Стриж
Стриж
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Стриж, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Утром рано пришел ко мне Василий Княжев, рыболов. Велел меня разбудить, так как мы собрались ехать на рыбную ловлю. Я уже проснулся и читал ‘Новое время’. Там меня постоянно ругали. И на этот раз я прочел про какую-то постановку в театре и про декорации моей работы. Сказано было: ‘декадентская мазня Коровина’. Писал Ежов. А на столе у меня письмо: ‘Дорогой. Мы подносим альбом великому Толстому. Просим вас дать рисунок или акварель, что вы найдете подходящим к его произведениям. Заранее жму вашу талантливую руку’. Подписано тоже — Ежов.
Входит Василий и говорит:
— Денек самый подходящий к рыбе. Серенький, и тепло. Хорошо мы поедем, под осыпи. Лещ берет. Запременно спининг возьмите. Там шереспера много.
— Василий,— говорю я, вставая.— Едем в Хорошево. Что это опять у тебя лицо исцарапано?
— Ничего, уже подсыхает. Чего говорить… Женщины… Они чисто кошки, завсегда царапаются.
— Выпил, должно быть, лишнее.
— Конечно, и это отчасти было,— ответил Василий, собирая удочки, потом засмеялся.— Скажу вам правду. С Планом на Сенеже щук ловили. Ну и пить План здоров. Жена его неделю ловила. А он на лодке от нее по озеру спасается. Поймать нельзя никак. На четырех лодках его ловили. А он — в камыши — и пропал. А я ему с берега знать даю. А она это заметила, хитрая баба. Да вот меня и исцарапала.
— Что же это она ищет-то его?
— Э-э, ищет… Так он там, на островах, другую бабу держит. С ней и приехал. Она и узнала, жена-то. Ну, что-о. По озерам и по земле от баб — одно и то же получается.
В Хорошеве шли по берегу Москва-реки и нашли уединенное место.
Небольшой обрыв, спустились к реке на песчаную отмель. Закинули донные удочки с бубенчиками, разостлали плед, вынули закуски. Сидим и поглядываем на бубенчики. Не дернет ли рыба?
Хорошо кругом. День серый, тепло. Берег обрывистый, во многих местах в стрижиных норах. Из этих нор вылетают стрижи. И несутся над водой, весело посвистывая. Я лежу и смотрю, как быстро вылетают стрижи. Думаю, как эта небольшая птичка могла в песке обрыва выкопать эти глубокие норки. Как вдруг, вижу, один стриж схватил другого стрижа при вылете, ударил его и быстро полетел мимо меня через реку. И мне видно, как он опустился на другом берегу реки и бьет клювом унесенного стрижа. Зазвенел бубенчик. Василий вскочил, подошел к удочке, насторожился, бубенчик легко дергался. Леса вытянулась, Василий тянул рыбу, которая плескалась в дали реки.
— Подсадчик,— сказал Василий.
Я ему бросил, а пойманный лещ уже лежал на берегу.
— С охотой,— сказал Василий, сажая леща в саженку.
— Василий,— говорю я ему,— а вот я смотрел, как стриж схватил стрижа немножко меньше себя. И вот, ест на той стороне.
— Это не стриж,— ответил Василий.
— Как не стриж? Я же видел, что стриж.
— Нет,— говорит Василий.— Я знаю. Оно точно, он как есть стриж, только маленько крылья доле и клюв другой. А глядеть — прямо стриж. Заметьте, эти стрижиные гнезда в обрывах, сколько их. Много. Это целые селения. И завсегда при них живет этот самый разбойник. Он, как есть, такой же стриж. Они его и не отличают, и не боятся. А он их ест. Вот. И не знают они, что это ястреб махонький при них живет завсегда. Вот хитрость какая создана. Как все равно у людев.
— Ну, у людей этого нет. Разве человек человека ест, что ты?
— А как же. Только у людев хуже еще.
— То есть как же это?
— Эх,— хитро посмотрев на меня, кашлянул Василий.— У людев вот до чего хитро сделано. Это — беда. Вы, конечно, художник. Вам это в голову не идет. Чего вам? Простота. О другом думаете. Васька кажинный объегорить норовит. Вы сами как вроде проситесь.
И Василий, вскочив, подсек, дернув удилище. И опять поймал.
— То есть как это — проситесь? Это ты что говоришь?
— Вот заметьте. Я ведь на Хитровом рынке, бывает, ночую. Какой мой заработок? Бывает, что пропьешь и последний пятачок. Так на Хитровом, эх, и народ есть. Одного раза я встретил там человека. Оченно запойного. Так вот человек, вот человек. Прямо, что солнце ясное. А может, и святой, кто его знает. Алексеем Михайловичем его звали. И уважали его. Хоша и пьяный бывал. Так он говорил, что жулик и плут в человеке в нутре природы самой заложены. И из этого покою никакого нет на свете никому. Это, говорит, порода такая. И я хорошо помню, как он слово такое говорил, минитрия такая в природе есть. А в человеке ее более всего. Заметьте, ежели человек живет себе и живет. И трудится, старается. Дом, забор ставит. Это все через женщину бьется. Через бабу, значит. Крови своей верит. И ей сдуру верит. Значит, ее за ручку и в дом введет. Пожалуйте, говорит, милая, ненаглядная, в дом мой. Дитев родим. И коршун тоже ее, коршуницу свою, в гнездо ведет. А дом, это что такое? Тоже гнездо. А город — это улей. Перед миром Божьим что это — пустяки. Одно что есть самое, что надо,— это и есть Божье, это — любовь. В ней чего-то есть поболее суеты жисти нашей. Но вот этот Алексей Михалыч так говорил, что среди людев есть тоже люди, прелюбезные. И такие други тебе кажутся, и тебе никогда и не узнать его нипочем. Как вот стрижам этого, который ест их. Так этот и прелюбезный человек все тебе друг первый, все обещает, не то что тебе одному, а всему народу обещает. И говорит то и это. Рот разинешь, что говорит. А глядь — у него все, а тебе — все на потом. Обещает только…
— Дураки, Василий, верят. А умные не станут.
— Не верите?.. А придет ли вам в голову, что вот у меня в кармане рука женская лежит, отрубленная, в кольцах в драгоценных?
— Что ты, Василий, взбесился! — сказал я испуганно.
— А так вот,— отвечает Василий.— Со мной эдакое-то было. Я видел такого молодца, красавца, так он мне вынул да показал: у девки богатой отрезал… Показал мне на пруде в Кускове. Я рыбу ловил. До чего было страшно глядеть. Так я тихонько, тихонько и скатился с бугра да в лес, бегом. Потом газеты читал. Опосля. Смотрю — ничего нет. Так я обрился да на Волгу ушел. На хлебный склад. Мешки с хлебом таскал. А то найдет, увидит меня, запременно убьет. Потому он, когда показывал мне,— выпивши был. Да что это? Пустое. Малое дело… А есть люди пострашней, который знает, как разорить, отнять все, он выше вас смотрит. И сверх вас. А живет между людьми. Ничего не работает, а жулит только. И во всем себя показывает. Ну вот благодетель прямо. Друг народа, за рабочих горой, плачет. Я видал такого. Прямо слезы идут на виду. Вот до чего хитер. А сам — подводчик. Он не убьет никогда. Руки не отрубит. Он подведет, у кого отрубить, а сам — нет. А кольца-то все у его будут. Ведь он бы и рад добру честью служить, да не может, в ём нету этого. Не рождено. Он вот этот стриж-ястребок. А глядеть-то, как вот мы,— тоже человек. И дитев своих любит, а ваших — нет. У вас рубашку отымет, да и жисть…
С бугра к нам на берег в эту минуту спустились двое, одетые в чесучовые светлые костюмы. Видим — дачники.
— Рыбку удите? — сказал один.— Хорошо. Отлично это за ловлей бутылку-другую осушить. Я тоже — любитель ловить. Только одно — что пьешь, кстати, много. Ловил с приятелем. Постановление сделали: ерш — рюмка водки, окунь — две, лещ — бутылка. Ну-ка, выдержи. А идет один лещ… Туды-сюды — что делать? А приятель мне и говорит: ‘Знаешь,— говорит,— подлость это рыбу обманывать. Вытаскивают ее из ее атмосферы. И прямо жарят. Ведь верно, низость какая. Пей,— говорит приятель,— прямо без постановления. Правильно. И считать не нужно. Всю это мы бюрократию к черту’. Совсем чувство стало другое. И вам советую,— обратился он к нам,— без постановления лучше. А то как-то боком все выходит…
Дачники присели, и мой необычайный разговор с рыбаком Василием о людях и стрижах на этом и оборвался.
Стриж — Впервые: Возрождение. 1933. 11 июня. Печатается по газетному тексту.
‘Новое время’ — см. выше, прим. к с. 253.
Ежов Николай Михайлович — беллетрист и журналист. С середины 1890-х гг. печатал в ‘Новом времени’ фельетоны о московской жизни под псевдонимом ‘Не фельетонист’.
минитрия — мимикрия.