбнулся. Цвточкинъ увидалъ насъ и направился въ нашу сторону.
— И вы здсь? привтствовалъ его мой другъ.
Цвточкинъ пожалъ намъ руку и, почтительно изгибаясь, хихикалъ какимъ-то особеннымъ, гаденькимъ смхомъ.
— Какъ же, нельзя же-съ, отвтилъ они на слова Зайчикова.
— Отлично, отлично! одобрялъ тотъ.— Чмъ больше членовъ, тмъ лучше.
Цвточкинъ сталъ перебирать длинную, висвшую у него черезъ шею цпочку, причемъ сверкалъ на солнц большими перстнями, украшавшими его пальцы.
— Я бы и не зналъ, докладывалъ онъ, умильно улыбаясь и повременамъ продолжая хихикать.— Да вчера былъ по длу у Ивана Сергича… Они мн и сказали, просили непремнно saписаться.
— Это Крышинъ?
— Да-съ, Крышинъ, Иванъ Сергичъ.
Зайчиковъ взглянулъ на меня такъ, что въ глазахъ его я тотчасъ же прочелъ восторгъ и удивленіе передъ Крышинымъ, а этотъ послдній продолжалъ хлопотать, переходя отъ одной барыни къ другой. Немного погодя, онъ суетливо пробжалъ мимо насъ.
— Все устроилъ. И концертъ, и спектакль будутъ. Еще балъ дать общали, весело сообщилъ онъ.
Къ намъ подошли два землевладльца и черезъ нсколько времени въ нашей групп уже шелъ разговоръ о просвщеніи. Хотя землевладльцы не отрицали того, что просвщеніе полезно, но Зайчиковъ счелъ своимъ долгомъ какъ нельзя боле уяснить имъ этотъ вопросъ.
— Вамъ, господа, надо непремнно помочь этому хорошему длу, доказывалъ онъ.— Образованные люди нужны везд, на всхъ поприщахъ. Вотъ хоть бы ученые агрономы… Недокуда же намъ разныхъ нмцевъ выписывать!
Землевладльцы согласились въ одинъ голосъ.
— Вы посмотрите-ка, какъ дла Шалькова пошли! продолжалъ мой другъ.
— Петра Петровича? почтительно освдомился Цвточкинъ и посл утвердительнаго отвта вполн согласился съ Зайчиковымъ.
— А, между тмъ, имніе никакого почти дохода не давало, разъяснялъ послдній.— Теперь часть долга уплатилъ. А отчего? Новый управляющій. Самъ Шальковъ ничего въ хозяйств не смыслитъ, да ему и не до того.
— Ему бы только въ карты, направо, налво, вставилъ одинъ изъ земцовъ и сдлалъ пояснительный жестъ рукой.— Недавно много проигралъ, говорятъ, семь тысячъ, таинственно прибавилъ онъ.
— Да, Шалькову теперь хорошо, заговорилъ другой земецъ.— Только поглядите, провертитъ онъ и это имніе. Ужъ два пропустилъ. Вонъ какія оранжереи заводитъ, какіе пиры задаетъ, какая у него охота! То ли теперь время!
— И все-таки, еслибы побольше такихъ управляющихъ, какъ Павелъ Иванычъ, фантазировалъ Зайчиковъ:— хорошо бы! Какъ бы народное хозяйство процвло!
Немного помолчали.
— Видлъ я недавно Павла Иваныча, началъ Цвточкинъ.— Кажется, нездоровы.
— Такъ, хандритъ, объяснилъ мой другъ.
— Что такъ? Или надоло? засмялся одинъ изъ земцовъ.— Обидно видно, что онъ трудится, а Шальковъ только въ карточки поигрываетъ…
Помолчавъ немного, землевладлецъ слегка вздохнулъ и вслдъ затмъ опять объявилъ, что просвщеніе великое дло. Этимъ онъ положилъ основаніе къ дальнйшимъ разсужденіямъ.
— Образованному везд дорога открыта, добавилъ другой земецъ.
— Учиться только ныньче долго, пожаловался Цвточкинъ.— Эта латынь, греческій…
— Зато хорошо потомъ, остановилъ его земецъ.— Капитала не надо оставлять дтямъ, а только дать образованіе…
— Конечно, весело согласился Зайчиковъ и одобрительно посмотрлъ на всхъ насъ.
Цвточкинъ, наведенный, вроятно, на новыя мысли упоминаніемъ о капитал, вдругъ сообщилъ какую-то страстность нашему разговору.
— Дйствительно, никакого капитала не надо, воскликнулъ онъ.— Что капиталъ! Образованіе лучше. Вонъ недавно отсюда ухалъ инженеръ Эспаньлкинъ. Пятнадцать тысячъ въ годъ съ желзной дороги одного жалованья взялъ, да шестьдесять неустойки, если раньше четырехъ лтъ откажутъ. Контрактъ заключилъ!
Хотя этотъ фактъ былъ всмъ извстенъ, но все таки, при такомъ неопровержимомъ доказательств важности просвщенія, глаза у всхъ заблистали.
— А отчего? продолжалъ Цвточкинъ, плотоядно глядя на насъ.— Инженеръ, образованъ — отъ этого! Разв намъ когда-нибудь этакъ… придется?
Онъ вдругъ замолчалъ, точно обрзалъ и началъ судорожно вертть перстень на своемъ указательномъ пальц. Нсколько секундъ царило молчаніе. Только и слышно было порывистое дыханіе Цвточкина.
— Контрактъ! а вдругъ его какъ-нибудь въ первый же годъ нарушатъ! точно не своимъ голосомъ вскрикнулъ онъ и ужъ совсмъ заворочалъ глазами.
— Сразу себя обезпечитъ! вырвалось у одного земца.
— Съ одного раза на всю жизнь! точно подчеркнулъ другой.
— Да разв одни инженеры, задыхался Цвточкинъ.— А адвокаты!
Землевладльцы вразъ махнули рукой.
— О нихъ нечего и говорить, вымолвилъ одинъ.— Вонъ Плевако!.. По сту тысячъ хватаетъ.
— Одинъ ли онъ… Лохвицкій! дерутъ со всякаго!
— А доктора! Двсти рублей визитъ.
Начался самый восторженный панегирикъ просвщенію. Передъ этимъ панегирикомъ мои и Зайчикова ликованія и умиленія не стоили ничего. Мы мямлили, распускали слюни, а здсь, въ этой похвальной псн, человкъ участвовалъ всмъ своимъ существомъ. Мы стушевались. Цвточкинъ и землевладльцы принялись кричать, махать руками, чуть не наскакивали одинъ на другого, стараясь выставить самыя рельефныя доказательства того, насколько просвщеніе полезно. Куши, имена такъ и сыпались изъ ихъ устъ.
Звонокъ, раздавшійся въ зал, прервалъ нашу бесду. Цвточкинъ и землевладльцы смолкли, но успокоились не вдругъ. Они были сильно взволнованы и продолжали нсколько времени зврообразно смотрть другъ на друга разгорвшимися глазами.
Я и Зайчиковъ бросились къ столу, куда со всхъ сторонъ спшили другіе ревнители просвщенія. Когда шумъ отъ передвиганія стульевъ смолкъ, кто-то нсколько секундъ говорилъ тоже похвалу просвщенію, а затмъ насъ пригласили выбирать членовъ совта, имющаго управлять длами общества.
На стол лежали карандаши, бумага. Способъ избранія былъ двойной: сначала по запискамъ, затмъ баллотировка тхъ, кто по запискамъ получилъ большее числа голосовъ.
Вс принялись писать. Но процедура была слишкомъ длинна и скоро надола. Послышались голоса недовольныхъ.
— Что въ самомъ дл! Точно мы членовъ парламента выбираемъ! говорилъ кто-то подл меня.
Но Зайчиковъ, усердно обдумывавшій, кого ему записать въ члены совта, сердился на то, что ему мшали.
— Такъ въ устав, обернулся онъ.
— Ну, что уставъ! продолжалъ недовольный.— Выбрать кого-нибудь, да и только. Не все ли равно!
Наконецъ, записки были готовы и собраны. По поврк ихъ оказалось, что наибольшее число голосовъ получилъ Крышинъ. У Лейбина оказалось тоже много сторонниковъ. Онъ былъ польщенъ этимъ и довольный расхаживалъ по залу. Зайчиковъ и я особенно радовались несомннному избранію Крышина, а онъ и теперь еще не унимался хлопотать, подбивая барынь на какіе-то новые подвиги.
Въ зал опять поднялся говоръ, принесли ящики, началась баллотировка. Первый на очереди былъ Крышинъ. Ревнители одинъ за другимъ потянулись къ ящикамъ. Я положилъ свой шаръ и ушелъ курить. Вдругъ въ курильную влетлъ Зайчиковъ. На немъ не было лица. Сердито онъ не отвелъ, а какъ-то отдернулъ меня въ сторону.
— Крышина забаллотировали, зашепталъ онъ.
Я удивился, а глаза Зайчикова такъ и метали молніи.
— Ну, что это такое! продолжалъ онъ нашептывать.— Подать за него столько голосовъ по запискамъ, и вдругъ… Не понимаю… Это какая-то интрига! Непремнно интрига!,
Пошли въ залъ. Баллотировался Лейбинъ. Крышинъ сидлъ въ сторон, уже не хлопоталъ и, замтно, былъ пораженъ. Мы положили свои шары и опять ушли въ курильную.
Вдругъ курильная огласилась веселымъ хохотомъ. Изъ зала сразу привалило много народа. Вс были необыкновенно веселы и заливались смхомъ.
— Удружили! подмигнулъ мн кто-то.
— Что такое?
— Лейбину только пять блыхъ, а по запискамъ чуть ли у кего было не больше всхъ. Ха, ха!
Хохотъ усилился.
— Ужасно недоволенъ. Подите, посмотрите, предложилъ мн сообщившій о пораженіи генерала.
Многіе пошли смотрть на Лейбина. Зайчиковъ тоже ушелъ, но, конечно, не затмъ, чтрбы потшаться надъ генераломъ. Мой другъ не могъ выносить смха, господствовавшаго въ курильной. Все это коробило его. Я пошелъ за нимъ.
Баллотировка шла своимъ чередомъ. Крышинъ, по прежнему, держался въ сторон и былъ сумраченъ до-нельзя. На Лейбина пораженіе подйствовало тоже сильно. Онъ старался показать, что ему все равно и, разговаривая съ кмъ-то, ходилъ по залу, но по безпрестанному морганію глазъ и подергиванію всего тла видно было, что на душ у него не хорошо.
Наконецъ, баллотировка кончилась. Зайчикова немного утшило то, что я попалъ въ члены совта. Кром меня, выбранными оказались дв дамы, въ томъ числ восторженная Анна Ивановна, а также два нашихъ пріятеля: Петровъ и Карповъ. Вс мы горли желаніемъ немедленно приступить къ длу и поршили завтра же собраться и разсмотрть нкоторыя просьбы. Анна Ивановна горячо пожала мн руку.
— Какъ я рада, что мы съ вами! объявила она, мгновенно восторгаясь.
Ревнители расходились. Я тоже собирался идти и стоялъ на лстниц. Ко мн подошелъ Лейбинъ. Онъ, по прежнему, ежесекундно моргалъ глазами и, весь подергиваясь, началъ торопливо шарить въ боковомъ карман своего сюртука. Чего-то онъ искалъ, но не находилъ. Наконецъ, усилія его увнчались успхомъ. Онъ держалъ въ рук пятирублевую бумажку. Вроятно, онъ заране приготовилъ ее и положилъ въ боковой карманъ.
— Я, обратился онъ ко мн:— вношу слдующія съ меня въ общество деньги, но больше членомъ его не состою.
Онъ произнесъ эти слова церемонно и, съ достоинствомъ позвавъ мн руку, удалился. Я взялъ пятирублевку и, самъ не зная почему, держалъ ее на виду, смотря вслдъ уходившему Лейбину. Многіе сонногородцы, проходя мимо, улыбались и даже подмигивали на удалявшагося генерала.
Его догналъ Крышинъ. Между ними начался оживленный разговоръ. О чемъ они говорили, въ подробностяхъ мн было не слышно. Впрочемъ, догадаться нетрудно. Лейбинъ необыкновенно энергично доказывалъ что-то Крышину, упоминалъ часто объ оскорбленіи и, пожимая плечами, спрашивалъ, можно ли было чего-то ожидать. Нсколько секундъ тянулась между ними бесда, потомъ Крышинъ тоже подошелъ ко мн и тоже вручилъ пятирублевку.
— Это мои деньги, сказалъ онъ, и увы! теперь на его лиц уже не читалось прежняго умиленія передъ просвщеніемъ.— Больше членомъ общества состоять не желаю и прошу исключить меня изъ списка.
Я вспомнилъ о томъ, какъ онъ хлопоталъ, чего могло ожидать отъ него общество, хотлъ было что-то сказать, но едва началъ, какъ Крышинъ жестомъ, недопускающимъ возраженій, остановилъ меня и также церемонно, какъ Лейбинъ, пожавъ мн руку, удалился.
Онъ присоединился къ генералу, и они опять заговорили, спускаясь съ лстницы.
— А я было для нихъ… концерты, спектакли! объяснялъ Крышинъ.— Нтъ, еще рыломъ не вышли…
— Конечно, конечно, тараторилъ Лейбинъ.
Зайчиковъ былъ недалеко отъ меня и видлъ все. Мы пошли домой… Онъ былъ суровъ еще больше прежняго и про себя ругалъ тхъ, кто лишилъ просвщеніе такого великаго ревнителя, какъ Крышинъ.
А мы все-таки ликовали, получивши возможность поощрять просвщеніе. Но это было тогда, въ дни блаженнаго легкомыслія. Теперь я нетолько не ликую, когда узнаю, что либеральные сонногородцы начинаютъ поощрять просвщеніе, но часто скорблю и испытываю страхъ за будущее. Иначе и быть не можетъ. Я очень хорошо знаю, что просвщенія сонногородцамъ ни въ какомъ случа не поощрить ужь по одному тому, что самое понятіе о просвщеніи у нихъ какое-то смутное. Мало того, я боюсь, что изъ этого поощренія получится какая-нибудь первосортная пакость.
Въ самомъ дл, что такое просвщеніе?
Цвточкинъ, по ограбленіи своего барина, сдлавшійся ревнителемъ просвщенія, обладалъ, по крайней мр, строго опредленнымъ воззрніемъ на этотъ предметъ и, не стсняясь, его высказывалъ. Онъ предпочиталъ то просвщеніе, которымъ обладалъ инженеръ Эспаньлкинъ и благодаря которому, онъ, Эспаньлкинъ, рвалъ съ желзной дороги ежегодно по пятнадцати тысячъ, а при благопріятномъ стеченіи обстоятельствъ могъ сорвать и вс шестьдесятъ и потомъ опять рвать, рвать и рвать въ какомъ-нибудь другомъ мст. Цвточкинъ очень хорошо, такъ сказать, всмъ существомъ своимъ понималъ прелести такого просвщенія (‘Сразу шестьдесятъ, а потомъ опять!’). Потому онъ, всякій разъ когда заходила рчь объ Эспаньлкин, дрожалъ и начиналъ ляскать зубами. Несомннно о такомъ именно, а не инакомъ просвщеніи Цвточкинъ вздыхалъ, когда говорилъ, что ему пришлось учиться на мдныя деньги.
— Какое наше ученье, жаловался онъ.— Ахъ, еслибы да мн настоящее образованіе…
Дйствительно, что было бы тогда? Если и не просвщенный свтомъ науки онъ дошелъ до такого благосостоянія, что въ иныя минуты все-таки признавалъ, что ‘теперь, слава Богу, жить можно’, то что бы было, получи онъ, Цвточкинъ, ‘настоящее’ образованіе? Для меня одно не подлежитъ сомннію, что въ такомъ случа Эспаньлкинъ едвали бы былъ въ состояніи соперничать съ Цвточкинымъ.
Мы, либеральные сонногородцы, не имли такого строго опредленнаго воззрнія на просвщеніе. Что же мы разумли подъ этимъ понятіемъ?— я и самъ не знаю. Знаю только, что всякій разъ, когда заходила о немъ рчь, мы распускали слюни, млли и желали ему процвтанія. Разъ, когда я, не помню вслдствіе чего именно, задалъ Зайчикову вопросъ о томъ, что такое просвщеніе, онъ только удивленно посмотрлъ на меня. Сначала онъ подумалъ, что я шучу, но, видя, что я говорю совершенно серьзно, разсердился.
— Что такое просвщеніе! воскликнулъ онъ, схватывая перо поднося его къ моему носу.— Что такое перо? что такое бумага?… Охота вамъ языкъ чесать! заключилъ онъ, укоризненно покачавъ головой, и величественно замолкъ.
Конечно, мой другъ уклонялся отъ подобнаго рода разговоровъ единственно потому, что, по его мннію, слишкомъ глупо было говорить о такихъ вполн извстныхъ предметахъ. Однако, нсколько разъ во время нашихъ млній и восторговъ онъ высказывался, для чего намъ потребно просвщеніе.
— Людей намъ хорошихъ надо побольше, мечталъ онъ: — съ твердыми убжденіями, съ честными стремленіями. Ахъ, еслибы наше ‘общество для поощренія просвщенія’ пошло!… Людей съ убжденіями и стремленіями побольше!
Несомннно, даже и теперь въ Сонногородск просвщенныхъ людей много. Мы нетолько не отрицали, но вполн признавали это. Хотя бы тотъ же Эспаньлкинъ… Конечно, онъ просвщенъ. Но главное доказательство присущаго ему просвщенія мы видли вовсе не въ томъ, что онъ рвалъ очень хорошіе куски. По нашему, онъ былъ просвщенъ потому во-первыхъ, что у него былъ документъ, который свидтельствовалъ объ этомъ. Кром того, онъ былъ просвщенъ, ибо могъ говорить о разныхъ высокихъ матеріяхъ и читалъ хорошія книги. Но не радъ просвщеніемъ Эспаньлкина мы не преклонялись такъ, какъ преклонялся Цвточкинъ. Въ нашихъ глазахъ, одинаково съ Эспаньлкинымъ были просвщены и прочіе сонногородскіе инженеры, хотя рвать огромные куски имъ еще не подошло случая. Просвщены были также чиновники и другихъ вдомствъ какъ напримръ Коровкинъ, который самъ себя считалъ и вс его признавали за литератора и даже за ученаго, ибо онъ составилъ и нэдалъ сборникъ, имвшій руководить курьеровъ и сторожей присутственныхъ мстъ при исполненіи служебныхъ обязанностей…
Однако, всми этими людьми мы были недовольны, а Зайчиковъ подчасъ даже горько жаловался на нихъ. Въ ихъ просвщеніи чего то недоставало… чего именно? Жалобы Зайчикова, формулировались иногда слдующимъ образомъ:
— Ну, что Эспаньлкинъ! говорилъ мой другъ.— Конечно, онъ образованъ, и можно сказать ученъ. Постоянно надъ книгами сидитъ, въ Америку съ научной цлью здилъ. А сталъ я ему недавно говоритъ о той ферм, которую вы намрены открыть въ Одуев — слушалъ, но сейчасъ видно, только изъ одного приличія. Когда то были стремленія, убжденія… гд они?
У Эспаньлкина не было стремленія облагодтельствовать родъ человческій, а Зайчиковъ именно желалъ людей съ такими стремленіями и твердыми убжденіями.
Но я положительно не понимаю, для чего намъ были такіе люди и какъ бы они стали жить въ Сонногородск, по рецепту Зайчикова. Не понимаю я этого, потому что мн припоминается немало случаевъ, которые никакъ не вяжутся съ отличными отъ сонногородскихъ убжденіями. Возьмемъ изъ этихъ случаевъ самый простой.
— Что это вы? съ ужасомъ восклицалъ однажды Зайчиковъ, видя, что одна изъ нашихъ знакомыхъ вдругъ взяла да обрзала свои волосы.
— Такъ удобне, отвчала та и, ничего не подозрвая, весело потряхивала своей головой.
Зайчиковъ, какъ помню, чуть не воздвалъ къ небу свои руки.
— Къ чему, къ чему! Что станутъ говорить о васъ!
— Пусть говорятъ.
— Ахъ, Боже мой, зачмъ осложнять жизнь! Послушайтесь меня, пожалуйста, ласково начиналъ упрашивать онъ:— надньте шиньонъ. Вы вдь идете къ директору просить о мст учительницы. Право, надньте.
— Да вдь прическа — пустяки!
— Конечно, пустяки. Разв я этого не знаю. А вотъ другіе не такъ думаютъ, не такъ смотрятъ. Зачмъ вооружать противъ себя, зачмъ создавать осложненія!
Говорю, я взялъ простой и часто повторявшійся случай. Если подобнаго рода разговоры происходили по поводу волосъ, то чего же можно было ожидать по другимъ гораздо боле важнымъ вопросамъ. Конечно, въ послднемъ случа, осложненіе, по мннію самого Зайчикова, было еще возможне. Въ тхъ случаяхъ, когда чьи либо убжденія не подходили къ сонногородскимъ, надо было тоже принимать свои мры, лицемрить, лгать, подличать и избгать всякими способами осложненій. Къ чему, въ такомъ случа, какія нибудь особенныя убжденія и могъ ли человкъ, обладавшій ими, жить по рецепту моего друга?
Изъ всхъ либеральныхъ сонвогородцевъ особеннымъ почтеніемъ пользовался у Зайчикова Павелъ Иванычъ, тотъ самый, который управлялъ имніемъ Шалькова.
— Вотъ человкъ! говорилъ о немъ мой другъ.— Фантазій у него нтъ… Длаетъ свое дло, не большое, да настоящее дло.
Разъ кто-то засмялся во время этихъ восхваленій. Зайчикову показалось, что смются надъ превозносимымъ имъ ‘настоящимъ дломъ’, и онъ началъ говорить особенно сильно, подчркивая свои слова.
— Да, настоящее дло. Оно не велико, да лучше чмъ какія-нибудь фантазіи. Посмотрите-ка, какъ онъ устроилъ теперь Шалькову имніе.
Пошли перечисленія доблестей Павла Иваныча, въ конц которыхъ оказывалось, что, благодаря трудамъ своего ученаго управляющаго, Шальковъ игралъ и кутилъ на пропалую, и недавно задумалъ воздвигнуть въ Сонногородск чуть не палаццо.
Однимъ словомъ, Павелъ Иванычъ былъ настоящій человкъ, и вотъ еслибы такими людьми намъ удалось, при помощи просвщенія, населить Сонногородскую Губернію, то, конечно, благоденствіе не замедлило бы разлиться по всмъ ея градамъ и весямъ. Всякій изъ этихъ людей непремнно бы занимался какимъ нибудь ‘настоящимъ’ дломъ. Одни бы управляли имніями Шальковыхъ, другіе бы строили палаццо Шальковымъ, третьи заботились объ ихъ здоровьи, объ ихъ безопасности и т. д. Въ свободное отъ прямыхъ обязанностей время, вс эти трудящіяся на пользу и удовольствіе Шальковыхъ лица разсуждали бы о фермахъ, школахъ и даже заводили бы ихъ въ имніяхъ своихъ принципаловъ. Объ осложненіяхъ, конечно, не поднималось бы и рчи.
Конечно, мой другъ прямо не высказывалъ этого, но несомннно, что при помощи просвщенія онъ желалъ дойти до такого положенія длъ. Можно было имть какія угодно убжденія, но, памятуя изрченіе: ‘съ волками жить по волчьи выть’, слдовало эти убжденія имть про себя, если они грозятъ опасностью осложненій.
Но какъ бы мы глубоко ни врили въ несомннныя достоинства Павла Иваныча, я думаю намъ все-таки не пришлось бы населить Сонногородскую Губернію исключительно людьми его типа. Конечно, благодаря нашему поощренію, Павловъ Иванычей явилось бы больше, чмъ теперь, и дла Шальковыхъ процвли бы такъ, что въ нашемъ клуб столы постоянно были бы покрыты горами кредитокъ… Да, все это несомннно бы случилось, ибо развести многое множество Павловъ Иванычей — это тоже самое, что сказать Шальковымъ: ‘пейте, шьте, веселитесь’ и доставить имъ средства для выполненія этой программы.
Помню, я летлъ на засданіе совта въ полномъ восторг. Но, прохода мимо дома моего сотрудника по части просвщенія, Карпова, я былъ непріятно пораженъ тмъ, что онъ нетолько не спшилъ исполнить свой долгъ, но въ открытое окно слышно было, что онъ необыкновенно энергично доказывалъ что то относительно короля самъ-другъ.
Взглянувъ въ окно съ тротуара, я увидалъ, что Карповъ вмст съ нкоторыми изъ сонногородцевъ былъ погруженъ въ карты.
— Идемте, пригласилъ я его, объяснивъ, что насъ, вроятно, ужъ дожидаются.
— Некогда. Куда а пойду? Видите (онъ указалъ на столъ и своихъ партнеровъ).
— Однако, какъ же… безъ васъ…
— Экая бда! возгласилъ Карповъ.— Судебное засданіе что ли какое. Поршите какъ нибудь безъ меня. Я потомъ подпишу. Все равно.
— Неловко.
— Полноте, махнулъ рукой Карповъ и началъ сдавать карты.— Вы, пожалуйста, и потомъ никогда меня не дожидайтесь.
Пришлось идти одному къ Анн Ивановн, гд было предположено собраться. Прочіе члены были на лицо. Анна Ивановна восторженно порхала по комнатамъ и радостно привтствовала меня.