СВОЯ ЖИЗНЬ
ПРИМЕЧАНИЯ
Рассказы и фельетоны, не вошедшие в книгу ‘НАША МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ’
Своя жизнь, Дон-Аминадо, Год: 1920
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания
M., ‘ТЕРРА’, 1994.
Над истинным идеализмом никогда не следует смеяться.
Он всегда немного наивен, он всегда немного смешон, но в нем — порой — столько трогательной близорукости, что его можно простить.
В Латинском квартале на rue de Vaugirard, в скучном шестиэтажном доме, в одной из крохотных комнаток шестого этажа, вот уже в течение десяти лет доживает и, может быть, долго еще будет доживать грустную свою жизнь одна из последних могиканш Латинского квартала, одна из вечных носительниц идеализма и пенсне.
Три слагаемых образуют бедный итог ее дней.
Возраст, о котором мужественно и резко она сообщает всем и каждому, хотя никто ее об нем не спрашивает.
Коротко остриженные темные волосы, по поводу которых, слегка краснея и как бы извиняясь, она повторяет одно и то же: был тиф… и вот… пришлось резать.
Хотя на самом деле никакого тифа никогда не было.
И, наконец, третье слагаемое: душа.
Ущемленная, скудно озаренная светом Господним, не жадная и не страстная, но такая мечтательная и такая совсем простая, выдуманными образами, заемными и неверными радостями живущая душа.
И если даже ничего не знать — о том, где протекло ее детство, в глухой ли русской провинции или в чужих дортуарах столичного института, и какие силы небесные привели в химическую лабораторию далекой Сорбонны, и кого любила она любовью смущенной и первой, и кто отказал ей в последней любви, и кто внушал ей, что из жалких грошей надо отдавать половину на библиотеки, кассы взаимопомощи и революционные фонды, а самой питаться шоколадом, чтобы нажить эмигрантский катар и уничтожить последние лепестки роз на веселых когда-то девических щечках, если всего этого не знать, но только проследить внимательным взглядом ту поистине замечательную эволюцию, свидетельницей которой — в течение целых десяти лет — была одна из четырех убогих стен ее крохотной комнатки на улице Vaugirard,— все станет сразу понятным, несложным и грустным.
Десять лет назад на стене, над кроватью, мирно висели рядышком, размещенные веером, пристегнутые кнопками и засиженные мухами, следующие cartes-postales, или, попросту, открытки:
Карл Маркс, Балмашев, Каляев, ‘Какой простор’ Ильи Репина и Каульбаховская Мадонна со слезой.
Затем коллекция эта была отчасти заменена, отчасти дополнена:
Фридрихом Энгельсом, Карлом Каутским, ‘Христом’ Антокольского и Шаляпиным в роли Ивана Грозного.
Следующими этапами явились ‘Лесная сказка’, две репродукции Баллестриери: одна — ‘Морозит’, другая — ‘Тает’, и Лев Толстой босиком.
Немного погодя стена была освежена львиной гривой Генриха Ибсена, трагическими глазами Коммисаржевской, Максимом Горьким в косоворотке и Леонидом Андреевым в поддевке.
Потом сразу появились ‘Грех’ Фердинанда Штука, Леонардова ‘Джоконда’ и Маруся Спиридонова.
В очередную смену попали ‘Чайка’, Клара Цеткин и Качалов в роли Гамлета.
Но в одно прекрасное утро все cartes-postales исчезли и — на стене очутились: Жан Жорес и Игорь Северянин.
А потом… о, потом! Жизнь закружилась, как аравийский самум, и все полетело верхним концом вниз.
И когда новое поколение мух отправилось в поиски высокого и прекрасного, оно нашло только два портрета на улице Vaugirard.
То были: храбрый казак Кузьма Крючков и Альберт I, король Бельгийский.
Через год к ним прибавился ‘Реймсский собор’, а через год — три огромных портрета Александра Федоровича Керенского, в профиль, en face и в три четверти, глядели друг на друга и все вместе глядели на нее, все еще девушку, с темными, коротко остриженными волосами… после тифа, которого никогда не было. Но еще и еще пробежали годы, и новые, и еще неслыханные, пронеслися бури — и уже ничего не висит над бедной кроватью в четырехугольной комнате растерявшегося идеализма.
Так-таки ничего, если не считать, впрочем, совершенно засохших мимоз, сплетенных в веночек.
1920
Своя жизнь.— ПН, 14 сентября, 1920. С. 2. Rue de Vaugirard — улица Вожирар в Париже. Балмашев — С. В. Балмашев (1881—1902), студент, эсер, застрелил министра внутренних дел Д. С. Сипягина (1853—1902) и был повешен. Каляев — И. П. Каляев (1874—1905), эсер, убил московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича (1857—1905) и был повешен. ‘Какой простор’ — картина И. Е. Репина. Каульбаховская Мадонна со слезой.— Речь идет о картине Вильгельма фон Каульбаха (1805—1874), немецкого живописца и рисовальщика. Карл Каутский (1854—1938) — немецкий социалист. ‘Христос’ Антокольского.— Имеется в виду скульптура M. M. Антокольского (1843—1902). Шаляпиным в роли Ивана Грозного.— Речь идет об открытках с изображением сцены из оперы ‘Псковитянка’ Н. А. Римского-Корсакова. Баллестриери — Лионелло Баллестриери (1872—1958), итальянский художник. Толстой босиком.— Имеется в виду репродукция с известного портрета Л. Н. Толстого работы И. Е. Репина. Генрих Ибсен (1828—1906) — норвежский драматург. Коммисаржевская — В. Ф. Комиссаржевская (1864—1910), русская актриса, основательница театра в Петербурге. Фердинанд Штук — правильно: Франц фон Штук (1863—1928), немецкий живописец и скульптор, находившийся под влиянием Ф. Ницше. Жан Жорес (1859—1914) — французский социалист. Кузьма Крючков — русский солдат, ставший первым Георгиевским кавалером в первую мировую войну, герой романа П. Н. Краснова ‘От Двуглавого Орла к красному знамени’. Альберт I, король Бельгийский (1879—1934) — во время первой мировой войны верховный главнокомандующий бельгийской армией. Александр Федорович Керенский (1881—1970) — русский политический деятель, министр-председатель Временного правительства и верховный главнокомандующий.