Страсть на двухъ различныхъ ступеняхъ общества*.
Е. К.
New Monthly Magazine.
‘Библіотека для чтенія’, т. II, 1834
Страсть на двух различных ступенях общества, Корш Евгений Федорович, Год: 1834
Время на прочтение: 29 минут(ы)
* Повсть, которую сообщаемъ нашимъ читателямъ подъ этимъ заглавіемъ, заимствована изъ ряда превосходныхъ статей, украшающихъ одинъ изъ лучшихъ Англійскихъ журналовъ и прославившихся въ немъ подъ фантастическимъ названіемъ Asmodeus at Large, ‘Асмодей на вол.’ Глубокая и неподражаемая философія домашней жизни, основанная на знаніи человческаго сердца въ самыхъ тайныхъ, самыхъ семейственныхъ его изгибахъ, есть отличительная черта Англійскихъ романистовъ и повствователей. Она въ высокой степени господствуетъ и въ этой повсти, носящей притомъ на себ отпечатокъ великаго таланта.
Я обдалъ у Гревилля: у него хорошо обдаютъ. Мы много пили и много врали. Вс вина въ бутылкахъ хозяина и вс предметы разговора въ головахъ гостей были исчерпаны, когда мы встали изъ за стола. Я разстался съ нимъ позже другихъ: Г-жа Гревилль очаровательная женщина!……
— О другъ мой! сказалъ я, идучи отъ Гревилля подъ руку съ моимъ товарищемъ: какая прекрасная ночь! Кто скажетъ, чтобъ въ большомъ город меньше было Поэзіи, нежели въ пустыняхъ полей и водъ. Посмотри на Лондонъ! Безмолвіе этого огромнаго рынка промышленности, наслажденія и страстей, таинственность, носящаяся надъ каждымъ домомъ такъ тихо и непроницаемо, быль, и часто романическая,— во внутренности, неясные человческіе образы, мелькающіе въ нихъ по временамъ, а если, миновавъ лучшія части города, пойдешь къ смраднымъ жилищамъ грубаго и бднаго человка, шумъ, гвалъ, дикое ликованье отчаянныхъ сердецъ, мрачная, ужасная занимательность, принадлежащая злодйству! A тамъ, высоко гд нибудь, въ окн, видишь одинокій огонекъ, который ни исчезаетъ, ни свтитъ во мракъ! Какъ часто останавливался я и глядлъ на такой огонекъ, теряясь въ заключеніяхъ! Освщаетъ ли онъ глубокое наслажденіе ученаго, отверзтую книгу и поблекшее чело, или юношеское честолюбивое стремленіе къ наук, этому ложному другу, питающему болзнь и раннюю смерть въ груди? Не свидтель ли онъ безсонницы какого нибудь женскаго сердца, трепещущаго отъ приближенія преступной соперницы, или ожидающаго, цпеня отъ ужаса, скоро ли послышатся медленные, тяжелые шаги несчастнаго, который только что изъ гнусныхъ вертеповъ игры, шаги и супруга той женщины быть можетъ, предмета ранней любви ея? Не больше ли въ этомъ Поэзіи, нежели въ пустыняхъ, обильныхъ только безумнымъ, животнымъ бытіемъ? Есть ли въ лсахъ и въ вод что нибудь подобное роману сердца человческаго?….. И какое тутъ раздолье для предпріимчивости — этой жизни нашего гражданскаго бытія! Какое разнообразіе, какія встрчи…. Ну, право, старинные рыцари не знали половины тхъ приключеній, которыя могутъ случиться съ молодымъ и смлымъ волокитою въ обширномъ город. Не правда ли, другъ мой? Отвчай!
— Нечего сказать: ты говоришь правду. Но если ты такой охотникъ до приключеній, зачмъ же ихъ не ищешь? Смотри: вотъ, на крыльц, которое отъ насъ направо, мелькаетъ полоса чего-то благо: это наврное женщина…… Вотъ теб приключеніе!
— Спасибо за совтъ. Ужъ не пропущу случая. Дождись меня здсь, а если не скоро ворочусь, такъ прощай!……
Разгоряченный виномъ и ободренный возбудительнымъ дйствіемъ ночнаго воздуха, я въ самомъ дл былъ готовъ на всякое приключеніе: быстро скользнулъ на крыльце, подмченное моимъ товарищемъ, и пришелъ къ полуотворенной двери. Это былъ одинъ изъ тхъ неогромныхъ домовъ, которыми отличаются небольшія улицы Мейферской части. Лампа горла насупротивъ свтло и ровно: блое явленіе исчезло. Полагаясь на свое счастіе, я порхнулъ на крыльце, и потомъ въ корридоръ. Везд мракъ и тнь.
— Это вы? пробормоталъ кто-то въ темнот.
— Я, я: ктожъ другой? отвчалъ я шепотомъ, чуть дыша.
— Такъ пожалуйте за мною, сказалъ прежній голосъ, и дверь тихо заперлась.
Зачмъ же я пришелъ? подумалъ я. Нужды нтъ! Что нибудь да выйдетъ изъ этого….. Меня легонько держали за руку такіе мягкіе, нжные пальчики, что страшное какое-то ощущеніе пробгало по ней до самаго плеча, можетъ-быть и дальше. Я слдовалъ за проводникомъ, который шелъ легкою походкой, и скоро мы начали всходить по лстниц. Миновали первую площадку. Слава Богу! есть надежда, что эта госпожа не работница. Я терпть не могу этого класса красавицъ! У меня волосъ дыбомъ отъ швей и золотошвеекъ. Но рука ея?… Нтъ! эта ручка не для утюга! На второй площадк мы остановились. Проводница моя отворила дверь, и… и… Не кончить ли здсь? Право, я такъ думаю. Нтъ! Стану продолжать. Вотъ я уже и въ комнат, и не одинъ. Ахъ, зачмъ я не одинъ съ моего проводницею! Я съ тремя другими двушками, которыя вс сидятъ вокругъ стола, и вс моложе двадцати лтъ. Дв восковыя свчи озаряли комнату: это была хорошенькая, но не блестящая, уборная. Я осмотрлся, и раскланялся съ учтивйшею важностію. Двицы немножко взвизгнули.
— Анна! Анна! кого ты сюда привела?’
Анна стояла, какъ вкопаная, и глядла на меня, будто на краснаго бса въ Фрейшюц, и я глядлъ на нее. Она была, кажется, лтъ двадцати пяти, степенно, но хорошо одта, роста небольшаго, сложенія нжнаго, и немножко рябовата. Но такіе черные глазки! — и эти глазки скоро заблистали огнемъ!
— Кто вы, сударь? Какъ вы смете?…..
— И! полно браниться, сдлай милость! Моя ли вина, что я здсь, пригожая Аннушка? Ты видишь, что я ничего не могу вамъ сдлать. Васъ четверо: и что одна лишняя рыбка въ цломъ озер?
Помилуйте, сударь!
— Милостивый Государь!
— Это уже слишкомъ!
— Я подниму весь домъ!
— Подите вонъ!
— Убирайтесь!
— За кого вы насъ принимаете?
— Извините: объ этомъ я васъ хотлъ спросить ! За кого вы меня приняли?
— Разв Г. Габріель говорилъ вамъ….. начала моя проводница, которая, разсмотрвъ меня хорошенько и увидвъ, что мн мене тридцати лтъ, и что я одтъ не по-воровски, стала понемногу смягчаться посл перваго порыва.
Габріель! Габріель! О мой ангелъ-хранитель! подумалъ я, тотчасъ разгадавъ причину этой суматохи.
— Точно такъ! сказалъ я вслухъ. Г. Габріель говорилъ мн, что вамъ угодно поворожить, и будучи самъ отозванъ, прислалъ сюда, вмсто себя, искуснйшаго ученика своего. О, Г. Габріель великій человкъ! Прошу садиться, сударыни, пера и чернилъ, сдлайте милость! Въ которомъ часу изволили родиться, сударыня?….. Позвольте мн ссть на этотъ стулъ.
Кому въ Лондон не извстно, что Габріель знаменитый ворожея, въ большой мод на Вестъ-Энд, въ западномъ конц города? Съ нимъ совтовались вс и всегда: онъ ворожилъ и мн. Онъ предсказалъ мн, что у меня будетъ семеро дтей, за которыхъ благодарю его, какъ слдуетъ. Я увренъ, что его предсказаніе сбудется: стоитъ только жениться. Онъ мн пріятель, и вамъ также,— за ваши денежки.
Двицы посмотрли другъ на дружку, улыбка показалась на лицъ Анны и распространилась какъ зараза,— превратилась даже въ маленькій хохотъ, и черезъ нсколько минутъ мы стали большими друзьями. Къ счастію, таинства ворожбы нсколько были мн извстны: въ Хиромантіи я свдущъ хоть куда, а что касается до пророчества о потомств, я такъ же хорошо, какъ.и Г. Габріель, могу предсказать дтей всякой молодой двушк.
Мы подружились, какъ нельзя лучше. Двушки были молоды и веселы, невинны, а какъ ихъ было четыре, то и не робки. Я считалъ черты на рукахъ ихъ, рисовалъ странныя фигуры изъ Эвклида, и, съ помощію ‘Ослинаго моста’ предсказалъ Анн, что мужемъ ея будетъ старшій сынъ какого нибудь Лорда. Подали бутылку краснаго вина и нсколько пирожковъ,— о, какъ мы были счастливы, разговорчивы, веселы! Я благословлялъ судьбу моего пріятеля, и пробылъ тамъ до часа за полночь. Я узналъ, что три молодыя двицы были дочери хозяина этого дома, а посл нкоторыхъ отговорокъ сказали мн и его имя: оно принадлежало человку хорошей фамиліи, который женился на актрис, и пришелъ въ затруднительныя обстоятельства. Онъ не могъ ни трудиться, ни просить, но могъ жить своимъ умомъ: онъ игралъ,— выигралъ,— вошелъ въ долю съ однимъ извстнымъ игорнымъ домомъ, и сдлалъ себ порядочное состояніе, безъ особеннаго униженія себя въ глазахъ публики. Жена его давно умерла. Она оставила ему трехъ дочерей. Я часто слыхалъ, что он очень милы, но отецъ довольно хорошо умлъ прятать ихъ отъ любителей красоты, держа въ заперти. Теперь я увидлъ ихъ: точно, он были веселы и невинны, плохое воспитаніе, недостатокъ материнскаго надзора и примры не слишкомъ благонравнаго родства сдлали ихъ склонными къ шалостямъ и приключеніямъ, именно такими, которыя могли пригласить къ себ стараго Габріеля, и простить ошибк, заманившей къ нимъ, вмсто его, астролога помоложе. Но четвертая два! Теперь, теперь о ней. Вообразите двушку лтъ семнадцати, лицемъ моложе, видомъ зрле своего возраста, волосы ея темны, мягки, шелковисты и причесаны по-Христіански, то есть, ни по-язычески, на манеръ Греческихъ богинь, ни по-жидовски, а съ проборомъ и двумя легкими колечками по вискамъ, лобъ ея блъ и прозраченъ,— прямыя брови, длинныя рсницы, глаза истинно голубые,— не того холоднаго сраго цвта, который идетъ за голубой у незнающихъ, но роскошнаго, яснаго, бархатнаго,— какими бы создалъ ихъ самъ Рафаэль въ мечт о голубомъ цвт, носъ не особенно прекрасный (я, съ своей стороны, довольствуюсь въ женщинахъ второстепенными носами), но увлекательный и на мст, ротикъ такой свжій и молодой, что вы можете назвать его подобнымъ хоть тому, изъ котораго, по словамъ волшебной сказки, падали нжнйшіе цвты, зубки блые и мелкіе, съ легкими промежутками, что, на мой вкусъ, не дурно, хотя физіономисты называютъ эту черту обманчивою, прелестныя руки, атласная кожа, ямочки — и смхъ, будто серебро. Вотъ изображеніе Юліи Л**, и я влюбился въ нее по уши. Она мало говорила, а когда и заводила рчь, то робко смотрла въ сторону, очаровательно смялась и безпрестанно краснла. Все это было упоительно до чрезвычайности. Я былъ очень благодаренъ моему товарищу за то, что онъ навелъ меня на такой кладъ, и когда, въ часъ за полночи Анна провожала меня съ лстницы и вс он общали мн радушный пріемъ на другой день, я думалъ, что мн опять восемнадцать лтъ. Ахъ, счастливый возрастъ! Какія у меня были тогда надежды, какое сердце! Могу ли снова полюбить другую?….. Конечно, нтъ! Очень хорошо: такъ я могу видаться съ Юліей безъ всякаго опасенія.
На слдующее утро мой вчерашній товарищъ былъ у меня за завтракомъ. Я дружески трясъ его за руку,— только что не цловалъ ее. Отъ моихъ восторговъ, уста его искривлялись самою тлетворною улыбкою.
— Воздержись, любезный другъ! говорилъ онъ. Что ты затваешь? хочешь погрузиться въ эту любовь?
Любовь?…. погрузиться?…. Что это! Я иду къ Юліи.
— Умываю руки отъ послдствій.
— Ты ихъ предвидишь, что ли?
— На этотъ вопросъ нтъ отвта, но разв каждый, въ комъ есть капля здраваго смысла, не видитъ, чмъ такія глупости непремнно должны оканчиваться? Добро! вспомни старую басню о горшкахъ, глиняномъ и золотомъ, плывшихъ по рк: глиняный такъ чванился своимъ другомъ, а лишь только теченіемъ снесло ихъ вмст поплотне, онъ разбился въ дребезги.
— Что это за выходка, Джонъ? Какое соотношеніе между золотымъ и глинянымъ горшками и Юліей?
— Въ любви вс женщины похожи на глиняные горшки. Хочешь ли ты разбить этотъ горшокъ своимъ столкновеніемъ?….
Предостерегательный тонъ моего пріятеля сдлалъ было во мн нкоторое впечатлніе, но оно скоро миновало. Я пошелъ въ извстный домъ, былъ принятъ, и опять видлъ Юлію, она еще миле днемъ, нежели вечеромъ, въ ней такая свжесть, такая чистота, юность ея прозрачна, будто ткань изъ свта, и вся еще блеститъ росою дтства. Мн хотлось бы, чтобъ она побольше говорила: ея молчаніе бременитъ меня всею тягостію моихъ чувствованій, однако жъ глаза ея не такъ скромны, какъ уста, и съ ихъ помощію мы разговариваемъ самымъ пріятнымъ образомъ. И такъ я влюбленъ, какъ нельзя боле. Я давно предчувствовалъ, что этотъ пріятный случай меня ожидаетъ, но, кажется, я несу свой жребій съ надлежащею твердостью, хотя, надобно признаться, онъ иметъ свои невыгоды: при любви вс прочія наслажденія становятся пошлыми, игра перестаетъ быть упоительна, вино теряетъ свою силу, товарищи надодаютъ, въ клуб съ ума сойдешь отъ скуки. Надобно любви имть свои прелести, чтобъ вознаграждать за вс т удовольствія, которыхъ она лишаетъ,— и я не дошелъ еще до самой усладительной эпохи въ этой исторіи,— до переписки! Когда станешь получать письма, тогда обновишься жизнію, эиръ разольется по жиламъ. Какое сладостное торжество, вынудить у пера вс т выраженія, которыя потомъ должны подтвердиться изустно, не смотря ни на какую застнчивость! Какими новыми предметами наполненъ день, какая новая возбудительность таится во времени! Черезъ два часа я объ ней услышу! — и, произнося это, въ какомъ ожиданіи, съ какими надеждами, съ какимъ страхомъ, трепетаніемъ нервовъ, живешь до тхъ поръ! Но, увы! чмъ оканчиваются вс эти восторги? Горемъ въ случа неуспха, пресыщеніемъ въ случа удачи. Безъ сомннія, чрезмрная любовь ложный расчетъ. Я согласенъ съ Г. Миллемъ: намъ надлежало бъ имть иное воспитаніе. Но какъ, по несчастію, я воспитанъ на старинный ладъ, то опасаюсь, что мн уже не исправиться. Когда сбудется со мною предсказаніе стараго Габріеля, когда у меня будетъ семеро дтей, я стану воспитать ихъ по Г. Миллю. Они у меня выростутъ на политической экономіи страстей, и никогда иначе не влюбятся, какъ расчитавъ до послдней точности, во что имъ это обойдется! Между тмъ я отвезу этотъ гераній къ Юліи.
Исторія моей страсти становится важне и дльне обыкновеннаго. Но извольте ограничить свое любопытство одними подлунными приключеніями: сверхъестественнаго уже нтъ въ Европ, — разв согласитесь съ тмъ, что иногда приходитъ мн въ голову: что нтъ ничего столь дивнаго или чуждаго нашей земной обыкновенной природ, какъ духъ, который животворитъ и преображаетъ насъ въ то время, когда мы любимъ.
Вечеръ былъ ясный, и морозило, я стоялъ въ одномъ изъ пустыхъ переулковъ, разскающихъ Мейферъ, и ожидалъ Юліи. Да! вотъ, до чего дошло наше знакомство: мы видались наедин и тайно. Съ того часа, какъ Юлія впервые согласилась на эти свиданія, я уже не видалъ моего пріятеля.
И такъ я ждалъ, въ уединенномъ переулк, прихода Юліи, слышалъ, какъ било восемь, назначенный часъ, — но черный плащъ и прелестный образъ не показывались изъ поперечной улицы, которая вела къ мсту свиданія. A кто Юлія, и что такое? Она была бдная двушка,— родственница игрока, въ дом и у дочерей котораго я видлъ ее въ первый разъ, и жила, въ довольно отдаленной части города, съ сестрою, которая была вдова, мелкая торговка, и гораздо ея старше. Занятая своими, длами и попеченіями о подрастающемъ семейств, эта сестра предоставила Юлію въ руководство собственной ея живой фантазіи и дтской неопытности, предоставила ей мыслить, мечтать, дйствовать, какъ угодно,— и слдствіемъ было то, что она влюбилась. Въ ней не было ни сколько лукавства, и она почти ничего не знала. Читала, это правда, но одн повсти, и то не самыя мудреныя, умла писать, но криво, и если сердце внушало ей чмъ замнить искусство, то недоврчивость къ самой себ препятствовала выразить это внушеніе. Она была тиха и задумчива, но скоро развеселялась, склонна къ чувствительности, но чиста. Посл я замтилъ, что гордость была господствующею чертою ея характера: сначала она не обнаруживалась. Я уже любилъ ее и за недостатки, ибо источникомъ ихъ была не природа, а воспитаніе.
A кто и что такое ея любовникъ? Я праздный, кочующій по гостинымъ холостякъ,— богатый, благородный, молодой,— много читалъ, писалъ кое что, и жилъ для удовольствія, для дятельности, а подъ часъ занимался и ученіемъ, котораго однако жъ никогда не пускалъ въ обороты, человкъ, готовый на все, что вамъ угодно, на какое бы то ни было предпріятіе, лишь бы оно общало какое нибудь новое потрясеніе въ душ. Такая жизнь богаче воспоминаніями, нежели надеждами, она уноситъ мечтанія наши къ прошедшему, вмсто того, чтобъ летть съ ними въ будущее, она льститъ намъ роскошью въ созерцаніи минувшихъ дней, и грозитъ пресыщеніемъ, если обратимся къ грядущимъ: наслажденія юности — дорогой глотокъ, — въ немъ растворился перлъ, долженствовавшій обогатить мужество. Но довольно о Юліиномъ любовник: всего лучше сказать въ его пользу то, что онъ любимъ ею. Прошло полчаса,— прійдетъ ли? Какъ сердце у меня бьется? Ночь свтла и ясна: что могло удержать ее? Слышу походку: ахъ, Юлія, ты ли это въ самомъ дл!
Юлія взяла меня за руку, и пожала ее, молча, я откинулъ ея вуаль, и посмотрлъ ей въ лице у фонаря: она была въ слезахъ.
— О чемъ это, жизнь моя?
— Сестриц попалось послднее письмо ваше ко мн, я уронила его, и…..
— Боже Мой!…. какая неосторожность! но надюсь, это нe бда,— что-жъ сестрица?
— Она….. она говоритъ, чтобъ мн съ вами больше не видаться.
— Она очень милостива. Однако жъ вы ея не не слушаетесь, Юлія?
— Какъ же можно?
— Почему жъ? врно вы ходите со двора, когда захотите?
— И нтъ-съ, я общала не ходить. Сестрица всегда была ко мн снисходительна, и…… объ этомъ!….. она говорила такъ снисходительно, что я не могла не общать ей, и не могу не сдержать общанія, хотя бы сердце у меня разорвалось.
— Не льзя ли этого какъ нибудь уладить? сказалъ я по нкоторомъ молчаніи. Не льзя ли вамъ какъ нибудь видться со мною?….. Юлія, вы меня теперь не оставите?
— Что-жъ мн длать? молвила Юлія простодушно.
— Ангелъ, мой! врно общаніе дано было не по доброй вол, у васъ его вынудили!
— Нтъ, сударь: я общала отъ чистаго сердца.
— Очень благодаренъ.
— Полноте, полноте! Не говорите со мною такъ холодно. Вы….. вы сами согласитесь, что отъ меня было очень нехорошо видаться съ вами, и чмъ бы это кончилось, Богъ знаетъ! — только не на добро мн, и не къ чести моихъ родныхъ. Я прежде никогда объ этомъ хорошенько не думала: дальше да дальше, и наконецъ такъ запуталась, что не смла уже ни назадъ оглянуться, ни впередъ посмотрть, а теперь, какъ сестра порастолковала мн, какихъ я надлала глупостей, я перепугалась, и….. и…… Да что тутъ говорить! — я не могу съ вами видаться.
— По крайней мр я буду встрчать васъ у вашей родственницы, Миссъ***?
— Нтъ, сударь, я дала слово не ходить къ ней никогда безъ сестрицы.
— Чтобъ этой сестриц!… проворчалъ я съ сердцемъ. Такъ вы меня покидаете безъ единаго вздоха, безъ малйшаго усилія?
Юлія заливалась слезами, не отвчая ни слова, сердце у меня смягчилось, совсть заговорила. Не права ли ея сестра? Не себялюбиво ли пренебрегъ я послдствія? Не долгъ ли мой, быть теперь великодушнымъ? Но разв отъ моего великодушія Юлія будетъ счастлива? Разв уже не до того дошло между нами, что сердце ея поддалось невозвратно? Покинуть ее, значитъ предоставить въ жертву горестямъ. Мы шли, не говоря ни слова. До тхъ поръ, я никогда не чувствовалъ, какъ нжно я любилъ эту невинную, прелестную двочку, и отъ того, что я такъ нжно любилъ ее, страсть стала за нее брать верхъ надъ досаднымъ, горькимъ оскорбленіемъ… которое я почувствовалъ прежде за самого себя. Мысли мои смутились, голова закружилась: я не зналъ, что длать. Такъ шли мы нсколько минутъ въ молчаніи. Вдругъ, на углу той улицы, которая вела ее домой, Юлія обернулась, и сказала отрывистымъ голосомъ, — Прощайте, сударь, Богъ съ вами! разстанемся здсь, мн пора…..! — Улица была совершенно пуста, не много фонарей, въ большомъ другъ отъ друга разстояніи, оставляли въ сумрак то мсто, гд мы тогда были. Я не совсмъ могъ разглядть ея лице сквозь ткань, которая нарочно скрывала ея слезы: я обхватилъ ее рукою, поцловалъ въ губки, и сказалъ: — Пусть будетъ такъ, какъ вы считаете для себя лучшимъ! Подите, будьте счастливы, и не думайте обо мн.
Юлія молчала, колебалась, будто хотла что-то сказать, потомъ тихо покачала головкой, и, все молча — голосъ ея, казалось замиралъ въ груди, — опустила вуаль и пошла. Отошедъ нсколько шаговъ, она оглянулась, и когда увидла, что я стою все на томъ же мст и смотрю на нее, твердость начала оставлять ее, она воротилась, положила руку свою въ мою, и сказала тихимъ шепотомъ.
— Вы на меня не сердитесь?….. Не будете меня ненавидть?
— Юлія! до послдняго часа буду обожать тебя. Если я не упрекаю васъ, если не уговариваю оставить ваше намреніе, то это величайшее доказательство истинной, сильной любви моей, однако жъ подите, подите!….. или мн не выдержать такого великодушія.
Юлія была сущій ребенокъ — сердцемъ боле, нежели годами,— и побужденія ея были ребяческія: посл краткаго молчанія и очевиднаго замшательства, она сняла съ своего пальчика простое, но прекрасное кольцо, которымъ я однажды любовался, и сказала застнчиво:
— Если вамъ не противно будетъ принять это….
Я уже ничего не слыхалъ. Клянусь,— сердце во мн растаяло, и слезы градомъ катились по щекамъ моимъ, почти такъ же быстро, какъ по Юліинымъ. Поступокъ ея былъ-такъ простодушенъ, скрывавшееся подъ нимъ чувство такъ трогательно и юно!…..
Я схватилъ кольцо и поцловалъ его. Юлія все медлила, я видлъ, что у ней было на сердц, хотя она не смла говорить. Она также хотла имть что нибудь въ память существовавшей между нами дружбы, но никакъ не соглашалась взять отъ меня цпочку, сколько я ни упрашивалъ: она считала ее слишкомъ дорогою, и единственный подарокъ, который ей поправился, и который она согласилась принять, было кольцо, не стоившее и вполовину подареннаго мн ею. Этотъ мелочной обмнъ и порожденныя имъ нжнйшія, но уже не такъ страстныя, чувствованія, какъ будто утшили Юлію: когда она отъ меня пошла, шаги ея были тверже, и видъ не такъ унылъ. Бдная Юлія!… Я стоялъ на этомъ печальномъ мст, пока послднее мерцаніе твоего свтлаго образа сокрылось отъ глазъ моихъ.
Въ цлой жизни нтъ времени утомительне, вяле и безплодне того, которое слдуетъ за внезапно прерваннымъ эпизодомъ страсти. Любя по прежнему, но лишенное предмета любви, сердце подавляется тягостію собственныхъ, раздирающихъ его чувствованіи. День безъ событій, обременительная безпечность, томная, противная безчувственность, наполняютъ пустоту часовъ, время ползетъ на четверенькахъ передъ вашими глазами, вы видите его неловкія, безобразныя движенія….. а какъ скоро присутствіе времени для насъ ощутительно, прелестей жизни какъ не бывало!
Я ршился путешествовать, назначилъ день отъзда. Если бъ хоть это намреніе удалось мн выполнить!….. Дня за три до того, въ который я предполагалъ оставить Лондонъ, попалась мн на улиц пріятельница моя, Анна, старшая изъ двушекъ, у которыхъ я ворожилъ. Она, разумется, знала о моей любви къ Юліи, и даже способствовала нашимъ свиданіямъ. Теперь я увидлъ, что ей извстна была и наша разлука. Она пришла навстить Юлію: сестра Юліи разсказала ей объ этомъ, и выговаривала за потворство нашей связи. Эта двушка описывала настоящее положеніе Юліи самыми печальными красками. Она проводила цлый день одна, и, по собственнымъ словамъ вдовы, все почти въ слезахъ, такъ, что лице ея утратило и цвтъ и полноту, ея здоровье изнемогало отъ усилія, къ которому она такъ худо была приготовлена недостаточнымъ воспитаніемъ, обогащавшимъ въ ней воображеніе на счетъ разсудка, и не предлагавшимъ ей ни какого пособія. A съ сестрою, при всей благонамренности этой женщины, она не имла ни какого сочувствія: въ ней не находила она помощи, даже рдко и бесдовала съ нею.
Этотъ разсказъ сдлалъ сильный переворотъ въ душ моей. До сихъ поръ я, по крайней мр, утшалъ себя мыслію, что поступки мои были внушены истинною нжностію къ Юліи,— и эта надежда меня подкрпляла. И размышленіе, и благоразуміе, и добродтель, — все исчезло предъ мыслію о ея несчастіи. Я воротился домой, и, въ первомъ порыв, написалъ къ ней страстное, умоляющее письмо: просилъ ее бжать со мною. Вручилъ письмо своему слуг, иностранцу, опытному въ этихъ длахъ, и, въ какомъ-то удушливомъ, лихорадочномъ состояніи, ожидалъ отвта. И дождался: адресъ написанъ былъ Юліинымъ почеркомъ. Я распечаталъ съ восторгомъ: письмо мое,— и не распечатано, на обертк были слдующія слова:
Я общала сестр, возвращать вамъ письма, если вы будете писать ко мн, и держу слово. Нтъ, не смю распечатать,— и не могу сказать вамъ, чего мн стоитъ исполненіе моего намренія. Не воображала я, чтобъ до такой степени невозможно было забыть васъ, чтобъ мн сдлаться такою несчастною. Но хотя не ршаюсь прочесть того, что вы написали, а знаю, что тутъ каждое слово отъ души, и чувствую все, какъ будто читала. Я, гршная, считаю благополучіемъ думать, что вы меня еще не забыли, хотя и скоро забудете. Сдлайте милость, не пишите ко мн больше. Не нужно просить васъ: вы знаете цну спокойствія, котораго я почти совсмъ лишилась. И такъ, сударь, боле ничего отъ Юліи, которая молится за васъ день и ночь, и не перестанетъ думать объ васъ, пока жива.’
Что мн было длать посл такого письма?….. Юлія была такъ откровенна, что каждое слово, которымъ она хотла отклонить меня отъ дальнйшихъ преслдованій, какъ бы налагало необходимую обязанность удержаться. И какъ подтверждалось этими строками то, что мн объ ней сказывали!….. Я дождался вечера, и пошелъ съ своимъ человкомъ въ часть города, гд жила Юліина сестра, повысмотрлъ домъ, и въ первый разъ спросилъ у своего слуги: — Какъ же ты, Лудвигъ, доставилъ письмо?
— Я, сударь, отвчалъ Лудвигъ, прежде пошелъ къ знакомымъ вамъ родственницамъ Миссъ Юліи, въ —ой улиц, и спросилъ, нтъ ли у нихъ чего нибудь отнести къ ихъ кузин. Он догадались, и дали мн узелокъ. Я сунулъ въ него письмо, и вошедши съ малаго подъзда, попросилъ двушку, которая отперла мн дверь, отдать его въ руки Миссъ Юліи. Для врности, далъ я служаночк полъ-гинеи. Миссъ Юлія вышла сама съ отвтомъ.
— А!….. такъ ты ее видлъ?
— Только не въ лице, сударь, оно было закрыто, да она же и минуты меня не продержала.
Въ этомъ разсказ не было слда къ Юліиной комнат, а его-то мн и надобно было открыть. Однако жъ, я понадялся на смтливость моего повреннаго, а немного и на мою собственную. То былъ угловой домъ, огромный, неправильный, въ старинномъ вкус: одной стороною выходилъ онъ въ темный и тсный переулокъ, другою на широкую, многолюдную улицу. Ходя взадъ и впередъ по переулку, я наконецъ увидлъ внезапный свтъ въ окн втораго этажа, и сама Юлія да, она сама! показалась на минуту. Я высмотрлъ ея нжный профиль, проборъ ея волосъ,— и потомъ она опустила занавсъ,— все стало темно и блдно. Такъ, вотъ ея комната!….. По крайней мр, я имлъ причину такъ думать. Какъ попасть туда это еще вопросъ. Веревочныя лстницы существуютъ только въ романахъ: притомъ же полицейскіе!…. сверхъ того, прохожіе!….. Я вспомнилъ о служанк: она оказала за деньги нкоторое снисхожденіе — нельзя ли подкупить ее и на большее? Я позвалъ человка, и веллъ ему попытаться. Подумавъ немного, онъ позвонилъ въ колокольчикъ: счастіе мн благопріятствовало,— вышла таже двка! Я былъ въ нкоторомъ разстояніи, и завернулся въ плащъ. Наконецъ дверь затворилась: Лудвигъ воротился ко мн,— служанка была согласна впустить меня черезъ два часа: тогда можно было видться съ Юліею безопасно. По словамъ Лудвига, служанка не столько льстилась на подкупъ, сколько была тронута горемъ Юліи, которую сестра принуждала, будто бы, отвергать исканія истиннаго любовника. Черезъ два часа сестра ляжетъ спать, все въ дом утихнетъ. Боже мой! какія разнообразныя ощущенія жгли мн грудь, подавленныя угрызенія, даже страхъ!…. Чтобъ не привлечь на себя вниманія, стоя такъ долго на одномъ мст, я на время удалился. Возвращаюсь въ назначенный часъ. Меня впустили. Везд было темно, служанка, сама молоденькая, повела меня вверхъ по узкой лстниц. Мы подошли къ Юліиной двери: сквозь щели и вдоль порога виднъ былъ свтъ, и тутъ, въ первый разъ, я дрожалъ, блднлъ, ноги тряслись подо мною. Необыкновеннымъ усиліемъ духа я побдилъ свои чувства. Что было длать! — Если бъ я вошелъ нечаянно, Юлія, въ своемъ внезапномъ испуг, могла бы разбудить весь домъ, если бъ послать служанку сказать ей, что я пришелъ, ома можетъ быть не захотла бы меня видть. Нтъ! — это одно свиданіе я вымолю! Послднее средство было лучшее, единственное. И такъ я веллъ двушк приготовить молодую госпожу къ моему присутствію. Она вошла, и затворила дверь, я слъ у порога. Подумайте, что я долженъ былъ чувствовать, сидя тамъ и прислушиваясь къ біенію собственнаго сердца! Служанка не выходила, время текло, я услышалъ голосъ Юліи: казалось, страхъ и безнадежность сливались въ его звук. Я не могъ доле ждать, отворилъ потихоньку дверь, и сталъ передъ нею. Огонь тихо и ясно горлъ въ жаровн, одна свча помогала ему освщатъ комнату, въ ней все дышало чистотою, двственностію, которая мгновенно исполнила сердце мое благоговнія. Полочки съ книгами висли на стн, Юліина работа лежала на столъ близъ огня, неподалеку стояла кровать съ блыми простыми занавсами, — во всемъ видна была та спокойная, чистая привлекательность, которою проникнута душа обитательницы. Я все окинулъ однимъ взглядомъ. A сама Юлія, прислонясь къ стулу, закрывала лице руками и рыдала!…. Служанка, блдная, испуганная, не знала, что длать, какъ утшать свою барышню, а тмъ мене уговорить ее!….. Я упалъ къ Юліинымъ ногамъ, хотлъ взять ее за руку, она отскочила съ тихимъ воплемъ.
— Вы!….. сказала она съ горькимъ упрекомъ. Этого я отъ васъ не ожидала. Подите, подите! Что вамъ надобно? Что вы вздумали, въ этотъ часъ,— здсь? — И, произнося послднія слова, она опять закрыла лице руками, но на минуту. Подите! закричала она суровымъ голосомъ. Подите сей часъ, или…..
— Или что-жъ, Юлія? Вы поднимете весь домъ? Пускай! При всхъ,— друзьяхъ и недругахъ,— буду я требовать права видться и говорить съ вами,— въ эту ночь и наедин. Теперь сзывайте всхъ. Клянусь именемъ неукротимой любви,— меня выслушаютъ.
Юлія только помавала рукою, кровь ея взволновалась сильне прежняго.
— Чего вы боитесь? продолжалъ я тихимъ шепотомъ. Я ли это?…. Я, тотъ самый, который, для васъ, по сію пору, отказывалъ себ даже въ покушеніи васъ видть. И теперь, что меня привело сюда?….. Себялюбивое намреніе? Нтъ! — для нашего счастія я пришелъ сюда. Юлія, я думалъ, вы покойны, довольны, забываете меня, и сносилъ свое бдствіе безропотно. Я узналъ, что вамъ тяжко, что вы терзаетесь, живете однимъ прошедшимъ,— и вотъ я здсь! Теперь порицаете ли меня, воображаете ли еще, что этой любви вы имете причину бояться ? Скажите, Юлія!
— Не могу!….. Не могу!….. Здсь! теперь! Подите, умоляю васъ, завтра увидимся.
— Ныншнюю ночь или никогда! — сказалъ я, вставъ и сложивъ руки.
Юлія обернулась, смотря мн въ лице такимъ боязливымъ, испытующимъ и встревоженнымъ взоромъ, что возраставшее во мн мужество отъ него упало, потомъ, обратясь къ служанк, она крпко ухватилась за ея руку, и молвила: ты меня не оставишь!
— Юлія! заслужилъ ли я это? Прійдите въ себя, и будьте ко мн справедливы.
— Не здсь, я вамъ говорю, не здсь! закричала Юлія такъ громко, что я побоялся тревоги въ дом.
— Тсъ, тсъ!….. Хорошо! сказалъ и: такъ сойдите внизъ, врно тамъ, въ гостиной, никого нтъ. Позвольте мни поговорить съ вами нсколько минутъ, и я оставлю васъ довольною, счастливою.
— Хорошо!…. сказала Юлія, задыхаясь, подите, я за вами буду.
— Общаете?
— Да, да, общаю!
— Кончено, я доволенъ.
Я опять сошелъ съ лстницы, и покойно услся на послдней ступени. Не долго ждалъ. Заслоняя свчу рукою, Юлія спустилась потихоньку, и отворила какую-то дверь въ корридор. Мы были въ маленькой комната, служанка, звая, также хотла войти за нами, но я шепнулъ ей, чтобъ она остановилась. Юлія какъ будто не замтила или не боялась этого. Быть можетъ, она чувствовала себя покойною въ этой комнат, гд все напоминало о дневномъ свт и безопасности. Она, казалось, озирала комнатку съ довольнымъ видомъ, и съ лица ея, хотя очень блднаго, исчезло по крайней мр выраженіе страха.
Комната была холодна, и довольно жалкой наружности: Богъ съ нею! Мебель вся въ безпорядк и разбросана, на столахъ соръ, постилка на выворотъ, въ жаровн зола. Но здсь Юлія позволила взять себя за руку, здсь Юлія прижалась къ моей груди: я отиралъ ей слезы поцлуями, и она призналась, что была очень, очень несчастна.
Тутъ, со всмъ могуществомъ, которое даетъ намъ любовь надъ милою, нжнымъ деспотизмомъ, отъ котораго таетъ воля, я описалъ Юліи свои чувства, и умолялъ ее забыть весь міръ другъ для друга. Юлія не измнила добродтели, ея искреннее простодушіе и меня уже почти привело въ себя, какъ вдругъ я услышалъ, что служанка ахнула за дверью,— сердитый голосъ,— дверь отворилась: я увидлъ женщину, въ которой мн не трудно было отгадать Юліину сестру. Что это была за картина! Почтенная госпожа въ своемъ спальномъ чепц, и въ…… Увы! до шутокъ ли въ такой исторіи?…..
Однако жъ, представьте, какъ мелочи сопряжены въ жизни съ великими событіями: вдова сошла внизъ за ключами, которые забыла взять. Трогательное, страстное,— все испорчено связкою ключей! Она пристально посмотрла на меня прежде, нежели удостоила взгляда мою собесдницу, потомъ, подошедъ къ намъ, схватила Юлію за руку довольно невжливо.
— Поди наверхъ, поди! сказала она. A! такъ ты меня обманывала…..A вы, сударь, что вы здсь длаете? Кто вы такіе?
— Милостивая государыня ! прошу приссть, и поговоримъ о дл.
— Вы, сударь, хотите ругаться надо мною, что ли?
— И! какъ это вы могли себ представить?
— Выйдите сейчасъ изъ моего дома, или я пошлю въ полицію.
— И! полноте!
— Какъ! вы думаете, я этого не сдлаю?
Юлія рада была вырваться, и уже ускользнула изъ комнаты.
— Сударыня! сказалъ я: выслушайте меня. Не выйду отсюда до тхъ поръ, пока не отклоню отъ сестрицы вашей всякаго упрека за это свиданіе. Я вошелъ въ домъ безъ ея вдома. Явился вдругъ у ней въ комнат,— вы удивляетесь? — такъ точно, я говорю правду. Я хотлъ говорить съ нею такъ-же, какъ теперь хочу говорить съ вами, и если вы меня не выслушаете, вотъ что я сдлаю: буду ходить въ этотъ домъ,— стерегите, если можете, день и ночь буду ходить въ него, пока Юліи въ немъ не станетъ, пока она сдлается моею. Таковы ли слова человка, достойнаго вашихъ порицаній! Пожалуйте, садитесь и выслушайте меня.
Хозяйка дома машинально опустилась на стулъ. Мы разговаривали боле часа. И я узналъ, что за годъ сватался на Юліи человкъ съ хорошимъ состояніемъ, не старый и одного съ нею званія, что она прежде казалась расположена за него выйти, но съ тхъ поръ, какъ познакомилась со мною, ршительно отвергла вс его предложенія. Сестр очень хотлось, чтобъ она опять съ нимъ сблизилась. Она предоставляла на мой судъ, хорошо-ли отъ меня будетъ упорствовать въ сношеніяхъ, которыя не могутъ кончиться къ Юліиной чести, тмъ боле, что по случаю ихъ отстраняются предложенія, упрочивающія ей судьбу, уваженіе, званіе въ обществ и семейное счастіе. Это меня поразило.
Торговка, какъ обыкновенно въ ея сословіи, была женщина хитрая и довольно наблюдательная. Она тотчасъ воспользовалась произведеннымъ во мн впечатлніемъ: краспорчіе ея воспламенилось, и, наконецъ, ободренная моимъ молчаніемъ и полагаясь на явную страсть мою къ Юліи, очень ясно намкнула, что единственное средство кончить дло приличнымъ и удовлетворительнымъ образомъ — было самому на ней жениться. Если богатому свтскому человку, одаренному чувствительностью, свойственна особенно какая нибудь склонность, такъ это склонность къ подозрнію. Я тотчасъ сталъ подозрвать, что мн разставляютъ сти, что меня хотятъ поймать. Не по согласію ли съ самой Юліей сдлано все это? Не для того ли она такъ скромничала, и вмсти такъ выказывала свою любовь, чтобъ только заманить меня? Я не поддавался этому подозрнію, однако жъ оно почти безъ моего вдома осталось у меня въ сердц. Я столько любилъ Юлію, что если бъ подобное предложеніе явилось немножко естественне или искусне, днемъ, а не ночью, въ обыкновенномъ разговор, а не при поимк меня на самомъ преступленіи, я бы всмъ пожертвовалъ, и врно бы на ней женился, но внезапныя страсти ни кому не внушаютъ уваженія. Вамъ стыдно, вы боитесь имъ поврить, вы видите, что вы уже игралище, если не другихъ, по крайней мръ собственныхъ чувствъ своихъ, и самое сознаніе въ чрезмрности вашей любви возбуждаетъ въ васъ всегдашнее опасеніе, чтобъ она васъ не выдала. Я ничего не отвчалъ на намкъ вдовы, но обхожденіемъ своимъ оставилъ ее въ томъ предположеніи, что онъ можетъ произвести свое дйствіе. Посл дружескаго переговора, я вышелъ изъ дому, Я, съ своей стороны, далъ ей слово не обращаться прямо къ Юліи, а вдова общала, что, съ ея вдома, я буду видать Юлію во всякое время, и даже наедин.
Слдующіе два дня провелъ я въ жаркой борьб съ самимъ собою. Могъ ли я отказаться отъ Юліи, когда любовь горла у меня во всхъ жилахъ? Но могъ ли я лишить ее священнаго, всми уважаемаго званія супруги, которое ей предлагали, для того, чтобъ продолжать свои преслдованія и достигнуть ихъ цли въ ея уничтоженіи? Оставался третій выборъ: послушаться намка ея сестры и ршиться на бракъ. Бракъ съ прелестною, простодушною, любезною двушкою,— въ томъ нтъ ничего непростительнаго, но она не знатнаго рода, но она безъ воспитанія, безъ сочувствія со мною въ единой мысли или привычк! Но быть посмшищемъ минутнаго вожделнія, и домогаться того, въ чемъ я самъ предвидлъ жизнь, исполненную неудовольствій и неравенства, изъ одного обожанія наружныхъ качествъ? Но, но,— словомъ, я какъ будто чувствовалъ, что мн не ршиться самому собою. Я вспомнилъ о своемъ друг, и къ нему прибгнулъ я за совтомъ.
Джонъ Меннерингъ человкъ лтъ сорока пяти, онъ кротокъ нравомъ, опытенъ, милъ въ обращеніи, и руководствуется нравственностью, которая не такъ строга, какъ удобоисполнима. Онъ уже отвелъ меня отъ многихъ глупостей. Я говорилъ съ нимъ долго и свободно. Его совтъ, какъ слдовало ожидать, былъ тотъ же, какъ и прежде,— отказаться отъ Юліи. Я пришелъ домой, разсуждалъ самъ съ собою, слъ писать, начиналъ двадцать писемъ, и разорвалъ ихъ въ бшенств. Я не могъ удержаться, чтобъ не представить себ Юлію въ тоск, въ отчаяніи, и, будто сострадая только объ ней, скорблъ о своемъ собственномъ положеніи. Наконецъ любовь все превозмогла. Я ршился хать ко вдов, просить дозволенія навщать Юлію въ ея дом, и, не общая жениться, по прежнему ухаживать за нею съ тмъ, чтобъ удостовриться, такъ ли согласны мы нравами и расположеніемъ духа, какъ сердцами. Я полагалъ, что эта мра будетъ чрезвычайно благоразумна. Послдствій я тогда не расчитывалъ: зная, какого женщины мягкаго свойства въ молодости, я утшалъ себя мыслію, которою обманулось такъ много мечтателей,— будто могу усовершенствовать ея воспитаніе,— будто, поздивъ съ нею нсколько лтъ по Европ, я такъ же буду въ прав гордиться ея умомъ, какъ теперь восхищаюсь ея наружностію. О, какъ эта сдлка съ чувствами была искусительна! Я ее увижу, буду говорить съ нею, — буду жить въ волшебной атмосфер ея прелестей!…. Пойду, иду!
На другой день, прихожу къ сестр: черные, лукавые ея глаза заблистали отъ моего предложенія.
Все было слажено,— я увидлъ Юлію!….. Какимъ удовольствіемъ сіяло ея личико! Съ какой улыбкою, съ какими слезами бросилась она въ мои объятія! Я былъ доволенъ и счастливъ.
Я ходилъ туда всякой день, и всякой день видлъ Юлію, но, посл перваго свиданія, очарованіе исчезло!…. Я смотрлъ другими глазами. Старшая сестра, торговка въ душ, утшалась мыслію о степени, которую меньшая скоро займетъ въ обществ. Радость вдовушки производила въ Юліи очевидное впечатлніе, и мечты о блеск явно смшивались съ мечтами о любви: что этого естественне? Быть можетъ, любовь преобладала надъ всмъ, но возможно ли, чтобъ въ юномъ и пылкомъ ум свтскія суеты спали непробудно? Однако жъ, не естественно ли, что и во мн проснулось подозрніе, что я сталъ бояться, не обманываютъ ли меня, не завели ли меня въ это умышленно, не искусство ли все это, что прежде казалось мн въ Юліи природою и простодушіемъ?….
Я посмотрлъ ей въ лице, и солнечная, прелестная чистота его меня разуврила. Но черезъ минуту, та же мысль насильно ко мн втснилась. Я припоминалъ вс извстные мн примры неравныхъ браковъ, и везд видлъ одно несчастіе: мн казалось, что всегда высшій бывалъ очевидно обманутъ. Когда два лица стоятъ въ обществ на двухъ различныхъ и отдаленныхъ ступеняхъ, любовь можетъ перелетть это разстояніе изъ одного сердца въ другое, но взаимное довріе не иметъ той силы верженія, и самая отдаленность ихъ положенія препятствуетъ свободному его дйствію, порождая въ насъ подозрнія и увеличивая призраки, пугающіе наше воображеніе. Эта мысль меня убивала. Такъ нечувствительно какой-то холодъ охватилъ обычную пламенность моего обхожденія, и въ замнъ той благословенной беззаботности, вмсто той райской доврчивости, съ которыми любовники должны предаваться восторгу настоящаго и воображать другъ друга средоточіемъ всхъ совершенствъ, я сталъ безпокоенъ и бдителенъ, я разыскивалъ вс побужденія и подкапывался подъ обольстительную поверхность настоящаго. Когда душа моя настроилась на этотъ ладъ, волшебное облако, скрывавшее недостатки, разногласія характеровъ, начало постепенно разсваться: я замтилъ въ Юліи тысячу вещей, которыя заставляли меня призадумываться отъ мысли, что она будетъ моею женою. Докол бракъ не входилъ въ мои соображенія, до тхъ поръ эти недостатки какъ-будто до меня не касались, проходили мимо непримченные, теперь я смотрлъ на нихъ другими глазами. Когда искалъ я въ ней только любви и красоты, я былъ доволенъ, какъ нельзя больше. Теперь я искалъ боле: она должна была содлаться подругою всей жизни, и я боялся…. нтъ, я даже преувеличивалъ причины своего неудовольствія! Простодушная откровенность, неловкость какого нибудь выраженія, забвеніе условныхъ приличій, оскорбляли и сердили меня въ ней боле, нежели въ какой либо другой женщин, одного со мною званія. Стоитъ любви только взяться за умъ, и она скоро останется въ дуракахъ. Я несовстился говорить Юліи обо всхъ мелочахъ, или маленькихъ недостаткахъ въ ея обращеніи, которые мн не нравились, и увидлъ, что она, при всей кротости и осторожности моихъ внушеній, слушала ихъ совсмъ не такъ, какъ я полагалъ себя въ прав ожидать. Она привыкла видть меня въ восхищеніи отъ каждаго ея слова или движенія, и никакъ не ожидала придирокъ и порицаній, ея лице, всегда искреннее, тотчасъ высказало, какъ печалитъ ее такая перемна. Она всегда считала меня неправымъ, несносно взыскательнымъ и несправедливымъ. Сначала она никогда явно не сердилась, только надувала свою прелестную губку, и съ полчаса ни слова не говорила, но постепенно въ моей прекрасной Юліи сталъ проявляться духъ, не совсмъ несвойственный женщин, нешумливый,— духъ огорченія, не то, чтобъ гнва. Я былъ не слишкомъ великодушенъ, говорила она: прежде я никогда не видалъ за нею этихъ недостатковъ, никогда не требовалъ отъ нея этого совершенства, и потомъ она плакала, и это доходило до моего сердца, и я досадовалъ на самого себя до тхъ поръ, пока она опять не улыбнется. Однако жъ, легко было замтить, что, отъ удовольствія въ обществ другъ друга, мы перешли къ принужденности, опасеніе ссоры, стованіе и какая-то скорбь замнили душевный, всеобъемлющій восторгъ, и когда я думалъ о будущемъ, дрожь меня пронимала. Словомъ,— я повторяю еще разъ: очарованіе исчезло!
О, эпоха въ исторіи страстей человческихъ! Сколько томовъ въ этихъ двухъ словахъ, какой горькій невознаградимый обманъ, какое страшное убжденіе въ суетности надеждъ и лживости картинъ воображенія, какой холодный, мрачный переходъ отъ жизни, намъ мечтавшейся, къ жизни, какова она есть! Разъ какъ-то вечеромъ, посл одной изъ обыкновенныхъ нашихъ ссоръ и мировыхъ, Юлія, противъ обыкновеннаго, казалось, перешла изъ одной крайности въ другую. Тутъ были три или четыре ея пріятельницы, родъ собранія, и между прочими, ея двоюродныя сестры, охотницы до ворожбы. Она была душею всего круга. Вмст съ ея веселостію возрастало мое неудовольствіе, мн чудилось, будто она заодно съ ненавистною вдовою, которую такъ и подмывало казать меня (ея милое выраженіе) за сестрина жениха, а это такое положеніе, въ которомъ ни одному разборчивому человку быть не весело! Прибавьте къ тому, что люди скромные и почтительные, пока они въ зависимости, всегда длаютъ вамъ тысячу маленькихъ грубостей, когда возвысятся. Для молодой и любезной женщины, не получившей условнаго воспитанія, всего трудне выдержать опытъ собственнаго неограниченнаго веселья, безъ ущерба привлекательности. Рзвость требуетъ образованія соразмрно съ участіемъ вашимъ къ той особ, которая ей предается, а рзвость въ милой сердцу никогда почти не нравится страстному любовнику. Любовь такое важное, такое разборчивое божество! Словомъ, съ каждымъ мигомъ росло во мн тайное негодованіе. Я измнялся въ лиц отъ бшенства при каждой шутк, которою бдная Юлія перебрасывалась съ своими подругами. Клянусь, я бы кажется прибилъ ее, и безъ укора совсти. Гости ухали: теперь моя очередь. Я сталъ увщевать, Юлія возражала, мы оба вышли изъ себя. Мн казалось тогда, что я совершенно правъ: теперь, увы! виню самъ себя, это сознаніе есть какъ бы нкоторая жертва страшному воспоминанію.
— Вы всегда оскорбляетесь моимъ счастіемъ, сказала Юлія: быть веселою, по вашему, всегда преступленіе. Я не могу сносить этого тиранства: я не жена ваша. Да если бъ и была ею, не стерпла бы!…. Когда я вамъ теперь не нравлюсь, что жъ будетъ посл?
— Но, милая Юлія, вамъ такъ легко избжать тхъ маленькихъ странностей, которыхъ я не люблю. Считайте меня безразсуднымъ: быть можетъ, я таковъ. Для прекрасной души и то уже удовольствіе, чтобъ соображаться съ причудами любимаго человка. Словомъ, я чистосердечно скажу, что если вс мои желанія будутъ встрчать въ васъ такое упорство, мы не можемъ быть счастливы, и….. и…..
— Вижу, прервала Юлія съ необыкновенною запальчивостію, вижу, что вы хотите сказать: я вамъ надола?… вы чувствуете, что я нейду къ вашимъ идеальнымъ понятіямъ?…. Я казалась вамъ совершенною, когда вы назначали меня себ въ жертву, а теперь, какъ вы понадумались, что и съ вашей стороны нужно нкоторое пожертвованіе, вы видите одно это ничтожное пожертвованіе, и за него требуете отъ меня невозможнаго совершенства!
Въ этомъ упрек было столько правды, что онъ задлъ меня за живое. Можетъ быть, со стороны Юліи не совсмъ прилично было его высказать, и безъ сомннія неблагоразумно.
Я поблднлъ отъ гнва.
— Сударыня!…. началъ я съ той вжливостію, которая полна укоризны.
— Сударыня?…..повторила Юлія, внезапно обернувшись: уста ея растворились, глаза сквозь слезы заблистали тревогою, горестію, и негодованіе трепетало во всхъ ея мышцахъ. — Такъ, вотъ до чего дошло?….Прочь! Разстанемся! Конецъ моей любви, когда вижу, что ваша миновала! Будьте вы вдвое богаче, вдвое горде, я не захочу унизиться до того, чтобъ быть обязанною не любви вашей, а снисходительности. Лучше….. лучше……. о Боже!….. лучше я пожертвую собою….. отдамъ вамъ все, нежели приму что нибудь отъ человка, который думаетъ сдлать мн этимъ честь. Разстанемся!
Юлія очевидно приняла употребленное мною слово въ холодномъ, колкомъ значеніи, за насмшку надъ ея званіемъ и за доказательство холодности, но я не сталъ долго думать, за дло ли она разсердилась или нтъ. Ея презрніе къ пожертвованію, которое я почиталъ столь важнымъ, раздосадовало меня, необузданность ея гнва привела въ негодованіе. Я радовался только тому, что сама она предложила мн отъ нея отдлаться. ‘Разстанемся!’ — звенло у меня въ ушахъ, какъ отсрочка казни у осужденнаго. Я всталъ, взялъ спокойно шляпу и не отвчалъ, пока дошелъ до дверей.
— Довольно., Юлія: мы разстанемся навсегда. Завтра вы услышите обо мн въ послдній разъ!
Я вышелъ изъ дому, и будто летлъ по воздуху. Давно ослабвавшая любовь моя къ Юліи, казалось, вдругъ была совершенно подавлена. Прежняя ея нжность воображалась мн притворствомъ, я думалъ только, что избавился отъ живой напасти. Я поздравлялъ себя съ тмъ, что тяжелая цпь была разорвана ею самою, и что я освободился честнымъ образомъ. Я не вспомнилъ тогда,— нтъ! до тхъ самыхъ поръ, пока было уже поздно, я не вспомнилъ объ отчаяніи, запечатлвшемся на ея лиц, когда покойный, тихій голосъ моей ршимости достигъ ея слуха и она увидла, что потеряла меня навсегда. Этотъ образъ встаетъ теперь передо мною, и онъ сведетъ меня въ могилу: ея блдное, окостенвшее лице, моя гордость, гнвъ, все исчезло! все слилось въ одинъ ужасный, дикій, каменный обликъ неблагодарно презрнной любви. Увы! увы! если бъ я только могъ думать, что она такъ глубоко чувствовала!…..Я писалъ къ ней на другой день кротко и умиренно, но этимъ тономъ лишь растравилъ ея рану: я простился съ нею навсегда. Къ сестр ея писалъ я обстоятельне: говорилъ, что характеры наши совершенно несогласны, и что ни которому изъ насъ не льзя было надяться счастія отъ такого союза. Я просилъ ее не уговаривать и не обольщать сестры на замужество за прежняго жениха, если она не могла любить его взаимно. За кого бы она ни вышла, обезпечить ея состояніе будетъ мое дло. Безъ сомннія, въ короткое время кто нибудь сдлается для нея такъ же дорогъ, какъ я самъ воображалъ быть. ‘Тогда, говорилъ я, не останавливайтесь за неравенствомъ состояній: я охотно отдамъ половину своего собственнаго, чтобъ искупить то огорченіе, которое могъ ей причинить.’ Этимъ письмомъ я совершенно успокоилъ свою совсть.
Почти невроятно, въ какое короткое время столпились вс эти происшествія: въ немногихъ недляхъ сосредоточилась для меня вся исторія любви, ея первое таинственное чувство, ея пламенная страсть, размолвка, холодность, разрывъ, прощаніе навки!
Черезъ четыре дня я получилъ письмо отъ Юліиной сестры: ни слова отъ Юліи! Оно было написано съ такою дерзостью, что я боле нежели когда нибудь примирился съ настоящимъ положеніемъ дла, но въ немъ заключалось извстіе, котораго я не могъ равнодушно слышать. Юлія согласилась на предложенія прежняго жениха, и на слдующей недл должна была выйти замужъ. ‘Она проситъ меня сказать вамъ, писала вдова, что тотчасъ поняла ваши намки противъ этого честнаго союза, подъ личиною доброжелательства, которое вы къ ней показываете, она видитъ, что вы все еще присвоиваете себ право быть ея руководителемъ, и что щедрыя ваши предложенія не что иное, какъ снисходительность мнимаго превосходства. Впрочемъ она увряетъ васъ, что счастіе, котораго вы ей желали, для нея уже въ самомъ дл наступило.’
Это незаслуженное и оскорбительное посланіе довершило побду мою надъ всякимъ притаившимся укоромъ или сожалніемъ, и въ негодованіи на Юліину несправедливость, я не видалъ, что это было дйствіе уязвленнаго самолюбія въ сердц, полномъ отчаянія.
Я все еще медлилъ отъздомъ за границу, и спустя нсколько времени, пошелъ обдать вблизи Вестминстера, къ одному изъ самыхъ веселыхъ моихъ знакомцевъ. До сихъ поръ я убгалъ общества: этотъ перерывъ освжилъ во мн охоту къ его удовольствіямъ. Часы быстро летли, я разгулялся, и настоящее показалось мн такъ пріятно, какъ давно не бывало.
Идучи оттуда пшкомъ, я соблазнился прелестію ночи, съ ея морознымъ воздухомъ и свтлыми звздами, своротилъ съ прямой дороги, и машинально побрелъ къ той картин, которая всегда казалась мн чрезвычайно привлекательною въ ночное время, то есть, къ мосту, отдляющему предмстіе отъ средоточія столицы, съ его гордымъ Аббатствомъ и мрачнымъ Сенатомъ! Я ходилъ взадъ и впередъ по мосту, временемъ глядя на темныя воды, отражавшія свтъ изъ едва видныхъ домовъ, и звзды величественнаго неба. Душа моя исполнена была мрачныхъ, неопредленныхъ предчувствіи, ужасъ и скорбь овладли мною безъ видимой причины: за недавнимъ разгуломъ послдовало меланхолическое противодйствіе. Я думалъ о разныхъ неудачахъ въ своей жизни. Исторія съ Юліею составляла главнйшую часть размышленій, образъ ея возникалъ передо мною неодолимо, и съ новыми прелестями. Напрасно хотлъ я прибгнуть къ чувствамъ самодовольствія, обладавшимъ мною за нсколько часовъ, сердце мое смягчилось, и память отказывала въ оскорбительныхъ воспоминаніяхъ: ея любовь, ея невинность, одн неотступно мн представлялись, и я вздыхалъ при мысли, что, можетъ-быть, она уже невозвратно принадлежала другому. Я воротился тмъ же слдомъ, и подходилъ къ концу моста, когда у самаго схода замтилъ толпу, и услышалъ неясный увеличивающійся шумъ. Тайное побужденіе меня торопило. Слышу, что городовой говоритъ съ жаромъ, предполагающимъ увлекательность разсказа.
— Подозрніе родилось во мн, говорилъ онъ, уже и въ то время, когда, проходя здсь, я примтилъ у моста женщину. Вотъ, видите, я и сталъ тамъ похаживать, а немного погодя, подошелъ опять и услышалъ, что молодка вздыхаетъ. Она ко мн обернулась, я испугалъ ее, и никогда не забуду ея лица,— такъ уходило его горе! — а вдь молодая, хорошая!…. Вотъ я и заговорилъ съ ней: молодушка! я говорю: что ты тутъ длаешь въ такую пору? A она говоритъ: ‘Жду лодки, у меня матушка будетъ изъ Ричмонда.’ Только, какъ бы то ни было, я сдуру и поврь. Она съ виду была такая степенная, такая порядочная!…. Ушелъ я, знаете, черезъ минуту (я былъ тутъ недалеко) и слышу, вода такъ тяжело всплеснулась: тутъ уже я все узналъ. Бгу, она разъ показалась изъ воды. Плавать-то я не умю, бью тревогу: вотъ, дали лодку, да ужъ не тутъ-то было!
— Бдная двушка! сказала старая торговка: ужъ врно ей поперечили въ любви.
— Что такое? спросилъ я, мшаясь въ толпу.
— Да вотъ, сударь, молодая женщина утопилась.
— Гд?…. Тла не видно!
— Его взяли въ караульню, и лекаря пытаются оживить.
Ужасная мысль пробжала въ ум моемъ! Какъ ни казалась она неосновательна и невроятна, я чувствовалъ въ себ необходимость подтвердить или удалить ее. Я пошелъ въ караульню, растолкалъ народъ, подошелъ къ тлу. Боже!…. Это поблвшее лице, распущенныя мокрые волосы, отекшіе члены, и вся эта двственная красота подъ грубымъ, полунаброшеннымъ покровомъ!…. И тутъ же безчувственные лекаря!…. И Богъ знаетъ, что за женскія лица!….Какая картина! какой смертный одръ! Юлія, Юлія!…..Ты отмщена!
И такъ ее-то я видлъ передъ собою, ее, жертву, самогубительницу!…. Скоре, прочь отъ страшнаго воспоминанія! Пишу собственный приговоръ, напечатаю собственное проклятіе. При тл нашли письмо: оно измокло, однако жъ я могъ разобрать его. Оно ко мн, вотъ его содержаніе:
‘Теперь врю, что я очень заслуживала ваши упреки. Пишу спокойно, и съ твердою ршимостію не жить, вижу, до какой степени я не умла цнить любви, которую вы нкогда ко мн питали. Однако жъ я васъ всегда любила, ни когда не говорила вамъ, сколько, и ни когда не могу сказать! Но когда вы стали, казалось, такъ много думать о своемъ, какъ бы это сказать? — о своемъ снисхожденіи на бракъ со мною, можетъ-быть и на любовь ко мн, меня довело это до бшенства, и хотя бы я отдала вселенную за то, чтобъ вамъ нравиться, я не могла снести перемны въ вашемъ обращеніи съ тхъ поръ, какъ вы стали видаться со мною каждый день, и думать обо мн, какъ должно о жен. Знаю, что отъ этого казалась я упряма, сердита, нелюбезна, но что жъ, когда я не могла иначе! И вы перестали любить меня: я это чувствовала, и до смерти хотла освободить васъ отъ связи, въ которой вы раскаявались. Наступила для меня такая минута, и мы разстались. Потомъ вы ко мн писали: сестра показала мн въ вашемъ письм то, чего вы, можетъ-быть, и не думали, но въ самомъ дл, меня поразила одна та мысль, что я потеряла васъ навсегда, и что вы меня презираете. Тутъ самолюбіе во мн пробудилось: я знала, что вы меня еще любите, и думала отмстить вамъ замужествомъ съ другимъ. Но когда пришлось видаться съ другимъ, дарить его улыбкою, и чувствовать приближеніе того дня, и думать, что вы всмъ для меня были, и что цлую жизнь должна я проводить съ непріятнымъ мн человкомъ, извдавъ прежде полную, совершенную любовь тогда я увидла, что слишкомъ понадялась на свои силы, и что не выдержать мн доле своей твердости. Ничего не останется для меня въ жизни, тоска моя нестерпима, и я наконецъ готова умереть. Но не думайте, чтобъ я только была бдная, убитая любовью двочка. Вы меня покинули, и я виню себя, но не могу снести того презрнія, которое бы вы ко мн питали, если бъ я вышла замужъ. Заставлю васъ помнить обо мн вчно, жалть меня, простить мн, любить меня боле, чмъ когда нибудь любили. Вотъ, какъ отмщу за себя! Юлія‘.
И въ этомъ дикомъ бореніи чувствъ,— женской гордости съ нжностію, прощенія съ местію, высокихъ думъ съ ложными началами, съ этимъ обреченіемъ на смерть изъ одной надежды быть незабвенною, оплаканною, съ этой тревогою въ сердц сошла ты въ свою влажную могилу!….
Что происходило въ груди твоей въ эти краткія, ужасныя минуты, когда ты стояла надъ мрачными водами, колебалась, медлила, страшилась,— и однакожъ полна была ршимости!…. Въ это время я былъ близъ тебя, и ничего не зналъ! съ тобою,— и не спасъ тебя! О, горько было отмщеніе, и нтъ конца воспоминанію. Съ тхъ поръ чуждаюсь сердечныхъ связей: я одинъ на земли!