С. Гусевъ-Оренбургскій.
Судъ.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
Сборникъ товарищества ‘Знаніе’ за 1908 годъ. Книга двадцать первая
Суд, Гусев-Оренбургский Сергей Иванович, Год: 1908
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Надъ степью опустилась ночь — такая темная, что звзды на черномъ неб казались лампадами. Взлобки, курганы, степныя балки — все окутала мгла,— тихая, сонная: въ ней звуки конскаго топота отзывались далеко.
Это была бшеная скачка. Кони уносились вихремъ, фыркая и храпя отъ натуги, тарантасъ прыгалъ, кричалъ, дребезжалъ всми гайками и спицами.
Но сдоку мало было такого бга.
Согнувшись въ тарантас, точно высматривая изъ-подъ руки невидимую даль, онъ со свистомъ опускалъ длинный кнутъ на лошадиныя спины.
Бгъ коней превращался въ вихревой полеты казалось,— не касаются они земли ногами, а летятъ, разская воздухъ, то проваливаясь въ балки и овраги куда уводила дорога, скакала тамъ по кочковатому дну высохшей рчки,— то вновь вылетая на степной просторъ,
— Стопъ!
Этотъ тихій возгласъ былъ хорошо знакомъ конямъ.
Они мгновенно останавливались.
Замирали.
Сдокъ прислушивался, внимательно и молчаливо, къ ночной тишин.
Степь спала.
Временами безшумно вспыхивали на горизонтахъ зарницы. Грудь степи тихо и ровно дышала ароматами травъ. Но сквозь это дыханіе явственно доносился издалека стукъ многочисленныхъ лошадиныхъ копытъ. Съ каждой остановкой сдокъ слышалъ его ближе и ближе. Онъ надвигался медленно, но неумолимо, какъ рокъ, какъ судьба, какъ опасность, отъ которой ветъ дыханіемъ смерти.
Тогда вновь со свистомъ вздымался въ воздух кнутъ.
— Выносите! Э-эй… дружки!
Востокъ разгорался.
Вотъ точно костеръ тамъ вспыхнулъ. Вотъ взошла багровая и большая луна. Въ степи стало свтло. Взлобки и курганы, бросая черныя тни, обозначились ясно и межъ нихъ дорога вилась какъ лента.
Сдокъ оглянулся.
Черныя тни всадниковъ видны вдалек.
Не изъ стали ли вылиты ихъ кони?
Не отстаютъ, приближаются, нагоняютъ.
Онъ уже могъ приблизительно опредлить ихъ число: двнадцать или тринадцать. Безнадежнымъ и унылымъ взглядомъ окинулъ онъ степь.
— Спасенья нтъ!
Ровная, какъ скатерть, степь убгала въ ночные горизонты и только курганы тамъ и сямъ на ней стояли, какъ молчаливые стражи. Но за нихъ не спрячешься, они не защитятъ: они безучастны къ друзьямъ и врагамъ. Да и есть ли въ степи такая нора или балка, гд бы можно было схорониться, гд бы съ гикомъ и свистомъ не настигла погоня.
Страшный и роковой часъ настаетъ!
Но, стиснувъ зубы, онъ ршилъ не сдаваться до послдней минуты, будто надясь еще въ глубин души на невозможное: исчезнуть съ глазъ погони, притаиться, пропустить ее, обмануть ложнымъ слдомъ.
Привсталъ, осыпалъ лошадей градомъ ударовъ.
Напрасно!
Взмыленные кони задыхались.
Уже сталъ спотыкаться коренникъ.
Близка минута, когда имъ измнятъ силы и они отдадутъ его во власть его судьбы.
Онъ отчаяннымъ взглядомъ осмотрлся.
Если бъ была вблизи пропасть, онъ, не задумываясь, ринулся бы въ глубину ея, боле довряя счастливой случайности, спасающей храбрыхъ, чмъ преслдующимъ. Въ этотъ торжественный моментъ своей жизни онъ внезапно и какъ-то вразъ вспомнилъ прошлое, будто съ высоты взглянулъ на него… и не почувствовалъ раскаянія. Напротивъ,— въ душ закипла непримиримая злоба.
Внезапно передъ нимъ блеснула серебристая гладь рки. Таинственной сказкой зазвучалъ ея мелодичный рокотъ въ крутыхъ берегахъ, на лучистыхъ перекатахъ.
Удивился.
Онъ думалъ, что рка еще далеко,— а она такъ близко… какъ же онъ мчалъ!
Послдній шансъ къ спасенью…
Скорй, туда… въ глубину… на ту сторону, гд глядитъ черной стною лсъ.
Это самая запущенная чаща.
Онъ знаетъ ее.
Лишь бы добраться до опушки, бросить коней, скользнуть въ густую заросль. Тамъ не найдетъ его никакая погоня: буреломъ не дастъ и шагу ступить конямъ. А потомъ онъ уйдетъ, навсегда уйдетъ изъ этихъ проклятыхъ мстъ!
Зорко присмотрлся.
Туда, гд крутой берегъ шелъ скатомъ, направилъ коней и сталъ хлестать ихъ и улюлюкать, чтобы заставить броситься въ воду.
— Безпа-а-ловъ… сто-ой!… — донесся вслдъ десятокъ голосовъ.
Но возбуждаемые ударами кони уже птицами кинулись по крутому спуску. Тарантасъ запрыгалъ, завертлся и, вмст съ комьями оторвавшейся земли, съ шумомъ и плескомъ врзался въ свтлую гладь.
— Безпа-а-аловъ…
Въ затонувшемъ тарантас онъ всталъ во весь высокій ростъ и, не спуская горящихъ глазъ съ спасительной чащи, понукалъ коней то ласкательными, то гнвными словами. Вокругъ вода кипла серебристымъ кипньемъ: тысячи искръ, блестящихъ и острыхъ, вспыхивали и гасли съ мелодичнымъ звономъ.. Точно русалки ныряли въ глубин блыми тлами и вдали на перекатахъ въ лунномъ свт выплывали сказочныя тни.
Коренникъ сталъ захлебываться и погружаться съ головою.
Безпаловъ поспшно вынулъ ножъ, ступилъ на оглоблю и, дотянувшись до спины лошади, перерзалъ черезсдельникъ.
Лошадь фыркнула и поплыла свободно.
Вотъ уже берегъ недалеко.
Тарантасъ коснулся дна.
Въ этотъ моментъ позади точно обрушился берегъ:
Безпаловъ обернулся.
Черныя точки плыли за нимъ по серебру рки. Одинъ за другимъ падали въ воду съ крутого берега всадники. Только одинъ остановился на самой круч, облитый луннымъ свтомъ.
Привсталъ на сдл.
Приложивъ къ плечу винтовку.
— Стой!!…
Уже мокрыя лошадиныя спины показались изъ воды. Уже колеса съ шумомъ бороздятъ воду по отмели. Еще одно послднее усилье, минута скачки по песчаной кос, и темная чаща укроетъ его, спасетъ въ своихъ дремучихъ ндрахъ, гд знакомы ему вс звриныя тропы, вс норы и непроходимые углы.
Онъ бшено свищетъ, кричитъ, улюлюкаетъ на обезумвшихъ коней.
…Вспыхнула молнія,
Далеко по рчной глади, по степи и лсу пробжалъ трескучій звукъ выстрла.
Коренникъ упалъ.
Безпаловъ бросилъ возжи и, стоя въ тарантас, обернулся и выпрямился.
Ждалъ.
Всадники, одинъ по одному, настигли его, окружили кольцомъ, съ винтовками наготов, спокойные, ршительные.
Мсяцъ сіялъ полнымъ блескомъ,
Игралъ,— точно купаясь,— въ рк серебристыми переливами, слушалъ сказки на шумящихъ перекатахъ. Задумчиво освщалъ суровыя лица казаковъ.
Это все были знакомыя Безпалову лица.
Вотъ бородатый и рыжій, съ насупленными бровями Шиловъ, когда-то бывшій атаманомъ. Онъ, очевидно, предводительствуетъ. Вотъ угрожающее лицо Морева, которому онъ, Безпаловъ, не мало причинилъ непріятностей. А вотъ Бахаревъ. Вотъ сухой и тонкій Дроздъ. Вотъ неуклюжій и черный Воронъ, самый непримиримый его врагъ. Вс они здсь, кому онъ причинилъ лютую бду, вс они сговорились погубить его и разомъ отплатить за все. Безпаловъ понялъ:
— Погибъ!
Смерть смотрла въ глаза ему.
Онъ твердо зналъ, что не встртитъ пощады.
Точно въ послдней надежд увидть защиту, обвелъ онъ глазами мутное небо, туманную степь, нмую опушку лса.
И была рка какъ серебристая дорога къ смерти.
А мсяцъ — свтлая дыра въ безгранныя пространства. Безпалову показалось, что онъ сейчасъ нырнетъ туда и понесется въ невдомыя бездны.
Грудь застлало предсмертною тоской и въ голов ярко встали злобныя и отчаянныя мысли.
Онъ угрюмымъ взглядомъ обвелъ преслдователей и сказалъ:
— Ну? Что вамъ отъ меня надо?
— А зачмъ убгалъ? Стало-быть,— знаешь…
Эти слова тихо произнесъ Шиловъ.
А Воронъ зло закричалъ:
— Молись, лиходй… твой часъ насталъ!
— Безпаловъ! — по-прежнему тихо заговорилъ Шиловъ:— красноярское общество устало сносить твое злодйство. Вспомни все зло, которое причинилъ ты нашему обществу. Покайся въ этотъ послдній часъ твоей жизни. Испроси у Бога прощенье…
Помолчалъ.
— Ты не выйдешь живымъ изъ нашего круга.
Безпаловъ дико и зло закричалъ:
— Мн не въ чемъ передъ вами каяться! Вы мн не судьи!
Шиловъ угрюмо нахмурился,
— Молись! — твердо повторилъ онъ,— не трать время. И пусть Богъ тебя проститъ, какъ мы тебя прощаемъ.
— Прощенье?!
Безпаловъ яростно плюнулъ.
— Вотъ мн… ваше прощенье! Вамъ что? Убить меня надо? Вотъ я! Убивай! Но душу не трави подлыми словами.
Казаки взволновались.
И кони подъ ними затанцовали въ свтлой вод.
— Есть ли у тебя душа-то, разбойникъ! — зло крикнулъ Воронъ.
Дроздъ грозилъ ему.
— У пса есть душа, а у тебя нтъ!
— Лиходй!
— Полъ-станицы обездолилъ!
— Тебя общество осудило… приговорило.
Кричали Шилову:
— Петръ Василичъ! Распорядись…
— Какъ велно!
— Что съ нимъ время тратить!
— Онъ за слова хочетъ спрятаться…
Безпаловъ обвелъ ихъ гордымъ взглядомъ.
— Я не прячусь. И бороться съ вами не хочу! Вотъ у меня ножъ… вотъ револьверъ.
Выхватилъ изъ-за пояса ножъ, револьверъ, и бросилъ ихъ передъ казаками въ воду къ лошадинымъ ногамъ.
— Я не защищаюсь! Вы меня давно убили… Доканчивайте!
Страстно кинулъ имъ:
— Но пусть кровь моя задушитъ васъ! Пусть захлебнутся въ ней ваши дти!
— Безпаловъ!.. — строго крикнулъ Шиловъ,— напрасно оскорбляешь насъ. Напрасно теряешь время, думая обмануть. Ты помянулъ про судъ. Кабы были противъ тебя улики, мы бы не взяли на свою душу грха. Ты знаешь меня. Я старый человкъ,— въ бояхъ бывалъ, лицомъ къ лицу смерть видлъ. И не терплю неправды. Не пошелъ бы я на такое дло, если бы его справедливымъ не считалъ. Не мало ты сиротъ обездолилъ, Безпаловъ! Не мало народу на тебя плачется. Н-ну… самъ знаешь… шелъ молодецъ на удалыя дла,— и отвту не бойся.
— Умри казакъ со славой! — мрачно разсмялся Воронъ.
— И не вини насъ въ крови своей. Признай нашу правду. По совсти! Вдь сейчасъ ты до Бога пойдешь. Или ты думаешь, коли нтъ на тебя явныхъ уликъ, то и правъ ты,— отпереться можешь…
— Не трать пустыхъ словъ, Петръ Василичъ! — угрюмо и твердо сказалъ Безпаловъ. — Коли убивать велно,— убивай! Смерти я не боюсь, а словъ вашихъ про правду да про совсть и вовсе не испугаюсь. Ужъ коли до словъ дло дойдетъ… смотри, какъ бы у тебя самого глаза стыдомъ не застлало!
— Да что онъ тутъ разсказываетъ! — заволновались казаки.
— Какой праведникъ! — засмялся Дроздъ.
— Извстно,— не пойманный — не воръ,— ото всего отопрется!
— Не отпираюсь я! — злобно крикнулъ Безпаловъ.
Въ свт мсяца онъ стоялъ передъ ними съ высоко поднятой головою.
— Не отпираешься? — подхватилъ Воромъ,— стало-быть, ты и есть нашъ разоритель?
Безпаловъ тряхнулъ головой:
— Я.
— Воръ! Поджигатель!
— Я.
— Конокрадъ!
— Я.
Онъ злымъ взглядомъ впился въ лицо Ворона.
— Вамъ сознанья моего надо? Н-ну… я! Ты, Воронъ, на кого думалъ, когда у тебя сно спалили… Ха-ха! Возовъ съ сотню было? Ха-ха!! На Савельку думалъ? Оставь… я сжегъ!!
— Песъ! — взмахнулъ руками Воронъ.
— А мои волы? — сказалъ Дроздъ,— стало-быть…
— У городскихъ купцовъ въ кишкахъ спрашивай.
И онъ опять точно бросалъ имъ въ лицо свой смхъ.
— Ха-ха! Одинъ къ одному волы-то… шесть паръ! Поди жалко было! Ха-ха!
Вдругъ обдалъ ихъ вызывающимъ пламенемъ взгляда:
— Да что тамъ толковать! У атамана Микулина домъ… я сжегъ! А! Вы и не знали?! Лошадей свелъ у Караулова… я! У тебя, Моревъ… я! У объздчика Герасима… Ты тутъ же, Герасимъ? Я! У тебя, Бахаревъ, жеребецъ въ киргйзской степи гуляетъ. Ты тоже на Савельку думалъ? Брось! Я! Я двадцать пять… Ха-ха! Самыхъ лучшихъ лошадей изъ станицы свелъ. Ха-ха!
Точно вызовъ смерти бросалъ онъ имъ смхъ свой,— злой и нервный:
— Ха-ха!
Запрыгали кони отъ натянутыхъ поводій.
— Лиходй!
Ему грозили сжатые кулаки.
— Вотъ онъ… вотъ! А еще дтямъ нашимъ своей кровью грозитъ!
Безпощадное смотрло на него изъ гнвныхъ лицъ,
— Пули жалко на него!
— На осину его вздернуть!
— Воръ!
Шиловъ рзко крикнулъ:
— Молчатъ!
И обратился къ Безпалову:
— Стало-быть… и мою пару… Гндого съ Пгимъ… походныхъ моихъ…
— Петръ Василичъ,— твердо сказалъ Безпаловъ,— пусть бы руки мои отсохли, кабы я притронулся только къ твоимъ лошадямъ… Для тебя и говорю только, а этимъ подлецамъ я бы слова не сказалъ!
И вдругъ онъ крикнулъ дико и хрипло:
— Будьте прокляты вы! Вотъ вамъ мое завщанье вашимъ женамъ, вашимъ дтямъ… всему вашему поганому отродью! Передъ лицомъ неба и земли я, Безпаловъ, проклинаю васъ!
И выходка его была такъ неожиданна, что казаки молчали.
— Подлецы! — закричалъ онъ,— чего жъ вы ждете?!
Остановилъ горящій взглядъ на блдномъ лиц Шилова, смотрвшаго на него глубокимъ и темнымъ взглядомъ.
— Распоряжайся… ты! Вдь ты по совсти любишь? Убивай! Вдь ты правъ! Вдь общество приказало! А защищаться мн нечмъ… кром словъ. Да и не хочу я. А впрочемъ… ужъ постой! Ужъ мн все равно. Я вамъ правду въ безстыдные глаза брошу… мою предсмертную! Чтобы жила она съ вами до конца дней вашихъ и изжевала души ваши острыми зубами. Я лиходй? Я сиротъ бездолю? И вы судить меня вздумали? Васъ судить надо! Не меня! Васъ надо собаками травить, на осинахъ вшать, изъ поганыхъ ружей стрлять, а потомъ по оврагамъ бросать какъ падаль поганую, чтобы свиньи рвали васъ и кишки ваши по полямъ растаскивали!
Вода забурлила подъ лошадиными ногами въ огненныхъ вспышкахъ. И шумъ голосовъ побжалъ по педрекатамъ.
— Петръ Василичъ! Распорядись!
— До какихъ поръ воръ оскорблять насъ будетъ.
Но Шиловъ хмурымъ взглядомъ остановилъ ихъ крики и обернулся къ Безпалову.
— Говори, Безпаловъ.
— Не нравится? — бросилъ горькую усмшку Безпаловъ въ лица казакамъ,— не хотите слушать? Ну, бей меня. А я все кричать буду! Я мшалъ вамъ, когда на Илек жилъ? У васъ лапы цпкія… достали меня! Моя судьба тамъ была… счастье мое! Невста тамъ была у меня… Лукерья… Ха-ха! Поди знаете такую… атаманшу ноншнюю! Гд ваша правда была, когда вы меня въ степь на службу угнали? Разв мн было идти? Разв былъ очередной я?! Ты, Петра Василичъ, тогда на служб былъ, въ Ахтюб, не знаешь, какъ твои общественники мою душу въ ведр водки утопили…
— Правда это, старики? — хмуро взглянулъ Шиловъ.
Молчали.
— Распоряженіе начальства,— прокаркалъ Воронъ.
А Дроздъ добавилъ:
— Стало-бытъ, атаманъ…
— Атаманъ! — горько разсмялся Безпаловъ.— А гд же ваша совсть въ то время атаманствовала? Стало-быть, въ томъ совсть казачья, чтобы по приказу атамана бдняка топить, не разсуждая, а потомъ душу его помянуть сладкой чаркою изъ рукъ атаманскихъ? Эй, вы, станичники! Отцы командиры… души продажныя! Я изъ степи нищимъ чортомъ вернулся, а всего-то и не зналъ. На земл моей сидла атаманская родня! Моя хата была за долги продана и на баню атаману досталась. А невста моя.. ха-ха! Атаманшей стала!
Изъ глазъ его метнулось гнвное пламя.
— Я любилъ ее… пуще жизни… черти!!
Злобно засмялся.
— Такъ вотъ зачмъ меня въ службу безъ закону сдать понадобилось! Атаману моя суженая приглянулась. А вы знали про то! Вы знали про то! Кто сватомъ былъ отъ атамана? Моревъ Степанъ! Кто дружками были? Ты, Дроздъ, ты, Бахаревъ? А, я васъ всхъ знаю, кто продавалъ меня, кто приговоръ объ угон вн очереди на службу писалъ,— кто постановлялъ избу мою продать и землю отобрать… Вы за ведро меня продали… а потомъ на свадьб пировали… псни пли за упокой души моей, когда я съ сартами бился… Такъ подайте жъ отчетъ мн! Я атамана изъ года въ годъ разорялъ… я убить его хотлъ… да Лукерью жалко стало!
И съ горькимъ стономъ онъ махнулъ рукой.
— Эхъ… Лукерья!
— Правда это, старики? — нахмурился Шиловъ.
Молчали.
А Безпаловъ вдохновлялся собственными горькими словами.
Онъ точно заглянулъ въ книгу жизни своей, читалъ тамъ страницу за страницей и страстное негодованіе свое облекалъ въ пылкія слова.
— Ну, вы… крутъ казачій! Отвчай мн!
Изъ подсудимаго становился судьей.
— Эй, вы… станичники… отцы командиры! Души продажныя! Судить меня надумали? Разбойники, предатели, воры! Я степь прошагалъ съ окаянными думами. Я на васъ злое умышлялъ въ джунгляхъ, на Сыръ-Дарь, въ камышахъ… въ сраженьи, въ бою, все о васъ, братцы мои милые, вспоминалъ… благодтели мои… проклятые! Въ Геокъ-Тепе въ лазарет, въ тиф валялся — все о васъ бредилъ. Я редуты взорвалъ… и крестъ получилъ… и надъ тмъ крестомъ плакалъ, что меня не взорвало! Я на сартовъ въ самую счу ломался, чтобы пуля уложила меня. Да чужія пули берегли, чтобы отъ своей я буйну голову сложилъ… отъ руки моихъ братцевъ милыхъ… благодтелей… Чтобы добили вы меня. Ну, что жъ… игра сыграна, карты брошены… кончайте!
Онъ снялъ картузъ, далеко отшвырнулъ его на свтлую воду и тряхнулъ головою.
— Эй, вы… станичники! Вотъ я! Добивайте!
Мсяцъ,— яркій, круглый,— точно смялся.
Его улыбка серебрилась въ вод, а черный боръ, задумчивый и хмурый,— точно слушалъ смутную сказку рки. Сказка шелестла въ камышахъ, всплывала надъ степью тысячью шопотовъ, изъ омутовъ поднимала голову съ круглыми свтлыми глазами. Таинственная,— заставляла коней стоять какъ вкопанными, съ тнями, опрокинутыми въ волны, и заглядывала съ нжнымъ смхомъ въ поблднвшія и смущенныя лица.
Шиловъ крпко нажалъ удила.
Конь его почти всталъ на дыбы, роняя съ копытъ серебряныя капли.
— Назадъ!!
И этотъ бшеный крикъ спокойнаго человка былъ такъ властенъ, что казаки, какъ зачарованные, повернули коней. Темными пятнами плыли за Шиловымъ въ серебристомъ пожар плещущихъ волнъ, какъ сказочное стадо чудовищъ таинственной глубины.
Въ тни крутого берега остановились.
Обернулись.
Среди серебряной глади на темномъ пятн тарантаса все еще стоялъ Безпаловъ,— застывшій, пораженный, все еще въ той же вызывающей поз.
Въ влажномъ воздух всплылъ голосъ Шилова:
— Безпаловъ… прости!
Какъ тни сна, взбирались одинъ за другимъ всадники по крутому берегу,— обрисовывались на смутно-мерцающемъ фон неба.
Обертывались.
Какъ сказочный лозунгъ бросали слова:
— Безпаловъ… прости!
Неохотно и вяло пробасилъ длинный Дроздъ:
— Безпаловъ… прости!
Неуклюжій и черный Воронъ точно каркнулъ:
— Безпаловъ… прости!
Тонули въ сумрак, сливались съ ночью. А рка на перекатахъ все звенла таинственную сказку…