СУДЬБА ПЕРВОГО ЗАПРОСА В Г. СОВЕТЕ
СУДЬБА ПЕРВОГО ЗАПРОСА В Г. СОВЕТЕ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Судьба первого запроса в Г. Совете, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003
Как и можно было опасаться, первый приступ к делу и деловитости, к реальному участию в жизни страны, встретил в Г. Совете тот глухой отзвук, тот тупой шум, о котором говорят медики, что он показует болезнь сердца. Не вовсе нов, или скорее очень стар, этот испуг старцев и полустарцев высокопоставленного учреждения перед свежей мыслью и призывом двинуться вперед. ‘Куда двинуться? Зачем? Не гораздо ли удобнее сидеть или заседать?’. ‘Направил’ решение Г. Совета ‘старейший член Г. Совета’, как он сам рекомендовал себя, поднявшись на кафедру ‘опираясь на палку’, А. А. Сабуров. Об этом А. А. Сабурове мы можем напомнить старым нашим читателям и рассказать более молодым: он месяц с неделями занимал должность управляющего Министерством народного просвещения в лорис-меликовскую эпоху и начал реформы в своем ведомстве с того, что стал являться на ревизии учебных заведений ‘запросто’, в пиджаке. Известно, что у Обломова стояла в кабинете чернильница, — правда, без чернил, а с сухой мухой вместо их: ее он показывал любопытным посетителям в удостоверение своей трудоспособности, рассказывая всем, что он ‘пишет сочинение’. Такие ‘домашние’ доказательства многие предпочитают объективным доказательствам, так сказать, уличного и демократического характера, и почтеннейший А. А. Сабуров, ныне ‘с палкою’, в ту относительно молодую пору своего возраста вышел, как говорится, к верхам власти, не неся или не обнаружив никаких других преобразовательных идей, кроме этого не очень интересного ‘пиджака’, о котором тогда шумела печать. Во всяком случае он не довел преобразований до конца, получив большую неприятность от студентов на публичном годовом акте Петербургского университета, который он ‘осчастливил своим присутствием’.
Случилось это 8 февраля 1881 г., на годовом акте в Петербургском университете. Тогда же эта история была подробно рассказана в ‘Нов. Врем.’, в отчете об этом акте. Сабурову, управлявшему Министерством народного просвещения, студент Подбельский публично в актовом зале нанес оскорбление действием, а другой студент, Коган-Бернштейн, с хор прокричал протест против новых университетских правил, вводившихся г. Сабуровым, и бросил вниз пачку прокламаций. Историю эту не мешало бы вспомнить именно теперь, когда активные выступления революционных студенческих организаций стали заурядным явлением в жизни нашей высшей школы. Ведь эта история к тому же состоит в близком родстве с нынешним революционным настроением студентов. В то время она была лишь первой пробой со стороны тогдашних террористов (партии Народной воли) возбудить революционный дух среди студенчества, чтобы привлечь и учащуюся молодежь к активному участию в терроризме. Об этом имеются теперь многочисленные свидетельства в воспоминаниях народовольцев-террористов того времени. Они единогласно утверждают, что так называемая сабуровская история была делом центрального университетского кружка, основанного по мысли исполнительного комитета Народной воли в целях объединения революционного студенчества. Кружок этот должен был служить звеном между комитетом и центром студенчества. По свидетельству одного лица, вполне компетентного в начинаниях Народной воли, народовольцы, уполномоченные вести сношения от имени партии террористов с университетом, находили настроение петербургских студентов слишком пассивным и потому они предложили студентам протестовать против новых университетских правил. ‘Организуя нападение на Сабурова, — пишет упомянутое лицо, — исполнительный комитет имел в виду приучить студентов к активной борьбе против университетского режима, который воплощал в себе всю мудрость политики Д. А. Толстого’. Для этого-то активного выступления, при ближайшем содействии Желябова, в студенческом кружке была специально составлена прокламация, брошенная на акте Коган-Бернштейном. Оба главных участника в сабуровской истории поплатились ссылкой в якутскую область. Судьба их была очень трагична. Подбельский был убит в Якутске при усмирении так называемой якутской истории 22 марта 1889 г., а Коган-Бернштейн, тогда же раненный, был приговорен к смертной казни и повешен в августе того же года.
Все эти подробности весьма полезно напомнить теперешним читателям и самому А. А. Сабурову, который, быв сам плачевнейшим из министров народного просвещения, ныне своим нетактичным вмешательством в дело запроса 30 членов Г. Совета помешал этому последнему прийти на помощь учебному делу в России.
Предложение о запросе все-таки имело последствием интересные прения, и уже по этому одному нужно желать, чтобы энергия в сторону запросов в Государственный Совет продолжалась. Нельзя не запомнить краткой реплики кн. Касаткина-Ростовского: ‘Поражаюсь предложением перейти к очередным делам. Но какие же у нас, Государственного Совета, дела? Не значит ли это перейти к обычному бездействию?’ Увы!.. ‘Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa’ {‘Моя вина, моя вина, моя большая вина’ (лат.).}, — как говорит какой-то персонаж в одной драме.
Речь Ф. Д. Самарина была истинно государственною, и каким лепетом около нее кажутся речи ректора Московского университета г. Мануйлова и особенно кн. Е. Н. Трубецкого. Последний дошел до какой-то истерики. Тут и хвастовство, и угрозы, и вилянье, читая ее, все понимаешь, понимаешь, почему студенты оседлали профессоров. ‘Мы водрузили академический знак на пожарище, мы провозгласили: университет для науки! В университете хозяйничала полиция, о призыве которой теперь опять мечтают. Нам приходится лавировать между революцией и полицией, как между Сциллой и Харибдой… Если бы прошел настоящий запрос и осуществилась бы его программа, она осуществится на развалинах университета’.
Если сопоставить по достоинству тона речь Самарина с речами Трубецкого и Мануйлова, то придешь к мысли, что в университете еще не все безнадежно со стороны студенчества: несчастная наша молодежь просто не имела до сих пор настоящего руководительства, она не имела над своими взволнованными умами настоящего камертона и настоящего умственного авторитета. Как только юношество почувствует, что с ними говорит и имеет дело не подделывающийся к их тону ‘свой брат’, а большая и инородная духовная сила, они одумаются и оглядятся.
НВ. 1907. 17 марта. No 11139. Б. п.
…у Обломова стояла в кабинете чернильница… — А. А. Гончаров. Обломов. Часть 1, гл. 1 (1859).