Суетность надежды.
Fallitur augurio spes bona saepe suo.
М.
——
Суетность надежды, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1817
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Извстно какъ Мольеръ, въ своемъ Скупомъ, тшитъ Гарпагона, представляя ему невсту, которая иметъ приданнаго за собою тысячу Червонцевъ ежегодной бережливости: ‘Она не будетъ тратить то пяти сотъ на наряды, не будетъ проигрывать въ карты по двсти червонцевъ, нестанетъ издерживать по триста на балы, ужины, и проч., словомъ сказать, твоя казна ежегодно будетъ увеличиваться двадцатью тысячами червонцевъ, которыхъ никто у тебя неукрадетъ и о которыхъ теб даже вовсе ненужно будетъ заботиться. Таковъ смыслъ сдланнаго Гарпагону предложенія.
Етотъ забавной способъ набогатиться посредствомъ воздержанія отъ расходовъ можетъ доставить зрителю или читателю дв выгоды: во первыхъ, онъ разсмшитъ его, во вторыхъ, онъ доведетъ его къ приятной для сердца мысли и даже къ ршительному намренію — благодарить судьбу за вс неиспытанныя вами несчастія, и радоваться тому что мы непретерпли такихъ и такихъ злоключеній. Неповритъ читатель, какую утху, какую сладость заключаетъ въ себ ета, по видимому весьма не мудреная, но въ самомъ дл очень рдкая философія. Кто заблаговременно готовъ встртить всякое злоключеніе, кто на каждую вещь прежде смотритъ съ дурной стороны ея, тому всякой благоприятной случай будетъ казаться благодяніемъ судьбы, истиннымъ даромъ Промысла.
Сказано выше, что такая философія рдка между людьми, прибавлю теперь, что она рдка именно между людьми хорошаго тона, то есть между вами, любезные читатели и читательницы. Простите мн мою искренность: мы едва ли не вс можемъ назваться романическими существами. Наше воображеніе ни въ чемъ невидитъ препятствій. О вещахъ мало намъ извстныхъ мы тотчасъ составляемъ себ самыя ясныя идеи, и каждая новизна иметъ для насъ неописанную прелесть, потому что мы смотримъ прежде на хорошую ея сторону: по сей-то именно причин существенность доставляетъ намъ одн только неудовольствія.
Ерастъ и Пульхерія взаимно пылаютъ огнемъ романическихъ любовниковъ. Ерастъ обладаетъ превосходными качествами души и сердца, Пульхерія очень хорошо воспитана и прекрасна собою: но ни одинъ, ни другая не имютъ тхъ вообразительныхъ совершенствъ, которыя инымъ встрчаются разв только въ царств мечтательности. Что же случилось? Страстная чета сопрягается неразрывными узами брака, и каждое изъ двухъ лицъ остается въ совершенной увренности, что заключаетъ союзъ съ образцомъ пола своего и красою вка. Спустя нсколько дней посл радостнаго соединенія Ерастъ замчаетъ, что прекрасная Пульхерія не точь вточь походитъ на Ангела, Пульхерія также видитъ въ Ераст нкоторыя несовершенства. Вотъ надежда и обманулась! Обманъ, сказать правду, не великъ, ибо и Пульхерія и Ерастъ могли бы взаимно почитать другъ друга, но обоюдное неудовольствіе было для нихъ тмъ неприятне, чмъ сильне прежде въ нихъ дйствовало предубжденіе. Мсто страстной любви мало по малу заступаетъ холодность, наконецъ, для предупрежденія несносной муки, надлежитъ прибгнуть — къ разводу.
Лазинъ въ отечеств своемъ чужестранецъ, онъ Швейцаръ. Все не Швейцарское, не пошвейцарски сдланное, никакъ не можетъ ему нравиться. И какая же страна, ета Швейцарія! Какое тамъ мстоположеніе, какіе виды, какія окрестности! Лазинъ терпть не можетъ равнинъ. Въ Таврид есть горы, но что он передъ Альпами! A Кавказъ? Кавказъ собственно къ Россіи непринадлежитъ. Въ Россіи вовсе нтъ горъ. Какъ можно въ ней жить любителю красотъ Природы! — Судя по такому неуваженію къ земл отечественной, никто не долженъ подозрвать Лазина въ холодности къ родному краю. Напротивъ, едва ли кто-либо другой боле любитъ памятники и обычаи своего отечества. Просимъ послушать его на берегу По, или Ceны: съ какимъ живымъ чувствомъ вспоминаетъ онъ о святой Руси, съ какимъ сладостнымъ удовольствіемъ переносится въ ту милую страну, гд впервые узрлъ свтъ Божій, гд провелъ онъ первые годы своей жизни! Съ трепетомъ сердца, со слезами на глазахъ, простираетъ онъ руки къ сверу, восклицая:
Поля, холмы родные,
Роднаго неба милый свтъ,
Знакомые потоки,
Златыя игры первыхъ лтъ
И первыхъ лтъ уроки!
Что вашу прелесть измнитъ!
О родина святая!
Какое сердце не дрожитъ,
Тебя благословляя?
Лазину даже и въ самой Швейцаріи святая Русь безцнна, почему? Потому что романической голов его кажется везд хорошо, гд только онъ самъ ненаходится. Вся жизнь етаго совершеннаго человка есть не иное что какъ безпрерывная цпь обманутыхъ надеждъ. Чтобъ ему понравиться, надобно стать вдали и, такъ сказать, въ надлежащей точк для его зрнія. Вообще каждый отвтъ охлаждаетъ его сердце, и если Лазинъ былъ когда-либо истиннымъ патріотомъ, если когда-либо отъ всего сердца желалъ добра своему отечеству, такъ ето единственно за границей, единственно въ то время когда родной край могъ онъ видть только въ своемъ воображеніи.
Къ сожалнію не льзя незамтить, что слишкомъ затйливое воспитаніе еще боле вкореняетъ въ насъ ету душевную склонность. Такъ мало истиннаго просвщенія, гд умъ за разумъ заходитъ, или гд паритъ онъ подъ облаками тогда какъ надлежалобы ходить по земл самымъ обыкновеннымъ образомъ. Приведемъ въ примръ господина Мечталина. Онъ призжаетъ изъ заграницы съ огромнымъ запасомъ основательныхъ и полезныхъ свдній, a какъ онъ видлъ Фелленберга и Тера, то и располагается на жить въ деревн и начинаетъ управлять сельскимъ хозяйствомъ. Слушая Мечталина, никакъ не льзя усомниться въ обширныхъ и глубокихъ его свденіяхъ по части сельскаго домоводства. Если вводитъ онъ какую-либо новость, то ето не иначе какъ основываясь на самыхъ точныхъ правилахъ, на самыхъ достоврныхъ и, можно сказать, математическихъ выкладкахъ, которыя, по видимому, нетерпятъ никакихъ возраженій, ибо въ нихъ все такъ ясно, неоспоримо, какъ дважды два — четыре. Несмотря на то, все предпринимаемое имъ къ очевидной польз, къ усовершенію теоріи и практики домоводства, въ конц года обнаруживаетъ слдствія отчасу боле неприятныя. Отъ чего же ето происходитъ? Отгадать нетрудно. Мечталинъ беретъ одну страну за другую, онъ смшиваетъ обычаи, времена, обстоятельства и самыя препятства, хотя особа его находится въ наслдственной своей деревн, но духомъ онъ пребываетъ все еще тамъ, гд приобрлъ столь прекрасныя свои знанія.
Мечтательные планы головы романической имютъ вредное вліяніе на самый характеръ человка, они поселяютъ въ немъ склонность огорчаться неудачами, и длаютъ его непостояннымъ, не твердымъ въ предприятіяхъ. Другое вредное слдствіе романической затйливости есть то, что она приучаетъ насъ употреблять ложныя средства, несообразныя съ существомъ дла.
Но перемнимъ тонъ и, для забавы читателей, представимъ лучше нсколько смшныхъ примровъ обманутой надежды, представимъ такихъ людей, которые отъ неудачь своихъ существенно ничего не теряютъ Человкъ, имющій все потребное для нуждъ своихъ и удовольствій, и несмотря на то безпрестанно огорчающійся млочными случаями къ жизни, есть по всей справедливости лице комическое, ибо онъ возбуждаетъ въ другихъ смхъ, a не жалость.
Тараторинъ можетъ назваться образцомъ людей сего рода. Отецъ оставилъ ему капиталъ въ два милліона, котораго большую половину приобрлъ своею бережливостію и трудами. Тараторину лтъ около сорока отъ роду, онъ здоровъ, пользуется уваженіемъ, до истинной причины котораго не нужно впрочемъ добираться. Если прибавимъ, что онъ живетъ по своимъ доходамъ, и небоится банкрутства, что иметъ превосходный желудокъ, и сердце ко всему холодное, то, смемъ думать, никто непожалетъ объ немъ, когда объявимъ, что Тараторинъ есть самой несчастнйшій человкъ изъ всхъ счастливцевъ, именно по причин весьма часто встрчающихся ему неудачь, мучительныхъ для его нетерпливости.
Тараторинъ старался образовать природную склонность свою къ лакомству. Онъ любитъ вкусныя блюда, иметъ столь сытный и даже роскошный для домашняго быту, и потому готовъ бы всегда обдать y себя дома, и нигд больше, еслибъ ненадялся, въ иную пору слаще пость гд-нибудь въ другомъ мст, онъ ето и длаетъ, неиначе однакожъ какъ напередъ освдомившись, въ полной ли мр желудокъ его останется доволенъ гостепріимствомъ хозяина, ибо Тараторинъ ничмъ такъ неогорчается какъ дурнымъ обдомъ. Такимъ образомъ одинъ изъ близкихъ его родственниковъ недавно имлъ несчастіе подвергнуться его гнву. Онъ взманилъ дядюшку свжею икрою, которой ожидалъ изъ Астрахани, также Голстинскими устрицами съ птушьими гребнями, которыя Тараторину отмнно нравились за столомъ у любезнаго племянничка, къ томужъ еще въ Рыбинск заказана была первой руки Шекснинская стерлядъ, Tapamоринъ цлыя дв недли питался ожиданіемъ такого лакомаго обда, наконецъ получено извстіе о неисправности Астраханскихъ и Рыбинскихъ коммиссіонеровъ. Племянникъ ршился по крайней мр услужить дяд устрицами и птушьими гребнями, но и тутъ ошибка въ числ мсяца сдлала то, что дядюшка прихалъ на другой день посл званаго обда, и къ несказанному огорченію своему принужденъ былъ удовольствоваться обыкновенною домашней трапезою. Цлые три мсяца немогъ онъ забыть о семъ несчастномъ приключеніи,
Тараторинъ вбилъ себ въ голову ту мысль, что рано или поздно непремнно дол женъ онъ сдлаться Предводителемъ дворянства. Просимъ не думать, чтобы Тараторкину даже снилось когда нибудь объ истнныхъ преимуществахъ и объ обязанностяхъ его сословія: первыя объясняетъ онъ по собственному своему благоусмотрнію, послднихъ совсмъ нтъ въ краткомъ списк ограниченныхъ его понятій. Отъ роду не читывалъ онъ ни Учрежденія о губерніяхъ, ни Граматы, пожалованной дворянству. Объ юридическихъ знаніяхъ его можно судитъ уже и но тому, что осмикласныхъ чиновниковъ гражданскихъ никакъ непризнаетъ онъ принадлежащими къ его сословію, и каждой разъ бываетъ очень доволенъ собою, когда иметъ случай сказать кому нибудь: ‘вамъ нельзя съ нами равняться, вы только суть дворянинъ.’ Почтенный нашъ Тараторкинъ, отдавая впрочемъ должную справедливость заморскимъ устрицамъ, заморскому сыру и заморскимъ винамъ, весьма не жалуетъ заморскаго просвщенія и часто повторяетъ за обдомъ: ‘все пустое! все пустое!‘ Учебныя заведенія почитаетъ онъ весьма непрочными, по его словамъ, ето не иное что какъ зати, въ которыхъ умной человкъ видитъ одну только тщету, и которыя скоро выдутъ изъ моды. Имя довренность къ одному своему сосду, великому начетчику, Тараторинъ кое-что у него перенялъ, и потому неудивительно, что когда въ веселой часъ его беретъ охота сказать что нибудь о Троянской войн и объ Александр Македонскомъ. Наитствуемый вельми премудрымъ своимъ начетикомъ, Тараторинъ приходитъ иногда въ восторгъ: тогда уже горе всмъ новымъ училищамъ, всмъ университетамъ! ‘Безъ нихъ издревле Россія славилась мудрецами! Какъ! разв небыло у насъ Слова о полку Игоревомъ, народныхъ сказокъ, народныхъ псней? Какъ! разв небыло y насъ еофана, которой былъ рчисте Димосена? Какъ! до заведенія Университетовъ разв небыло у васъ Кантемира и Сумарокова?’ Тараторинъ говоритъ ето потому только, что надобно же что-нибудъ говорить за столомъ для удобнйшаго сваренія пищи въ желудк. Къ словамъ своимъ непривязываетъ онъ точнаго смысла, а не любитъ просвщенія и Университетовъ потому единственно, что до него доходятъ иногда свднія о потребныхъ для заведенія училищь пожертвованіяхъ, и o томъ что сіи училища состоятъ въ вдомств Университетовъ. Таковъ Тараторинъ. Годится ли онъ къ отправленію должности, которая требуетъ познаній въ законахъ отечественныхъ и рвностной охоты содйствовать успхамъ просвщенія? Но ему до етаго нтъ нужды, онъ твердъ въ своемъ намреніи, и отправляется въ Губернской городъ, будучи въ совершенной увренности, что при первомъ появленіи своемъ въ собраніи единодушныя восклицанія всего дворянства провозгласятъ его Предводителемъ. Онъ однакожъ не излишнимъ считаетъ угостить избирателей своихъ хорошимъ обдомъ. Начинаются выборы, и Тараторину выходитъ только три шара! Жестоко разгнванный возвращается онъ домой, и даетъ себ клятву переселиться въ другую губернію.
Есть въ жизни человческой обманы чаяній, свойственные одному какому нибудь возрасту. Hарциссову безпрестанно кажется, будто всякая женщина — красавица и некрасавица, смотритъ ли на него, или совсмъ несмотритъ — влюблена въ него до безумія. Виргинія, къ которой самъ онъ особенно привязанъ, даетъ ему слово изъясниться съ нимъ при особомъ свиданіи и лично объявить ему свои расположенія. Нарциссовъ цлые шесть мсяцовъ ждалъ ея отвта съ крайнимъ нетерпніемъ. Недля проходитъ въ построеніи воздушныхъ замковъ., въ пріятнйшихъ мечтаніяхъ, уже въ мысляхъ и воображеніи Нарциссова готовы прозрачныя картины и фейерверки для свадебнаго пиршества. Наковецъ желанная минута наступаетъ Нарциссовъ отвращаетъ вс препятства, беретъ вс нужныя предосторожности, идетъ, бжитъ, летитъ. Дорогою увертывается отъ докучливыхъ, одному отвчаетъ двумя словами, другого проворно обходитъ. И вотъ онъ уже въ дом любезной Виргиніи: всходитъ на верхъ, въ передней зал поправляетъ свои волосы, зачесываетъ бакенбарды, охорашивается противъ зеркала. Трудъ напрасный! Виргинія за день прежде ухала въ деревню обвнчаться съ милымъ своимъ другомъ. Дома остался только дряхлой ддушка, которой за слабостію здоровья немогъ отправиться на свадьбу къ своей внучк. Старичокъ принимаетъ ласково Нарциссова, и просятъ поиграть съ собою въ пикетъ. Нарциссовъ, радъ, или нерадъ, садится за столикъ, и вс мечты свои о фейерверкахъ оканчиваетъ скромной забавой съ хворымъ ддушкою.
Обманы по литтератур также бываютъ иногда довольно странны. Пегасовъ иметъ обычай ходить по домамъ и читать стихи своей работы. Ни одинъ главной военачальникъ негордится такъ ршительною побдой надъ неприятелемъ, какъ нашъ Пегасовъ чванится легкостію своею подбирать рифмы. Однажды приходитъ онъ въ домъ г-жи Ліонской, именно въ такое время, когда у нее было множество гостей, и предлагаетъ къ слушанію новое произведеніе плодовитой своей Музы. Велли подать кресла, столикъ и по обыкновенію бутылку съ водою. Вотъ Пегасовъ садится, и вынимаетъ изъ кармана тетради, между тмъ какой-то мущина, худощавой собою и съ виду немудреной, но, какъ посл оказалось, знающій грамматику по пальцамъ, придвигается къ столику и съ любопытствомъ закладываетъ въ рукопись. Нашъ Піита, нсколько смущенный такимъ сосдствомъ, начинаетъ кратко предлагать содержаніе поемы. — ‘Мы увидимъ сами,’ говоритъ худощавой: ‘просимъ только читать.’ — Ето епическая поема! — съ важностію сказалъ Пегасовъ. ‘Просимъ читать,‘ повторилъ первой. Просимъ, просимъ! воскликнули многіе гости. Надлежало начать, и вотъ Пегасовъ читаетъ. Какой же случай! Почти за каждымъ стихомъ худощавой прерываетъ Піиту ужаснымъ словомъ: позвольте! — A какъ вы написали ето слово? — Ета мысль выражена не порусски, — ето слабо, — тутъ неполной смыслъ, и проч. Госпожа дома убдительно проситъ худощаваго не мшать автору, называетъ его несноснымъ педантомъ, и наконецъ грозится даже посадить его за бостонный столикъ. Ничто не помогаетъ: худощавой ни на шагъ отъ епическаго Поета, и ни на минуту невыпускаетъ его съ глазъ своихъ. Надобно себ представить положеніе господина Пегасова. Полумертвымъ голосомъ проситъ онъ извинить, что не можетъ дочитать поемы. ‘Ничего, ничего!’ говоритъ госпожа Ліонская: ‘сдлайте милость небезпокойтесь и доканчивайте.’ Пегасову не льзя было не безпокоиться, не смотря на то, онъ собирается съ послдними силами, и уже не декламируетъ, а просто и скоро читаетъ достальное. Громогласное браво Поету, — шутки надъ худощавымъ, — брань на счетъ педантовъ: но все ето непроизвело своего дйствія. Пегасовъ видитъ, что обманулся ожиданіемъ тріумфовъ, и хотлъ бы уже быть по крайней мр верстъ за пять отъ дома госпожи Ліонской. И въ самомъ дл онъ скоро ускользнулъ, недождавшись чаю, и отправился читать епическую свою поему туда, гд неопасался повстрчаться съ худощавымъ.
Къ числу весьма обыкновенныхъ на семъ свт обмановъ въ своихъ ожиданіяхъ принадлежитъ суетность надежды особъ подписывающихся на періодическія изданія. Молодой Затйкинъ, великой забавникъ, благоразумно скрывши свое имя, а слдственно и ничтожество въ литтературномъ мір, отъ лица какого-то общества печатными объявленіями приглашаетъ всхъ и каждаго подписываться на Модной журналъ, въ которомъ, по его словамъ, должно быть много хорошаго. Подписка началась, деньги присылаются наличныя. Выходитъ книжка — плохо! другая, третья — еще хуже! Одни читатели, въ очкахъ и безъ очковъ, ничего неподозрвая, ни о чемъ не догадываясь, ждутъ только книжекъ съ картинками и съ модами, другіе при первой же книжк распрощались съ своими деньгами и забыли о Модномъ журнал. На десятой книжк и самъ невидимый Редакторъ забылъ, что подписка собрана не на десять, a на пятьдесятъ дв книжки. Кажется бы уже и довольно одного урока для легковрныхъ субскрибентовъ, слишкомъ полагающихся на печатныя объявленія. Нтъ, Затйкинъ, опять невидимо для читающей публики, раскидываетъ новыя сти и заставляетъ уже другое общество трудиться надъ изданіемъ Моднаго Журнала на французскомъ язык. Французской Модной журналъ въ Россіи! Какое желзное сердце несклонится въ пользу такого полезнаго изданія! Опять подписка принимается своимъ чередомъ, и опять Затйкинъ преподаетъ публик своей поучительный урокъ несоблазняться голосомъ невидимыхъ Сиренъ, опасныхъ для кармановъ. Но Затйкину всего етаго еще мало. Неутомимый въ своей дятельности объявляетъ о новомъ, уже Всеобщемъ, журнал, собираетъ подписку, издаетъ шесть печатныхъ книжекъ, и откланиваясъ своимъ субскрибентамъ, общается удовлетворить ихъ книжками другаго огромнаго журнала Художествъ, модъ и древностей, накоторой также проситъ желающихъ подписываться. Между тмъ Затйкинъ, затявшій издавать еще одну ежедневную газету, собравшій за нее деньги, и уже подвизающійся на семъ скользкомъ поприщ, готовитъ новый сюрпризъ и новый урокъ закоренлымъ легковрамъ. Публика невоображаетъ себ, чтобы все ето затвалъ одинъ Затйкинъ, и тайна его извстна только двумъ, или тремъ типографіямъ, также канцеляріи того мста, куда обязанъ онъ доставлять свои рукописи и напечатанныя листки и тетрадки, да еще десятку граверовъ и бумажныхъ торговцевъ, ибо озабоченный своими изданіями Затйкинъ ежедневно долженъ хлопотать съ упомянутыми лицами и мстами. Иной подумаетъ, что Затйкинъ шалитъ для пользы своего кармана, совсмъ нтъ! Онъ бдной разоряется и входитъ въ долги единственно для славы. Но если въ самомъ дл y него было на ум набогащеніе посредствомъ авторства, то его и самаго причислять должно къ числу его подписчиковъ, обманываемыхъ льстящею надждою.
[Каченовский М.Т.] Суетность надежды: [Сатир. очерк] / М. // Вестн. Европы. — 1817. — Ч.96, N 22. — С.81-96.