Моимъ дтямъ.
Повсть (*).
Глава І.
Наша фамилія.
Глава II.
Деревня Романова.
Глава III.
Дальнйшія приключенія Сергя и Марьи.
Глава IV.
Никола въ Новой слобод.
Глава V.
Миръ и бунт.
П.—ъ.
——
Моим детям, Подшивалов Василий Сергеевич, Год: 1814
Время на прочтение: 8 минут(ы)
(*) Сіе сочиненіе доставлено къ намъ при слдующемъ замчаніи: ‘Оно писано однимъ извстнымъ нашимъ Литтераторомъ Г. П….., за нсколько недль до смерти, въ самой жестокой болзни. Та же острота, которая всегда его отличала, видна и въ семъ отрывк, къ сожалнію недокончанномъ. Подлинникъ, писанный рукою Автора, принадлежитъ вдов покойнаго …. вичъ.’
Начало фамиліи нашей теряется во мрак временъ, думаю однакожъ, что и мы, подобно другимъ людямъ, произошли отъ Адама, а что дйствительно Рускіе, безъ всякой примси со стороны Кипчатской, или Золотой орды, въ томъ свидтельствуютъ русые волосы, общіе всмъ однофамильцамъ нашимъ. Не углубляясь въ происхожденіе Рускихъ отъ Троянъ, Скиовъ, Диковъ, Мидянъ и проч. и проч., что не принадлежитъ къ фамиліи нашей, довольно сказать, что былъ шутливой крестьянинъ (это мой ддушка), котораго сосди за остроту, можетъ быть съ излишествомъ иногда разточаемую, прозвали моимъ именемъ. Такъ по крайней мр покойная мать мн пересказывала, но я съ своей стороны имю причины думать, что фамилія наша гораздо древне…..
Я и самъ, прозжая чрезъ Клинъ, собственными глазами видлъ многихъ однофамильцевъ нашихъ, хотя родствомъ съ ними никакъ счесться не могъ, но пожертвованія, дланныя въ пользу милиціи въ послднюю войну съ Французами, открыли въ Твери и Орл еще боле зажиточныхъ однофамильныхъ съ нами купцовъ, изъ коихъ одинъ и головою въ Орл. Наконецъ неподалеку отъ Петербурга есть цлая деревня нашего имени. И такъ, вотъ сколько причинъ древности нашей фамиліи врить, и вамъ, дти мои! оною гордиться.
Какъ я ее помню, бывъ тамъ въ младенчеств и потомъ для сладкихъ воспоминаній въ юношескихъ лтахъ. Она принадлежитъ къ селу Турбичеву, верстахъ въ 60 отъ Москвы, и положеніе иметъ романтическое. Впереди кустарникъ, куда я ходилъ иногда за грибами, позади болото и верстахъ въ двухъ небольшой пруд, изъ котораго довольствуются водою скотъ и люди.
У крестьянина Василья были три сына: Мартынъ, Илья и Сергй. Мартынъ, какъ старшій, наслдовавъ посл отца домоводство, прилжно пахалъ землю, разводилъ пчелъ, далъ ихъ соты и яблоки. У него также были три сына: Игнатій, Егоръ и Иванъ, но по тогдашнему ихъ малолтству, въ домашнемъ быту больше всего помогалъ ему братъ Илья, человкъ равномрно женатый. Сергй, младшій изъ всхъ, занимался работою, которая была полегче, между тмъ он росъ и выросъ румянъ и пригожъ.
Крестьяне и крестьянки сосдней деревни Малышной — и ее помню я живо, какъ бывало пекъ тамъ, на крутомъ берегу ручья, при подошв стараго дуба, большую Дмитровскую рпу, какъ любовался на противоположномъ берегу деревьями Селивановымъ и Моговиловымъ, а позади Есминымъ, чуть видномъ на высокой гор, съ которой поспвающій хлб волновался — и такъ, крестьяне и крестьянки Малышескіе были прихожане къ Typбичевской же церкви. Марья, прекрасная молодая двушка, дочь Ивана Заблина, увидла тамъ пригожаго Сергя, Сергй увидлъ прекрасную Марью, и оба воспылали другъ къ другу первою, неугасаемою любовію. Съ какимъ нетерпніемъ дожидались они Воскресенья, или праздника, чтобы опять увидться. Какъ выискивали случаи видться чаще на лугу, въ кустарникахъ, на снокос. Наконецъ (говоря высокимъ слогомъ), они объяснились, и какъ со стороны обихъ фамилій никакого препятствія не было, то и поклялись предъ олтаремъ Господнимъ вчно любить друг друга…
О любовь! сколько горести твои мучительны, сколько удовольствія сладки! Сергй утопалъ въ мор блаженствъ, Марья отвтствовала его восторгамъ. Но когда щастіе человческое бываетъ продолжительно? Уже шумятъ издалека врановы крылья грозной тучи, уже приближается она, уже виситъ надъ головами щастливцовъ. Объявленъ рекрутской набор. Старики дутъ къ чудотворному Образу Спаса Цлителя на Ведерницы молить Его объ отвращеніи громоваго удара отъ ихъ семейств. Молодежь разступается. Одни себя увчатъ, другіе кроются по лсамъ. Сергй также скрылся. Первой жаръ любви, слезы, ласки и убжденія Марьи увлекли его. Кто не подверженъ слабости! Между тмъ изъ Борисо-Грбскаго монастыря, къ которому приписана была Турбичевская волость, прізжаетъ для набора ужасный служка. Старшіе братьи ищутъ Сергя, находятъ его, кидаются предъ нимъ на колни. Мартынъ, котораго уважалъ онъ, какъ отца, и котораго горячо любилъ (Иванъ былъ тутъ же), всхлипывая говорить ему, ‘братецъ, помилуй! Жеребій палъ на нашу семью. Ты знаешь, какъ давно мы женаты, и сколько у насъ дтей! не дай въ конецъ разориться!’ Сергй взглядываетъ на Марью, Марья стоитъ сложа руки, намъ окаменлая. Слезы прошибаютъ его. Онъ обращается къ братьямъ и любимцу Мартыну, долго молчитъ, блднетъ, наконецъ твердымъ голосомъ произноситъ: ‘иду! ‘ — И вотъ Сергй рекрутъ.
Я для того такъ ими занимаюсь, что Сергй и Марья были въ послдствіи отецъ и мать мои. Съ какою бывало жадностію, дти! слушалъ я повствованіе вашей бабушки, неоднократно повторяемое! съ какою горестію мысленно странствовалъ съ нею, какъ съ, матерью, по чужимъ сторонамъ, по краямъ незнаемымъ!
‘Другъ, ты мой, я отъ тебя не отстану!« сказала Марья Сергю, когда началъ сдть туманъ, ихъ окружавшій. Произнесла и сдержала слово. Они отправлены въ Москву, а оттуда въ новый корпусъ, который тогда это было въ царствованіе блаженной памяти Императрицы Елисаветы Петровны — противъ Прусаковъ набирался. Фельдмаршалъ, Графъ Ферморъ, командовалъ Россійскимъ войскомъ, но онъ имлъ дло съ опытнымъ, искуснымъ полководцемъ — извстнымъ едоромъ едоровичемъ. Имя больше людей, Графъ Ферморъ ршился окружить Прусскую армію, а едор едоровичь въ это время, когда наши вытягивали полукругомъ, ударилъ на лвое наше крыло, гд новый корпусъ находился, и давай колотъ и рубить.— Марья не упомнитъ мста, при которомъ происходило это побоище, да и я не намренъ справляться о немъ съ Исторіею, ибо не военные подвиги Графа Фермора описываю, а приключенія Сергя и Марьи.
Ну! новой корпусъ разбитъ, такъ что немного изъ него уцлло, хотя и говорятъ, что онъ изъ 10 тысячъ человкъ былъ составленъ. Остатки размщены по другимъ полкамъ, а тяжело раненые — разумется, когда не умирали, а выздоравливали — разосланы по гарнизонамъ. И Сергй, какъ раненой, отправленъ въ Казань. Марья съ нимъ.
Не стану разсказывать, какъ они плыли по Волг, какъ бурлаки умышляли на жизнь Сергеву, дабы овладть прекрасною Марьей, и какъ ихъ — подъ самою Казанью — чуть было волной не захлестнуло. Словомъ: они прибыли въ Казань благополучно.
Служба гарнизонная извстна. Сергй служилъ и — тужилъ, потому что длать было не чего. Онъ задумалъ объ отставк, но не смлъ открыться въ томъ Командиру. Марья, участница всхъ его тайнъ, была уже столько смтлива, чтобъ поднести лекарю кусокъ холстины, и чрезъ то поручить отъ него свидтельство о мнимо-неизлчимыхъ болзняхъ Сергя. И такъ, вотъ онъ — опять на свобод.
Изъ путешествія ихъ отъ Казани до Москвы слабая память моя удержала только то, что они хали на одной лошадк, и много потерпли дорожнаго горя. Наконецъ они прибыли въ Москву блокаменну съ золотыми маковками.
Здсь надлежало ршишься, намъ жить да быть, да добра наживать, ибо на родину хать посл службы Царской казалось имъ уже стыдно. Думать надобно, что у Сергя голова была романическая (и его помню, рост средній, станъ прямой и крпкой, волосы русые, лобъ открытой, глаза сро-голубые, цвтъ свжій,) ибо первая мысль ему пришла извозничать. Сколько разныхъ сдоковъ, сколько разныхъ разсказовъ! сколько новыхъ домовъ, улиц и лицъ! Признаюсь, что и я, во время пшеходства, нсколько лтъ занимался тмъ, чтобъ смотрть въ глаза прохожимъ, и изъ тлодвиженій ихъ угадывать, каковъ кто, куда спшитъ, чмъ занятъ. Но посл того, какъ он везъ опальное имніе и съ нимъ попалъ въ полицію, откуда его Марья выручила, пробудилась въ немъ прежняя любовь къ природ и ея произведеніямъ. Сергй снялъ огородъ. Продажа зелени и овощу съ избыткомъ наградила труды его.
Тутъ я родился, въ деревянномъ дом Секретаря Ключарева, у котораго отецъ мой нанималъ вышеупомянутый огородъ, а это случилось 2 го Марта 1765 года на солнечномъ восход, какъ мн посл мать пересказывала. У отца и матери было насъ осьмеро, четыре сына, Григорій, Левъ, Имярекъ, я, и четыре, дочери: Имярекъ именемъ {Это значитъ, что, я имена запамятовалъ.}, Елисавета и Аграфена. Я былъ предпослдній, и одинъ остался на свт, а безъ того не было бы Исторіографа нашей славной фамиліи,
Есть люди, которые утверждаютъ, что со втораго, или третьяго года жизни своей всхъ и все уже помнятъ. Я, къ стыду моему, признаться долженъ, что въ то время память моя спала еще глубокимъ сномъ, и того даже не упомнитъ, какъ глаза мои закрылись — отъ золотухи, или чего другаго, не знаю. Около полутора года слпотствовалъ я, какъ вдругъ сестра Елисавета радостно воскликнула: ‘маминька! Ясинька проглянулъ!’ Съ тхъ поръ и гляжу я, а ежели бы навсегда слпымъ остался, то многаго не увидлъ бы на свт!
Съ шестаго года началъ помнить я чебя, да и то болзненнымъ образомъ. Отецъ мой произведеніе огорода своего важивалъ для продажи на Моховую. Однажды вздумалось ему, по укладк зелени, посадить и меня въ теленку, которую он самъ возилъ. У Тверскихъ воротъ пошелъ дождь, отецъ прикрылъ меня рогожкой. Но на Моховой дождь усилился, пробилъ насквозь рогожку, и меня соннаго до костей, и я начал плакать. ‘Экой братецъ ты какой!’ напустили другіе огородники: ‘вдь убьешь малаго!’ и батюшка, не продавши ничего, воротился домой,— гд еще ему отъ матушки досталось.
Что я былъ баловень у отца съ матерью, то можно заключить изъ моего наряда, въ какомъ я хаживалъ по праздникамъ и Воскресеньямъ. На мн бывалъ тогда китайчатой озямъ, бархатной камзолъ съ золотымъ позументомъ, на площади купленной, и на голов корабликъ съ шерстянымъ вязенымъ околышемъ. Къ томужъ, какъ ни свято мои родители наблюдали посты, меня однако не строго къ нимъ придерживали, и я, даже до обдни, въ Рождество Христово могъ выпросить у матушки мяса.
Отецъ мой поразжился, и вздумалъ купить свой домишка, что и дйствительно исполнилъ. Домъ нашъ находился позади Вязковъ, на ямскихъ концахъ, предпослдній къ полю, и при немъ былъ постоялый дворъ съ большимъ огородомъ, который оканчивался длиннымъ прудомъ. Какъ мн жаль было разставаться съ домомъ Ключарева, котораго сынъ Алексй, мои крестный батюшка, часто лакомилъ меня, а однажды объ Масляниц, въ прощальное Воскресенье, когда я и матушка принесли ему большой круглой пряникъ, да кусокъ мыла, подарилъ мн шелковой кошелечекъ, къ которомъ лежали два серебряные гривенника. Новое торжество, какая радость! у меня никогда еще въ рукахъ денегъ не бывало.
На новосельи познакомился я съ Жереховымъ, коего отецъ слылъ важнымъ человкомъ въ околодк, ибо имлъ домъ, обитый тесомъ и выкрашенный зеленою краскою пополамъ съ блой. Притомъ же онъ былъ Сержантъ, и щетчикъ при Монетномъ дворъ. Его-то сынъ, который, годами двумя былъ меня старше, преподалъ мн первые уроки, какъ играть въ кляпы и бабки. Но кляпы скоро мн надоли, ибо я всегда, почти даже и въ грязь осенью, долженъ былъ извстное разстояніе проскакать на одной ног, при чемъ сзади многіе голоса кричали: ‘а кисель, кисель! ноги подълъ.’ Отъ того у меня не рдко бывали цыпки. — Въ бабки онъ меня также обыгрывалъ, и я часто, чтобъ намнять бабокъ, тихонько бралъ у бабушки изъ залавки свжія яйца..’. (Виноватъ! и позабылъ объ ней. Ее звали Степанидой, отечества не упомню, она была мать моей матери, любила меня безъ памяти, и жила боле осьмидесяти лтъ.) Но въ бабки я со временемъ сдлался такой мастеръ играть, что когда идешь бывало по Арбату, то со всхъ сторон кричатъ: ‘лихой, лихой идетъ!’
Съ Жереховымъ странствовали мы по Ямскому полю (гд теперь острогъ), чтобы рвать щавель, а особливо столбцы, также и дягель, кои облупливая, съ удовольствіемъ ли. Съ тмъ же намреніемъ, перешедъ дорогу и пустясь въ противную сторону, мы дошли было разъ до Лазарева кладбища, какъ на берегу пруда увидли нагую женщину, которая разчесывала себ длинные черные волосы. Оба обмерли, оба вскричали: русалка! русалка! и безъ чувствъ пустились бжать къ М—ой застав.
Съ Жереховымъ же однажды забрались мы въ чужой садъ. Онъ усплъ набить яблоками карманы, а я только, что два, или три сорвалъ какъ увидлъ насъ сторожъ. Жереховъ ушелъ. Я какъ куръ во щи. Безчеловчный сторожъ выскъ меня свжею крапивой. И теперь больно, какъ вспомнишь! Сколько на свт грабителей и воровъ, которые и не яблоки крадутъ, и ихъ не скутъ свжею крапивой!!
Шесть лтъ минуло, и меня отвели къ Казанской въ Сущов къ курносому дьячку учиться грамот. Грамота мн далась, и я ужь бгло читалъ под титлами: Азъ Ангелъ Ангельскій, Архангелъ Архангельскій, буки Богъ, Божество, Богородица, блаженъ, благословенъ и проч., какъ наступила страшная эпоха.
Ахъ! два вдругъ, и какіежъ два ужасные бича для рода человческаго! узы родства, узы крови сами по себ разторгнуты, съ другой стороны невольно течетъ кровь черными рками. стонетъ въ домахъ и по стогнамъ умирающій, вопіетъ громогласно пьяно-неистовый, или привиднія, или страшилища, смерть осклабляется, видя везд и во множеств жертвы, ей угодныя. Рушился порядокъ, хаосъ владычествуетъ. И блдныя, и рдяныя лица равно прахъ земной лобызаютъ. Небо безпрерывно плачетъ.
Я самъ видлъ — и волосы подымались дыбомъ — какъ фурманщики въ маскахъ и вощаныхъ плащахъ, — воплощенные діаволы, — длинными крючьями таскали трупы изъ выморочныхъ домовъ, другіе подымали на улиц, клали на телегу и везли за городъ, а не къ церквамъ, гд оные прежде похоронялись, и гд уже запрещено было хоронить ихъ. У кого рука въ колес, у кого нога, у кого голова черезъ край виситъ, и обезображенная безобразно мотается. Человкъ по двадцати разомъ взваливали на телегу.
Я самъ слышалъ — и кровь леденла въ жилахъ — ‘батюшки, ржутъ!’ Голосъ часъ отчасу слаблъ, на другой день въ самомъ дл зарзаннаго находили. Слышалъ, какъ всюду, били въ набатъ, и взволновавшаяся чернь за 30 верстъ отъ Москвы и кругомъ ея бжала съ яростію, и въ ночное время била дубинами въ ставни, крича: ‘постойте за домъ Божій, постойте за Мать Пресвятую Богородицу!’
Это было начало мора и бунта, и въ это-то время меня отпустили, меня увезли въ деревню. Не помогало ношенье чесноку въ карманахъ, ни куренье можжевельникомъ и прыганье черезъ огонь. Моръ разлился, какъ быстрое пламя, гонимое вихремъ. Отецъ мой заразился — я это посл услышалъ — сначала показались на тл прыщики съ острыми головками, позеленли, почернли: отецъ мой умеръ. У матушки открылась рана, гноилась долго прорвалась и затянулась, матушка выздоровла. Напротивъ, бабушка и сестра Елисавета не устояли. Самая Аграфена зачахла, она черезъ годъ за ними послдовала. И вотъ — мы одни съ матерью!..
Причиной мора была шерсть, привезенная изъ Константинополя на суконную фабрику у Каменнаго моста…..
[Подшивалов В.С.] Моим детям: Повесть / П.-ъ // Вестн. Европы. — 1814. — Ч.74, N 5. — С.3-17.