СУДЬЯ ИЛЬЯ САВЕЛЬЕВЪ.
СУДЬЯ ИЛЬЯ САВЕЛЬЕВЪ.
(РАЗСКАЗЪ).
С. Каронинъ.
‘Отечественныя Записки’, No 4, 1881
Судья Илья Савельев, Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович, Год: 1881
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Общеизвстность обычаевъ, сообразно которымъ жители села Березовки выбираютъ свое ближайшее начальство, избавляетъ меня отъ необходимости подробно описывать то, какъ онъ ‘влопался’ въ число судей. Когда они хотли наказать человка, то выбирали его въ старосты, когда человкъ ихъ пригнеталъ, здя на нихъ верхомъ, они возводили его въ старшины, а чтобы выразить человку пренебреженіе, они садили его въ судьи. Все это извстно. Но, при всякихъ выборахъ жителей села Березовки, довольно значительную роль играло еще вдохновеніе, жертвой котораго палъ, между многими другими, также и Илья Савельевъ. По этому поводу разсказываютъ, что застигнутъ въ расплохъ онъ былъ въ то время, когда шагомъ прозжалъ мимо волости, гд волостному сходу въ эту самую минуту надоло искать для выбора недостающаго судьи. Онъ халъ въ пустомъ рыдван и лежалъ на живот, держа во рту соломинку, показывавшую, что онъ возвращался съ поля. Съ беззаботностью лежалъ онъ и напвалъ псенку, длинную, какъ степь, гд онъ родился и жилъ, однообразную, какъ скрипъ его рыдвана, который онъ забылъ подмазать.
Онъ, конечно, не думалъ о какомъ бы то ни было несчастіи, пригртый въ спину солнцемъ, онъ почти дремалъ, позволивъ лошади идти какъ ей угодно… Какъ вдругъ на сходк его замтили и сейчасъ же ршили избрать… ‘Вонъ онъ лежитъ… вишь старый котъ!’ заговорило нсколько голосовъ. Тотчасъ же нашлись и доказательства въ пользу его избранія: во-первыхъ, онъ имлъ двухъ сыновъ, снимавшихъ съ него большую долю трудовъ и дозволявшихъ ему изрдка валяться на печи безъ дла и бражничать, во-вторыхъ, въ прошлую весну онъ ‘завладалъ’ полосой земли въ четыре лаптя шириной, что требовало наказанія. И не усплъ еще Илья Савельевъ отъхать отъ волости, какъ его догналъ десятникъ и объявилъ ему, что онъ судья. Разсказываютъ, что Илья посл этого быстро слъ, надвинулъ шапку до ушей, и до самаго дома разъяренно жарилъ свою лошадку возжами.
Понятно, что онъ очень разсердился, очутившись въ числ волостныхъ судей, но изъ этого нельзя вывести заключенія, что къ своимъ новымъ и непонятнымъ обязанностямъ онъ отнесся съ дурными намреніями или небрежно. Къ исполненію ихъ онъ приступилъ добросовстно и съ немалой долей страха, какъ къ занятію религіозному. Вотъ факты. Въ то воскресенье, когда ему въ первый разъ пришлось судить деревенскихъ нарушителей спокойствія и порядка, онъ одлся съ такой старательностію, на какую раньше былъ неспособенъ, онъ надлъ ситцевую рубаху, подпоясался пояскомъ, вмсто дранаго и зловоннаго полушубка, натянулъ кафтанъ и помазалъ сапоги конопляннымъ масломъ, вытеревъ руки объ волоса. Вообще сдлался чистъ. Все это утро онъ былъ глубоко задумчивъ. Занятый исключительно предстоящимъ ему дломъ, онъ былъ такъ разсянъ, что по дорог ничего не отвтилъ своей сосдк Василис, когда та поздоровалась съ нимъ, и упорно смотрлъ въ землю.
Объясненіе глубокаго волненія, какимъ онъ охваченъ былъ въ этотъ день, когда въ первый разъ судилъ, лежитъ въ области той же причины. Обычная беззаботиность его пропала въ этотъ день, онъ смотрлъ и слушалъ совершающееся съ такимъ вниманіемъ, что, казалось, готовъ былъ проникнуть въ самую душу подсудимыхъ и овладть самой сутью разбиравшихся длъ. Разсматривалось два дла. По одному изъ нихъ истицей была баба, жаловавшаяся на мужа, который стоялъ тутъ же и отрицалъ вс обвиненія. Она умоляла судей запретить ея хозяину бить ее веревкой, а мужъ утверждалъ, что ‘точно, чуточку онъ ее поучилъ, но веревкой и не думалъ!’ Судьи дали подсудимымъ время обозвать другъ друга кличками, какія только могли имъ придти въ голову въ пылу спора, потомъ остановили ихъ и стали совщаться относительно ршенія, при этомъ, Илья Савельевъ обнаружилъ неожиданную проницательность и присутствіе духа, возбудивши общее веселье всхъ присутствующихъ. Такъ какъ мужъ упрямо отрицалъ двусмысленное употребленіе хозяйственныхъ орудій, то Илья Савельевъ, съ согласія своихъ товарищей, съ негодованіемъ объявилъ ему, что ‘съ эстой поры жена у его отымается, и ей дается вольная идти куда хоть’. Мужъ былъ ошеломленъ этимъ ршеніемъ, торопливо сознался во всемъ и взволнованнымъ голосомъ, не взирая на дкія остроты присутствующихъ, просилъ судей — ‘жену ему оставить, а онъ веревкой учить ее больше не будетъ’. Воцарившееся вслдъ затмъ веселье въ волостномъ правленіи показало Иль Савельеву, что быть судьей онъ можетъ.
Во все продолженіе первыхъ засданій суда онъ слушалъ дла съ неизсякаемымъ вниманіемъ, забывая, ради новой обязанности, вс дла, совершаемыя имъ обыкновенно каждое воскресенье, и т удовольствія, которыя онъ позволялъ себ въ этотъ день и между которыми первое мсто занимало препровожденіе времени въ кабачк. Можно съ увренностью предположить, что для него тяжело было сидть въ этотъ день за судейскимъ столомъ, какъ тяжело было воздерживаться отъ обычной выпивки. Кром того, въ немъ были замтны склонности гастронома, какъ это часто бываетъ у деревенскихъ стариковъ. Обыкновенный крестьянинъ, беря въ руки зеленый стаканъ, желалъ только придти поскоре въ безпамятство, опалить ротъ и увидать ‘небо съ овчинку’. А Илья пилъ медленно и понемногу, отдавъ деньги кабатчику, онъ внимательно, съ выжидательнымъ интересомъ слдилъ, какъ наливалась сивуха, какъ она булькала и пр. А поднося зеленый стаканъ ко рту, онъ зажмуривалъ глаза отъ удовольствія.
— Ишь старый котъ! говорилъ ему обыкновенно кабатчикъ:— иметъ за хребтомъ-то сыновъ, такъ и живетъ въ свое удовольствіе… Погляжу я, Савельичъ, не житье теб, а масляница. Истинный ты котъ!
— Мн можно, отвчалъ всегда Илья.— Я на своемъ вку поработалъ достаточно. А и теперь, ты думаешь, я только бражничаю? Водочки вотъ выпьешь ныньче, а ужь завтра зарокъ — будетъ! иди, Илья, на работу, знай, старичокъ божій, свое дло… А ты говоришь — котъ!
Но посл своего избранія, Илья пересталъ заглядывать въ кабачокъ, можетъ быть, даже забылъ о немъ. Все воскресенье у него было занято въ волостномъ правленіи, гд онъ сидлъ, не вставая, кром тхъ случаевъ, когда ему вдругъ длалось жутко ршать дло безъ посторонняго, свдущаго лица. Онъ не ограничивался однми вншними обязанностями, а желалъ понять самую суть дла, ради чего жестоко надодалъ писарю, безпрестанно предлагая ему мучившіе его вопросы. Каждое дло вызывало въ немъ сомнніе на счетъ того, правильно онъ ршилъ его съ своими товарищами, или нтъ. Ему хотлось ршать дла по закону, а никакого закона онъ не зналъ и вслдствіе этого тревожился, и съ своими тревогами лзъ къ писарю. Ну? какъ? безпрестанно спрашивалъ онъ писаря, для чего покидалъ должное мсто и подходилъ къ нему. Эти неотвязчивыя приставанія, наконецъ, надоли писарю, и онъ сталъ гонять его отъ себя.
— Уходи! Эдакой пустяковиной надодаетъ! Уходи, сядь на свое мсто.
— Какъ же, Аанасьичъ, вдь надо… Ты мн скажи — по закону, ай нтъ? растерянно спрашивалъ Илья.
Писарь, оборачиваясь, нсколько минутъ разъяренно осматривалъ Илью.
— Да чортъ ты эдакій! вдь сказано разъ, что закона теб не надо, понимаешь, не надо теб, дубовая голова, никакого закона, а ршай по совсти! Сказано это, иль нтъ?
— Значитъ, по совсти? задумчиво говорилъ Илья, не смотря на писаря.
— Сколько разъ я теб долбилъ это въ голову? не вникнулъ еще? Отойди, сядь на мсто.
Илья Савельевъ вздыхалъ и отходилъ на мсто, снова принимаясь за прерванное разбирательство.
Должно быть, внутренно тревожился онъ очень много, и вопросы о томъ, какъ ему судить, вроятно, колотились въ его голов очень сильно, потому что однажды онъ явился внезапно къ мировому судь и принялся, въ продолженіи битаго часа, надодать ему загадочными запросами, доведя его до состоянія раздраженія. Для этого Иль Савельеву надо было превозмочь испытываемую имъ робость въ разговор съ мировымъ судьей, съ которымъ онъ былъ знакомъ потому только, что однажды продалъ ему курицу, а въ другой разъ утку. Подавленный этою робостью, онъ слъ на кончикъ стула въ зал, сложилъ руки на колни и сталъ раскрашивать мироваго, отъ времени до времени вынимая изъ-за пазухи какой-то вонючій комокъ, называемый имъ почему-то платкомъ, вроятно, потому, что имъ онъ вытиралъ свое красное, вспотвшее и взволнованное лицо.
Судить по закону, или по совсти, безъ закона? Вотъ чего добивался Илья Савельевъ, добивался того же отвта, за который его гонялъ нисарь. Мировой сперва слушалъ терпливо, старательно отвчая на вс выпытыванія страннаго гостя, но мало по малу, когда Илья Савельевъ продолжалъ показывать видъ, что ничего не понимаетъ и вообще неудовлетворенъ, мировой вышелъ изъ себя. Онъ принадлежалъ къ числу тхъ интеллигентныхъ людей, которые смотрятъ на мужика только съ точки зрнія курицы, допустить же существованіе въ немъ стремленія и запросовъ высшаго порядка не могутъ. Можно, по ихъ мннію, купить у мужика курицу и състь ее, можно поговорить съ нимъ обо всемъ съдобномъ, не выходя изъ круга его пониманія, но чтобы этотъ темный человкъ способенъ былъ говорить и распрашивать о вещахъ тонкихъ — это не можетъ имъ и въ голову придти. И когда темный человкъ пристаетъ къ нимъ съ распросами не съдобнаго порядка, они недоумваютъ или раздражаются, не умя ему отвтить. При взгляд на такого неестественнаго чернаго человка, имъ въ глубин души кажется, что онъ передъ ними виноватъ тмъ, что ихъ не понимаетъ, и тмъ, что онъ — мужикъ, бдное, невжественное существо. Ничтожное доброе дло, сдланное ими мужику, является въ ихъ глазахъ подвигомъ, ничтожнйшая справедливость, оказанная ему, кажется имъ одолженіемъ, пустое разъясненіе, пустой совтъ, мимолетное слово, брошенное ему, представляется имъ милостыней, за которую онъ долженъ быть благодарнымъ.
Мировой судья недоумвалъ и раздражался. Онъ ходилъ большими шагами по комнат и едва сдерживался, не зная, чего собственно хочетъ отъ него старикъ. И старикъ не зналъ, что ему говорятъ. Въ комнат то и дло наставало молчаніе, потому что они ноперемнно ошеломляли другъ друга, приводя одинъ другого въ тупикъ.
— Значитъ, по закону нельзя? въ десятый разъ спросилъ Илья Савельевъ, прилпившись неподвижно къ кончику стула. Задавъ этотъ вопросъ, онъ, также въ десятый разъ, отеръ лобъ платкомъ.
— Конечно, нельзя, я уже сказалъ, потому что законовъ ты не знаешь, глухо возразилъ въ десятый разъ мировой.
Мировой шагалъ, Илья Савельевъ молчалъ и смотрлъ въ полъ.
— А по совсти? Желательно бы… какъ въ этомъ раз? спросилъ загадочно Илья Савельевъ, и эта загадочность возмутила мирового.
— Вдь я сказалъ, что по совсти можно… Я не понимаю, о чемъ ты спрашиваешь? раздражался мировой.
— Какъ же ршать… ты ужь, ради Господа, прости глупому старику, вишь, головы-то у насъ дубовыя, не продолбишь… Такъ какъ же на счетъ ршеніевъ этихъ, или какъ ихъ, лшій возьми… А ну, какъ она, совсть-то, попутаетъ тебя?
— Да вдь ты считаешь себя честнымъ человкомъ? чуть сдерживаясь, спросилъ въ свою очередь мировой.
Илья Савельевъ на это только опустилъ снова глаза въ землю и долго молчалъ, опечаленный тмъ, что баринъ сердится, а онъ ничего не можетъ объяснить. Однако, онъ собралъ послднія свои силы, чтобы объяснить барину свои недоумнія.
— Ты говоришь — по закону ни-ни… Ладно. И говоришь — надо по совсти. Пущай. А я теб говорю, что отсюдова выходитъ одна химія!
Илья Савельевъ на минуту остановился и снова продолжалъ, въ то время, какъ мировой смотрлъ на него изумленно.
— По моему, совсть и законъ въ одной линіи, соопча, а ты говоришь — законъ… Вишь, дло-то и не сходится, другъ дружку они не покрываютъ. По закону ршать сподручно, потому тамъ все на бумажк, по писанію. А если по одной совсти, такъ путаница выйдетъ не приведи Богъ какая! Дло это тонкое, совсть-то, ты не ухватишь ея, а между прочимъ, закона — ни-ни, не касайся… Вотъ и говори, въ какомъ смысл! кончилъ Илья Савельевъ и печально глядлъ на хозяина.
— Хоть убей, ничего не понимаю! вскричалъ послдній.— Человкъ ты честный и ршай дла честно. О чемъ же тутъ спрашивать? Если самъ не ршишь, тогда справься съ обычаями своей деревни.
— Такъ, такъ. Извстно, съ обычаями… ужь на что лучше, какъ эти обычаи… Оно дло-то врне… торопливо заговорилъ Илья Савельевъ, но заговорилъ затмъ только, чтобы раздраженный баринъ пересталъ гнваться.
Онъ поспшно всталъ съ кончика стула и распрощался съ хозяиномъ. У порога, держа въ рукахъ шапку, онъ, однако, не преминулъ еще разъ обратиться съ вопросомъ къ судь.
— Такъ, значитъ, по совсти? спросилъ онъ, стоя возл двери.
Мировой сказалъ да.
— Покорно благодаримъ! отвчалъ Илья.
Во все время обратнаго пути домой, онъ оставался мраченъ. Было ясно, что на свои вопросы онъ не получилъ ни одного отвта. Онъ ршилъ, что такого отвта никто ему и не дастъ. Между тмъ, по дорог къ дому находился знакомый кабачокъ, стоявшій на пустыр, и Илья зашелъ въ него. Но на этотъ разъ онъ выпилъ безъ удовольствія, мрачно и торопливо, выпилъ и досадно крякнулъ.
Было бы несправедливо думать, что это тревожное состояніе душевнаго міра Ильи продолжалось короткое время, онъ долго задавалъ себ вопросы, не получая на нихъ отвта, и длалось это имъ не для одной очистки совсти. Одинъ разъ, въ свободное отъ присутствія воскресенье, лежа на двор въ колод и держа въ зубахъ щепку, онъ неожиданно перевелъ разговоръ съ пріятелемъ-сосдомъ на тревожившій его вопросъ, сказавъ задумчиво:
— Диковинное это дло судейское, братъ ты мой! Кажись, все просто, такъ я мекалъ спервоначалу, а покою теб нтъ.
Пріятель-сосдъ, держа въ зубахъ также щепку и сидя на краю же колоды, не въ состояніи былъ быстро понять словъ Ильи — предыдущій разговоръ шелъ о купленномъ недавно Ильей ршет — и отвчалъ совершенно темнымъ соображеніемъ, съ глупой физіономіей замтивъ, что ‘совсть, надо полагать, штука тонкая, а нечистый, между прочимъ, силенъ’… Потомъ, заскучавъ на такомъ отвлеченномъ разговор, къ которому былъ ршительно не приготовленъ, онъ спросилъ у Ильи, за сколько тотъ купилъ это самое ршето? и прибавилъ: ‘превосходное ршето!’ Все это только опечалило Илью, онъ задумчиво жевалъ щепку и пересталъ разговаривать съ пріятелемъ о житейскихъ длахъ. И все свободное время онъ задавалъ себ вопросы, не получая на нихъ отвтовъ.
Свободныхъ же минутъ у него было больше, чмъ у другого мужика, не имющаго за своей спиной двухъ сыновъ, одной дочери, одной снохи, которые исполняли вс функціи крестьянскаго хозяйства. Самому Иль Савельеву оставался только трудъ экстреннаго свойства и главное управленіе. Младшій сынъ, подростокъ Ванюшка, ходилъ лто въ пастухахъ, а зимой въ дом замнялъ старшаго брата Василья, который обыкновенно отправлялся въ извозъ. Домъ Ильи былъ зажиточенъ, хозяйство велось аккуратно, хлба хватало до нови, недоимокъ не числилось. Такъ что Иль Савельеву, дйствительно, какъ говорили на сел, оставалось достаточно времени, чтобы иногда валяться и бражничать.
На сел еще говорили, будто Илья подумывалъ жениться, несмотря на неудобство, представляемое для выполненія такого легкомысленнаго предпріятія пятидесятью годами, которые числились за нимъ, увряли, будто отъ нечего длать онъ возьметъ въ качеств жены Василису вдову, которой онъ не рдко помогалъ въ бдственныхъ случаяхъ ея жизни. Можетъ быть, эта молва и заключала въ себ долю правды. Василиса была скромная, безобидная женщина, которая могла своимъ характеромъ подходить къ намреніямъ сосда, она владла избушкой на куриныхъ лапкахъ, огородомъ и одной овцой, жила то въ батрачкахъ, то поденщицей, добывая каждый кусокъ хлба только посл упорной работы, и могла давать Иль много случаевъ оказывать ей, услуги: брать ее въ страдное время на работу, даромъ починивать ей избушку, давать ей взаймы хлба, ссужать отъ времени до времени лошадью. Но все это нисколько не обязывало Василису считать себя будущей хозяйкой сосдняго дома, потому что самъ Илья на этотъ счетъ никогда не высказывался, такъ что деревенскіе слухи могли не заключать въ себ и упомянутой выше доли истины. Былъ, правда, одинъ случай, когда Илья разыгрался однажды въ пол не по возрасту и хлопнулъ по спин сосдки снопомъ, высказавъ при этомъ, что она была бы чудесная хозяйка, случай, повидимому, оправдывавшій деревенскій говоръ, но онъ могъ это сдлать и просто отъ бездлья, сдлавшись ‘старымъ котомъ’, потому что этимъ именно названіемъ онъ и былъ обозванъ Василисой, когда ей пришлось почесать свою спину. Да, наконецъ, Илья и права не имлъ распоряжаться въ этомъ дл по своему усмотрнію, онъ жилъ не одиночкой. Старшій сынъ Василій прямо и рзко объявилъ разъ, что не стариковское это дло — связываться съ бабой и вносить въ домъ смуту.
Но если это семейное положеніе давало ему много времени для задаванія себ вопросовъ на счетъ того, какъ ему судить, то положеніе судьи во сто разъ больше подносило ему случаевъ, нарушавшихъ его спокойствіе, то возбуждая въ немъ горечь, то совершенно подавляя его увренность въ правоту своей дятельности и вру къ свою справедливость. Большинство его подсудимыхъ, осужденные имъ въ тяжб на волостномъ суд, рдко подавали жалобы на неправильность его разбирательства, бросая въ него, вмсто этого, жгучими укорами, въ которыхъ слышался гнвъ и насмшка, что въ высшей степени огорчало Илью.
— Ты меня какъ разобралъ? спрашивалъ одинъ изъ этихъ подсудимыхъ, держа на плечахъ жердь, которая, впрочемъ, не предназначалась для исправленія неправеднаго судьи.
— Какъ я тебя разобралъ… поспшно возразилъ Илья, хлопая глазами, потому что больше ничего не оставалось длать, въ виду неожиданности нападенія.
— Да! Какъ ты меня разобралъ, скажи-ка мн,!
— Разобралъ? Разобралъ я тебя по совсти…
— По совсти? Такъ? Ахъ, ты, старый безстыдникъ! Ну-ка скажи мн, во-первыхъ, была ли у тебя когда такая диковина, какъ эта самая совсть? Между прочимъ, полагаю, ты ее продалъ за косушку? Скажи-ка мн.
— Да ты что, песъ тебя возьми, лаешься?
— Я не лаюсь. Ма съ тобой разговоры разговаривать не занятно. А пришелъ я сказать теб въ такомъ род, что человкъ ты выходишь безсовстный.— Бывшій подсудимый, высказавъ это, переложилъ жердь на другое плечо.
Посл этого, Илья плюнулъ на то мсто, гд стоялъ, и поспшно отправился своей дорогой, чтобы ничего больше не слышать. Но не могъ же онъ заткпуть свои уши.
— Судья! слышалось ему въ догонку.
Потомъ на брань подсудимаго вышелъ кто-то изъ сосдей, а тогда по всему селу въ воздух разносились брань, насмшки, хохотъ, явственно доносившіеся до ушей Ильи.— Съ кмъ это ты бранишься, Петруха? доносилось до Ильи Савельева.— Да вонъ тутъ судья… ахъ, ужь и судья же, братецъ ты мой!— Это Ильято?— Онъ самый. Ты ему только дайся, и онъ тебя сейчасъ заложитъ въ кабакъ и пропьетъ… по совсти!— Илья, нечего говорить, бдовый старикъ!— Онъ-то? да ты ему только покажь стаканъ, дай ему только нюхнуть, сейчасъ… лакомый котъ!— Разговоръ шелъ все на ту же тэму, пока Илья не скрылся.
Нужно замтить, что слухи о безсовстности Ильи Савельева и объ употребленіи имъ своей должности для постороннихъ цлей, выражавшихся въ косушк, были преждевременны, и начали ходить раньше того факта, который ихъ оправдалъ. Илья Савельевъ велъ себя честно, безукоризненно и добросовстно, ршая дла такъ, какъ ему подсказывалъ Богъ.
Паденіе же его совершилось гораздо позже, именно въ полыни, которою сплошь была покрыта церковная площадь, находящаяся между волостью и церковью, это обстоятельство вайсно тмъ, что воочію показываетъ непредумышленность паденія, совершеннаго Ильей безъ заране обдуманнаго плана. Однажды въ воскресенье, посл обдни, онъ шелъ съ остальными своими товарищами въ волость для обыкновеннаго засданія. День былъ жаркій. Росшая по всей дорог полынь, наполняла горячій воздухъ горечью. Во рту у судей пересохло. Они проголодались и не прочь были закусить. На бду, на пути ихъ поджидалъ вышеупомянутый Петруха, безпокойный, жадный мужикъ, пересудившійся со всми сосдями. Несмотря на то, что онъ ругалъ Илью всякими нехорошими словами, но подмазаться къ нему былъ не прочь, чтобы выиграть дло, которое у него разбиралось въ это воскресенье на волостномъ суд. О трехъ судьяхъ онъ былъ самаго низкаго мннія, по отношенію къ выпивк, и потому нагло предложилъ имъ зайти выпить, увряя, что онъ уже припасъ капустки, огурчиковъ, рыбки, все какъ слдуетъ… дайте ему только забжать домой… онъ все приготовитъ мигомъ, потому, онъ имянипникъ.
Петруха былъ дйствительно имянинникъ, и двое товарищей Ильи безъ возраженія сдались на постыдное предложеніе, имя, въ вид примра, всхъ березовскихъ мужиковъ, которые пили по всякимъ поводамъ. Но Илья Савельевъ смущенно поглядлъ на всхъ, какъ бы спрашивая: хорошо ли это, братцы? И потомъ опустилъ глаза въ землю, потомъ сорвалъ машинально верхушку полыни и взялъ ее въ ротъ, чтобы, по обыкновенію, пожевать. Колебанія его кончились только посл того, какъ Петруха, снявъ шапку и кланяясь, просилъ господъ судей уважить, его просьбу, а товарищи стали сердито торопить его, представляя на видъ, между прочимъ, тотъ доводъ, что попить и перекусить и судь, не получающему жалованья, желательно… Но даже въ кабачк Илья Савельевъ испытывалъ тоже смущеніе, хотя безполезное, и вышелъ онъ изъ кабачка съ такою поспшностью, что забылъ привести себя въ чистый, приличный видъ — на бород его осталась рыбья чешуя, засвидтельствовавшая, что Илья Савельевъ палъ.
Кто виноватъ, Петруха или Илья Савельевъ?
Съ теченіемъ времени вошло въ обычай не удивляться выпивкамъ судей на чужой счетъ, и когда, посл суда, они шли, во глав подсудимаго, въ кабачокъ, чтобы поздравить его съ оправданіемъ, никто не волновался: каждый житель села Петровки смотрлъ на эту сцену съ полнйшимъ равнодушіемъ. ‘Вонъ, пошли судьи!’ скажетъ иной и не считаетъ уже нужнымъ договаривать, куда они пошли. Угощенье судьямъ вошло въ обычай, какъ и прочія общественныя выпивки, практика этого обычая выработала, чтобы угощеніе происходило до разбирательства, или посл него, смотря по характеру подсудимаго. Никто изъ березовцевъ не уважалъ своего туземнаго суда, но никто не уклонялся отъ вещественной благодарности ему.
Кто виноватъ, жители Березовки, взятые вмст, или Илья Савельевъ въ отдльности?
Глубокое недовріе, питаемое къ своему суду березовцами, въ. значительной степени отбивало охоту у Ильи вести свои судейскія дла съ незапятнанной совстью и чисто. Но и сами березовцы должны быть избавлены отъ упрека въ томъ, что ввергли Илью Савельева въ пропасть своимъ недовріемъ и насмшливымъ отношеніемъ къ его правосудію. Это недовріе неизбжно тамъ, гд совсть воплощается въ сход, право — въ собраніи цлой деревни, и гд безповоротно признается слабость отдльной личности, въ матеріальномъ и нравственномъ отношеніи. А такое положеніе вещей и было въ Березовк. Судьи не уважаются тамъ потому, что мужики не привыкли подчиняться ршенію одного человка, и кто бы онъ ни былъ, односельчанинъ, или чужой пришлецъ, онъ вызывалъ подозрніе. Они подчинялись сходу. Сходъ и былъ тмъ верховнымъ судилищемъ, сила и справедливость котораго не подлежала ни чьему сомннію, самые непокорные мужики Березовки покорялись ему. Еслибы судей представлялъ весь сходъ, то никто не отказалъ бы ему въуваженіи, хотя не обходилось ни одной сходки березовцевъ безъ обмна взаимными упреками въ безсовстности, никто не отказался бы подчиниться его ршенію. За всми березовцами признавалась власть надъ Ильей, но чтобы Илья судилъ всю деревню, наполненную березовцами — этого послдніе не въ состояніи были взять въ толкъ, за совстью схода, состоящаго изъ всхъ березовцевъ, признавалось право обязательности для каждаго Ильи въ отдльности, но каждый Илья не имлъ права и возможности навязывать свою совсть всмъ березовцамъ, и если разъ онъ это сдлалъ, то самъ виноватъ, вызвавъ противъ себя негодованіе, насмшки, пренебреженіе всхъ сообща березовцевъ, изумленныхъ такою наглостью.
Къ этому присоединилась еще одна путаница, хранимая головами березовскихъ мужиковъ, путаница, вслдствіе которой деревенскіе судьи считались въ нкоторомъ смысл начальствомъ. А начальство вызывало вковчное недовріе къ себ березовскихъ мужиковъ, потому что заявляло себя также испоконъ вковъ одними взиманіями и захватываніями, выколачиваніемъ недоимокъ и вколачиваніемъ деревенскихъ реформъ, а такого рода деревенскія реформы, возбуждая упрямство и пренебреженіе ко всякимъ благодяніямъ, вели за собою затыканіе ушей березовцевъ и ихъ открещиваніе отъ всего, что носило печать начальства, которое и не старалось разогнать такого рода кромшную темноту. А благодаря этой кромшной темнот, березовцы признали въ своихъ же собственныхъ судьяхъ власть, отъ которой надо было, по ихъ разумнію, во всякомъ случа, отплевываться. Такимъ образомъ, березовскій мужикъ, выбранный въ судьи, неминуемо длался для всей Березовки врагомъ, тмъ боле горькимъ, что былъ свой же братъ, какъ вотъ этотъ Илья. Какъ отъ нетуземнаго начальства березовцы всегда были готовы откупиться, такъ и судей своихъ они опаивали, въ тоже время относясь къ нимъ съ явнымъ пренебреженіемъ.
Илья Савельевъ долго боролся съ всеобщимъ пренебреженіемъ, но силы измнили ему. Положеніе его посл выбора въ судьи было нехорошо. Прежде всего, онъ былъ пораженъ самымъ правомъ судитъ. Никакого такого права онъ раньше не знавалъ и не чувствовалъ. Его судили — это такъ, это было ему извстнопонятно, потому что онъ былъ, какъ и всякій честный мужичокъ, вчно подсудимымъ. Надъ нимъ было много начальства, которое считало его числящимся за своимъ вдомствомъ, и самъ онъ считалъ себя подлежащимъ всякому начальству, какое только предъявляло на это право. Не имлъ онъ никакой власти и въ кругу своего села. Въ своихъ и чужихъ глазахъ онъ былъ вчно въ чемъ-нибудь виноватъ, сознаніе своей правоты и правоспособности въ жизни смутно присутствовало въ немъ, къ чувству же подсудности и виновности онъ такъ привыкъ, что въ другомъ положеніи и не могъ вообразить себя, не имлъ онъ, напримръ, силы вообразить, что когда-нибудь онъ станетъ судить, ршать споры, распоряжаться людьми. И когда ему пришлось вообразить, что онъ дйствительно призванъ на то, чтобы судить и распоряжаться, въ немъ вдругъ появилось недовріе къ себ, боязнь грха и сомнніе въ существованіи своей справедливости. Правду свою онъ, конечно, имлъ и носилъ въ себ совсть, нсколько загнанную, запрещенную и растрепанную, да все же собственную совсть. Но цлую жизнь покоряясь чужой правд, выражавшейся въ предписаніяхъ, онъ сталъ смутно сознавать свою… Его выбрали въ судьи и приказали сообразоваться съ мстными обычаями и собственной правдой. Илья недоумвалъ, онъ даже усумнился, дйствительно ли въ немъ живетъ какая-нибудь правда, а не нечистый. Можетъ, и нечистый.
Долго Илья допытывался у разныхъ лицъ отвта на вопросъ, какъ ему судить, онъ искалъ критерія, руководства, которое прекратило бы его колебанія. Но надъ нимъ только посмялись и предали его въ жертву его собственныхъ сомнній. И самъ Илья, безъ помощи постороннихъ лицъ, размышлялъ о занимающемъ его вопрос, но ничего не найдя, пересталъ. Пренебреженіе, насмшливое отношеніе и прямое презрніе своихъ односельцевъ окончательно подорвали его вру въ свою справедливость, онъ сталъ разбирать дла такъ, какъ придется. Посл этого, къ нему возвратился обычный добродушный взглядъ на людей и ихъ дла, на каждаго виноватаго, имвшаго глупость попасть на распоряженіе волостного суда, онъ смотрлъ, какъ на человка, на счетъ котораго можно выпить. Своихъ подсудимыхъ онъ очень жаллъ и подавалъ имъ часто цнные совты, но, въ то же время, думалъ, что косушка — дло не лишнее. Да и сами подсудимые никогда не отказывали ему въ угощеніи и съ такимъ же добродушіемъ подносили ему благодарность. Иногда подсудимый возмущался только чрезмрностью требованія.
— На счетъ угощенія какъ? честно? спрашивалъ Илья вмст съ товарищами у одного изъ подсудимыхъ.
Мы съ удовольствіемъ, честно, отвчалъ тотъ.
— По полштофу на носъ?
— Эка хватилъ! удивлялся подсудимый:— куда эстолько? Небось, нальешь глаза-то и косушкой.
— А ты не скупись. Оно, дло-то твое, мудреное.
— Да, ужь ладно, идолы, поставлю. Дивлюсь я только этой самой жадности вашей, трескаете, трескаете вы, а все вамъ мало.
Мало или нтъ, но Илья Савельевъ больше уже никогда не возвращался къ мукамъ своей совсти и не тревожилъ себя вопросами, казавшимися для него неразршимыми. По вечерамъ, каждое воскресенье онъ съ товарищами шелъ по улиц и горланилъ псни, а на конц улицы судьи, угощенные полчаса назадъ, длали привалъ на лужк, гд обыкновенно одинъ изъ нихъ вынималъ изъ-за пазухи посудину съ сивухой, купленной уже на свой счетъ. Были ли виноваты въ этомъ сами судьи, или жители Березовки вообще, но Илья Савельевъ съ теченіемъ времени все мене и мене сталъ различать, что хорошо и что дурно, въ какихъ случаяхъ выпить можно и въ какихъ зазорно.
Впрочемъ, сосдка его, вдова Василиса, нисколько не была виновата въ томъ, что березовцы неразумно относились къ своимъ судьямъ, а судьи были слабы на счетъ вина, хотя для тхъ и для другихъ есть много смягчающихъ вину обстоятельствъ. Она была беззащитная и безотвтная баба, ожидавшая правосудія. Когда умеръ ея мужъ, она думала, что избушка, оставшаяся посл него, и мсто, занятое этой избушкой, будутъ принадлежать ей одной, а не мужнему брату, который былъ крестьянинъ состоятельный. Этотъ братъ, Павелъ Жоховъ, только за годъ передъ смертью брата, мужа Василисы, ушелъ изъ ихъ общаго дома, ушелъ, не длившись, самовольно и внезапно, и началъ устраиваться въ одиночку. Дла его пошли хорошо. Онъ маклачилъ тряпками, сальными свчками, веревками и прочей дрянью, которая, однако, быстро поправила его. Въ короткое время онъ обстроился и разжился. Но ему неожиданно пришла въ голову скверная мысль, что отъ наслдства брата онъ ничего не получилъ, между тмъ, изба наполовину столько же его, сколько и Василисы. Съ этой поры онъ не переставалъ напоминать ей объ этомъ открытіи, срамилъ ее при всякомъ удобномъ случа и упрекалъ везд за то, что она незаконно пользовалась имуществомъ. Для него покосившаяся и треснувшая посередин избушка ничего не стоила бы, еслибы ему не вздумалось завести въ сел мелочную лавочку, которая для этой степной, дикой стороны долженствовала явиться новостью, изумить и привлечь березовцевъ къ своимъ товарамъ и увеличить его средства, превративъ его изъ коштана въ мірода.
Тмъ не мене, едва ли можно было предположить, что онъ ршится когда-нибудь оттягать единственную собственность Василисы законнымъ путемъ, посредствомъ судебнаго разбирательства въ волостномъ правленіи. Онъ надялся обойтись домашними средствами, то срамя Василису, то соблазняя ее перейти жить къ нему. Все равно, Василиса не жила домомъ, шляясь по чужимъ людямъ и едва добывая необходимое пропитаніе, такъ что Жохову казалось несомнннымъ ея согласіе перейти къ нему или совсмъ пропасть изъ деревни. Но ршивъ, что дло кончится скоре, если онъ соединитъ свою настойчивость съ судейскимъ похмльемъ, онъ подалъ искъ въ волостной судъ. Неизвстно, что говорилось между нимъ и судьями, которые наканун судбища, въ субботу, сидли за его столомъ и угощались, можетъ быть, и ничего не говорилось, потому что судьи такъ ‘наклюкались’, что едва ли въ состояніи были выражать свои мысли и чувства обыкновеннымъ способомъ. По крайней мр, одинъ. изъ нихъ, именно Илья Савельевъ, все время сидлъ совершенно безъ языка и только ко всмъ лзъ цловаться.
На другой день, въ воскресенье, происходило судбище. Вс находились на лицо, тяжущіеся и судьи. Такъ какъ наканун и утромъ этого дня лилъ проливной дождь, то волостное правленіе мгновенно заразилось испареніями, исходившими изъ высыхающихъ бараньихъ полушубковъ, зипуновъ, чуекъ и онучъ. Выглянуло солнце и духота сдлалась невыносимою. Со всхъ присутствующихъ лилъ потъ. Павелъ Жоховъ увренно посматривалъ на собравшихся и съ видомъ жалости на Василису. Послдняя стояла подл него растерянно, когда ей приходилось отвчать, она робко и отрывисто говорила. Въ первый еще разъ она была въ волости — никогда прежде не случалось, и потому пугливо держалась во все продолженіе разбирательства ея дла, съ надеждой взглядывая только на Илью Савельева. Голова ея была скверно подвязана платкомъ, изъ-подъ котораго выбивались волосы, лицо едва ли въ этотъ день чистилось, юпка была подоткнута слишкомъ высоко, чтобы скрыть ея босыя, грязныя ноги… Вообще Павелъ Жоховъ могъ основательно смотрть на нее, какъ на соперницу жалкую.
Разбирательство длилось недолго. Задыхаясь отъ духоты, судьи мрачно пыхтли и торопились. Вчерашнее похмлье еще шумло въ ихъ отуманенныхъ головахъ, они вяло разспрашивали тяжущихся и, наконецъ, просто не выдержали: просили сторожа принести имъ водицы испить, и когда сторожъ принесъ полуведерную деревянную чашку, они всю ее роспили. Затмъ утерлись, осовли и, икая, стали совщаться о томъ, какое ршеніе должно быть въ этомъ дл. Чрезъ минуту ршеніе было готово: ‘Жить Василис съ сродственникомъ Павломъ, а ейная изба пущай идетъ ему’.
— Пиши! сказалъ писарю Илья Савельевъ: — ейная изба пущай ему. Эхъ, кваску бы теперь испить! мрачно и неожиданно прибавилъ онъ.
Кончилось разбирательство. Но Василиса долго еще стояла въ волостномъ правленіи. Оглядывая судей и всхъ присутствующихъ, она все повторяла ослабшимъ голосомъ:
— Домъ мой, господа судьи… кровный онъ мой!
Понявъ, наконецъ, ршеніе, которымъ она выгонялась изъ своего кровнаго дома, потому что идти жить къ ‘сродственнику Павлу Жохову’ значило добровольно осудить себя на вчную каторгу, она оторопла.
— Куда жъ мн дваться? Вылъ у меня домъ, а теперь нту… И она съ широко раскрытыми глазами смотрла на присутствующихъ.
Какъ-то незамтно она вышла изъ волостного правленія, и къ вечеру этого дня вс видли, что она ходила по селу и продавала овцу. Ее съ участіемъ разспрашивали, почему она вздумала продать овцу, но она, вмсто этого, только пугливо сморкалась въ уголъ платка, принявшаго въ себя много слезъ на своемъ вку. У одного Ильи она не была съ предложеніемъ купить ея овцу.
Только на другой день ‘очухался’ Илья Савельевъ. Посл суда онъ, конечно, получилъ угощеніе съ своими товарищами и теперь охалъ отъ головной боли. Вспомнилъ онъ также и то. какъ онъ вчера судилъ… Совстно ему сдлалось, и не могъ онъ взглянуть ни на кого отъ стыда, опуская глаза даже передъ домашними. Почти никуда онъ не заглядывалъ въ этотъ день. Встртился ему у воротъ одинъ изъ его товарищей, и думалъ онъ спросить его, какъ они вчера судили, но стыдно было, ничего не сказалъ, опустилъ глаза въ землю и разсянно поглаживалъ свою сдую бороду.
Къ вечеру онъ пошелъ въ амбаръ, насыпалъ тамъ мшочекъ муки и пошелъ на улицу, съ намреніемъ отнести его Василис. Совстно ему было взглянуть на нее, но онъ ршилъ положить мшокъ тайно и бжать, незамтно для нея… Все это оказалось ненужнымъ. Выйдя на улицу, онъ увидалъ Василису, выходившую прочь изъ деревни. Она была повязана тмъ же платкомъ, изъ-подъ котораго выбивались волосы на ея замаранное, загорлое лицо, и ноги ея также были голыя, обутыя въ кожаные коты, только походная палка, на которую она опиралась, да узелъ за спиной были новостью. Илья положилъ смущенно мшокъ у воротъ и пошелъ догонять ее.
— Василиса, а Василиса… Куды это ты? окликнулъ онъ бабу.
Та оглянулась, пугливо посмотрла на судью и озадачила его.
— Отойди! рзко бросила она ему назадъ.
Илья Савельевъ отороплъ и остановился.
Вечеромъ того дня въ кабачк собралось много народа. Шелъ шумный разговоръ, раздавался хохотъ. Только одинъ молча стоялъ возл стойки, покачивался во вс стороны и продолжалъ нить безъ конца. Это былъ Илья Савельевъ. Никогда еще онъ такъ не напивался и никогда не былъ такъ мраченъ, когда пилъ.
— Братцы! Бейте вы меня, Христа ради! вдругъ сказалъ онъ пьянымъ и раздирающимъ голосомъ, при этомъ онъ обводилъ глазами все собраніе.
Между присутствующими водворилось юмористическое недоумніе. Одни изъявили даже готовность исполнить просьбу чудака, только спрашивали, куда и какъ слдуетъ бить.
— Бейте… мученически бейте меня, братцы! Заслужилъ, стою… повторилъ возбужденно Илья.
И вдругъ началъ безсвязно разсказывать вчерашнее дло. Онъ безпрестанно останавливался, качался изъ стороны въ сторону, по довелъ свой разсказъ до конца, и когда кончилъ, обвелъ еще глазами присутствующихъ и проговорилъ: ‘Судите меня, братцы, бейте!’ Юмористическое недоумніе прекратилось. Самые пьяные изъ собравшихся перестали смяться, вс смотрли на Илью съ сожалніемъ, какъ на несчастнаго, за то, что онъ самъ осудилъ себя. Это высказывалось молчаливо, пока не нашлось подходящее слово.
— Грхъ опуталъ мужика! сказалъ кто-то, а за нимъ эти слова были повторены всми, и на мгновеніе по всей подвыпившей толп пробжала тяжелая дума.
Потомъ Илья Савельевъ выбрался изъ кабачка и слъ на его завалинк. Прямо передъ носомъ его лежала огромная лужа, оставленная вчерашнимъ дождемъ, она была гладка, какъ рка, или озеро и отражала въ себ вс окрестные предметы: кабачокъ, нсколько тощихъ ветелокъ, противоположныя избы… Не будучи въ состояніи поднять своей отяжелвшей головы, Илья Савельевъ напряженно всматривался въ широкую лужу, откуда на него глядла какая-то пьяная образина, съ непокрытой головой, съ повисшими руками и съ лицомъ, по которому катились слезы. Илья Савельевъ долго не шевелился и все смотрлъ, потомъ тяжело поднялъ руку и тихо погрозилъ образин своимъ корявымъ пальцемъ.