Строительство человека
Строительство человека
РОМАН Г. НИКИФОРОВА ‘ЕДИНСТВО’
РОМАН Г. НИКИФОРОВА ‘ЕДИНСТВО’
ВЛ. СОБОЛЕВ
‘Литературная газета’, No 39, 1933
Строительство человека, Соболев Вл., Год: 1933
Время на прочтение: 6 минут(ы)
‘В тысяча девятьсот семнадцатом мы сделали революцию — революцию физическую, то есть взяли в руки оружие и спихнули всю рухлядь прошлого к чорту, мы организовали свое социалистическое государство. мы перечеркнули старую историю и творим новую… Но мы позабыли о революции психологической, о сердцевине революции’… О революции ‘психологической’ никто, понятно, не забывал и забывать не собирается. И хотя словами о забвении ее завершает свою мысль один из героев ‘Единства’. инженер Страпп, и хотя так же. примерно, рассуждают другие герои ‘Единства’ — идейный стержень нового романа Георгия Никифорова держится именно на утверждении торжества ‘психологической’ революции, ‘сердцевины’ революции, торжества, пусть еще неполного, но неизбежного. И сами герои романа, даже когда и говорят о забвении, — поступками своими, жизнью своей на каждом шагу опровергают свои утверждения.
Единство технической интеллигенции и рабочего класса? Нет, не только? Единство — в труде и , устремлениях, единство ‘физического’ участия в революции и ‘психологической’ сердцевины участников Не союз, не попутничество, не вынужденное примирение, а органическое, из одних социальных корней растущее единство — вот та центральная точка идеи, вернее, то магнитное поле, к которому тяготеют события, люди, характеры, ситуации. И проблемы также.
О новом романе Георгия Никифорова нужно говорить. Хотя бы уже по одному тому, что новый роман основательно и крепко, нагляднейшим образом противоречит тем настойчивым утверждениям, благодаря которым этот значительный и, несомненно крепнущий писатель прослыл в читательской среде как художник почти исключительно отрицательных черт, как человек, не доверяющий беспартийной интеллигенции. смотрящий на нее исподлобья. не желающий замечать глубоко положительных процессов в ее среде. Редко приходится читать книгу, согретую такой ощутимо радостной. живой, почти лирической теплотой. И редко приходится встречать героев, выписанных с такой заботливостью, бережливостью, мы бы сказали — с таким участием.
Мы сказали — романа.
В полном ли смысле романа?
В одной из критических статей (‘Неисследованный человек’) книга Никифорова названа книгой очерков. Автор статьи Кл. Рыжиков об’ясняет свое определение тем, что многие герои ‘Единства’ — Дросида, капитан Казарин и другие, много наобещавшие в первой главе, остались потом недописанными. почти сошли со сцены, ‘надоели’ писателю, что многие герои — Шабалин. комсомолка Рита Бабурина, учитель Сухотин — безлики, бездейственны. художественно недоношены (художественно — в плане романа), что к книге можно механически добавить новые главы о других строительствах, хотя бы о Днепрострое, и содержание от этого не пострадает. Что верно, то верно? Содержание не пострадает, если на Днепрострой перенести инженера Арыся, инженера Бредихина, Кривова и еще кое-кого из центральных фигур и если к тому же поставить их в условия, схожие с теми, в каких они находились на строительстве Турксиба и Магнитогорского завода. В конце концов и Турксиб, и Магнитострой, и станция на Днепре — вещи одного порядка, участки одного фронта социалистического строительства. Днепрострой с таким же успехом может воздействовать на психологию участника строительства, с каким воздействует дорога Семиречья.
Да. Книга ‘Единство’ написана не по канонам. Ее построение, ее композиция — не в рамках установленных форм. ‘Единство’ прежде всего — книга портретов, фигур, характеров, типов, взятых, однако, в движении и взаимосцеплении. И ничего, что фигуры не имеют четко очерченной сюжетной дороги, по которой они добросовестно шли бы от ‘завязки’ к ‘нарастанию’ и от ‘нарастания’ к ‘развязке’. Важно то, что они все же герои, полнокровные, прочно и органически вошедшие в ткань повествования. Важно то, что они все же — действующие лица, подчиненные единому замыслу, взятые в развитии своем, движимые в определенной орбите идей, событий, положений, связанные с ними. Никифорова упрекают в том, что образы, характеры некоторых героев не показаны в развитии, что образ инженера Бредихина, например, разорван между первой и второй частями ‘Единства’, и что поэтому не веришь росту революционного сознания Бредихина, в первой главе эсера, борющегося с большевиками, а во второй — активного и сознательного участника социалистического строительства. Повидимому, виновата первая глава, на первый взгляд, лишь каким-то одним углом сообщающаяся с двумя остальными главами (в ‘Единстве’ всего три главы’).
Две статьи довелось прочесть о ‘Единстве’, и в обеих статьях органичность и действенность первой главы ставится под сомнение. Почему? ‘…Живые люди еще безлики и недейственны, они в неисследованной глубине замысла — точно водоросли на дне темного озера, неопределенны и нелепы их движения, непонятны желания, ненависть тупа, любовь бесстрастна И совсем не знаешь, в какой обстановке и в какое время появятся те. кому надлежит потом действовать’…
Автор в первой главе показывает старую Россию. Юродствующего, спившегося адвоката. Купцов. Попов и богомольцев. Отправляющуюся на германский фронт учебную команду Бугульминского полка. Драку с казаками во время ‘водочных беспорядков’. ‘Безвременную’ смерть фабриканта Бредихина, пускающего себе пулю в лоб в тот самый момент, когда сын уходит к революционерам. Но автор, написав первую главу, еще сам не знает, ‘в какой обстановке и в какое время появятся те, кому надлежит потом действовать’. И поручилось так, что некоторые из тех, что начали действовать, уже во второй главе отсутствовали, даже не были упомянуты в первой, и, наоборот, присутствовавшие и упомянутые в первой поблекли. а частью сошли на-нет во второй.
‘Впоследствии время ускорило ход,— открывает вторую главу Никифоров, — а во времени бежали люди. Они тоже ускоряли бег свой и растерялись по земле шире обычного. Я выбираю нужных мне и слежу за ними. Некоторые, казавшиеся вначале интересными, потом тускнели и надоедали мне. Я вылавливал других, привыкал к ним, любил их и мучился вместе с ними…’
Что же, основательны после этого упреки бросаемые Никифорову, упреки в том, что образы некоторых героев, в частности образ инженера Бредихина, разорваны между первой и второй частями? Нет.
Неосновательны. И вот почему. Люди ‘Единства’ по-настоящему начинают действовать, раскрывать себя, показывать переделку и рост своего сознания лишь со второй главы. Начало ее по существу является вторым, скажем так, началом ‘Единства’, и отправная точка для многих героев романа лежит по существу именно в этом ‘втором’ начале. Первая же глава — только вступление, пролог, отдаленный от повести многими годами, целой эпохой, которая не могла бесследно пройти мимо сегодняшних . строителей Турксиба и Магнитогорска и которая, надо думать, подвела их к упомянутой вышеотправной точке. Писатель как бы говорит этой главой: ‘Вот откуда вышли мои люди, вот из какой духоты и грязи выбрались они, наконец, на простор величайшей революционной арены, арены жестоких битв с природой, с самим собой’. И если инженера Арыся не видно в первой главе, то читатель все же чувствует, что и Арысь — из этой духоты, что и он вертелся где-то ‘там’, наживал, копил и воспитывал в себе все то, что потом пришлось переделывать, отбрасывать. Другое дело, когда Никифорову указывают на отдельные недостатки изображения героев ‘Единства’ не в связи с мнимой порочностью первой главы. Недостатки есть, и о них нужно говорить, но говорить как о недостатках книги, имеющей все данные для того, чтобы можно было о ней сказать: вот книга, в которой живут не ходячие схемы. не бледные тени, как это нередко бывает в нашей литературе, а полнокровие, настоящие люди. Люди ‘Единства’, повторяем, реальные люди (преимущественно двух последних глав). В этом — большое удовлетворение.
Центральная фигура романа, несомненно, инженер-путеец Арысь. Никифоров сумел наделить его такими чертами, такой ощутимой весомостью, что некоторые страницы читаешь с невольной улыбкой и радуешься вместе с инженером Арысем (надо думать, и с самим автором), когда Арысю ‘удается’ Он, этот беспартийный специалист, появляется перед читателем вооруженный неожиданной в эти дни и в этой обстановке неуклюжей и тяжеловатой философией лодыря: ‘Человек изнашивается, что важно, от усиленной работы мысли, он слишком озабочен устройством жизни. Все мы затрачиваем такое колоссальное количество энергии, в ‘ го время, когда этого, может быть, совсем и не требуется… Человек может просто жить под солнцем, питаясь дарами природы, стоит только подползти к ручью и напиться’. Что это? Проповедь врага, пролезшего в трудные и напряженные дни на строительство? Разглагольствования саботажника? Читатель настораживается. Излишне. Философия Арыся тут же, сейчас же, наголову разбивается делами Арыся, прекрасного работника и великолепного организатора. Слова Арыся расходятся с его делами. И Арысь знает это. Он знает, что философия его осталась при нем как старая и Уже совсем ненужная ему одежда. Он сам не верит в нее. Но он непрочь подтрунить над товарищами, над инженером Кривовым. будущим коммунистом, таким же преданным и прекрасным работником, как и он сам. Рассуждая о добродетелях лени, Арысь работает — в мороз и вьюгу — до того, что не замечает, как обмораживает лицо и ноги (улегшись в постель, он тут же начинает говорить о том. что ‘есть еще дураки, которые работают до обалдения, когда можно жить просто’), он, когда этого требует обстановка. тащит инженера Бредихина на подмостки с трибуны, поучая:
‘Ты, дьябл тебя задери… ты должен сказать им. что каждый атом мозговой, физической и прочей энергии не пропадает даром, человек живет, что важно, для того чтобы творить’.
И, наконец, он применяет свою философию как оружие издевки над человеком, которого иначе, как приспособленцем, назвать нельзя, бывший адвокат Навалихин. занимавшийся когда-то грязными делами и потом пролезший в партию, мелкий делец, ничтожная мелкая душонка — получает от инженера Арыся убийственную характеристику: ‘Природа оказалась мстительной. Ах, так, — обиделась она, обнаружив воинственные действия человека. — ну, так я же тебе покажу! И с той поры человек — чтобы жить — стал мошенничать — не трудиться, а мошенничать, чтобы меньше трудиться: лакейничать, лизать пятки и другие прочие места сильному, подхалимничать, подлить’…
А когда у инженера Арыся все-таки спросили: ‘Вы за что же, товарищ Арысь?’ — Он ответил: ‘Я — за человека в строительстве и, что важно, за строительство в человеке’.
Вот под этим знаком ‘строительство в человеке’ проходит вереница людей, сам Арысь, потом Кривов, Антман, рабочий Зимулла, инженер Страпп (уже когда действие переносится в Магнитогорск), иностранный специалист Эйхгорн с молодым сыном Готтибом… Все они по-разному ‘выписаны’ и все по-разному выглядят. Путь к полному единству с рабочим классом, строящим социализм, к единству ‘физического’ участия в революции и ‘психологической’ сердцевины участников, путь в замечательное завтра — один. Но идут они. выходя на эту дорогу, разными тропинками, идут по-разному и, что важно, весело идут, даже в неудачах весело и в промахах. Автор их заметил, привык к ним и полюбил их…