Странствующая труппа, Лейкин Николай Александрович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 254 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. А. Лейкинъ.

СТРАНСТВУЮЩАЯ ТРУППА

РОМАНЪ
ВЪ 2-ХЪ ЧАСТЯХЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типо-Литогр. Р. Голике. Спасская ул., домъ No 17.

1891.

СТРАНСТВУЮЩАЯ ТРУППА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Актеръ Котомцевъ, рослый брюнетъ съ гладкобритымъ лицомъ, вошелъ въ номеръ провинціальной гостинницы и, сердито швырнувъ свою складную порыжлую шляпу на диванъ, сталъ снимать съ себя пальто.

— Чего ты швыряешь-то? огрызнулась на него жена, худая молодая еще женщина, разглаживавшая на стол маленькимъ утюгомъ шелковую юбку.

— А съ того, что, кажется, мы въ такое мсто захали, что хуже Алеутскихъ острововъ, отвчалъ Котомцевъ, очутившійся въ черной фрачной пар.— Это даже и не городъ, а посадъ.

— У головы былъ?

— Былъ и у головы, былъ и у полицейскаго надзирателя или пристава, что ли,— это дв единственныя власти, управляющія посадомъ.

— Ну, и что же?

— Голова срый мужикъ, хоть и одтъ въ крахмальную сорочку съ стоячими воротничками, полицейскій надзиратель истуканъ какой-то.

— Ну, и что же они теб сказали?

— Голова, спасибо ему, поставилъ графинъ водки, выставилъ кусокъ икры, селедку, сыру и мятные пряники къ чаю, а надзиратель или приставъ и того не сдлалъ, а только спросилъ: ‘паспорты-то у васъ въ порядк ли?’

— Насчетъ театра-то что? Насчетъ театральной залы? допытывалась жена.

— Да нтъ здсь, оказывается, никакого театра, и никакой театральной залы нтъ.

— Зачмъ же мы сюда захали?

— Да Сусловъ навралъ, что въ семьдесятъ девятомъ году онъ, будто бы, здсь концертами съ живыми картинами хорошіе сборы бралъ. Но говорятъ, что здсь вообще лтъ восемь уже никакихъ представленій не было. Восемь лтъ тому назадъ, говорятъ, прізжалъ какой-то циркъ, но давалъ свои представленія въ парусинной палатк, разбитой на площади.

— Такъ гд же мы-то будемъ давать спектакли?

Котомцевъ только развелъ руками.

— Все-таки вдь клубъ есть и наврное при немъ зала? допытывалась жена.

— Здсь, матушка, такое мсто, что и слово-то клубъ не всякій выговоритъ. Какой тутъ клубъ Ничего нтъ.

— Ну, ратуша… Въ ратуш и должно быть зало.

— Есть. Но голова говоритъ: ‘Какъ бы Богъ на насъ не прогнвался, если мы его подъ театръ пустимъ’. Вотъ какія понятія! Впрочемъ, полицейскій надзиратель общался его уговорить. А и уговоритъ, такъ какъ мы будемъ играть? Нтъ ни занавса, ни декорацій.

— Какъ же ты такъ опрометчиво привезъ насъ сюда?

— Сусловъ… Ему поврилъ. Теперь ежели узжать отсюда въ Быстринскъ — съ чмъ мы подемъ? У меня денегъ всего только рубль тридцать копекъ, и заложить нечего.

— Такъ что же мы будемъ длать?

— И ума не приложу. Попробовать разв дать музыкально-литературный вечеръ въ ратуш, если надзиратель выхлопочетъ намъ зало?

— Послушай… Есть же здсь какіе-нибудь актеры-любители… Ты бы къ нимъ обратился. Вдь гд же нибудь они даютъ свои спектакли. Не можетъ быть, чтобъ городъ былъ безъ любителей.

— Понимаешь ты, что это не городъ.

— И все равно, актеры-любители должны быть. Ты не спрашивалъ про любителей?

— Да я, матушка, такъ обезкураженъ, что…

— А водку у головы, однако, и обезкураженный пилъ.

— Ну, попреки… Только этого недоставало.

Вошелъ Сусловъ — худенькій, корявенькій лтъ сорока мужчина въ замасленномъ пиджак и отрепанныхъ срыхъ брюкахъ. Онъ держалъ что-то въ кулак, потряхивалъ имъ и говорилъ:

— Ворон гд-то Богъ послалъ кусочекъ сыру. Два съ четвертью сейчасъ съ одного купца въ трактир на билліард выигралъ.

— Ты что жъ мн навралъ, что здсь какіе-то сборы бралъ! крикнулъ ему Котомцевъ.— Здсь нтъ ни театра, ни театральной залы, ни декорацій…

— Вздоръ! Есть, есть. Все есть. Мы въ мыловаренномъ завод тогда играли. Тамъ и декораціи были, и занавсъ, отвчалъ Сусловъ.— Нтъ, ты вообрази, комику Богъ два рубля съ четвертакомъ послалъ. Ежели такъ каждый день пойдетъ дло, то и умирать не надо.

— Въ мыловаренномъ завод?

— Да, въ мыловаренномъ завод. Тамъ когда-то былъ мыловаренный заводъ.

— А гд этотъ мыловаренный заводъ?

— А это за городомъ будетъ. Недалеко, но все-таки версты полторы… Тамъ и декораціи, тамъ и… Занавсъ мы, впрочемъ, тогда изъ мебельнаго ситцу длали.

— Хватайся, Анатолій, скорй хоть за мыловаренный заводъ, сказала Котомцеву жена.— Създи. Посмотри…

— Да вдь этотъ мыловаренный заводъ былъ въ семьдесятъ девятомъ году, а существуетъ ли онъ теперь? Можетъ быть, давно ужъ развалился или сгорлъ, сказалъ Котомцевъ.

— Существуетъ, существуетъ. Въ немъ еще на Пасх любители играли, отвчалъ Сусловъ.

— Вотъ видишь, и любители есть! подхватила жена Котомцева.— Сусловъ-то лучше тебя. Онъ все узналъ.

— Да какъ же не узнать-то! Я сейчасъ съ однимъ любителемъ въ трактир водку пилъ. Здшній нотаріусъ. Онъ даже просилъ меня, не будетъ ли ему какой-нибудь рольки, ежели мы спектакли ставить начнемъ.

— Видишь, видишь. А ты говоришь, что нтъ любителей. Чмъ бы, вотъ, у головы водку пить, ты бы лучше въ трактир ознакомился съ здшними жителями, заговорила жена Котомцева.

— Ахъ ты, Господи! воздлъ руки кверху Котомцевъ.— Да не съ тобой ли мы вмст ршили, что надо прежде всего къ голов итти съ визитомъ!

— Тутъ, оказывается, и любительница есть. Самая ярая любительница. Жена лсничаго, разсказывалъ Сусловъ.— Она-то на Пасх и устраивала спектакль. Поетъ даже… Съ голосомъ… Отличный рояль у ней есть, фисгармоника есть. Мужъ ея, лсничій, скрипачъ. Это мн все разсказывали нотаріусъ и тотъ купецъ, у котораго я два съ четвертью на билліард выигралъ.

— Ну, скажите на милость, а Анатолій вернулся отъ головы и разсказываетъ мн, что здсь нтъ любителей! всплескивала руками Котоицева.

— Все есть. Піанистъ даже есть, который можетъ играть въ антрактахъ спектакля. Онъ здсь часовыхъ длъ мастеръ и настройщикъ, а также и на вечеринки играть танцы ходитъ съ своимъ піанино…

— Позжай сейчасъ, Анатолій, съ Сусловымъ и осмотрите мыловаренный заводъ.

— Душечка, вдь мыловаренный заводъ за городомъ… Въ немъ хорошо лтомъ играть. Сусловъ ставилъ тамъ живыя картины тоже лтомъ, жена лсничаго давала спектакль на Пасх, стало-быть весной, но кого понесетъ въ спектакль за городъ глубокой осенью или зимой! говорилъ Котомцевъ.

— Однако, надо же гд-нибудь играть, ежели другого мста нтъ.

— А можетъ быть, полицейскій надзиратель выхлопочетъ намъ у головы залу въ ратуш. Тогда мы возьмемъ декораціи изъ мыловареннаго завода и будемъ играть въ ратуш. По моему, ужъ ежели хать сейчасъ, то хать знакомиться съ лсничихой и съ ней переговорить о спектакляхъ. демъ, Сусловъ!

— Позволь… Какъ же я поду къ лсничих, ежели у меня другихъ брюкъ, кром этихъ, нтъ, отвчалъ Сусловъ.

— Да у тебя брюки вовсе не такъ плохи.

— Ну, все-таки… У меня, видишь, есть брюки черные подъ фракъ, я ихъ купилъ у Десятникова, но они мн длинны и ихъ надо обрзать… А эти…

— Брось… Ей-ей, можно и въ этихъ брюкахъ…

— Однако, вотъ ты во фрак… Приличнымъ манеромъ…

— Я сейчасъ къ властямъ ходилъ съ визитомъ. Полно теб… Пойдемъ.

— Сними фракъ и однься въ пиджакъ, тогда я пойду…

— Ахъ, какой несносный человкъ! Ну, хороню.

Котомцевъ отправился за занавску переодваться.

II.

Спросивъ въ трактир, гд живетъ лсничій, Котомцевъ и Сусловъ отправились къ нему на квартиру. Лсничій жилъ совсмъ на краю посада въ незамощенной еще улиц, въ собственномъ небольшомъ вновь отстроенномъ деревянномъ домик съ мезониномъ. Окрашенный въ желтую краску съ зелными ставнями, домикъ глядлъ опрятно и привтливо. Около него, вмсто тротуара, были сдланы новые деревянные мостки. Впрочемъ, дабы дойти до дома лсничаго, Котомцеву и Суслову пришлось шагать по изумительной грязи. Стояла осень. Былъ октябрь на двор. Вскор они остановились передъ подъздомъ, выходящимъ на улицу, на мдной дверной доск котораго была выгравирована надпись ‘Вадимъ Семеновичъ Гусинъ’, и позвонились въ колокольчикъ. Имъ отворила горничная.

— Дома баринъ? спросилъ Котомцевъ.

— Нтъ, они въ отъзд.

— А барыня?

— Барыня-то дома… протянула горничная, подозрительно осматривая потертыя пальто постителей, и спросила: — А какъ объ васъ сказать? Кто вы такіе?

— А вотъ передайте ей наши карточки, сказалъ Котомцевъ и ползъ въ карманъ.— Давай твою карточку, отнесся онъ къ Суслову.

— Откуда? у меня карточекъ никогда и не бывало.

Горничная взяла карточку, на которой подъ короной было написано — ‘артистъ Анатолій Евграфовичъ Котомцевъ’, и захлопнула дверь передъ самымъ носомъ постителей. Черезъ минуту она снова появилась въ открытой двери и ужъ другимъ тономъ заговорила:

— Пожалуйте, пожалуйте. Барыня очень проситъ.

Котомцевъ и Сусловъ вошли въ свтленькую прихожую съ ясневой вшалкой, ясневымъ диваномъ и ясневымъ столикомъ, поставленнымъ передъ зеркаломъ въ ясневой рам. Горничная сняла съ нихъ пальто. Котомцевъ взглянулся въ зеркало, взбилъ прическу и, крякнувъ, перешелъ въ гостиную съ множествомъ филейнаго вязанья на мягкой мебели. Лампы были подъ шелковыми абажурами, украшенными кружевами. Стоялъ кабинетный рояль, поодаль отъф-ісго — гармони-флейта, на роял лежала скрипка. Въ гостиной никого не было, но вскор въ нее вышла лсничиха, закутанная въ оренбургскій пуховый платокъ и съ сильными слдами пудры на лиц. Очевидно, ее застали врасплохъ, и наскоро накинутый на плечи платокъ скрывалъ нкоторыя неисправности туалета. Это была маленькая, кругленькая женщина лтъ за тридцать, блондинка съ кудерьками на лбу и не лишенная пикантности.

— Артистъ Анатолій Евграфовъ Котомцевъ, отрекомендовался Котомцевъ.— А это мой товарищъ по сцен, Сусловъ.

— Крещенъ Ексакустодіаномъ, но для удобства прошу звать просто Егоромъ Васильичемъ. На Ексакусто… тьфу! На это имя я больше даже и не откликаюсь, вставилъ свое слово Сусловъ.

— Очень пріятно, господа, очень пріятно… Прошу покорно садиться, заговорила хозяйка, и усадивъ гостей, и сама услась на маленькій диванчикъ, уютно прислонившись къ спинк его.— Не ужели вы пріхали давать спектакли въ нашемъ захолустномъ Гусятников?

— Вообразите, да… отвчалъ Котомцевъ.— Буду говорить прямо, по душ… началъ онъ.

— Ты ужъ, Котомцевъ, не утаивая ни единаго слова, не щадя ни родства, ни дружбы, по чистой совсти и правд… перебилъ его Сусловъ и захихикалъ.

— Молчи… Буду передъ вами говорить откровенно… продолжалъ Котомцевъ.— Вы женщина образованная, а потому поймете меня. Ваше имя, отчество позвольте узнать?

— Ольга Сергевна, дала отвтъ хозяйка.

— Мы захудалые актеры, Ольга Сергевна.— Долго ждали ангажемента на зимній сезонъ, да такъ и не дождались. Не потому не дождались, чтобы ужъ хуже другихъ были, а просто оттого, что нашего брата актера очень ужъ много развелось на святой Руси. Каждый выгнанный гимназистъ — актеръ, каждая сбжавшая отъ мужа жена — актриса. Некуда дться — въ актеры. Такъ мы актеры, не получившіе ангажемента. А между тмъ пить, сть надо. Вотъ мы и составили сосьетэ, артистическое товарищество, заложились, собрали послднія крохи и похали играть по маленькимъ городамъ и городишкамъ. хать въ большіе города — тамъ везд антрепренеры и большія труппы, такъ мы по маленькимъ городкамъ, гд нтъ постоянныхъ театровъ. Да вдь и товарищество наше маленькое и даже, можно сказать, самое мизерное. Я, жена, моя свояченица, резонеръ и благородный отецъ Днпровскій, его супруга — комическая старуха, грандъ-дамъ Безъимянцева съ супругомъ на народныя роли и роли лакеевъ, и вотъ комикъ Сусловъ, кивнулъ Котомцевъ на товарища.

— Холостъ. Безъ супруги. Никогда не былъ женатъ и, по всмъ вроятіямъ, не буду… привсталъ тотъ и комически поклонился хозяйк.

— Сиди. Не дурачься. Я говорю серьезно, остановилъ Суслова Котомцевъ и продолжалъ:— Въ ваше Гусятниково наше сосьетэ длаетъ первый визитъ и на первыхъ порахъ терпитъ неудачу. Оказывается, театра здсь нтъ. Какъ распорядитель товарищества, ду съ визитомъ къ голов просить подъ спектакли залу въ ратуш — и встрчаю невжество: стсняется предоставить намъ залу, опасаясь, что Богъ его накажетъ. Полиція на насъ смотритъ косо. Случайно узнаю, что есть здсь въ посад просвщенные друзья искусства актеры-любители, то-есть вы и вашъ супругъ — и вотъ я у вашихъ ногъ.

Котомцевъ выпрямился во весь ростъ, заложилъ руку за бортъ пиджака и поклонился.

— Примите подъ свое покровительство, протяните руку товарищамъ по искусству и своимъ вліяніемъ и участіемъ въ спектакляхъ помогите голодающимъ артистамъ, сказалъ онъ и прибавилъ:— Говорю прямо — голодающимъ, ибо, если мы не поставимъ здсь спектаклей, не возьмемъ хоть какихъ-нибудь сборовъ, намъ не только не выхать куда-нибудь отсюда, но и пить-сть будетъ не на что.

— Съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ… заговорила лсничиха, вся вспыхнувъ и протягивая руку Котомцеву.— Мы съ мужемъ сдлаемъ все что возможно. Ахъ, какъ жалко, что его нтъ дома и онъ въ отъзд! Но онъ дня черезъ два вернется. Должна вамъ сказать, что я большая любительница играть. Я воспитывалась въ Петербург и много, много играла на любительскихъ сценахъ, но вышла замужъ и судьба забросила меня въ здшнее захолустье. Впрочемъ, и здсь время отъ времени мы даемъ спектакли. На Пасх я давала спектакль, въ прошломъ году на святкахъ…

— Прошу и у насъ принять братское участіе, перебилъ ее Котомцевъ.— Но прежде всего залу, залу для сцены! Потомъ декораціи…

— Непремнно, непремнно… У насъ есть даже небольшой кружокъ любителей… Нотаріусъ, мой мужъ, дочь нашего дьякона, учитель, учительница. Вотъ ихъ можно на маленькія роли. Учитель очень хорошо суфлируетъ.

— Учитель суфлируетъ? Ольга Сергевна! Вы меня оживляете! воскликнулъ Котомцевъ.— А мы пріхали сюда безъ суфлера. Суфлеръ у насъ былъ, хотлъ хать съ нами, но передъ самымъ отъздомъ съ нимъ сдлалась блая горячка отъ пьянства и мы отправили его въ больницу. Но зало, зало… Прежде всего зало.

— Зало будетъ. Голова не сметъ не дать. Мы на него насядемъ, отвчала хозяйка.— Тутъ есть и нкоторые полированные купцы-лсники изъ бывалыхъ въ столицахъ… И они насядутъ на голову. Но я не понимаю, зачмъ вамъ залу въ ратуш брать? Здсь мы играемъ въ старомъ зданіи мыловареннаго завода. Тамъ и сцена есть. Мы тамъ четыре раза играли.

— Вотъ видишь, видишь!.. воскликнулъ Сусловъ.

— Да… Но вдь это, говорятъ, за городомъ… сказалъ Котомцевъ.

— Такъ что жъ изъ этого? Это даже лучше. Будутъ партидеплезиръ… отвчала хозяйка.

— Я за сборы опасаюсь, уважаемая Ольга Сергевна. Вдь это далеко. Не каждый подетъ.

— Всего только полторы версты. А сборы будутъ, если постараться. Здсь билеты надо навязывать, раздавать силою, а ужъ мой мужъ и я постараемся. А для купеческихъ сынковъ, знаете, это даже и лучше, что спектакли не въ самомъ посад. На глазахъ родителей, можетъ быть, они будутъ стсняться, а тамъ-то ужъ дло заглазное… Вдь у насъ здсь посл спектаклей непремнно нужно и танцовальный вечеръ устроить. Право, я совтовала бы вамъ на мыловаренномъ завод остановиться. Вы думаете, что онъ холодный? Онъ отопляется. Тамъ чугунки есть. Впрочемъ, мы и въ мыловаренномъ завод, и въ ратуш попробуемъ. И тамъ, и тутъ… А теперь, господа, нельзя ли вамъ предложить чаю, кофе, выпить, закусить? весело предложила хозяйка.— За всякой трапезой какъ-то оживленне идетъ бесда.

— Я не прочь… сказалъ Котомцевъ.

— А я такъ даже съ превеликимъ удовольствіемъ, подхватилъ Сусловъ.

— Такъ я сейчасъ распоряжусь.

И хозяйка вышла изъ гостиной.

III.

Отъ лсничихи Котомцевъ вернулся домой повеселвшій.

— Дло-то вдь налаживается, сказалъ онъ жен.— Былъ у лсничихи, здилъ съ ней на мыловаренный заводъ. Ужасное помщеніе, но все-таки спектакли давать можно. Есть дв комнатныя декораціи, есть лсная, есть изба. Портала никакого, но подмостки есть, занавса тоже нтъ — придется изъ ситцу длать.

— Господи! Да ужъ хоть какъ-нибудь-то давать спектакли! вздохнула жена и бросила взоръ въ уголъ на икону въ старой потемнвшей краснаго дерева кіот

— Но все-таки рублей двадцать пять, тридцать приспособленія будутъ стоить,— а откуда мы ихъ возьмемъ? задалъ вопросъ Котомцевъ.— Во-первыхъ, порталъ изъ дюймовыхъ досокъ, надо его краской закрасить или задрапировать его чмъ-нибудь. Во-вторыхъ, крупнаго рисунка мебельный ситецъ на занавсъ. Въ третьихъ, лампы нужны для освщенія и хоть два-три ряда стульевъ для публики. Въ мыловаренномъ сара ничего нтъ. Одн голыя стны. Да… Тридцать-сорокъ рублей денегъ необходимо, а у нашего товарищества, если вс карманы вывернуть, и то красненькой бумажки не наберется. Что бы заложить такое?

Онъ слъ на диванъ, взбилъ шевелюру и въ задумчивости сталъ чесать въ затылк.

— Объяви о спектакл заране, развсь афиши, начни продавать билеты. Первый сборъ и пойдетъ на приспособленія, посовтовала жена.

— Странная ты женщина! Вдь и на афишу надо деньги. Вдь и афишу безъ денегъ не выпустятъ изъ типографіи. Разв только лсничиха поможетъ? Вся надежда на лсничиху. Въ ней какого-то добраго генія намъ судьба посылаетъ. Приняла съ распростертыми объятіями, накормила, напоила, въ мыловаренный этотъ заводъ со мной създила, общала даже выхлопотать у хозяина завода позволеніе даромъ играть тамъ. Завтра къ теб съ визитомъ прідетъ.

— Ну, вотъ ее и попроси, чтобъ она за тебя поручилась. Боже мой! Неужели не поврятъ какихъ-нибудь два десятка досокъ въ долгъ, два-три куска мебельнаго ситцу!

— И поврятъ, такъ все-таки безъ наличныхъ денегъ ничего не подлаешь. Надо хоть красненькую бумажку на рукахъ имть на мелкіе расходы. Слушай, Таня, я заложу костюмъ Гамлета. Вдь все равно Гамлета намъ здсь не играть.

— А много ли теб за него дадутъ? Пяти рублей не дадутъ.

— Ну, какъ возможно не дать! Все-таки трико шелковое, плисъ, плащъ изъ драдедама, шпага… Я считаю,тамъ чернаго плиса на пять-шесть фуражекъ можновыбрать.

— Ты лучше знакомься скорй съ здшними-то жителями. Знакомство все длаетъ. Познакомишься — сейчасъ и кредитъ. Тогда, можетъ быть, и занять можно будетъ у кого-нибудь пятнадцать-двадцать рублей.

— Да гд знакомиться-то? Ни клуба, ни какого-либо общественнаго мста. Разв въ трактир? Хорошо. Пойду сейчасъ въ трактиръ.

Котомцевъ взялъ шляпу и хотлъ уходить, но остановился въ дверяхъ.

— Вы ли что-нибудь сегодня? спросилъ онъ жену и свояченицу, молоденькую двушку лтъ восемнадцати, перешивавшую что-то у стола при свт лампы.

— На пятіалтынный булокъ съли съ чаемъ. Два раза самоваръ требовали, отвчала жена.

— Ну, такъ я вамъ пришлю сейчасъ изъ трактира порцію селянки на сковородк. А я давеча у лсничихи лъ. Ужасно радушная хозяйка. И маринованную рыбу на столъ поставила, и ветчину, закуски разныя, наливокъ полонъ столъ. Ты знаешь, Сусловъ у ней въ лоскъ напился, такъ что мы его и съ собой не взяли, когда здили смотрть мыловаренный заводъ.

— Пьянъ, да практиченъ! Вдь вотъ о лсничих онъ узналъ, а не ты. А ты два дня живешь здсь, и не усплъ еще ни съ кмъ познакомиться. Ужасно ты какой-то вялый и несообщительный, сказала жена.

— Таня! Что за попреки! Я не нахаленъ — это врно, но гд случится, въ несообщительности меня обвинять нельзя.

— А для успха даже нужно нахальство, въ особенности въ нашемъ актерскомъ мір. Только нахалы и пользуются успхомъ. Ну, ступай, ступай въ трактиръ.

Котомцевъ вышелъ въ корридоръ и спустился въ трактиръ, находящійся при гостинниц. Тамъ, около буфета, за столикомъ, передъ бутылкой водки и остовомъ какой-то жареной рыбы, сидли резонеръ Днпровскій, коренастый и плотный человкъ съ сдой щетиной на голов и нсколько бульдогообразнымъ лицомъ, и простакъ Безъимянцевъ, мужчина лтъ тридцати-пяти, блобрысый, безцвтный, съ рыбьими, какъ бы оловянными глазами. Одтъ онъ былъ въ сапоги съ высокими голенищами и въ австрійскую срую куртку съ стоячимъ воротникомъ и съ зеленой оторочкой. Съ ними сидлъ очень маслянаго, елейнаго вида рыжеватый, лысенькій и подслповатый бакенбардистъ среднихъ лтъ, въ клтчатой пиджачной парочк и синемъ галстук.

— А! Вотъ и нашъ директоръ! воскликнулъ Днпровскій при вход Котомцева.— Ну, что, какъ наши дла?

— Дла, какъ сажа, бла, но все-таки въ воскресенье можно первый спектакль поставить, отвчалъ Котомцевъ.

— Гд? Въ мыловаренномъ храм славы?

— Ахъ, ужъ и ты знаешь о здшнемъ мыловаренномъ храм?

— Какъ же, какъ же… О всемъ извстился, създилъ даже и въ это мыловаренное обиталище Таліи и Мельпомены. Вотъ новый благопріятель свезъ… кивнулъ Днпровскій на рыжеватаго елейнаго господина.— Позвольте васъ познакомить. Здшній нотаріусъ…

— Евлампій Петровичъ Буканинъ. Артистъ въ душ… подхватилъ елейный господинъ и протянулъ Котомцеву руку.

Отрекомендовался и Котомцевъ.

— Директоръ-распорядитель нашей труппы, прибавилъ Днпровскій.— На него вс наши надежды. Въ его рукахъ будетъ и репертуарная часть, и денежная. Ну, что жъ, присаживайся къ столу. Водка еще есть, но ужъ закуска въ умаленіи.

— А мы еще чего-нибудь спросимъ, откликнулся нотаріусъ.— Чего прикажете, господа, на закуску?

— Да похлебать бы чего-нибудь, а то цлый день въ сухомятку… проговорилъ Безъимянцевъ.

— Рыбной селянки прикажете?

— Вотъ, вотъ… Да хоть пару пироговъ дутыхъ на четверыхъ.

— Арефьичъ! Изобрази! крикнулъ нотаріусъ буфетчику.— Да подать сюда селедку.

— Я, господа, водки пить не стану, сказалъ Котомцевъ.

— Ну?! Съ чего же это такъ? Нельзя… Для перваго знакомства надо.

— Надо, надо… подхватили Днпровскій и Безъимянцевъ.— Евлампій Петровичъ все равно что товарищъ. Можетъ быть, ему придется быть звеномъ нашей труппы. Актеръ вдь.

— Я все, господа… И актеръ любитель, режиссеръ, чтобы за выходами слдить, и суфлеръ, и кассиръ, и ламповщикъ. Куда хотите, туда меня и ткните. Радъ поработать для васъ и для искусства.

— Храмъ-то искусства только уже очень плохъ, сказалъ Котомцевъ.

— Э, что тутъ! Только бы сборы брать! махнулъ рукой Безъимянцевъ.— Мы подъ Петербургомъ, на дач играли разъ даже въ дровяномъ сара, а публику на двор подъ парусинный навсъ посадили. Быть бы только здорову, да попасть въ Царство Небесное, а помщеніе что!

Подали селедку. Нотаріусъ разливалъ по рюмкамъ водку.

— Приспособимъ вамъ этотъ мыловаренный заводъ для спектаклей, отлично приспособимъ. Вы ужъ положитесь на меня, говорилъ онъ.— А теперь, господа, за вашъ будущій успхъ!

Вс взялись за рюмки.

IV.

Noьозвольте… Но что же вы думаете ставить для перваго спектакля? спросилъ Котомцева нотаріусъ.

— Охъ, ужъ и самъ не знаю, что!

Котомцевъ запустилъ руку въ волосы со лба, провелъ ее до затылка и сталъ чесать затылокъ.

— А какія у васъ больше пьесы любятъ: ковровыя или полушубныя? задалъ вопросъ резонеръ Днпровскій нотаріусу.

— То-есть какъ это ковровыя? недоумвалъ нотаріусъ.

— Ахъ, да… Вдь вы нашихъ театральныхъ терминовъ-то не знаете. Ковровыми пьесами называются пьесы съ великосвтскими дйствующими лицами, ну, а полушубными — пьесы изъ мужицкаго и купеческаго быта, пояснилъ Днпровскій.— Такъ вотъ, которыя больше любятъ?

— Какъ у насъ могутъ что-нибудь любить, ежели въ годъ бываетъ одинъ, два любительскихъ спектакля, а два года тому назадъ и никакихъ спектаклей не было. Спектакли у насъ только лсничиха ввела, когда пріхала къ намъ съ мужемъ

— Тогда для такой публики ковровыя пьесы, пожалуй, лучше, проговорилъ Днпровскій.

— Лучше… Ты знаешь, что ковровыя пьесы намъ ставить нельзя, отвчалъ Котомцевъ.

— Отчего? спросилъ Днпровскій.

— Отчего, отчего… Странный вопросъ! Послушайте, вы въ душ артистъ, стало быть, и другъ актеровъ… Могу я говорить откровенно при васъ? отнесся Котомцевъ къ нотаріусу.

— Говори, говори… Евлампій Петровичъ человкъ рубаха, далъ за него отвтъ Днпровскій и хлопнулъ его по плечу.

— Оттого, что наши дамы вс перезаложились еще въ Петербург и пріхали безъ костюмовъ. Вдь въ будничныхъ шерстяныхъ и ситцевыхъ платьяхъ ковровыя пьесы играть нельзя. Чудакъ! Еще спрашиваетъ!

— Моя жена два великолпныхъ шелковыхъ платья привезла… похвастался Безъимянцевъ.

— Это твоя. Да и то врешь! А моя жена и моя свояченица сюда пріхали ни съ чмъ. Ты знаешь, мы все лто безъ ангажемента просидли. Вдь нужно было пить-сть, сказалъ Котомцевъ.— Нтъ, ужъ придется на полушубныхъ пьесахъ вызжать, да такъ, на водевильчикахъ.

— Да полушубныя пьесы для нашей публики и лучше, проговорилъ нотаріусъ.— У насъ какая публика? Простой срый купецъ: дровяникъ, лсопромышленникъ, лавочникъ, хлбникъ. Кто овсомъ торгуетъ, кто телятъ скупаетъ, кто кабаки и трактиры держитъ. А что насчетъ вашей откровенности, прибавилъ онъ:— то можете быть смло уврены, что я никогда не злоупотреблю вашей откровенностью. Смотрите на меня, какъ на друга, на истиннаго друга, готоваго всмъ вамъ помочь и словомъ и дломъ.

— Ну, спасибо.

Котомцевъ протянулъ нотаріусу руку. Нотаріусъ сдлалъ елейное лицо, прищурился, наклонилъ голову на бокъ, взялъ руку Котомцева въ правую руку и потрясъ ее, прикрывъ лвой.

— Поставьте тогда для перваго спектакля что-нибудь изъ Островскаго, сказалъ онъ Котомцеву.

— Непремнно надо изъ Островскаго. ‘Грхъ да бда на кого не живетъ’ хорошо бы поставить, но у насъ любовника нтъ. Былъ и сговорился хать съ нами любовничекъ одинъ безмстный, но наканун отъзда получилъ телеграмму съ ангажементомъ куда-то на Волгу и сбжалъ. Бабаева и некому играть.

— Позволь! Да вотъ теб любовникъ! Вотъ теб Бабаевъ! воскликнулъ Днпровскій и указалъ на нотаріуса.— Сыграешь Бабаева?

Нотаріусъ покраснлъ.

— Ежели это, господа, роль маленькая, ничтожная… началъ онъ.

— Неужели вы пьесы Островскаго ‘Грхъ да бда’ не знаете! удивился Котомцевъ.

— То-есть, какъ вамъ сказать… Я знаю, я, кажется, читалъ, но…

— Какой же вы, батюшка, артистъ въ душ посл этого, ежели Островскаго не знаете!

Котомцевъ всплеснулъ руками.

— Зналъ, но забылъ… совсмъ уже сконфузился нотаріусъ.— Нельзя же все помнить.

— Сыграетъ, сыграетъ! махалъ руками Днпровскій.— Роль не ахти какая! Стоитъ ему только одться получше, надть на голову парикъ, чтобъ лысину прикрыть, я его наблю и нарумяню, и отличный Бабаевъ выйдетъ. Это молодой человкъ… То-есть онъ можетъ быть и не совсмъ молодымъ человкомъ, а просто красивый человкъ, который вызываетъ на свиданіе жену купца и заводитъ съ ней интрижку, пояснялъ онъ.— Любезничалъ вдь когда-нибудь съ какой-нибудь барынькой? Цловался? Ну, вотъ и тутъ надо. Прости только, другъ любезный, что я теб говорю ты. Не могу я въ актерскихъ длахъ разговаривать на вы… Претитъ… хлопнулъ Днпровскій по плечу нотаріуса.— Ну, наливай! Выпьемъ на ты.

— Съ удовольствіемъ…

Нотаріусъ началъ наливать рюмки.

— Я не стану больше пить… прикрылъ свою рюмку рукой Котомцевъ.

— Нельзя. Видишь, человкъ поступаетъ въ нашу труппу и длается товарищемъ, настаивалъ Днпровскій.— И чтобы всмъ намъ быть съ нимъ на ты.

Выпили. Выпилъ и Котомцевъ.

— Такъ сыграете? спросилъ онъ нотаріуса.— То-бишь… Такъ сыграешь Бабаева-то?

— Ежели Алексй Павлычъ говоритъ, что сыграю, то отчего же… кивнулъ нотаріусъ на Днпровскаго.— Извольте. Повторяю, я для артистовъ на все готовъ.

— Да вы… да ты игралъ ли когда-нибудь?

— Вс три раза у Ольги Сергевны игралъ. У лсничихи, то-есть. Лсничиха только три спектакля здсь и ставила. Въ первый разъ я игралъ въ водевил ‘Мотя’, а потомъ…

— Да что тутъ разспрашивать! Сыграетъ… перебилъ Днпровскій.— Покажемъ, поучимъ… ‘Грхъ да бда’ самая удобная пьеса… Я — Архипъ… Котомцевъ — Красновъ… Безъимянцевъ — Аоня. Не отмнять же оттого, что нтъ у насъ любовника. Любовникъ во всякой пьес нуженъ, говорилъ онъ и спросилъ Котомцева:— Ну, такъ первый спектакль, стало быть, въ воскресенье?

— Да… Но вдь вотъ надо досокъ на кой-какія приспособленія въ театр… На скамейки, на порталъ… Нельзя ли, Евлампій Петровичъ, какъ-нибудь добыть штукъ двадцать-тридцать досокъ въ долгъ до перваго представленія? сказалъ Котомцевъ

— Досокъ? встрепенулся нотаріусъ.— А вотъ мы сейчасъ… Досками торгуетъ нашъ голова. У него лсной дворъ. Эй! Василій! крикнулъ онъ полового.— Кажется, въ билліардной сынъ нашего головы. Позови его сюда.

Половой хлопнулъ себя по бедру салфеткой, побжалъ въ билліардную и тотчасъ же вернулся.

— Сейчасъ идутъ-съ…

Въ буфетную вошелъ совсмъ еще юноша въ сренькой пиджачной парочк и синемъ галстук, розовый, полненькій съ только еще пробивающимся пушкомъ на подбородк.

— Василій Никитичъ Мелетьевъ, отрекомендовалъ его нотаріусъ,— Вотъ, Вася, позволь тебя познакомить съ прізжими артистами.

Актеры назвали свои фамиліи и протянули юнош руку. Тотъ такъ и зардлся, какъ маковъ цвтъ.

— Господамъ артистамъ нужны доски для театра, такъ пришли-ка съ вашего двора на мыловаренный заводъ завтра поутру, продолжалъ нотаріусъ.— А деньги потомъ…

— Штукъ пятнадцать дюймовыхъ на порталъ, да штукъ пятнадцать потолще на скамейки, сказалъ Котомцевъ.

Юноша вспыхнулъ еще больше.

— Я не знаю, какъ папенька, проговорилъ онъ.

— Да ты отца-то и не спрашивайся. А пришли, да и длу конецъ!.. проговорилъ нотаріусъ.

— Послушайте, да вдь мы заплатимъ, изъ перваго сбора заплатимъ, вставилъ Котомцевъ.

— А хоть бы и не заплатили, подхватилъ нотаріусъ.— Да чего ты, Васька, срамишься? Ты отцу и говорить ничего не долженъ, а рано утромъ, до его прихода на дворъ, навали на возъ досокъ и посылай. Дуракъ! Ты долженъ за честь считать, что къ теб артисты обращаются. Въ первый разъ къ намъ въ Гусятниково артисты пріхали, ачы свинью изъ себя разыгрываешь!

Нотаріусъ уже кричалъ на юношу. Тотъ опшилъ.

— Да я готовъ-съ… Я все чувствую… Хорошо-съ… Пришлю… А только ужъ вы, Евлампій Петровичъ, Бога ради, не проговоритесь папаш.

— Ну, вотъ! Что я? Дуракъ, что ли? Доски будутъ, кивнулъ нотаріусъ актерамъ, а юнош сказалъ:— Ну, садись… Выпей рюмку для перваго знакомства съ артистами.

Юноша робко приткнулся къ столу.

V.

Еще выпили.

Котомцевъ радостно потиралъ руки.

— Ну, слава Богу, съ лсомъ для театра устроились, говорилъ онъ.— Теперь бы только насчетъ ситца для занавса. Занавсъ нужно или изъ мебельнаго ситца сдлать, или изъ цвтного коленкора.

— Валяй изъ краснаго или зеленаго коленкора, посовтовалъ ему Безъимянцевъ.— Актрисы наши его сошьютъ, а я выржу изъ золотой бумаги лиру и наклею ее по середин занавса. Такъ будетъ приличне. А изъ мебельнаго ситца, такъ на перегородку въ номер гостинницы будетъ смахивать.

— Ну, а гд бы намъ этимъ коленкоромъ раздобыться? спросилъ Котомцевъ.

— Коленкоръ въ суровской лавк Глоталова, отвчалъ сынъ городского головы, сдлавшійся нсколько смле отъ выпитой рюмки водки.

— Да, у Глоталова или Аленкина, прибавилъ нотаріусъ.— Вы погодите… Черезъ полчаса или черезъ часъ наврное этотъ самый Глоталовъ сюда придетъ. Вдь здсь въ трактир по вечерамъ почти вс наши крупные обыватели собираются. А не придетъ онъ, такъ мы за нимъ пошлемъ въ лавку слугу.

Подали рыбную селянку. Вс принялись за ду. Въ буфетную комнату вошла купеческая фигура въ чуйк на лисьихъ бедеркахъ и въ картуз. Это былъ среднихъ лтъ человкъ съ клинистой бороденкой.

— Да вотъ онъ на помин-то легокъ! воскликнулъ нотаріусъ,— Глоталовъ! Поди сюда. Дло есть.

— Дло? Дло не медвдь, въ лсъ не убжитъ, весело проговорилъ Глоталовъ, снимая съ себя чуйку и передавая ее половому.— Садилъ ли рдьку-то сегодня?

— Брось свои прибаутки и или сюда. Вотъ, прежде всего, познакомься. Господа актеры.

Актеры встали и назвали свои фамиліи. Послдовало рукопожатіе.

— Очень пріятно… сказалъ Глоталовъ.— Циркъ сюда прізжалъ къ намъ, такъ со всми акробатами и клоунами пилъ, а съ актерами выпивать еще не трафилось.

— Вотъ господамъ артистамъ нужно зеленаго или краснаго коленкора на занавсъ для театра, указалъ нотаріусъ.

— Что жъ, это все въ нашихъ рукахъ. Вотъ рдьку посадимъ — и дло сдлаемъ.

— Ты дло-то сдлай такъ, что коленкоръ имъ

дай, а деньги билетами на представленія въ театр заберешь. Богатый ты здсь обыватель, домовладлецъ, такъ долженъ искусство поддержать.

— А можетъ быть, они захотятъ у меня всю лавку на билеты смнять, тогда что? прищелкнулъ языкомъ Глотало въ.

— Намъ только на занавсъ. Ну, аршинъ полтораста, двсти, пояснилъ Котомцевъ.

— Ой-ой-ой! Да вдь это четвертной бумажкой пахнетъ.

— Да мы заплатимъ, заплатимъ вамъ. Можете и не смниваться на билеты. А только заплатимъ посл перваго представленія.

— Изъ выручки, значитъ. Такъ…

Глоталовъ улыбнулся и спросилъ:

— А кралечекъ съ собой привезли? Познакомите съ канашками, такъ…

— Какія тутъ кралечки! Какія канашки! Люди съ женами пріхали! крикнулъ на него нотаріусъ.

— Съ женами? протянулъ Глоталовъ,— Ну, пардонъ. А только зачмъ же вы, ребята, съ женами здите? Вдь это кислота. То ли дло купоросныя барышни!

— Ты, братецъ, совсмъ не такъ понимаешь. Ты по цирку судишь. Тутъ возвышенное искусство. Тутъ совсмъ другое дло. Такими словамиты только обижаешь.

— Ну, пардонъ. А я думалъ…

— Такъ вотъ коленкору надо. Половину денегъ ты получишь посл спектакля, а половину билетами заберешь.

— Отпустимъ. Сойдемся. Сади рдьку-то! Что жъ рюмки пустыя стоятъ!

Нотаріусъ опять налилъ. Выпили.

— Позвольте, господа, ужъ теперь отъ меня лимонаду съ коньякомъ для перваго знакомства… предложилъ сынъ головы.

— Ай да Вася! Съ чего это ты раскутился? воскликнулъ Глоталовъ.— А не боишься, что отецъ Травіату изъ русскихъ псенъ на твоей голов сыграетъ?

— Ставь, ставь! Угощай бдныхъ артистовъ! хлопнулъ его по плечу резонеръ Днпровскій.— За это теб сторицею воздастся.

Сынъ головы приказалъ подать коньяку и лимонаду. Котомцевъ сидлъ и перечислялъ:

— Два дла сдлано. Лсъ есть, занавсъ есть Теперь мебель на сцену, лампы для освщенія театра и сцены…

— Мебель? проговорилъ нотаріусъ.— Вотъ насчетъ мебели у насъ плохо.

— Позволь… Да какая же такая особенная мебель въ ‘Грхъ да бда’? Вдь мы ‘Грхъ да бду’ ставимъ. Четыре стула, столъ, шкапчикъ — вотъ и все… возразилъ Днпровскій.

— Однако, вдь надо еще и водевиль поставить.

Кром того, придется и другія пьесы давать. Вдь не одинъ же спектакль мы дадимъ.

— Мебель придется здсь по домамъ собирать. Мебельной лавки здсь нтъ, заявилъ нотаріусъ.— Впрочемъ, кой-какую мебелишку я отъ себя дамъ надюсь, и лсничиха не откажетъ.

— Желаете двухспальную кровать? Жертвую. У меня посл покойницы жены осталась! воскликнулъ Глоталовъ.

— Ха-ха-ха! Да на что намъ двухспальную кровать? разразился хохотомъ Безъимянцевъ.— Намъ нужно мягкую гостиную мебель.

— Да и не одну гостиную. Нужно и въ зрительную залу три-четыре ряда стульевъ поставить, прибавилъ Котомцевъ.

— А это ужъ придется у головы изъ ратуши попросить. Больше взять негд.

— Вася! Это ужъ твое дло! Сваргань! хлопнулъ Глоталовъ по плечу сына головы.— Или боишься отца?

Юноша опять сконфузился и замялся.

— Дйствительно, у насъ папенька на этотъ счетъ на манеръ вампира… тихо произнесъ онъ, потупя взоръ при вид обращенныхъ на него взглядовъ актеровъ

— Нтъ, нтъ. Не требуйте отъ него, господа, этого… сказалъ нотаріусъ.— Пусть ужъ онъ только лсъ доставитъ въ театръ, а стулья для театра у головы лсничиха Ольга Сергевна Гусина выпроситъ. Насчетъ стульевъ у насъ, впрочемъ, было просто, когда мы любительскій спектакль ставили. Два ряда стульевъ изъ ратуши было, дйствительно, поставлено, а потомъ, когда билеты на эти стулья были проданы, то всмъ объявили, что кто хочетъ въ стульяхъ сидть, то пусть только платитъ деньги за билеты въ стулья, а стулья свои пришлетъ. Такъ и длали. Присылали съ прислугой свои стулья, а потомъ и сидли на нихъ.

Подали лимонадъ и коньякъ.

VI.

Котомцевъ хоть и отказывался отъ водки и вина, но такъ какъ угощали его все нужные люди, то пришлось выпить изрядно, такъ что въ номеръ къ себ поздно ночью вернулся онъ значительно захмелвшій. Жена и свояченица уже спали. Онъ постучался. Ему отворила жена. Она была босикомъ, въ рубашк и ночной кофточк.

— Пьянъ? И не стыдно это теб! воскликнула она, видя при свт свчки его красное лицо и чувствуя сильный спиртныя запахъ.

— Да вдь сама же ты послала меня въ трактиръ знакомиться съ здшней публикой, отвчалъ заплетающимся языкомъ Котомцевъ.— А трактирное знакомство безъ выпивки — невозможно.

— У васъ все невозможно! Срамникъ… Безстыдникъ… Смотри, даже шатаешься!

— За то много дла сдлалъ. Занавсъ есть, порталъ есть, афишки будутъ. Вотъ даже два стула въ первомъ ряду на первое представленіе продалъ.

Онъ вынулъ изъ брючнаго кармана скомканныя трехрублевку и рублевку и бросилъ ихъ передъ женой на столъ.

— Швыряй деньги-то, швыряй! Много ихъ, должно быть, у тебя.

— Я чтобъ теб показать.

— Много ты помнишь обо мн! Какъ же! Селянки-то порцію мн съ Дашей только пообщалъ прислать изъ трактира, да такъ и забылъ.

— Таня! Прости! Голубушка, прости! Дйствительно, забылъ, хлопнулъ себя Котомцевъ ладонью по лбу.— Пришелъ въ трактиръ — наши актеры сидятъ и пьютъ съ публикой. Одинъ пристаетъ, другой пристаетъ…

— А мы съ сестрой ждемъ, голодомъ сидимъ. Ужъ въ двнадцатомъ часу ночи велли подать себ самоваръ и напились чаю съ булками. Третій день не обдаемъ. Такая жизнь несносна.

— Но отчего же вы сами не спросили себ селянки? Отчего не послали въ трактиръ корридорнаго?

— Бережемъ твои финансы. Думаемъ, не прислалъ ты, такъ ужъ почему-нибудь разсчитываешь. Городишко глухой… Богъ знаетъ, возьмемъ ли еще здсь какіе-либо сборы.

Послднія слова жена говорила уже лежа въ постели. Она и ея сестра спали за альковомъ, на кровати. Котомцевъ раздвался и укладывался во второй половин комнаты на диван. Не было ни простыни, ни одяла. Онъ улегся на свою красную кумачевую подушку безъ наволочки, прикрылся пледомъ и докуривалъ папироску.

— Первый спектакль въ воскресенье… говорилъ онъ-жен.— Ставлю ‘Грхъ да бда’ Островскаго. Теб Татьяну играть. Ситцевое и шерстяное простенькое платье у тебя есть. Для лсничихи надо будетъ водевиль пристегнуть. Роль Бабаева навязали нотаріусу. Завтра афишу составимъ. Видлся съ жидомъ-типографщикомъ. Онъ же и здшній ростовщикъ. Просилъ его выкупить твои заложенныя въ Петербург платья. Показывалъ квитанціи. Вдь надо же выкупить теб платья. Безъ платьевъ и играть нельзя.

— Ну, и что же? спросила жена.

— Ростовщикъ-то? Ни да, ни нтъ. ‘Надо, говоритъ, видть, какой будетъ первый сборъ въ театр’. Стало быть, ко второму спектаклю ужъ нечего разсчитывать платья имть.

— И къ третьему, должно быть, не увидаешься съ платьями. Ужасный городишко! Я прошлась вчера съ Дашей по улицамъ. Десятка полтора хорошихъ домовъ, а остальное лачуги да избы. Все бднота. Кому тутъ въ театръ ходить!

— Говорятъ, надо мировому судь визитъ сдлать. Все отъ него зависитъ. Сказываютъ, тутъ какъ-то на масляной прізжалъ фокусникъ и чревовщатель и первое представленіе устроилъ у мирового на дому, разумется, даромъ, такъ тотъ ему потомъ весь городъ согналъ на его вечера, а вечера онъ давалъ въ здшнемъ училищ. Два вечера далъ, и залъ былъ биткомъ.

— Вотъ видишь, и фокусникъ давалъ представленіе въ училищ, а ты хочешь играть въ какомъ-то мыловаренномъ завод, за городомъ.

— Въ училищ сцены негд поставить. Фокусникъ давалъ представленія въ класс. Ему сцены не нужно. Да и вс здшніе намъ совтуютъ, чтобы мы играли въ мыловаренномъ завод. Посл спектакля — танцовальный вечеръ.

— Ну, спи. Завтра поговоримъ.

Котомцевъ заснулъ.

На утро обитатели номера проснулись отъ сильнаго стука въ дверь. Стучалъ комикъ Сусловъ и кричалъ:

— Эй, вы, сонныя тетери! Отворяйте брату двери!

— Сусловъ! Это ты?

— Я, я, я… Отворяйте. Театральный сборъ несу. Вчера сорвалъ съ одного портерщика рубль за билетъ на первый спектакль и выдалъ ему предварительную росписку.

— Погоди, мы еще спимъ. Дай жен и своячениц одться. Который часъ?

— ‘Седьмой, восьмой, девятый… Ахъ, Амуръ проклятый! И страхъ ихъ не беретъ!’ отвчалъ Сусловъ, цитируя изъ ‘Горя отъ ума’.

— Танечка! Даша! вставайте… сказалъ Котомцевъ жен и своячениц.— Сусловъ стучится. Онъ деньги принесъ.

— Пусть входитъ. Мы за альковомъ однемся.

Котомцевъ отворилъ дверь. Вошелъ Сусловъ.

Лицо его было блдно и опухши, глаза красны.

— Экъ, у тебя рожу-то перекосило! Хоть сейчасъ съ тебя чорта писать егорьевскому коню подъ ноги, сказалъ Котомцевъ.

— За то дло сдлалъ. По всмъ портернымъ и трактирамъ огласилъ, что пріхала драматическая труппа и будетъ давать представленія. Вдь газетъ здсь не издается, такъ надо же какъ-нибудь оповщать до афиши. Вотъ даже рублевое мсто теб продалъ. Получай рубль-цлковый.

— Да какъ теб деньги-то поврили? Мало ли кто придетъ въ портерную и назовется актеромъ.

— А вотъ поврили. И даже даромъ пивомъ употчевали, такъ употчевали, что на лошади и въ гостинницу меня привезли. Это сынъ одного здшняго кабатчика и трактирщика. Дв портерныя лавки, кром того дровяной дворъ у нихъ. Прекрасный саврасикъ. Подсдовъ его фамилія. Самъ просится играть съ нами. ‘Мн, говоритъ, хоть только на сцен постоять’. А я ему говорю: ‘на сцен стоять — стой, но чтобы каждое представленіе билетъ на мсто покупать’. И вотъ онъ далъ рубль за мсто.

— Послушайте, Сусловъ, богатый онъ? спрашивала изъ-за алькова Котомцева, всплескиваясь водой изъ умывальника.

— Да должно быть, что тятька его при капитал. Торгуютъ, свой домъ имютъ.

— А нельзя ли у него денегъ занять, чтобы мои костюмы въ Петербург изъ ломбарда выкупить?

— А вотъ подберемъ его къ рукамъ, такъ, можетъ быть, будетъ и можно.

— Голубчикъ, да вдь это надо поскоре. Мн играть не въ чемъ.

— Желаете, я его самого къ вамъ приведу? Онъ даже умолялъ познакомить его съ актрисами. Пококетничайте съ нимъ. Пусть и Дарья Ивановна передъ нимъ хорошенько глазками пострляетъ. Почемъ знать, можетъ быть, въ немъ и свою судьбу найдетъ. Прикажете привести?

— Нтъ, нтъ! Не надо. Что за попрошайничество! воскликнулъ Котомцевъ.-Будутъ дла въ театр — и сами выкупимъ. У ростовщика проситъ денегъ — это я понимаю, но у публики…

— Дарь-то Ивановн не худо бы съ нимъ заняться.

— Не люблю я сиволапыхъ, откликнулась свояченица Котомцева.

— Позвольте-съ… Онъ вовсе не сиволапый. Въ губернской прогимназіи два года учился и клтчатые брюки носитъ.

— Оставь, Сусловъ! Брось! опять остановилъ комика Котомцевъ и спросилъ: — Такъ ты вчера посл лсничихи все время по портернымъ и трактирамъ слонялся? Отчего же ты въ здшній трактиръ не зашелъ?

— Не могъ. Дошелъ до того, что только слово ‘мама’ выговаривалъ. Привезли меня домой, уложили спать — и вотъ до утра… Проснулся — и къ теб. Пои меня чаемъ за то, что рубль на нашу странствующую братію заработалъ.

— А вотъ сейчасъ велимъ самоваръ…

Котомцевъ сталъ звонить корридорнаго.

VII.

Часу въ двнадцатомъ утра къ Котомцевымъ пріхала лсничиха. У Котомцевыхъ въ номер все еще ‘самоварничали’ и толковали о предстоящемъ первомъ спектакл. Выпивали второй самоваръ. Собралась вся труппа. Котомцевъ писалъ афишу. Около него сидла сожительница Днпровскаго Настасья Викуловна Гулина, называющаяся, впрочемъ, женой Днпровскаго, сухая женщина неопредленныхъ лтъ, и жена Безъимянцева Софья Андреевна, полная, рослая, съ черными усиками, совершенная противоположность своего мужа. Безъимянцева немилосердно курила толстыя папиросы самокрутки, да и вс курили, отъ чего въ комнат былъ такой воздухъ, что хоть топоръ повсь, какъ говорится. За неимніемъ въ комнат стульевъ, Сусловъ сидлъ на чемодан, Днпровскій на подоконник, а Безъимянцевъ просто стоялъ.

При вход лсничихи вс засуетились. Днпровскій началъ отворять фортку. Безъимянцевъ побжалъ въ свой номеръ за стуломъ. Котомцевъ бросился снимать съ лсничихи шубку. Лсничиха была въ прекрасно сшитомъ шелковомъ плать, браслетахъ, свжихъ перчаткахъ и дорогой бобровой шапочк, что рзко противорчило съ убогими костюмами актрисъ.

— А я къ вамъ нарочно пораньше, чтобы застать, начала она.— По дорог зазжала къ владльцу нашего разваливающагося мыловареннаго завода и выхлопотала вамъ разршеніе ставить тамъ спектакли даромъ. Онъ ничего не будетъ съ васъ брать за помщеніе, но выговариваетъ себ и своему семейству право бывать на спектакляхъ безплатно.

Послышались: благодарность, извиненія за безпорядокъ и тсноту въ комнат. Вс поднялись съ мстъ. Котомцевъ каждаго представлялъ лсничих, называя по имени и отчеству. Наконецъ лсничиха сла на принесенный Безъимянцевымъ стулъ и стала снимать съ себя перчатки.

— Очень кстати, Ольга Сергевна, пожаловали, сказалъ Котомцевъ.-Мы вотъ афишу перваго спектакля составляемъ. Идетъ у насъ ‘Грхъ да бда на кого не лшветъ’ Островскаго.

— Ахъ, какая прелесть! воскликнула лсничиха.— Я видла эту пьесу въ Петербург. Вдь тамъ, кажется, мужъ убиваетъ жену?

— Да, да. Вдь это извстная пьеса… И вотъ я буду убивать свою Татьяну Ивановну. По пьес жена Татьяна, и моя жена Татьяна. Эта пьеса, Ольга Сергевна, у насъ уже готова, тамъ ролей для васъ нтъ, но намъ все-таки непремнно хотлось бы, чтобъ вы участвовали въ первомъ спектакл. Какой водевиль для васъ поставить?

Лсничиха сначала заломалась.

— Ахъ, нтъ, нтъ… заговорила она,— Играйте безъ меня первый спектакль. Я потомъ… Я въ одинъ изъ слдующихъ спектаклей, и то ежели у васъ некому будетъ поручить какую-нибудь роль.

— Позвольте… Но намъ именно хотлось бы васъ привлечь на первый спектакль. Вы здсь лицо извстное и можете намъ дать полный сборъ.

— Нельзя ли какъ-нибудь безъ меня обойтись? Я посмотрю сначала, пригляжусь.

— Какъ обойтись? Идетъ драма… Спектакль надо заключить водевилемъ. Мы вс заняты въ драм. Нтъ, ужъ какъ хотите, а назначьте себ какой-нибудь водевиль. Вдь вы же общались играть у насъ.

— Да, да… Пожалуйста… заговорили актрисы.

— Мамочка… Голубушка… Не отказывайтесь .. Я на колни стану… произнесъ комикъ Сусловъ, скорчивъ преуморительное лицо и подходя къ лсничих.

Лсничиха начала сдаваться.

— Право, я не знаю какъ… Вдь вотъ мой мужъ еще не вернулся изъ объзда… сказала она.

— Что мужъ! Мужа надо держать въ подчиненіи, проговорила Безъимянцева, пустивъ изо рта густую струю папиросочнаго дыма.— Вонъ я какъ своего Алешу держу! Онъ противъ меня пикнуть не сметъ.

— Назначайте, назначайте какой-нибудь водевильчикъ, торопилъ лсничиху Котомцевъ.

— Но я совсмъ не знаю водевилей. Я такъ мало играла.

— Назначайте, что играли.

— Разв ‘Вспышку у домашняго очага’?

— Эта пьеса должна итти для начала, а не въ конц. И наконецъ, у насъ на роль мужа любовника нтъ. Подумайте что-нибудь другое.

— ‘Соль супружества’…

— Опять молодой мужъ. Въ нашей трупп нтъ молодого человка. Былъ, но сбжалъ. Можетъ быть, у васъ есть какой-нибудь актеръ любитель на роль молодого мужа?

— Я играла съ нотаріусомъ.

— Нотаріусъ у насъ играетъ отвтственную роль Бабаева въ драм.

— Ахъ, вотъ какъ… Но тогда ужь я, право, не знаю… У насъ есть еще учитель. Но, нтъ, онъ не можетъ…

— Съ учителемъ я вчера уже познакомился въ здшнемъ трактир, и онъ взялся у насъ суфлировать. Мы пріхали сюда безъ суфлера.

— Ахъ, онъ отличный суфлеръ! А за выходами слдить, знаете, кого возьмемъ? Вдь у васъ, кажется, нтъ и помощника режиссера?

— Нтъ, нтъ. Насъ самая маленькая, самая ничтожная труппа. Такъ кого вы предполагаете?

— Моего мужа. Онъ завтра прідетъ и будетъ къ вашимъ услугамъ.

— Остается только поблагодарить, сказалъ Котомцевъ.— Видите, господа, какъ все хорошо устраивается, отнесся онъ къ актерамъ и опять спросилъ лсничиху: — Но какъ же съ водевилемъ?

— Тогда ужъ назначайте сами.

— Послушайте… Вдь вы поете. Мн говорили, что у васъ отличный голосъ. Не хотите ли вы сыграть ‘Дочь русскаго актера’?

— Ахъ, я знаю этотъ водевиль, и даже играла его на домашнемъ спектакл въ Петербург.

— Ну, вотъ и отлично. Мужскія роли исполнятъ Сусловъ и Днпровскій.

— Съ наслажденіемъ! откликнулся Сусловъ и заплъ окончаніе куплета изъ водевиля: ‘съ печатью чистую отста — авку’…

— Такъ можно ставить на афишу? спрашивалъ Котомцевъ.

— Ахъ, ужь и не знаю, право… Мн кажется, я стара теперь для этой роли.

— Вы, Ольга Сергевна, напрашиваетесь на комплименты, а это ужъ не по-товарищески.

— А у васъ есть ноты куплетовъ?

— Таперъ подберетъ. Я вчера съ нимъ познакомился въ трактир. Это, оказывается, прекрасный малый, хоть и изъ жидковъ. Способности удивительныя. Судите сами: часовыхъ длъ мастеръ, настройщикъ, таперъ, учитель музыки, и даже свой собственный инструментъ въ театр поставить предлагаетъ. Вчера ужъ я съ нимъ покончилъ насчетъ спектаклей. Онъ подберетъ аккомпаниментъ.

— Куплеты я ему напою. Я твердо знаю! крикнулъ Сусловъ.— Соглашайтесь, барынька милая. Водевильчикъ на ура отмахаемъ.

Лсничиха вся вспыхнула и отвчала:

— Ну, хорошо. Ставьте.

— Вотъ и прекрасно! Вотъ и отлично! Первый спектакль, значитъ, будетъ на славу! восклицалъ Котомцевъ.— Дай Богъ только сборъ хорошій. Сегодня же потащимъ афишу въ типографію, завтра расклеимъ.

— Штукъ двадцать пять билетовъ мы съ мужемъ раздалимъ, сказала лсничиха.— Потомъ я съзжу къ мировому судь и попрошу его поразсовать билеты.

— Ахъ, да… И мн нужно сдлать завтра визитъ мировому судь. Мн сказывали, что онъ много можетъ помочь спектаклямъ.

— Да, да… Непремнно създите. Онъ многое можетъ сдлать.

— Голубушка! Какъ я радъ, что вы согласились играть! восклицалъ Котомцевъ, протягивая руку лсничих.-Дайте вашу ручку поцловать за это.

— Что я могу, отъ того я никогда не отказываюсь. Я уже сказала, что я другъ искусства, другъ артистовъ, отвчала лсничиха.— И вотъ, господа, мое приглашеніе: мой домъ — вашъ домъ. Всегда во всякіе часы милости просимъ къ намъ, и я и мужъ будемъ очень рады. Репетиціи даже можете у насъ длать, чтобы не здить каждый разъ на мыловаренный заводъ. Вдь онъ за городомъ.

Актеры кланялись и благодарили.

Вбжалъ нотаріусъ. Онъ былъ запыхавшись и, наскоро познакомившись съ актрисами, проговорилъ, еле переводя духъ:

— Сейчасъ схлопоталъ стулья для театра у головы. Дв дюжины стульевъ даютъ изъ ратуши, дв дюжины изъ училища. Привозить ихъ будутъ въ театръ каждый разъ передъ спектаклемъ. Лошадь для перевозки даетъ нашъ кабатчикъ Подсдовъ. Мебель для сцены получимъ съ винокуреннаго завода изъ хозяйской усадьбы. Хозяева по зимамъ вдь не живутъ въ усадьб — и вотъ я уговорилъ управляющаго. Есть и мягкая отличная мебель, есть и жесткая. Управляющій просилъ только, чтобы поосторожне, чтобы не поломать.

— Спасибо теб, милйшій Евлампій Петровичъ, спасибо!

Котомцевъ раскрылъ свои объятія, заключилъ въ нихъ нотаріуса и звонко поцловалъ его.

VIII.

На слдующее утро была репетиція въ ‘театр’. По улицамъ посада бгалъ разсыльный жиденокъ изъ типографіи и расклеивалъ афиши на видныхъ мстахъ. Въ касс, то-есть въ сняхъ мыловареннаго завода, гд были дв двери — одна въ бывшую контору завода, а другая въ самый мыловаренный заводъ, а нын театръ, сидлъ за столикомъ самъ содержатель типографіи, отпечатавшей афиши, еврей Ааронъ Моисеевичъ Варганчикъ. Это былъ пожилой человкъ съ необычайно длинной и косматой бородой въ просдь, въ гороховомъ потертомъ пальто и черномъ плисовомъ, значительно уже побурвшемъ картуз. Афиши онъ только при тхъ условіяхъ и согласился напечатать въ долгъ, чтобъ самому сидть въ касс и взять изъ сбора за проданные билеты первыя деньги за напечатаніе афиши. Тотъ же Варганчикъ откупилъ у артистическаго товарищества и вшалки для сохраненія верхняго платья, буде ежели кто изъ публики пожелаетъ раздться. Самъ Варганчикъ обязался вбить гвозди въ стну въ сняхъ, приставить людей, за сохраненіе верхняго платья брать пятіалтынный, а товариществу выплачивать изъ этого пятіалтыннаго пятачокъ. Театральная зала была очень неприглядна, имла закоптлыя бревенчатыя стны, подшитый досками закоптлый потолокъ и походила скорй на этапное помщеніе для арестантовъ. Залъ отапливался большой печью, гд былъ вмазанъ громадный котелъ, и двумя чугунками, отъ которыхъ черезъ всю залу шли желзныя ржавыя трубы, прившенныя на проволокахъ къ потолку. Въ глубин зала, на противоположной сторон отъ печи, была сцена. Два плотника стучали топорами и длали къ сцен порталъ, прибивая дюймовыя доски, но это не мшало на сцен происходить репетиціи. Репетировали водевиль ‘Дочь русскаго актера’. Лсничиха, не успвшая за ночь выучить роль, читала ее по тетрадк. Учитель, согласившійся безвозмездно суфлировать на репетиціи и на спектакляхъ, не могъ сегодня суфлировать, ибо до полудня былъ занятъ въ школ. Суфлировалъ Котомцевъ. Онъ сидлъ съ книжкой на опрокинутомъ ящик спиной къ зрительной зал и говорилъ лсничих:

— Попробуйте безъ тетрадки… Попробуйте безъ суфлера… Вдь роль вы все-таки сколько-нибудь знаете.

— Нтъ, нтъ, не могу… отвчала лсничиха.— Я до тхъ поръ не могу итти по суфлеру, покуда совершенно не выучу роль. И, добрйшій Анатолій Евграфовичъ, я васъ убдительно прошу завтра поставить декорацію на сцену. Никакъ я не могу репетировать безъ декораціи, я собьюсь на спектакл, а вдь уже спектакль послзавтра.

— А я хотлъ просить васъ позволить завтрашнюю репетицію устроить у васъ на квартир: Ужасно далеко ходить сюда нашимъ актрисамъ. Извозчики дороги, а грязь непролазная. Сегодня моя барынька даже калошу завязила въ грязи, стала ее вытаскивать и вся, вся перепачкалась.

Лсничиха замялась.

— Домъ мой всегда къ вашимъ услугамъ, но какъ же декораціи-то? Ей-ей, безъ дверей я не знаю, куда мн уходить и откуда выходить, сказала она.

— Полноте, что вы! Суфлеръ подскажетъ, куда вамъ уходить, режиссеръ за сценой двери отворитъ.. Наконецъ, въ день спектакля у насъ будетъ настоящая репетиція.

— Генеральная?

— Да, да… Генеральная, улыбнулся Котомцевъ.— Можете даже въ костюм репетировать.

— Ахъ, это непремнно надо, непремнно! Вдь это водевиль съ переодваніемъ. Я должна разсчитать время, въ которое могу переодться. Ну-съ, будемте продолжать.

— Пробуйте играть безъ тетрадки… приставалъ Котомцевъ.

Лсничиха попробовала, но сбилась и опять взялась за тетрадку.

— Хорошо, хорошо… Чего вы? Идите по суфлеру… ободрялъ онъ ее.

— Нтъ, нтъ, нтъ. Безъ тетрадки я ужъ буду завтра.

Кончили репетировать водевиль. Актеры бросились въ кассу. Тамъ уже у столика стояли Котомцева и сожительница Днпровскаго Гулина.

— Ну, что? Какъ? На много ли билетовъ продали? спрашивалъ Котомцевъ Варганчика.

Тотъ приподнялъ густыя брови и пожалъ плечами.

— Вообрази, всего только на полтинникъ, отвчала Котомцева,— И въ самомъ дл, кого заберетъ охота тащиться такую даль по грязи въ театръ за билетами!

— Ахъ… улыбнулся еврей.— А вы еще хотите, чтобъ я далъ вамъ на выкупъ вашего гардероба сорокъ рублей.

— Но вдь мы, Ааронъ Моисеичъ, отдаемъ вамъ вшалки, отъ которыхъ вы и можете удерживать нашу треть дохода.

— Какое тутъ вшалку, ежели публика не будетъ!

— Да какъ же не быть-то! Вдь годъ здсь спектаклей не бывало.

— Ничего не значитъ. Здсь публика не такая. Зачмъ ей спектакль? Откройте винная лавка — и со всхъ сторонъ народъ набжитъ.

— Никогда я не поврю, чтобъ въ первый спектакль не было хорошаго сбора, но билеты, разумется, будутъ брать въ день спектакля, говорилъ Котомцевъ.

— Нтъ, вотъ что надо сдлать. Надо билеты продавать въ посад у кого-нибудь въ лавк. Вотъ, напримръ, у Глоталова въ суровской лавк. Глоталовъ съ удовольствіемъ за это возьмется, сказалъ нотаріусъ.

— Пхе… А я этого не позволю… заговорилъ еврей.

— Отчего?

— Долженъ же я за афиши деньги получить.

— Ты и получишь отъ Глоталова.

— Нтъ. Такъ нельзя.

Еврей крутилъ головой.

— Ну, а я покажу теб, что можно. Давай сюда билеты и пошелъ вонъ изъ-за стола! крикнулъ на него нотаріусъ.

— Не ссорьтесь, не ссорьтесь съ нимъ, Евлампій Петровичъ, остановилъ нотаріуса Котомцевъ.— Зачмъ ссориться? Съ Аарономъ Моисеичемъ лучше же въ мир жить. Вы, Ааронъ Моисеичъ, можете также продавать билеты, но только въ вашей типографіи. Въ слдующихъ афишахъ вы даже такъ и печатать будете: ‘билеты можно получать въ типографіи’.

— Ну, это совсмъ другова дла. А сколько проценты за коммиссію?

— Какая же тутъ еще коммиссія? Вы нашъ контрагентъ, мы сдали вамъ вшалки…

— А буфетъ сдали Подсдову, а не мн…

— Ничего мы еще не сдавали. Дадите вы подходящую цну, такъ и вамъ отдать можемъ.

— А сколько вы хотите за буфетъ отъ спектакля? Но чтобъ послдняго слова!..

— Посл, посл поговоримъ. Посл репетиціи… Вонъ учитель пріхалъ. Сейчасъ начнемъ ‘Грхъ да бда’ репетировать.

Учитель подходилъ къ кассовому столу, здоровался съ актерами и говорилъ:

— Два билета по семидесяти пяти копекъ для нашей попадьи и поповны…

— Ура! Два рубля въ касс сбора! крикнулъ Сусловъ, комически прислъ на корточки, сталъ себя бить руками по бедрамъ и заплъ ‘кукареку’.

IX.

Слдующая репетиція, приходившаяся наканун спектакля, въ субботу, была у лсничихи. Самъ лсничій Вадимъ Семеновичъ Гусинъ вернулся уже изъ отъзда и слдилъ по сценаріусу за выходами. Это былъ пожилой, добродушный человкъ, типа отставного военнаго, съ сдой щетиной на голов, въ усахъ и бакенбардахъ, коренастый, не ладно скроенный, но крпко сшитый. Онъ былъ въ венгерк на распашку и съ непрерывно дымящейся папироской, вправленной въ черешневый мундштукъ. Вернувшись домой вчера вечеромъ, онъ вечеромъ же създилъ въ гостинницу, гд остановились актеры, познакомился со всми, со всми выпилъ водки и ужъ Суслову, понравившемуся ему своими прибаутками, говорилъ ты. Котомцеву, дакъ распорядителю актерскаго товарищества, онъ прямо сказалъ¹

— Ну, батенька, и захали же вы въ медвжій уголъ! Врядъ ли вамъ придется у насъ поправить свои длишки. Городишко безъ публики. Обыватели есть, а публики нтъ. Ну, да попробуемъ кой кому разсовывать билетишки, будемъ силой сгонять на спектакли.

Репетиція происходила въ столовой лсничаго. Всхъ обносили чаемъ съ коньякомъ. Въ углу на маленькомъ столик стояли закуска, водки и наливки. Дамы въ антрактахъ между выходами, по перемнк, шили на швейной машин лсничихи занавсъ изъ зеленаго коленкора, доставленнаго суровщикомъ Глоталовымъ. Репетиція шла вяло. Актеры были печальны. Утромъ Сусловъ побывалъ въ типографіи Варганчика и въ лавк Глоталова, гд продавались билеты на спектакль, и узналъ, что сбору было всего только восемнадцать рублей. Ихъ утшалъ нотаріусъ и говорилъ:

— По моему, восемнадцать рублей очень хорошій сборъ. Вы разочтите то, что вдь спектакль еще завтра. Сегодня день и завтра день. Когда мы играли въ прошломъ году, то у насъ билеты, главнымъ образомъ, брали передъ самымъ спектаклемъ. Прізжали въ театръ и брали. Наконецъ, неизвстенъ еще результатъ посланныхъ билетовъ прямо на руки. Мировому судь у васъ выдано на тридцать рублей билетовъ?

— Да, на тридцать, отвчалъ Котомцевъ.— Но онъ мн сказалъ, что дай Богъ ему разсовать половину.

— Начальнику станціи, на желзную дорогу я послалъ на пятнадцать рублей — вотъ ужъ сорокъ. Самъ онъ наврное будетъ въ театр съ семействомъ, наврное будетъ и начальникъ паровознаго сарая. У городского головы на пятнадцать рублей билетовъ. Сами вы съ рукъ продали на десять съ полтиной. Ну, отъ продажи афишъ рубля три-четыре получите. Но главная продажа передъ спектаклемъ.

Настройщикъ и часовыхъ длъ мастеръ Кацъ, приглашенный играть въ антрактахъ спектакля на рояли, ударилъ по клавишамъ и взялъ аккорды подобранной имъ музыки къ водевилю ‘Дочь русскаго актера’. Лсничиха запла куплеты. Вс стали слушать.

— Что, не дурно? спрашивала она, пропвъ куплетъ.

— Отлично, отлично… отвчалъ Котомцевъ и заапплодировалъ.

Доложили, что пришелъ типографщикъ еврей Варганчикъ, стоитъ въ прихожей и хочетъ повидаться съ Котомцевымъ. Лсничій веллъ позвать Варганчика въ комнаты. Тотъ отвелъ Котомцева въ сторону и сказалъ:

— Ежели буфетъ въ театр мн отдадите, то я согласенъ выкупить гардеробъ вашей жены.

— А сколько дашь мн аренды? Вдь трактирщикъ Подсдовъ общается мн по пяти рублей отъ спектакля платить, отвчалъ Котомцевъ.

— Пхе… что вы! Разв этово можно! Вы должны быть съ благодарность къ намъ, что мы даромъ въ вашъ театръ торговать будемъ. Даромъ торговать будемъ, а вамъ вашъ гардеробъ изъ залога выкупимъ. У меня есть знакомый еврей въ Петербург, я пошлю ему вашево квитанціи и черезъ пять-шесть дней гардеробъ будетъ здсь.

Котомцевъ позвалъ Днпровскаго, Безъимянцева и Суслова на совтъ. Безъимянцевъ потребовалъ, чтобъ и гардеробъ его жены былъ выкупленъ Варганчикомъ.

— Да вдь ты мн хвастался, что у твоей жены гардеробъ не заложенъ, возразилъ Котомцевъ.

— Ну, нельзя сказать, чтобы весь не заложенъ. На тридцать пять рублей тамъ есть у ней заложено.

— На тридцать пять! воскликнулъ еврей.— Ай! Вай! Сорокъ пять вашъ гардеробъ и тридцать пять отъ ихнева супруги — вдь это восемьдесятъ рублей.

— Ну, и что же? Десять процентовъ теб за хлопоты, буфетъ теб сдаемъ, а ты намъ за буфетъ пять рублей отъ спектакля…

Стали торговаться и покончили на томъ, что Варганчикъ будетъ платить товариществу за буфетъ по четыре рубля отъ вечера.

— Ну, давайте квитанціи. Сегодня вечеромъ одинъ нашъ еврейчикъ детъ въ Петербургъ и отвезетъ квитанціи, сказалъ Варганчикъ.— А я вамъ расписка напишу.

Выдали квитанціи, получили росписки, выпили съ Варганчикомъ и онъ удалился. Котомцевъ радостно потиралъ руки и говорилъ:

— Самъ Богъ послалъ намъ этого еврея. Вдь я нарочно натолковалъ ему чорта въ стул. Подсдовъ-то трактирщикъ не только не давалъ мн пять рублей, но даже и даромъ-то наотрзъ отказался поставить буфетъ въ театр. Прямо сказалъ: хлопотъ не стоитъ.

— Тому хлопотъ не стоитъ, а этотъ, посмотрите, дло сдлаетъ. Съ жидомъ, батенька, въ этихъ случаяхъ, всегда лучше пиво сваришь, сказалъ лсничій.

— Да теперь у меня ужъ и такъ вс дла по театру съ нимъ. Афиши печатаетъ онъ, вшалку снялъ онъ, буфетъ онъ. Онъ же и лампы поставитъ и будетъ освщать театръ.

— Ну, а какъ же, батенька, вы насчетъ отопленія театра устроились? спросилъ Котомцева лсничій.

— Дрова для театра жертвуютъ два юноши: сынъ головы и сынъ Подсдова, но просили не говорить объ этомъ ихъ папенькамъ, откликнулся за Котомцева нотаріусъ.— А чтобъ всякій разъ передъ спектаклемъ вытопить вс печки, приставъ Пантелей Федорычъ общался присылать человка. Это ужъ я его уговорилъ. Вы знаете, въ ныншнемъ году здсь на завод нтъ даже сторожа. Владлецъ совсмъ уже на него рукой махнулъ. ‘Не стоитъ, говоритъ, и сторожа нанимать, пусть такъ разваливается’.

— А костюмы-то для ‘Грхъ да бда’, Вадимъ Семенычъ, къ спектаклю у насъ будутъ? спрашивалъ Котомцевъ лсничаго.

— Да, да… Вчера отъ васъ изъ трактира я захалъ къ портному Берк Коромыслову и сказалъ ему, чтобъ онъ досталъ и привезъ въ воскресенье въ театръ, на репетицію кафтанъ со сборами для васъ, картузъ, жилетку пеструю, сапоги, полушубокъ и валенки для Безъимянцева, срый армякъ и валенки для Днпровскаго. Однимъ словомъ, вс костюмы по той записк, которую вы мн дали. И будетъ все это стоить четыре рубля.

— Какъ четыре рубля? Да вдь это четыре мста по рублю! воскликнулъ Котомцевъ.

— Ну, такъ что жъ изъ этого? И то дешево.

— А я думалъ, вы гд-нибудь даромъ отъ лавочниковъ достанете.

— Да вдь столько же на извозчикахъ проздишь, по разнымъ лавкамъ сбиравши сапоги и полушубки. Сначала ихъ привози, потомъ обратно увози. Наконецъ, и мадамъ Безъимянцевой нужно комическое пестрое платье и зонтикъ, а на ея фигуру самому трудно отыскать.

— Для Курицына мн костюма не надо. Мн портерщикъ Иванъ Тимофевъ все съ своего плеча даетъ, а я ему за это мсто въ полтинникъ, заявилъ Сусловъ.

Котомцевъ крутилъ головой и бормоталъ:

— Портному четыре рубля, да портерщику билетъ въ полтинникъ — ой-ой-ой! Во что же это вечеровый-то расходъ вскочитъ!

X.

Въ воскресенье, въ шесть часовъ вечера, упраздненный мыловаренный заводъ или, какъ громко было сказано на афиш, загородный театръ блисталъ тремя десятками бумажныхъ гофрированныхъ фонарей, подаренныхъ нотаріусомъ. Они прившаны были на двор у входа въ театръ, около котораго для порядка стоялъ городовой, висли на столбахъ распахнутыхъ настежь воротъ и болтались подъ окнами бокового фасада завода, выходящаго на дорогу. Спектакль былъ назначенъ въ семь часовъ, но публика ужъ съзжалась. На двор стояли дрожки пристава Котятникова, крытая рессорная бричка мирового судьи Георгія Григорьича Шилки, тарантасикъ нотаріуса и дв извозчичьи пролетки. Интеллигенція и власти посада Гусятникова были почти вс въ сбор. Недоставало только головы и начальника желзнодорожной станціи, но сынъ головы Вася Мелетьевъ былъ уже здсь. Онъ и сынъ кабатчика Подсдова Миша пріхали въ театръ еще часовъ съ четырехъ. Вс актеры, лсничій съ лсничихой, учитель-суфлеръ и нотаріусъ забрались сюда около полудня на репетицію и такъ ужъ изъ театра больше и не выходили. Продовольствовалъ всхъ холодными закусками и чаемъ буфетчикъ Варганчикъ, да лсничиха привезла съ собой большой пирогъ съ капустой и рыбой, который посл репетиціи и былъ съденъ. Кром извозчиковъ, на двор толпились ребятишки, подросточки и нсколько человкъ взрослыхъ изъ обывателей Гусятникова. Билетовъ въ театръ они не брали, но пришли изъ посада посмотрть на иллюминацію, на публику. Они стояли у входа, заглядывали въ освщенныя, но ничмъ не завшанныя окна театральной залы, залзали даже въ прихожую, но тотчасъ же были изгоняемы изъ нея Варганчикомъ, сидвшимъ у столика за кассой и продававшимъ билеты. Тутъ же помщался буфетъ, то-есть длинный столъ на козлахъ, покрытый скатертью, уставленный бутербродами, холодными закусками, бутылками и т. п. Шиплъ, испуская клубы пара, большой самоваръ. За буфетомъ стояли жена Варганчика — старая еврейка Сара Осиповна съ длинными зубами и въ шелковомъ парик, и его дочка, молоденькая, очень хорошенькая жидовочка Ривка, въ красной юбк и черномъ плисовомъ корсаж. Около вбитыхъ въ стну гвоздей съ верхнимъ платьемъ пріхавшей въ театръ публики, дежурили сыновья Варганчика, курчавые жиденята-подросточки.

Въ зрительномъ зал, освщенномъ восемью лампами, никого еще не было и только разсыльный пристава, пожилой ундеръ топилъ печку и подбрасывалъ въ чугунку наколотыя щепки. Вся пріхавшая въ театръ интеллигенція толпилась на сцен и въ уборныхъ артистовъ. Изъ-за колыхающагося зеленаго коленкороваго занавса слышались голоса нотаріуса и лсничихи, распвающей въ полголоса куплетъ изъ водевиля, и возгласъ Суслова, кричащаго кому-то:

— Да пошлите вы своего кучера въ посадъ хоть за бутылкой коньяку-то для уборной! Нашъ жидюга деретъ въ буфет то же самое и съ артистовъ, что съ публики. Вдь этакъ жить невозможно.

Порталъ и занавсъ имли самый убогій видъ, хотя посреди занавса и красовалась налпленная большая лира, вырзанная изъ золотой бумаги. Порталъ былъ выкрашенъ клеевой краской въ блый цвтъ и на немъ было намалевано какое-то подобіе пальмовыхъ листьевъ для чего-то, впрочемъ, съ крупными красными яблоками — работа Безъимянцева. У самой рампы въ зал стояло піанино, немного поодаль помщались четыре ряда стульевъ и затмъ шли простыя некрашенныя скамейки безъ номеровъ.

Котомцевъ и Днпровскій находились въ уборной, то-есть въ углу за сценой, отгороженномъ ширмами изъ обойной бумаги. На столик стояло складное маленькое зеркальце и по бокамъ его горли дв свчки, вставленныя въ пивныя бутылки. Около зеркальца лежалъ жестяной ящикъ съ красками для гримировки. Котомцевъ и Днпровскій одвались для спектакля. Передъ Котомцевымъ лебезилъ на колняхъ портной Берка и старался надть ему русскіе сапоги съ голенищами бутылками, но сапоги были не впору и не лзли на ноги.

— Господи Боже мой! Что же это такое! Какъ же я играть буду простого лавочника безъ русскихъ сапогъ! раздраженно говорилъ Котомцевъ.— Теб сказано вдь было, мерзавцу, что у меня большая нога! крикнулъ онъ портному.

Тутъ же стояли полицейскій приставъ и лсничій, дымившій папироской.

— Сказано, сказано, подтвердилъ лсничій,— Я прямо сказалъ: сапоги съ самой большой ноги.

— Да они влзутъ, надо ихъ только размочить, отвчалъ портной.

— Какъ они могутъ влзть, ежели они и на носъ мн не годятся! Стаскивай ихъ съ меня, стаскивай! Ну, что ты со мной, мерзавецъ, длаешь!

— Чтобъ были сапоги! топнулъ на портного лсничій.— Бери на двор мою бричку, позжай въ посадъ и откуда хочешь привези сапоги, а то и денегъ за костюмы не получишь.

— Не поспетъ вернуться. Седьмой часъ. Публика ужъ собирается. Я сейчасъ глядлъ сквозь занавсъ и видлъ, какъ дв какія-то купчихи пришли, и за ними молодецъ свои стулья притащилъ, замтилъ Днпровскій.

— Ну, что жъ мн теперь длать! всплескивалъ руками Тмотомцевъ.— Вмсто длиннополаго купеческаго сюртука притащили какой-то дворницкій кафтанъ, жилетки русской нтъ и сапогъ нтъ! Париковъ въ город нтъ. Играю безъ парика въ своихъ волосахъ… Какой же типъ выйдетъ!

— Послушайте… Да возьмите русскіе сапоги съ моего разсыльнаго, предложилъ приставъ.— Онъ здсь въ театр печки топитъ. У него ножищи преогромадныя.

— Батенька! Вы меня спасаете! воскликнулъ Котомцевъ.

— Зови сюда моего разсыльнаго Антипова! Пусть придетъ сюда и сниметъ сапоги! отдалъ портному приказъ приставъ.

Портной побжалъ.

— Стой! Стой! остановилъ его Днпровскій,— А сюртукъ или сибирку можно снять съ того молодца, который пришелъ сюда давеча съ купчихами и принесъ стулья. На немъ именно такой костюмъ, какой для роли Льва Краснова требуется.

— Да неужели?!. радостно вскинулъ на Днпровскаго глаза Котомцевъ.

— Дв капли воды.

— Такъ слышишь! Разсыльнаго моего сюда, и позвать этого самаго молодца! прибавилъ портному приставъ.

Черезъ минуту явился разсыльный. Разсыльный вытянулся въ струнку.

— Антиповъ! Сними свои сапоги и дай барину на вечеръ, сказалъ приставъ.— А самъ можешь въ его сапоги переобуться.

Разсыльный разулся. Сапоги пришлись Котомцеву впору.

Разыскали и купеческаго молодца.

— Дв капли воды — то, что мн нужно! радостно воскликнулъ Котомцевъ при вид его сюртука.— Послушай, любезный, мн вотъ надо играть простого русскаго лавочника, а сюртука подходящаго у меня нтъ…

— Ему сказано-съ… Онъ согласенъ, перебилъ Котомцева еврей.

Молодецъ тряхнулъ волосами, снялъ съ себя сюртукъ и сталъ надвать пиджакъ Котомцева.

— Эхъ, жилетка-то у тебя хороша! Можетъ быть, и жилетку дашь надть? спросилъ Котомцевъ.

— Сдлайте одолженіе…

— Ну, вотъ и отлично. А самъ ты можешь въ мою одежду одться, ссть въ театр на скамейку и смотрть, какъ мы будемъ играть.

— Благодаримъ покорно.

— Чей ты? спросилъ молодца приставъ въ вид привтствія.

— Изъ лабаза Мавры Тарасьевны Порфирьевой.

— То-то, рожа-то знакомая! Ну, ступай.

— Голубчикъ, Вадимъ Семенычъ, добудьте ему. въ касс билетикъ на мсто, да кстати узнайте, какъ сборъ, обратился Котомцевъ къ лсничему.

— Давеча всего было двадцать семь рублей, передъ тмъ какъ лампы начали зажигать въ театр. Я справлялся, отвтилъ Днпровскій, ероша себ блой краской брови и длая ихъ сдыми.

— Плохи наши дла, плохи! вздохнулъ Котомцевъ, надвая на себя длиннополый сюртукъ.— Ужъ ежели въ первый спектакль не будетъ хорошаго сбора, то что же въ послдующіе-то спектакли станетъ очищаться товариществу?

— Ну, съ рукъ порядочно билетовъ продали, я думаю, сказалъ приставъ.

— И съ рукъ на пятьдесятъ рублей не продали. Театръ далеко отъ города. Чуть не у чорта на куличкахъ. Чтобы дойти до него, нужно полторы версты грязь мсить. Эхъ, жизнь актерская!

И Котомцевъ снова тяжело вздохнулъ.

XI.

Актрисамъ подъ уборную была отведена контора, мыловареннаго завода, кром прихожей, единственная комната въ зданіи, но неудобство этой комнаты заключалось въ томъ, что изъ нея не было выхода на сцену. Дабы загримированнымъ актрисамъ не проходить на сцену черезъ театральную залу, въ уборной была сдлана дверь изъ окна, то-есть къ окну изъ комнаты и на двор изъ окна были сдланы изъ досокъ но четыре ступеньки и актрисы должны были выходить въ окно на дворъ и перебгать по двору саженъ восемь до двери, ведущей со двора на сцену. Неудобство было страшное, и съ нимъ только и можно было примириться при сухой погод. Перебгать приходилось не иначе, какъ накинувъ на себя верхнее платье. Отъ окна уборной до двери на сцену, впрочемъ, проложены были по двору доски.

— Какъ вы зимой на. святкахъ здсь во время спектакля одвались и переходили на сцену? спрашивала лсничиху Котомцева.

— Охъ, ужъ и не говорите! отвчала лсничиха.— Я сейчасъ же и простудилась, и цлую недлю прохворала. Оттого на святкахъ мы и ставили только одинъ спектакль, а вдь предполагалось два, А морозъ въ день спектакля стоялъ, какъ на зло, трескучій. Въ зал нкоторые сидли даже въ шубахъ.

— А вы бгали на сцену черезъ окно и потомъ по снгу?

— Вообразите, милочка, да… но въ половин спектакля ужъ не выдержали и стали переходить, закутавшись въ платки, черезъ залу.

Котомцева покачала головой и сказала:

— Ну, мы-то ужъ терпимъ вс муки, чтобъ кусокъ хлба себ заработать, а вы-то, люди со средствами, чего себя мучили?

— Охота пуще неволи… весело дала отвтъ лсничиха.

Сначала въ уборной у дамъ сидли и стояли только что представленные имъ два юноши — сынъ головы и сынъ кабатчика Подсдова, а также и мировой судья Георгій Григорьевичъ Шилка — мужчина хоть и пожилой, но прилизанный, примазанный, съ бакенбардами подобранными волосокъ къ волоску, и въ золотомъ пенснэ на носу. Юноши хоть и просили познакомить ихъ съ актрисами, но въ присутствіи ихъ только молчали и вздыхали, а мировой такъ и сыпалъ комплиментами. Вскор, однако, актрисамъ нужно было одваться и лсничиха, которая играла въ водевил, въ конц спектакля увела мужчинъ изъ уборной.

Мировой, выйдя изъ уборной, тотчасъ же перемнилъ тонъ.

— Никакого успха не будутъ здсь имть, даю вамъ слово… сказалъ онъ лсничих.

— Отчего?

— Помилуйте, какія это актрисы! Говоря между нами, это прачки какія-то.

— Ахъ, что вы!

— Да конечно же. Я летлъ сюда заране, стремился, думалъ найти элегантныхъ, граціозныхъ женщинъ, кокетливыхъ, а это, это…

Мировой замялся.

— Судьба ихъ бьетъ, проговорила лсничиха.— Лтній сезонъ просидли безъ ангажемента, прожились, заложились. Он признавались мн. Вс костюмы у нихъ залолгены. На послднія крохи сюда пріхали. Бдность, вы сами знаете, принимаетъ, длаетъ робкими.

— Врно. Ну, а публик-то какое до этого дло Много я имлъ случаевъ знакомиться съ актрисами, но, признаюсь, такихъ вижу въ первый разъ. Неинтересны, совсмъ неинтересны.

— Полноте вамъ. Сестра Котомцевой, Левина прехорошенькая.

— Но вдь это еще почти ребенокъ. Котомцева — это. очевидно, премьерша ихъ — какая-то кислота. Поднеси къ лицу ея кринку свжаго молока — скиснется.

— Ахъ, какой вы зоилъ!

— Позвольте… Это мое впечатлніе а стало-быть будетъ и впечатлніе всей публики. Гулина эта самая — какая-то маринованная минога, а Безъимянцева тамбуръ-малйръ въ юбк. Клянусь чмъ хотите, вы, милйшая Ольга Сергевна, убьете ихъ всхъ вашей красотой.

— Ну, ну, ну… Полноте… остановила его лсничиха, вся вспыхнувъ.

— Ma parole d’honneur.

Они пришли на сцену. Мужчины уже были одвшись и бродили по сцен. Днпровскій, игравшій дда Архипа, въ блой русской рубах и въ валенкахъ, съ сдой бородой и въ лысомъ парик, совсмъ не подходящемъ для Архипа, смотрлъ въ щелку занавса на публику и говорилъ:

— Не густо, не густо въ зрительной-то зал.

Котомцевъ распекалъ Суслова, значительно уже пьянаго, и говорилъ ему:

— Послушай, какъ распорядитель товарищества, я положительно запрещаю теб бгать въ публик загримированнымъ! Одлся для спектакля, и вдругъ шляешься въ буфет и пьешь тамъ водку съ купцами.

— Да вдь я только въ кассу, Анатолій Евграфычъ… Сами же вы хотли узнать, какой сборъ, ну, а по дорог, само-собой, и выпилъ. Нельзя же, если приглашаютъ. Могутъ обидться. А тутъ именно нужно угождать публик и искать знакомства,

Языкъ Суслова уже слегка заплетался.

— И насчетъ выпивки прошу тебя прекратить. Довольно, продолжалъ Котомцевъ.— Подумай, что теб посл главной пьесы еще водевиль играть.

— Ну, вотъ… Сыграю. Слава Богу, шестнадцать лтъ на сцен, отвчалъ Сусловъ.

Къ Котомцеву подошелъ Безъимянцевъ, игравшій Афоню. Онъ былъ въ полушубк на распашку, въ валенкахъ, въ картуз.

— Ну, что, голубчикъ Анатолій, какъ сборъ? спросилъ онъ.

— Тридцать девять рублей въ касс и на пятьдесятъ четыре рубля съ рукъ продано, отвчалъ Котомцевъ.

— Гм… Вдь это скверно для перваго спектакля девяносто три рубля…

— Что жъ ты подлаешь, коли театръ за городомъ! Не многихъ заберетъ охота тащиться сюда, у кого лошадей нтъ.

Къ нимъ подскочилъ лсничій и, дымя папироской, сказалъ:

— Сейчасъ я изъ кассы. Акцизный сейчасъ пріхалъ и взялъ три билета по полтора рубля для себя, жены и дочери. Да купецъ Мельгуновъ съ женой пришли и два билета по рублю взяли.

— Четыре съ полтиной и два — шесть съ полтиной, стало-быть вотъ уже сорокъ пять въ касс тотчасъ же сосчиталъ Днпровскій и спросилъ Котомцева:— Сколько у насъ вечероваго расхода?

— Ахъ, Боже мой! Да кто же теперь сосчитать можетъ!

Публика въ зал прибывала. Настройщикъ и часовыхъ длъ мастеръ Кацъ игралъ уже въ зал на фортепіано какой-то маршъ. Начали приходить и актрисы изъ своей уборной на сцену. Показалась Котомцева, показалась Безъимянцева, играющая Жмигулину. Котомцева подошла къ мужу и уныло спросила:

— Какъ сборъ, Анатолій? должно быть, плохъ?

— Давеча было сто рублей безъ полтинника.

— Это только то, что въ касс, не считая того, что съ рукъ продано?

— Да нтъ же, нтъ. Всего вмст.

— А вдь мы разсчитывали, что полный сборъ больше двухсотъ пятидесяти рублей.

— Мало ли что разсчитывали!

— Анатолій, у меня полусапожки совсмъ худые. Не знаю, какъ ужъ и играть буду. Думала у сестры взять, но у ней еще хуже моихъ, шепнула мужу Котомцева.

— Завтра купишь себ и сестр новые сапоги.

— Да, но какъ сегодня-то играть! Я ужъ кой-какъ зашила, позачернила чернилами, но…

— Обувь только изъ ложъ видна, а изъ стульевъ и мстъ въ партер обуви никогда не видать, ложъ же здсь нтъ. Что жъ, начинать, что ли? спросилъ Котомцевъ.

— Погоди… Авось, подойдутъ и подъдутъ еще кто-нибудь, откликнулся Днпровскій.

Къ Котомцеву опять подскочилъ лсничій и сказалъ:

— Радуйтесь… Сынъ головы сказываетъ, что сейчасъ въ театръ помщикъ Куликовъ въ долгушк съ семействомъ и гостями пріхалъ. Вотъ ужъ тутъ еще приращеніе сбора рублей на десять будетъ.

— Ну, слава Богу! проговорила Котомцева и перекрестилась.

Таперъ Кацъ кончилъ маршъ и принялся играть вальсъ.

Въ семь съ половиной часовъ Котомцевъ ршилъ поднимать занавсъ.

— По мстамъ! крикнулъ лсничій актерамъ, и когда все было готово, самъ отдернулъ коленкоровую занавсъ въ одну сторону.

XII.

Пьеса ‘Грхъ да бда’ шла довольно гладко, и только нотаріусъ въ роли Бабаева нсколько портилъ дло. При открытіи занавса интеллигенція посада Гусятниково привтствовала исполнителей апплодисментами. Встртили рукоплесканіями и Котомцева. Интеллигенцію поддерживала публика посре, но этой срой публик пьеса не понравилась. Кабатчица Подсдова прямо сказала голових посл второго акта:

— Канитель… Что дальше будетъ, я не знаю, а пока канитель… Циркъ-то съ обезьянами и намазанными шутами куда интересне былъ у насъ. Тамъ, по крайности, хоть посмяться можно было. Помните, сколько они, бывало, оплеухъ себ надаютъ, дураки эти самые? И ничего имъ, какъ съ гуся вода.

— Погодите… Можетъ быть, и эти актеры разыграются, такъ посмшатъ, отвчала головиха.

— Нтъ, ужъ это такая игра. Тутъ все разговоры, разговоры и ничего больше.

— Знаю я. Это театръ, а вы про циркъ… Но и въ театр бываетъ веселая игра. Вотъ, напримръ, оперетка, гд поютъ и смшатъ. Бывали вдь мы съ мужемъ и въ губерніи, и въ Петербург, и въ Москв, такъ видали всякіе театры. Надо вотъ мужу сказать, чтобъ онъ попросилъ ихъ оперетку поставить.

Мужская интеллигенція въ каждомъ антракт уходила на сцену и старалась выпить съ актерами, требуя на сцену вина изъ буфета. Голова, желая оказать гостепріимство и угостить актрисъ, послалъ имъ въ уборную бутылку мадеры, коробку монпансье и яблоковъ, явился туда самъ и просилъ всхъ выбить.

— Пожалуйте по рюмочк… Да вотъ и закусить есть чмъ… кланялся онъ.

Актрисы чокнулись съ нимъ и выпили.

— По второй, чтобъ не хромать на сцен… продолжалъ онъ.

— По второй-то ужъ много… отвчала Котомцева.

— Ничего… Повадне будетъ. Веселе играть будете.

— Роль моя сегодня не такая, чтобъ весело играть.

— А зачмъ же вы такую игру поставили? Въ другой разъ поставьте что-нибудь повеселе. Вотъ и жена моя говоритъ: ‘скажи имъ, говоритъ, чтобъ они оперетку поставили’.

— У насъ для оперетки нтъ ни исполнителей, ни костюмовъ, ни декорацій. Кром того, для оперетки оркестръ нуженъ.

— Тс… Такъ… кивнулъ голова.— А хорошо бы веселенькое-то что-нибудь.

— Да и кром оперетки, можно какую-нибудь веселую комедію поставить.

— Ну, такъ вотъ… Пожалуйста. Да ужъ посмшне что-нибудь… Посмшне-то, такъ оно лучше… Ну, а еще по рюмочк-то все-таки позвольте просить…

— Нтъ, нтъ, не могу… наотрзъ отказалась Котомцева.— Посл спектакля — извольте.

— Давайте, я съ вами выпью, вызвалась Безъимянцева, поднимаясь во весь свой громадный ростъ со стула и подходя къ голов — маленькому, кругленькому, коренастому.— Сегодня моя роль такая, что можно выпить.

— Ну, вотъ и чудесно. Ваше здоровье! А играете вы сегодня на отличку и даже, можно сказать, лучше всхъ.

— Нравится вамъ? Очень пріятно. А вообразите, роль Жмигулиной даже не моя роль. Я на роли грандъ-дамъ и комическую роль играю сегодня за неимніемъ въ трупп комической старухи.

— Очень потшно играли, очень потшно, отвчалъ голова, выпивая рюмку мадеры.— Да и зонтикъ у васъ — смху подобно… Вотъ кабы у всхъ такія роли были! Ну, до свиданья, прибавилъ онъ.— Теперь пойду господъ актеровъ шевелить, чтобы позабавне играли.

Къ мужчинамъ также приставали со всхъ сторонъ съ виномъ, и Котомцевъ то и дло ходилъ за пьянымъ уже Сусловымъ, стараясь уберечь его отъ дальнйшей выпивки.

— Господа! Пожалуйста, не угощайте его… Вдь ему еще отвтственную роль въ водевил играть… упрашивалъ онъ пристава, купца Глоталова и кабатчика Подсдова.— Ну, что хорошаго, если изъ-за него придется водевиль отмнить! Лучше же вы посл спектакля съ нимъ выпьете. Егоръ! Ради Создателя не пей больше, обратился онъ къ Суслову.

— Да вдь и то не пью, отвчалъ тотъ, покачиваясь.

Лсничій посмотрлъ на него и покачалъ головой.

— Я ужъ и то стараюсь его зельтерской водой и чаемъ отпаивать, но не пьетъ, сказалъ онъ.

— Да что вы ко мн пристали! Будто я не знаю своей препорціи! говорилъ Сусловъ.

Къ нему подскочила лсничиха.

— Послушайте, Сусловъ… Я ухожу одваться для водевиля, но если вы будете въ мое отсутствіе еще пить, будете пьяны — я не буду съ вами играть и навсегда разссорюсь.

— Матушка, голубушка! Егоръ Сусловъ никогда не бываетъ пьянъ, а только выпивши! воскликнулъ Сусловъ.— Ручку, голубушка!

И схвативъ руки лсничихи, онъ сталъ цловать ихъ мокрыми губами.

— Ну, смотрите же! погрозила ему лсничиха, убгая со сцены.

— Не безпокойся, не безпокойся, Оля! Капли больше я ему не дамъ выпить! крикнулъ ей вслдъ лсничій.

Дло происходило передъ послднимъ актомъ драмы.

— Ну, что жъ, убивать теперь жену будете? спросилъ Котомцева приставъ, улыбаясь.

— Да, убивать. Самый горячій и трудный для меня актъ.

— А не боитесь, что я васъ за убійство въ кутузку? Хе-хе… Ну, идите, идите… Убивайте.

Послдній актъ понравился интеллигентной и не интеллигентной публик. Котомцева вызвали нсколько разъ. Онъ выходилъ съ женой.

Въ антракт кабатчикъ Подсдовъ подносилъ Котомцевой тарелку съ. фруктами и шутилъ:

— Позакусите-ка, посл смерти-то лютой, сударыня, яблочкомъ. Отлично оно, воскресши-то изъ мертвыхъ, яблочкомъ побаловаться. А куда вы ей ножъ всадили, почтеннйшій? Супруг-то то-есть?

— Предполагается, что я ее зарзалъ, отвчалъ Котомцевъ, сдирая съ себя наклеенную бороду.

— Такъ, такъ… Да… бормоталъ Подсдовъ, прищелкивая языкомъ.— А и то сказать… Конечно, все это игра, нарочно. А попадется, вотъ, мужу и въ самомъ дл вотъ этакая ягода въ жены, такъ что ты съ ней подлаешь иначе? За неволю ножемъ пырнешь. Грхи! прибавилъ онъ. вздохнувъ.

Водевиль ‘Дочь русскаго актера’ очень понравился всей публик. Суслова кое-какъ уберегли. Онъ хоть и былъ пьянъ, хоть и покачивался, но публика была отъ него въ восторг за выкидываемые имъ, говоря театральнымъ языкомъ, ‘крендели’ или ‘колна’. Его и лсничиху принимали просто на ура. Апплодисментамъ не было конца.

Лсничих мировой судья поднесъ букетъ живыхъ цвтовъ, что было, впрочемъ, очень безтактно по отношенію къ прізжимъ актрисамъ.

XIII.

Спектакль кончился, актеры разгримировались и первымъ дломъ бросились въ кассу считать сборъ. Явились и мужчины, и женщины. Тамъ уже въ сторонк за столикомъ сидлъ Котомцевъ, освободившійся посл первой пьесы, и проврялъ у еврея Барганчика проданные билеты. Всего было продано на сто шестьдесятъ съ чмъ-то рублей. Актеры ожидали лучшаго сбора и пріуныли. Варганчикъ тотчасъ вычелъ семь рублей за напечатаніе афишъ и восемьдесятъ рублей, посланные имъ въ Петербургъ на выкупъ гардероба Котомцевой и Безъимянцевой. Прокатъ лампъ и освщеніе, также поставленное Варганчикомъ, покрылись платой за буфетъ и долей дохода отъ вшалокъ. Приступилъ и суровщикъ Глоталовъ, требуя себ за три куска коленкору, пошедшіе на занавсъ, но Котомцевъ ему денегъ не далъ, сказавъ, что заплатитъ посл слдующаго спектакля. Нужно было прежде удовлетворить нуждающуюся актерскую братію. Вс просили себ на сапоги, а Сусловъ кром того и на брюки. Котомцевъ выдавалъ кому пять, кому шесть рублей и остался самъ не при чемъ, а между тмъ приставалъ портной Верка и требовалъ четыре рубля за костюмы, поставленные на сцену. Берку пришлось укротить полицейской властью и отложить уплату за костюмы до слдующаго спектакля.

— Первый спектакль, и нтъ полнаго сбора. Какъ хотите, а это хорошаго намъ не предвщаетъ, говорилъ Котомцевъ лсничему.

— Ну, не скажите. Вдь не вс еще знаютъ о спектакляхъ. Надо будетъ разослать афиши на за81

воды. У насъ близъ посада есть нсколько небольшихъ заводовъ — вотъ на кого можно въ праздники разсчитывать. Управляющіе, приказчики, механики. Кром того, и погода сегодня была сомнительная. Она много повредила сбору, утшалъ Котомцева лсничій.

Посл спектакля въ зал убрали скамейки, поставили стулья у стнъ и начался танцовальный вечеръ. Публики, однако, осталось на вечеръ едва половина. Таперъ Кацъ заигралъ вальсъ, игралъ онъ его долго, но публика стояла и сидла и выжидала, кто начнетъ танцовать первый. Наконецъ нотаріусъ пригласилъ лсничиху и прошелся съ нею два-три тура. За нотаріусомъ къ лсничих подскочилъ съ приглашеніемъ техникъ съ винокуреннаго завода, но лсничиха сказала ему:

— Что жъ я одна-то буду вертться! Просите кого-нибудь изъ другихъ дамъ, а я ужъ съ вами потомъ…

Техникъ перебжалъ къ дочк головы. Та долго отнкивалась, но все-таки сдлала туръ вальса, сбилась и попросила посадить ее. Таперъ заигралъ кадриль. Танцовали сынъ кабатчика Подсдова съ дочкой головы, мировой судья съ лсничихой, сынъ головы съ дочкой пристава. Нотаріусъ долго искалъ себ даму, подходилъ къ Котомцевой, къ ея сестр, къ посадской акушерк Молотковой — вс отказались танцовать, и чтобы составить мировому судь визави, онъ еле-еле упросилъ протанцовать съ нимъ жену аптекаря, хотя и молодую, но очень толстую польку. Танцовальный вечеръ, очевидно, не клеился.

— Напрасно вы отказывались отъ кадрили. Здсь нужно жить съ публикой въ общеніи, тогда только и можно разсчитывать на какой-либо успхъ, шепнулъ жен и своячениц Котомцевъ.

— Какъ мы можемъ танцовать, еліели у меня и у сестры сапоги худые! отвчала ему также шепотомъ жена.— ‘Что хорошаго, ежели подошва отлетитъ? Да и такъ въ танцахъ ноги видны.

А между тмъ въ зал и въ буфет красовались уже налпленныя на стнахъ рукописныя афиши, возвщающія о второмъ спектакл, назначенномъ въ среду. Афиши гласили, что представлены будутъ комедія ‘Отъ преступленія къ преступленію’ и сценка ‘Картинка съ натуры’. Варганчикъ въ буфет предлагалъ уже и билеты на этотъ спектакль, но билетовъ никто не бралъ. Приставъ подошелъ къ Котомцеву, по-военному повелъ плечами и, кивая на афишу, спросилъ:

— Тоже что-нибудь съ убійствомъ?

— О, нтъ! Об пьесы превеселыя, отвчалъ Котомцевъ.

— Ну, то-то. Да что бы вамъ оперетку съ пніемъ и танцами…

Пришлось опять отвчать:

— Труппы нтъ, хора нтъ, костюмовъ нтъ, да даже и нотъ не имется.

— Жалко. Будь оперетка — ручаюсь вамъ за полный сборъ.

Кадрилью танцовальный вечеръ и кончился. Таперъ заигралъ польку, но танцовать уже никто не пошелъ. Интеллигенція узжала домой. Просились домой и актрисы. Изъ буфета выскочилъ совсмъ уже пьяный арендаторъ бань Бубенцовъ и прошелся безъ музыки по залу казачка, но приставъ тотчасъ водворилъ его обратно въ буфетъ. Тотъ кланялся и говорилъ:

— Я, ваше благородіе, и на среду взялъ билетъ. Пущай отъ нашего брата пользуются. Я, ваше благородіе, даже вотъ какъ… Я сейчасъ сказалъ актерамъ: пусть ко мн даромъ въ баню ходятъ. Жертвую!

Нотаріусъ и приставъ дали свои экипажи, чтобы перевезти домой актрисъ. Актеры остались еще въ театр. Сусловъ, совсмъ уже пьяный, тащилъ сына головы покупать билетъ на слдующій спектакль. Сынъ головы отнкивался и говорилъ, что у нихъ въ среду будутъ поминки по тетк.

— Такъ вдь поминки-то утромъ будутъ. Ты поминки-то справь, а потомъ прізжай сюда, говорилъ ему Сусловъ.

— Нельзя. Папенька на дыбы встанетъ. Онъ у насъ строгій.

— Ну, такъ хоть билетъ-то купи, а тамъ кому-нибудь передашь его.

Сынъ головы пожалъ плечами и купилъ двухрублевый билетъ.

— Мишка! Ну, а ты-то что жъ?.. приставалъ Сусловъ къ сыну кабатчика Подсдову.— Бери и ты билетъ.

— Я тоже у нихъ на поминкахъ, отвчалъ молодой Подсдовъ.

— Ахъ, черти! Что же вы меня-то къ себ на поминки не зовете?

— Сдлай милость, приходи. Мы всмъ рады, кто тетенькину душу помянуть придетъ, откликнулся сынъ головы.

— Въ которомъ часу? спросилъ Сусловъ.

— Да посл обдни. У насъ большой поминальный обдъ будетъ.

— Приду, нарочно приду, чтобы васъ обоихъ въ театръ посл обда утащить. А билетъ-то ты, Мишка, все-таки возьми.

— Веселая игра будетъ? спрашивалъ Суслова сынъ кабатчика.

— Зажженную паклю я сть буду, такъ чего жъ теб еще!

— Ну, ужъ ты наскажешь!

— Врно. По-собачьи еще залаю на придачу, птухомъ запою.

— Ну, давай билетъ. Самому не удастся пріхать, такъ приказчика пошлю.

— Бери пару. Приказчикъ самъ по себ, а ты самъ по себ.

— Нтъ, нтъ. На среду съ меня довольно и одного билета.

Молодой Подсдовъ вынулъ деньги и взялъ билетъ.

Къ Котомцеву подошелъ таперъ Кацъ и сталъ просить деньги за свою игру и за инструментъ.

— Батюшка! Отецъ родной! Васъ-то я и забылъ, а между тмъ меня ужъ всего до копечки растаскали. Сейчасъ послдніе восемь рублей жен и своячениц на сапоги отдалъ, отвчалъ Котомцевъ.

— Какъ же это такъ? Дайте хоть сколько-нибудь.

— Ни гроша при себ. Все, все роздалъ. Въ среду изъ перваго же сбора вы за оба вечера получите.

— Дайте хоть три рубля.

— На! Получай сайку съ квасомъ! Вотъ теб даже четыре рубля! крикнулъ таперу Сусловъ и, получивъ съ сына головы и съ сына кабатчика по два рубля за билеты, передалъ ихъ таперу.

Котомцевъ звалъ Суслова домой, но Сусловъ не халъ. Котомцевъ плюнулъ и отправился вмст съ нотаріусомъ въ его бричк къ себ въ гостинницу.

XIV.

Наступила среда. Вечеромъ былъ назначенъ второй спектакль, а въ касс сбора не было. Въ пять часовъ дня въ касс считали всего только восемнадцать рублей, да и то съ тми, что получилъ Сусловъ на танцовальномъ вечер посл перваго спектакля за навязанные билеты. А между тмъ вечероваго расхода по театру было около тридцати рублей. Съ рукъ почти ничего не было продано. Лсничій посылалъ билеты на какіе-то заводы, верстахъ въ пяти отъ посада, но оттуда ихъ возвратили. Мировой судья тоже ничего не продалъ. Актеры ходили какъ въ воду опущенные.

— Что тутъ длать? растерянно спрашивалъ въ шестомъ часу вечера Котомцевъ, обращаясь къ лсничему.

— Будни. Ничего не подлаешь. Но главное, поминки у головы. Половина посада вдь тамъ у него на обд, разводилъ тотъ руками.

— Какой теперь обдъ, помилуйте! Обдъ былъ посл обдни.

— Совершенно врно, но остались кто допивать, кто играть въ стуколку. У насъ всегда такъ. Ужъ какія дла длалъ здсь циркъ, всмъ онъ у насъ по вкусу пришелся, но какъ, бывало, похороны, панихиды или крестины у кого-нибудь — циркъ пустъ и сбора никакого. Вдь вотъ и сегодня на поминкахъ: кто приглашенъ къ голов, тотъ сидитъ въ комнатахъ, а кто не приглашенъ — бродитъ мимо освщенныхъ оконъ. Подите, и вы увидите около дома цлое гулянье. Да вотъ вернется Сусловъ, такъ онъ подтвердитъ мои слова.

Сусловъ, назвавшійся на поминки еще въ воскресенье и здившій туда съ пачкой билетовъ для продажи, вернулся оттуда передъ самымъ спектаклемъ изрядно пьяный, но безъ успха, и привезъ вс билеты обратно.

— И по сейчасъ море разливное идетъ, разсказывалъ онъ.— На трехъ столахъ въ стуколку играютъ. Дамы — и т наклюкались. Начальникъ станціи тоже тамъ. Ему я навязалъ билетъ въ полтора рубля, но наврядъ онъ прідетъ, потому что играетъ въ карты и въ проигрыш. Даже Мишку Подсдова не могъ съ собой притащить. Около дочери какой-то лабазницы увивается. Сынъ головы тоже не можетъ отъ гостей урваться. Впрочемъ, чортъ съ ними. Билеты-то въ театръ они вдь все-таки еще въ воскресенье взяли.

Все это Сусловъ разсказывалъ за кулисами въ импровизованной мужской уборной, отгороженной ширмами. Днпровскій въ это время сидлъ передъ складнымъ зеркаломъ и гримировался для роли въ пьес ‘Отъ преступленія къ преступленію’.

— Такъ сколько же собственно теперь сбора-то въ касс? спросилъ онъ.

— Бда. И двадцати рублей нтъ, а между тмъ черезъ четверть часа надо ужъ спектакль начинать, развелъ руками Котомцевъ.

— Ну, ежели двадцати пяти рублей нтъ, то я не стану себ и брови замазывать. Не стоитъ пачкаться. Буду играть такъ.

— Вообразите, братцы, вдь и учителя нтъ! откликнулся Безъимянцевъ.— Кто намъ суфлировать-то будетъ?

— Да, да, да… И учитель тамъ на поминкахъ, и тоже проигравшись. Его нельзя ждать, подхватилъ Сусловъ.— Придется намъ другъ другу суфлировать.

— Я буду суфлировать, вызвался лсничій.

— А кто жъ за выходами-то будетъ слдить? спросилъ Котомцевъ.

— Да какіе тутъ къ чорту выходы при двадцати рубляхъ сбора! воскликнулъ Днпровскій.— Кто выскочитъ на сцену, то и ладно, а когда нужно со сцены уходить, Вадимъ Семенычъ крикнетъ изъ суфлерской будки: ‘пошелъ вонъ’. Я готовъ, господа. Коли хотите, поднимайте занавсъ, всталъ онъ со стула и выпрямился во весь ростъ.

— Погодите, господа, дайте мн брюки переодть, что я отъ Васьки Мелетьева привезъ, да носъ красной краской помазать. Я вдь тоже выхожу въ первомъ акт, сказалъ Сусловъ.

— Охота брюки переодвать! Играй въ чемъ Богъ послалъ.

— Зачмъ же я тогда ихъ отъ Васьки взялъ? Да и нельзя мн въ своихъ брюкахъ… Очень ужъ мои плохи.

Таперъ Кацъ игралъ въ зрительномъ зал вальсъ. Котомцевъ смотрлъ сквозь щель занавса на публику. Около него стояла уже совсмъ одвшаяся для пьесы жена.

— Пусто въ зал? спросила она.

— Пустыня Аравійская.

— Господи! Что же мы будемъ длать теперь. Второй спектакль, и пустой театръ. Тогда подемте въ Краснопузырскъ играть, что ли!

— На какіе шиши выбраться-то, матушка?

— Однако, надо же намъ будетъ какъ-нибудь отсюда выбраться. Второй спектакль пустъ — ну, а третій будетъ еще меньше публики. Вдь и здсь пить-сть надо.

— Третій спектакль въ воскресенье. Въ воскресенье будетъ сборъ. Въ воскресенье здсь всегда хорошо бываетъ для сборовъ, утшалъ ее лсничій.

— Полноте вы! раздраженно отвчала ему Котомцева.— Мы не любительствовать сюда пріхали, а хлбъ насущный добывать. Вдь первый спектакль былъ въ воскресенье, а едва полъ-сбора. Ужъ ежели въ первый спектакль хорошо не взяли, то никогда не возьмемъ. Это ужъ сейчасъ видно, что здсь проклятое, глухое мсто.

— Однако, какъ бы то ни было, отъ перваго спектакля ты и Безъимянцева свои гардеробы выкупили, возразилъ мужъ.

— Какой же это выкупъ, ежели эти костюмы, какъ только придутъ изъ Петербурга, сейчасъ надо вновь закладывать, чтобы за номеръ и за ду въ гостинницу заплатить. Вдь ужъ сегодня присылали со счетомъ отъ хозяина, требуютъ.

— Возьмете, барынька, недурной сборъ въ воскресенье. Даю вамъ слово, стоялъ на своемъ лсничій.— Сегодня съ заводовъ публики нтъ, потому что тамъ въ будни до восьми часовъ вечера работаютъ, а по воскресеньямъ работы нтъ.

Подошелъ Сусловъ съ накрашеннымъ красной краской носомъ и въ клтчатыхъ брюкахъ сына головы.

Котомцевъ взглянулъ на него и спросилъ:

— Что жъ ты безъ парика-то? Вдь у насъ лысый парикъ свободенъ.

— Э, что! Не стоитъ! махнулъ рукой Сусловъ.— Быть бы здорову, да попасть бы въ Царство Небесное. Днпровскій, не замазавши брови, играетъ, и я не хочу въ парик играть. Начинай.

Котомцевъ еще разъ заглянулъ сквозь занавсъ въ зрительную залу и сказалъ:

— Какъ будто бы съ давешняго человка два въ зрительной зал прибавилось. Не подождать ли съ четверть часика? Авось, еще кто-нибудь набжитъ.

— Теперь наврядъ кто явится! Вдь ужъ и такъ четверть восьмого, отвчалъ лсничій.

— Вы думаете? Хоть бы еще рублишекъ на пять…

— Нтъ, нтъ, ничего не будетъ. Да и дождь накрапываетъ. Сейчасъ я бгалъ черезъ дворъ къ жен въ дамскую уборную, такъ довольно крупныя капли.

— Я ужъ сюда перебжала подъ зонтикомъ, сказала Безъимянцева.

— А вотъ на счастье дв новыя дамы и вошли въ театръ! воскликнулъ Котомцевъ, все еще смотря въ щель занавса.

— Покажи-ка, покажи-ка… отодвинулъ Котомцева отъ занавса Днпровскій, заглянулъ въ щель занавса и сказалъ:

— Ну, братъ, отъ этой публики сытъ не будешь. Это жена и дочь хозяина нашей гостинницы. Он по даровымъ билетамъ.

— По даровымъ? Зачмъ же имъ дали даровые билеты? Въ гостинниц къ намъ пристаютъ съ ножомъ къ горлу со счетомъ и требуютъ денегъ, а вы билеты раздариваете!

— Затмъ и дали даровые билеты, чтобъ съ ножомъ къ горлу насчетъ денегъ не приставали. Надо же задобрить.

— Такъ я, господа, ползу въ суфлерскую будку? предлагалъ лсничій.

— Ползайте, ползайте… Сейчасъ начнемъ. Ну, господа, кто на сцен? Занимайте мста.

Занавсъ подняли при совсмъ пустомъ театр.

XV.

На третій спектакль въ афишахъ были объявлены комедія Островскаго ‘Не въ свои сани не садись’ и водевиль ‘Что имемъ, не хранимъ’. Форматъ афиши былъ увеличенъ вдвое, блая бумага замнена красной, желтой и зеленой, названія пьесъ были напечатаны самыми крупными буквами, спектакль былъ назначенъ въ воскресенье. Актеры ожидали хорошаго сбора. Еще съ вечера въ касс, то-есть въ типографіи Варганчикова и въ суровской лавк Глоталова было продано на двадцать шесть рублей билетовъ, мировой судья навязалъ кому-то на семь рублей, лсничиха продала на пять рублей, но на этомъ и ‘заколодило’, какъ выражался Котомцевъ. Въ воскресенье съ полудня пошелъ проливной дождь, продолжался вплоть до вечера и театръ во время спектакля былъ пустъ. Не пришли даже и нкоторые изъ тхъ, которые съ вечера взяли билеты. Актеры, потерявшіе всякую энергію, играли спустя рукава. Уныніе было полное. Котомцева была раздражена.

— Вотъ вамъ и воскресенье! Вотъ вамъ и праздникъ! Разсказывали, что здсь только по праздникамъ сборы. Подите въ кассу, полюбуйтесь, посчитайте сколько продано, говорила она лсничему.— Сегодня только трое какихъ-то приказчиковъ пріхали за билетами, да и то пьяные.

— Да вдь посмотрите, барынька, какой дождь съ утра, отвчалъ лсничій.— А дождь ужъ отъ Бога. Супротивъ Бога ничего не подлаешь.

— Сегодня дождь — и отъ того сбора нтъ, въ среду поминки у головы — и отъ того сбора нтъ. Что же это за мсто такое проклятое, что то дождь, то поминки мшаютъ сборамъ! Просто это отъ того, что мы играемъ за городомъ, у чорта на куличкахъ.

— И это иметъ вліяніе! То, что театръ за городомъ — большое препятствіе сборамъ, но будь хорошая сухая погода — даю слово, что около двухсотъ рублей сегодня собрали бы. Я знаю, многіе сегодня собирались въ театръ и изъ-за дождя не пріхали.

— Чуетъ мое сердце, что застрянемъ мы здсь и не съ чмъ намъ будетъ даже выхать.

— Полноте, полноте! Ужъ до Краснопузырска-то мы васъ доставимъ, утшалъ ее лсничій.

— Послднее это дло будетъ, ежели Христа ради насъ станутъ изъ города въ городъ переправлять. Да и съ чмъ мы туда прідемъ? Костюмы-то вотъ мои придутъ изъ Петербурга, изъ заклада — сейчасъ и придется ихъ вновь закладывать, чтобы съ гостинницей разсчитаться.

Самъ Котомцевъ угрюмо молчалъ и кусалъ губы.

— Въ среду надо попробовать не ставить здсь спектакля, а попробовать устроить литературно-музыкальный вечеръ въ ратуш, сказалъ онъ наконецъ.— Ратуша все-таки въ центр посада, и туда публика охотне пойдетъ. Я могу прочесть ‘Записки сумасшедшаго’ Гоголя, ваша супруга споетъ малороссійскія псни. Она отлично поетъ, обратился онъ къ лсничему.— Моя жена прочтетъ нсколько стихотвореній, господинъ Кацъ сыграетъ на роял…

— Въ чемъ я буду читать стихотворенія-то передъ публикой, позвольте васъ спросить? Не въ этомъ ли ситцевомъ плать? иронически задала ему вопросъ жена.

— Да ужъ къ сред, душечка, должны же прійти изъ Петербурга твои хорошія платья. Это одинъ единственный исходъ. Въ среду нельзя здсь ставить спектакля. Сбору будетъ еще меньше, чмъ сегодня. А вечеръ въ ратуш — другое дло.

— Жена моя къ вашимъ услугамъ… поклонился лсничій.

— Господа! Я хочу музыкально-литературный вечеръ въ ратуш въ среду устроить! крикнулъ Котомцевъ бродившимъ по сцен актерамъ.— А здсь спектакль отмнимъ. Голова общалъ мн залу въ ратуш.

— Ну, что жъ, отлично! Я комическіе куплеты пропою, откликнулся Сусловъ.— Только вотъ въ чемъ штука: у меня фрака нтъ.

— Найдемъ фракъ, сказалъ лсничій.— Съ нотаріуса, съ Евлампія Петровича фракъ будетъ теб въ самый разъ.

— Алексй Павлычъ! Ты что прочтешь? спрашивалъ Котомцевъ Днпровскаго.

— Наизусть ничего никогда не читалъ, но ежели надо, изъ ‘Братьевъ Карамазовыхъ’ Достоевскаго по книг прочту.

— Да ужъ надо изъ чего-нибудь вечеръ составлять. Даша качучу станцуетъ. Коротенькая юбочка и трико у насъ найдутся.

— Нтъ, Анатолій, я не могу… потупилась свояченица Котомцева.

— Отчего не можешь? Танцовала вдь прежде.

— Да, когда я двочкой была. А теперь нтъ, нтъ!

— Глупая! Да ты теперь будешь больше имть успха, чмъ двочкой… На ура примутъ.

— Нтъ, нтъ. Не просите.

Къ ней подскочили сынъ головы и сынъ кабатчика Подсдова.

— Дарья Ивановна, станцуйте, упрашивали они.

— Ни за что на свт!

— Я вамъ букетъ поднесу, говорилъ Подсдовъ.

— Очень вамъ благодарна, но не могу я качучу танцовать, ежели у меня даже кастаньетъ нтъ.

— Врешь, врешь. Кастаньеты у тебя въ сакъвояж, замтила ей сестра.

— Ну, и что же? Одна изъ нихъ лопнувши.

— А другая цла. И объ одной станцуешь.

— Какъ же это такъ объ одной?

— Ежели ужъ на то пошло, то лопнувшую кастаньету всегда склеить можно, замтила сожительница Днпровскаго Гулина, отвела Дашу въ сторону и строго сказала:— Какъ теб не стыдно отказываться! Товарищество погибаетъ, хватается за вечеръ въ ратуш, какъ утопающій за соломинку, а ты упрямишься номеръ исполнить, и номеръ такой, который можетъ быть заманкой.

— Я не упрямлюсь, но я просто не могу. Вдь я года два уже не танцовала.

— Вретъ, вретъ. Будетъ танцовать! мигнула ей сестра и шепнула:— Намъ на хлбъ, намъ пить-сть надо, а ты куражишься! Не имешь права отказываться.

Даша слезливо заморгала глазами и направилась за кулисы.

— Желаете, я вамъ на скрипк сыграю? предложилъ Котомцеву лсничій.

— Батюшки! Объ вашемъ номер-то и забыли! хлопнулъ себя Котомцевъ по лбу.— Отецъ родной! Непремнно сыграйте. Вы будете у насъ украшеніемъ вечера.

Котомцевъ заключилъ лсничаго въ объятія и расцловалъ.

— Ставь и меня на афишу. Я спою куплеты ‘Какъ яблочко румянъ’, предложилъ Котомцеву Безъимянцевъ.— Жена прочтетъ ‘Гршницу’. Она отлично читаетъ это стихотвореніе.

— Нтъ, ужъ ‘Гршницу’ я буду читать, подскочила къ Безъимянцеву Котомцева.

— Отчего же вы непремнно, ежели я заявляю про жену? Я первый заявилъ.

— Вы первый заявили, а ‘Гршница’ Толстого мое репертуарное стихотвореніе.

— Сонечка! крикнулъ Безъимянцевъ появившейся на сцен своей жен.— Мы ставимъ въ среду литературно-музыкальный вечеръ, я говорю, что ты будешь читать ‘Гршницу’, и вдругъ Татьяна Ивановна говоритъ…

— Никому не позволю ‘Гршницу’ читать! Это мое коронное стихотвореніе, подхватила Безъимянцева.

— А вотъ посмотримъ! воскликнула Котомцева.

— Что такое: посмотримъ? И мы поглядимъ. Чмъ ты кичишься-то? Съ чего ты важность-то на себя напустила? И я такой же членъ товарищества, какъ и ты. На одинаковыхъ маркахъ сговорились здить-то. Фря!

— Сама фря!

Началась перебранка. Къ дамамъ подскочилъ Кото мцевъ.

— Таня! Таня! Что это такое! Софья Андреевна. Да какъ вамъ не стыдно! Ужъ и безъ того дла плохи, а вы въ самую критическую минуту ссоритесь, заговорилъ онъ и тотчасъ попросилъ лсничаго начинать слдующій актъ пьесы.

Лсничій отдернулъ занавсъ.

XVI.

На утро посл третьяго спектакля вся труппа собралась въ номер Котомцева, пила чай и составляла афишу литературно-музыкальнаго вечера въ зал ратуши. Вечеръ, назывался ‘артистическимъ литературно-музыкальнымъ вечеромъ’. Безъимянцевъ настаивалъ, чтобы вечеру, кром того, было дано общее названіе ‘На Олимп’, которое требовалъ напечатать самыми крупными буквами, но Котомцевъ не соглашался.

— Что ты! что ты! При чемъ же тутъ Олимпъ-то? воскликнулъ онъ.

— А при томъ, чтобъ публик въ глаза бросилось. ‘На Олимп. Артистическій музыкально-литературный вечеръ’, отвчалъ Безъимянцевъ.— Здсь нельзя безъ громкаго названія, здсь публика не такая. Иначе не пойдетъ.

— Но какой же тутъ Олимпъ, ежели мы будемъ читать и пть во фракахъ!

— Ничего не значитъ. Намъ только бы получше сборъ взять. Третьяго года я здилъ съ сосьетэ, такъ мы оперетку ‘Орфей въ аду’ играли въ Колотушкин во фракахъ. Городъ такой есть, не лучше здшняго Гусятникова. И хорошій сборъ взяли. Вс во фракахъ, а дамы въ обыкновенныхъ платьяхъ, и только я одинъ былъ въ костюм, потому что игралъ Ваньку Стикса. Да какой костюмъ-то, если бы ты зналъ! Красная шерстяная фуфайка на мн была и турецкая феска… Ни трико на ногахъ, ни туфель… а въ обыкновенныхъ брюкахъ и сапогахъ. Куплеты подъ рояль плъ съ трескомъ. Громъ рукоплесканій…

— Нтъ, нтъ, господа… Я не согласенъ… Попробуемъ первый вечеръ такъ, безъ названія…

— Тогда нельзя ли такъ прибавить, предложилъ Днпровскій: — ‘Артистическій музыкально-литературно-балетный вечеръ’. Вдь Даша-то ваша будетъ же танцовать качучу. Все-таки для разцвтки афиши лучше будетъ.

— Качучу мы и такъ поставимъ въ красной строк, сказалъ Котомцевъ.

— Красная строка само собой, а слово ‘балетный’ само собой.

— Да, да. Надо все сдлать, чтобъ больше сбора взять, поддержала Днпровскаго сожительница его Гулина.— Вамъ хорошо разсуждать, коли вы и Безъимянцевъ взяли уже изъ сборовъ восемьдесятъ рублей на выкупъ гардероба, а мы съ Алексемъ Павлычемъ только на сапоги двнадцать рублей получили, да отъ вчерашняго сбора, словно Христа ради, пять рублей на двоихъ.

— Позвольте-съ… Ежели мы взяли сорокъ рублей на выкупъ гардероба, то вдь это же пойдетъ на общую пользу, вмшалась Котомцева.— Завтра придетъ мой гардеробъ и мы можемъ ставить ковровыя пьесы, стало-быть у насъ будетъ разнообразный репертуаръ. Не могу же я, напримръ, въ ‘Роковомъ шаг’ играть въ ситцевомъ плать.

— Врно! Ну, а зачмъ же ты, взявши на гардеробъ, взяла и на сапоги? Или потому, что мужъ распорядитель товарищества? попрекнула Котомцеву Гулина.— Что ты первосюжетная, такъ теб все можно? Теб можно, а мы безъ денегъ сиди.

— Ахъ, Боже мой! Да не могу же я играть въ сапогахъ, которые сть просятъ.

— Пожалуйста, матушка, не разговаривай. Знаемъ. Своя рука — владыка у васъ. А мн въ субботу не на что было баранокъ купить къ чаю и я должна была у корридорнаго пятіалтынный занять. Нтъ, ужъ какъ хотите, а длайте такъ, какъ Алексй Павлычъ предлагаетъ.

— Неудобно будетъ. Ну, что такое музыкально-литературно-балетный? доказывалъ Котомцевъ.— Тогда, лучше я вотъ какъ напишу: ‘музыкалыю-литературный вечеръ съ балетными танцами’, а затмъ качуча въ красной строк. Согласны, господа?

— Согласны, согласны… откликнулись со всхъ сторонъ.

Послышался стукъ въ дверь. Вошелъ хозяинъ гостинницы купецъ Подковкинъ. Это былъ рыжебородый пожилой человкъ съ краснымъ лицомъ и лысиной, облеченный въ срый пиджакъ на распашку, изъ котораго выпячивалось довольно объемистое чрево съ нокоющейся на немъ часовой цпью. Помолившись въ уголъ на икону, онъ поклонился и сказалъ актерамъ:

— Чай да сахаръ!

— Милости просимъ. Прошу покорно садиться, отвчалъ Котомцевъ и спросилъ:— За деньгами, должно быть, пожаловали?

— Точно такъ-съ, кивнулъ Подковкинъ, присаживаясь на освобожденный для него Сусловымъ стулъ.— Кто за чмъ, а мы все за деньгами. Нельзя ли, господа актеры, хоть сколько-нибудь? Вдь ужъ одиннадцатый день живете… опять же да и питье… По буфету забираете… а не видали мы отъ васъ ни копйки.

— Погодите, любезнйшій, дайте разыграться хорошенько, проговорилъ Днпровскій.

— Да неужто въ три-то раза не могли разыграться? Вдь ужъ три раза играли. У меня цирковые актеры въ прошломъ году стояли, такъ т хоть и нмцы, а каждую недлю платили исправно.

— Расходы вдь у насъ были порядочные на обзаведеніе въ театр — ну, вотъ сборы и ушли на нихъ, прибавилъ Котомцевъ.

— И у цирковыхъ нмцевъ были расходы. Одного зврья что приходилось кормить! Медвдь былъ, оселъ, пять лошадей, обезьяны, однако, какъ счетъ подашь, они честь честью…

— Конечно, у насъ лошадей и зврей нтъ, но вотъ за занавсъ надо было заплатить, за лсъ для скамеекъ… Лампы…

Подковкинъ перемнилъ тонъ.

— Мели, мели больше! сказалъ онъ, махнувъ рукой.— Заговаривай зубы-то! Будто я не знаю! Глоталову до сихъ поръ за ситецъ не заплочено, что для занавса брали, сынъ головы лсъ тайкомъ отъ отца прожертвовалъ.

Котомцевъ сконфузился, но произнесъ:

— Другіе расходы были. Вотъ наши дамы, напримръ… Имъ нужно было костюмы себ справить. Нельзя кой въ чемъ выходить на сцену!

— Такъ-съ… кивнулъ хозяинъ.— А у кого жъ костюмы заказывали? Что-то не слышно.

— Изъ Петербурга прідутъ. Вотъ завтра ждемъ.

— Такъ-съ… А вотъ, по нашему, прежде, кажись, нужно было бы въ гостинниц отдать.

— Погоди, братецъ, погоди. Все до копйки получишь, хлопнулъ хозяина по плечу Сусловъ.

— Знаемъ, да когда-то еще улита детъ, да прідетъ. А сегодня нельзя ли хоть красненькую? Вдь вчера, поди, пособрали что-нибудь?

— Плохо, Артемій Кузьмичъ, очень плохо. Вчера цлый день дождь лилъ, сказалъ Котомцевъ и спросилъ:— Артемій Кузьмичъ, кажется?

— Такъ точно. А что плохо, такъ мы этому непричинны.

— Дождь…

— А въ позапрошлый театръ и дождя не было, а тоже было плохо. Жена моя была вдь у васъ, такъ видла. И опять будетъ плохо. Не то намъ нужно здсь. Вотъ ежели бы на арф умли… да псни пть, да въ костюмахъ русскихъ были или бы тирольцами, такъ взялъ бы я васъ къ себ въ трактиръ и сидли бы вы въ моихъ номерахъ на моихъ харчахъ въ лучшемъ вид, а что на тарелку соберете съ гостей за пніе, ваше бы было.

— Мы актрисы, господинъ хозяинъ, а не арфянки. Это совсмъ другая статья, вставила свое слово Безъимянцева.

— Артистки… Служимъ искусству… прибавила Котомцева, вся вспыхнувъ.

— Понимаемъ… Очень чудесно понимаемъ. Но для арфянокъ-то въ нашемъ мст повыгодне будетъ. Что такое разговорная игра? Это не по здшнему мсту. У насъ любятъ, чтобъ вотъ пніе было… Чтобъ вотъ русскую пройтись… трепака…

— Ну, ужъ что длать… Ничего не подлаешь… Каждому свое… развелъ руками Котомцевъ.

— Свое-то свое, а намъ-то каково, коли вы будете здсь въ номерахъ стоять, пить, сть, а съ театра ничего не получать!

— Вотъ въ среду въ ратуш вечеръ устраиваемъ.

— Коли разговорная игра будетъ — и въ ратуш немного возьмете. У насъ этого не любятъ. Что канитель-то слушать!

— Танцы, танцы, господинъ хозяинъ, въ костюмахъ… кивнула ему Гулина.

— Вотъ это дло десятое. А теперь, господа, нельзя ли хоть красненькую съ васъ получить?

— Да ужъ потерпите до среды, сказалъ Котомцевъ.

— Э-эхъ! вздохнулъ хозяинъ.— Неужто ужъ красненькой-то нтъ? Кажется, ужъ немного прошу. Пошарьте… Ну, куда вамъ деньги-то? Вдь потомъ у меня все равно будете пить и сть въ долгъ.

Котомцевъ переглянулся съ товарищами и сказалъ:

— Вотъ восемь рублей у меня есть. Коли хотите, возьмите.

— Давай… Съ актера по мелочамъ не возьмешь, такъ и ничего не возьмешь, отвчалъ Подковкинъ и прибавилъ: — А только чтобъ въ среду ужъ мн не меньше, какъ пару красненькихъ.

— Непремнно. Будетъ сборъ, такъ до копйки разсчитаемся.

— Ну, ладно. Прощенья просимъ.

Хозяинъ взялъ восемь рублей, поднялся со стула и сталъ уходить.

XVII.

Литературно-музыкальный вечеръ, данный въ зал ратуши, опять не собралъ публики. Сбору было всего двадцать шесть рублей. Даже обычные постители трехъ первыхъ спектаклей блистали своимъ отсутствіемъ. Не явился и мировой судья, не пріхалъ и начальникъ станціи. Голова за безвозмездно уступленное зало въ ратуш сидлъ со всмъ своимъ семействомъ въ первомъ ряду даромъ. Даромъ вошли въ залъ и писцы управы, сторожа ратуши также пропустили изрядное число публики безплатно. Суровщикъ Глоталовъ, не получивъ за ситецъ, который у него брали для занавса, со второго спектакля не платилъ уже ни копйки и всегда приводилъ съ собой нсколько человкъ пріятелей. Содержатель гостинницы Подковкинъ и его семья сидли также даромъ. А на этотъ разъ даже лсничій и лсничиха, участвовавшіе въ вечер, потребовали десятокъ даровыхъ билетовъ для своихъ знакомыхъ. Къ довершенію неудачи и еврей Варганчикъ возмутился и отказался платить на этотъ разъ и за вшалки и за буфетъ, такъ какъ ему почти никто не отдалъ на сохраненіе платья и никто не пилъ и не лъ въ буфет. Публика сдавала свое платье сторожамъ ратуши, а голова приготовилъ въ одной изъ комнатъ канцеляріи закуску съ водкой и чай, куда и приглашалъ своихъ знакомыхъ выпить и закусить, а знакомыми у него были почти вс присутствующіе. Котомцевы и другіе актеры повсили головы.

— Ну, что? Вотъ и въ центр города даемъ вечеръ, а ничего не беремъ, говорилъ Котомцевъ лсничему.— Нтъ, ужъ здсь мсто такое проклятое!

— Позвольте… Былъ бы сегодня сборъ, но на ваше несчастіе у насъ сегодня въ посад два именинника: докторъ Иванъ Иванычъ и помощникъ начальника станціи Иванъ Максимычъ, отвчалъ лсничій.— Множество народа тамъ.

— Опять? Прошлый разъ были поминки, а нынче именинники, и все это мшаетъ сбору?

— А вы думали, какъ? И мы съ женой должны бы быть у доктора на вечер, но только вотъ то, что участвуемъ у васъ. Мы были утромъ у него, поздравили, поли пирога и отказались отъ вечера. У нихъ множество приглашенныхъ, для ужина они нарочно гусей откармливали. Докторъ какую-то особенную настойку къ этому вечеру настоялъ. Я не знаю, какъ голова-то сегодня здсь сидитъ. И онъ бы долженъ быть тамъ. У помощника начальника станціи тоже пиръ и, разумется, весь желзнодорожный персоналъ присутствуетъ и многіе товароотправители. Неудача. Ничего не подлаешь. Подождите до воскресенья.

— Но вдь этакъ опять можетъ случиться, что и въ воскресенье какія-нибудь именины, крестины, похороны или родины повліяютъ на сборъ, возразилъ Котомцевъ.

— Нтъ, про слдующее воскресенье ничего не слыхать. Разв свадьбы… Да нтъ, нынче у насъ въ посад на всю осень и свадебъ никакихъ.

— Какъ никакихъ? подскочилъ нотаріусъ.— Въ воскресенье мщанскій староста женится.

— Батюшки! И то! воскликнулъ лсничій.— Впрочемъ, онъ сбору въ театр не повредитъ. Вопервыхъ, онъ вдовецъ и женится на второй, на своей давнишней дульцине, да и человкъ онъ въ город не особенно популярный.

— Ну, какъ не популярный! Мщане ему подносятъ хлбъ-соль и выписали серебряную солонку изъ Петербурга, разсказывалъ нотаріусъ.— Нтъ, и его свадьба можетъ повліять на сборъ. Не очень сильно, но все-таки повліяетъ. Вотъ начнется Рождественскій постъ, свадебъ вовсе не будетъ, и тогда по воскресеньямъ сборы будутъ лучше.

— Отецъ родной! Да до Рождественскаго-то поста наша труппа можетъ съ голоду помереть, отвчалъ Котомцевъ, пригорюнился и прибавилъ:— Женины костюмы пришли изъ Петербурга. Попробуемъ въ воскресенье поставить въ театр ковровую пьесу ‘Роковой шагъ’, нежели на этотъ разъ не возьмемъ хорошаго сбора, то взять да и узжать изъ вашего Гусятникова въ Краснопузырскъ, пока послдніе фрачиниси еще не проли. Придется, правда, опять закладываться на дорогу, ну, да вдь намъ не привыкать стать къ этому.

— Молите только Бога, чтобъ къ воскресенью санный путь былъ — и сборъ въ театр будетъ, сказалъ подошедшій къ Котомцеву приставъ.— У насъ по первопутк любятъ за городъ кататься, и вс прідутъ.

— Да, мщане. Мщане любятъ кататься по первопутку, но мщане въ воскресенье будутъ у своего мщанскаго старосты на свадьб, подхватилъ нотаріусъ.

— Такъ, такъ… Вообразите, вдь и я званъ на эту свадьбу, сказалъ приставъ.

— Говорю, что Рождественскаго поста нужно ждать, и тогда по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ хорошіе сборы начнутся, продолжалъ нотаріусъ.

— Что вы толкуете! перебилъ его приставъ.— Въ Рождественскомъ посту наши купцы и мщане будутъ считать за грхъ и въ театръ-то ходить. Все сядетъ на треску, да на мороженую судачину.

— И то, и то, согласился лсничій.— Нтъ, ужъ въ посту вамъ придется на одну интеллигенцію возлагать надежду. Только она одна и можетъ поддержать. Теперь и я помню, что передъ Рождествомъ прізжалъ къ намъ хоръ пвцовъ и плясуновъ, давалъ два вечера въ ратуш и съ чмъ пріхалъ, съ тмъ и ухалъ.

— Печально, очень печально… повторялъ Котомцевъ, покачивая головой, и сталъ прохаживаться по комнат, отведенной подъ мужскую уборную.

Вошла его жена, только что исполнившая передъ публикой свой номеръ — стихотвореніе ‘Убогая и нарядная’ Некрасова. Одта она была въ черное шелковое платье со шлейфомъ.

— Безъ единаго хлопка… сказала она мужу про свое исполненіе.— Нельзя здсь устраивать литературные вечера. Не любятъ здсь чтеніе.

— Здсь, матушка, ничего не любятъ, здсь любятъ только жареныхъ откормленныхъ гусей да настойку, мрачно отвчалъ онъ, намекая на сегодняшнее именинное угощеніе у доктора.

— Ну, а что, при сегодняшнемъ сбор мы все-таки безъ убытка? спросила она.

— Отстань! Надоло и говорить объ этомъ.

Вечеръ прошелъ вяло. Немногочисленная публика звала, а при чтеніи Котомцевой, во второмъ отдленіи, стихотворенія ‘Гршница’, какой-то купецъ, сидвшій во второмъ ряду стульевъ, даже заснулъ и началъ храпть, чмъ возбудилъ смхъ въ публик. Приставъ тотчасъ же направился къ нему и растолкалъ его. Не произвели никакого эффекта и записки сумасшедшаго, исполненныя Котомцевымъ въ костюм. Суслову, за куплеты, еще немножко похлопали. Нкоторое оживленіе внесла лсничиха своимъ исполненіемъ малороссійскихъ псенъ, да Даша, свояченица Котомцева, чуть не въ слезахъ протанцовавшая качучу послднимъ номеромъ. Танцовала она очень плохо, но, тмъ не мене, костюмъ, тльное трико и миловидность ея подкупали зрителей. Ее приняли чуть не на ура и заставили повторить номеръ. Сынъ головы и сынъ кабатчика Подсдова сдержали свое слово и поднесли ей букетъ изъ живыхъ цвтовъ, купленный отъ садовника изъ оранжереи на винокуренномъ завод.

Когда Даша, по окончаніи-номера, явилась въ уборную переодваться и показала сестр букетъ, та сказала:

— Глупые мальчишки! Лучше бы полъ-куска полотна поднесли. У тебя вс сорочки худыя.

Какъ только вечеръ кончился, въ мужскую уборную тотчасъ же вошелъ содержатель гостинницы Подковкинъ, кланялся и говорилъ:

— Ну, какъ, господа актеры, сегодня мое счастье? Полностью со мною по счету разсчитаетесь или дадите только дв общанныя красненькія?

— Ничего не дамъ. Подождите до воскресенья, отвчалъ Котомцевъ.

— Какъ? Опять до воскресенья? Да вдь сегодня у васъ хорошо клюнуло.

— Гд же клюнуло-то, ежели еле-еле концы съ концами свели? Афиши, билеты, освщеніе, таперъ и аккомпаніаторъ, а всего и сбора двадцать рублей съ небольшимъ.

— Вотъ те и здравствуй! Да что вы мн зубы-то заговариваете! Полная зала публики.

— Публика даромъ въ конц вечера прошла. Сторожа и еврей Варганчикъ напустили. Да и, помимо Варганчика и сторожей, на половину даровой публики было. Вотъ вы, напримръ, съ женой и дочерьми даромъ сидли.

— Еще бы мн-то платить! Нтъ, послушайте, баринъ, вы дайте мн дв красненькія, иначе я завтра вамъ и самоваровъ отпущать не велю.

— Ахъ, вы безбожникъ, безбожникъ!

— Позвольте… Чмъ же безбожникъ-то? Я, слава Богу, обстоятельный купецъ, а не безбожникъ. Ужъ и такъ мирволимъ всячески. Дв недли въ номерахъ стоите, пьете, дите и никто изъ васъ платить не хочетъ! Вы безбожники, а не мы. Нтъ, ужъ какъ тамъ хотите, а завтра сидите безъ самоваровъ.

— Ну, вотъ вамъ четыре рубля въ уплату. Послдніе отдаю. А остальныя деньги до воскресенья.

— Да ужъ слышали, слышали мы про эти воскресенья-то! Эхъ, народъ!

Подковкинъ взялъ деньги, тяжело вздохнулъ и, никому не поклонившись, вышелъ изъ уборной.

XVIII.

— Голубчикъ, Пантелей Федорычъ, поддержите, похлопочите! Нельзя ли кому билетиковъ поразсовать на воскресный спектакль? просилъ пристава Котятникова Котомцевъ.— Врите ли, вдь погибаемъ. Въ гостинницу не заплачено. Проклятый Подковкинъ грозится не давать самоваровъ. Узжать отъ васъ — но съ чмъ выхать-то? Хоть на уплату Подковкину, да на дорогу намъ похлопочите. Сейчасъ я былъ у мирового и просилъ его, а теперь къ вамъ…

— И радъ бы хлопотать, милйшій, да никто не беретъ билетовъ, а насильно, сами знаете, навязывать нельзя, отвчалъ приставъ.— Охотниковъ у насъ на театръ нтъ. Вотъ ежели бы циркъ съ обезьянами или фокусникъ — дло другое, а то вс говорятъ: канитель.

— Въ воскресенье канители не будетъ. Ставлю ковровую пьесу: ‘Роковой шагъ’. Не понравились здшней публик полушубки въ пьесахъ, но въ этой пьес ужъ не будетъ полушубковъ. Пришли женины костюмы и все будетъ прилично. Посл комедіи лсничиха играетъ въ ‘Цыганк’. Очень веселенькій водевиль, продолжалъ Котомцевъ.

— И что же, все-таки не берутъ билетовъ?

— Съ утра сегодня афиша вывшена, билеты и у Глоталова въ лавк продаются, и у типографщика Варганчика, а часа полтора тому назадъ я былъ у нихъ, такъ хоть бы на рубль какая-нибудь бестія купила! Теперь вся надежда на васъ и на мирового.

— Радъ стараться, но, кажется, ничего не могу сдлать. Свадьбу-то вдь мщанскій староста играетъ не на шутку. Онъ, вонъ, пять человкъ музыкантовъ, оказывается, выписалъ изъ узда. Вс мщане будутъ у него. Кто не въ его дом, тотъ на улиц подъ окнами. Судите сами: тамъ даровое зрлище, а у васъ за деньги.

— О, Господи! тяжело вздохнулъ Котомцевъ.— Неужели же погибать? Нельзя ли хоть не мщанамъ предложить билеты?

— Есть вонъ охотники. Приходила сегодня наша посадская акушерка — но та проситъ дарового билета. Вдь вы знаете, я всегда душой и чмъ могу… Вонъ прошлый разъ вамъ на ‘Картинку съ натуры’ для роли офицера мундиръ понадобился — я свой далъ, нужды нтъ, что онъ не подходитъ. Жена моя вашей супруг черное шелковое платье давала надвать. Я всегда радъ, что могу, но ежели ужъ не могу, то извините.

— Ахъ, грхи, грхи! опять вздохнулъ Котомцевъ.— И мировой не общаетъ. Ежели бы взять въ воскресенье порядочный сборикъ, я вамъ прямо говорю, Пантелей Федорычъ, мы сейчасъ бы ухали.

— И я вамъ скажу: узжайте. Здсь вы дла не сдлаете. Не такое мсто. Все будетъ хуже и хуже.

Отъ пристава Котомцевъ прошелъ домой. Жена его разглаживала полученныя изъ Петербурга платья.

— Вообрази, въ гостинниц утюга грть не даютъ, сказала она.— Просила истопить печку въ номер — не топятъ. Даша ужъ бгала къ сосдямъ и тамъ нагрла утюгъ.

— Мерзавцы!.. процдилъ сквозь зубы Котомцевъ.

— Былъ ли въ кассахъ-то?

— Былъ.

— Продаются ли билеты-то?

Вмсто отвта Котомцевъ махнулъ рукой и отвернулся.

— Что за бездолье такое! слезливо продолжала Котомцева.— Слушай… Я ршила завтра передъ репетиціей сходить съ Дашей въ здшній монастырь и отслужить молебенъ.

— Сходи. Это доброе дло. А я сейчасъ былъ у пристава, и онъ совтуетъ намъ посл воскресенья узжать отсюда по добру, по здорову.

— Удемъ.

— Такъ. Но на что хать-то, если сбора въ воскресенье не будетъ?

— Да вотъ продамъ я это гороховое шелковое платье. На что оно мн? Для сцены достаточно и чернаго съ коричневымъ.

— А что за него дадутъ-то? Грошъ.

— Правда.

— Конечно, я еще могу заложить костюмъ Гамлета. Въ Краснопузырск все равно Гамлета играть не придется, но вдь это и намъ двоимъ еле хватитъ на проздъ, а вдь мы должны всю труппу везти.

— У Суслова есть деньги. Онъ отъ купцовъ на бильярд выигралъ.

— Какія у него деньги! Десять, двнадцать рублей.

— Все-таки есть. Обязанъ подлиться. Наконецъ, онъ можетъ попросить для насъ взаймы у молодого Подсдова. Такая у нихъ неразрывная дружба, что просто на удивленіе. Хороши дла будутъ въ Краснопузырск, такъ мы ему сейчасъ вышлемъ.

— Да, придется занимать, но вотъ, что воскресенье скажетъ. Въ крайнемъ случа и Даша можетъ попросить для насъ взаймы у Подсдова. Онъ къ ней очень расположенъ.

— Ни за что на свт! воскликнула Даша, вся вспыхнувъ.

— Да вдь это же взаймы.

— Ни-ни-ни! Хотите, берите мой золотой крестикъ, подъ него съ цпочкой везд четыре рубля давали, а ужъ просить я не намрена. Лучше съ голоду подохну.

Пришелъ Сусловъ и былъ уже значительно выпивши.

— Съ радостными встями я, сказалъ онъ весело.

— Съ какими? быстро спросили Котомцевы.

— А вотъ сейчасъ. На-ка теб бутылку рябиновой.— Настоящая Крапивинская. Это я отъ Подсдова выудилъ. Да пошли-ка за ливерной колбасой на закуску. Поить поятъ, черти, а кормятъ плохо.

— Да денегъ нтъ ни копйки. Посылай ужъ ты за колбасой. Ты богачъ.

— Хорошо. Корридорный! Лепорелло! Удивительно нашъ корридорный на Лепорелло похожъ, сказалъ Сусловъ, призвалъ корридорнаго и послалъ его за колбасой.

— Въ чемъ заключаются твои радостныя всти-то? торопилъ его Котомцевъ.

— Сейчасъ встртился съ лсничимъ и узналъ слдующую оказію. Въ субботу сюда надетъ компанія охотниковъ, въ воскресенье будетъ охотиться и заночуетъ здсь. Компанія человкъ въ десять.

— Ну?!

— Прибавленіе къ сбору. Дться некуда — наврное въ театръ пойдутъ. Но два рубля — двадцать рублей, какъ ты этого понять не можешь! А можетъ быть, ихъ пятнадцать человкъ прідетъ. Я даже такъ думаю, что въ субботу, какъ только они прідутъ, безъ дальнихъ разговоровъ пятнадцать билетовъ перваго ряда имъ и послать. Учтивость, внимательность… За внимательность, можетъ быть, и по три рубля за каждое мсто пришлютъ. Остановятся они въ охотничьемъ дом, а охотничій домъ сейчасъ на выгон, по дорог къ театру. Что жъ ты не радуешься? спросилъ Котомцева Сусловъ.

— Чего же мн радоваться-то? Вдь это еще буки.

— Какъ буки? Телеграмма пришла. Егерь избу будетъ для нихъ топить.

— Ахъ, дай-то Богъ! проговорила Котомцева.

— Ты, что ли, возьмешься имъ билеты свезти? спросилъ Котомцевъ.

— Да, пожалуй, хоть и я. Я, братъ, не спесивъ. Хлбъ за брюхомъ никогда не ходитъ, а брюхо всегда, отвчалъ Сусловъ.— И еще есть радостная всть… Не знаю только, какъ ты…

Сусловъ замялся.

— Да говори, говори… торопилъ его Котомцевъ.

— Нтъ, я къ тому, что вдь фанаберіи въ теб много. Гордость эта самая…

— Ахъ, не до гордости намъ теперь! сказала со вздохомъ Котомцева.

— Хозяинъ здшней гостинницы, Подковкинъ, намъ предлагаетъ… продолжалъ Сусловъ.

— Что предлагаетъ-то? спросилъ Котомцевъ.

— По моему, ежели въ воскресенье сборъ будетъ плохъ, надо согласиться. Да и такъ надо согласиться, потому онъ предлагаетъ весь долгъ на смарку… Ну, а мы…

— Ну?! И?! Ну?!

— Ну, а мы должны у него въ трактир такой же вечеръ въ среду устроить, какой мы давали въ ратуш. Разумется, только безъ лсничаго и лсничихи, потому т не пойдутъ.

— Въ трактир гаерствовать? Ни за что на свт!

Котомцевъ сдлалъ рукой отрицательный жестъ.

— Позволь… Да что жъ тутъ такое непотребное? Въ трактир такой же залъ. Вдь гаерствовалъ же ты въ зал ратуши. Не все ли равно? разсуждалъ Сусловъ.

— Да ты съ ума сошелъ! Нтъ, нтъ.

— Понимаешь ты, вдь онъ предлагаетъ весь долгъ на смарку. Рублей шестьдесятъ, что ли… Тапера Каца на свой счетъ пригласитъ. Шестьдесятъ рублей. Разв мы можемъ взять такой сборъ въ ратуш? А онъ дастъ. Главное, ему качуча Дарьи Ивановны нравится и онъ ужъ проситъ, чтобъ она два раза станцовала: въ первомъ отдленіи и во второмъ. По моему, надо согласиться. Что за нжности при нашей бдности!

Котомцевъ взглянулъ на жену, и, увидвъ что та слезливо моргаетъ глазами, воскликнулъ:

— Да вдь это же оскорбленіе!

— Поди ты! махнулъ рукой Сусловъ и прибавилъ:— За входъ въ трактиръ онъ не будетъ брать ни копйки. Онъ разсчитываетъ главнымъ образомъ на буфетъ.

— Съ тарелкой еще не прикажешь ли итти и сбирать у публики пятаки? иронически спросилъ Котомцевъ.

— Зачмъ же сбирать пятаки, ежели онъ и безъ того шестьдесятъ рублей смарку длаетъ.

Даша плакала.

Принесли колбасу. Сусловъ откупоривалъ рябиновую водку.

XIX.

Въ субботу вечеромъ, наканун спектакля, приставъ захалъ къ Котомцевымъ. Котомцева онъ засталъ дома одного. Котомцевъ валялся на диван и при свт стеариноваго огарка училъ роль. Жены и свояченицы не было дома. Он ушли къ лсничих.

— Батюшки! Пантелей Федорычъ! воскликнулъ Котомцевъ, поднимаясь съ дивана.— Какими судьбами?

— Да по несовсмъ пріятному для васъ длу, отвчалъ приставъ, садясь.

— Одно къ одному! На бднаго Макара вс шишки валятся. Что такое стряслось?

— Какъ сборъ у васъ на завтрашній спектакль?

— Хуже худшаго. Въ типографіи Варганчика и въ лавк Глоталова давеча было продано всего на четыре съ полтиной. Да мировой продалъ съ рукъ на три рубля и сказалъ, что ужъ больше онъ никому предлагать билетовъ не можетъ.

— Дйствительно, скверно, согласился, приставъ.— Съ чего тутъ возьмешь? А между тмъ я долженъ съ васъ взять одиннадцать рублей за два спектакля. По рублю съ акта. Про третій спектакль ничего не говорится, потому что, должно быть, въ губернію еще афишка не дошла.

— За право представленія пьесъ? Въ пользу общества драматическихъ писателей? быстро спросилъ Котомцевъ.

— Вотъ, вотъ… Изъ губернскаго города мн пишутъ… Агентъ общества проситъ… Это служащій въ канцеляріи у губернатора. Знаете вы объ этомъ сбор?.. Я долженъ съ васъ получить…

— Какъ не знать… Но я совсмъ упустилъ изъ виду… Просто изъ головы вонъ…

Котомцевъ почесалъ затылокъ.

— И я долженъ буду завтра съ васъ получить подъ росписку… продолжалъ приставъ.

— Что жъ, получайте, ежели будетъ съ чего получить. Чмъ хуже, тмъ лучше.

— Вдь и за два другіе спектакля придется съ васъ взять потомъ. То-есть за завтрашній и за третій.

— Знаю, знаю.

— На два рубля билетовъ я вамъ продалъ и деньги имю. Стало быть, съ васъ только девять рублей.

— Копйки теперь за душой нтъ. Хозяинъ гостинницы Подковкинъ ужъ и обдовъ не отпускаетъ. Сегодня обдали у лсничаго, спасибо доброму человку.

Приставъ вытянулся во весь ростъ и сказалъ:

— Узжайте послзавтра въ Краснопузырскъ. Все-таки уздный городъ, все-таки есть публика.

— Легко сказать: узжайте… отвчалъ Котомцевъ.— Но вдь тоже долги есть. Вы же остановите.

— Узжайте такъ, чтобы я не зналъ.

— А на какія деньги ухать? Даромъ по желзной дорог не повезутъ.

— Гм… Да… Вы попросите начальника станціи. Можетъ быть, онъ какъ-нибудь… Впрочемъ, нынче строго, очень строго…

— Вся надежда на завтрашній сборъ. Но сбора этого, кажется, не предвидится.

— Мда… свадьба мщанскаго старосты вамъ помшаетъ. Вдь иллюминацію, анаема, длаетъ. Плошки на улиц просилъ поставитъ. Шкалики на подъзд будутъ горть.

— Вотъ видите. Я вамъ прямо скажу: не выкупи я гардеробы жены и Безъимянцевой, мы какъ-нибудь могли бы еще ухать, но теперь… Нтъ, надо еще два спектакля попробовать дать. Вдь будутъ же такіе дни, когда у васъ ни мщанскіе старосты не будутъ жениться, ни поминокъ у головы не будетъ, ни родинъ, ни крестинъ.

— Мой совтъ узжать, стоялъ на своемъ приставъ.

— Какъ? Опять заложить костюмы жены и Безъимянцевой? Но вдь актриса безъ костюмовъ все равно, что солдатъ безъ ружья.

— Скверно, скверно, что говорить! Впрочемъ, прощайте… Поду на винокуренный заводъ къ управляющему въ стуколку играть. Давайте-ка два рублевыхъ билета, я ему всучу.

— Нтъ, нтъ, нельзя. Онъ далъ намъ на сцену изъ хозяйской усадьбы всю мебель и драпировки и за это пользуется правомъ дарового входа на наши спектакли.

— Ну, я этого не зналъ. Сколько, однако, у васъ даровыхъ-то постителей!

— Ужасъ. Кому должны — т даромъ и ходятъ. Вотъ это-то насъ и губитъ.

Приставъ ухалъ. Котомцевъ опять прилегъ учить роль.

Ввалился Сусловъ и, какъ всегда, пьяный.

— Ну, что? Былъ у охотниковъ? Продалъ имъ на завтра билеты? задалъ ему вопросъ Котомцевъ.

— Былъ. Напоить напоили, а билетовъ взяли всего только два. Вотъ четыре рубля и вотъ оставшіеся билеты. Подлецы!

Сусловъ положилъ на столъ деньги и билеты и продолжалъ:

— А ужъ я-то передъ ними — и куплеты подъ гитару плъ, и въ присядку плясалъ. Не берутъ. Хорошіе, впрочемъ, ребята. Вотъ одинъ мн фляжку подарилъ въ камышевой оправ. Для дороги отлично.

Сусловъ хлопнулъ по фляжк, перекинутой на ремн черезъ плечо.

— Много ихъ? спросилъ Котомцевъ Суслова.

— Вчера говорили, что человкъ пятнадцать прідетъ, а пріхало всего семь человкъ. А ужъ и пьютъ же! Ахъ, черти! Эти два билета я уже насильно навязалъ. ‘Мы, говорятъ, сюда не затмъ пріхали, чтобъ въ театр сидть. Мы для моціону пріхали и чтобъ легкимъ воздухомъ дышать’.

— Дышатъ они, какъ же… Какое же это дышаніе въ охотничьей изб!

— И я имъ говорилъ. ‘Вы, говорю, продетесь за городъ. Театръ, говорю, за городомъ’. Главное, у нихъ завтра посл охоты въ охотничьемъ дом ужинъ назначенъ. ‘Приходите, говорятъ, посл спектакля къ намъ на ужинъ въ холостой компаніи’. И начальникъ станціи у нихъ будетъ. Оказывается, и онъ въ ихъ обществ охотниковъ состоитъ. Подемъ?

— Ну, вотъ еще! Это вдь значитъ, чтобы потшать ихъ за ужиномъ?

— А что за важность! Ну, стихи имъ прочтешь. Монологъ изъ Гамлета… А можетъ быть, что-нибудь и очистится? Вещь какую-нибудь подарятъ. Я, вонъ, кинжалъ просилъ у одного.

— Ни-ни-ни…

— Да чего ты заносишься-то! Дьяволъ! Жрать нечего, а онъ Гамлета принца Датскаго изъ себя разыгрываетъ. ‘Въ трактир читать не хочу, къ охотникамъ хать не хочу’… Что же ты хочешь? Съ голоду околвать, что ли?

— Уходи, уходи. Не раздражай меня.

— И уйду. Безъ знакомствъ, братъ, въ провинціи ничего не подлаешь. А ежели передъ однимъ фордыбачить, да передъ другимъ фордыбачить, такъ толку никакого не будетъ. Ласковое телятко дв матки сосетъ. Вотъ я сегодня куплеты имъ сплъ — фляжку заполучилъ. А ты знаешь, ее продать при нужд, такъ всякій три рубля дастъ. Мельхіоровая вдь оправа, стаканчикъ привинченъ. Нтъ, я поду завтра къ нимъ на ужинъ. Поду и Днпровскаго съ собой возьму. Да… Чего фыркать-то? Нтъ, братъ, я не изъ такихъ… Я человкъ общественный… Я общество люблю… И наконецъ, это не передъ мужиками, не передъ срымъ купеческимъ невжествомъ… Тамъ вс люди образованные… Одинъ даже прокуроръ, другой докторъ…

Котомцевъ молчалъ. Онъ легъ на диванъ, смотрлъ въ тетрадку и училъ роль. Сусловъ продолжалъ

— А что, лучше будетъ, ежели придется просить у лсничихи и у мирового составить подписку намъ на выздъ?

— Уходи ты, Бога ради! вырвалось у Котомцева.

— И уйду. А думалъ, не уйду, что ли? Охотники теперь завалились спать, чтобъ завтра рано вставать и на охоту хать, такъ я другое общество найду. И везд меня отлично принимаютъ. А почему? Потому что я человкъ общественный, а не Андрей Степановичъ Бука. Да… Вотъ и завтра на ужин… Хочешь пари держать, что я вымаклачу себ этотъ кинжалъ въ серебряной оправ? А онъ рублей пятнадцать стоитъ. Хочешь пари на бутылку пива?

— Пошелъ вонъ! крикнулъ Котомцевъ.

— Дуракъ! Чего ты орешь-то? Уйду… Прощай, бука!

Сусловъ повернулся на каблукахъ, покачнулся и вышелъ изъ номера.

XX.

Наступило воскресенье. Погода была прекрасная, подморозило, путь къ театру сдлался сухъ, но театръ во время спектакля былъ такъ пустъ, какъ еще никогда не бывалъ. Даже лица, пользующіяся даровымъ входомъ на мста — и т не пріхали въ спектакль. Свадьб мщанскаго старосты хоть и не придавали нкоторые особеннаго значенія, но она задержала публику въ посад. Церковь, гд внчался староста, была переполнена любопытными, смотрвшими на церемонію внчанія. По окончаніи внчанія вся эта публика перекочевала къ дому старосты, гд происходилъ пиръ, любовалась иллюминаціей, состоявшей изъ двухъ десятковъ плошекъ и полусотни шкаликовъ, и слушала музыку, игравшую за обдомъ, слабые звуки которой вылетали изъ дома. Аптекарь посада, бывшій въ числ гостей, вздумалъ съ нкоторой помпой встртить новобрачныхъ, и когда они подъхали отъ внца къ дому, зажегъ приготовленный имъ красный бенгальскій огонь. Это уже окончательно удержало около дома старосты и ту незначительную публику, которая шла въ театръ и только по дорог забрела къ дому старосты. Толпа была огромная и все прибывала. Вс ждали, что освщеніе бенгальскими огнями повторится. Поговаривали даже, что аптекарь посл обда будетъ ‘пущать фейерверкъ’.

А въ театр было уныніе. Таперъ Кацъ съ перерывами раза четыре сыгралъ маршъ, вальсъ, польку и полонезъ передъ началомъ спектакля, замедляя, по настоянію Котомцева, поднятіе занавса, въ томъ разсчет, что публика еще подойдетъ, но публика такъ и не подошла. Пришлось открыть занавсъ при пустомъ зал. Сборъ настолько былъ плохъ, что типографщикъ Варганчикъ, взявшій себ изъ сбора семь рублей за афиши и четыре рубля за лампы и освщеніе, оставилъ въ касс только четыре съ полтиной, которые таперъ Кацъ тотчасъ же и потребовалъ себ, отказавшись въ противномъ случа играть на фортепіано въ антрактахъ и аккомпанировать лсничих въ водевил. Когда посл перваго акта пріхалъ въ театръ приставъ, чтобы взять въ пользу общества драматическихъ писателей за игранныя пьесы — въ касс ничего не оказалось.

— Муха дохнетъ — вотъ какіе у насъ сборы! встртилъ его у себя въ уборной Котомцевъ.— Утаивать не буду, скажу прямо: три съ полтиной у меня есть, оставшіеся отъ тхъ денегъ, что мировой судья и Сусловъ продали мн съ рукъ, но неужели вы ихъ у меня потребуете? Вдь намъ пить-сть надо.

Приставъ пожалъ плечами и сдлалъ гримасу.

— Возьмите ужъ и т два рубля, за которые я вамъ вчера продалъ два билета, сказалъ онъ.

— А какъ же съ обществомъ-то? спросилъ Котомцевъ.

— Одиннадцать рублей съ васъ обществу требуется, такъ неужели въ него два рубля посылать? Напишу агенту, что нтъ сборовъ и нечего взять.

Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, потрубилъ что-то на губахъ и задалъ вопросъ:

— Послдній спектакль даете? Узжаете отъ насъ?

— Съ наслажденіемъ бы ухали, голубчикъ, но съ чмъ ухать-то? Три съ полтиной было, два вотъ вы дали. Съ пятью рублями никуда не удешь. Насъ восемь душъ.

— Неужели будете продолжать давать спектакли? Вдь этакъ будете все хуже и хуже затягиваться. Какая ужъ это игра, ежели на харчи не хватаетъ!

— Такъ что жъ вы подлаете! И, наконецъ, все еще думается, что авось… Въ четвергъ праздникъ… Попробую въ четвергъ поставить еще спектакль, подъ видомъ своего бенефиса. Поставлю дв сцены изъ ‘Гамлета’… Костюмъ у меня есть… Жена — Офелія… Мать-королева — Безъимянцева. Это очень громко для афиши! ‘Гамлетъ, принцъ Датскій’. Положимъ, у насъ декорацій нтъ, ну да ужъ какъ-нибудь. Бенефисъ… ‘Гамлетъ’… Можетъ быть,, что-нибудь и возьмемъ на выздъ. Потомъ оперетку ‘Вс мы жаждемъ любви’. Положимъ, тоже съ пропусками, но что же длать-то! За то афиша… Въ антракт Даша станцуетъ качучу. Этотъ номеръ понравился. Сусловъ споетъ куплеты ‘Купецъ лавку отворяетъ’.

— Длайте какъ хотите. Вамъ съ гори видне, сказалъ приставъ.

— Надо пробовать. Вдь иначе выхать не съ чмъ. Бда… отвчалъ Котомцевъ.— Пораньше афишу вывсимъ. Завтра къ вечеру она уже можетъ быть готова. А для удешевленія жизни я вотъ что придумалъ: мы завтра же передемъ сюда въ театръ изъ гостинницы, ежели только насъ Подковкинъ выпуститъ.

— Не иметъ права задерживать, ежели вы выдадите ему росписку въ томъ, что должны.

— Такъ вотъ-съ хочу попробовать. И это будетъ ужъ послдняя попытка. Не удастся — сажайте насъ, куда хотите.

— Куда я васъ посажу!

— Ну, выселяйте по этапу.

— И этого нельзя. На это у насъ средствъ нтъ.

— Однимъ словомъ, длайте что хотите. Да вотъ что: не нужна ли здсь кому-нибудь бонна? вдругъ спросилъ Котомцевъ.— Мы бы Дашу съ удовольствіемъ кому-нибудь въ бонны пристроили. Она въ гимназіи училась, три класса прошла.

— Какія, батюшка, у насъ бонны! Что-вы на смхъ, что-ли! Здсь совсмъ не такое мсто. И стряпуху-то не каждый держитъ, отвчалъ приставъ.

— Ну, въ стряпухи она не годится. Однако, что же мы не начинаемъ? Вадимъ Семенычъ! Давайте занавсъ! крикнулъ Котомцевъ лсничему.

Прибжалъ Днпровскій.

— Вадимъ Семенычъ у твоей жены въ уборной, сказалъ онъ.— Съ ней дурно.

— Что такое? Отчего? испуганно вскочилъ съ мста Котомцевъ.

— Истерика. Разв пріятно, что такіе сборы, что играемъ при пустомъ театр? Кому угодно нервы надорветъ. Софья Ивановна Безъимянцева волъ по своему здоровью, а и та планетъ.

Котомцевъ и приставъ бросились въ женскую уборную. Тамъ на диван лежала Котомцева и истерически рыдала. Около нея суетились лсничиха, Гулина и старались разстегнуть у ней корсажъ. Лсничій подавалъ ей стаканъ съ водой. Котомцевъ подскочилъ къ жен.

— Татьяна Ивановна! Таня! что съ тобой, матушка? испуганно спрашивалъ онъ ее.

Та не отвчала и продолжала рыдать.

— Таня! Танюша! Голубушка! повторялъ Котомцевъ.

— Нервы у ней разстроены. Съ утра ужъ плакала. Опять же, большая отвтственная роль… отвчала за нее лсничиха.

— Господи Боже мой! Что мы за несчастные, что мы за бездольные! вырвалось, наконецъ, у Котомцевой.— За что однимъ людямъ счастье, а мы должны съ голоду погибать! Вчера ходила въ монастырь, служила молебенъ, ставила свчи, думала, успокоюсь — нтъ! И зачмъ я актриса? Зачмъ не портниха? Зачмъ не учительница, не гувернантка?

— И учительницамъ и гувернанткамъ, матушка, не красно живется, отвчалъ Котомцевъ, дрожащими руками взявъ руку жены.— Приди въ себя… Успокойся… Богъ милостивъ.

Но она продолжала рыдать.

— Пошлите кого-ни будь за валерьяновыми каплями въ аптеку на моей бричк… предлагалъ приставъ.— Можно даже за докторомъ… Докторъ тутъ по близости въ охотницкой изб…

— Не надо, не надо… Я такъ…

Котомцева пересилила себя и сла, но все еще не могла удержаться отъ слезъ. Лицо и плечи ея судорожно подергивались.

— Таня! Танюша! Хочешь, я отмню пьесу? предлагалъ Котомцевъ.— Ольга Сергевна сейчасъ начнетъ водевиль ‘Цыганка’, а потомъ мы составимъ наскоро дивертиссементъ. Передъ кмъ стсняться-то? Публика-то разъ, два да и обчелся. Хочешь?

— Нтъ, оставь… Я буду играть… Чуточку отдохну и буду играть… отвчала Котомцева, отпивъ изъ стакана холодной воды.

— Скажите Кацу, чтобъ онъ игралъ ‘Персидскій маршъ’, да погромче! кричалъ Безъимянцевъ Гулиной.— Настасья Викуловна, сходите и скажите Кацу.

Минуты черезъ дв въ зал раздался ‘Персидскій маршъ’. Котомцева лежала на диван и отдыхала. Приступъ истерики постепенно проходилъ. Только еще изрдка подергивались плечи. Полежавъ еще минутъ десять, она поднялась и подошла къ зеркалу.

— Отдохни еще немного. Видишь, ты даже шатаешься, сказалъ ей мужъ.

— Ничего. Это сейчасъ пройдетъ, отвчала она и стала пудриться.

— Чего ты пудришься-то! И такъ ужъ блдна, какъ смерть. Тутъ освщеніе плохое. Румянъ побольше клади, замтила ей Безъимянцева.

— Румяны я потомъ…

— Татьяна Ивановна! Готовы? Можете начинать? спрашивалъ лсничій, исполняющій должность режиссера.

— Иду, иду… Давайте занавсъ… отвчала она, и все еще нетвердою поступью направилась изъ уборной на сцену.

XXI.

Переселиться, однако, изъ гостинницы въ театръ пришлось не безъ скандала. Подковкинъ шумлъ и не выпускалъ изъ номеровъ. Явился приставъ и уладилъ такъ, что Котомцевъ, какъ распорядитель труппы, выдалъ Подковкину росписку въ семидесяти двухъ рубляхъ, съ оговоркой, что Подковкинъ получитъ ихъ въ четвергъ изъ театральнаго сбора, тотчасъ же посл удовлетворенія типографщика Варганчика за афиши и освщеніе а также и тапера Каца за игру на фортепіано. Кром того, Подковкину было выдано на двадцать рублей билетовъ съ условіемъ, что ежели онъ продастъ ихъ, то можетъ зачесть деньги въ счетъ долга.

— Ну, народъ! разводилъ руками Подковкинъ.— А еще актерами считаются! Цыгане у меня проздомъ на ярмарку стояли въ прошломъ году — и т лучше разсчитались.

Посл полудня труппа перехала уже въ театръ. Расположиться пришлось въ единственной комнат, бывшей контор мыловареннаго завода и составляющей женскую уборную во время спектаклей. Изъ мебели въ уборной имлся всего только диванъ, да два-три стула со столомъ. Для спанья пришлось устроить нчто въ род наръ. Тюфяковъ не было. Были только одн подушки да одяла. Подстилку кто сдлалъ изъ мшковъ съ соломой, кто такъ подостлалъ пледъ. Пришлось спать всмъ въ повалку.

Тотчасъ же въ театр затопили чугунки и начали стряпать на нихъ обдъ. Лсничиха прислала желзный чайникъ для кипятку, былъ купленъ котелокъ и нсколько тарелокъ и стакановъ. У Котомцевыхъ и у Безъимянцевыхъ нашлось семь столовыхъ мельхіоровыхъ и пять чайныхъ ложекъ. Пошли въ ходъ складные карманные ножи. Безъимянцева даже принялась варить супъ изъ курицы. Киплъ чайникъ для заварки чаю, пеклись яйца.

— Точь въ точь цыганскій таборъ… говорила Гулина, иронически улыбаясь, и прибавила:— Много

я видала на своемъ вку разныхъ актерскихъ бдъ, а до такихъ еще не доходила.

— Ну, катя еще это бды! ободрялъ всхъ Котомцевъ.— Есть что и пость, есть что и похлебать. Пить, сть ежели нечего — вотъ это бды. А здсь все-таки сыты. Помщеніе плохо, но вдь за то оно не стоитъ ни копйки. А живи мы по прежнему въ гостинниц — каждый день три рубля за три номера отдай, кром ды. Все затягивались бы и затягивались и долгъ наросъ бы такой, что ахнуть можно. Хорошо еще, что Подковкинъ насъ изъ гостинницы-то выпустилъ.

Онъ приласкалъ жену и спросилъ:

— Иногда даже пріятно этакой бивуачной жизнью пожить. Не правда ли?

— Ну, ужъ какая тутъ пріятность! отвчала та.

— Арестанты, и т лучше живутъ, прибавила Безъимянцева, подкладывая въ топку чугунки мелконаколотыхъ дровъ.

— Арестанты, Софья Андреевна, свободой не пользуются, а мы птицы вольныя, возразилъ Котомцевъ.— Куда хотимъ, туда и летимъ.

— По образу пшаго хожденія хоть сейчасъ можно летть, съ ироніей сказалъ Днпровскій.

— Сапоговъ больше истопчешь, чмъ желзная дорога стоитъ. Вдь до Краснопузырска сто шестьдесятъ верстъ. Да и на постоялыхъ дворахъ надо останавливаться, а это тоже денегъ стоитъ. Да чего вы, въ самомъ дл, жизнь-то нашу расхваливать вздумали! Конечно же, каторжная жизнь, продолжала Безъимянцева.— Ни приссть, ни прилечь, ни приткнуться. Вотъ пообдаемъ, гд я буду свою новую роль учить на слдующій спектакль?

— А въ повозкахъ подъ открытымъ небомъ, барынька, живали всей труппой? спросилъ Безъимянцеву Днпровскій.— Не живали? А я живалъ въ старые годы, когда еще повсюду желзныхъ дорогъ не было. Прідемъ, бывало, на ярмарку играть, гостинницы и постоялые дворы вс биткомъ набиты, театръ — шалашъ, ну, и спимъ около театра въ тхъ же кибиткахъ, въ которыхъ пріхали. Въ Полтав даже лтъ двадцать пять тому назадъ такъ живали, когда тамъ деревянный лтній театръ былъ.

Сусловъ, однако, въ театръ не перехалъ.

— Съ какой стати я буду собачьей жизнью жить, ежели у меня въ посад столько пріятелей? говорилъ онъ.— Сегодня ночую у купца Глоталова, завтра у кабатчика Подсдова, а то такъ къ охотникамъ въ охотничій домъ иди. Я и въ гостинниц не жилъ. И везд для меня пиры и угощеніе. Это только вы не сумли себ настоящаго знакомства завести. А оттого, что не ласковы. Я ласковъ — и ко мн ласковы.

И онъ, дйствительно, всегда былъ сытъ, пьянъ, съ деньгами и то и дло пріобрталъ себ подарки. Еще утромъ, передъ разсчетомъ съ Подковкинымъ, явился онъ въ гостинницу и показалъ Котомцеву кинжалъ въ серебряной оправ.

— Вотъ не захотлъ вчера посл спектакля хать на ужинъ къ охотникамъ. Точно такую же себ вещь, можетъ быть, стяжалъ бы, сказалъ онъ.— А вещь-то три синенькія стоитъ.

— Вымаклачилъ-таки? воскликнулъ Котомцевъ.

— А отчего же не вымаклачить, ежели можно? Я передъ ними глотку-то дралъ — дралъ вчера, псни подъ гитару пвши, ноги-то ломалъ-ломалъ, трепака плясавши, такъ должны же они были меня чмъ-нибудь отдарить. Да и кром этого, шесть съ полтиной съ нихъ заполучилъ. Показывалъ я имъ разные фокусы. Нтъ ли, говорю, господа, у кого новенькихъ рублевыхъ бумажекъ? Ну, дали. Фокусы изъ бумажекъ я имъ показалъ, а ужъ назадъ ихъ не отдалъ.

— Ловкачъ! хлопнулъ его по плечу Котомцевъ.

— А что жъ? Отдавать, что ли? Дуракъ былъ бы ежели бъ отдалъ обратно.

Во вторникъ утромъ по посаду появилась расклеенной громадная красная афиша о бенефис Котомцева. На сей разъ она была украшена обезьянами, скелетами, полумасками. Это были клише, оставшіяся у Варганчика отъ афишъ цирка. Онъ уврилъ труппу, что съ такими виньетками афиша будетъ ‘пользительне’, и разсовалъ ихъ по угламъ афиши. Дйствительно, передъ афишами, расклеенными на перекресткахъ, останавливались цлыя толпы. Ихъ читали по складамъ даже и самые неграмотные. ‘Гамлетъ принцъ Датскій’, крупными буквами гласила афиша и самыми мелкими буквами было прибавлено: ‘сцены изъ трагедіи Вильяма Шекспира’. Ниже еще боле крупными буквами стояло: ‘Вс мы жаждемъ любви, фарсъ-оперетта’. И наконецъ афиша гласила, что будетъ антрактъ, въ которомъ Д. И. Левина ‘по востребованію публики исполнитъ танецъ качучу въ балетномъ испанскомъ костюм’, а г. Сусловъ пропоетъ комическіе куплеты ‘Купецъ лавку отворяетъ’.

Вывсивъ такую афишу, Котомцевъ опять пошелъ длать визиты съ цлью попросить, чтобы похлопотали о продаж билетовъ. Былъ онъ у головы, былъ у мирового судьи, былъ у начальника станціи, у акцизнаго…

— Послдній спектакль даемъ, говорилъ онъ всмъ.— Только бы намъ выручить на дорогу до Краснопузырска и мы сейчасъ бы ухали.

Вс взяли по десяти, по пятнадцати билетовъ и общали постараться разсовать ихъ между своими знакомыми.

Днпровскій также здилъ съ билетами. Онъ похалъ въ бричк лсничаго въ усадьбы къ двумъ помщикамъ, находящіяся верстахъ въ восьми отъ посада, но вернулся безъ всякаго успха. Одного помщика онъ не засталъ дома, а другой наотрзъ отказался взять билеты, отговариваясь нездоровьемъ семьи.

Въ среду утромъ трупп какъ будто бы начало благопріятствовать по части сбора. Въ типографіи у Варганчика было продано на тринадцать рублей билетовъ, такъ что афиши и освщеніе были уже окуплены, у Глоталова тоже продали на восемь рублей, но къ вечеру сдлалось тепле, скованная морозомъ грязь по улицамъ растаяла, пошелъ мелкій дождь и продажа билетовъ опять остановилась. О томъ, что сборъ ‘заколодило’, сообщилъ Сусловъ, пріхавшій вечеромъ въ театръ на репетицію. Актеры пріуныли.

— Молите Бога, господа, только объ одномъ, чтобы завтра подморозило, говорилъ актерамъ лсничій, исполняющій должность режиссера.— Будетъ завтра сухая морозная погода, и сборъ въ театр будетъ, нтъ — и сбора нтъ.

— А именинъ, крестинъ или свадебъ завтра не предвидится въ посад? тревожно спрашивали его актеры.

— Да не слышно что-то. Впрочемъ, какія же свадьбы въ четвергъ!

— Ну, именины, похороны, поминки…

— Нтъ, нтъ. Ничего такого нтъ. Самый удобный день для спектакля, заврилъ учитель, сидящій на сцен съ суфлерской книжкой.

— Только бы ухать отсюда посл этого спектакля, только бы ухать! шептала Котомцева.— Помоги Богъ!

И она крестилась.

XXII.

— Надо бы помочь актерамъ-то нашимъ, говорила лсничиха мужу, наканун спектакля.— А то бьются, бьются и даже не только что на отъздъ, на хлбъ насущный достать не могутъ. Ты похлопоталъ бы, Вадимъ Семенычъ.

— Душечка, да я ужъ и то стараюсь навязывать каждому встрчному-поперечному, но что жъ подлаешь, коли не берутъ и ругаются. Часъ назадъ еще встртилъ доктора и предложилъ ему два билета. Онъ говоритъ: ‘увольте! Завтра мн, говоритъ, предстоитъ хорошая партія у механика Крейса’. И такъ многіе. Купить разв такъ красненькія на полторы и разорвать?

— Купить купи, но зачмъ же разрывать? Лучше даромъ кому-нибудь отдать, такъ по крайности придутъ и мн похлопаютъ.

— Хорошо. Я возьму на десять рублей и пошлю на кирпичный заводъ Глобусова. Приказчикъ съ женой можетъ итти, обжигало. Нашему повару Вавил можно дать. Кузнецъ вотъ завтра придетъ лошадей ковать — ему. А больше я ужъ и не знаю кому.

— Пошли въ ратушу писарю Оленеву. Онъ вдь кумъ мой. Я крестила у него.

— Хорошо, хорошо.

И лсничій послалъ въ лавку Глоталова за десяткомъ рублевыхъ билетовъ на завтрашній спектакль.

Старались разсовать билеты и мировой судья, и начальникъ станціи, и нотаріусъ, и акцизный, но дло шло плохо, не взирая на ихъ усердіе.

Наканун спектакля, поздно вечеромъ, посл запора лавки пріхалъ въ театръ суровщикъ Глоталовъ и привезъ двадцать восемь рублей за проданные въ лавк билеты. Онъ былъ не одинъ. Съ нимъ были сынъ головы и молодой Подсдовъ. Они привезли дв бутылки водки, бутылку коньяку и бутылку мадеры, а также ветчины и копченой рыбы на.закуску. Актрисы стряпали ужинъ на чугунк, Котомцевъ училъ роль, Днпровскій и Безъимянцевъ при тускломъ освщеніи стеариновыми огарками длали на сцен какія-то приспособленія для завтрашней пьесы ‘Вс мы жаждемъ любви’.

— Актерамъ и актрисамъ наше наинижайшее! Садили ли рдысу-то сегодня? кричалъ при вход Глоталовъ, прибавляя свою любимую поговорку.— Не садили, такъ вотъ мы сейчасъ посадимъ. Давайте тарелки и рюмки. Барынямъ почтеніе! Заперли сейчасъ лавку, думаю: куда дться? Вотъ и похали къ дружкамъ милымъ. Рады иль не рады, а принимайте.

— Милости просимъ, милости просимъ… заговорили артистки, стараясь привести въ порядокъ свои костюмы.

Подскочила Безъимянцева и сказала:

— Пардонъ, что чуть не въ дезабилье принимаемъ.

— А для насъ, барынька, безбилье, такъ даже и лучше, отвчалъ Глоталовъ-Это мы даже любимъ чудесне. Право слово, такъ куда подходяще. Лучше даже, чмъ въ спектакл вашемъ. Въ спектакл-то сиди да слушай вашу канитель, а здсь пріятные разговоры… Сейчасъ мы вотъ рдьку посадимъ. Ахъ, да… что жъ я? спохватился онъ.— Получайте сайки съ квасомъ! Двадцать восемь рублей вамъ за билеты привезъ.

— Ого! весело проговорилъ Днпровскій.— Наши акціи, кажется, поднимаются. Двадцать восемь сегодня, да пятнадцать съ тебя вчера взяли.

— Чего радуешься-то! остановилъ его Котомцевъ.— И все-таки даже мало Подковкину за гостинницу заплатить.

— Завтра день и завтра сборъ.

— Хлынетъ теб завтра дождь — и весь сборъ къ чорту.

— Нтъ, подмораживаетъ теперь. Сухо таково стало, сказалъ Глоталовъ, улыбнулся и прибавилъ:— А что, господа актеры, не худо бы и мн съ васъ за ситецъ получить, что вы въ лавк брали? Да тамъ еще коленкоръ…

— Ну, ужъ за ситецъ мы съ тобой на томъ свт горячими угольями разсчитаемся, отвчалъ Днпровскій.

— Ну?!. За что жъ такое происшествіе?

— А за то, что должны быть довольны и тмъ, что съ актрисами и актерами компанію водите, прибавила Безъимянцева.

— На это вамъ очень мерси и даже большая благодарность, а все-таки, кажись…

— Посл, посл… Успется вдь еще. Теб не на хлбъ… сказалъ въ свою очередь Безъимянцевъ.

— Ну, имъ будь по-вашему. Давайте рдьку садить.

Сейчасъ около чугунки сдвинули два стола, притащили со сцены стулья и принялись бражничать. Появился чай. Хлопнули пробки бутылокъ. Вс выпили по рюмк, стали закусывать ветчиной. Слабый свтъ двухъ лампъ безъ абажуровъ освщалъ столы, не покрытые салфетками. Глоталовъ посмотрлъ по сторонамъ и сказалъ:

— Этакая у васъ жизнь-то, подумаешь, собачья! Неужто всегда круглый годъ такъ и живете, что ни кола, ни двора? спросилъ онъ.

— Да вдь какъ же иначе при разъздахъ-то? отвчалъ Котомцевъ.— Впрочемъ, при хорошихъ длахъ всегда живемъ въ гостинницахъ, какъ и раньше здсь жили.

Подсдовъ, до сего времени сидвшій молча, спросилъ про свояченицу Котомцева:

— А гд же Дарья Ивановна?

— Дарья Ивановна, какъ двушка, не захотла быть въ дезабилье передъ молодыми кавалерами и пошла переодться, отвчала Гулина.— Пронзили сердчишко-то ей, господинъ ухаживатель, подмигнула она Подсдову, стараясь польстить ему.

Тотъ покраснлъ во вс щеки.

— Послзавтра, стало быть, узжаете отъ насъ въ Краснонузырскъ? спросилъ сынъ головы.

— Удемъ, ежели будетъ на что ухать, отвчалъ Котомцевъ со вздохомъ.

— А вотъ похлопочите-ка, ребята, завтра, чтобы къ намъ въ спектакль побольше мщанъ согнать, а то у насъ мста по полтиннику всегда пустуютъ, сказалъ Безъимянцевъ.

— Завтра не сгонишь. День не такой, отрицательно покачалъ головой Подсдовъ.

— Опять не такой день? испуганно воскликнулъ Котомцевъ.— Господи Боже мой! Что такое у васъ завтра? Неужели снова чьи-нибудь поминки?

— Хуже. Съ завтрашняго дня у нашихъ посадскихъ всегда посидлки начинаются. Выбираютъ какой-нибудь домъ, приходятъ парни и двушки, танцуютъ, поютъ, на гармоник играютъ. Парни приносятъ свчи, пряники, орхи. Изъ мщанъ завтра даже даромъ никого въ театръ не заманишь.

Котомцевъ махнулъ рукой и произнесъ:

— Ну, мстечко у васъ! Три недли здсь живемъ и не можемъ даже одного благопріятнаго дня для спектакля выбрать.

— Не любитъ здсь простая публика театра, отвчалъ Подсдовъ.— Вотъ ежели бы скороходы пріхали или борды. Здсь прізжали лтомъ борецъ и скороходъ, въ саду на станціи бгали, боролись и рублей по полтораста увезли.

Появилась Даша. Она принарядилась въ хорошее платье. Подсдовъ тотчасъ же подскочилъ къ ней и подалъ ей банку духовъ и банку помады.

— Позвольте преподнести отъ насъ маленькій сувенирчикъ по дамскому хозяйству, сказалъ онъ.

— Ого! Пріударять вздумалъ за нашей актрисой! воскликнулъ Днпровскій.— Ай да Миша!

— Да ужъ у него давно сердце не на мст, замтила Гулина.

Подсдовъ опять покраснлъ и сталъ оправдываться:

— Сердце тутъ не при чемъ, а просто чтобы не съ пустыми руками…

— Знаемъ! знаемъ! подмигивала ему Безъимянцева, затягиваясь папиросой-самокруткой.

Глоталовъ спохватился насчетъ Суслова.

— А гд же у васъ комикъ, господа артисты? задалъ онъ вопросъ.

— Комикъ нашъ не живетъ здсь. Онъ пристегнулся теперь къ какимъ-то охотникамъ и днюетъ и ночуетъ въ охотничьей изб, отвчалъ Котомцевъ.— Сегодня посл репетиціи ухалъ куда-то съ ихней компаніей верстъ за тридцать по желзной дорог, но завтра къ репетиціи вернется.

— Понялъ, гд тепло и не дуетъ. Онъ свое дло знаетъ ловко! А что жъ мы, господа, застыли и рдьку не садимъ? воскликнулъ Глоталовъ.— Виночерпій! Разливай! кивнулъ онъ Днпровскому

Компанія купцовъ просидла въ театр до полуночи. Выпито было изрядно. Вино развязало языкъ и молодому Подсдову. Онъ мллъ передъ Дашей и говорилъ:

— Вдь вотъ Глоталовъ хоть и говоритъ, что ваша жизнь собачья, а мн эта актерская жизнь до смерти нравится. Кабы своя воля — сейчасъ бы я къ вамъ поступилъ и сталъ бы обучаться, какъ играть. Не гожусь въ актеры — въ суфлеры бы къ вамъ пошелъ.

Онъ тяжело вздохнулъ и, помолчавъ, тихо прибавилъ:

— Изъ суфлерской-то будки еще лучше могъ бы любоваться вами.

Когда гости узжали и актеры вышли на подъздъ провожать ихъ, Подсдовъ шепнулъ Даш:

— Можетъ быть, и въ Краснопузырск придется съ вами встртиться. Подъ Краснопузырскомъ у насъ дровяная заготовка и папашенька собирается меня туда послать по дламъ.

— Ну, вотъ и отлично, отвчала Даша.

— Рады будете?

— Что жъ мн радоваться-то такъ особенно? Конечно, пріятне ежели больше знакомыхъ, но…

— Стало быть, чувствъ никакихъ?

— Какія же такія чувства особенныя?

— А у меня такъ даже въ груди вопль къ вамъ… Грудной вопль…

Подсдовъ ударилъ себя въ грудь.

— Полноте, полноте вамъ… остановила его Даша.

— Нтъ, я какъ передъ Истиннымъ!.. Пожалуйте ручку на прощанье.

Онъ схватилъ руку Даши и крпко поцловалъ. Даша выдернула руку и тотчасъ же убжала съ крыльца.

XXIII.

При всхъ усиліяхъ со стороны покровителей актерской труппы сборъ въ бенефисъ Котомцева, однако, едва-едва превысилъ сто рублей. Громкая афиша съ обезьянами и скелетами, возвщавшая ‘Гамлета’, оперетту ‘Вс мы жаждемъ любви’ и ‘Качучу въ испанскомъ костюм’ не привлекла много публики. Та публика, которая явилась въ театръ, явилась только какъ бы по принужденію, вслдствіе неотступныхъ просьбъ. Нкоторые не досидли и до половины спектакля. Какъ ни неизбалованы были зрители, но и на нихъ убогая театральная обстановка производила непріятное впечатлніе. Сцены изъ ‘Гамлета’ были читаны при лсной декораціи, какъ сцена Гамлета съ Офеліей, такъ и сцена Гамлета съ матерью-королевой. Когомцевъ читалъ Гамлета въ соотвтствующемъ костюм, но Офелія-Котомцева — въ обыкновенномъ бломъ кисейномъ плать, Безъимянцева же, исполнявшая мать-королеву, играла въ черномъ шелковомъ плать. Изъ оперетки ‘Вс мы жаждемъ любви’, красящейся только музыкой и пніемъ, были удалены на дв трети вс музыкальные номера, Пли только два-три номера лсничиха, да по номеру Сусловъ и Безъимянцевъ. Пьеса шла вяло, скучно и только Качуча нсколько оживила немногочисленную, оставшуюся до конца спектакля, публику. На предполагавшіеся всякій разъ посл спектакля танцовальные вечера давно уже никто не оставался. Такъ было и на этотъ разъ. Въ уборной у разгримировывающихся актеровъ сидли только купецъ Глоталовъ да содержатель гостинницы Подковкинъ. Подковкинъ ждалъ общаннаго расчета по росписк, Глоталовъ созывалъ актеровъ хать въ трактиръ ‘рдьку садить’, то-есть выпить. Съ Глоталовымъ, однако, похалъ въ трактиръ только одинъ Сусловъ.

Разгримировавшись, Котомцевъ тотчасъ же проврилъ кассу и началъ производить денежные разсчеты. Почти весь сборъ ушелъ на вечеровый расходъ и на уплату долга Нодковкину, хотя по выданной росписк Котомцевъ и не додалъ ему двнадцати рублей. Актрисы, воспользовавшись кипвшимъ у Варганчика въ буфет самоваромъ, тотчасъ же заварили себ чай. Пить чай остались и лсничиха съ мужемъ, нотаріусъ и учитель — безкорыстный суфлеръ труппы. У лсничихи оказалась привезенная съ собой холодная жареная индйка, огурцы соленые, сыръ и хлбъ. У актеровъ нашлась и водка. Сли ужинать.

— Ну, какъ результаты бенефиса? спросилъ лсничій, проглотивъ рюмку водки.

— Благодаря Бога, съ долгами почти-что разсчитались, отвчалъ Котомцевъ.

— А на выздъ сколько намъ осталось? быстро задала вопросъ мужу Котомцева.

— Какой же, душечка, выздъ, если у меня всхъ денегъ въ карман восемнадцать рублей, и то благодаря тому, что я не додалъ Подковкину по росписк двнадцать рублей.

— Господи, что жъ это такое будетъ! Опять оставаться! Да мн на все здшнее даже противно и смотрть-то. Глаза мои не глядли бы на этотъ городишко!

Котомцева слезливо заморгала глазами.

— Однако, надо остаться еще хоть на одинъ спектакль, сказалъ Котомцевъ.— Вотъ ужъ теперь мы будемъ зарабатывать на выздъ. Теперь намъ не трудно будетъ. Долгу осталось сущіе пустяки. Даже съ таперомъ Кацомъ до копечки разсчитался.

Лсничій сидлъ и крутилъ усъ.

— Трудно будетъ теперь что-нибудь вамъ взять, сказалъ онъ наконецъ.

— Отчего? спросилъ Котомцевъ.— Квартира намъ въ театр уже ничего не стоитъ, въ пить и д мы скромны. Только вечеровый расходъ въ двадцать съ чмъ нибудь рублей.

— Отчего… Отчего… Оттого, что публик прілись ужъ спектакли, пресытилась она до отвалу. Вдь здсь не то, что въ большомъ город. Побывали разика по два въ театр — ну, и довольно. Говоря откровенно, разв легко было сегодня нагнать публики въ театръ на сто рублей? Ой, ой, какъ трудно! Сегодня нагнали, а ужъ въ слдующій разъ не нагонимъ.

— Предстоитъ воскресенье… Позаманчиве афишу сдлаемъ. Вотъ только парика у меня такого нтъ, а то можно бы сцену изъ ‘Короля Лира’ съ шутомъ поставить.

— Да неужели вы думаете, что сегодня афиша вамъ кой-какой сборъ дала? Жестоко ошибаетесь.

— А то что же?

— Силой публику сгоняли въ театръ. Вы спросите-ка меня, мирового судью, начальника станціи, пристава — какихъ намъ трудовъ и упрашиваній стоило, чтобы хоть кто-нибудь явился въ театръ!

— Да, да… А я такъ ужъ ршительно никому не могъ продать билетовъ, подхватилъ нотаріусъ.— Два лсопромышленника, явившіеся ко мн для написанія довренностей, буквально убжали изъ моей конторы, когда я имъ началъ навязывать билеты.

— Ну, городишко чтобъ ему ни дна, ни покрышки! вздохнула Безъимянцева, пыхнувъ дымомъ папироски самокрутки.

— Такъ что же намъ длать-то? спросилъ Котомцевъ лсничаго.

— Узжать. Завтра же узжать.

— Съ восемнадцатью-то рублями? Да дорога вчетверо дороже стоитъ.

— Сколько дорога стоитъ?

— Насъ восемь душъ. Все ужъ больше пятидесяти рублей стоитъ. Да въ дорог пить-сть надо.

— Займите у кого-нибудь сколько-нибудь. Заложите, что можно.

— Заложить ничего нельзя. Мы имемъ у себя только необходимое. Это значило бы руки у себя обрубить. А занять — у кого тутъ займешь?

— Лсничій подумалъ и отвчалъ.

— Не богатые мы люди съ женой, но извольте, двадцать пять рублей вамъ дадимъ. Пришлете.

Котомцевъ протянулъ черезъ столъ лсничему руку и сказалъ:

— Глубоко цню ваше любезное предложеніе, но этихъ денегъ на выздъ намъ мало.

— Я дамъ десять рублей. Извините, больше не могу, но десять рублей извольте, предложилъ въ свою очередь нотаріусъ.— Мировой судья что-нибудь дастъ.

— Нтъ, нтъ! Я не хочу, господа, такъ… замахалъ руками Котомцевъ.— Изъ долга мы теперь почти что выпутались. Я хочу попробовать въ воскресенье дать еще спектакль. Авось, Богъ поможетъ. Вдь даже ежели всего шестьдесятъ-семьдесятъ рублей будетъ у насъ сборъ, и то за вычетомъ вечероваго расхода намъ тридцать пять — сорокъ рублей останется. А можетъ быть, возьмемъ что-нибудь и больше? Мы опять дадимъ поминальный бенефисный спектакль. Теперь дадимъ спектакль на имя жены.

— Позвольте… А отчего же не на мое имя? Я тоже первосюжетная, обидчиво вставила свое слово Безъимянцева.

— Ну, хорошо, хорошо. Дадимъ спектакль на два имени: на имя жены и на ваше имя, проговорилъ Котомцевъ.

— И увряю васъ, что ничего не возьмете! хлопнулъ лсничій ладонью по столу.

— Взять возьмутъ, но самые пустяки, такъ что не стоитъ овчинка выдлки, подтвердилъ нотаріусъ.

— Утопающій хватается за соломинку. Надо пробовать, стоялъ на своемъ Котомцевъ.— Мы комедію Островскаго ‘Лсъ’ поставимъ. Она всегда сборы даетъ. Здсь же кстати много лсопромышленниковъ. Названіе можетъ заинтересовать ихъ.

— И увряю васъ, что не заинтересуете.

Начался споръ. Котомцева заплакала.

— Боже милостивый! Хоть бы какой-нибудь былъ другой способъ, чтобы намъ деньги заработать! восклицала она.

Ее стали утшать. Она не утшилась и разрыдалась еще больше.

Ужинъ кончился. Вс поднялись съ мста. Лсничій, его жена и нотаріусъ спшили узжать домой. Котомцевъ, разстроенный, провожалъ ихъ и говорилъ:

— Поставлю еще одинъ спектакль… Куда ни шло, а поставлю… А тамъ ужъ и сложимъ оружіе…

— Дай вамъ Богъ, но сомнваюсь, что этотъ спектакль можетъ вамъ быть на поправку, отвчалъ лсничій, выходя на подъздъ.

XXIV.

Опять спектакль, названный на афиш ‘послднимъ передъ отъздомъ драматической труппы изъ Гусятникова’. Кром того, онъ возвщался какъ бенефисъ артистокъ Котомцевой и Бсъимянцевой. Безъимянцева уговорила даже Котомцеву хать съ ней съ визитами къ голов и къ кой-кому изъ интеллигенціи. Лсничій далъ бричку для разъздовъ. Головы он не застали, пили чай съ ‘головихой’ изъ громаднаго самовара и оставили ей три билета. Провожая ихъ, ‘головиха’ откровенно высказалась:

— А только ужъ и надоли намъ эти спектакли! здить-то туда къ вамъ ужъ очень несподручно. И грязь, да и далеко… Ну, да ужъ послдній-то разъ прідемъ. И только для васъ, такъ какъ вы теперича сами пріхали и просите, а то бы и вниманія не взяли.

Были и у доктора. Тотъ, бывъ всего одинъ разъ въ театр, принялъ ихъ за паціентокъ, но потомъ, узнавъ въ чемъ дло, заговорилъ:

— Не могу-съ, не могу-съ… Какъ разъ въ эти часы я долженъ хать къ одной родильниц за пятнадцать верстъ. Жена также не можетъ, потому что у насъ дти не совсмъ здоровы. Ужъ извините.

Мировой судья, увидавъ изъ окошка подъхавшую къ подъзду бричку лсничаго и вылзавшихъ изъ нея актрисъ, не сказался дома. Акцизный, когда къ нему пріхали, взялъ только одинъ билетъ, но про жену отозвался, что у ней зубы болятъ.

Въ воскресенье, въ 11 часовъ, передъ началомъ репетиціи въ касс было сбора только шестнадцать рублей, не считая тхъ билетовъ, которые были разосланы. Разослано и оставлено при визитахъ было рублей на двадцать пять, но два купца лсопромышленника, на которыхъ Котомцевъ разсчитывалъ, что ихъ особенно заинтересуетъ возвщенная на афиш комедія ‘Лсъ’, часу въ двнадцатомъ дня прислали съ приказчиками билеты обратно.

На репетирующихъ пьесу актеровъ напало какое-то уныніе.

— И сорока рублей не соберемъ, это видно, а между тмъ у насъ около тридцати рублей вечероваго расхода, говорилъ Днпровскій.

— И все-таки рублей десять-двнадцать останется, отвчалъ, стараясь бодриться, Котомцевъ.— Въ нашемъ положеніи на голодные зубы всякое даяніе благо.

— Ты забываешь, что этотъ спектакль ставишь, чтобы выручить намъ на выздъ, а съ двнадцатью рублями какой же выздъ! крикнула ему жена, раздраженная. нсколько разъ принимавшаяся плакать.

— Ну, не на выздъ, такъ на пропитаніе. Останемся здсь, такъ надо же сть.

— Господи! что-то будетъ! вздыхала Даша.

— Съ Подсдова должна рвать, а не говорить ‘что-то будетъ’! огрызнулась на нее сожительница Днпровскаго Гулина.— Что это онъ, въ самомъ дл, всякій разъ на двухъ рубляхъ за билетъ отъзжаетъ! Долженъ давать десять-пятнадцать рублей за билетъ. А все оттого, что не умешь въ руки взять. Мальчишка богатый, влюбленъ въ тебя, какъ котъ въ март мсяц, а ты рохля.

— Ну, какой богатый! отвчала за Дашу Безъимянцева.— Отецъ богатъ, а онъ изъ рукъ отца смотритъ. Что отецъ дастъ, то и ладно.

— Могъ бы и въ отцовскую выручку руку запустить. Въ отцовскую вдь, не въ чужую. А то за актрисой ухаживаетъ, млетъ и никакихъ жертвъ. Нтъ, ужъ это наша рохля рохлевна виновата.

Спектаклю, однако, не суждено было состояться. Пріхалъ приставъ, покрутилъ усъ, справился сколько въ касс сбора и, подойдя къ Котомцеву, сказалъ:

— А я опять къ вамъ съ пренепріятною встью.

— Что такое? Въ чемъ дло? испуганно спросилъ Котомцевъ.

— Да опять агентъ. Агентъ общества драматическихъ писателей.

— Батюшки! И то… Да, да, да… Вдь я вамъ прошлый разъ за представленія-то пьесъ одиннадцать рублей не отдалъ.

— Нтъ, ужъ теперь не одиннадцать рублей, а поднимайте выше. Онъ проситъ взыскать за четыре спектакля двадцать три рубля.

Котомцевъ ерошилъ волосы.

— Знаю, знаю. Вотъ ужъ эхо расходъ несчитанный… говорилъ онъ.

— Не можете отдать?

— Да откуда же, ежели и въ касс-то всего двадцать рублей.

— Знаете, а вдь онъ пишетъ, что ежели вы не заплатите двадцать три рубля, то не дозволять спектакля.

— Да что вы!

— Вотъ прочтите. И я не могу не исполнить. Письмо прислано заказнымъ… И онъ губернскій чиновникъ. Просто не могу. Ужъ вы извините, а не могу.

Приставъ разводилъ руками. Котомцевъ какъ бы застылъ.

— Положимъ, что я могу перемнить пьесу… Пьесы есть разныя… бормоталъ онъ.— Пьесу автора, не состоящаго членомъ общества, я могу играть и не плативши сбора, но… Перемнять-то спектакль теперь трудно. Да и что дашь? Такихъ пьесъ, за которыхъ можно не платить, такъ немного…

— Думайте, думайте… Но дозволить спектакля я не могу… Вся штука, что губернаторскій чиновникъ…

— Понимаю, понимаю.

Тотчасъ же были собраны на совтъ вс актеры. Женщины охали и бранились. Котомцева, какъ и всегда, плакала. Пришлось отмнить спектакль. Подскочилъ лсничій.

— Ну, что, не говорилъ ли я вамъ? Не говорилъ ли, что здсь нельзя больше ставить спектаклей… Помилуйте, въ воскресенье — и то не окупается спектакль.

— Могъ бы окупиться, ежели бы не за пьесы платить, отвчалъ Котомцевъ.

— Однако, вдь за пьесы платить надо. Это вечеровый расходъ, сказалъ Днпровскій.

— Бда! Бда! Ну, какъ мы теперь отсюда выдемъ? махала руками Гулина.

— Одно спасеніе — читать и пть въ трактир у Подковкина, отвчалъ Сусловъ.— И я не понимаю? чего вы кочевряжитесь!

— Батюшка! Я не кочевряжусь! Но что мн читать, коли я никогда не читывала! Это вонъ они кочевряжутся! И вотъ самая главная кочевряга…

Гулина указала на Котомцеву.

— Диву даюсь, что тутъ такого есть постыднаго! Трактиръ приличный. Подковкинъ устроитъ возвышеніе въ род сцены. И наконецъ, кто узнаетъ? Ршительно никто. Вдь безъ афиши… Да ежели бы и вывсилъ онъ афишу, то мы можемъ пть и читать подъ чужими именами.

— Сколько онъ дастъ? спросилъ Днпровскій Суслова.

— Сегодня мн говорилъ, что пятьдесятъ рублей дастъ. Но главное, чтобъ барышня наша танцовала качучу. Котомцевъ, ежели захочетъ, можетъ ее заставить.

— Котомцевъ! Поди сюда! крикнулъ Днпровскій.— Мы говоримъ о предложеніи Подковкина.

— Пятьдесятъ рублей даетъ за вечеръ. Но намъ нужно уговориться, чтобъ восемьдесятъ рублей за два вечера. И дастъ, дастъ! восклицалъ Сусловъ.— Вы знаете, изъ-за чего онъ старается? Чтобы трактиръ Подсдова перебить и подсдовскихъ гостей къ себ переманить. Я вотъ сейчасъ говорилъ Днпровскому, что вдь тутъ представленіе безъ афиши, такъ чего вамъ стсняться-то? обратился онъ къ Котомцеву.

— Да я ужъ, пожалуй бы, и не прочь, при нашемъ безвыходномъ положеніи, но вотъ жена… сказалъ Котомцевъ.

— Что жена! На то ты и мужъ… Можешь приказать

— Ахъ, господа!

Котомцевъ схватился за голову.

— Что: господа! Ежели мы за восемьдесятъ рублей или даже за семьдесятъ пять согласимся, то вотъ намъ и на отъздъ. Ты вотъ что скажи жен и своячениц: ежели он не станутъ участвовать въ трактир у Подковкина, то я съ вами въ Краснопузырскъ не поду. Да, не поду. А что вы станете длать безъ комика? Безъ комика вамъ дохнуть нельзя.

— Скажи, что и я не поду, прибавилъ Днпровскій.

Призванъ былъ на совтъ лсничій.

— Конечно же, участвуйте. Что тутъ худого, что люди хлбъ себ зарабатываютъ? сказалъ онъ.

Приставъ подтвердилъ то же самое.

Актеры начали уговаривать Котомцеву и Дашу.

— Будь, что будетъ. Позжайте условливаться съ Подковкинымъ, ршила Котомцева.

— Надо и Дашу. Даша — главное, говорилъ Сусловъ.

— И Дашу уговорю.

XXV.

Котомцевъ и Сусловъ тотчасъ же похали къ трактирщику Подковкину. Лсничій довезъ ихъ до трактира на своей лошади. Въ трактир Котомцеву и Суслову сказали, что хозяинъ, по случаю праздника, ‘на квартир’. Они отправились въ квартиру Подковкина. Подковкинъ только что пообдалъ и спалъ. Ихъ встртили жена Подковкина — полная женщина въ фіолетоваго цвта шерстяномъ плать и дочка въ красной канаусовой кофточк, поверхъ свтлосиней юбки, грызущая смячки.

— Намъ по очень важному длу… сказалъ Сусловъ.

— Да вдь заругается — вотъ чего я боюсь, отвчала трактирщица. И намъ не хорошо будетъ, да и вамъ тоже. Не любитъ онъ, когда его зря будятъ.

— Да это не зря. Мы съ очень выгоднымъ для него предложеніемъ. Онъ просилъ, чтобы представленія наши были перенесены къ нему въ трактиръ, и вотъ мы…

— Да, да… заговорила дочка.— Папенька говорилъ.

— Такъ вотъ и побудите, барышня, папеньку, прибавилъ Сусловъ.

— Что жъ, я пожалуй… Дайте только прежде ему квасомъ отпиться, а потомъ и начинайте.

— Пусть чмъ хочетъ отпивается. Мы подождемъ.

Дочка Подковкина удалилась. Съ актерами осталась жена Подковкина. Они сидли въ гостиной, поражающей своей чистотой комнат съ стеклянной купеческой ‘горкой’, уставленной росписными фарфоровыми чашками, тарелками и серебромъ въ вид солонокъ, сахарницъ, стаканчиковъ съ гравировкой, кубковъ. Тутъ же лежали и новенькія чайныя и столовыя серебряныя вызолоченныя ложки русскаго стиля. На стнахъ комнаты висли олеографическія картины въ золотыхъ рамкахъ и портреты ‘самого’ и ‘самой’, писанные масляными красками. ‘Самъ’ былъ со счетами въ рукахъ, ‘сама’ была съ платочкомъ, свернутымъ въ трубочку. Крашеный полъ, очевидно, только вчера, въ субботній день, вымытый квасомъ, ярко блестлъ.

Въ сосдней комнат послышалось оханье, кряканье и вопросъ: ‘кто такой?’

— Актеры, отвчалъ голосъ дочки.— Говорятъ, по длу… Насчетъ игры въ трактир…

— Вишь, ихъ чортъ не во-время носитъ! Дай квасу… Охо-хо-хо-хо!

— Встаетъ… кивнула трактирщица на сосднюю комнату и прибавила:— Вотъ сегодня на ваше счастье безъ ругательныхъ комплиментовъ, а то иногда ужасти какъ…

Въ дверяхъ показалась фигура трактирщика Подковкина съ всклоченной головой. Онъ былъ безъ сюртука, въ проймы жилета выглядывали рукава ситцевой розовой рубахи, звалъ, щурился и почесывался.

— Добраго здоровья… сказалъ онъ, подавая руку Котомцеву и Суслову.— Что такое у васъ стряслось?

— Ты бы, пинжакъ надлъ. Все-таки чужіе… замтила ему жена.

— Свои люди, не взыщутъ. А ты иди-ка отсюда, да вели ставить самоваръ, проговорилъ Подковкинъ, еще разъ звнулъ и слъ.

— Пренепріятная исторія у насъ стряслась… началъ Котомцевъ.— Мы свой сегодняшній спектакль отмняемъ, а потому ежели хотите, то вечеромъ можемъ читать и пть куплеты у васъ.

— Ага! Прочванились… Дло… процдилъ сквозь зубы Подковкинъ, все еще щурясь и почесывая у себя подъ мышками.— Только какъ же сегодня-то вечеромъ? Это ужъ намъ не подходитъ. Въ другой разъ разв, такъ вотъ поторгуемся.

— Отчего не подходитъ сегодня вечеромъ? спросилъ- Сусловъ.

— Чудакъ-человкъ… Да кто же узнаетъ, что у меня въ трактир сегодня вечеромъ представленіе? Положимъ, мы даромъ будемъ публику пущать, но тоже норовимъ, чтобы отъ выпивки и другого угощенія была польза.

— Мы сейчасъ можемъ вывсить на театр, у входа, анонсъ, что по случаю отмны спектакля состоится музыкально-литературный вечеръ съ танцами въ трактир Подковкина, предложилъ Сусловъ.

— Нтъ, я на это не согласенъ, сказалъ Котомцевъ.— Я только тогда согласенъ, ежели никакихъ анонсовъ, никакихъ афишъ.

— Да и я не согласенъ, такъ о чемъ разговаривать! отвчалъ Подковкинъ.— Вотъ ежели во вторникъ — дло десятое. Во вторникъ у насъ праздникъ.

— Вторникъ вторникомъ, но можно и сегодня, чтобъ у насъ день не пропалъ. Посл вторника мы и удемъ отсюда. Два дня… И за эти два дня вы намъ дадите, какъ общали Суслову, восемьдесятъ рублей.

— О сегодня и рчи быть не можетъ. А вотъ за вторникъ и за будущее воскресенье…

— Намъ до воскресенья оставаться — значитъ время терять и продаться, перебилъ Подковкина Котомцевъ.

— А это ужъ ваше дло, стоялъ на своемъ Подковкинъ и продолжалъ:— Вотъ за вторникъ и за воскресенье пятьдесятъ рублей!

— Да вдь вы мн за одинъ только вечеръ предлагали на смарку шестьдесятъ два рубля! воскликнулъ Котомцевъ.

— А ты чего жъ тогда не соглашался? И наконецъ, то было на смарку, а ужъ теперь я съ васъ деньги получилъ. Двнадцать рублей только за вами осталось.

Подковкинъ, говорившій до сихъ поръ Котомцеву ‘вы’, видя, что актеры имъ теперь нуждаются, совсмъ перемнилъ тонъ и перешелъ на ‘ты’.

— Ну, да ладно, прибавилъ онъ.— Пятьдесятъ рублей и двнадцать долгу на смарку.

— Зачмъ же ты пятишься? попрекнулъ его Сусловъ.— Вдь ты еще вчера говорилъ, что восемьдесятъ рублей за два вечера, а сегодня пятишься. Что за пяченый купецъ!

— Мало ли что говорилъ! Говорилъ одно, а теперь говорю другое, потому у меня совсмъ другія мысли въ головномъ воображеніи. Такъ вотъ-съ… Пятьдесятъ и двнадцать…

Котомцевъ переглянулся съ Сусловымъ и сказалъ трактирщику:

— Насчетъ воскресенья будущаго я согласенъ, такъ ужъ и быть, проживемъ здсь какъ-нибудь, но зачмъ же вы хотите тснить насъ въ денежномъ-то отношеніи!

— Совсмъ другое головное воображеніе… Понимаешь? У каждаго купца свой разсчетъ въ голов, тронулъ Подковкинъ себя по лбу пальцемъ и прибавилъ:— Только чтобъ и барышня ваша плясала. Я, главное, изъ-за барышни… Да ужъ вы что-нибудь повеселе.

— Программа будетъ веселая, но вотъ въ денежномъ-то отношеніи зачмъ насъ жать. Вдь цлую недлю намъ жить здсь до воскресенья. Живемъ теперь въ театр, далеко. Пріхать надо… Извозчики…

— Насчетъ этого разговора не будетъ. Перезжайте опять къ намъ въ номера. Все равно, пустые стоятъ. Вечеромъ посл игры отъ насъ изъ трактира и ужинъ будетъ. Чай тоже отъ насъ.

Къ Подковкину подошелъ Сусловъ, дружески хлопнулъ его по плечу и сказалъ:

— Не скупись, купецъ. Давай восемьдесятъ-то рублей. Вдь ужъ дешево беремъ.

— Чудакъ человкъ! Да коли по разсчету не выходитъ, отвчалъ Подковкинъ.— Ну, такъ вотъ… Желаете, такъ желаете, а нтъ, какъ хотите. Я ужъ было и отдумалъ насчетъ этой самой трактирной-то игры, да вотъ вы сами навязываетесь.

— Вовсе мы не навязываемся! вспыхнулъ было Котомцевъ, но Сусловъ тронулъ его за плечо и тотъ, понизивъ тонъ, сказалъ:— Дайте хоть семьдесятъ-то пять рублей. Намъ на выздъ нужно.

— Да вдь съ номерами семьдесятъ пять рублей и выйдетъ. Ну, ладно, самовары даромъ подавать будутъ.

— Семьдесятъ пять рублей деньгами, стоялъ на своемъ Котомцевъ.

— Ну, семьдесятъ ровно! махнулъ рукой Подковкинъ.— Пятьдесятъ восемь рублей деньгами и двнадцать на смарку. Да и пойдемъ пить чай. Самоваръ готовъ.

Подковкинъ поднялся со стула и сталъ потягиваться. Котомцевъ колебался.

— Что жъ, надо соглашаться, сказалъ Сусловъ.

— Обидно ужъ очень… возразилъ Котомцевъ.

— А намъ не обидно? Вы тоже и насъ пожалйте. Вдь эти деньги надо выручить, проговорилъ Подковкинъ и опять спросилъ:— Такъ такъ, что ли?

— Необходимость заставляетъ согласиться, пожалъ плечами Котомцевъ и протянулъ трактирщику руку.

— Только чтобъ съ барышней… опять напомнилъ Подковкинъ.

— Хорошо, хорошо.

— И чтобъ ты самъ въ этомъ самомъ черномъ арабскомъ костюм читалъ и блками поводилъ.

— Въ какомъ арабскомъ костюм?

— Ну, въ гишпанскомъ, что ли.

— Должно быть, онъ говоритъ про Гамлета, пояснилъ Сусловъ.

— Гамлета, Гамлета… подхватилъ Подковкинъ.

— Да Гамлетъ не подходитъ для трактира, отвчалъ Котомцевъ.

— Ну, ужъ это наше дло — подходитъ или не подходитъ. А теперь идемъ чай пить.

И Подковкинъ повелъ Котомцева и Суслова въ столовую.

XXVI.

Въ театръ Котомцевъ пріхалъ торжествующій, хотя въ сущности торліествовать было нечего.

— Кончилъ! За семьдесятъ рублей кончилъ и, кром того, номера въ гостинниц и самовары даромъ, говорилъ онъ окружившей его трупп.— Сбирайтесь сейчасъ перезжать. Пть и читать будемъ во вторникъ и въ будущее воскресенье. Подковкинъ разсчитываетъ только на буфетъ. Входъ въ трактиръ даромъ, мстовъ для публики никакихъ, гд хочешь тамъ и садись за трактирнымъ столикомъ или стой, а за сохраненіе верхняго платья онъ будетъ брать по двугривенному, но ужъ въ шубахъ или въ пальто въ трактиръ никого ни-ни. Я сейчасъ нарочно осмотрлъ трактиръ, гд намъ придется давать представленія. Трактиръ очень приличный. Недурной органъ… У органа мы и будемъ лицедйствовать. Ничего, очень ничего… По-моему, на садовыхъ открытыхъ сценахъ играть куда хуже, особливо осенью или ранней весной, когда цыганскій потъ прошибаетъ.

— Будетъ ли, по крайней мр, намъ уборная? Будемъ ли мы отдлены хоть какой-нибудь ршеткой отъ публики во время исполненія номеровъ? спрашивала мужа Котомцева.

— Подъ уборную дадутъ комнатку. Что же касается до ршетки, то разговора объ этомъ никакого не было, далъ отвтъ Котомцевъ.

— Ну, такъ тогда во время исполненія номеровъ пьяные будутъ насъ прямо за руки хватать. Поздравляю.

— Позвольте. Какъ же это такъ за руки хватать? вмшался Днпровскій.— А кулаки-то у насъ на что?

— Не васъ, а насъ, женщинъ, сказала Даша Левина.— Да еще хуже: за талію облапятъ.

— Такъ неужто мы за васъ не заступимся?

— Поздно ужъ тогда будетъ заступаться, ежели облапитъ да поцлуетъ.

— Не можетъ этого случиться, никогда не можетъ случиться… заговорилъ Котомцевъ.— Помилуйте, вдь тутъ въ зал полиція будетъ. Самъ приставъ Пантелей Федорычъ…

— А вотъ посмотрите… подмигнула ему Даша.— Ужъ скандалъ будетъ! Будетъ наврное.

Къ ней подскочила Безъимянцева.

— Чего ты пророчишь-то, дура! сказала она.— Только сестру свою разстраиваешь.

— Да ужъ схватятъ, облапятъ — вотъ увидите.

— А хоть бы и въ самомъ дл схватили, такъ что за бда! Пятна не останется. Люди радуются, что вотъ, наконецъ, приведетъ Богъ имъ выхать изъ этого городишка, а она про хватаніе какое-то толкуетъ! Актриса… въ актрисы пошла, такъ ужъ ау, братъ!

— Ну, это вы такъ разсуждаете, а я иначе.

Въ семь часовъ вечера начала прізжать и приходить въ театръ публика. Ей объявляли объ отмн спектакля и просили взять за билеты деньги обратно. Начался ропотъ.

— Помилуйте, мы три версты за городъ по грязи тащились, приходимъ — и ничего нтъ! слышался ропотъ.— Вдь это свинство!

— По непредвидннымъ отъ дирекціи обстоятельствамъ это такъ вышло, оправдывался Котомцевъ.

— Знаемъ мы эти непредвиднныя-то!

— Во вторникъ въ трактир Подковкина будетъ данъ безплатный литературно-музыкальный вечеръ за нашу проруху. Можете туда пожаловать, прибавлялъ стоявшій у кассы Днпровскій.

— Зачмъ? Зачмъ ты это разглашаешь? накинулся на него Котомцевъ.— Я хочу, чтобъ этотъ вечеръ былъ какъ можно глуше.

— Да вдь не будетъ въ трактир во вторникъ достаточно публики, такъ трактирщикъ только однимъ вечеромъ и ограничится. И получишь вмсто семидесяти рублей тридцать пять.

— Нтъ, у насъ условіе на два вечера.

— А кто ему запретитъ отказаться отъ условія? Взялъ ты съ него деньги впередъ?

— Взялъ красненькую.

— А что такое красненькая? Вотъ онъ къ красненькой двнадцать рублей нашего долга причтетъ, добавитъ тринадцать рублей да и скажетъ — не надо мн больше.

Въ довершеніе непріятности въ касс не хватило денегъ, чтобы выдавать за предъявленные билеты. Типографщикъ Варганчикъ удержалъ семь рублей за напечатаніе афиши, четыре рубля за билеты и еще за какіе-то расходы по театру. Котомцевъ размнялъ десять рублей, полученные съ трактирщика Подковкина, и сталъ выдавать ихъ, но и этихъ денегъ не хватило. Вышелъ скандалъ. Котомцевъ и Днпровскій убжали изъ кассы, скрылись въ женской уборной и заперлись тамъ. Публика подходила и требовала за билеты деньги обратно. ‘Мазурики! Грабители!’ раздавались выкрики. Кончилось тмъ, что напали на Варганчика, расположившагося съ своимъ буфетомъ въ притвор, и побили у него бутылки.

Только часовъ въ десять вечера, когда все утихло и когда можно было предполагать, что ужъ никто больше не явится въ театръ съ билетами, ршились актеры выбраться изъ уборной.

— Ну, дла! говорила Безъимянцева, прищелкивая языкомъ.— Двадцатый годъ играю по провинціи. Гд, гд не перебывала! Въ Ташкентъ даже здила, а въ такомъ передл, какъ сегодня, въ первый разъ пришлось быть. Что это, помилуйте… Да это не публика, а разбойники какіе-то. Положительно разбойники.

— И вдь всего только какихъ-нибудь одиннадцати, двнадцати рублей у меня не хватило, чтобы возвратить за билеты, оправдывался Котомцевъ.— Вся штука въ томъ, что билеты-то мы разослали на спектакль, а денегъ-то вдь за нихъ не получили еще. Т кому мы билеты разослали, очевидно, сами не похали въ театръ и передали другимъ, а эти другіе-то ужъ начали деньги съ насъ требовать. То-есть тутъ самъ чортъ не разберетъ, что произошло! Знаю только, что у меня было денегъ своихъ больше двадцати рублей, но теперь нтъ ни копйки, и я даже не знаю, чмъ мн за извозчика заплатить, котораго я оставилъ здсь на двор, чтобы онъ перевезъ насъ въ гостинницу. Главное, этотъ паршивый жидюга Варганчикъ всему длу виной. Самовольно выхватилъ себ изъ кассы восемнадцать рублей. И за что восемнадцать, я ума не приложу!

— И неужто у тебя теперь нтъ ни копйки? спросилъ Днпровскій Котомцева.

— Ни гроша.

— Ну, а могло бы быть рублей сорокъ, однимъ словомъ — весь сборъ. Не такъ дло мы поставили. Ни копйки не нужно бы было никому денегъ за билеты выдавать.

— То-есть какъ это?

— Очень просто. Вдь ужъ скандалъ все равно вышелъ. Все равно спрятались и дрожали за свою шкуру, потому, что у насъ не хватило какихъ-то двнадцати рублей. Такой бы точно скандалъ былъ и тогда, если бы мы никому денегъ не выдали за билеты. Никому бы не выдали, а сами бы съ деньгами были. Что скандалъ за двнадцать рублей, что скандалъ за пятьдесятъ — не все ли равно!

— Я всегда говорю, что мужъ мой самый непрактичный человкъ во всхъ длахъ и совершенно вы, господа, напрасно его распорядителемъ товарищества сдлали, попрекнула мужа Котомцева.

— Матушка! Ужъ хоть ты-то пощади! Какъ же не выдать публик денегъ?

— Олень просто… и чего стсняться? заговорилъ Безъимянцевъ.— Вдь ужъ послдній спектакль… Играть въ здшнемъ мст больше не будемъ. Полиціи въ театр не было. Изъ проклятаго здшняго мста узжаемъ. Ищи втра въ пол!

— А трактиръ-то, трактиръ то? Ты разв забылъ? Вдь тамъ тоже публика. Головами отъ селедокъ бы насъ закидали, отвчалъ Котомцевъ.

— Да, разв что вотъ трактиръ. Да и то все равно. Все равно вдь есть недовольные, которымъ не возвращено за билеты.

Скандалъ произвелъ на всхъ самое непріятное впечатлніе. Вс бродили растерявшись и не знали за что приняться. Въ театр было темно. Варганчикъ, увозя изъ театра буфетъ и състные припасы, увезъ даже вс лампы съ собой. Остались только т свчи въ бутылкахъ, которыми освщалась уборная. Съ ними актеры и бродили по пустому и темному театру.

— Такъ что жъ, передемъ мы сегодня въ гостинницу или здсь въ театр ночевать останемся? спрашивала Котомцева жена.

— Какъ же, какъ же. На двор извозчикъ дожидается. Сначала онъ тебя и меня перевезетъ, потомъ прідетъ за другими. Собирай свои вещи, отвчалъ мужъ.— Съ этимъ извозчикомъ можно потомъ прислать сюда и другого извозчика для вещей.

— Да вдь ни у кого денегъ на проздъ нтъ. Самъ же ты говоришь, что все до копйки отдалъ.

— Въ буфет въ трактир извозчикамъ заплатятъ. Вдь ужъ мы теперь въ трактир свои люди. Наконецъ, у Суслова можно занять. Онъ съ деньгами. Ахъ, какая досада, что его нтъ!

— Гд онъ? спросилъ Днпровскій.

— Да давеча въ трактир съ купцами встртился и остался съ ними бражничать.

— Практическій человкъ. Хвалю.

Черезъ часъ актеры перехали въ гостинницу.

XXVII.

Уромъ, въ понедльникъ, подручный мальчишка изъ трактира Подковкина бгалъ по приказанію хозяина по торговымъ рядамъ, забгалъ въ лавки и говорилъ:

— Изъ трактира Подковкина я… Хозяинъ кланяется и проситъ приходить завтра вечеромъ къ намъ въ трактиръ. У насъ актеры представлять будутъ.

— А даромъ публику пускать будутъ? освдомлялись торговцы.

— Точно такъ-съ. Входъ даромъ.

Это замняло афишу.

Актеры и актрисы тоже готовились къ музыкально-литературному вечеру. Безъимянцевъ досталъ гитару и репетировалъ у себя въ номер псню ‘Тройку’ Котомцева сшивала для мужа изъ простыни халатъ, для исполненія ‘Записокъ Сумасшедшаго’ въ костюм. Даша штопала свое ветхое трико для качучи. Киплъ самоваръ. У Котомцевыхъ въ номер сидлъ сынъ кабатчика Миша Подсдовъ, явившійся съ коробкою конфектъ. Котомцева и Даша жаловались ему на обстоятельства, заставляющія ихъ завтра давать представленіе въ трактир.

— А папеньк-то нашему какъ непріятно, что вы будете играть у Подковкина! сказалъ Подсдовъ.— Рветъ и мечетъ. Всхъ насъ ни за что, ни про что ругаетъ, и ужъ теперь ни я, ни маменька къ нему не подступаемся. Вдь Подковкину что нужно? Ему нужно насъ подремизить. У насъ трактиръ новый, заново отдланный, а у него старый — ну, понятно, вся хорошая публика къ намъ перешла, а ему хочется теперь насъ обремизить, чтобъ купечество опять у него собиралось.

— А если вашему отцу такъ непріятно, что мы будемъ у Подковкина въ трактир играть, то вотъ взялъ бы онъ да и далъ намъ т семьдесятъ рублей, что намъ Подковкинъ даетъ, отвчала Котомцева.— У Подковкина тогда бы мы и не играли, а взяли бы отъ васъ деньги и прямо въ Краснопузырскъ… И намъ было бы хорошо, и вамъ. Вдь мы только на дорогу хотимъ заработать. Скажите-ка вотъ отцу.

Подсдовъ подумалъ и отрицательно покачалъ головой.

— Невозможно… проговорилъ онъ.— Насчетъ денегъ онъ у насъ вампиръ.

— Ну, вотъ видите. А ужъ какъ бы мы вамъ были благодарны-то, если бы вы насъ избавили отъ Подковкина! Вдь это срамъ актерамъ по трактирамъ играть.

— Понимаю-съ.

— Устройте-ка, въ самомъ дл, чтобы отецъ вашъ далъ бы намъ отступного! произнесла Даша и вскинула на Подсдова просящій взоръ.

— Чего нельзя, такъ нельзя. Не смю съ этимъ къ нему подступиться. Вдь мн ужъ и такъ отъ него достается, что я съ вами вожусь. Вдь вотъ теперь я у васъ сижу, а какъ сижу? На манеръ какъ будто бы я на лсопильный заводъ похалъ. Вдь у насъ лсопильный заводъ въ пяти верстахъ отсюда.

Даша помолчала, вспыхнула какъ маковъ цвтъ и, наклонясь надъ трико, спросила:

— А сами вы намъ на отъздъ семьдесятъ рублей дать не можете?

— Помилуйте… Да откуда же я?..

— Да разв своихъ денегъ у васъ нтъ? въ свою очередь задала вопросъ Котоыцева.— Въ Краснопузырск мы отдадимъ вамъ.

— Есть, но самая малость. Я весь въ папашенькиныхъ рукахъ. Вотъ ежели я пріду къ вамъ въ Краснопузырскъ, гд у насъ заготовка дровъ идетъ, то тамъ могу вамъ дать.

— Тамъ ужъ намъ не надо.

Подсдовъ всталъ и въ раздумь прошелся по комнат.

— И здсь можно, если бы вы согласились дровами или кирпичами взять, сказалъ онъ.

— То-есть какъ это? недоумвала Котомцева.

— Дровъ бы я вамъ и кирпичу прислалъ съ двора, а вы его продали бы. Т-же деньги Да нтъ, это не подходитъ, тутъ же прибавилъ онъ.— Эхъ, что бы вамъ за недлю раньше сказать!

— Да разв мы знали за недлю, что съ нами такое несчастіе случится!

— Въ томъ-то и дло. А знай я за недлю раньше — подкопилъ бы выручку на дровяномъ двор. Дровянымъ дломъ я управляю, а насчетъ питейнаго дла самъ папенька.

— Вы это что же: хапнули бы? быстро спросила Даша.

— Да ужъ тамъ наше дло, а деньги были бы… А теперь… Эхъ, вдь и занять-то не у кого! вздохнулъ Подсдовъ.— Подлое у насъ дло въ купечеств… продолжалъ онъ.— Живешь, живешь при отц, трешь, трешь ему лямку, и никакого теб положенія. Вотъ теб одежа, вотъ теб шуба, пей, шь до отвалу, а насчетъ денегъ только тмъ и живъ, что къ пальцамъ прилипнетъ.

— То-есть это какъ же: воруете вы у отца? спросила Даша.

— Зачмъ воровать! А гд не додашь изъ выручки, гд какъ…

— Да вдь это же воровство, ежели вы тайно берете.

— То-есть какъ вамъ сказать… Онъ и знаетъ что я безъ денегъ жить не могу, знаетъ, что у меня къ пальцамъ прилипаетъ, а только не попадайся. Поспрошать разв у кого-нибудь взаймы?

Подсдовъ остановился и сталъ чесать въ раздумьи затылокъ.

— Нтъ, нтъ, не надо ужъ, коли такъ… сказала Котомцева.

— Чувствительность-то ужъ у меня къ вамъ велика. Вотъ для Дарьи Ивановны я готовъ Богъ знаетъ, что сдлать.

Посидвъ еще съ четверть часа, Подсдовъ ушелъ отъ Котомцевыхъ. Но въ корридор съ нимъ встртилась сожительница Днпровскаго Гулина и затащила къ себ въ номеръ.

— Поди-ка, поди-ка сюда… Садись… сказала она.

Подсдовъ слъ.

— Что бы теб дать намъ сто рублей на отъздъ отсюда въ Краснопузырскъ, продолжала она.— Вдь мы просто погибаемъ.

— Объ этомъ ужъ сейчасъ былъ разговоръ у Котомцевыхъ, Настасья Викуловна, отвчалъ Подсдовъ.

— Ну, и что же?.. Въ разговор толку мало, а надо дло сдлать. А то эдакъ ты страшно влюбленъ въ нашу Дашу, а не хочешь даже помочь намъ для нея.

Подсдовъ покраснлъ.

— А вы почемъ знаете, что я влюбленъ? спросилъ онъ.

— Да вдь ужъ ты даже при мн сколько разъ проговаривался ей объ этомъ.

— Когда же это?

— А помнишь, когда вечеромъ вмст съ Глоталовымъ и сыномъ головы прізжали къ намъ въ театръ съ закуской и напились?

— Да неужто я признавался имъ въ любви? удивился Подсдовъ.

— Какъ же, какъ же… При мн это было. Даже руку цловалъ. При мн это было.

— Ахъ, совсмъ я несчастный человкъ! тяжело вздохнулъ Подсдовъ.

— Неужто не помнишь?

— И помню, и не помню. Все это казалось мн, что будто я во сн. Но вамъ я врю. Пьянъ я былъ.

— А вдь что у пьянаго на язык, то у трезваго на ум.

— Что говорить, это совершенно врно. А за дерзость извините. И у нихъ попросите прощенія.

— Да что жъ тутъ извиняться-то? Вдь это чувство.

— Совершенно справедливо. Я въ нихъ очень влюбленъ. Но нешто я смю думать?.. И мечтать не смю.

— Такъ вотъ ты и помоги намъ во имя предмета-то своего. Намъ взаймы. Мы пришлемъ теб изъ Краснопузырска эти деньги.

— Теперь у меня нтъ такихъ денегъ, но надо обмозговать это дло.

— Такъ ты обмозговывай поскорй.

— Будемъ стараться. Побгу сейчасъ по пріятелямъ Христа славить. Можетъ статься, и удастся перехватить. Да гд! Трудно. Будьте здоровы.

Подсдовъ сталъ уходить.

— Похлопочи, Мишенька, просила Гулина.

— Да ужъ перевернусь и вывернусь. Прощайте.

Подсдовъ ушелъ.

XXVIII.

Наступилъ вторникъ, день перваго представленія въ трактир Подковкина. Вс актеры примирились съ мыслью, что они будутъ ‘ломаться’ въ трактир, примирилась даже Даша, которая вначал особенно упрямилась ршиться танцовать передъ трактирной публикой, но не примирилась ея сестра Татьяна Ивановна Котомцева, хотя и дала мужу согласіе на участіе. Горько и обидно было ей думать, какъ это она будетъ потшать своимъ чтеніемъ пьяныхъ завсегдатаевъ ‘заведенія’ Нодковкина. Она старалась выкинуть это изъ головы, но думы сами лзли ей въ голову, при чемъ что-то кололо ей въ сердце и какая-то судорога сжимала горло. ‘Тшить трактирную публику’ она считала для себя сильнымъ униженіемъ, и когда наканун, въ понедльникъ, легла спать, долго не могла заснуть и тихо плакала. Вспоминалась ей ея прежняя жизнь, дтство, отрочество, юность. Видитъ она своего отца, полнаго, рыхлаго, добродушнаго человка, отставного военнаго, служившаго, впрочемъ, мировымъ судьей въ томъ узд, гд было ихъ помстье и усадьба, въ которой они жили. Вспоминаетъ свою мать, урожденную баронессу Шлунгъ, очень кичившуюся своимъ происхожденіемъ и часто разсказывавшую при случа свою древнюю родословную. Отецъ Котомцевой, Иванъ Васильевичъ Культяпинъ былъ хотя и не богатымъ помщикомъ въ узд, но его вс любили и уважали. Въ Ивановъ день, лтомъ, въ день ангела его, къ нимъ въ домъ съзжались вс окрестные помщики, вс земскія власти и прізжалъ самъ уздный предводитель дворянства князь Лужскій. Это она помнитъ, когда она была еще маленькой двочкой и когда она уже была отдана въ институтъ и на лтнія каникулы ее брали въ деревню. Помнитъ она и рожденіе сестры своей Даши, старше которой она, Татьяна Котомцева, на двнадцать лтъ. Помнитъ она и скоропостижную смерть отца отъ паралича сердца. Случилось это зимой, когда она была въ институт. Мать прислала ей письмо на имя начальницы института. Начальница объявила ей о смерти отца съ предосторожностями, боясь испугать ее. Сначала сказала, что отецъ опасно боленъ, потомъ, что на его спасеніе надежды нтъ, наконецъ, что онъ уже умеръ и при этомъ уже передала ей письмо матери. Въ письм мать подробно сообщала ей о смерти отца, о его погребеніи и какія лица именно находились при похоронахъ. Князь Лужскій и графъ Траубенфельдъ фигурировали въ письм въ трехъ, четырехъ мстахъ. Смерть отца случилась за два года до окончанія Котомцевой курса въ институт. Помнитъ также Котомцева, какъ мать сообщала ей о продаж ихъ помстья и усадьбы за долги отца, помнитъ, какъ ея мать переселилась на жительство въ Петербургъ По выход изъ института Татьяна Котомцева перехала къ матери на Пески и ее очень поразила убогая квартира, въ которой имъ пришлось жить. Въ деревн у нихъ были и поваръ, и лакей, и кучеръ, и горничная, и нянька, здсь же имъ служила всего только одна прислуга, кривая кухарка Степанида. Даш тогда минуло только семь лтъ. Къ обду стряпали только одно блюдо, вторымъ блюдомъ были чай или кофе съ булками. Во всемъ была видна нужда, недостатокъ. Чтобъ переодть Таню изъ институтскаго платья въ свое, матери ея пришлось заложить серебряныя ложки, шубу и другія цнныя вещи. По выход Тани изъ института мать ея тотчасъ же заговорила, что Тан нужно искать мсто гувернантки. Просили объ этомъ начальницу института, публиковали въ газетахъ, но мста не было. Наконецъ графиня Траубенфельдъ, косвенно покровительствовавшая Тан и ея матери, нашла ей мсто гувернантки. Тан вышло мсто въ отъздъ, въ провинцію — и вотъ она отправилась. Въ гувернанткахъ ей пришлось жить у вице-губернатора въ губернскомъ город. Жена вице-губернатора, страстная любительница играть на сцен, устраивала любительскіе благотворительные спектакли, гувернантк Тан предложили также принять участіе въ спектакляхъ — и вотъ начало ея актерской карьеры. Режиссировать любительскими спектаклями приглашался молодой актеръ Котомцевъ изъ мстной труппы. Красивый, статный, онъ очень нравился вице-губернаторш, а ему нравилась гувернантка Таня. Тан онъ вскружилъ голову. У Котомцева и у Тани дло дошло до поцлуевъ за кулисами. Вице-губернаторша это подмтила и тотчасъ же отказала Тан отъ мста. Котомцевъ сейчасъ же не пожелалъ режиссировать любительскими спектаклями и до отысканія новаго мста въ гувернантки пристроилъ Таню на маленькія роли въ ту труппу, въ которой самъ служилъ. Изъ театральной труппы она ужъ такъ и не поступила, никуда въ гувернантки. Актрису никто не хотлъ брать къ своимъ дтямъ, къ тому же въ город говорили, что она ‘живетъ’ съ Котомцевымъ. Да это было и на самомъ дл. Онъ увлекъ ее, но вскор прикрылъ эту связь законнымъ бракомъ Таня не испрашивала у матери соглашенія на бракъ съ Котомцевымъ и только посл своей свадьбы увдомила мать, что она вышла замужъ за актера. На письмо ея мать не прислала никакого отвта.

Такъ прошло лтъ пять. Котомцевы скитались изъ города въ городъ, служили у театральныхъ антрепренеровъ то на свер, то на юг, наконецъ на лтній сезонъ они не получили ангажемента и судьба забросила ихъ въ Петербургъ. Здсь Таня бросилась отыскивать мать и нашла ее больною и еще въ большей бдности, какъ оставила. Даша училась въ гимназіи на средства графини Траубенфельдъ. Болзнь матери Тани была неизлчимая. Она страдала отекомъ ногъ, водянкой и, по словамъ доктора, дни ея были сочтены. Это и она сама чувствовала. Она примирилась съ Таней и просила ее не оставлять Дашу. Таня общала. Мать въ конц лта умерла, графиня Траубенфельдъ была въ это время за границей на морскихъ купаньяхъ — и вотъ Даша, двочкой по тринадцатому году, очутилась на рукахъ Котомцевыхъ. Котомцевы вскор получили ангажементъ въ одинъ изъ городовъ внутреннихъ губерній и ухали изъ Петербурга.

Въ провинціальномъ город, гд Котомцевы играли, Даш пришлось поучиться еще одну зиму въ гимназіи на средства сестры, но перездъ Котомцевыхъ въ новую труппу, въ новый городъ помшалъ ученію Даши и съ гимназіею нужно было покончить. Четырнадцатилтнею двочкой Даша уже исполняла роли мальчиковъ на сцен, играла пажей, участвовала въ дивертиссементахъ, танцуя русскую пляску или качучу и, перезжая съ сестрой и зятемъ изъ города въ городъ, постепенно пріучалась и къ боле отвтственнымъ ролямъ.

‘Трактиръ, трактиръ’… повторяла мысленно Татьяна Ивановна Котомцева, ложась спать наканун представленія въ трактир и вспоминая, что слово ‘трактиръ’ у нихъ въ институт употреблялось не иначе какъ синонимъ чего-то грязнаго, развратнаго. И вдругъ въ этомъ-то трактир ей придется завтра забавлять полупьяную публику! Она вздрогнула и повела плечами. Какія-то мурашки пробжали у ней по спин и по всему тлу.

Она легла на постель за занавской и начала тихо плакать. Мужъ ея укладывался спать на диван въ другой половин комнаты.

— Что ты будешь завтра читать, Таня, на литературно-музыкальномъ вечер? спросилъ онъ ее. Смотри, вдь серьезнаго ничего не стоитъ выбирать для завтрашней публики.

— Ахъ, оставь ты меня, Христа ради! Дай покой… былъ отвтъ.

— Ты, кажется, плачешь, Танюша? Напрасно. Плюнь ты на все на это. Вотъ удемъ въ понедльникъ, и все пойдетъ какъ по маслу.

На этотъ разъ Котомцева ничего не отвтила.

Заснула она, однако, не скоро. Послышалось храпніе мужа, а она все еще не спала. Сердце билось усиленно, колотило въ виски. Часы за стной пробили два, и только въ третьемъ часу на нее спустился благодтельный сонъ и успокоилъ ее.

XXIX.

Наступилъ вторникъ, день когда актеры должны были читать и пть въ трактир у Подковкина. Музыкально-литературный вечеръ Подковкинъ ршилъ начать попоздне, часовъ въ восемь, а то и въ половин девятаго, когда въ рядахъ успютъ запереть лавки, но публика начала уже собираться часовъ съ семи и занимала столики въ зал передъ эстрадой. Женщинъ было, впрочемъ, очень мало, да и то только купеческія и мщанскія жены въ повязкахъ и длинныхъ серьгахъ. Дамъ изъ мстной интеллигенціи совсмъ почти не явилось на вечеръ. Сидла только повивальная бабка съ учителемъ и подъ звуки трактирнаго органа, наигрывавшаго маршъ, попивала пиво, да былъ кассиръ съ желзнодорожной станціи съ женой. Головихи не было, не было жены начальника станціи, не было и лсничихи. Лсничій пріхалъ въ трактиръ, о жен отозвался нездоровьемъ, сидлъ въ актерской уборной вмст съ актерами и актрисами и пилъ чай, попыхивая трубкой. Изъ мужчинъ не было ни мирового, ни акцизнаго.

Былъ девятый часъ въ начал, актеры и актрисы давно уже были одты и ждали, чтобы начинать программу, но Подковкинъ все еще медлилъ начинать, говоря: ‘пусть понаберутся поплотне’, и жаловался на малочисленность публики.

— Даровое представленіе даю, плакался онъ передъ лсничимъ: — Думалъ, что народу наберется въ трактир ступа непротолченная, а ежели посчитать, то и четырехъ десятковъ ртовъ нтъ. Да еще жалуются, зачмъ по двугривенному за сохраненіе платья беру. Нкоторые лзли въ шубахъ, чтобъ за вшалку не платить, я не впустилъ — и поворотили оглобли назадъ. Вотъ одры-то! Да и пришли-то которые, то по бутылк пива на троихъ потребовали, да и сидятъ надъ ней. А вдь у меня все разсчитано на торговлю въ буфет.

— Разопьются еще… Погодите… утшалъ его нотаріусъ.

— Гд распиться, коли ужъ въ самомъ начал сквалыжничаютъ! вздыхалъ Подковкинъ.— Бутылку пива на троихъ! Черти! А вдь я вонъ актерамъ-то ужъ выложилъ тридцать пять рубликовъ,— кивнулъ онъ на Котомцева и его жену, пившихъ чай съ бутербродами,— да еще пои и корми ихъ во все время вечера. Когда это все окупить!

Заслыша эти слова, Котомцева покраснла.

— Анатолій! Заплатимъ ему за чай! Онъ, вонъ, чаемъ и бутербродами попрекаетъ, сказала она мужу.

— Это еще съ какой стати? отвчалъ тотъ.— Чай и ужинъ у насъ условлены… Начинать, что ли, Артемій Кузьмичъ? обратился онъ къ хозяину трактира.

— Начинать!.. А гд публика-то? Надо, чтобы публика пособралась. Мщанскій староста съ своей молодухой хотлъ быть, а его нтъ. Ни одного лсопромышленника нтъ. У себя дома ужинаютъ, черти, чтобъ сюда ужъ прійти и даже порціи селянки не заказать. Охъ, дьяволы!

— Получилъ ты съ него деньги? спросила Котомцева мужа.

— Вчера еще получилъ и подлилъ на всю нашу братію. Да и велики ли деньги-то? Всего тринадцать рублей. Десять рублей я еще въ воскресенье взялъ, двнадцать рублей мы были должны за номера — но они на смарку пошли.

— Стало быть, у тебя опять ни копйки? понизила она голосъ.

— Рубль есть.

— На какія же деньги мы подемъ въ Краснопузырскъ?

— Да вотъ на т, что получимъ за воскресенье.

— Тридцать пять рублей? Но вдь этаго же мало на дорогу! чуть не воскликнула она.

— Конечно же, мало, намъ здсь полъ-недли жить еще, но ты не безпокойся… мы все равно удемъ отсюда въ понедльникъ.

— Какъ? На что?

— Заложимся, но удемъ.

— Боже мой, Боже мой! Вотъ несчастье-то! Унизились до представленія въ трактир, и все-таки должны закладывать гардеробъ, чтобы выхать изъ проклятаго гнзда.

— Да что жъ ты подлаешь! Но ты не горюй… Гардероба твоего мы не заложимъ. Я заложу костюмъ Гамлета.

— Что ты все съ своимъ костюмомъ Гамлета носишься! За него еле пять рублей дадутъ.

— У Суслова денегъ возьмемъ. У него есть деньги. Рублей сорокъ есть… Онъ вчера опять съ купцовъ на билліард выигралъ. Ты, Танюша, успокойся, главное — успокойся. Все уладится, даю теб слово. Нехорошо передъ началомъ представленія волноваться, успокоивалъ Котомцевъ жену.

— Какое это представленіе въ кабак!

— Господинъ хозяинъ! Можно намъ начинать?

— Да ужъ начинайте, что ли! Пусть только органъ кончитъ играть. А только, господа актеры, вы ужъ пожалуйста подольше какъ-нибудь размазывайте, чтобы намъ по крайности до часу ночи протянуть. Ей-ей, вдь надо выручить мн свои деньги, отвчалъ Подковкинъ.

— Днпровскій начинаетъ первымъ номеромъ. Гд Днпровскій? искалъ Котомцевъ глазами резонера, но его въ комнат не было.

— Днпровскій въ зал. Онъ съ купцами-телятниками коньякъ съ лимонадомъ пьетъ. Тамъ и Сусловъ сидитъ, отвчалъ кто-то.

— Ахъ, народъ! Передъ самымъ началомъ исполненія и выходятъ въ публику! Вадимъ Семенычъ, не въ службу, а въ друнсбу: скажите Днпровскому, чтобы онъ начиналъ свой номеръ, а я тмъ временемъ звонокъ дамъ, обратился Котомцевъ къ лсничему.

Тотъ побжалъ въ залу. Органъ кончилъ играть. Котомцевъ зазвонилъ.

— Не надо ли что-нибудь помочь? предложилъ Котомцеву свои услуги нотаріусъ.

— Нтъ… Что жъ тутъ помогать! Благодарю васъ.

Въ отворенную дверь слышался голосъ Днпровскаго, читавшаго стихотвореніе.

Даша сидла въ коротенькой юбочк и въ трико, закутанная въ пледъ, и позвякивала кастаньетками. Около нея помщалась Гулина и говорила:

— А Миши Подсдова нтъ до сихъ поръ. Вотъ онъ, влюбленный-то! Испугался, что у него въ долгъ попросили.

— Конечно же, ему совстно, но у него нтъ денегъ, иначе бы онъ далъ, отвчала Даша.

— Какое нтъ! Нтъ, такъ всегда могъ бы занять у кого-нибудь. Велики ли деньги сто рублей! У четверыхъ по четвертной бумажк перехватилъ бы — вотъ и сто рублей.

— Я и сестра даже только семьдесятъ рублей просили.

— Ну, вотъ видишь! За актрисами ухаживать любятъ, и хотятъ на коробкахъ монпасье вызжать. А чуть случилась нужда — и въ сторону.

— Общался даже букетъ мн сегодня поднести, но я ужъ отговорила его, сказала, что трактиръ не мсто для этого. Саврасикъ онъ, совсмъ саврасикъ, но не дурной мальчикъ.

— Или ужъ и ты въ него врзалась? спросила Гулина.

— Ну, вотъ! Съ какой стати? сказала Даша.

— Ну, то-то. Не стоитъ онъ любви. Даже и вниманія не стоитъ. Сначала я теб говорила, чтобы ты его въ руки забирала, а теперь посл того, какъ онъ даже въ семидесяти рубляхъ отказалъ — прямо скажу: не стоитъ его ласкать, не стоитъ и разговаривать съ нимъ. Плюнь.

Днпровскій кончилъ читать и появился въ уборной. Сзади его раздались жиденькіе апплодисменты. Какой-то пьяный голосъ крикнулъ ‘Днпровскаго’, но Днпровскій не вышелъ на зовъ.

— И что они, мерзавцы, за эстраду сдлали! говорилъ онъ, морщась.— Чуть съ ноги на ногу переступишь — скрипитъ какъ немазанная телга. Совсмъ читать невозможно. Сдлаешь даже жестъ рукой — и то: скрипъ, скрипъ.

— Боже мой! Какъ же я танцовать-то буду? ужаснулась Даша.

— А вотъ съ аккомпаниментомъ скрипа.

— Анатолій Еграфовичъ, голубчикъ, нельзя ли какъ-нибудь убрать эту эстраду? обратилась она къ Котомцеву.

— Какъ же ее теперь уберешь при публик! Нельзя. И наконецъ, сами же вы-ты и Таня — просили устроить эту эстраду или ршетку.

— Да вдь мы просили не скрипучую, а то что же это такое! Вдь это невозможно.

— Полно… Брось… Ну, что тутъ, скрипучая или нескрипучая? Все равно срамиться, раздраженно замтила ей сестра.

— Таня! Оставь… Не разстраивай ее! мигалъ жен Котомцевъ, зазвонилъ въ колокольчикъ и крикнулъ: — Господа! Второй номеръ! Софья Андреевна! Вашъ второй номеръ.

— Готова… отвчала Безъимянцева, потушила папироску, оправила на себ платье и пошла читать стихотвореніе.

XXX.

Исполненіе программы литературно-музыкальнаго вечера продолжалось. Проплъ куплеты Безъимянцевъ подъ аккомпаниментъ тапера Каца на піанино, прочелъ стихотвореніе Котомцевъ. Стихи публика слушала вяло и разговаривала, мшая чтенію. Во время чтенія Котомцевъ даже остановился и произнесъ ‘тсс’, но кто-то изъ публики ему крикнулъ:

— Какую вы имете собственную праву на насъ шикать! Мы за свои деньги…

Очередь читать дошла до Котомцевой. Хозяинъ трактира былъ тутъ же въ уборной.

— Пожалуйста, барынька, что-нибудь посмшне, сказалъ онъ ей при выход на эстраду.

Она презрительно на него покосилась и не сказала ни слова. Лсничій и нотаріусъ выбжали изъ

уборной въ залу и приняли ее апплодисментами. Читала она стихотвореніе ‘Убогая и Нарядная’, Некрасова, и тоже безъ успха. Апплодировали опять-таки только лсничій да нотаріусъ. Подковкинъ, слушавшій изъ дверей уборной, встртилъ ее упрекомъ:

— Здсь нельзя, матушка, безъ колнца… Здсь надо повеселе… Здсь не театръ…

На этотъ разъ Котомцева не вытерпла и крикнула на него:

— Да вы съ ума сошли!

— Зачмъ же мн съ ума-то сходить? Я дло говорю. Вдь вы не знаете, что значитъ наша публика, а я знаю. Я хозяинъ.

Она слезливо заморгала глазами. Котомцевъ вскинулся на Подковкина.

— Пожалуйста ужь вы, милйшій, не мшайтесь въ программу… сказалъ онъ ему.

— Вотъ те здравствуй! Отчего же не мшатьсято? Я деньги плачу, отвчалъ Подковкинъ и тутъ же обратился къ Суслову, настраивавшему гитару и приготовлявшемуся къ выходу: — Распотшь хоть ты, братъ, публику.

— Да ужъ удружу. Только смотри, братъ, за это обязанъ бутылку мадеры выставить, сказалъ Сусловъ и вышелъ на эстраду.

Онъ былъ въ красной русской рубашк, въ высокихъ сапогахъ и плъ ‘Тройку’ съ аккомнаниментомъ гитары. Отъ залихватской псни его публика пришла въ восторгъ. Застучали ножами, вилками, стаканами, хлопали въ ладоши, кричали, требовали повторенія. Онъ повторилъ. Апплодисменты и восторги еще больше. Начались вызовы. Сусловъ выходилъ и раскланивался. Кто-то подскочилъ къ самой эстрад и поднесъ ему на поднос рюмку коньяку.

— Спасибо, сказалъ Сусловъ и выпилъ, утершись рукавомъ рубпхи.

— Браво! Браво! раздавалось въ публик.

При появленіи Суслова въ уборной, Подковкинъ обнялъ его и поцловалъ:

— Вотъ это актеръ! Вотъ это настоящій актеръ! говорилъ онъ,— Дай Богъ теб здоровья, Егорушка. Удружилъ.

— Ставь общанную бутылку мадеры.

— Въ лучшемъ вид поставлю и самъ съ тобой выпью. Прислужающій! Мадеры…

Къ Суслову подскочилъ Котомцевъ.

— Зачмъ ты, Егоръ, пилъ на эстрад? Ну, что ты изъ себя шута гороховаго корчишь!

— Съ волками жить — по волчьи выть, былъ отвтъ.

— Но вдь посл этого осмлятся и другимъ всякое пойло подносить.

Котомцевъ не ошибся. Нчто подобное вышло съ Дашей Левиной. Пришла очередь ей выходить на эстраду Она чуть не плакала.

— Голубчики… Встаньте около эстрады, покараульте меня… Я боюсь, право, боюсь… Вдругъ что-нибудь… упрашивала она нотаріуса, лсничаго и сына головы.

— Успокойтесь, успокойтесь… Ничего не допустимъ, отвчали они и, выйдя въ зало, помстились по бокамъ эстрады.

Кацъ заигралъ на піанино качучу. Постукивая кастаньетами, Даша выскочила на эстраду и начала танецъ.

— Браво! раздались голоса и апплодисменты.

Эстрада скрипла при каждомъ движеніи Даши

Левиной, но публика мало обращала на это вниманія и все время апплодировала, хлопая въ ладоши въ тактъ подъ музыку. Даша кончила танецъ и поклонилась. Публика заревла отъ восторга. Какой-то кудрявый купецъ подскочилъ къ эстрад и протягивалъ Даш тарелку съ яблоками. Даша попятилась и не брала. Кудряваго купца схватили за руки лсничій и нотаріусъ.

— Почтенный, почтенный… Такъ въ концертахъ не длается, заговорили они.

— Отчего? Я отъ чистаго сердца барышн.

— И отъ чистаго сердца не надо. Берите ваши яблоки и садитесь на мсто.

— Вотъ такъ канделябръ! Учтивость не хотятъ принять… проговорилъ сконфуженный купецъ, но тутъ же нашелся и прибавилъ:— А дозвольте опросъ сдлать, что вы такое: ейные отецъ, братъ, кумъ, сватъ? Мы очень чудесно знаемъ, что вы господинъ нотаріусъ, а ты сынъ головы Васька Мелетьевъ.

— Какъ ты меня смешь Васькой называть, корявая морда! закричалъ сынъ головы.

Вышелъ скандалъ. Оба лзли другъ на друга. Прибжалъ хозяинъ и началъ ихъ успокаивать Публика вызывала Дашу, кричала ‘бисъ’, но Даша больше не выходила. Котомцевъ позвонилъ въ колокольчикъ и объявилъ публик, что первое отдленіе программы кончилось. Перепуганная Даша тряслась всмъ тломъ и раздраженно говорила:

— Подлецы… Мерзавцы… Съ тарелкой яблоковъ лзутъ… Летучіе поцлуи посылаютъ. Ручкой мн длаютъ…

— Да неужели ручкой длали? спрашивалъ нотаріусъ.

— Какъ же, какъ же… Не только ручкой длали, но даже одинъ на сердце свое указывалъ, хлопалъ себя по галстуку и манилъ къ себ за столъ выпить. Вдь здсь не сцена, вдь близко, вдь я все вижу.

Котомцевъ набросился на Суслова.

— Ну, что? Не говорилъ ли я теб, что посл тебя и другимъ исполнителямъ будутъ всякую гадость подносить? Сусловъ, молъ, выпилъ, стало-быть можно и другимъ, говорилъ онъ.

Сусловъ былъ пьянъ и улыбался.

— Позволь… Да какая же тутъ гадость? Яблоки, а не гадость, отвчалъ онъ.— Что такое яблоки? А она не будь плоха, да и взяла бы ихъ. Вотъ они намъ закусывать мадеру и пригодились бы.

— Дуракъ! рзко выговорилъ Котомцевъ.

— Ты больно уменъ. Эхъ, братъ, погоди! Прочванишься. Мало теб, что ты и такъ безъ подметокъ ходишь? При нашей бдности, да этакія нжности… Совсмъ ужъ, братъ, не подходитъ.

Къ Даш подошелъ Подковкинъ съ жестянкой карамели, похлопалъ Дашу по плечу и сказалъ:

— Мерси, барышня, мерси… Отлично… Вотъ за это вамъ сладенькаго… Позабавьте зубки отъ бездлья.

Даша вышибла у него изъ рукъ жестянку. Подковкинъ стоялъ въ недоумніи и покачивалъ головой.

— Ой-ой-ой, какая шаршавая! За что же это такъ?..

Сожительница Днпровскаго Гулина подняла жестянку и сказала:

— Простите ужъ вы ее, господинъ хозяинъ… Она сегодня очень раздражена… Очень ужъ ее ваши пьяные обидли. Но мы возьмемъ ваше угощеніе. Спасибо вамъ. Можно?

— Берите, берите, но я хотлъ барышн, за то что она распотшила публику. Ой-ой, какая сердитая! Такая молоденькая и такая сердитая! прибавилъ онъ, ткнулъ Дашу слегка пальцемъ въ плечо и отошелъ отъ нея, крутя головой.

XXXI.

Былъ антрактъ. Актеры приготовлялись ко второму отдленію представленія. Котомцевъ снялъ фракъ, надлъ поверхъ жилета халатъ, сшитый изъ простыни, а на голову блый колпакъ и готовился къ чтенію ‘Записокъ сумасшедшаго’. Хозяинъ гостинницы Подковкинъ, находившійся въ уборной, увидавъ его въ такомъ вид, уперъ руки въ бока и началъ хохотать.

— Почтенный! Изъ какой больницы убжалъ? спрашивалъ онъ Котомцева.

— Ахъ, оставьте пожалуйста… И безъ васъ тошно. Ну, что вы, словно маленькій! огрызнулся на него Котомцевъ.

Даша на-отрзъ отказалась участвовать во второмъ отдленіи. Ее принялись упрашивать, но безуспшно. Она отговаривалась болзнью, накинула на себя пальто и просила проводить ее по корридору въ номеръ гостинницы. Вдругъ появился Миша Подсдовъ. Онъ былъ запыхавшись и нсколько пьянъ. Отъ него несло виномъ, глаза были красны. Онъ быстро подскочилъ къ Даш.

— Куда это вы? спросилъ онъ ее.

— Я кончила. Иду домой. Да и нездоровится… отвчала она.

— А я съ общаннымъ. Принесъ…

— То-есть что это? Букетъ? Ахъ, зачмъ вы это! Намъ сть нечего, мы изъ-за хлба насущнаго унижаемся въ трактир, а вы съ букетомъ!

— Не букетъ-съ, а поднимай выше! Подите-ка сюда къ сторонк… произнесъ онъ таинственно, отвелъ Дашу въ уголъ комнаты и, подавая что-то завернутое въ клочекъ газетной бумаги, прибавилъ: — Вотъ-съ… Получайте.

Даша сдлала изумленные глаза.

— Что это? задала она вопросъ.

— Сто рублей-съ… Только Бога ради, чтобъ никто не зналъ изъ нашихъ гусятниковскихъ. Своимъ скажите, а изъ нашихъ чтобъ никто ни-ни…

— Ну, скажите на милость! всплеснула руками Даша.— Вдь это теперь посл ужина горчица. Ну, что бы вамъ раньше-то было ихъ принести, пока еще мы не срамились въ трактир!

— Раньше достать не могъ. И то только сейчасъ заполучилъ. Спрячьте же…

— Что спрятать! Теперь ужъ и не знаю даже, брать ли ихъ. Погодите, я спрошу сестру.

— Бога ради, только потише. Здсь папенька мой. Бда, ежели онъ узнаетъ.

— Таня! Поди сюда, позвала Даша сестру.

— Дарья Ивановна! Ради самого Создателя потише. Вонъ и Подковникъ лопухъ свой распустилъ и прислушивается. Узнаетъ въ чемъ дло, скажетъ отцу и тогда мн погибель.

— Да что вы украли у отца, что ли?

— Не укралъ-съ, но вдь я ужъ говорилъ вамъ, что у насъ путевымъ манеромъ взять нельзя.

Подошла Котомцева.

— Подсдовъ сто рублей денегъ принесъ и даетъ намъ взаймы… шепнула ей сестра.

— Тише, Бога ради, тише, вскинулъ на нее умоляющій взглядъ Подсдовъ.— Вонъ и нотаріусъ стоитъ — услышать можетъ.

— Ахъ, вы хотите, чтобъ и нотаріусъ не зналъ? Вдь онъ нашъ же…

— Ни-ни… Никто чтобы… А только ужъ какъ же и трудно было добыть, Дарья Ивановна!

Подсдовъ вздохнулъ.

— Я не знаю, Таня, брать или не брать? спрашивала сестру Даша.— Вдь ужъ мы все равно осрамились, играя въ трактир.

— Осрамились, но денегъ у насъ все равно ни гроша. Все, что за сегодняшній вечеръ нами получено, давно уже истрачено и на дорогу у насъ опять ни копйки.

— Да что ты!

— Сейчасъ мужъ говорилъ. У насъ впереди есть еще вечеръ, но дожидаться до воскресенья, чтобъ получить тридцать пять рублей… Вдь тоже за это время пить, сть надо и, наконецъ, все равно, даже и на тридцать пять рублей намъ не ухать.

— Ахъ, нтъ, нтъ! Не будемъ давать этотъ вечеръ! Я не въ силахъ больше! Я не могу! воскликнула Даша.— Бери сто рублей и передай тихонько мужу.

— Надо взять, ршила Котомцева, приняла отъ сестры свертокъ и, протянувъ руку Подсдову, сказала.— Благодарю васъ, Мишенька… Вы истинный другъ!.. Вы выручаете насъ изъ бды. Съ этими деньгами мы завтра же удемъ.

— Татьяна Ивановна… Только пожалуйста, чтобы все это было въ тайн, просилъ Подсдовъ.

— Хорошо, хорошо.

Котомцева шепнула о деньгахъ мужу. Тотъ сразу просіялъ.

— By, вотъ… Ну, вотъ видите! Ну, дай Богъ ему здоровья! заговорилъ онъ.— Теперь наши мученія кончены. Отваляемъ на скорую руку послднее отдленіе, а завтра подемъ въ Краснопузырскъ. Какъ все это случилось? Ты, что ли, просила у негъ денегъ?

— Я, Даша, Гулина. Вс наши актрисы.

— Надо будетъ сейчасъ Днпровскому и Безъимянцеву сказать, чтобы они его поблагодарили.

— Погоди… Не длай сегодня огласки. Завтра скажешь. Подсдовъ просилъ, чтобы все это было въ тайн.

Подошла Даша. Личико ея улыбалось и она сказала:

— Онъ просилъ, чтобъ и нотаріусу не говорить объ этомъ, и лсничему.

— Позвольте… Но что же это за тайна такая? Вдь мы не украли, а въ долгъ беремъ.

— Подсдовъ не хочетъ, чтобы знали. Понимаете вы, онъ не хочетъ, чтобы это разгласилось и дошло до его отца. Ему передъ отцомъ будетъ неловко.

— Нтъ, я про нотаріуса и про лсничаго… Вдь имъ извстно, что у насъ денегъ нтъ, а если завтра узнаютъ, что мы узжаемъ, то тотчасъ догадаются, что мы заняли деньги.

— Ну, и пускай догадываются. Не нужно только, чтобъ они знали, у кого мы заняли.

— Подозрительное дло… покачалъ головой Котомцевъ.

— Ты думаешь, что онъ тайкомъ взялъ у отца?!. Но онъ и не скрывалъ отъ насъ, что у его отца въявь взять нельзя, отвчала жена.

— Стало быть, это воровство, а мы укрыватели?..

— Ахъ, оставь пожалуйста! Только бы вырваться отсюда. И наконецъ, вдь мы же беремъ въ долгъ, мы отдадимъ потомъ, вышлемъ изъ Краснопузырска.

— Тогда надо будетъ мн поблагодарить его и дать ему росписку. Гд онъ?

Котомцевъ обвелъ глазами комнату, но Подсдова не было. Онъ исчезъ.

— Начинайте, начинайте… Что жъ вы¹ Публика скучаетъ. Нельзя такъ долго проклажаться, подскочилъ къ Котомцеву Подковкинъ.— Вонъ уже мщанскій староста со своей молодухой домой ушли, а все оттого, что вы не поете и не играете, а только пустопорожній моціонъ длаете.

— Сейчасъ начнемъ.

Котомцевъ схватилъ звонокъ и сталъ звонить.

— А гд же ваша мамзель? озирался Подковкинъ, ища Дашу.— Вдь по уговору она должна два раза танцовать.

— Ушла домой. Она нездорова.

— Вотъ какъ! Ну, ужъ это, братъ, нехорошо. Это не благородно. Знаю я, какая ея болзнь! Фырканье? Понимаю.

— Сусловъ ея номеръ замнитъ.

— Что Сусловъ! Сусловъ самъ за себя обязанъ. А мн ее надо. Я изъ-за нея-то только и васъ всхъ пригласилъ. Нтъ, почтенный, въ слдующее воскресенье я этого не потерплю. Да, не потерплю! Взяли впередъ деньги, да и куражитесь? Такъ не ходитъ. Во-первыхъ, больше ужъ впередъ ни копйки, а коли чего недохватка будетъ вечеромъ — я денегъ не додамъ.

— Ну, и хорошо, ну, и отлично, что впередъ сказали. Въ воскресенье, стало быть, мы и не будемъ у васъ давать своего представленія, отвчалъ Котомцевъ.

— Какъ это такъ?

— Очень просто. Въ Краснопузырскъ удемъ.

— А на какіе шиши?

— Стало быть, есть на какіе, коли говорю.

— Да вдь вы подрядились на два вечера.

— Никогда мы не подряживались ни на что. Гд условіе? Ну, а теперь оставьте меня въ поко. Я сейчасъ иду читать. Господа! Я начинаю! воскликнулъ Котомцевъ, обращаясь къ участвующимъ въ вечер, и пошелъ на эстраду.

Во второмъ отдленіи не участвовала и Котомцева. Она тоже сказалась больной и ушла домой.

XXXII.

На другой день утромъ въ гостинниц Подковкина среди труппы актеровъ было необыкновенное оживленіе. Актрисы съ веселыми лицами перебгали изт, номера въ номеръ и укладывали свои вещи въ чемоданы и корзины. Котомцевъ еще съ вечера объявилъ всмъ объ отъзд въ Краснопузырскъ. Слова ‘демъ, узжаемъ’ повторялись на вс лады. Изрдка слышалось восклицаніе: ‘дай Богъ здоровья Миш Подсдову. Хоть и саврасикъ онъ, а безъ него ни за что бы намъ не выхать изъ этого проклятаго Гусятникова!’ Подковкинъ, узнавъ, что актеры сбираются узжать не на шутку, тотчасъ же явился къ нимъ и ужъ говорилъ совсмъ другимъ тономъ, какъ вчера.

— Чего вы это всполошились-то такъ вдругъ? началъ онъ.— Или на мои вчерашнія слова обидлись? Такъ вдь это я въ шутку. Да и вообще, мало ли что сгоряча скажешь!

— Ни на что мы не обидлись, а просто намъ хать пора, отвчалъ Котомцевъ.

— Да вдь раньше не сбирались сегодня хать, а хотли посл воскресенья.

— Раньше не сбирались, потому что денегъ не было, а теперь, когда раздобылись деньгами, то и демъ.

— демъ, демъ! весело воскликнула Даша и радостно забила въ ладоши передъ самымъ носомъ Подковкина.

Тотъ попятился и сказалъ Котомцеву:

— Это у тебя все бабы дьяволятъ, а ты бабамъ-то много воли не давай. Какой это мужчина, который позволяетъ на себя женскому сословію насдать!

Къ Подковкину подскочила Безъимянцева и, пыхнувъ на него дымомъ своей самокрутки-папиросы, густымъ контральто проговорила:

— Здсь нтъ ни бабъ, ни мужиковъ, а есть товарищи-артисты, совершенно равные.

— Ого! Ну, ладно… произнесъ онъ, помолчалъ и прибавилъ:— А что, если бы я вмсто тридцати-пяти предложилъ бы вамъ за воскресенье пятьдесятъ рублей?

— За сто, за полтораста, за двсти не останемся, отрзала ему Котомцева.

— Ого! Богаты ужъ очень стали? Такъ.. Впрочемъ. я къ дамскому полу и не обращаюсь, а съ мужчинами говорю. Почтенные! Пятьдесятъ рублей за воскресенье даю.

— Нтъ, нтъ. Мы демъ сегодня, отвчалъ Котомцевъ.

— Ну, шестьдесятъ.

— Ршили хать, такъ что тутъ!

— А вотъ выпьемъ мадерки по чапорушечк, такъ, можетъ статься, и сговоримся. Василій! крикнулъ было Подковкинъ корридорнаго и хотлъ звонить, но Котомцевъ его остановилъ:

— Безполезно, Артемій Кузьмичъ. Не сговоритесь. Да и некогда намъ пить. Сейчасъ надо сходить попрощаться съ лсничимъ и его супругой. Еще кой-куда зайти, а потомъ и на поздъ.

— Богаты ужъ очень стали… И знаться съ нашимъ братомъ не хотите! У лсничаго деньги-то заняли, что ли?

— Ну, ужъ это наше дло.

— Ваше дло! А зачмъ же я на одинъ вечеръ эстраду для васъ въ трактир длалъ? Вдь она денегъ стоитъ Вотъ это наше дло. Я для двухъ разъ длалъ, да думалъ, что и на третій вечеръ вы останетесь. Также и номера даромъ изъ-за одного раза не далъ бы, самовары тоже самое. А вы спятились, пячеными купцами оказались, сшильничали — вотъ это такъ.

Подковкинъ опять перемнилъ ласковый тонъ на грубый, но его оборвалъ Днпровскій.

— Ты, милйшій, говорить говори, да не заговаривайся!! крикнулъ онъ на него.— Ты шильникъ, а не мы шильники.

— О! Ну, тогда заплатите за номера и самовары, за три дня — вотъ что, коли вы не шильники.

— Номера и самовары были выговорены нами въ словесномъ условіи, отвчалъ Котомцевъ.

— Врешь. Это условіе было на два вечера, а не на одинъ. Я не выпущу, пока за номера и за самовары не отдадите.

— Посмотримъ, какъ это ты насъ не выпустишь! Объ этомъ условіи знаетъ и самъ приставъ Котятниковъ.

— Что мн Котятниковъ! Я самъ по себ.

— А мы къ его защит обратимся. Да вотъ онъ на помин-то легокъ.

Въ комнату Котомцевыхъ вошелъ приставъ.

— дете? Ну, вотъ и славу Богу, заговорилъ онъ, здороваясь со всми.— Я сейчасъ узналъ, что вы раздобылись деньгами и дете. Положительно вамъ здсь нечего длать. Счастливый путь. Не такое у насъ здсь мсто, чтобы театромъ деньги наживать. Народъ дикій.

— дутъ-то они дутъ, ваше благородіе, а за номера и за самовары денегъ не хотятъ отдавать, началъ Подковкинъ, обращаясь къ приставу.— Помилуйте, я убытки терплю.

— Поди ты! Ты вчера одними двугривенными за сохраненіе платья весь вечеръ окупилъ, огрызнулся на него приставъ.

— Помилуйте, Пантелей Федорычъ, вдь помщеніе-то мн что нибудь да стоитъ. Опять же уговоръ былъ на два вечера.

— Защитите насъ, Пантелей Федорычъ, отъ этого озорника, обратилась къ приставу, въ свою очередь, Котомцева.— Непремнно хочетъ, чтобы мы остались у него еще на вечеръ, и притсняетъ насъ всми неправдами. Общалъ номера и самовары даромъ, а теперь говоритъ: ‘не выпущу, пока не заплатите’.

— Не посметъ. Уходи, уходи, почтеннйшій. Стыдись безобразничать.

Приставъ взялъ Подковкина за плечи и выпроводилъ изъ комнаты.

— У кого деньгами-то раздобылись? спросилъ онъ актеровъ.

— Да у разныхъ лицъ по немногу, уклончиво отвчалъ Питомцевъ.

— Хватитъ ли вамъ на дорогу-то?

— Хватитъ.

— Я говорилъ сейчасъ начальнику станціи объ васъ. Онъ вамъ устроитъ какъ бы отдльное купе въ третьемъ класс. Въ два часа дете? Мы васъ проводимъ честь честью. Сейчасъ лсничій съ супругой къ вамъ прідутъ.

— Вадимъ Семенычъ? А мы только стснялись, что съ ними не простились! воскликнулъ Котомцевъ.— Нотаріусъ-то знаетъ, что мы сегодня узжаемъ.

— Да и лсничій знаетъ… Тамъ Сусловъ сидитъ. Лсничиха изжарила вамъ на дорогу индйку, приготовила пирожковъ съ мясомъ. Я сейчасъ былъ у нихъ. Тамъ Сусловъ сидитъ.

— Ахъ, вотъ гд онъ! А мы думали, онъ въ рядахъ съ знакомыми купцами прощается.

Черезъ полчаса явился лсничій съ лсничихой и Сусловъ. Лсничиха привезла съ собой цлую корзину провизіи, для продовольствія труппы въ дорог. Котомцевы благодарили.

— Давайте хоть чай пить на прощанье… суетился Котомцевъ.

— Нтъ, нтъ. Лучше это сдлаемъ на желзной дорог, на станціи, отвчала лсничиха и тутъ же прибавила:— Очень жаль, что вы узжаете. Я такъ оживилась съ вами, играя на сцен. Послушайте… Ежели у васъ въ Краснопузьтрск дла пойдутъ хорошо, и вы останетесь тамъ на Рождество, я съ удовольствіемъ пріду къ вамъ въ Краснопузырскъ сыграть два спектакля. Вдь Краснопузырскъ — это хорошій городъ, не нашему Гусятникову чета. Тамъ, я думаю, дла должны быть хороши.

Котомцевъ пожалъ плечами и отвчалъ:

— Богъ знаетъ. Теперь нигд въ провинціи хорошихъ дловъ нтъ. Къ тому же третьяго дня я получилъ письмо изъ Краснопузырска и мн сообщаютъ, что тамъ въ клуб фокусникъ и шпагоглотатель даетъ представленія, да кром того, пріхало какое-то семейство акробатовъ. И наконецъ, мы-то что изъ себя представляемъ? Вдь у насъ до сихъ поръ любовника въ трупп нтъ.

— Ну, тамъ найдете какого-нибудь любителя, отвчала лсничиха.— Любителей теперь везд столько, что ими хоть прудъ пруди.

Черезъ пять минутъ вс стали собираться хать на желзную дорогу. Пришли корридорные и потащили сундуки изъ номера.

Лсничій и Котомцевъ сходили съ лстницы.

— Денегъ-то хватитъ ли у васъ на дорогу? спрашивалъ Котомцева лсничій.— Не хватитъ, такъ возьмите у меня пару красненькихъ.

— Хватитъ, хватитъ.

— Вдь и въ Краснопузырскъ прідете, такъ тоже надо жить. Велики ли деньги сто рублей!

— А вы почемъ знаете, что у меня сто рублей?

— Да Сусловъ мн сказалъ.

— Пожалуй, сказалъ, кто намъ и взаймы далъ?

— Еще бы не сказать! Молодой Подсдовъ…

— Ну, скажите на милость, а вдь я какъ его просилъ, чтобы онъ держалъ въ секрет, у кого мы заняли сто рублей.

— Ну, вдь это онъ мн сказалъ, мн-то можно.

— Самъ Подсдовъ меня просилъ, чтобы мы не ‘оглашали, что онъ намъ далъ взаймы. Онъ, видите, боится отца. Ужъ хоть вы-то, Вадимъ Семенычъ, пожалуйста не расказывайте, откуда у насъ деньги взялись.

— Хорошо, хорошо, отвчалъ лсничій.

XXXIII.

Хоть и не оглашали актеры передъ всми свой отъздъ изъ Гусятникова, но проводить ихъ тмъ не мене явилась на вокзалъ вся интеллигенція посада. Кром лсничаго съ женой, пристава и нотаріуса, тутъ были акцизный, мировой судья, учитель, даже докторъ, который и въ театр-то былъ всего одинъ разъ. Пришли и пять шесть выдающихся купцовъ спеціально проводить своего пріятеля Суслова, между которыми особенно выдлялся Глоталовъ, явившійся уже изрядно выпившій. Приглашая всхъ выпить, онъ то и дло кричалъ любимую свою фразу: ‘Господа! Садите рдьку-то!’ Головы и его сына не было, не было видно и Миши Подсдова. Въ маленькомъ станціонномъ буфет, въ которомъ никогда кром водки и пива ничего не пили, на этотъ разъ хлопали пробки бутылокъ мадеры, откупоривался лимонадъ-газесъ, который пили вмст съ коньякомъ. Отъзжающимъ актерамъ желали счастливаго пути, хорошихъ длъ въ Краснопузырск. Начальникъ станціи далъ Котомцеву письмо къ своему пріятелю, начальнику Краснопузырской станціи, въ которомъ просилъ трупп покровительства. Совсмъ уже пьяный Сусловъ разсказывалъ купцамъ сцены изъ еврейскаго быта. Т пили за его здоровье, кричали ему ура и качали его. Глоталовъ даже провозглашалъ многолтіе. Въ станціонномъ буфет былъ и содержатель гостинницы Подковкинъ, но держался какъ-то въ сторон отъ всхъ.

Но электрическій сигналъ далъ знать, что поздъ вышелъ съ послдней станціи. Наконецъ раздался и первый звонокъ. Вс вышли на платформу. Начались лобызанія. Подходящій поздъ виднлся уже вдали на рельсахъ. Купецъ Глоталовъ, вытащившій на платформу бутылку мадеры и рюмку, приставалъ ко всмъ актерамъ и восклицалъ:

— Господа! По послдней рдичк!.. Посадимъ по послдней рдьк на прощанье!

Сусловъ бродилъ по платформ въ отличной куньей шапк.

— Откуда это у тебя такая богатая шапка взялась? спрашивали его товарищи.

— Съ купцомъ-лсникомъ на мою войлочную смнялся. Вотъ она дружба-то! отвчалъ онъ заплетающимся языкомъ.— На память, братъ, это, на память. И вотъ еще на память отъ другого купца.

Онъ вытащилъ изъ одного кармана пальто бутылку мадеры, а изъ другого бутылку коньяку.

— Везд что-нибудь да вымаклачитъ, говорили про него, улыбаясь, актрисы.

Поздъ подошелъ къ платформ и остановился. Пассажировъ было немного. Начальникъ станціи тотчасъ же началъ очищать для труппы отдльный вагонъ третьяго класса, для чего выгналъ изъ него мужиковъ и пересадилъ ихъ въ другой вагонъ, увряя, что первый долженъ быть отцпленъ. Въ отдльномъ вагон актеры отлично размстились съ своими пожитками и въ ожиданіи третьяго звонка вышли на тормазъ. Провожающіе стояли на платформ около вагона. Глоталовъ опять лзъ съ бутылкой и рюмкой, прося ‘садить рдьку’. Къ актерамъ подошелъ Нодковкинъ.

— Прощайте, сердитые! произнесъ онъ.

— Прощай, прощай. Артемій Кузьмичъ, отвчалъ ему Котомцевъ.

— Дай вамъ Богъ… кивнулъ имъ Нодковкинъ.— Но коли тамъ оголодаете очень, то пишите — на два, на три вечера опять къ себ выпишу.

— Типунъ бы теб на языкъ! крикнулъ ему Днпровскій.

— Вотъ теб здравствуй! Я на поправку къ себ народъ зову, а мн типунъ сулятъ!

Вотъ и третій звонокъ. Актеры начали уходить въ вагонъ.

— Помните, Котомцевъ, если я въ Краснопузырск въ бенефисъ вамъ понадоблюсь что-нибудь сыграть — телеграфируйте и я пріду! крикнула лсничиха.

Котомцевъ послалъ ей летучій поцлуй и махнулъ шляпой провожающимъ.

Дребезжащій свистокъ кондуктора. Машинистъ откликнулся свисткомъ съ паровоза. Еще дребезжащій свистокъ и еще откликъ — и поздъ тронулся.

— Стой! Стой! заоралъ вдругъ Глоталовъ, стоя на платформ съ пустой бутылкой,— А когда же мн будетъ расчетъ за калинкоръ, что на занавсъ брали?

Но актеры были уже въ вагон.

Когда Котомцевъ подошелъ къ жен и сталъ усаживаться рядомъ съ ней, та крестилась и говорила:

— Слава Богу! Наконецъ-то ухали изъ этого злосчастнаго Гусятникова. Какъ пріду въ Краснопузырскъ — сейчасъ же отслужу благодарственный молебенъ.

— И просительный, прибавилъ мужъ.— Неизвстно еще, что-то будетъ для насъ въ Краснопузырск. Тамъ фокусникъ представленіе даетъ, пріхали акробаты.

Вдругъ въ вагон, гд сидли актеры, появился молодой Подсдовъ.

— Подсдовъ! Митенька! Откуда? Какими вы судьбами! воскликнула Безъимянцева.

— Съ вами ду… въ Краснопузырскъ ду, отвчалъ онъ, длая кислое лицо и глотая слезы.

— Когда вы сли? Что же мы не видли васъ на станціи? спросила Котомцева,

— Зачмъ же я буду въ народъ лзть? Взялъ билетъ, сторонкой пробрался въ вагонъ, да и былъ таковъ. А теперь вотъ въ вашъ вагонъ переберусь.

— Отецъ васъ въ Краснопузырскъ послалъ, что ли? задалъ ему вопросъ Котомцевъ.

— Нтъ, тайкомъ отъ отца… Захватилъ чемоданчикъ съ переодвкой и…

Онъ не договорилъ и махнулъ рукой. Глаза его сдлались влажны.

— Да что съ вами? Поссорились съ отцомъ-то, что ли? пристала къ нему Даша.

— Да… отвчалъ онъ и отвернулся, чтобы скрыть слезы.

— Что-нибудь, должно быть, насчетъ тхъ денегъ, что вы намъ взаймы дали?

— Отъ лютаго родительскаго зврства бгу…

Онъ не оборачивался.

— Постой-ка, постой-ка… У тебя и физіономія расцарапана… проговорилъ Днпровскій.— Батюшки! Да синякъ подъ глазомъ!.. Отецъ это теб?.. Воевалъ онъ съ тобой?

— Теперь ужъ не завоюетъ…Навсегда…Довольно… Достаточно… Будетъ… Аминь, былъ отвтъ.

Вс переглянулись. Подсдовъ отошелъ въ другой конецъ вагона.

— А паспортъ-то есть ли у тебя? крикнулъ ему Сусловъ.

Онъ не отвчалъ, стоялъ противъ окна, дышалъ на стекло и выводилъ что-то на немъ пальцемъ. Актеры шептались. Минутъ черезъ пять Подсдовъ, собравшись съ духомъ, подошелъ къ нимъ и сказалъ:

— Примите, господа, меня въ свою труппу хоть суфлеромъ, хоть такимъ режиссеромъ, которымъ у васъ былъ лсничій, иначе я пропащій человкъ.

Проговоривъ это, онъ въ поясъ поклонился.

— Любовь? Ахъ, любовь, любовь! воскликнула Безъимянцева и покачала головой

— Что бы тамъ ни было, но примите… Отецъ отцомъ, но я все равно безъ васъ жить не могу… отвчалъ Подсдовъ.

— Послушайте, Подсдовъ… Лучше бы вамъ къ отцу вернуться… проговорила Котомцева.

— Къ отцу? Пусть силой беретъ. А добромъ я не вернусь. Господа! слезно прошу васъ, возьмите меня къ себ… Мн только бы около васъ быть…

— Да хорошо, хорошо… сказалъ Котомцевъ.

— Дарья Ивановна… Пожалуйте-ка сюда… поманилъ Подсдовъ Дашу.

Та вспыхнула какъ маковъ цвтъ и подошла къ нему.

— Вотъ-съ триста рублей еще… Передайте это Анатолію Евграфовичу на театральное дло… продолжалъ онъ, умильно смотря на нее.

— Да что вы, что вы! Намъ не надо! замахала она руками.

— Ну, все равно, я самъ потомъ отдамъ. Господа! Берете меня въ труппу? снова спросилъ онъ.

— Да вдь ужъ сказали, что беремъ.₀ былъ отвтъ.

— Ну, спасибо, голубчики… Спасибо…

Подсдовъ бросился пожимать всмъ руки.

А поздъ летлъ на всхъ парахъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Котомцевъ переступилъ порогъ нарядной гостиной съ пунцовой мебелью и золотой багетной отдлкой по стнамъ. У рояля стоялъ хозяинъ дома — купецъ Максимъ Дорофичъ Кубышкинъ — благообразный средней полноты мужчина лтъ сорока пяти-шести, съ подстриженной русой бородой, въ пиджачной темненькой парочк на распашку, что давало возможность видть массивную золотую цпь на жилет.

— Артистъ Анатолій Евграфовичъ Котомцевъ, отрекомендовался Котомцевъ.— Прошу любить и жаловать.

Онъ былъ во фрак, въ бломъ галстук, въ свтлой перчатк на лвой рук и съ складной шляпой.

— Очень радъ… сказалъ хозяинъ.— Слышалъ и читалъ про васъ, что пріхали. У насъ тутъ есть въ Краснопузырск ‘Листокъ Объявленій’, паршивенькій, правда, такъ вотъ въ немъ. Прошу покорно садиться. Вчера изволили пріхать?

— Нтъ, третьяго дня.

— И здсь-то наврали, черти! А сегодня напечатано: ‘вчера прибыла въ нашъ городъ драматическая труппа артистовъ подъ управленіемъ Котомцева’. Прежде, когда въ этомъ ‘Листк Объявленій’ статеекъ не было, а только одни объявленія, такъ лучше онъ былъ, а теперь только врутъ. Мсяцъ тому назадъ вдругъ напечатали, что у меня на двор происходятъ по воскресеньямъ птушиные бои, а никакихъ и боевъ у меня нтъ. Народу посл обдни нахлынуло къ дому страсть, заглядываютъ въ калитку, лзутъ на дворъ. Пришлось разгонять. Встрчаетъ меня исправникъ — мы съ нимъ пріятели… ‘Послушай, говоритъ, Максимъ Дорофичъ, ты это прекрати’. ‘Да ничего, говорю, Нилъ Иванычъ, подобнаго у меня нтъ’. А это тутъ у насъ такой писулька Лукачевъ есть. Изъ мщанъ онъ!.. Служилъ на лсныхъ заготовкахъ кой у кого — прогнанъ за пьянство. Ерыга… Исправникъ говоритъ: ‘я, говоритъ, призывалъ Лукачева, онъ съ божбой увряетъ, что самъ видлъ птушиный бой’. ‘Очень можетъ быть, говорю, онъ и видлъ, какъ у меня на двор птухи дрались, потому куръ у меня въ хозяйств много, но я-то тутъ при чемъ?’. Потомъ вдругъ недлю тому назадъ опять извстіе: ‘Во двор дома Кубышкина живетъ ученая галка. Какъ только кухарка направляется черезъ дворъ въ ледникъ — сейчасъ эта галка слетаетъ съ чердака и садится ей на плечо’. Позвольте… Зачмъ это? А меня спрашиваютъ про галку, смются. Пріятно разв это?

— И опять ничего подобнаго нтъ? спросилъ Котомцевъ, улыбаясь.

— Есть. Пріучила кухарка галку, дйствительно. Подняла она ее птенчикомъ въ саду, когда та изъ гнзда выпала, и воспитала, отвчалъ Кубышкинъ.— По позвольте… къ чему это? Кому это интересно? Вдь это просто, чтобы извстное въ город лицо на смхъ поднять.

— Дйствительно, не интересно.

— А вотъ у насъ любятъ. Придешь въ клубъ — сейчасъ разспросы: какая галка? Какъ? Что? Попробовалъ бы онъ исправника осмять или даже инспектора прогимназіи! А вотъ купца можно. Вы изъ Гусятникова пріхали? спросилъ онъ Котомцева.

— Изъ Гусятникова.

— Ну, хоть это-то не соврали въ Листк. Поди, тамъ дла-то плохи были?

— Ужасно плохи. Насилу мы выхать могли.

— Ну, да. Что ужъ вы хотите отъ посада! Срый народъ… Это мсто не для спектаклей. Въ клуб думаете играть?

— Въ клуб. Ужъ вы, пожалуйста, поддержите своимъ посщеніемъ, привсталъ Котомцевъ и поклонился.

— Всенепремнно. Я всхъ поддерживаю. Вотъ недавно тамъ у насъ фокусникъ давалъ два представленія и шпаги глоталъ — хорошо взялъ, полный залъ былъ. Акробаты тутъ тоже на-дняхъ представляли… Мужчины и женщины въ трико… Отлично… Мы были… Теперь, кажется, они хотятъ вмст соединиться — фокусникъ и акробаты… чтобы пополамъ…

— Да… Трудно будетъ намъ… вздохнулъ Котомцевъ.— Публика должна будетъ подлиться.

— Вы когда же первый спектакль дать думаете?

— Хотли въ воскресенье, но воскресенье занято вотъ этими акробатами и фокусникомъ. Придется ужъ въ понедльникъ…

— Охъ, какой тяжелый день! Что это вы? Да и сейчасъ же посл акробатовъ, такъ какъ же два-то дня подъ-рядъ… Публика вдь все одна и та же…

— Ну, во вторникъ…

— А что поставите?

— Пьесу Островскаго ‘Грхъ да бда на кого не живетъ’.

— Пьесу Островскаго? Вдь это купцы… Охъ, батюшка! вздохнулъ Кубышкинъ и покрутилъ головой.

— А что же? спросилъ Котомцевъ.— Великолпная драма…

— Купцы, купцы и купцы… Все насмшка надъ срыми купцами. А купцы нынче вовсе ужъ не такъ сры. Вы посмотрите вотъ, какъ я живу. А я тоже купецъ… Хлбомъ, овсомъ торгую. Вотъ у меня и бронза, и хорошія зеркала… Рояль нынче отъ Вредера изъ Петербурга выписалъ. Вотъ у меня и ампирчикъ… Смотрите, какіе канделябры… У графа Борищева въ усадьб купилъ. И всему этому я цну знаю. Вотъ и часы Луисезъ… Дочь увертюру изъ ‘Карла Смлаго’ на роял играетъ. А вы все хотите насмшку и насмшку надъ купцами.

— Позвольте… Да вдь въ драм ‘Грхъ да бда’ нтъ насмшки. Тамъ мужъ убиваетъ жену…

— Знаю я… Все равно купцы и купцы. А здсь въ Краснопузырск вы только отъ купцовъ и можете сыты быть. Вотъ мой своякъ купецъ Поликарповъ… У него два крахмальныхъ завода въ узд и два винокуренныхъ, фосфоритный заводъ… Гувернантку француженку при дтяхъ держитъ. Отчего, напримръ, не поставить пьесу ‘Гишелье’? Лтъ десять тому назадъ я ее въ Петербург видлъ.

— У насъ труппа мала. Наконецъ, эта пьеса постановочная, отвчалъ Котомцевъ.

— Да… Вотъ это разв… Ну, тогда что-нибудь другое… Не бейте вы сразу по носу купцамъ. Мало ли есть пьесъ! Да вотъ недавно у насъ исправничиха устраивала любительскій спектакль, и даже моя дочь у ней играла. ‘Отъ преступленія къ преступленію’ давали. Весело, хорошо, никому изъ купцовъ не обидно.

— Ежели ‘Отъ преступленія къ преступленію’ недавно шло, то нельзя же его опять ставить, сказалъ Котомцевъ.

— Да не это, а что-нибудь въ род этого.

— Хорошо. Мы подумаемъ. ‘Роковой шагъ’ можно поставить.

— Вотъ, вотъ… Купцовъ въ пьес нтъ?

— Нтъ.

— Ну, и жарьте, благословясь. Вдь ужъ устарли эти купцы срые. Ежели бы вы ихъ мщанами звали — ну, туда-сюда. Между мщанъ много еще сраго невжества, а ужъ купецъ, да къ тому же еще потомственный почетный гражданинъ, давно ужъ отполировался. Да вотъ я, напримръ… Я безъ всякихъ предразсудковъ отпускаю дочь играть въ театръ. Вы посмотрите на мою квартиру — я исправнику нашему носъ утеръ. Не угодно ли? предлагалъ Кубышкинъ, указывая на слдующую комнату.

Котомцевъ поднялся со стула. Кубышкинъ повелъ его по квартир.

— Вотъ кабинетъ мой… Вотъ столъ для журналовъ и газетъ. Восемь журналовъ и газетъ выписываю. Вотъ шкапчикъ Буль. Настоящій Буль… Вотъ часы съ курантами… Письменнаго стола такого изъ губерніи-то ни у кого нтъ. Пожалуйте въ спальную… Жены нтъ… За закупками съ дочерью ухала.

Вотъ-съ… Умывальникъ мраморный съ педалью… Фонарикъ… Столикъ Маркетри… И даже купеческой двухспальной кровати нтъ. Столовая въ русскомъ стил. А я купецъ. Гд же тутъ срость? А вотъ, ежели на чердакъ вамъ подняться, то тамъ у меня сдлана свтелка для сына — въ прогимназіи учится — и даже телескопъ стоитъ, чтобы учиться ему небесныя планеты разсматривать. Убдились? улыбнулся Кубышкинъ.

— Благодарю васъ. И позвольте откланяться… сказалъ Котомцевъ, тоже улыбаясь.

Кубышкинъ вышелъ его проводить въ прихожую.

— А пьесу изъ купеческаго быта въ первый спектакль не совтую ставить, еще разъ проговорилъ онъ.

— Приму къ свднію.

Котомцевъ снова поклонился и вышелъ изъ прихожей.

II.

Было около трехъ часовъ дня, когда Котомцевъ вышелъ отъ Кубышкина. Лишь только онъ сдлалъ нсколько шаговъ, какъ изъ-за угла улицы выскочилъ Миша Подсдовъ въ нарядной бараньей чуечк и въ такой же шапочк скуфейкой.

— А я васъ, Анатолій Евграфычъ, ужъ давно дожидаюсь, сказалъ онъ.— Порученіе ваше исполнилъ. Секретарь полицейскаго управленія Мошкинъ съ удовольствіемъ будетъ играть роль Бабаева въ ‘Грхъ да бда’, ежели вы ему выхлопочете у исправника дозволеніе. Онъ къ вамъ придетъ въ гостинницу переговорить сегодня вечеромъ.

— Очень пріятно, отвчалъ Котомцевъ.— Но только на роль-то Бабаева мн не надо. ‘Грхъ да бда’, кажется, не пойдетъ въ первый спектакль.

— Что такъ?

— Да вотъ Кубышкинъ говоритъ, что здсь купцы купеческихъ пьесъ не любятъ, предсдатель клуба Марушевичъ также не совтуетъ ставить на первый спектакль что-нибудь серьезное.

— Знаете, вдь это врно, что купцы не любятъ купеческихъ пьесъ. Конечно, срое невжество всегда слдуетъ бить, но какъ хотите, вдь для нихъ-то это все-таки мараль, а они будутъ вдругъ деньги за мста платить! Два полушубка и валенки для актеровъ также будутъ. Забгалъ и къ парикмахеру. Парики у него были, да ихъ лтомъ моль съла, но онъ два лысые парика можетъ поправить и отдаетъ по рублю на прокатъ за весь сезонъ. А ежели вы ему отъ каждаго спектакля будете платить по полтора рубля, то онъ и самъ будетъ являться на весь вечеръ, бороды и усы изъ своего волоса наклеивать. Какую я вамъ жилетку черную съ красными полосками добылъ для роли! Ахъ, да… Парикмахеръ вечеромъ самъ зайдетъ къ вамъ.

— Спасибо, Мишенька, вамъ, спасибо.

Подсдовъ улыбнулся и сказалъ:

— Знаете, Анатолій Евграфычъ, а вдь меня тамъ въ Гусятников хватились. Отецъ прислалъ приказчику на дровяную заготовку телеграмму и спрашиваетъ, здсь ли я. Я просилъ приказчика, чтобы онъ отвчалъ, что меня здсь, въ Краснопузырск, нтъ, но онъ ни за что не согласился — и вотъ теперь отецъ, пожалуй, самъ сюда прідетъ.

— Позжайте, Миша, обратно, позжайте и просите прощенія у отца, посовтовалъ Котомцевъ.

— Я? Ни за что на свт! Я и здсь-то буду по постоялымъ дворамъ скрываться. Только ужъ вы, смотрите, меня не выдавайте, ежели онъ приступитъ къ вамъ и будетъ требовать, чтобы вы меня ему показали.

— Да вдь вы безъ паспорта.

— Здсь паспорта не надо. Здсь я безъ паспорта три мсяца проживу. Въ полицейскомъ управленіи меня вс знаютъ, въ полицейскомъ управленіи у меня все друзья.

— Такъ отецъ васъ черезъ полицейскихъ разыщетъ.

— Пускай разыщетъ, а я все равно въ Гусятниково не поду. У мирового съ визитомъ были? У исправника были?

— Былъ у исправника, но не засталъ. Сказали, что онъ пробудетъ въ полицейскомъ управленіи до трехъ часовъ, а въ полицейское управленіе къ нему я ужъ не захотлъ являться. Это, знаете, не визитъ, отвчалъ Котомцевъ.— Вотъ сейчасъ ду къ нему на квартиру.

— Досадно, что я своего извозчика отпустилъ. Онъ бы васъ довезъ. Вдь до исправника отсюда не близко.

— Какіе тутъ извозчики, Мишенька! У насъ и на необходимое-то денегъ нтъ.

— Возьмите у меня. Я съ запасомъ… У меня денегъ сто пятнадцать рублей есть.

— Нтъ, нтъ. Я пшкомъ… Ступайте сейчасъ къ моей жен и скажите ей, что все идетъ благополучно. Насчетъ клубной сцены я сдлался за тридцать рублей въ вечеръ съ освщеніемъ, съ декораціями, съ прислугой на сцен. Идите.

— Ну, хорошо. Прощайте.

Молодой Подсдовъ подалъ руку Котомцеву и побжалъ въ другую сторону. Котомцевъ зашагалъ къ исправнику.

Исправникъ жилъ почти что на краю города въ старомъ сромъ одноэтажномъ большомъ дом, напоминающемъ старинную помщичью усадьбу въ средней полос Россіи, съ садомъ, съ большимъ дворомъ, съ широкимъ подъздомъ, на которомъ лежали два гипсовые льва. На двор за ршетчатымъ заборомъ высилась сушильня для блья изъ дранокъ и рядомъ съ ней голубятня съ балкончикомъ, на перилахъ котораго сидли блые голуби. Когда Котомцевъ звонился у подъзда, исправникъ только что вернулся изъ полицейскаго управленія, ибо кучеръ прозжалъ въ санкахъ пару лошадей, изъ коихъ одна была на пристяжк. Котомцевъ раздлся и передалъ служителю свою карточку. Тотъ только что понесъ ее во внутреннія комнаты, какъ ужъ оттуда раздался басокъ съ хрипоткой:

— Проси… Пожалуйте, пожалуйте, господинъ Котомцевъ!

Исправникъ самъ распахнулъ дверь изъ гостиной въ прихожую и попятился. Это былъ средняго роста, коренастый старикъ въ военномъ сюртук на распашку. съ штабъ-офицерскими полицейскими погонами, съ коричневымъ лицомъ, обрамленнымъ подстриженной сдой бородкой, и съ чернымъ ручнымъ костылемъ.

— Актеръ Анатолій Котомцевъ… Распорядитель труппы товарищества драматическихъ артистовъ… Позвольте представиться… отрекомендовался Потомцевъ, переступая порогъ.

— Знаю, знаю… Слышалъ… Докладывали ужъ мн объ васъ. Очень пріятно… Люблю театръ, люблю актеровъ, да городъ-то у насъ такой паршивый, что никакъ у насъ постоянная труппа ужиться не можетъ. Два, три, много четыре спектакля съ публикой, а тамъ ужъ господа актеры и кладите зубы на полку. Прошу покорно садиться.

Котомцевъ слъ.

— Не радостныя же вы мн всти сообщаете о здшней публик. А мы разсчитывали погостить у васъ подольше.

— Впрочемъ, какъ поведете дло. Главное, здсь не любятъ скучныхъ пьесъ. Ставьте что-нибудь веселое, съ пніемъ — это публика здшняя любитъ. Какъ что посмшне — сборы, какъ начнутъ носъ на квинту вшать актеры — театръ пустъ. И ужъ посл скучныхъ пьесъ давай или не давай веселое — все равно публика не вритъ и не идетъ въ театръ. Вы ужъ постарайтесь что-нибудь позабавне, посмшне.

— Къ сожалнію, у насъ почти весь репертуаръ строго-драматическій, пожалъ плечами Котомцевъ.

— Знаете, вдь это скверно… покачалъ головой исправникъ.— Что вы ставите на первый спектакль?

— Хотлъ поставить ‘Грхъ да бда на кого не живетъ’, но…

— Знаю, знаю. Это купецъ въ свою жену ножемъ пыряетъ? Потомъ слпой старикъ?

— Да, да… Но я ужъ отдумалъ.

— И хорошо сдлали. У насъ въ третьемъ году прізжали актеры и играли эту пьесу, такъ не понравилась. Купцы, батенька, здсь… Что имъ за интересъ на себя самихъ смотрть! А театръ-то больше чмъ на половину они одни и посщаютъ, потому, только у нихъ однихъ и деньги на театръ есть,

— Знаю, знаю. Мн ужъ это говорили.

— Вы что-нибудь въ испанскихъ костюмчикахъ хватите. Чтобы вышла бабеночка съ бубномъ и танецъ какой-нибудь доложила — вотъ это любятъ. Чтобы рыцарь вышелъ, шутъ какой-нибудь…

— Костюмовъ-то у насъ никакихъ характерныхъ нтъ.

— Ну, такъ что-нибудь позабавне, съ пніемъ…

— Водевиль мы дадимъ веселенькій, но главною пьесой полагаю поставить ‘Роковой шагъ’.

— А что это за пьеса такая? Не купцы?

— Нтъ, нтъ.

— Движенія побольше. Чтобъ вертлись, прыгали, щебетали, приплясывали.

— Этого въ пьес нтъ.

— Ну, для перваго-то раза пожалуй… А то какъ затянутъ страданія какой-то женщины отъ любви или отъ чахотки, да проноютъ четыре акта…

— Пьеса интересно смотрится.

— Ну, жарьте. Вы смотрите, вдь вамъ придется на перебой итти. У насъ въ клуб фокусникъ и акробаты… Три бабенки у нихъ, и одна другой шустре. Одна даже, можно сказать, красавица и ужъ спутала тутъ головы тремъ купцамъ.

Котомцевъ пожалъ плечами и развелъ руками.

— Хоть и очень прискорбно, что драматическимъ артистамъ приходится бороться съ акробатами, но будемъ стараться бороться… сказалъ онъ.

— Да, да… Они здсь очень нравятся. Однако, что же я васъ не познакомлю съ женой и дочерью? Он у меня тоже актрисы… Дочь въ благородномъ спектакл два раза играла. Прасковья Федоровна! Лиза! Идите сюда! крикнулъ исправникъ въ другую комнату жен и дочери.

III.

Въ дверяхъ показалась полненькая блокуренькая двушка лтъ восемнадцати, въ простенькомъ шерстяномъ платьиц и съ губками сердечкомъ. Увидя посторонняго человка, она попятилась. Исправникъ заговорилъ:

— Вотъ, душенька, позволь теб представить… Артистъ… Вотъ ужъ, какъ васъ по имени и по фамиліи — извините, забылъ.

— Актеръ Анатолій Котомцевъ, подсказалъ Котомцевъ и поклонился.

— Да, да… Котомцевъ. Дочь моя Лизавета.

Она подала ему руку.

— Котомцевъ, Котомцевъ… твердилъ исправникъ,— Во время войны въ Турціи я знавалъ одного Котомцева.— Онъ командовалъ тогда батареей.

— Это мой дядя, отвчалъ Котомцевъ.

— Петръ Иванычъ Котомцевъ вашъ дядя? А у, ты пропасть! Мы стояли съ нимъ подъ Плевной. Прекраснйшій человкъ… простякъ и выпить былъ не дуракъ. Ну, скажите на милость, такъ это вашъ дядя! Онъ потомъ былъ, кажется, убитъ.

— Не убитъ, а умеръ отъ раны.

— Да, да… Я знаю, что онъ погибъ. А гд же, Лиза, мамаша? спросилъ исправникъ дочь.

— Она, папаша, не одта. Она салатъ картофельный къ обду длаетъ.

— Ничего… Зови ее… Артистъ человкъ походный и не осудитъ. Видалъ, я думаю, виды-то!

Черезъ пять минутъ показалась жена исправника Прасковья Федоровна — рослая, полная бобелина. Она куталась въ большой пуховый оренбургскій платокъ.

— Вотъ, матушка, Прасковья Федоровна, артистъ Котомцевъ. Мы съ его дядей подъ Плевной… отрекомендовалъ исправникъ.— Скажите пожалуйста, какое обстоятельство! Вдь и я былъ раненъ подъ Плевной, да вотъ Богъ спасъ. Я въ Чингисханскомъ полку служилъ. Такъ вы у насъ обдаете? обратился онъ къ Котомцеву.

— На сегодня прошу извинить, мн нужно много хлопотать по длу. Воскресенье въ клуб занято акробатами и фокусникомъ, такъ, я думаю, нельзя ли намъ успть въ субботу первый спектакль поставить?

— Въ субботу? Не пойдутъ, и только даромъ себя надсадите. Здсь у насъ, по субботамъ, по всмъ

дворамъ бани топятъ — и кто ко всенощной въ монастырь, кто въ баню. Калачемъ не заманите.

— Въ понедльникъ, говорятъ, тяжелый день и сейчасъ же вслдъ за акробатами, а до вторника долго дожидаться.

— Во вторникъ, во вторникъ… Иначе, увряю васъ, вы только себя надсадите. А какимъ я васъ заливнымъ поросенкомъ угощу! Сливки… Въ Москв такого не найдете. Прасковья Федоровна, что у насъ сегодня еще къ обду?

— Я просилъ бы на сегодня меня уволить. Жена дома ждетъ, и вся труппа ждетъ.

— Э-хъ! Но водки-то вдь все-таки выпить можно. А какой я васъ водкой угощу! Водка шестидесятиградусная, настоянная на особенной травяной смси. Нашъ аптекарь настой мн приготовляетъ. Прасковья Федоровна! Скорй закусочки… Уточки копченой вели подать, дали ли вы когда-нибудь копченую утку? Это нчто совсмъ уже деликатесъ. Да захвати маринованныхъ сморчковъ, дали ли вы когда-нибудь маринованные сморчки? Наврное не дали. Маринованные блые грибы самая обыкновенная вещь, а сморчки… Нтъ, нтъ, я васъ не пущу, покуда водки не выпьете. Кладите вашу шляпу.

Исправникъ взялъ у Котомцева складную шляпу изъ рукъ и положилъ ее на столъ. Исправничиха удалилась. Котомцевъ подошелъ къ дочери исправника, перелистывающей альбомъ съ фотографическими карточками.

— Вы, я слышалъ, Елизавета Ниловна, тоже актриса. Вотъ съ нами не желаете ли сыграть? предложилъ онъ.

— Не знаю… Какъ папенька… вся вспыхнула та.

— Зачмъ же? Зачмъ же? Съ какой стати? откликнулся исправникъ.— Она играетъ у насъ только въ благородныхъ спектакляхъ. Да и какая она актриса! Я такъ сказалъ только, что актриса.

При словахъ ‘въ благородныхъ спектакляхъ’ Котомцева какъ-то всего покоробило.

— Вотъ вы намъ вашъ фотографическій портретъ дайте для альбома, сказала дочь исправника.— Мы это всхъ беремъ, кто въ нашъ городъ зазжаетъ. Вотъ ужъ акробаты тутъ у насъ посажены, вотъ и фокусникъ… Ахъ, какая красавица у насъ тутъ акробатка! Вотъ женщина-то! Такъ дадите вашу карточку-то?

— Теперь не имю портрета, но ежели буду сниматься — съ удовольствіемъ.

— Непремнно снимитесь У насъ тутъ нашъ фотографъ отлично снимаетъ, ежели не пьянъ.

— Да, вотъ тоже… подхватилъ исправникъ.— Изъ отставныхъ военныхъ, бывшій штабсъ-капитанъ, а фотографіей занялся. Лиза! Поди, дружечекъ, сходи къ мамаш и скажи, чтобы она и сыръ изъ гусиной печенки подала. Вотъ этотъ сыръ изъ печенки — неземная закуска. Пойдемте, почтеннйшій, въ столовую.

И исправникъ повелъ за собой Котомцева. Они вошли въ кабинетъ, убранный тяжелою мебелью, крытою зеленымъ репсомъ съ прошивками изъ гарусныхъ вышивокъ по канв и съ такими же занавсами на окнахъ и портьерами на дверяхъ.

— Все это жена и дочь меня наградили. Ихъ работа… тыкалъ исправникъ въ вышивки, подвелъ къ какой-то литографіи, вырзанной изъ иллюстрированнаго журнала, наклеенной на кардонъ и вставленной въ рамку подъ стекломъ, и сказалъ:— Вотъ воспоминаніе о Плевн… Видите землянку? А тамъ, въ землянк я сижу… Нарочно вырзалъ изъ журнала и въ рамку на память вставилъ. Точь въ точь такая у меня землянка была подъ Плевной и жили мы въ ней трое: я, поручикъ Треуховъ и штабсъ-капитанъ Бабунцевъ. Помню я, досталась намъ большая коробка сардинокъ… А водка, надо вамъ сказать, у насъ всегда была…

Въ кабинетъ заглянула исправничиха.

— Нилъ Иванычъ, готово… Идите водку пить… сказала она.

— Сейчасъ, сейчасъ… Пойдемте выпить.

Они вошли въ столовую, убранную по стнамъ фарфоровыми тарелками и шитыми полотенцами. Для обда былъ уже накрытъ большой столъ. Въ А’глу на маленькомъ столик помщалась закуска и водка. Исправникъ подошелъ къ одной тарелк и указалъ на нее костылемъ:

— Вотъ эта тарелка, говорятъ, принадлежала королев Маріи Антуанет и она ла на ней въ тюрьм передъ самой казнью. Тарелку эту подарила мн княгиня Повенежская, дай Богъ ей Царство небесное. Назначено было къ описи ея имущество, а я прізжаю наканун къ ней…

— Нилъ Иванычъ, пейте водку-то. Вдь намъ обдать пора… торопила мужа исправничиха.

— Сейчасъ, сейчасъ… А вотъ тамъ въ углу есть тарелка Ермака Тимофича, покорителя Сибири… завирался исправникъ.— Вотъ пожалуйте рюмку этой настойки… Но какъ выпьете, сразу не закусывайте, а посмакуйте губами. Садъ, чистый садъ почувствуете во рту. Аккуратъ фруктовый садъ посл дождя. Ну, что? спросилъ онъ, когда Котомцевъ выпилъ.

— Прелестно.

— Ну, такъ уточкой, уточкой теперь копченой, да и по второй… Какова утка-то? Только у насъ и есть. Нигд такой утки не найдете. Ковырните маринованный сморчокъ-то.

Котомцевъ не отказывался. Выпивъ три рюмки, онъ началъ откланиваться.

— Обдать какъ-нибудь ко мн… Тогда я вамъ вс свои тарелки покажу. У меня есть тарелка Карла Двнадцатаго, на которой онъ лъ подъ Полтавой. И даже съ полтавскимъ клеймомъ. Приходите обдать-хо въ воскресенье. Кстати, что-нибудь намъ прочтете по части стиховъ. Жена и дочь это очень любятъ, приглашалъ исправникъ и вдругъ спросилъ:— Вы женаты?

— Женатъ-съ.

— То-есть настоящимъ манеромъ женаты, или такъ только?

— Настоящимъ, настоящимъ… У меня законная лсена.

— Ахъ, Нилъ! воскликнула исправничиха,— Да разв это можно!..

— Что, матушка! Вдь я ихъ актерскую породу знаю. Говоритъ: жена, а посмотришь въ паспортъ — съ боку припека. Ну, коли настоящая супруга, то милости просимъ съ ней — вмст обдать. Очень пріятно будетъ…

Котомцевъ поблагодарилъ и удалился.

гостинницу, гд остановилась вся труппа, было уже темно. Въ корридор горли лампы. Сосдъ ихъ по гостинниц акробатъ — нмецъ атлетическаго тлосложенія, съ подстриженными усами, со стиснутой въ зубахъ сигарой и въ кожаной куртк, пользуясь

IV.

Когда Котомцевъ вернулся къ себ домой, въ длиной корридора, заставлялъ своихъ двухъ маленькихъ мальчишекъ-акробатовъ длать съ разбга прыжки и кувыркаться въ воздух черезъ голову, что мальчишки и исполняли съ самымъ недовольнымъ видомъ. Одинъ изъ нихъ, который былъ поменьше, даже плакалъ. Оба они были въ одномъ нижнемъ бль и безъ сапогъ, въ чулкахъ. У стны стоялъ корридорный лакей съ салфеткой подъ мышкой и таращилъ заспанные глаза, смотря, какъ мальчишки кувыркаются. Когда Котомцевъ поравнялся съ усатымъ акробатомъ, тотъ подалъ ему руку и, не выпуская сигары изо рта, сказалъ:

— Добрый вечеръ, коллега… А мы тутъ маленьки проба..

Котомцевъ только улыбнулся, ничего не отвчалъ и прошелъ къ себ въ номеръ. Тамъ его уже ждали. Была въ сбор вся труппа, кром Суслова, шушукался въ уголк съ Дашей Миша Подсдовъ и сидлъ маленькій подслповатый блондинчикъ въ очень потертомъ пиджак, въ пенснэ и съ длинными волосами. На стол стоялъ потухшій самоваръ и помщалась чайная посуда съ остатками чая.

— Ну, наконецъ-то! заговорили актеры.— А мы тебя ждемъ не дождемся, чтобъ обдать. Вс животы подвело. Чтобы дешевле выходило, сговорились вс вмст обдать, назначили время въ три часа, а ты не являешься.

— Да вдь, вотъ, все эти проклятые визиты, отвчалъ Котомцевъ.— И какой это злой духъ выдумалъ, что антрепренеръ или завдывающій труппой долженъ непремнно обгать все городское начальство и всхъ вліятельныхъ людей въ город!

— Да вовсе и не злой духъ, а просто брюхо, которое всегда ходитъ за хлбомъ, отвчалъ Днпровскій и, указывая на подслповатаго блондинчика, прибавилъ:— Вотъ позволь тебя познакомить, Анатолій… Семенъ Яковлевичъ Лукачевъ… пишетъ въ здшней газет.

Блондинчикъ протянулъ Котомцеву руку и прибавилъ:

— Фельетонистъ и театральный рецензентъ ‘Краснопузырсісаго Листка объявленій’. Прошу любить и жаловать.

— Насъ прошу любить и жаловать, отвчалъ Котомцевъ.

— Ну, что? Какъ? Гд побывалъ? спросила мужа Котомцева.

— Да почти что у всхъ. Былъ у исправника, былъ у городского головы, былъ у мирового, у предсдателя клуба, у старшины клуба и здшняго мецената купца Кубышкина. На васъ онъ, между прочимъ, мн жаловался, обратился Котомцевъ къ Лупачеву.

— Ахъ, это насчетъ птушиныхъ-то боевъ? Да вдь это извстный птушатникъ. Не правда ли, какъ носъ задираетъ и какого о себ высокаго мннія? А вдь, говорятъ, когда-то за стойкой цловальникомъ въ кабак стоялъ. У нашего редактора были?

— Нтъ, не былъ. Да вдь когда же?

— Напрасно. Сходите. Это онъ у насъ любитъ. Иначе вдь мн нельзя будетъ и рекламы вамъ длать. Онъ возьметъ да самъ жука и подпуститъ. Я вотъ сейчасъ говорилъ уже вашей супруг, какой онъ у насъ. Създите.

— Непремнно, непремнно съзжу.

— Вы сегодня же вечеромъ, посл обда, създите. А то бы онъ чего въ завтрашнемъ номер не подпустилъ. У насъ и фокусникъ былъ съ визитомъ, и акробаты были. Фокусникъ даже у него на квартир фокусы показывалъ — вотъ оттого онъ его и хвалитъ.

— Хорошо, хорошо.

— Когда же у насъ спектакль, Анатолій? спросила Котомцева жена.

— Во вторникъ. Ни въ субботу, ни въ понедльникъ не совтуютъ. Воскресенье снято фокусникомъ и акробатами, и уже расклеены афиши.

— Что ставимъ?

— Вотъ тутъ-то и запятая. Пьесъ изъ купеческаго быта не совтуютъ ставить, драмъ тоже. Вс въ одинъ голосъ говорятъ, что здсь только веселыя пьесы могутъ имть успхъ. А что мы поставимъ веселое? ‘Роковой шагъ’ думаю поставить. Костюмы у тебя теперь въ порядк. Потомъ водевиль. ‘Что имемъ, не хранимъ’ можно сыграть.

— Это, значитъ, Матрену-то Марковну мн играть. Ну, какая я старуха! Я вдь на грандъ-дамъ похала, проговорила Безъимянцева и пыхнула папиросой.

— Зачмъ же вамъ-то непремнно? Настасья Викуловна сыграетъ, проговорилъ Котомцевъ, кивая на сожительницу Днпровскаго Гулину.

— Ахъ, нтъ, нтъ! Я боюсь такихъ большихъ ролей, отвчала Гулина.

— Надо же вамъ когда-нибудь привыкать играть и большія роли.

— Помилуйте, да вдь Матрена Марковна отвтственная роль.

— И отвтственную сыграете. А то гд же я возьму другую актрису? Въ товариществ нельзя отказываться. Вы Матрену Марковну, Сусловъ вашего мужа, Птухова — Днпровскій.

— Любимая моя роль… подхватилъ Днпровскій.— Такъ вотъ и уговорите Настасью Викуловну Матрена Марковну сыграть. Вдь она же съ нами на роли комическихъ старухъ похала.

— Да, но не на такія… опять вставила Гулина.

— Сыграетъ, сказалъ Днпровскій и махнулъ Гулиной рукой, чтобы та замолчала.

— Софью — Даша, продолжалъ Котомцевъ.— Живописца этого самаго Александра… Любовникъ долженъ быть. Вотъ любовника у насъ совсмъ нтъ! вздохнулъ Котомцевъ.— Тысячу разъ вспоминаешь гусятниковскаго нотаріуса… Хоть и плохо, а все-таки онъ намъ замнялъ любовника. Длать нечего,Александра придется мн сыграть. Послушайте, милйшій, обратился онъ къ Лукачеву: — нтъ ли у васъ здсь какихъ-нибудь любителей? Наша труппа такая маленькая, что очень бы было пріятно сойтись съ какими-нибудь любителями. Вотъ, напримръ, на роли молодыхъ людей. Я жду актера на эти роли, писалъ уже ему въ Петербургъ, но онъ требуетъ денегъ на дорогу, а мы въ очень и очень тонкихъ обстоятельствахъ.

— Любители есть-съ, какъ не быть, но они, знаете, привыкли въ благородныхъ спектакляхъ… отвчалъ Лукачевъ.

Котомцевъ плюнулъ..

— Фу, ты пропасть! Да что это все у васъ ‘благородные’, да ‘благородные’! Какіе же мы-то спектакли играемъ? Подлые, что ли? воскликнулъ онъ.— Исправникъ давеча тоже вывезъ, что его дочь играетъ только въ благородныхъ спектакляхъ.

— Нтъ, я къ тому, что будутъ стсняться съ настоящими актерами. Мужчины-то, впрочемъ, пожалуй… А вотъ женщины… Знаете, вдь всхъ на свой аршинъ не передлаешь.

— Да намъ на первыхъ порахъ актрисъ и не надо. Давайте актеровъ.

— Я, пожалуй, къ вашимъ услугамъ. Я комикъ… Ежели пьянаго, то въ лучшемъ вид…

— Это все прекрасно, но намъ на роли молодыхъ людей надо.

— Я поищу-съ… Вотъ разв кто изъ учителей… Да нтъ, съ настоящими актерами не станутъ играть. Побоятся начальства. Вотъ разв сынъ аптекаря… Онъ при отц… Но полякъ, и говоритъ съ польскимъ акцентомъ. Впрочемъ, онъ у исправничихи въ спектакл игралъ.

— Давайте хоть съ польскимъ акцентомъ. Одвается хорошо?

— Франтъ.

— Ну, вотъ и давайте его.

— Послушайте! Да что же вы секретаря-то полицейскаго управленія Мошкина забыли! крикнулъ изъ угла комнаты Миша Подсдовъ.— Вдь ужъ онъ согласился и надо только вамъ для него у исправника позволеніе выхлопотать.

— Ну, вотъ… Лучше ужъ съ полякомъ аптекаремъ сойтись, а то исправникъ опять заговоритъ о благородныхъ спектакляхъ.

— Да и не дозволитъ, прибавилъ Лукачевъ.

Въ номеръ вошелъ корридорный и спросилъ:

— Прикажете обдать подавать?

— Да, да… скорй… Алчемъ и жаждемъ.

— Прикажете всмъ поставить приборы?

— Да, всмъ. Сколько насъ? Суслова нтъ. Съ гостемъ девять человкъ. Но мы уговорились съ хозяиномъ, чтобы хватало на всхъ, а платить только за шесть обдовъ. Да водки бутылку захвати.

— Водки побольше. Принеси полторы бутылки! кричалъ Днпровскій вслдъ удаляющемуся корридорному.

Корридорный сдвинулъ столы, покрылъ скатертями, поставилъ приборы, и подалъ водку и супъ. Сли обдать. Мужчины накинулись на водку и закусывали говядиной изъ супа. Миша Подсдовъ спросилъ для дамъ бутылку мадеры.

— Мишенька, остерегитесь кутить, удерживала его Котомцева.— Вдь вы теперь не подъ родительскимъ кровомъ, а на чужбин, и деньги могутъ очень и очень понадобиться.

— Ничего… Я знаю… Оставьте… отвчалъ Подсдовъ и показалъ глазами на Лукачева, давая знать, чтобы при Лукачев не говорили объ его, Подсдова, бгств изъ родительскаго дома.— ‘Пропечатать можетъ меня’, шепнулъ онъ потомъ Котомцевой.

Водка и вино развязали языки. Дамы стали спрашивать про театръ, про сцену.

— Посл Гусятниковскаго театра здшній театръ не оставляетъ желать ничего лучшаго. Приличная зала въ клуб и въ глубин ея сцена съ занавсомъ, съ декораціями, съ лампами, отвчалъ Котомцевъ.— Правда, все это въ миніатюр, но прилично. Ни мебели на сцену, ни стульевъ въ залу не придется на сторон клянчить.

— Луна даже есть… подсказалъ Лукачевъ.— Когда исправничиха ставила спектакль, аптекарь отличную луну сдлалъ и было очень похоже.

— Все прилично. Только бы сборы были, прибавилъ Днпровскій.— Я тоже былъ, осматривалъ. Даже пестрый коверъ на сцен.

— Этотъ коверъ для акробатовъ, и они его, я думаю, не дадутъ, проговорилъ Лукачевъ.

— А какъ въ клуб водка дешева. За пятачокъ вотъ этакую большую рюмку дали! показалъ Днпровскій.

— Ну, теб бы только водка… махнула рукой Гулина.— Молчи ужъ лучше.

— Удивляюсь, какъ смлъ съ васъ взять буфетчикъ и пятачокъ-то… сказалъ Лукачевъ.

— А что?

— Да какъ же… Вдь вы своими спектаклями будете къ нему публику сгонять, барышъ давать. Акробаты даже выговорили себ, чтобъ онъ имъ на сцену каждое представленіе дюжину бутылокъ пива присылалъ.

— Котомцевъ… Такъ надо и намъ выговорить, сказалъ Безъимянцевъ.

— Непремнно выговорите. Чай, полбутылки водки, десятокъ бутербродовъ и хоть полдюжины пива. Фокусникъ бутылку русскаго шампанскаго для фокусовъ два раза требовалъ и ни копйки не платилъ. Это мн отлично извстно. Чего вамъ буфетчика-то жалть! Вдь вамъ и самимъ придется множество даровыхъ билетовъ раздать.

— А сколько? поинтересовался Котомцевъ у Лукачева.

— Старшинамъ клуба придется, я думаю, весь второй рядъ отдать.

— Да что вы!

— Врно, врно. Четверо старшинъ, пятый предсдатель, и вс съ женами.

— Позвольте… Но вдь клубъ же съ насъ будетъ брать за зало по тридцати рублей отъ спектакля. Вдь мы не даромъ залу получаемъ.

— Все равно. Тотъ же буфетчикъ у васъ пару стульевъ для жены и дочери попросить, и вы не можете ему отказать.

— Но за что же буфетчику-то?

— Не дадите — онъ все равно жену и дочь даромъ въ театръ проведетъ. Потомъ полицейскіе стулья. Это ужъ правило.

— Ну, это мы знаемъ. Это само собой.

— Намъ въ редакцію. Неужто вы съ насъ будете деньги брать? Редактору я вамъ совтую въ первомъ ряду три кресла послать.

— Три? Зачмъ же три-то? спросили вс въ одинъ голосъ.

— Самъ онъ, жена и сынъ. Ну, вашъ покорный слуга съ своей бабой сядетъ гд придется.

— Вы женаты? спросила Безъимянцева.

— То-есть, какъ вамъ сказать… отвчалъ Лукачевъ и замялся.

— Ну, знаю, знаю… махнула та рукой.

Котомцевъ задумчиво почесалъ пальцемъ подбородокъ.

— Зальце-то не велико, сказалъ онъ.— Всего двнадцать рядовъ стульевъ, кажется.

— Четырнадцать. Тутъ зало на двсти человкъ. Билетовъ двадцать пять смло придется вамъ на каждый спектакль даромъ раздавать. Въ типографіи у васъ попросятъ. Вдь афиши-то будете печатать.

— Да… Но вдь печатать-то мы будемъ за деньги.

— Э, батенька, не жалйте! Все равно вдь полныхъ сборовъ не будете брать.

— Отчего вы такъ думаете?

— До сихъ поръ еще никто не бралъ.

Въ половин обда пришелъ Сусловъ. Онъ былъ уже, какъ говорится, на второмъ взвод.

— Гд это ты пропадаешь? встртилъ его вопросомъ Котомцевъ.

— Какъ гд? Съ публикой знакомлюсь. Я сейчасъ съ такимъ восьмипудовымъ купцомъ знакомство свелъ, что получилъ отъ него заказъ, чтобы ему на каждый спектакль два кресла перваго ряда присылать.

— Кто такой? поинтересовался Лукачевъ.

— Курносовъ.

— Поліевктъ Степанычъ Курносовъ? Да, да… Вотъ этотъ васъ всхъ мадерой и жжонкой запоитъ. Одно только — буенъ во хмелю. Страшный безобразникъ. Онъ у насъ, какъ напьется — сейчасъ на улиц фонарные столбы съ корнемъ выворачиваетъ. А жена у него образованная. Изъ гувернантокъ. За красоту онъ на ней женился. Второй ужъ годъ ждемъ, что сбжитъ,— нтъ, не сбгаетъ… разсказывалъ Лукачевъ и прибавилъ:— У него четыре лавки въ Гостиномъ. Всмъ торгуетъ. Есть и шелковые товары, есть и вина, и сигары, и канцелярскія принадлежности. Чай, сахаръ, духи, керосинъ, лампы — все у него можно получить.

— И вотъ я сейчасъ взялъ у него на пробу изъ виннаго отдленія… Получайте…

Сусловъ вынулъ изъ кармана пальто бутылку коньяку и поставилъ ее на столъ.

— Купилъ или стяжалъ? спросилъ его Днпровскій…

— Ну, вотъ… Стану я ему деньги платить! Долженъ за честь считать, что такъ-то взялъ. Вы знаете, господа, Иволгинъ здсь, объявилъ Сусловъ.

— Какой Иволгинъ? спросилъ Котомцевъ.

— Антошка Иволгинъ, съ которымъ мы вмст служити въ Екатеринослав.

— Любовничекъ-то этотъ? Блобрысенькій такой?

— Ботъ, вотъ…

— Зачмъ же онъ сюда пріхалъ?

— Въ тонкихъ… Затмъ и пріхалъ… Къ дяд на хлба пріхалъ… Дядя у него, оказывается, здсь портной. Заявляетъ, что выходило ему два мста на югъ — одно въ полтораста рублей, а другое въ сто восемьдесятъ, но не похалъ изъ-за гонора, потому, что привыкъ на трехъ стахъ рубляхъ въ мсяцъ служить.

— Какъ онъ кстати здсь. Надо будетъ съ нимъ сойтиться. У насъ только любовника-то и не хватаетъ, сказалъ Котомцевъ.

— Я говорилъ ему. Придетъ. Сегодня же вечеромъ придетъ. Но, кажется, у него насчетъ костюмовъ-то того… Въ порыжлой бархатной визитк съ чужого плеча щеголяетъ и пальтишко худое на свиномъ визг…

— Ну, вотъ. Самъ же ты говоришь, что у него дядя портной. Сошьетъ…

— Ну, это еще старуха на двое сказала. Дядя-то, кажется, чуть ли не на рогатину его принялъ, вмсто широкаго-то гостепріимства. Антошка Иволгинъ поговариваетъ ужъ о перезд въ гостинницу. Спрашивалъ меня, нельзя ли вмст со мной въ номер помститься. Но я, господа, въ гостинниц жить не буду. Меня купецъ Курносовъ къ себ жить зоветъ и комнату мн даетъ, торжественно заявилъ Сусловъ.

Днпровскій хлопнулъ себя по колну и воскликнулъ:

— То-есть, это удивительное дло! Безд себ пріятелей найдетъ.

— А то звать, что ли? Гм… Мы тоже сами съ усами. Однако, господа, вотъ что… Я принесъ бутылку коньяку, а вы требуйте самоваръ. Пуншъ пить будемъ.

— Корридорный! Самоваръ приготовь! закричалъ Днпровскій.

VI.

За чаемъ начали составлять афишу. Котомцевъ торопился это сдлать, чтобы снести ее въ типографію, а оттуда зайти съ визитомъ къ редактору мстной газетки. Котомцевъ, играющій главную роль въ ‘Роковомъ шаг’, поставилъ себя на афишу и въ водевил ‘Что имемъ — не хранимъ’, какъ вдругъ вошелъ Иволгинъ. Это былъ средняго роста блондинъ лтъ подъ сорокъ, худой, съ помятымъ желтымъ лицомъ и рдкими волосами. Пальто на немъ было, дйствительно, какъ выражался Сусловъ, подбито ‘свинымъ визгомъ’, но уже вмсто порыжлаго бархатнаго пиджака съ чужого плеча одтъ онъ былъ въ приличную черную визитку. На ше его красовался темнокоричневый галстукъ съ красными крапинками и въ галстукъ была воткнута булавка съ маленькимъ черепомъ изъ слоновой кости. Очевидно, идя къ товарищамъ, онъ прифрантился. Войдя въ номеръ, онъ даже снималъ лайковыя перчатки съ широкимъ швомъ. Расцловавшись, по актерской привычк, съ Котомцевымъ и поцловавъ ручки у Котомцевой и Даши, онъ тотчасъ же отрекомендовался всмъ остальнымъ присутствующимъ, которыхъ онъ не зналъ, и слъ на освобожденный для него Подсдовымъ стулъ.

— Сама судьба тебя съ нами сводитъ, Антонъ… началъ Котомцевъ и запнулся. Вотъ ужъ по отчеству-то какъ, я забылъ… прибавилъ онъ.

— Никитичъ… подсказалъ Иволгинъ.

— Да… Антонъ Никитичъ… Вдь ты безъ мста. Хочешь къ намъ въ товарищество? У насъ только любовника-то и не хватаетъ.

— Да вдь ты любовникъ…

— Ну, какой же я любовникъ? Я играю Льва Краснова, Ананія Яковлева, Лира, Гамлета…

— Гамлета-то и я играю…

— Ты? удивленно воскликнулъ Котомцевъ.

— Я. Что жъ тутъ удивительнаго? Я въ Коренной на ярмарк въ прошломъ году игралъ Гамлета. И съ большимъ успхомъ игралъ.

— Нтъ, такъ… Я тебя знавалъ актеромъ больше на вторыя роли.

— Было, да прошло. Посмотрлъ бы теперь, какъ я Уріеля Акосту играю!

— Ну, все равно. Гамлета и Акосту здсь не придется играть, потому что костюмовъ нтъ. Хочешь къ намъ въ товарищескую труппу?

— А какъ марки? Это зависитъ отъ условій,

— У насъ вс поровну получаютъ — по одному паю, и только я, какъ распорядитель труппы, два…

— Гм… замялся Иволгинъ.— Реномэ можно уронить. Ты знаешь актерское реномэ! Я сейчасъ могу хать въ Чернилинскъ на сто восемьдесятъ рублей въ мсяцъ, стоитъ только телеграфировать: ‘высылайте на дорогу’, но боюсь потерять реномэ и вотъ ршилъ отдыхать. Кром того, полубенефисъ даютъ. Но я меньше трехсотъ не получалъ.

— Больше мы не можемъ предложить. Такъ ужъ похали на такихъ условіяхъ…

— А мн не можно согласиться, развелъ руками Иволгинъ.

— Да полно теб ломаться-то! хлопнулъ его по плечу Сусловъ.— Вдь ужъ голодно и холодно. Видимъ. Сами мы не отъ радости въ товарищество сошлись. Въ Гусятников-то до прізда сюда мы какое горе мыкали! Страсть… Здсь тоже особенной радости не предвидится. Тутъ и акробаты, и фокусники куски отрываютъ, а ты хочешь товарищей прижать.

— Никого я прижимать не хочу. Я просто требую должное должному.

— Да ежели у насъ вс только по одному паю имютъ.

— А какъ у васъ насчетъ бенефисовъ? спросилъ Иволгинъ.

— Номинальный бери, пожалуй.

— Что мн номинальный! Дайте хоть половинку.

— Чудакъ-человкъ! Да ежели мы не условились.

— Ну, теперь условьтесь. Вдь вы здсь вс въ сбор. Можетъ быть, труппа и согласится?

— Нтъ, нтъ! Зачмъ же мы будемъ нарушать свои правила? Номинальные бенефисы мы, можетъ быть, будемъ брать, а такъ зачмъ же… заговорили актеры и актрисы.

— Право, я не могу безъ бенефиса…

— Призы за билеты на номинальный бенефисъ, ежели будутъ, можешь брать себ — это мы не воспретимъ, сказалъ Котомцевъ.

— Ахъ, господа, господа! Я въ Самодурск триста рублей въ мсяцъ получалъ… проговорилъ Иволгинъ.

— Да получалъ ли? спросилъ Днпровскій.

— Антрепренеръ сбжалъ. Это точно… но я недополучилъ всего какихъ-нибудь рублей двсти пятьдесятъ.

— Да, поди, не доиграли недли четыре.

— Нтъ, дв. Но такъ какъ это было передъ самой масляной, то мы сейчасъ же составили товарищество и на масляной брали сборы.

— Да соглашайся же, Антошка, чортъ тебя побери! Вдь все равно здсь сидишь на бобахъ и безъ дла. Ну, выйдетъ теб ангажементъ куда-нибудь, и позжай служить. Вдь мы тебя не въ кабалу беремъ. Все у насъ на честномъ слов.

Иволгинъ помолчалъ и сдлалъ гримасу.

— Да пожалуй… если на такихъ условіяхъ, сказалъ онъ.— Только Котомцевъ… Прошу меня ролями не обижать. Я первыя роли играю.

— Ладно, ладно. Вдь я фатовъ совсмъ не играю… Вс фаты твои.

— Мн чтобъ и Уріеля Акосту сыграть.

— Да говорятъ теб, у насъ костюмовъ нтъ.

— Ну, какіе тамъ костюмы! Для Уріеля у меня есть костюмъ, а остальные какъ-нибудь своими средствами… Тутъ пустяки… Дамы изъ чего-нибудь сошьютъ, перешьютъ.

— Не общаю, Антонъ Никитичъ, не общаю. Да у меня и экземпляра пьесы нтъ.

— У меня есть. Я дамъ. Непремнно надо Уріеля Акосту поставить. Эта пьеса намъ сборы дастъ.

— Ну, здсь не еврейскій городъ. Эту пьесу любятъ въ еврейскихъ городахъ. А вотъ въ роли живописца Александра въ водевил ‘Что имемъ, не хранимъ’ я тебя сейчасъ на афишу поставлю. Наврное ужъ игралъ когда-нибудь?

— Игралъ-то игралъ, но какая же это дебютная роль!

— Но зачмъ же теб непремнно дебютная роль? Потомъ себя покажешь.

— Я привыкъ съ трескомъ…

— Эхъ, Антоша, не заливай! Ну, къ чему это? Зачмъ? опять хлопнулъ по его плечу Сусловъ.— Вдь здсь все свои, а я и Котомцевъ знаемъ тебя вдоль и поперекъ…

— Ничего ты не знаешь. Въ Бобруйск я получилъ серебряный лавровый внокъ.

— А ну-ка покажи…

— Понятно, онъ заложенъ… Но все-таки… Впрочемъ, я могу теб показать рецензію. Тамъ сказано. Внокъ почти въ фунтъ всу… Я тамъ громадный успхъ имлъ. Дамы меня просто на рукахъ носили. Жена одного учителя чуть-чуть не сбжала со мной…

— Чуть-чуть, братъ, не считается.

— Да и сбжала… Въ вагон ужъ сидла. Однихъ брилліантовъ было при ней тысячи на полторы… Да мужъ спохватился. Прибжалъ на станцію… Вбжалъ въ вагонъ… Вытащилъ ее изъ вагона… Цлый скандалъ… Право слово, брилліантовъ на полторы тысячи…

— У жены учителя, да брилліантовъ на полторы тысячи! Свжо преданіе, а врится съ трудомъ! пожалъ плечами Днпровскій.

— Она у него изъ купеческой семьи.

— Такъ по рукамъ?.. еще разъ спросилъ Иволгина Котомцевъ.— Ты поступаешь къ намъ въ товарищество, на тхъ условіяхъ, что я сказалъ, и я ставлю тебя сейчасъ на афишу въ роли Александра.

— А какая главная пьеса у васъ?

— ‘Роковой шагъ’.

— Видишь, себ-то какую роль берешь! Ну, хорошо, хорошо.

— Давай всмъ руку.

— Вотъ моя рука.

Иволгинъ подходилъ къ актерамъ и актрисамъ и протягивалъ руку.

— Нашего полку прибыло, стало быть. Вотъ и отлично, сказалъ Котомцевъ.— Ну, вы сидите тутъ, а я сейчасъ съ афишкой въ типографію… прибавилъ онъ, вставая съ мста, и сталъ одваться.

Поднялся и Лукачевъ.

— И я съ вами, Анатолій Евграфычъ, проговорилъ онъ.— Къ нашему редактору посл типографіи зайдете?

— Да, да…

— Вотъ и отлично. Тогда мн будетъ можно и рекламировать васъ.

Котомцевъ и Лукачевъ отправились.

VII.

Типографія ‘Краснопузырскаго Листка Объявленій’ помщалась въ дом редактора-издателя листка купца Макара Денисовича Уховертова. Типографія находилась во двор, во флигел, а въ лицевомъ дом, во второмъ этаж, жилъ самъ Уховертовъ съ семействомъ. Кром изданія Листка, Уховертовъ занимался и торговлей. Въ нижнемъ этаж его дома былъ его магазинъ канцелярскихъ принадлежностей, въ которомъ также продавались учебники и благовонные товары и помщалась библіотека и кабинетъ для чтенія. Сдавъ въ типографіи афишу для напечатанія и заказавъ билеты для спектакля, Котомцевъ въ сопровожденіи Лукачева отправился съ визитомъ къ Уховертову. Входъ былъ со двора.

— Погодите немножко… Нтъ ли тутъ на лстниц собаки. Какъ бы не бросилась, проговорилъ Лукачевъ и вошелъ на лстницу первый.

Большой сизый догъ, дйствительно, лежалъ на половик на верхней площадк лстницы у самой двери.

— Тубо, Трезоръ… Тубо… Свои… погладилъ Лукачевъ собаку, взялъ ее за ошейникъ, и сказалъ Котомцеву:— Проходите. Не тронетъ. Песъ не злой, а только глупый… Кидается — ну и пугаетъ. Изъ-за чего война съ Кубышкинымъ-то загорлась? Задушилъ этотъ Трезоръ у Кубышкина трехъ племенныхъ куръ. Кубышкинъ на нашего Макара Денисыча къ мировому… Мировой оштрафовалъ нашего на пять рублей, да присудилъ отдать три рубля за куръ. Дло до създа доходило. Създъ утвердилъ. И вотъ теперь мы донимаемъ Кубышкина птушиными боями, галкой. Какое онъ иметъ право птушьи бои?.. Птушьи бои запрещены по закону… разсказывалъ Лукачевъ и прибавилъ:— Да и дрянь человкъ этотъ Кубышкинъ. Гордецъ… Даже на поклоны не отвчаетъ.

Въ прихожую выбжала молоденькая горничная.

— Дома Макаръ Денисычъ? спросилъ ее Лукачевъ.

— У себя въ кабинет. Пожалуйте.

— Доложите, милая, что актеръ Котомцевъ… попросилъ Котомцевъ.

Горничная ввела ихъ въ пестро-убранную гостиную съ плющемъ на окнахъ. Гостиная была освщена лампой подъ ярко-краснымъ абажуромъ. Вскор въ гостиную вышелъ редакторъ въ домашнемъ пиджак и въ рубашк съ косымъ шитымъ воротомъ, выглядывающимъ изъ-за жилета. Это былъ коренастый мужчина лтъ за пятьдесятъ, съ краснымъ лицомъ, носъ луковицей, лысый и съ полусдой подстриженной бородой.

— А! добро пожаловать! заговорилъ онъ, протягивая руки къ Котомцеву и не давая ему отрекомендоваться.— Прошу покорно… Слышалъ, что пріхали, печатаю даже рекламы о вашемъ прізд, а еще до сихъ поръ не имлъ удовольствія видть васъ у себя. Господинъ Котомцевъ? спросилъ онъ.

— Точно такъ… Анатолій Евграфычъ Котомцевъ, отвчалъ Котомцевъ.

— Прошу покорно въ кабинетъ.

Кабинетъ былъ угловой, имлъ четыре окна, и вс подоконники въ немъ были уставлены бутылками и четвертными бутылями съ настойками. У одного изъ оконъ помщался письменный сталъ, горла лампа на стол, лежали торговыя книги и большіе счеты съ крупными костяжками. Тутъ же помщалась стопочка нумеровъ ‘Краснопузырскаго Листка’.

— Прошу покорно на диванъ. Отъ оконъ-то у меня немножко дуетъ, приглашалъ Уховертовъ Котомцева.— Вы смотрите, отчего я бутыли на окнахъ держу? продолжалъ онъ.— Хоть и холодно теперь, а утромъ и днемъ все-таки бываетъ солнце. Солнце же производитъ на настойку всегда особое дйствіе. Никакія печурки и теплыя лежанки не заставляютъ водку такъ настаиваться, какъ солнце. А настойками, батенька, я славлюсь. Въ цломъ мір вы не найдете такого ассортимента настоекъ, какъ у меня.

— У Макара Денисыча только на кирпич нтъ настойки, а то на чемъ угодно есть, вставилъ фразочку Лукачевъ и подобострастно улыбнулся.

Онъ сидлъ въ уголк, на кончик стула, какъ-то весь съежившись. Очевидно, редакторъ держалъ его въ черномъ тл. Котомцевъ вспомнилъ, что при встрч Уховертовъ Лукачеву даже и руки не подалъ. И въ самомъ дл, при словахъ Лукачева Уховертовъ бросилъ въ его сторону строгій взглядъ и произнесъ:

— Ты, однако, глупости-то не говори. Да-съ… продолжалъ онъ.— Есть у меня настойки и наливки даже на облепих и на мамур… Знаете, сверныя ягоды такія есть. Есть на зар, на звробо, на всевозможныхъ древесныхъ почкахъ… Да что! Всхъ названій и не перечтешь. По каталогу… У меня есть каталогъ имъ… По каталогу шестьдесятъ семь сортовъ…

— Да… Это большая коллекція, сказалъ Котомцевъ.

— Вотъ милости просимъ какъ-нибудь въ понедльникъ вечеромъ. Въ понедльникъ у меня журъфиксъ. Тогда и попробуемъ. Да, батенька, не чаялъ я, что вы меня будете такъ игнорировать. Три дня какъ уже пріхали, и ко мн ни ногой… сказалъ Уховертовъ.

— Да вдь хлопоты… оправдывался Котомцевъ.— Все въ хлопотахъ по спектаклямъ…

— Однако, у мерзавца Кубышкина были, у исправника были, у мирового были, у предсдателя клуба были, а мн это, какъ хотите, обидно. Въ хлопотахъ-то вашихъ и мы вамъ помогли бы… Поврьте, что безъ насъ здсь, батенька, даже ничего и не устроится. Вонъ акробаты… Пріхали въ Краснопузырскъ — первымъ дломъ ко мн съ визитомъ. А фокусникъ такъ въ прошлый понедльникъ у меня на квартир даже и представленіе для меня и моихъ гостей давалъ. Да-съ… Надюсь, что и вы въ понедльникъ вечеромъ пожалуете со всей труппой и прочтете и пропоете, кто что можетъ. Я, знаете, это очень люблю, когда у меня музыкально-литературные вечера… Кром того, это дастъ вамъ и нкоторый тонъ… У меня по понедльникамъ бываетъ наша интеллигенція…

— Въ понедльникъ вечеромъ, наканун спектакля, мы хотли репетицію… началъ было Котомцевъ.

— Репетицію вы можете и днемъ сдлать. А впрочемъ, какъ хотите… Насильно милъ не будешь… обидчиво произнесъ Уховертовъ.

Котомцевъ подумалъ и сказалъ:

— Хорошо… Я постараюсь.

— А вы постараетесь, такъ и мы постараемся.

Начались разспросы, когда первый спектакль, что ставятъ. Котомцевъ сказалъ.

— ‘Роковой шагъ’, ‘Роковой шагъ’… твердилъ Уховертовъ.— Это вдь не Островскаго?

— Что вы, помилуйте. Карева.

— Карева, Карева. Не слыхалъ такого. Ну, что жъ, наврное и объявленіе о спектакл у насъ въ Листк поставите?

— Я заказалъ афиши у васъ въ типографіи.

— Афиши само собой, а объявленіе само собой… Вдь это въ сущности пятнадцать-восемнадцать рублей, а очень помогаетъ.

— Денежныя-то обстоятельства труппы очень плохи. Мы совсмъ въ тонкихъ… началъ было Котомцевъ.

— Мы въ долгъ вамъ повримъ, а потомъ посл спектакля получимъ, перебилъ его Уховертовъ.

— Пожалуй…

— Лукачевъ! Ты сдалъ въ типографію анонсъ о ихъ спектакл во вторникъ?

— Нтъ еще, Макаръ Денисычъ.

— Ну, такъ распиши получше и сдай… Да хорошенько…

— Слушаю-съ. Такъ я сейчасъ…

Лукачевъ поднялся и вышелъ изъ кабинета. Поднялся и Котомцевъ и сталъ прощаться. Уховертовъ жалъ ему руку и говорилъ:

— Вы насъ будете поддерживать, а мы васъ — вотъ и будетъ отлично. Объявленіе я съ афиши возьму.

— Будьте добры, отвчалъ Котомцевъ.

— Билетики, надюсь, на спектакль пришлете? спрашивалъ Уховертовъ, провожая его въ прихожую.

— Всенепремнно.

— Вы штукъ шесть пришлите. Положимъ, что у меня только я, жена да сынъ, но я хочу послать сестр съ мужемъ и еще кой-кому… Пришлите семь…

— Извольте.

— Вы на прессу не жалйте. Пресса всегда вамъ поможетъ, утшалъ Котомцева Уховертовъ и спросилъ:— Такъ въ понедльникъ вечеромъ у меня?

— Да, да… Мое почтеніе.

Котомцевъ удалился.

VIII.

На слдующій день въ клуб была назначена репетиція спектакля. Репетицію назначили собственно для того, чтобы пріучить Подсдова къ суфлированію, который раньше никогда еще не суфлировалъ. Подсдовъ, суфлируя, конфузился, сбивался, перелистывалъ два листа вмсто одного и, не замтивъ этого, продолжалъ ‘подавать’ фразы.

— Мишенька! Что же это? Вы вдь цлое явленіе перемахнули! Такъ нельзя… говорили ему актрисы, останавливаясь.

— Ахъ, да… Это я по нечаянности… отвчалъ онъ и конфузился еще боле.

— Видите, что выходитъ безсмыслица, и все-таки продолжаете подавать дальше. Вы вдь читали вчера пьесу.

— Даже два раза прочелъ.

Онъ продолжалъ суфлировать и опять сбивался.

— Это чортъ знаетъ, что такое! возмущался любовникъ Иволгинъ.— Такой суфлеръ зарзать можетъ, въ гробъ вколотить.

— Ничего… Какъ-нибудь привыкнетъ… отвчалъ Котомцевъ.

— Однако, пока онъ привыкнетъ, онъ можетъ пьесу остановить. Нтъ, я не могу играть съ такимъ суфлеромъ.

— Ну, ладно, ладно. Водевиль я самъ вамъ буду суфлировать, вызвался Котомцевъ и прибавилъ:— Откуда же намъ взять лучшаго суфлера? Изъ экономіи товарищество похало вовсе безъ суфлера, а этотъ доброволецъ, даровая сила.

И Котомцевъ разсказалъ Иволгину всю исторію Миши Подсдова.

Зрительная зала и сцена произвели на всхъ пріятное впечатлніе. Все это уже походило на настоящій театръ. Былъ занавсъ, писанный на полотн и изображавшій лиру, флейты, трубы и лавры на красномъ фон, были портальныя сукна, рампа съ лампами, софиты. Передъ сценой стояли ряды буковыхъ стульевъ, за сценой имлись дв уборныя — довольно просторныя комнаты.

На репетицію пришелъ редакторъ ‘Листка’ Уховертовъ и принесъ съ собой нсколько экземпляровъ сегодняшняго номера газеты и билеты на спектакль.

— Вотъ тутъ въ номер и ваше объявленьице и реклама объ васъ, говорилъ онъ, передавая Котомцеву номера и билеты, и тутъ же прочелъ во всеуслышаніе ‘рекламку’. Въ ‘Листк’ стояло:

‘Ныншній зимній сезонъ особенно счастливъ для краснопузырцевъ по части развлеченій. Пріхавшая на-дняхъ въ Краснопузырскъ драматическая труппа подъ управленіемъ А. Е. Котомцева общаетъ рядъ эстетическихъ наслажденій. Труппа не велика, но очень ловко составлена. На первыя женскія драматическія роли имется т. п. Котомцева — актриса, имвшая крупный успхъ въ провинціи и на петербургскихъ частныхъ сценахъ. Дале слдуетъ молодая енженю д., И. Левина, отличительная черта которой — заразительная веселость въ легкихъ пьесахъ и водевиляхъ. На роли грандъ-дамъ приглашена г-жа Безъимянцева, очень опытная и даровитая актриса, а на роли комическихъ старухъ имется прекрасная исполнительница въ-лиц г-жи Гулиной. Самъ г. Котомцевъ серьезный актеръ на героическія и бытовыя роли. На роли резонеровъ имется г. Днпровскій, пользовавшійся солиднымъ успхомъ на юг. На роли простаковъ пріхалъ очень дльный артистъ г. Безъимянцевъ, а комикомъ въ трупп состоитъ г. Сусловъ, по увренію провинціальныхъ газетъ, обладающій заразительною веселостью. На роли свтскихъ молодыхъ людей въ трупп имется г. Иволгинъ, пожинавшій въ прошломъ зимнемъ сезон лавры въ одномъ изъ большихъ городовъ западнаго края. Репертуаръ уже составленъ на нсколько спектаклей и отличается строгимъ выборомъ. Серьезныя пьесы будутъ чередоваться съ пьесами боле легкаго содержанія. Первый спектакль назначенъ во вторникъ’…

— Вотъ-съ вамъ… Кажется, не дурно обо всхъ сказано… проговорилъ Уховертовъ и торжественно обвелъ всхъ глазами.

Къ нему потянулись руки актеровъ и актрисъ съ изъявленіемъ благодарности.

— Спасибо, спасибо вамъ, многоуважаемый Макаръ Деннеычъ, проговорилъ Котомцевъ.

— Кажется, хорошо? спрашивалъ его Уховертовъ.

— Чего еще лучше, помилуйте!

— Ну-съ, теперь только остается пожелать вамъ полныхъ сборовъ и полнаго успха. Афиши будутъ готовы къ вечеру. Билеты уже можете продавать. Тамъ я взялъ себ общанные вами-семь билетовъ.

— Очень пріятно.

— А не можете ли вы мн дать еще парочку? Ко мн, видите ли, пріхалъ своякъ мой. помщикъ, такъ хотлось бы рядомъ…

Котомцева нсколько покоробило, однако онъ отвчалъ: ‘сдлайте одолженіе’ и передалъ Уховертову еще пару стульевъ.

— Ну, спасибо. Вы будете для насъ, и мы будемъ для васъ… Услуга за услугу… продолжалъ Уховертовъ.— Вотъ счетецъ за объявленіе. Это ужъ вы заплатите изъ сбора, вмст со счетомъ за афиши и билеты. Объявленіе стоитъ семнадцать рублей. Ахъ, да! спохватился онъ.— Я записалъ васъ подписчикомъ на мой ‘Листокъ’ на полгода. А то какъ же вамъ читать рекламы и рецензіи о вашихъ спектакляхъ? ‘Листокъ’ будетъ доставляться вамъ рано утромъ въ день выхода. Надюсь, что вы у насъ въ Краснопузырск-то весь сезонъ пробудете. А ежели передете въ другой городъ, то и ‘Листокъ’ можно туда перевести. По почт тоже аккуратно доставляться будетъ. Вотъ билетикъ. Это тоже можете вмст съ афишами и объявленіемъ уплатить.

Котомцевъ сильно поморощился, но взялъ и билетъ на ‘Листокъ’.

Репетиція продолжалась. Репетировали водевиль. Уховертовъ сидлъ и слушалъ. Котомцевъ понесъ сдавать билеты для продажи въ буфетъ. Буфетчикъ сразу отдлилъ почти весь второй рядъ стульевъ и сказалъ:

— Эти билеты у насъ не продаются. Эти билеты, по заведенному порядку, старшинамъ и ихъ семействамъ. Позвольте ужъ и мн парочку билетиковъ… Самъ-то я и постоять могу, а у меня жена и дочь…

Котомцевъ далъ и сталъ, какъ ему совтовали, уговариваться съ буфетчикомъ насчетъ платы въ пользу труппы за содержаніе буфета во время спектакля. Буфетчикъ наотрзъ отказался.

— Помилуйте, я же вамъ за это даромъ билеты продаю, отвчалъ онъ.

— Но вы, говорятъ, акробатамъ платите, фокуснику платите, сказалъ Котомцевъ.

— Ничего-съ… Ни копйки…

— Но мн говорили, что вы имъ даровое угощеніе на сцену отпускаете.

— Акробатамъ, дйствительно, полдюжины пива отпускаемъ. Извольте, будемъ и вамъ отпускать.

— Тогда ужъ лучше чай отпускайте.

— Это можно. Чай съ булками. Хорошо-съ.

— И коньячку графинчикъ.

— Можно.

— Вы ужъ и на репетиціи пожалуйста…

— Эхъ…

Буфетчикъ почесалъ затылокъ, но согласился.

— Хороводьте только господъ гостей и членовъ къ буфету — вотъ о чемъ мы васъ просимъ, прибавилъ онъ.

— Ну, ужъ насчетъ этого не общаю, отвчалъ Котомцевъ.

— Помилуйте… Отчего же?.. Вамъ ничего не стоитъ, а мн польза, когда больше пьютъ и дятъ. Для васъ же, когда вы безъ публики и за свои деньги будете кушать и пить, мы будемъ двадцать пять процентовъ скидки длать.

— Это ужъ само собой. Это везд такъ длается.

— А какъ же вы не хотите намъ гостей хороводить?

— Да хорошо, хорошо. Я скажу своимъ. Конечно же, наше присутствіе здсь въ клуб дастъ вамъ больше барыша, чмъ если бы насъ совсмъ здсь не было.

— Пожалуйста, постарайтесь. А мы будемъ стараться пьяненькимъ билеты на спектакль распихивать. Вы намъ, а мы вамъ… Такъ и будетъ у насъ въ этомъ направленіи…

Буфетчикъ протянулъ Котомцеву руку. Тотъ улыбнулся и пожалъ ее въ знакъ согласія, хотя какое-то гадливое чувство и укололо его.

IX.

Первый спектакль былъ назначенъ во вторникъ. Въ понедльникъ репетиціи не было. Вторую репетицію ршили сдлать передъ спектаклемъ, не уходить изъ клуба домой, пообдать тамъ и вечеромъ играть. Въ понедльникъ вс актрисы сидли у себя дома въ гостинниц и освжали свои костюмы для спектакля. Кто разглаживалъ платье, кто пришивалъ кружева и бантики. Он сошлись въ одинъ номеръ, и номеръ былъ похожъ на швейную мастерскую. Въ комнат рядомъ Котомцевъ и Днпровскій составляли афишу на второй спектакль. Тутъ же былъ и Иволгинъ и просилъ, чтобы для него поставили ‘Уріеля Акосту’.

— Нельзя на первыхъ порахъ драмы ставить. Это ужъ потомъ, когда публика во вкусъ войдетъ, отвчалъ Котомцевъ.— Буфетчикъ сказывалъ, что при покупк билетовъ только и спрашиваютъ, что веселая ли пьеса ‘Роковой шагъ’. Вонъ у акробатовто съ фокусникомъ въ воскресенье чуть ли не полный сборъ былъ, а у насъ на завтра еле берутъ билеты.

— Вздоръ! Это все зависитъ отъ дня. Разв можно равнять воскресенье съ буднями! Дай ‘Уріеля Акосту’ и ты увидишь, что будетъ. Громкое названіе для афиши.

— Вчера я обдалъ у исправника — и то же самое говорили, чтобъ не ставить тяжелыхъ пьесъ, стоялъ на своемъ Котомцевъ,— Да наконецъ, у насъ и костюмовъ нтъ.

— Для моей роли у меня есть костюмъ. Я въ Забубенск у антрепренера за долгъ взялъ. А остальные какіе же костюмы! Купилъ въ лавк штуку дешеваго чернаго драдедама — вотъ дамы наши и нашьютъ костюмовъ.

— И такъ -Счастливый день’ пойдетъ, потомъ ‘Домовой шалитъ’, затмъ дивертиссементъ, а для начала я прочту монологъ изъ ‘Гамлета’, ршилъ Котомцевъ.— Днпровскій! Пиши.

— Видишь, для себя-то все-таки изъ ‘Гамлета’… подмигнулъ Иволгинъ.

— Такъ вдь только монологъ. Хочешь, я и для тебя поставлю изъ ‘Уріеля Акоста’? Читай монологъ.

— Да тамъ такого монолога нтъ. Нтъ, ужъ лучше я цликомъ поставлю ‘Уріеля Акосту’ въ мой бенефисъ.

— Помни, въ бенефисъ только, что лишнее за билеты пришлютъ, твое, а весь сборъ на долю товарищества.

— Неужели я на кусокъ-то драдедаму призовъ не наберу?

— Наврное не наберешь. Посмотри, здсь городъ какой: вотъ мы разослали билеты почетнымъ лицамъ въ город и никто денегъ за билеты не шлетъ. Всякій думаетъ, что это ему въ подарокъ за то, что онъ власть. Только одинъ Кубышкинъ и прислалъ. Старшины клуба буквально ограбили. Цлый второй рядъ стульевъ даромъ взяли. Полъряда взялъ редакторъ ‘Листка’ Уховертовъ. Сегодня вдругъ секретарь городской думы и управы за даровыми билетами прислалъ. Говоритъ, что и ему полагается два даровыхъ стула. Что мы даровыхъ билетовъ роздали, такъ это просто ужасъ!

— Ну, секретарю-то можно и не давать.

— Не дай, попробуй, такъ они теб подведутъ какую-нибудь штуку, да и спектакли прихлопнутъ.

— Ну, врешь. За насъ исправникъ.

— Вс они заодно.

Подъ вечеръ забжалъ Лукачевъ.

— Скоро къ нашему-то отправитесь? спросилъ онъ, здороваясь со всми.

— А что такое у вашего? спросилъ Котомцевъ.

— Да какъ же, вдь сегодня у Макара Денисыча журъ-фиксъ. Онъ вдь васъ приглашалъ со всей труппой.

— Боже мой! Я совсмъ и забылъ! воскликнулъ Котомцевъ.— Ну, хорошо, я и Днпровскій прідемъ попоздне.

— Какъ, вы и Днпровскій! Онъ васъ со всей труппой звалъ. Помилуйте, онъ наприглашалъ гостей на вечеръ съ артистами. Позжайте въ полномъ состав, а то онъ обидится и чортъ знаетъ, что вамъ натворитъ. Тогда мн и рекламъ вамъ ставить въ газет будетъ уже нельзя.

— Помилуйте, да вдь мы и такъ ему совершенно ненужнымъ объявленіемъ подачку дали, девять даровыхъ билетовъ на спектакль онъ взялъ, подписной билетъ на полученіе ‘Листка’ намъ всучилъ.

— Это само собой. Нтъ, ужъ вы пожалуйста вс ступайте, а то, право, не хорошо будетъ. Онъ ужасно обидчивъ и мстителенъ, упрашивалъ Лукачевъ.— Вообразите, онъ назвалъ гостей, чтобъ ваше чтеніе слушать — и вдругъ ничего не будетъ!

— Какъ? И читать еще! проговорилъ Котомцевъ.

— Да вдь онъ же вамъ при мн говорилъ, когда вы были у него, и вы общали.

— Ничего я не общалъ, а только поблагодарилъ за приглашеніе.

— Нтъ, общали. Онъ цлый музыкально-литературный вечеръ при вашемъ участіи затваетъ. Фокусника Барбаросу пригласилъ. Этотъ тоже покажетъ нсколько фокусовъ.

— Этого только недоставало! Акробаты не будутъ ли еще? спросилъ Котомцевъ Лукачева.

— Нтъ, акробаты не будутъ.

— Слава Богу! А то бы онъ еще акробатовъ… Нтъ, не подемъ мы.

— Анатолій Евграфычъ! Зачмъ вы хотите съ нимъ ссориться! Онъ мстителенъ.

— Не можемъ же мы, артисты драматической труппы, на одну доску вмст съ фокусникомъ становиться! Какъ онъ этого не понимаетъ! Дуракъ онъ, что-ли?

— Положимъ, что онъ дйствительно не умный, но не совтую вамъ съ нимъ ссориться.

— Ссориться мы съ нимъ не желаемъ, но нельзя же намъ и читать вмст съ фокусникомъ, прибавилъ Днпровскій.

— Совершенно справедливо, отвчалъ Иволгинъ.— По моему, хать къ нему въ гости можно, но ужъ отнюдь не затмъ, чтобы читать.

— Онъ будетъ упрашивать, сказалъ Лукачевъ.

— Мало ли что онъ будетъ упрашивать! Онъ будетъ просить, а мы не согласимся. Не будь фокусника — дло другое.

— Однакоже Сусловъ и прочтетъ, и споетъ.

— Суслова, батенька, теперь и съ собаками не сыщешь. Онъ, поди, сидитъ у купца Курносова, проговорилъ Котомцевъ.

— Вотъ именно съ Курносовымъ-то онъ сегодня и былъ у Уховертова. Выпили они съ Макаромъ Денисычемъ и Сусловъ общался вечеромъ даже съ гитарой придти, чтобы ‘Тройку’ пть.

— Фу, ты пропасть! хлопнулъ себя по бедрамъ Котомцевъ.— Нашъ пострлъ везд посплъ! И онъ знаетъ, что вечеромъ фокусникъ будетъ фокусы показывать у Уховертова?

— Да конечно же. Фокусникъ тоже при нихъ былъ у Макара Денисыча. Сусловъ съ нимъ познакомился. Они вмст настойку пили. Фокусникъ чревовщаніе длалъ, а Сусловъ показывалъ какъ муха жужжитъ и къ спящей кухарк на носъ садится. Макаръ Денисычъ за этотъ фокусъ бутылку мамуровки ему подарилъ.

— Егорка Сусловъ! Я узнаю тебя! воскликнулъ Иволгинъ.

Котомцевъ вышелъ въ комнату, гд были актрисы, сообщилъ имъ о приглашеніи ихъ редакторомъ Уховертовымъ, и разсказалъ въ чемъ дло. Дамы еще

больше возмутились и наотрзъ отказались хать къ Уховертову.

— Я, Днпровскій и Иволгинъ пойдемъ къ нему, чтобы не ссориться, но читать ни за что не станемъ. Пусть Сусловъ одинъ кривляется, сказалъ Котомцевъ.— Пожалуй, и Безъимянцева съ собой захватимъ

— Не совтовала бы и вамъ я ходить, произнесла Котомцева.— Что онъ, въ самомъ дл, объ насъ думаетъ! Дуракъ.

— Невозможно, Танюша, совсмъ не итти. Зачмъ обострять отношенія? произнесъ Котомцевъ.— Напортить намъ онъ можетъ много, если захочетъ. А мы пойдемъ, но будемъ себя держатъ съ достоинствомъ.

Лукачевъ смотрлъ на него умоляющимъ взоромъ.

— Не идутъ дамы? спросилъ онъ.— Ршительно не идутъ? Ну, напортите вы себ, много напортите. Ахъ, ахъ, какъ не хорошо будетъ! Макаръ Денисычъ именно для артистокъ-то и приглашалъ гостей, а артистки не будутъ. Анатолій Евграфычъ, уговорите ихъ хоть такъ-то хать. Пусть хоть не читаютъ, но все-таки подутъ.

— Что вы ко мн привязались-то! Съ какой стати я ихъ буду уговаривать! огрызнулся на него Котомцевъ.

— Ахъ, ахъ, ахъ! Не хорошо будетъ, крутилъ головой Лукачевъ и тяжело вздыхалъ.

X.

Часу въ девятомъ вечера Котомцевъ, Днпровскій и Иволгинъ звонились у квартиры редактора-издателя ‘Листка’ Уховертова. Имъ отворила горничная и впустила ихъ въ прихожую, сплошь завшанную верхнимъ платьемъ, такъ что для пальто актеровъ недостало уже мста на вшалкахъ и ихъ пришлось положить на стулъ. Гостей, очевидно, было уже много. Изъ комнатъ доносились громкіе мужскіе голоса, среди которыхъ слышно было побрякиваніе гитары.

— Гитара… Это наврное Сусловъ… проговорилъ Котомцевъ и покачалъ головой.

— Онъ, онъ… кивнулъ ему Иволгинъ.

Актеры, поправивъ передъ зеркаломъ прически, вошли въ гостиную. Ихъ встртилъ Уховертовъ.

— Ну, наконецъ-то! Добро пожаловать… сказалъ онъ, протягивая имъ руки.— А я ужъ думалъ, что заспесивились. У меня ужъ больше часу гости собрались, прибавилъ онъ, заглянулъ въ прихожую и спросилъ:— А гд же остальные?

— Безъимянцевъ нсколько попозже придетъ, отвчалъ Котомцевъ.

— А дамы? Дамы? Гд же ваша супруга?

— Она не совсмъ здорова и проситъ извиненія…

— Ну, вотъ… Отчего же вчера была здорова? И завтра будетъ здорова. Эхъ, батенька!— и при этомъ Уховертовъ сдлалъ недовольное лицо.— А ваша свояченица Левина?

— Тоже что-то хохлится, далъ отвтъ Котомцевъ.— Знаете, женское дло.

— Ну, что жъ это такое! Ну, скажите на милость! А я всмъ гостямъ объявилъ, что у меня и актрисы будутъ. Ну, ужъ это, знаете, не хорошо. Неужели никто изъ дамъ не прідетъ?

— Гулина и Безъимянцева съ костюмами возятся къ завтрашнему спектаклю.

— Стало быть, никто изъ дамскаго пола не будетъ? Благодарю покорно! А я всмъ гостямъ разсказалъ, что Левина отлично качучу и русскую танцуетъ. Разодолжили, батенька, редактора, разодолжили, нечего сказать. Не ожидалъ.

Гостей былъ полный домъ, но это была далеко не аристократія города. Большей частью были торговцы и промышленники, что ихъ тотчасъ же и выдавало по ихъ купеческой складк. Въ гостиной на диван сидли дв пожилыя дамы въ старинныхъ наколкахъ съ широкими лентами. Молодыя дамы и двицы отличались дебелостью и рыхлостью. Отъ дамъ тотчасъ же отдлилась хозяйка — пожилая полная дама совершенно безъ бровей, съ рдкими волосами и широкимъ проборомъ, одтая въ свтлокоричневое шелковое платье съ необычайно толстой басонной отдлкой.

— Вотъ это моя хозяйка Аграфена Степановна, указалъ на нее Уховертовъ и тотчасъ же отрекомендовалъ гостей.

— А гд же ваши госпожи актрисы? спросила она въ свою очередь актеровъ.

— Представь, Аграфенушка, не пріхали, сказалъ Уховертовъ.

— Ай-ай-ай… Да какъ же это имъ не стыдно! А мы для нихъ и гостей-то созвали.

— Что длать… Когда-нибудь ужъ въ другой разъ он прідутъ, ежели позволите… проговорилъ Днпровскій.— А сегодня он не совсмъ здоровы.

— Такъ я и поврилъ, что вся женская команда заболла! воскликнулъ Уховертовъ.— Нтъ, батенька, тутъ не то. Я знаю, что… Впрочемъ, что жъ, насильно милъ не будешь.

Начались представленія актеровъ дамамъ. Актеры раскланивались. Обезкураженный хозяинъ повелъ гостей въ кабинетъ. Бутылки съ настойками и наливками на этотъ разъ съ подоконниковъ были сняты, но взамнъ ихъ въ углу кабинета стоялъ столъ съ изрядно уже разрушенной на тарелкахъ соленой закуской, а сзади закуски помщалась цлая батарея бутылокъ и графиновъ. Около этой закуски гости главнымъ образомъ и группировались. Нкоторые были уже, какъ говорится, на первомъ взвод. Накурено было ужасно. У самаго стола сидлъ на стул Сусловъ съ гитарой. Противъ него стояли гости-мужчины, изъ которыхъ выдлялся гигантскаго роста жирный, съ отекшимъ лицомъ и бородой лопатой купецъ Курносовъ — первый торговецъ въ город. Онъ хлопалъ Суслова по плечу и говорилъ:

— Выше ‘Тройки’ у тебя ни одной псни нтъ. За ‘Тройку’ теб спеціальную медаль въ три пуда и ничего больше!

— Отъ медали отказываюсь. Подари лучше ящикъ сигаръ хорошенькихъ, отвчалъ Сусловъ.

И здсь хозяинъ началъ знакомить актеровъ съ гостями и, указывая на Суслова, прибавилъ:

— Ну, а этотъ изъ вашей артели. Вотъ онъ, неспесивая-то душа! Утромъ былъ, вечеромъ пожаловалъ. Сидитъ, брянчитъ на гитар и всхъ насъ потшаетъ. О, батенька, это у васъ артистъ! Это у васъ большой артистъ! обратился онъ къ Котомцеву.— А гд же Левъ? спросилъ онъ, ни къ кому особенно не обращаясь и ища глазами.

Изъ другого угла комнаты вышелъ откормленный молодой человкъ, необычайно пестро одтый, и, переваливаясь съ ноги на ногу, сказалъ лнивымъ тономъ:

— Я здсь. Чего вамъ?

— А это вотъ нашъ единственный сынъ Левъ, мой помощникъ по магазину и ‘Листку’.

Молодой человкъ протянулъ актерамъ жирную, потную руку съ множествомъ колецъ на пальцахъ. На немъ были срыя широкія брюки, блый жилетъ съ массивной часовой цпью и кучей брелоковъ. черный бархатный пиджакъ и голубой галстукъ бабочкой. Въ груди сорочки блистали два брилліанта, а на манжетахъ были запонки величиной чуть не съ блюдечко и звенли вдтыми въ нихъ для чего-то толстыми кольцами. Прическа его была а-ля-Капуль, съ зачесомъ на лобъ, что вмст съ маленькими усами, закрученными въ струнку, длало лицо его до нельзя комичнымъ. Протянувъ актерамъ руку, онъ произнесъ:

— Я тутъ съ вашимъ конкурентомъ акробатомъ Кноблохомъ. Учитъ онъ меня, какъ шляпу на палк вертть, но никакъ у меня не выходитъ. Онъ вашъ сосдъ по гостинниц. Вы незнакомы? спросилъ онъ и крикнулъ:

— Кноблохъ!

Подошелъ красивый молодой человкъ съ усиками, очень изящно одтый, и улыбаясь и показывая блые зубы, проговорилъ:

— Мы видлись на корридор… Добрый вечеръ, господа коллеги…

Актеры и ему протянули руки.

— Вотъ тоже не спесивъ… кивнулъ на него актерамъ Уховертовъ-отецъ.— А какой онъ жонглеръ-то! Вы не видали, что онъ съ тарелками длаетъ? Ты, Карлуша, потомъ покажи имъ. Я ужъ его попросту Карлушей зову.

— Я Вильгельмъ, улыбнулся акробатъ.

— Ну, а для меня Карлуша. Хочу звать Карлушей и буду звать Карлушей. Что онъ намъ сейчасъ съ двумя графинами длалъ, такъ просто на удивленіе! Швыряетъ какъ мячики и ловитъ. И вдь, главное, настойки не пролилъ. А вашимъ дамамъ я этого никогда не прощу, что он не пріхали, снова обратился Уховертовъ-отецъ къ актерамъ.— Все это вздоръ и пустяки — ихъ болзнь. Просто тонъ задаютъ. А это не хорошо, не любезно. Представь себ, Левъ, артистки-то ихъ не прідутъ.

— Отчего? Что за музыка?

— Больны будто бы, простудились.

Котомцева начинало уже коробить отъ этихъ разговоровъ. Онъ морщился, кусалъ губы. Хмурились и Днпровскій съ Иволгинымъ, но помня, что Уховертовы нужные люди, молчали.

— Вотъ теб здравствуй! развелъ руками Уховертовъ-сынъ.— И мамзель Левина не прідетъ?

— Никто, никто.

— Это жалко. То-есть даже просто обидно. Сусловъ разсказывалъ, что она отлично танцуетъ. Послушайте… Да вдь можно сейчасъ послать за ней, сказалъ онъ актерамъ.— Можетъ быть, ежели мы пошлемъ свою лошадь, такъ она прідетъ?

— Какъ же она можетъ пріхать, ежели она больна, рзко отвтилъ Иволгинъ.— Вамъ вдь сказано, что она больна.

Уховертовъ-отецъ покосился на Иволгина и сказалъ сыну:

— Оставь, Левъ… Не надо. Не хотятъ потшить,— и не надо.

— Дамы наши вс сдлаютъ вамъ визитъ — объ этомъ вы не безпокойтесь, сказалъ Котомцевъ.

— Эхъ, батенька, дорого яичко въ Христовъ день… Сегодня вотъ у меня гости — я и хотлъ гостямъ похвастать. Ну, да все равно, отвчалъ Уховертовъ-отецъ.— А теперь, господа, пожалуйте къ закуск и съ дорожки нашихъ произведеній по рюмочк хватите, обратился онъ къ актерамъ.— Репертуаръ настоекъ и наливокъ у меня обширный, но первымъ номеромъ я совтовалъ бы вамъ хватить Уховертовки. Этимъ именемъ я называю настойку на смси шести различныхъ древесныхъ почекъ. Пожалуйте.

Онъ взялъ Иволгина и Днпровскаго подъ руки и потащилъ къ закуск.

XI.

Актеры выпили по рюмк уховертовки, чокнувшись съ хозяиномъ.

— Ну, что? спрашивалъ тотъ про водку.

— Хороша, отвчалъ Днпровскій.

— Ну, этого мало сказать, что хороша. Восторгъ… Вы знаете, нашъ аптекарь не можетъ даже догадаться, изъ чего она составлена. Длалъ анализъ — никакого толка. Ранней весной я самъ отправляюсь въ лсъ и собираю почки для настоя, а какія почки — это мой секретъ. Скажу только, что тутъ шесть сортовъ почекъ. Исправникъ умолялъ меня открыть ему секретъ. ‘Нтъ, говорю, Нилъ Иванычъ, не просите, не могу. Тарелочку, говорю, для украшенія вашей столовой, извольте, подарю, а секретъ — ни-ни’… Вы знаете, вдь онъ разныя тарелки для стнъ столовой собираетъ, и ничмъ ему такъ не угодишь, какъ если подаришь такую фарфоровую или фаянсовую тарелку, какой у него нтъ. Сейчасъ онъ произведетъ ее въ тарелку Наполеона или Шекспира и будетъ съ ней носиться какъ курица съ яйцомъ.

— А исправникъ у васъ сегодня не будетъ? спросилъ Котомцевъ.

— Долженъ бы былъ быть, да вотъ не плоше вашихъ бабъ шаршавится. Вовкъ я не забуду это насчетъ вашихъ дамъ. Я живу попросту, больше по купечески, чмъ по писательски… Я купецъ, и горжусь этимъ. Вотъ у меня и закусочка весь вечеръ въ углу на купеческій маноръ. Радушіе у меня полное… Хотлъ я устроить маленькій домашній артистическій вечерь, чтобы вс попли, почитали, показали свои фокусы, однимъ словомъ, кто во что гораздъ,— и вдругъ дамы не пріхали. Послушайте… Нельзя ли, въ самомъ дл, хоть за одной Левиной-то послать, чтобы она намъ станцовала качучу?

— Да вы въ своемъ ум, Макаръ Денисычъ? вырвалось у Котомцева.

— А что? удивленно спросилъ Уховертовъ.— Я ее послзавтра въ ‘Листк’ похвалилъ бы.

— Неужели вы думаете, что она стала бы танцовать передъ вашими гостями качучу, ежели бы и пріхала?

— А что же? Отчего же? Здсь въ своемъ кругу. И отчего не потшить редактора?

— Да полноте… Что вы! Балетный танецъ… Въ костюм.. Нтъ, вы совсмъ не дло говорите.

— Ну, шаршавость, шаршавость… Я это вижу. А съ шаршавостью далеко не удешь.

Сусловъ бренчалъ на гитар и плъ какіе-то куплеты. Купецъ Курносовъ слушалъ его и хохоталъ. Наконецъ онъ подошелъ къ Котомцеву и спросилъ его:

— Умете такъ докладывать?

При этомъ онъ кивнулъ на Суслова.

— Нтъ, не учился, отвчалъ Котомцевъ.— Это не моя спеціальность.

— А насчетъ чего же вы специвалистъ?

— Я актеръ… Играю и читаю на сцен… Только на сцен…

— А въ веселой компаніи ничего подпустить не можете?

— Не могу.

— И они не могутъ? кивнулъ Курносовъ на Днпровскаго и Иволгина.

— Не можемъ, отвчали т въ одинъ голосъ.

— Жаль. Ну, все равно. Выпить-то все-таки можете?

— Это можемъ.

— Ну, такъ выпьемте за компанію.

Актеры выпили съ Курносовымъ. Онъ кивалъ на нихъ и говорилъ:

— Не зашли въ лавку-то. Ни разу не зашли… А вдь, поди, десять разъ мимо пробгали. Я на юру торгую. Вонъ Егорка какъ пріхалъ — сейчасъ прибжалъ, этотъ ласковый, кивнулъ онъ на Суслова и прибавилъ: — Заходите. Я вдь вашъ покупатель. Завтра у васъ въ театр буду.

— Спасибо. Зайдемъ какъ-нибудь, поблагодарилъ Днпровскій.

Въ прихожей раздался звонокъ. Молодой Уховертовъ тотчасъ же выбжалъ изъ кабинета узнать, кто это звонился, вернулся и заговорилъ:

— Джузеппе Барбароса пріхалъ… Фокусникъ пріхалъ. Съ цлой корзиной своихъ аппаратовъ пріхалъ, снасибо ему.

Черезъ минуту показался черномазенькій жидочекъ во фрак и раскланивался. Сзади его шелъ Уховертовъ-отецъ и возглашалъ:

— Знаменитый престидигитаторъ и магъ Джузеппе Барбароса, а попросту Осинъ Моисичъ. Какъ фамилія-то настоящая, я все забываю?

— Зачмъ вамъ моя фамилія? съ еврейскими ухватками отвчалъ фокусникъ, хихикая.— Я Джузеппе Барбароса и ничего больше.

— Бердичевскому первой гильдіи!.. привтствовалъ его Курносовъ, протягивая ему руку.

— Зачмъ первой гильдіи? Я свободнова артистъ, художникъ — и ничего больше.

Увидя актеровъ, онъ подошелъ къ нимъ и поздоровался. Они вчера еще познакомились съ нимъ въ клуб во время магическо-акробатическаго представленія.

— Ну, какъ у васъ сборъ на завтра? спросилъ фокусникъ у актеровъ.

— Ничего. Берутъ билеты по немногу.

— А мы вчера взяли очень хорошо. Почти вся зала была полна.

Къ фокуснику подскочилъ старикъ Уховертовъ.

— Осипъ Моисичъ, выпей да и начинай. Столъ для тебя поставленъ въ гостиной, говорилъ онъ.— Публика ждетъ съ нетерпніемъ. Ты будешь номеромъ первымъ, за тобой прочтутъ что-нибудь господа артисты, за ними Сусловъ съ гитарой, а ужъ Карлуша закончитъ. Онъ сегодня хочетъ показать что-то особенное со стуломъ, поставленнымъ на стаканахъ, и съ поясами.

При фраз ‘за тобой прочтутъ что-нибудь артисты’, актеры переглянулись между собой и насмшливо улыбнулись.

— Ося! Ты выпилъ? продолжалъ хозяинъ, спрашивая фокусника.

— Нтъ еще. Сейчасъ выпью.

— Ну, такъ выпьемте вс вкуп. Карлуша! Левъ, идите сюда къ столу! кричалъ Уховертовь акробата и сына.

— И мы, и мы съ вами! заговорили Сусловъ и купецъ Курносовъ, подходя къ закуск.

Хозяинъ началъ наливать рюмки. Котомцевъ, Днпровскій и Иволгинъ отказались пить. Они отошли, въ сторону, пожимая плечами, и шептались.

— Это чортъ знаетъ какое нахальство! Онъ насъ хочетъ заставить цлое представленіе длать вмст съ фокусникомъ и акробатомъ. И замтьте, даже не просилъ еще насъ читать, а ужъ распоряжается нами, заговорилъ Котомцевъ.

— Свинья! выругался Иволгинъ.— Я ни за что не буду читать. Строчки не прочту.

— Да кто же будетъ-то? Никто не будетъ. И я не стану.

У закуски слышался возгласъ Курносова:

— Бердичевскій первой гильдіи!.. Можешь ты эту селедку превратить въ перчатку?

Сусловъ напвалъ:

‘Настоечка двойная,

‘Настоечка тройная,

‘Сквозь уголь пропускная —

‘Удивительная!’

Актеры слышали, какъ старикъ Уховертовъ громко говорилъ про нихъ фокуснику:

— Пришли и ходятъ, какъ аршинъ проглотивши. И чего они важность на себя напускаютъ! Кажется, у редактора-то мстной прессы это вовсе ужъ некстати.

Черезъ четверть часа фокусникъ показывалъ въ гостиной фокусы. Ему неистово апплодировали за каждый его фокусъ. Актеры стояли въ дверяхъ и смотрли. Но вотъ фокусникъ проговорилъ: ‘длаю перерывъ сеанса’, и отошелъ отъ стола. Новый взрывъ апплодисментовъ.

Къ Котомцеву подскочилъ старикъ Уховертовъ и, кланяясь, произнесъ:

— А теперь я васъ попрошу что-нибудь прочесть, добрйшій Анатолій Евграфовичъ.

— Съ удовольствіемъ бы прочелъ, но не могу. У меня горло болитъ.

— То-есть какъ это? удивленно выпучилъ на него глаза Уховертовъ.

— Боленъ. Не въ состояніи.

— Боленъ? Ну, теперь я понимаю! протянулъ Уховертовъ.— А вы, господа артисты? спросилъ онъ Днпровскаго и Иволгина.

— Простите, но и мы не въ расположеніи. Въ другой разъ когда-нибудь съ удовольствіемъ, отвчали они въ одинъ голосъ.

— И вы тоже? Понимаю, понимаю…

— Почтеннйшій Макаръ Денисычъ, вдь у васъ и такъ ужъ сегодня много развлеченій: фокусникъ, Сусловъ, акробатъ, пробовалъ уговаривать хозяина Котомцевъ.

— Понимаю, понимаю… твердилъ тотъ.— И это называется: вы намъ, а мы вамъ! хороню. Такъ и будемъ знать.

Старикъ Уховертовъ отошелъ отъ нихъ нахмуренный и крикнулъ:

— Сусловъ! Распотшь ‘Тройкой’! Начинай!

Сусловъ настроилъ гитару и заплъ.

— Надо уходить. Здсь намъ больше нечего длать… сказалъ Котомцевъ.

Котомцевъ, Днпровскій и Иволгинъ незамтнымъ манеромъ стали по одному пробираться въ прихожую и, отыскавъ свои пальто, уходили.

Когда они сходили съ лстницы, имъ попался Безъимянцевъ. Онъ еще только шелъ къ Уховертову.

— Вернись. Не стоитъ ходить.

— Отчего? Что такое?

Они разсказали ему.

— Ай-да провинціальный меценатъ! покачалъ онъ головой.

Вс отправились къ себ въ гостинницу.

XII.

Утромъ, въ день спектакля была продана едва только половина мстъ въ зал. Актеры и актрисы были не веселы.

— Неужели ужъ въ первый-то спектакль не будетъ полнаго сбора? спрашивали они другъ друга.

— Богъ всть… отвчалъ Котомцевъ и пожималъ плечами.— А расходы, долженъ вамъ сказать, у насъ по спектаклю порядочные, нужды нтъ, что имется готовая сцена, мебель при сцен, обмеблированная зала и освщеніе. Здсь вечеровый расходъ будетъ куда больше вечероваго расхода въ Гусятников. За помщеніе, за афиши, за публикаціи, за билеты, въ общество драматическихъ писателей за пьесы, парикмахеръ — и наконецъ оркестръ, перечислялъ онъ.

— Вотъ ужъ оркестръ-то ты совершенно напрасно пригласилъ, сказала жена.— Можно бы было и съ таперомъ обойтись, какъ въ Гусятников.

— Да вдь думаю, чтобы какъ-нибудь получше себя зарекомендовать передъ публикой. Таперь просилъ съ меня десять рублей отъ спектакля, считая тутъ и одну репетицію, а семь человкъ евреевъ-музыкантовъ взяли восемнадцать рублей. Только на восемь рублей лишняго, а ужъ эффектъ совсмъ другой. Вотъ расходъ на объявленіе въ ‘Листк’, за которое съ насъ содралъ Уховертовъ, совсмъ лишній. Афиши имются, расклеены по всему городу — ну, и довольно.

Во время репетиціи актеры то и дло бгали въ буфетъ, гд продавались билеты, справляться у буфетчика насчетъ сбора, и, вернувшись, выкрикивали на всю залу что-нибудь въ род слдующаго:

— Докторъ изъ больницы присылалъ сейчасъ за двумя билетами по полтора рубля!

На репетиціи постороннихъ сначала никого не было, но къ концу прибжалъ Лукачевъ. Здороваясь съ актерами, онъ качалъ головой и говорилъ:

— Крпко вы вчера нашего старика обидли, что не пріхали къ нему на вечеръ въ полномъ состав. Да это бы еще ничего, что не вс пріхали, а изъ пріхавшихъ-то никто не прочиталъ у него ни полъ-строчки.

— Нельзя же, батенька, артистовъ равнять съ фокусниками и акробатами и ставить ихъ на одну доску, отвчалъ Котомцевъ.

— Знаю, знаю, но что жъ вы подлаете, коли человкъ глупъ!

— А сильно сердится? спросили дамы.

— Рветъ и мечетъ. Онъ ужъ вамъ свинью подпустилъ въ завтрашнемъ номер.

— Какую?

— Мы слышали, говоритъ, что составъ прекрасной труппы гимнастовъ и жонглеровъ на-дняхъ увеличится новымъ сюжетомъ. Ожидаютъ клоуна съ дрессированными пуделемъ и обезьяной, выдлывающими удивительныя штуки’. А между тмъ, акробаты никакого и клоуна-то не ожидаютъ, какъ мн извстно. Просто изъ своей головы сочинилъ.

— Какая же тутъ свинья?

— Какъ: какая! Помилуйте. Паша публика сре сраго. Будутъ ждать клоуна съ обезьяной и пуделемъ, а къ вамъ на спектакль не пойдутъ.

— Да полноте!

— Увряю васъ. Нтъ, онъ мстительный. Жалко, что меня не было вчера у него на вечер, а то я посовтовалъ бы вамъ прочесть что-нибудь, обратился Лукачевъ къ Котомцеву.— Чортъ съ нимъ. Бросили бы кость собак.

— А отчего вы, въ самомъ дл, вчера у него не были? спросилъ Котомцевъ.

— Не удостоилъ приглашеніемъ.

— Да вдь журъ-фиксъ у него, стало-быть въ назначенный день и безъ приглашенія…

— Для другихъ журъ-фиксъ, а не для меня. Онъ у насъ съ сотрудниками очень гордъ и любитъ, чтобы они являлись только по приглашенію. Ну, какъ у васъ сборъ?

— Да нельзя сказать, чтобы важенъ былъ.

— Немножко помшало то обстоятельство, что сегодня канунъ Екатеринина дня. Именинницы…

— Здравствуйте. Да вдь это канунъ, а не Екатерининъ день!

— Ничего не значитъ. У насъ привыкли и наканун своихъ именинъ дома сидть. И гости тоже самое… ‘Завтра, молъ, буду на именинахъ, такъ зачмъ я сегодня въ театръ пойду?’ Два дня подърядъ у насъ не любятъ дома не быть, разсказывалъ Лупачевъ — Наконецъ, и сегодня есть именинники… Сегодня Александра…

Гулина развела руками.

— Боже мой! Да есть ли ужъ, въ самомъ дл, удачные дни для спектаклей! воскликнула она.

— Воскресенье и праздники — вотъ удачные дни.

Изъ буфета шелъ Сусловъ. Онъ прожевывалъ бутербродъ и кричалъ:

— Два билета по рублю сейчасъ продала!

— Кто взялъ? спрашивалъ Лукачевъ.

— Какая-то физіономія изъ купеческаго быта. Взялъ и спрашивалъ: будутъ ли пніе и пляски.

Начали репетицію водевиля. За выходами въ комедіи ‘Роковой шагъ’ слдилъ Сусловъ, незанятый въ комедіи, теперь же его обязанности принялъ на себя Котомцевъ, не играющій въ водевил. Около Котомцева былъ Лукачевъ и говорилъ:

— Съ удовольствіемъ бы помогъ чмъ-нибудь вамъ сегодня вечеромъ на сцен, но идолъ-то нашъ запретилъ. ‘Ты, говоритъ, не вздумай у нихъ участвовать — не хочу я этого’.

— Ахъ, вотъ какъ разсердился! сказалъ Котомцевъ.— Но спасибо, сегодня мы и одни справимся. Разв что потомъ…

— И потомъ боюсь, если вы съ нимъ не помиритесь. Зато ужъ отъ Суслова онъ просто въ восторг! Такую онъ ему въ завтрашнемъ номер рекламу накаталъ, что просто на удивленіе!

— Еще бы. Человкъ цлый вечеръ потшалъ его и всхъ гостей.

— Въ присядку, говорятъ, потомъ плясалъ.

— Свинья!

— Часу въ пятомъ утра, говорятъ, онъ ухалъ съ Курносовымъ отъ нашего-то и ужъ были елееле… Курносовъ, говорятъ, пьяный ворвался къ булочнику Феклистову на дворъ и опрокинулъ вс доски съ тстомъ въ снгъ.

— Зачмъ?

— Да просто изъ безобразія. Булочники у насъ, передъ посадкой булокъ въ печи, выставляютъ ихъ для чего-то на морозъ — вотъ онъ ворвался и давай безобразничать. И Сусловъ былъ съ нимъ вмст.

— Безобразники!

— Курносовъ-то сегодня, разумется, заплатитъ булочнику убытки, но я боюсь, какъ бы онъ не распился, да не пріхалъ сегодня пьяный къ вамъ въ спектакль. А прідетъ пьяный — наврное наскандальничаетъ.

— Ну?! А вы тоже пресса… Вотъ бы и печатали, и обличали безобразниковъ.

— Какъ же про него можно печатать, ежели онъ пріятель нашего редактора! Да и со всми въ город онъ пріятель. Съ нимъ и исправникъ ничего подлать не можетъ. Разв только совстить начнетъ. А тотъ стоитъ да улыбается: ‘полно, говоритъ, брось… вдь всмъ заплачено’. Вы знаете, что онъ у насъ разъ сдлалъ? Былъ въ клуб вечеръ. Прізжалъ нмецъ и показывалъ туманныя картины. Въ посту дло было. Распутица на улиц. Къ разъзду публики около театра собрались вс извозчики. А Курносовъ пьяный вышелъ заране изъ клуба, да и подрядилъ всхъ извозчиковъ на всю ночь. Подрядилъ, да и увелъ ихъ къ трактиру Ланецкаго. Публика выходитъ изъ клуба — ни одного извозчика. Ну, и пришлось всмъ шагать домой по грязи. А у насъ весной грязь-то бываетъ какая! Да про его похожденія написать, такъ цлая книжка бы вышла, разсказывалъ Лукачевъ и спросилъ Котомцева:— Сусловъ-то вашъ живетъ у него, что ли?

— Живетъ. Совсмъ переселился. Говорятъ, что Курносовъ ему отдлалъ дв комнаты въ мезонин, отвчалъ Котомцевъ.

Изъ буфета пришла Котомцева и шепнула мужу:

— Дешевыя мста по полтиннику и по семидесяти пяти копекъ вс разобраны. Пожалуй, и полный сборъ будетъ.

XIII.

Спектакль, однако, не увнчался полнымъ сборомъ. Недовыручено было рублей шестьдесятъ. На рукахъ остались дорогія мста первыхъ рядовъ. Да и вообще на спектакль какъ-то вяло собирались. Евреи музыканты въ оркестр грянули передъ поднятіемъ занавса увертюру изъ ‘Фенелы’ при на половину пустомъ зал, хотя спектакль и начался вмсто назначенныхъ семи съ половиной часовъ ровно въ восемь. Публика наполнила залу только въ конц перваго акта. Актеры, впрочемъ, были довольны и этимъ сборомъ.

— Дай Богъ, чтобы хоть такъ-то дальше продолжалось, говорили нкоторые.

— Еще бы! Но такъ дальше продолжаться не можетъ. Второй спектакль въ провинціи всегда бываетъ на половину хуже перваго по сбору, отвчалъ Котомцевъ.— Это ужъ какой-то неотразимый законъ.

Котомцева и Котомцеву при выход на сцену приняли очень слабо, хотя сидвшій въ первомъ ряду стульевъ исправникъ и подалъ примръ, первый заапплодировавъ. Посл перваго акта актеровъ вызвали, но апплодисменты были тоже не сильные, а со стороны Уховертова послышалось даже легкое шиканье.

Въ антракт исправникъ, вс старшины клуба и интеллигентный купецъ Кубышкинъ, какъ онъ себя называлъ, пришли на сцену, но Уховертовъ на сцену не явился. Старшины [и исправникъ знакомились съ дамами. Исправникъ говорилъ:

— Ну, что жъ, на сборъ и сочувствіе публики вы не можете сегодня пожаловаться. Почти весь городъ у васъ въ зал.

— Больше бы было публики, если бы не канунъ Катеринина дня, перебилъ Кубышкинъ.— Свояченица моя Екатерина Николаевна не пріхала съ мужемъ. У нихъ сегодня дома всенощную вечеромъ служатъ. Нашего мирового судьи Подкузьмина нтъ, потому что и у него жена Екатерина, а нтъ мадамъ Подкузьминой, нтъ прокурора Благонскаго. Съ желзной дороги многихъ нтъ, пересчитывалъ Кубышкинъ.

— На желзной дорог ревизіонную коммиссію ждутъ — вотъ отчего не пріхали, сказалъ исправникъ,— Да желзная дорога васъ поддержитъ въ слдующіе спектакли. Тамъ все большіе театралы.

— Ахъ, кабы вашими устами да медъ пить! вздохнулъ Котомцевъ.

— Не давайте только туманныхъ и мрачныхъ пьесъ. Вотъ сегодня, напримръ… Конечно, для перваго спектакля оно ничего, но вдь канитель…

— Да неужели, многоуважаемый Билъ Ивановичъ, вамъ ‘Роковой шагъ’ не нравится?

— Ничего. Но канитель… ршилъ исправникъ и отправился курить въ мужскую уборную.

Тамъ сидлъ уже купецъ Курносовъ и поилъ Суслова и Безъимянцева мадерой. На тарелк лежали мандарины. Нилъ Иванычъ тотчасъ же покосился на тарелку, снялъ съ нея мандарины, осмотрлъ ее со всхъ сторонъ и спросилъ:

— Чья эта тарелка?

— Изъ буфета, отвчалъ Курносовъ.— А что, понравилась?

— Отличная тарелка, и въ моей коллекціи такой нтъ.

— Царя Гороха эта тарелка, Нилъ Иванычъ, что ли?

— Ты не остри. Я этого не люблю. А вотъ лучше скажи буфетчику, что я ее беру съ собой, а ему завтра хорошую фарфоровую гладкую пришлю. Уберите ее до конца спектакля пожалуйста.

Нилъ Иванычъ подалъ тарелку Котомцеву.

Главная пьеса не понравилась публик. Это чувствовалось по вялымъ апплодисментамъ, которые въ слдующихъ актахъ были еще жиже. Котомцева сердилась на суфлера Подсдова и говорила:

— Это невозможно… Онъ всю пьесу зарзалъ. Пялитъ влюбленные глаза на Дашу, а подавать реплики — не подаетъ.

Новоиспеченный суфлеръ Миша Подсдовъ стоялъ, какъ къ смерти приговоренный, и бормоталъ:

— Татьяна Ивановна… Я бы и радъ былъ душой, но вдь сами, знаете, въ первый разъ…

Водевиль ‘Что имемъ, не хранимъ’ прошелъ при цломъ ряд рукоплесканій, хотя главную женскую роль Матрены Марковны Гулина и плохо играла. Выручали только остальные артисты. Благодаря Уховертову и Курносову, Суслова при появленіи его на сцен встртили громомъ апплодисментовъ, Уховертовъ-отецъ и Уховертовъ-сынъ, въ пику другимъ актерамъ, подскочили къ самой рамп, неистово били въ ладоши и кричали ‘браво, Сусловъ’. Курносовъ, изрядно уже наглотавшійся мадеры, закричалъ даже ‘ура’. Эти трое пріятелей Суслова рукоплескали ему за каждое смшное слово, за каждый, такъ называемый, сценическій ‘крендель’, а Сусловъ, играя, такъ и кренделилъ на каждомъ шагу. По окончаніи водевиля опять безконечные вызовы. Уховертовы кричали Суслова даже тогда, когда уже и вся публика разошлась изъ залы.

Въ уборную Сусловъ вошелъ весь сіяющій и торжественно сбросилъ съ себя парикъ. Переодвавшійся тамъ Днпровскій сказалъ ему:

— Великъ ты, Егорка! Совсмъ великъ! Умешь себ успхъ подстраивать.

— А что жъ? Я не щетинюсь ни передъ кмъ. Я ласковый, а ласковое телятко всегда дв матки сосетъ.

— Да, ужъ теперь пословиду нужно такъ говорить: не родись уменъ, не родись пригожъ, а родись ласковъ… согласился Днпровскій.

Прибжавшій въ уборную Курносовъ заключилъ Суслова въ свои объятія и восклицалъ:

— А ужъ и распотшилъ же ты всхъ до слезъ! Иди скорй въ буфетъ! Иди! Самъ исправникъ желаетъ съ тобой выпить.

— Сейчасъ, сейчасъ… Дай только переодться и съ рыла гримировку смазать, отвчалъ Сусловъ.

Вошелъ въ уборную и Уховертовъ-сынъ, остановился передъ Сусловымъ и, беззвучно апплодируя, произнесъ:

— Браво, браво! Браво, Сусловъ! Талантъ, большой талантъ! Всхъ исполнителей похерилъ своей игрой. На московскую сцену тебя. Тамъ такого комика даже нтъ!

И онъ, выпяливъ впередъ брюхо, протянулъ Суслову руку и покровительственно -похлопалъ его по плечу.

— А теперь къ вамъ-съ… обратился онъ къ Котомцеву, разсчитывавшемуся съ парикмахеромъ и какими-то рабочими.— По условію, наша фирма должна тотчасъ лю посл спектакля получить съ васъ за напечатаніе афишъ, билетовъ и объявленія въ газет. Вотъ счетъ-съ… Тутъ еще прибавлено и за билетъ на полученіе ‘Листка’!..

— Сдлайте одолженіе… отвчалъ Котомцевъ.— Сейчасъ можете получить. Только пойдемте со мной въ буфетъ, потому что я еще не принималъ кассы отъ буфетчика. Тамъ и получите.

Вс отправились въ буфетъ. Тамъ около стойки стояла цлая толпа съ Уховертовымъ-отцомъ.

— Сусловъ! Сусловъ идетъ. Браво, браво, Сусловъ! послышались возгласы и опять раздались апплодисменты.

— Прекрасно, прекрасно сыграли, заговорилъ исправникъ, подходя къ Суслову и подавая ему руку.

— И Днпровскій, господа, хорошъ. Очень хорошъ. Ловко онъ этого самаго капитана докладывалъ вмст съ Сусловымъ въ послдней пьес. Вотъ онъ, Днпровскій… говорилъ кто-то, подводя къ толп Днпровскаго, участвовавшаго въ роли капитана ГГЬтухова въ водевил.

— Да, да… господинъ капитанъ! Выпить съ нами! раздался чей-то возгласъ.

А на Котомцева, появившагося въ буфет, никто и вниманія не обращалъ. Уховертовъ-отецъ сухо поздоровался съ нимъ за руку и сказалъ:

— Нельзя ли, пожалуйста, съ сыномъ моимъ разсчитаться.

— Да, да… Сейчасъ…

Котомцевъ началъ принимать отъ буфетчика кассу. Уховертовъ-сынъ не отходилъ отъ него и ждалъ расчета. Съ другой стороны Котомцева стоялъ Иволгинъ и шепталъ ему:

— Бога ради, дайте мн въ счетъ десять рублей… Мой дядя, портной, сшилъ мн новую парочку и требуетъ непремнно хоть сколько-нибудь въ уплату. Можно пятнадцать? Дайте пятнадцать. У меня и у самого ни копйки…

— Потомъ, потомъ, голубчикъ… Завтра… Прежде надо расходы свести, отвчалъ Котомцевъ.

— Какъ завтра, ежели дядя здсь въ буфет дожидается! Онъ нарочно пришелъ.

— Вотъ восемь рублей. Больше не могу сегодня..

— Эхъ! крякнулъ недовольнымъ тономъ Иволгинъ, но восемь рублей взялъ.

Клубный лакей, между тмъ, вывшивалъ на стн въ буфет афишу на второй спектакль. Афиша гласила, что пойдутъ: сцена изъ ‘Гамлета’ и пьесы ‘Счастливый День’ и ‘Домовой шалитъ’.

XIV.

На другой день посл спектакля Котомцева съ сестрой и мужъ и жена Безъимянцевы ходили съ визитомъ къ Уховертовымъ, но ни редактора, ни сына не застали дома. Ихъ приняла жена Уховертова Аграфена Степановна. Извиняясь, что одта по домашнему, она вышла къ нимъ, кутаясь въ большой ковровый платокъ, усадила дамъ, по купеческой провинціальной манер, на диванъ въ гостиной, передъ которымъ стоялъ столъ, покрытый бархатной салфеткой и на немъ большая лампа, сама она помстилась рядомъ въ кресл и говорила:

— Что это вы къ намъ въ понедльникъ на журъ-фиксъ-то не пожаловали? Не хорошо, не хорошо такъ спесивиться. Мужъ очень на васъ сердился, да и по сейчасъ сердится.

— Мн нездоровилось, у другихъ костюмы были не въ порядк, но вотъ ужъ сегодня мы исправляемъ нашу оплошность. Передайте вашему супругу, что очень жалемъ, что не застали его, отвчала Котомцева.

— Что сегодня! Сегодня-то ужъ могли бы и не прізжать. Мы не за визитами гонимся, а вотъ чтобы намъ на журъ-фикс кто что-нибудь прочиталъ, кто сплъ. У насъ вс такъ длаютъ. Ужъ на что чванная прізжала тутъ пвица одна, изъ княгинь она… Какъ ее?.. Ну, да все равно. А и она пла. А въ воскресенье у насъ и два акробата были, и фокусникъ — и вс представляли. Фокусникъ-то и акробаты ужъ второй разъ представляютъ.

— Извинитесь передъ вашимъ супругомъ за насъ и скажите ему, что въ будущемъ мы исправимъ нашу ошибку, сказала Безъимянцева.

Посидвъ минутъ съ десять, гости поднялись и стали прощаться.

— Наливочки по рюмочк? Мы наливками славимся. У насъ больше десяти сортовъ… предложила Уховертова, но гости отказались.

Визитъ актрисъ, однако, не помогъ къ скрпленію дружественныхъ узъ между труппой и редакторомъ и Листка’, какъ разсчитывалъ Котомцевъ, посылая къ Уховертовымъ своихъ дамъ. Черезъ день посл спектакля въ ‘Листк’ появилась очень несочувственная рецензія о первомъ спектакл. Расхваливали только одного Суслова, Про него говорилось, что онъ оживилъ весь спектакль своей игрой, что онъ головой выше всей труппы, и что ему настоящее мсто не въ глухой провинціи, а на одной изъ столичныхъ сценъ. Про исполненіе комедіи ‘Роковой шагъ’ говорилось:

‘Исполнителей пьесы приняли очень сдержанно, если не сказать — сухо. Премьерша труппы г-лса Котомцева читала свою роль не дурно, но и только… Въ горячихъ мстахъ роли оставалось желать боле лучшей исполнительницы. Г-нъ Котомцевъ не испортилъ своей роли, но и у него было много шероховатостей. Объ остальныхъ артистахъ, игравшихъ въ пьес, подождемъ давать свои заключенія до слдующаго спектакля. Того, что называется ансамблемъ, въ пьес не было, и до водевиля ‘Что имемъ, не хранимъ’ публик пришлось проскучать’.

Номеръ ‘Листка’ съ рецензіей принесъ Лукачевъ актерамъ еще раньше разсыльнаго, подающаго газету. Онъ явился въ гостинницу рано утромъ, когда актеры только еще встали и пили чай. Онъ былъ сильно встревоженъ и даже блденъ.

— Вотъ что вы надлали! Вотъ какую рецензію нашъ самъ написалъ! воскликнулъ онъ, подавая газету, и тутъ же прибавилъ:— Только вы Бога ради не подумайте, что это я! Онъ, онъ, у меня бы и рука не повернулась такъ написать.

Котомцевъ взялъ газету, прочелъ вслухъ рецензію и сказалъ:

— Мерзавецъ!

Подобные же эпитеты редактору ‘Листка’ послышались и изъ устъ другихъ артистовъ, собравшихся во имя дешевизны для чаепитія за общимъ самоваромъ. При чтеніи только Суслова да Иволгина не было, которые жили не въ гостинниц, а въ мезонин у купца Курносова.

— Совершенно ненужное объявленіе о спектакл человку дали и оплатили, девять билетовъ на мста вручили — и вдругъ онъ такую рецензію пишетъ! плакался Котомцевъ.

— Не посылать ему за это даровыхъ билетовъ на второй спектакль! Не посылать! воскликнулъ Днпровскій въ волненіи, вскакивая съ мста и шагая по комнат.

— Голубчики! Не ссорьтесь съ нимъ! Хуже будетъ… упрашивалъ актеровъ Лукачевъ.

— Да посланы билеты, посланы. Вчера еще послалъ, отвчалъ Котомцевъ.

— Жаль. Пусть бы покупалъ на свой счетъ билеты, пробормоталъ Днпровскій.

— Нтъ, это не жаль, а очень хорошо. Можетъ быть, онъ какъ-нибудь на слдующіе-то спектакли и угомонится, произнесъ Лукачевъ.

— Разумется, что я послалъ не девять билетовъ, какъ онъ у меня вымаклачилъ на первый спектакль, а только всего три, по числу членовъ его семьи.

— И этого не слдовало такому скоту посылать, поршилъ Безъимянцевъ.

— Ну, чортъ съ нимъ! махнулъ рукой Котомцевъ.— А вотъ объявленій о спектакляхъ я ужъ у него не буду ставить въ ‘Листк’. Со второго спектакля прекращаю. Во-первыхъ, лишній расходъ, а во-вторыхъ, нисколько они и не помогаютъ. Вдь афиши расклеиваются по всему городу, такъ зачмъ тутъ объявленія!

— Да ужъ объявленіе о второмъ спектакл въ ‘Листк’ есть! воскликнулъ Лукачевъ, подавая газету.— Потъ оно.

— Кто же это просилъ его ставить? удивились актеры.

— Самъ, должно быть, поставилъ. На основаніи перваго спектакля поставилъ, отвчалъ Лукачевъ.— На первый спектакль вы ему заказали объявленіе — вотъ онъ и на второй…

— Да я не заказывалъ ему на второй… Помилуйте, зря за объявленія платить при нашихъ несчастныхъ сборахъ! На второй-то спектакль вонъ совсмъ еще не берутъ билетовъ, а ужъ спектакль завтра. А такая рецензія и вконецъ расхолодитъ публику. Ничего я ему не заплачу за это объявленіе. Я не заказывалъ.

— И не слдуетъ платить, подтвердили актеры.

— Ахъ, господа, не ссорьтесь съ нимъ! Хуже будетъ, качалъ головой Лукачевъ.

— А хуже будетъ, такъ я прямо поду къ исправнику и буду просить его защиты! кричалъ Котомцевъ.

— Да въ чемъ-съ, въ чемъ-съ вы будете просить защиты? спрашивалъ Лукачевъ.— Вдь онъ не обругалъ васъ, а только не похвалилъ.

— Нтъ, я про то, что ежели, какъ вы говорите, хуже будетъ. Помилуйте, ужъ и тутъ проглядываетъ полное недоброжелательство. А ежели ругаться будетъ — ей-ей, поду къ исправнику и разскажу ему всю подкладку.

— Нтъ, ужъ вы какъ-нибудь поласкове… Погодите… Вдь вотъ Суслова же онъ хвалитъ и даже до небесъ превозноситъ…

— Такъ вдь въ этомъ-то вся подкладка и заключается. Тотъ у него гаерничалъ цлый вечеръ, чередовался съ фокусникомъ и акробатами, а мы въ этой компаніи гаерничать не захотли.

Негодуя на рецензію, вс актеры отправились въ клубъ на репетицію.

Первымъ дломъ, разумется, актеры подошли къ буфету и стали спрашивать у буфетчика, какъ продаются билеты.

— Плохо, совсмъ плохо. На восемь рублей съ полтиной всего продано, отвчалъ тотъ.

— Не можетъ быть. Вдь ужъ вчера вечеромъ было продано на шесть рублей, сказалъ Котомцевъ.

— А сегодня только на два съ полтиной прибавилось. Извольте проврить.

— Да мы вримъ, вримъ… проговорилъ Днпровскій.— Вотъ такъ штука…

Онъ сдлалъ гримасу и досадливо почесалъ затылокъ.

— Да вы чего безпокоитесь-то? Сегодня еще день, завтра день. Два дня еще продавать будемъ, утшалъ актеровъ буфетчикъ и тутъ же прибавилъ: — Конечно, ужъ теперь полныхъ сборовъ ожидать нельзя.

— Отчего?

— Четыре представленія въ недлю. Два вашихъ и два акробатовъ и фокусника. У насъ въ нашемъ город и публики-то столько не наберется. Да вотъ на сегодняшній вечеръ у акробатовъ… Всего только на тридцать четыре рубля я продалъ для нихъ, а ихъ у насъ здсь любятъ. Смотрите-ка, какъ за акробаткой-то мамзель Розой ухаживаютъ посл спектакля!

— Акробаты! Что вы мн говорите про акробатовъ! Акробаты — или драматическіе артисты! закричалъ, вспыливъ, Котомцевъ.

— А какъ же-съ… Конечно же, ихъ больше любятъ. Мамзель Розу и угощаютъ, и конфеты ей на сцену носятъ. Я пять-шесть бутылокъ настоящаго шампанскаго въ вечеръ продаю, когда она здсь представляетъ, а у васъ и въ первый спектакль я всего только одну бутылку настоящаго шампанскаго продалъ, спокойно отвчалъ буфетчикъ.

XV.

Въ четвергъ въ клуб былъ увеселительный вечеръ фокусника и акробатовъ и представленіе шло при на половину пустомъ зал, въ пятницу драматическая труппа давала второй спектакль, и сборъ за мста не превысилъ и ста рублей. Какъ буфетчикъ предсказывалъ, такъ и вышло: актеры помшали акробатамъ и фокуснику, а фокусникъ и акробаты актерамъ. Публика раздвоилась. Ба спектакл было, впрочемъ, больше публики, а къ концу спектакля зала и почти совсмъ наполнилась, но это были все даровые зрители, члены клуба, занявшіе мста, не платя за нихъ. Контроль у входа въ залъ въ начал спектакля производился самими актерами: стоялъ сначала у дверей и наблюдалъ за прислугой, пропускавшей въ залу по билетамъ публику, Сусловъ. Когда же онъ ушелъ въ уборную одваться для своей роли, клубная прислуга уже не могла остановить безбилетныхъ зрителей изъ числа членовъ клуба. Они ея не слушались и занимали мста.

Котомцевъ для начала спектакля прочелъ монологъ изъ ‘Гамлета’, но безъ успха, и занавсъ опустили при нсколькихъ хлопкахъ. Семейство редактора Уховертова и онъ самъ къ началу спектакля не явились. Лукачевъ, сидвшій въ первомъ ряду стульевъ, пробовалъ вызвать Котомцева, но Лупачева не поддержали.

Котомцевъ переодвался въ уборной и говорилъ Иволгину:

— Видите, какъ здсь принимаютъ за монологи изъ классическаго репертуара, а вы еще просите дать вамъ прочесть монологъ изъ ‘Уріеля Акосты’.

— Ну, изъ ‘Уріеля-то Акосты’ я такъ прочелъ бы, что весь залъ дрогнулъ! похвастался Иволгинъ.

— Ничего бы не дрогнуло, кром тебя самого, возразилъ ему Днпровскій.— Здсь райка нтъ, а гд райка нтъ, тамъ всегда апплодисменты жидки. Въ клубахъ вообще играть трудно, ежели кто разсчитываетъ на вызовы.

— Ничего не трудно, а просто здсь невжественная публика и ей гаерство надо, а не осмысленную игру и хорошее чтеніе, отвчалъ Котомцевъ.— Акробатовъ и фокусника предпочитаютъ актерамъ.

— Однако и у акробатовъ сборъ былъ плохъ, еще плоше нашего. Но какъ принимали и провожали акробатку мамзель Розу! Дай Богъ, чтобъ жен моей досталась десятая доля тхъ апплодисментовъ сегодня.

— Вели твоей жен одться въ трико — и твою жену такъ же примутъ! крикнулъ Сусловъ.

— Дуракъ!

— За что же дуракъ-то? За то, что комплиментъ твоей жен сказалъ? обидчиво проговорилъ Сусловъ.— Успокойся, братъ, не примутъ такъ, какъ мамзель Розу, хоть и одлась бы твоя жена въ трико. Тлеса не т.

— Трижды дуракъ… еще разъ подтвердилъ Котомцевъ.— Шутъ… Гаеръ…

— Ну, хорошо… Ну, шутъ, ну, гаеръ, а посмотри, какъ буду хлопки срывать, когда выйду на сцену. Нужды нтъ, что я не акробатъ, нужды нтъ, что здсь райка нтъ, похвастался Сусловъ.

— Да что, господа, тутъ говорить объ апплодисментахъ! перебилъ Днпровскій.— Не апплодисменты намъ нужны, а буаръ и манже. Котомцевъ! Много ли намъ сегодня отъ спектакля очистится?

— Да и сорока рублей не очистится.

— А на девять паевъ длить? Швахъ… И это во второй-то спектакль! Что же будетъ въ послдующіе спектакли? Храни Богъ, ежели здсь повторится наше гусятниновское сиднье.

— Да и наврное повторится, ежели акробаты не удутъ отсюда и не оставятъ намъ воскресенья подъ спектакли.

— Поставимъ, господа, ‘Уріель Акоста’ и, увряю васъ, будетъ полный сборъ, сказалъ Иволгинъ.

— Дался ему этотъ ‘Уріель Акоста’! Въ гарнизонныхъ мундирахъ мы ‘Уріеля Акоста’ будемъ играть, что ли! раздраженно проговорилъ Котомцевъ и сталъ приглашать всхъ на сцену, чтобы начать пьесу ‘Счастливый День’.

Пьеса ‘Счастливый День’ понравилась публик. Всмъ апплодировали, всхъ вызывали, но наибольшій успхъ опять имлъ Сусловъ. Уховертовы отецъ и сынъ апплодировали ему чуть не за каждую фразу, оборачивались къ публик, подмигивали ей и приглашали на апплодисменты. Публика, подготовленная дифирамбомъ Суслову въ ‘Листк’, не отставала отъ нихъ.

Въ антракт исправникъ, старшины, Кубышкинъ и Курносовъ пришли въ уборную.

— Вотъ что надо ставить, вотъ… Веселенькое… А не ‘Роковые шаги’… Это и для пищеваренія посл обда хорошо, говорилъ исправникъ.

— Конечно же… прибавилъ предсдатель клуба прокуроръ Марушевичъ.— Вотъ вы поставили сцену изъ ‘Гамлета’. Гамлетъ хорошъ, когда онъ цликомъ идетъ и при хорошей обстановк.

— Распотшилъ! На славу распотшилъ! хлопалъ

Курносовъ Суслова по плечу.— Выпьемъ за это мадеры.

Въ конц спектакля случился инцидентъ. Миша Подсдовъ уже лзъ въ суфлерскую будку, чтобы суфлировать пьесу ‘Домовой шалитъ’, какъ вдругъ пришелъ на сцену секретарь полицейскаго управленія Мошкинъ — молодой человкъ, и шепнулъ Миш, что въ зал находится его отецъ, старикъ Подсдовъ. Миша до того испугался, что даже поблднлъ. Руки его дрожали.

— Надо бжать… Надо спасаться… А то онъ придетъ на сцену и скандалъ сдлаетъ… говорилъ онъ про отца.— Анатолій Евграфычъ… Бога ради, отпустите меня… обратился онъ къ Котомцеву.

— Какъ же васъ отпустить, ежели вамъ надо суфлировать!

— Я не могу теперь суфлировать. У меня руки-ноги дрожатъ… Я и буквъ-то въ книжк не могу видть. Я все перепутаю… Нтъ, ужъ отпустите меня. Я побгу. Хуже будетъ, ежели онъ меня изъ будки вытащитъ.

— Какъ онъ можетъ вытащить? Мы не пустимъ его на сцену.

— Ахъ, вы не знаете его! Онъ силой ворвется. Нтъ, я побгу спасаться.

— Куда ты побжишь спасаться, ежели со сцены всего одинъ выходъ въ залу? Ты выйдешь въ залу и носъ съ носомъ столкнешься съ отцомъ, доказывалъ ему Мошкинъ.

— Ну, тогда спрячьте меня.

— Куда? Въ уборную? Такъ въ суфлерской будк безопасне, чмъ въ уборной.

— Да я сяду хоть подъ сцену и тамъ подъ подмостками посижу.

— Садись въ будку. Не выдадимъ мы тебя во время спектакля отцу.

Мишу Подсдова уговорили. Онъ слъ въ суфлерскую будку, но суфлировалъ первый актъ пьесы до того плохо, что во второмъ акт вс актеры отказались играть съ нимъ. Актеры были вс заняты и въ будку влзъ Мошкинъ, какъ когда-то суфлировавшій на любительскихъ спектакляхъ. Миша же Подсдовъ весь послдній актъ просидлъ или, лучше сказать, пролежалъ подъ подмостками на полу.

XVI.

Спектакль кончился, но Миша Подсдовъ, опасаясь встрчи съ отцомъ, изъ-подъ сцены не выходилъ. Опасенія его были основательны. Актеры не успли еще переодться, какъ старикъ Подсдовъ пришелъ въ мужскую уборную. Онъ былъ, однако, сдержанъ. Подойдя къ Котомцеву и не подавая ему руки, онъ спросилъ:

— Мишутка мой у васъ?

Котомцевъ нсколько смшался и покраснлъ.

— Нтъ, его нтъ у насъ, произнесъ онъ.

— Нтъ? А какъ же вс въ одинъ голосъ говорятъ, что онъ у васъ находится и даже по актерской части служитъ. Я даже и отъ полиціи имю свднія.

— Онъ былъ тутъ у насъ въ прошлый спектакль, но…

— Ну, вотъ что, господинъ артистъ, или какъ васъ тамъ… перебилъ Котомцева старикъ Подсдовъ.— Вы выдайте мн Мишутку, а то и вамъ худо будетъ, право, худо. Онъ вдь не просто ушелъ изъ-подъ родительскаго крова, а сбжалъ безъ паспорта и слизнулъ больше трехсотъ рублей изъ выручки. Да-съ… Такъ вы и знайте. Не выдадите добромъ — жаловаться по начальству буду, и ужъ тогда вы будете сообщникъ. Поняли? Онъ воръ.

Подсдовъ это сказалъ тихо, почти шопотомъ.

— Насчетъ его воровства ничего мн не извстно, а потому я и не могу быть его сообщникомъ, отвчалъ Котомцевъ.

— Ну, я сказалъ… Теперь довольно. И это за мою-то хлбъ-соль вы такъ супротивъ меня дйствуете! съ упрекомъ покачалъ головой Подсдовъ.— За то, что я вамъ даже лошадь давалъ въ Гусятников каждый спектакль для перевозки мебели изъ ратуши! Спасибо, господа артисты, спасибо!

Поклонившись иронически, онъ подошелъ къ снимавшему съ себя гримъ Суслову, который сидлъ въ сообществ Курносова, и сталъ съ нимъ шептаться. Сусловъ воскликнулъ:

— Вотъ присталъ-то! Откуда я теб сына возьму! Что я нянька его, что ли! Видаю я его, но за хвостъ ловить не намренъ. Проси исправника. Онъ теб разыщетъ его и предоставитъ. Сынъ у него сбжалъ сюда изъ Гусятникова, а онъ къ намъ пристаетъ: отдай ему сына, пояснилъ Сусловъ Курносову.

— Придетъ, самъ придетъ, какъ проголодается, пробормоталъ Курносовъ, разливая въ рюмки мадеру.— А ты вотъ выпей прежде — подалъ онъ Подсдову рюмку.

Тотъ отказался и снова обратился къ Суслову:

— Ты мн все-таки скажи вотъ что: здсь онъ? Въ клуб онъ?

— Былъ въ клуб, а теперь кто жъ его знаетъ, куда его втромъ понесло.

— Ну, такъ мн и сказали, что онъ въ клуб.

Старикъ Подсдовъ потоптался въ уборной и ушелъ. Актеры стали придумывать, какъ бы Миш Подсдову выбраться изъ-подъ сцены и, не бывъ замченнымъ отцомъ, выйти изъ клуба. Ршено было такъ, что Сусловъ и Курносовъ заведутъ отца въ буфетъ, помщающійся въ противоположномъ конц зданія отъ зала и выхода, а сынъ въ это время вылзетъ изъ-подъ сцены и проскользнетъ

черезъ залу къ выходу. Объявили объ этомъ Миш Подсдову. Тотъ согласился.

Проводивъ Мишу Подсдова, Котомцевъ пришелъ въ буфетъ принимать кассу отъ буфетчика и разсчитываться по вечеровому расходу. Къ нему подошли Сусловъ и купецъ Курносовъ.

— Ну, что? спрашивалъ Сусловъ.

— Спровадилъ. Трясется парень, какъ въ лихорадк. Похалъ къ какому-то желзнодорожному служащему на станцію ночевать.

— Съ чего онъ отъ отца-то сбжалъ? задалъ вопросъ Курносовъ.

— Любовь. Въ его свояченицу втюрился, кивнулъ Сусловъ на Котомцева.

— Ахъ, вотъ что. Ну, это совсмъ другой калинкоръ!

Котомцеву, какъ и посл перваго спектакля, тотчасъ же при появленіи его въ буфет, молодой Уховертовъ представилъ счетъ за напечатаніе афишъ, билетовъ и объявленія, и просилъ уплаты.

— За афиши и билеты уплачу, но за объявленіе о спектакл въ ‘Листк’ — ужъ извините… Мы объявленія не заказывали на второй спектакль, сказалъ Котомцевъ.

— То-есть, какъ это не заказывали? Насчетъ объявленія у васъ съ моимъ отцомъ разъ на всегда было условлено.

— Нтъ, вы ошибаетесь. Ршительно ничего не было условлено. Объявленіе о первомъ спектакл я заказывалъ, но о второмъ и рчи не было, а потому я не обязанъ платить.

— Ахъ, вотъ какъ! Ну, хорошо. Такъ я и объявлю отцу. Хорошо-съ, хорошо-съ. Потрудитесь заплатить только за афиши и билеты.

Уховертовъ сынъ какъ-то прищелкнулъ языкомъ и сдлалъ недовольную мину. Котомцевъ расплатился съ нимъ.

Черезъ четверть часа Котомцевъ увидлъ Уховертова-отца и подошелъ къ нему. Тотъ сидлъ въ столовой съ исправникомъ. Они ужинали. Передъ ними стояла бутылка вина.

— Я къ вамъ, Макаръ Денисычъ… обратился Котомцевъ сколь возможно ласкове и учтиве къ Уховертову.— Я позволилъ себ не заплатить за объявленіе о сегодняшнемъ спектакл, потому что оно не было нами заказано и появилось въ ‘Листк’, очевидно, по вашей ошибк.

— Слышалъ, слышалъ-съ… Черезъ это ‘Листокъ’ не разорится, сухо отвчалъ Уховертовъ.

— Будьте добры, ужъ и на слдующіе спектакли объявленія не ставить.

— Конечно, ужъ не поставимъ. Мы объявленій никому не навязываемъ.

— Я знаю. Но вы не подумайте, уважаемый Макаръ Денисычъ, чтобы я не ставилъ объявленій изъ-за чего-либо другого… кром экономіи. Просто они намъ не по карману. Вы посмотрите, какой сегодня несчастный сборъ.

— А вдь безъ объявленій и такихъ сборовъ не будетъ.

— Не знаю. Но я не придаю значенія объявленію, если мы печатаемъ афиши, расклеиваемъ ихъ по всему городу и разсовываемъ во вс торговыя помщенія. Вдь и городъ-то не великъ.

— А вотъ увидите, какіе сборы будутъ безъ объявленій.

— Будутъ плоше сегодняшняго — длать нечего, надо будетъ перезжать въ другой городъ.

— Хорошо-съ, хорошо-съ. Такъ и запишемъ. Такъ и будемъ знать.

Уховертовъ даже поклонился, какъ бы давая знать, что аудіенція кончилась.

Котомцевъ отошелъ отъ стола, но его догналъ исправникъ, отвелъ его въ сторону и, взявъ за жилетную пуговицу, тихо сказалъ:

— Вотъ что, милйшій… Вы ужъ больше Подсдовскаго сына Мишку не хороводьте, бросьте.

— Боже мой! Да мы и не думали его хороводить, Нилъ Иванычъ, весь вспыхнулъ Котомцевъ.

— Однако, онъ у васъ суфлируетъ, онъ у васъ въ трупп днюетъ и ночуетъ.

— Какой же это хороводъ?

— Ну, все равно. И это бы еще ничего, пусть суфлировалъ бы, но пріхалъ изъ Гусятникова его отецъ и заявилъ мн, что сынъ его сбжалъ отъ него безъ паспорта.

— Я видлся сейчасъ съ его отцомъ.

— Тмъ лучше. Нашелъ онъ у васъ своего сына?

— Старикъ требовалъ у меня выдачи сына, но какъ я могу его выдать, ежели я его не скрывалъ?

— Однако, онъ у васъ сегодня суфлировалъ.

— Суфлировалъ полъ-спектакля, а потомъ, узнавъ, что отецъ его въ клуб, испугался и ушелъ изъ клуба, и ужъ окончаніе спектакля суфлировало другое лицо.

— Такъ вотъ-съ, пожалуйста, милйшій, прогоняйте его отъ себя и ужъ чтобы онъ больше у васъ не суфлировалъ, а то чего бы не вышло непріятнаго. Отецъ его заявилъ мн конфиденціально, что онъ даже и похитилъ у него какую-то сумму. Такъ вотъ-съ… Пожалуйста… Чтобъ его не было больше у васъ. Просто гоните его отъ себя… закончилъ исправникъ, пожалъ руку Котомцеву и отправился къ столу, гд ужиналъ.

Котомцевъ только пожалъ плечами.

XVII.

На утро въ гостинниц среди актеровъ только и разговоровъ было, что о Миш Подсдов. Котомцевы только еще встали, какъ въ ихъ номеръ пришелъ Днпровскій. Онъ былъ въ туфляхъ и въ старомъ пальто, замнявшемъ ему халатъ.

— Подсдовъ-то старикъ, оказывается, остановился въ нашей гостинниц, ходитъ теперь по корридору около нашихъ номеровъ и старается подкараулить сына, когда онъ придетъ къ намъ, сказалъ онъ.

— Да что ты! удивился Котомцевъ.

— Врно, врно. Я давеча сапоги чистить выставлялъ въ корридоръ, такъ онъ аккуратъ противъ вашихъ дверей стоялъ. Надо было бы Мишутку-то предупредить, чтобы онъ какъ-нибудь не нарвался на отца. Теперь онъ того и гляди прибжитъ къ намъ въ гостинницу. Вдь каждое утро ходитъ.

— Да какъ его предупредить, ежели адресъ неизвстенъ. Говорилъ онъ вчера, что подетъ ночевать на станцію желзной дороги къ кому-то изъ служащихъ тамъ, но кто этотъ служащій — ничего не извстно.

Котомцевъ покачалъ головой и прибавилъ:

— Нехорошо, ежели старикъ Подсдовъ у насъ его застанетъ. Вы знаете, господа, вс думаютъ, что мы его подговорили бжать отъ отца. Даже исправникъ вчера говоритъ мн: ‘вы, говоритъ, бросьте его хороводить’. И никакъ не могъ я убдить исправника, что мы тутъ не при чемъ. ‘Помилуйте, говорю, Пилъ Иванычъ, кто его хороводитъ!

Мы и не думали…’ А онъ улыбается. ‘Гоните, говоритъ, его отъ себя, по ше гоните’. Отецъ всмъ разглашаетъ, что триста рублей у него укралъ сынъ, и ужъ исправнику объ этомъ объявилъ.

— Не кралъ онъ, ничего не кралъ у отца! Я нсколько разъ его допытывала! воскликнула Даша Левина, вся вспыхнувъ.

— Такъ онъ вамъ сейчасъ и скажетъ! отвчалъ Днпровскій, подмигнувъ ей.

— Клялся, божился, что занялъ у пріятелей деньги.

— А мн разсказывалъ, что продалъ лсъ на лсномъ двор.

— Ну, да, это онъ и мн сказалъ… На восемьдесятъ рублей что-то онъ продалъ лсу, но говоритъ, что взялъ свое, что эти деньги его по праву…

— Позвольте… Да откуда у него свое-то, ежели онъ весь въ отцовскихъ рукахъ?

— Зажитое свое взялъ, за труды взялъ.

Днпровскій не возражалъ, но съ сомнніемъ покачалъ головой.

— Однусь и пойду сейчасъ на желзную дорогу. Можетъ быть, у кого-нибудь изъ служащихъ и найду его тамъ, проговорилъ онъ.

— Сходи, Алексй Павлычъ, сходи, голубчикъ, поищи его тамъ и предупреди, сказалъ Днпровскому Котомцевъ.

Днпровскій вышелъ изъ номера, но тотчасъ же опять заглянулъ изъ корридора въ номеръ и, улыбнувшись, шепнулъ:

— Выгляните въ корридоръ-то. Старикъ Подсдовъ тутъ!.. Караулитъ…

Котомцевъ махнулъ рукой, чтобы Днпровскій уходилъ, и когда дверь заперлась, произнесъ:

— Все-таки это пренепріятная исторія.

— Чмъ? Чмъ? Мы-то тутъ при чемъ? возразила Даша.— Разв не властенъ взрослый человкъ въ своихъ дйствіяхъ?

— Поди ты… Ничего ты не знаешь… Вдь часть денегъ-то мы у него на желзной дорог все-таки взяли, когда вмст съ нимъ сюда хали.

— Ну, и что жъ? У него взяли, взаймы взяли. Отдадимъ, когда дла труппы пойдутъ хорошо, прибавила отъ себя Котомцева.

— Ахъ, и ты такой же младенецъ, какъ Даша! проговорилъ Котомцевъ.— Непріятно, кром того, еще тмъ, что мы теперь суфлера лишились. Исправникъ прямо запретилъ мн его занимать въ спектакляхъ. Теперь надо искать суфлера, а какъ его тутъ сыщешь! Большой городъ, уздный городъ, а насчетъ этого хуже всякаго посада Гусятникова. Намъ къ слдующему же спектаклю нуженъ суфлеръ. Въ ‘Грхъ да бда’ вся труппа занята.

— Попроси Лукачева суфлировать, сказала Котомцеву жена,— Онъ такъ расположенъ къ намъ.

— Да вдь ты слышала, что Уховертовъ строжайше запретилъ ему всякое участіе въ трупп. На ножахъ съ редакторомъ, а сотрудникъ будетъ намъ помогать! Со вчерашняго дня наши отношенія къ ‘Листку’ еще больше обострились. Я отказался ставить въ ‘Листк’ объявленія.

— Ахъ, зачмъ это ты! воскликнула Котомцева.

— Зачмъ! Просто не по средствамъ такіе расходы. И вы ужъ теперь приготовьтесь ко всякому наздничеству на насъ со стороны Уховертова.

Явившійся вскор въ номеръ Лукачевъ подтвердилъ опасенія Котомцева. Въ номеръ онъ, какъ и всегда, вбжалъ запыхавшись, схватился за голову и, прежде чмъ поздороваться, заговорилъ:

— Ахъ, что вы надлали, что вы надлали вчера! Нашъ принципалъ громоноснйшую статью пишетъ противъ васъ! Завтра появится отчетъ о вчерашнемъ спектакл и вс будутъ изруганы.

— Я этого ожидаю, это для меня не новость, отвчалъ Котомцевъ.

— Ахъ, не слдовало у него отнимать объявленія! Это ему пуще всего.

— Вотъ и я мужу говорю, что не слдовало, сказала Котомцева.

— Не слдовало, не слдовало. И я вамъ говорилъ, что не слдовало, а вы… Ахъ!

— Да вдь труппа не можетъ выдержать такихъ расходовъ.

— Теперь хуже не выдержитъ. Три удара ему одинъ за другимъ, и теперь онъ рветъ и мечетъ. Не читали у него на журъ-фикс — разъ, послали на второй спектакль только три билета — два, и наконецъ, отняли объявленія.

— Три билета! Не отдать же ему все зало даромъ для его знакомыхъ. Вдь мы сборами живемъ.

— Ну, насчетъ билетовъ онъ могъ бы еще кое-какъ примириться, своихъ родственниковъ онъ все-таки на старшинскіе стулья посадилъ, но объявленія, объявленія!..

— Если онъ только изъ-за объявленій будетъ насъ ругать, то мы эту причину будемъ всей публик разсказывать.

— Да что наша публика! Онъ, вонъ, объ обезьян и о дрессированномъ пудел срекламировалъ для акробатовъ и завтра они, пожалуй, полный сборъ возьмутъ. Я сейчасъ былъ въ клуб. Билеты отлично разбираются.

— Да вдь вы мн сказывали, что у акробатовъ никакой обезьяны и никакого ученаго пуделя нтъ.

— Нтъ, и на афиш о пудел нтъ, а публика все-таки толкуетъ объ обезьян и пудел и беретъ на завтра билеты. И акробаты завтра возьмутъ сборъ! торжественно возгласилъ Лукачевъ и даже поднялъ руку къ потолку.

— Да, потому что завтра воскресенье, отвчалъ Котомцевъ.

— Нтъ, не потому. Реклама, батенька, великое дло — реклама! А вы во вторникъ, посл завтрашней статьи останетесь съ своимъ спектаклемъ на бобахъ.

— Ну, еще это ничего не извстно. Не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ. У насъ во вторникъ въ водевил ‘Дочь русскаго актера’ моя свояченица танцуетъ сальтареллу, а о ея танцахъ самъ же Уховертовъ передъ первымъ спектаклемъ прокричалъ.

— А завтра будетъ ругать.

— Ну, Сусловъ… Съ ней вмст Сусловъ играетъ и будетъ танцовать.

— И Суслова съ завтрашняго дня будетъ ругать.

— Какъ? За что? Своего-то пріятеля?

— Со вчерашняго дня ужъ не пріятели. Просилъ онъ вчера Суслова въ клуб посл ужина ‘Тройку’ ему спть, за гитарой даже домой послалъ, а Сусловъ взялъ да и ухалъ куда-то съ Поліевктомъ Степанычемъ Курносовымъ. Ну, а онъ этого стерпть не можетъ.

— Стало быть, и Сусловъ верхнимъ концомъ да внизъ?.. Вотъ теб и здравствуй!

И Котомцевъ, разведя руками, иронически поклонился Лукачеву.

XVIII.

Сильно обезкуражились актеры, когда на утро во время репетиціи прочли въ ‘Краснопузырскомъ Листк’ рецензію о второмъ спектакл. Труппа ихъ тамъ называлась жалкой, обстановка сцены — убогой, говорилось, что объ ансамбл исполненія никто изъ актеровъ не иметъ ни малйшаго понятія. О Суслов было напечатано: ‘комика Суслова, котораго мы считали головой выше всей труппы, очевидно, хватило только на одну роль. Впрочемъ, объ игр его во второмъ спектакл мы пока умолчимъ’.

Въ отдл городской хроники, кром того, сообщалось, что ‘драматическая труппа теперь переживаетъ драматическіе моменты, ибо въ настоящее время оказалась безъ суфлера’. При этомъ разсказывалась исторія купеческаго сына П., влюбившагося въ одну изъ актрисъ труппы и вслдствіе этого убжавшаго изъ-подъ родительскаго крова и поступившаго въ суфлеры труппы, но нын отысканнаго отцомъ и водвореннаго въ ндра семьи.

— Фу, какая мерзость! Какая гадость! Какая мелкая душонка этотъ Уховертовъ! восклицала Котомцева, дрожа отъ негодованія.— Анатолій! Неужели ты это такъ оставишь? спрашивала она мужа.

— Да что жъ, милая, я могу сдлать? разводилъ руками Котомцевъ.

— Жалуйся исправнику.

— На что? Если разсудить здраво, то онъ говоритъ правду. Конечно же, наша труппа не изъ блистательныхъ, обстановка сцены убогая, ансамбля въ исполненіи нтъ, но надо понимать, что съ боле лучшей труппой въ Краснопузырскъ никто и не подетъ, а онъ не хочетъ этого взять въ расчетъ.

— Вотъ на это и жалуйся.

— Брось, Таня. Этимъ еще хуже раздражишь Уховертова, вмшалась въ разговоръ Безъимянцева,— Послушайте, Анатолій Евграфычъ. Дайте ему объявленія отъ спектаклей. Авось, онъ умилостивится, обратилась она къ Котомцеву.

— Самимъ будетъ сть нечего, Софья Андреевна, если будемъ платить ему за объявленія. Посмотрите, сборъ-то какой въ касс, а вдь всего только третій спектакль ставимъ.

— А сколько?

— Шесть рублей. Да и то взялъ на эту сумму три стула Курносовъ, который ужь обязался брать каждый спектакль три стула. А посмотрите у акробатовъ… На ихъ сегодняшнее представленіе берутъ…

— Воскресенье сегодня — вотъ это почему, сказалъ Днпровскій.

— Ну, а у насъ воскресеній нтъ въ нашемъ распоряженіи. Мы даже праздыика-то на недл не можемъ дождаться, отвчалъ Котомцевъ.— Вы то возьмите, что съ уходомъ Миши Подсдова мы лишились дарового суфлера и должны нанимать кого-нибудь, чтобы намъ суфлировалъ.

— Я нашелъ суфлера! воскликнулъ Сусловъ.— Онъ сегодня придетъ и его надо попробовать.

— Кто такой?

— Сынъ здшняго дьякона. Убояхся бездны премудрости и возвратился изъ семинаріи вспять. Премилый малый… Здсь онъ пвчимъ при церкви, суфлировалъ два раза въ любительскихъ спектакляхъ исправничихи и съ удовольствіемъ къ намъ пойдетъ.

— Все-таки ему надо платить.

— Ну, трешницу. Съ него будетъ довольно.

А Даша въ это время сидла въ уголк сцены на стул и незамтно для всхъ плакала. Наконецъ слезы ея увидалъ Котомцевъ.

— О чемъ ты? спросилъ онъ ее.

— Да какъ же… Вдругъ этакая ложь. Пишутъ даже въ газет, что Подсдовъ сбжалъ отъ любви… Вовсе онъ не отъ любви ко мн сбжалъ, а просто отъ родительскаго гнета, отвчала она.

— Дурочка, да разв тамъ сказано, что отъ любви къ теб? Тамъ сказано, что вслдствіе любви къ одной актрис.

— Да вдь ужъ всякій можетъ догадаться, про кого идетъ рчь.

Подскочила къ ней и Безъимянцева и стала ее утшать.

— А что жъ тутъ такого постыднаго, что изъ-за любви къ теб человкъ сбжалъ? Актриса должна этимъ гордиться. Чмъ больше изъ-за актрисы сбгаютъ, тмъ для нея лучше. Изъ-за меня, десять лтъ тому назадъ, одинъ даже топился въ Волг, а я черезъ это самое только хорошій бенефисъ взяла. Дло было лтомъ, сборовъ никакихъ, а у меня въ бенефисъ вслдствіе этого былъ полный сборъ.

— Вы такъ себя понимаете, а я иначе, отвчала Даша Левина и продолжала плакать.

Репетиція началась. Суфлировалъ Сусловъ, не занятый въ первомъ акт. Даша тоже не была занята. Она сидла за кулисами съ заплаканными глазами. Къ ней подошелъ Днпровскій и, улыбаясь, бросилъ ей на колни заклеенный конвертикъ.

— Нате-ка… Прочтите… Приказано въ собственныя руки и тайно передать, сказалъ онъ.

— Отъ кого? спросила она, вскинувъ на Днпровскаго глаза.

— Да все отъ него же… Отъ того, о комъ плачете.

— Отъ Подсдова? Вовсе я не объ немъ плачу, а о томъ, что такой скандалъ, такая огласка въ газет…

— Читайте, читайте.

— Отецъ еще не поймалъ его? Когда вы это письмо получили? задавала она вопросы.

— Письмо получилъ вчера вечеромъ на желзной дорог, но не имлъ случая передать вамъ его безъ свидтелей. Подсдова я нашелъ на желзной дорог, у багажнаго кассира, и сообщилъ ему, чтобы онъ не заходилъ къ намъ въ гостинницу, ежели не хочетъ попасть въ руки отца.

Даша разорвала конвертъ, вынула оттуда розовый листикъ бумаги съ двумя цлующимися голубками въ заголовк и прочла слдующее:

‘Ангелъ небесный Дарья Ивановна! Лютая тоска гложетъ меня, что не вижу вашего ангельскаго личика. Чувствую, что погибаю отъ любви къ вамъ, да и погибну, ибо любовь моя безконечна, а податься некуда. Пить съ горя запоемъ? Но что изъ этого выйдетъ? Ничего хорошаго не выйдетъ, да я и не изъ тхъ личностей, которые называются саврасы безъ узды. Хочется повидаться съ вами, а не могу ни къ вамъ въ гостинницу придти, ни въ театръ явиться, ибо лютый папашенька мой везд меня караулитъ, гд вы находитесь, а я не желаю съ нимъ разсужденія имть. Завтра суббота. Если есть въ вашемъ сердц жалость къ погибающему человку, то приходите въ церковь Успенья, что на Дворянской улиц и дайте лицезрть васъ и слышать вашъ бархатный голосокъ. Онъ прольетъ бальзамъ въ мое растерзанное сердце. Умоляю. Вашъ на вкъ погибшій человкъ — Михаилъ Подсдовъ’.

Даша кончила читать письмо и ршилась идти на свиданіе.

— Алексй Павлычъ… тронула она за плечо Днпровскаго, когда тотъ, отрепетировавъ свою сцену, вышелъ за кулисы.— Вы никому не говорили, что передали мн письмо отъ Подсдова?

— Никому.

— Ну, такъ и не говорите. Пожалуйста, никому не говорите. Ни сестр моей не говорите, ни вашей Настась Викуловн Гулиной не говорите…

— Хорошо, хорошо… общалъ Днпровскій.

Въ зал къ рамп между тмъ подошелъ неуклюжій. рослый и косматый молодой человкъ въ потертомъ черномъ сюртук, застегнутомъ на вс пуговицы, изъ короткихъ рукавовъ котораго торчали красныя жилистыя руки, и басилъ, переговариваясь съ Котомцевымъ, стоявшимъ на сцен. Это былъ новый суфлеръ, сынъ дьякона Козьмодемьянскій, о которомъ говорилъ Сусловъ.

ХХ.

Репетиція кончилась. Послдніе акты суфлировалъ уже новый суфлеръ Козьмодемьянскій. Съ нимъ актеры условились, что онъ будетъ суфлировать по четыре рубля отъ спектакля, считая тутъ и репетиціи. Обдали актеры въ клуб и посл обда пришли домой въ гостинницу пить чай. Посл чая Сусловъ началъ созывать актеровъ къ купцу Курносову въ баню, такъ какъ у Курносова на двор всегда по субботамъ топилась баня.

— А баня у него — шикъ, съ липовыми досками въ потолк. Распарятся он и такой ароматъ въ бан липой, что просто на удивленіе! расхваливалъ онъ.— А посл бани въ раздвальной комнат будетъ чай, и общался приличную нашему званію и состоянію закуску съ водкой соорудить. Въ прошлую субботу я былъ у него, такъ мы посл бани, такъ не одваясь, безъ рубахъ и бражничали. Пойдемте-ка, господа.

— Да вдь ты, пожалуй, тамъ пть будешь и потшать Курносова? сказалъ Котомцевъ.

— Что ты, что ты! По субботамъ у него тишина и благообразіе. Ты не знаешь его. Наканун праздника у него но всмъ комнатамъ лампадки горятъ и самъ ужъ онъ никуда, кром бани.

— А какъ же говоришь, что въ прошлую субботу посл бани бражничали.

— Ну, то-есть выпили по три-четыре рюмки водки, закусили, а потомъ принялись за чай, но все это тихо и благообразно.

Актеры соблазнились и отправились. Отправился въ баню и Котомцевъ.

Даша начала придумывать, какъ бы ей одной уйти ко всенощной для свиданія съ Мишей Подсдовымъ, какъ бы не вызвались съ ней вмст итти сестра, ея Татьяна или другія актрисы, но судьба помогла ей: у сестры заболла голова и она, обвязавъ голову компрессомъ, легла на постель. Воспользовавшись моментомъ, что Гулина и Безъимянцева ушли изъ ихъ номера въ свои комнаты, Даша быстро надла пальто и стала пришпиливать къ кос барашковую шапочку.

— Куда ты? спросила ее сестра Татьяна.

— Розоваго шелку надо купить, чтобы трико починить, да кстати зайду ко всенощной. Давно въ церкви не была, отвчала Даша.

— Да, да… Сходи, Дашенька, помолись. Очень ужъ у насъ дла наши плохи. А отчего? Ни молебна въ день открытія спектакля не служили, ничего… Анатолій говорилъ, что ежели служить молебенъ, то нужно было и угощеніе. Вздоръ… Молебенъ можно было бы отслужить и безъ угощенія, даже и не въ клубной зал, а просто въ церкви, разсуждала жена Котомцева, которая вообще была религіозна.— Вотъ возьми гривенникъ на свчку, прибавила она.

— Да я поставлю, поставлю свчку. У меня есть деньги, проговорила Даша.

— То ты отъ себя, а это отъ меня съ мужемъ.

Даша взяла деньги и юркнула за дверь, но носъ съ носомъ столкнулась съ старикомъ Подсдовымъ. Тотъ былъ въ лисьей шуб на распашку и въ шапк и возвращался откуда-то къ себ въ номеръ, держа въ рук ключъ. Даша испугалась и невольно попятилась. Старикъ Подсдовъ посторонился, скосилъ на нее глаза и проговорилъ:

— Проходите, проходите.

Даша, опустя глазки, шмыгнула на лстницу и стала спускаться внизъ, но вдругъ услышала за собой возгласъ:

— Барышня! Повремените маленько.

Она обернулась. Ее догонялъ Подсдовъ-отецъ. Она вспыхнула и, прибавивъ шагу, стала скакать черезъ дв ступеньки.

— Куда жъ вы бжите-то, милая? Я честь честью… Я безъ скандала… Остановитесь! кричалъ онъ.

Дашу нагналъ онъ уже на улиц. Она остановилась. Сердце ея такъ и билось, такъ и прыгало.

— Что вамъ угодно? спросила она.

— А вотъ отойдемте къ сторонк… Поговорить надо.

Они сошли съ тротуара и приблизились къ стн дома.

— Барышня! Явите Божескую милость, скажите, гд мой сынъ… началъ скромно и тихо Подсдовъ.

— Почемъ же мн-то знать! Не знаю я, ничего не знаю… отвчала Даша и на глазахъ ея показались слезы.

— Ну, какъ не знать! Вдь вы та самая, изъ-за которой онъ и сбжалъ. Пожалйте меня, барышня… Вдь я отецъ… Ростилъ, ростилъ сына, думалъ, что онъ помощникъ отцу будетъ, а онъ, нате-ка, въ актеры!

У Даши ноги подкашивались.

— Онъ вовсе не изъ-за меня сбжалъ. Онъ говорилъ, что сбжалъ оттого, что вы съ нимъ худо обращались, еле выговорила она.

— Ну, вотъ те здравствуй! И я, и мать не надышались на него. Барышня! Вс говорятъ, что онъ изъ-за любви къ вамъ… Ну. что вамъ въ немъ?.. Бросьте его, наплюйте на него, уговорите его, чтобъ пришелъ ко мн и повинился честь честью, а я вамъ за это хорошаго лисьяго мху на пальто подарю. Ходитъ, что ли?

И старикъ весело взглянулъ на Дашу, тронувъ ее рукой по плечу.

— Я не знаю, что вы мн говорите!.. Какъ вы смете! Зачмъ?..

— А ему, видитъ Богъ, ничего не будетъ, ежели вернется, вс его грхи простятся. И такъ ужъ изстрадалось родительское сердце, продолжалъ Подсдовъ и опять спросилъ: — Гд онъ скрывается? Ну, что вамъ стоитъ сказать! Скажите.

Старикъ снялъ шапку и поклонился. Даша сдлалась нсколько смле.

— Гд онъ скрывается, я не знаю, а увижусь съ нимъ, такъ скажу ему, что вы его прощаете, ежели онъ вернется къ вамъ, отвчала Даша.

Ей сдлалось жаль старика.

— Ну, вотъ спасибо! Ну, вотъ и за это спасибо! заговорилъ тотъ.— А только какъ не знать вамъ, гд онъ! Наврное знаете. Поди, къ нему и идете?

— Хорошо, хорошо, я поговорю ему, ежели его увижу, а ужъ послушается ли онъ меня — не знаю, сказала Даша, уклоняясь отъ отвта.— Прощайте.

Она кивнула ему и пошла.

— Похлопочите, барышня, и помните, что лисій мхъ… проговорилъ онъ ей вслдъ.

Она остановилась, обернулась и погрозила ему пальцемъ.

— Нтъ, ужъ этимъ меня не обижайте. Никакого мха… сказала она.

— Какая же тутъ обида? Я за спасеніе погибающаго.

— Повторяю вамъ: никакого мха. А то и говорить ему ничего не стану.

— Ну, ладно, ладно. Вы добрая, вы хорошая. Я по глазамъ вижу, что хорошая и вразумительна,! барышня, нужды нтъ, что актриса! ласково кивалъ ей старикъ Подсдовъ и, когда она стала уходить, долго смотрлъ ей вслдъ.

Даша прошла три четыре темныя улицы, освщаемыя обывательскимъ свтомъ изъ оконъ съ незапертыми еще ставнями да фонарями у торговыхъ помщеній, и свернула на Дворянскую улицу. Показался темный силуэтъ старинной церкви, въ окнахъ которой мелькали огни.

— Эта церковь называется Успенской? спросила она у прохожаго мужика въ новомъ тулуп.

— Она, она, барышня.

Даша прибавила ходу, подошла къ паперти и стала подниматься но ступенькамъ ко входу въ церковь, проходя мимо двухъ рядовъ нищихъ, протягивающихъ къ ней руки за подаяніями.

XX.

Оглядываясь по сторонамъ, Даша вошла въ церковь, набожно нсколько разъ перекрестилась и подошла къ свчной выручк. За выручкой стоялъ благообразный купецъ съ широкой полусдой бородой. Она подала ему два гривенника на свчки.

Молящихся въ церкви было немного, все больше женщины. Церковь была маленькая, закоптлая, скудно освщенная. Пли въ ней дьячки и имъ подсобляла ‘сборная братія’ изъ усердствующихъ прихожанъ. Пніе было нескладное, иногда сборная братія отставала и два дьячка тянули одни. Даша отошла къ сторонк и, наблюдая за сторожемъ, ставившимъ ея свчи, принялась молиться. Раза два она положила по земному поклону, поднялась и стала слушать кафизму, какъ вдругъ сзади ея раздалось ‘здравствуйте’. Она вздрогнула и обернулась. Около нея стоялъ Миша Подсдовъ въ пальто съ барашковымъ воротникомъ и мялъ въ рукахъ барашковую шапку.

— Спасибо, спасибо, моя дорогая, что пришли утшить страдальца, изнывающаго въ одиночеств, шепталъ онъ замирающимъ, дрожащимъ голосомъ и тутъ же прибавилъ:— Выйдемте на улицу, здсь говорить неловко. Вонъ кабатчица Родіонова ужъ и такъ уставилась на меня глазами.

— Погодите немножко. Дайте мн помолиться, отвчала Даша.

— Ну, хорошо, хорошо. Молитесь. А отмолитесь — выходите. Сначала вы выйдете, а потомъ, незамтнымъ манеромъ, и я. Вы меня у ограды подождите.

Онъ отошелъ отъ нея. Даша опять принялась усердно креститься, прослушала эктенію, поклонилась еще разъ въ землю и незамтно стала уходить изъ церкви.

Опять на паперти нищіе съ протянутыми руками и съ припвомъ ‘подайте, матушка, барышня, Христа ради’. Даша раздлила на шестерыхъ- три копйки, сошла съ паперти и тихо пошла мимо давно некрашенной. облупившейся деревянной ограды. Ей пришлось завернуть за уголъ, постоять минуты дв и опять вернуться по направленію къ паперти, когда она увидала Мишу Подсдова. Онъ стремился къ ней на встрчу съ сіяющимъ лицомъ.

— Здравствуйте, голубушка, здравствуйте! Вотъ утшили, такъ утшили! Можно сказать даже жизненный бальзамъ влили мн въ душу! говорилъ онъ, протягивая ей об руки.

— Я сейчасъ вашего отца видла и разговаривала съ іінмъ, проговорила Даша.

— Ну?! удивленно и, вмст съ тмъ, недоврчиво протянулъ Миша.

— Врно, врно.

— Боже мой! Неужели, ангелъ мой небесный, онъ вамъ скандалъ сдлалъ? О, ежели онъ наговорилъ разныхъ ругательныхъ словъ!..

— Напротивъ. Я повстрчалась съ нимъ въ корридор нашей гостинницы. Вдь онъ въ одной гостинниц съ нами стоитъ.

— Знаю, знаю. Вчера мн Днпровскій сообщалъ. Ну, и что же онъ?

— Онъ просилъ меня, умолялъ, чтобы я передала вамъ, что онъ очень груститъ объ васъ и готовъ все вамъ простить, если вы явитесь къ нему съ повинной головой.

— Ни за что на свт! воскликнулъ Миша Подсдовъ.

— Полноте, Мишенька… Ступайте къ нему, повинитесь. Онъ говоритъ, что и мать ваша убивается.

— Пускай убивается, но я не могу безъ васъ быть. Нтъ, нтъ! Не мсяцъ же онъ будетъ здсь жить. Поживетъ, поживетъ, да и удетъ, а я опять буду около васъ и буду лицезрть васъ и слышать вашъ сладостный голосъ.

— Но вы знаете, что вдь и исправникъ запретилъ Анатолію Евграфычу держать васъ суфлеромъ, сказала ему Даша.

— Да неужели?

Голосъ Миши Подсдова оскся.

— Намъ Анатолій говорилъ, кивнула ему Даша.

Они обогнули ограду и шли по пустынной, темной улиц. Миша Подсдовъ схватился за голову.

— Боже! Что я за несчастный человкъ! Вотъ ужъ безпременный-то страдалецъ! воскликнулъ онъ.

— Ступайте, Мишенька, къ отцу, просите прощенія и все уладится, продолжала уговаривать его Даша.

— Какъ уладится? Чмъ уладится? Ну, со мной уладится, а вы-то какъ?

— Я останусь съ труппой.

— Жить не могу безъ васъ. Къ отцу я могу явиться только съ вами, только съ вами!

Миша Подсдовъ плакалъ.

— Полноте, полноте… Чего вы это? успокоивала его Даша, растерявшись.

— Дарья Ивановна! Повнчаемтесь! Только повнчавшись съ вами, я могу явиться къ отцу, упасть ему въ ноги и умолять. Согласится принять — ладно, нтъ — пойдемъ искать но свту, гд оскорбленному есть чувству уголокъ.

— Невозможное вы говорите.

— Отчего?

— Мишенька, вдь актерскій хлбъ горекъ. Смотрите, какъ мы бдствуемъ.

— И я буду бдствовать. Я готовь бдствовать! Готовъ на все, только-бы быть съ вами.

— Да я-то не согласна. Теперь я одна, одна голова, а выйду замужъ, могутъ быть и дти.

— Боже! И это называется любовь!

Миша снялъ съ головы шапку и въ раздраженіи колотилъ ею себя по колнамъ. Даша помолчала и отвтила:

— Голубчикъ, да вдь я вамъ никогда и не говорила о моей любви.

Мишу какъ водой облили. Онъ накрылся шапкой и заговорилъ:

— Ахъ, да, да… Дйствительно… А я-то дуракъ, а я-то дубина! Но мн казалось…

— Видите ли, продолжала Даша.— Вы хорошій человкъ, милый, съ теплымъ сердцемъ и я пошла бы за васъ при другихъ обстоятельствахъ, пошла бы, и потомъ, я уврена, полюбила бы васъ, но обстоятельства такъ сложились.

— Дуракъ, дуракъ! Дубина! твердилъ Миша.— Мерзавецъ! Нахалъ!

— Полноте вамъ ругать-то себя.

— Нельзя не ругать! Смлъ вдругъ мечтать о счастіи, сунулся съ суконнымъ рыломъ…

Даш стало жалко его.

— Мишенька… Я не отказываю вамъ совсмъ, но погодите немного.

— Чего годить! Погибель, погибель…

— Не отчаявайтесь. Можетъ быть, дло какъ-нибудь и уладится потомъ. Помиритесь прежде съ отцомъ.

— Помиритесь и пейте напропалую съ душевнаго горя… Понимаю.

— Мишенька… Начать съ того, что вдь вамъ и жениться нельзя. Васъ никто внчать не станетъ. Вдь у васъ нтъ паспорта.

— Паспорта, паспорта… Да, да… Но паспортъ мой отецъ не сметъ задерживать!

— Однако вотъ задерживаетъ.

— Да, да… Ахъ, я бездольный человкъ!

Миша остановился и опять заплакалъ. Даша пробовала его утшать, но тщетно.

— Пить, пить мертвую — вотъ мой удлъ!.. воскликнулъ онъ и, махнувъ рукой, проговорилъ: — Прощайте, Дарья Ивановна.

— Послушайте… Ежели будете пить, тогда и дружб нашей конецъ, сказала ему Даша, подавая Руку — Теперь ужъ все одно! махнулъ онъ рукой и сталъ цловать ея руку.

Даша не отнимала своей руки и говорила ему:

— Совтую вамъ помириться съ отцомъ. Ну, для меня помиритесь.

— Э-эхъ! Горе, горе!

— Помните, что насчетъ себя я вамъ совсмъ не отказываю. Помиритесь съ отцомъ, а мн дайте подумать. Вдь мы молоды…

— Прощайте!

— Не смть пить, Мишенька! И еще разъ помните, что я вамъ не отказала.

— Ступайте. Вотъ ваша дорога къ гостинниц, указалъ онъ ей налво, а самъ пошелъ направо и сталъ переходить улицу.

XXI.

Третій спектакль, состоявшій изъ драмы Островскаго ‘Грхъ да бда на кого не живетъ* и водевиля ‘Дочь русскаго актера’, далъ совсмъ ничтожный сборъ. Занавсъ подняли при пустомъ зал, не взирая на то, что наканун актеры, видя пустую кассу, объзжали кое-кого изъ почетныхъ горожанъ и просили похлопотать о продаж билетовъ. Котоыцевъ былъ у исправника, Днпровскій създилъ къ мировому судь, Сусловъ обошелъ съ билетами нсколькихъ знакомыхъ купцовъ, но распространять билеты никто не взялся.

— Помилуйте, говорили актерамъ.— Только что въ воскресенье публика была у акробатовъ на представленіи, а во вторникъ опять иди. Нтъ, у насъ не любятъ такъ. У насъ сходятъ въ театръ въ воскресенье, а въ будни ужъ дома сидятъ.

Только Сусловъ принесъ четыре рубля за проданные съ рукъ билеты, а остальные вернулись ни съ чмъ.

Котомцевъ просилъ исправника:

— Нельзя ли, многоуважаемый Нилъ Иванычъ, похлопотатъ какъ-нибудь у правленія клуба, чтобы оно уступило намъ хоть два воскресенья подъ спектакли. Ей-ей, иначе намъ не выдержать.

— Я ужъ просилъ-съ, я ужъ намекалъ объ этомъ, но старшины говорятъ, что у нихъ письменное условіе съ акробатами насчетъ воскресеній вплоть до перваго января, отвчалъ исправникъ.— И вдь что удивительно… До прізда вашего акробаты погибали, такъ что должны были соединиться съ фокусникомъ, а съ вашимъ пріздомъ у нихъ сборы начались.

— Ну, это не потому. Съ половины ноября всегда сборы поднимаются.

— Однако, вотъ у васъ нтъ хорошихъ сборовъ.

— Дайте намъ воскресенья и праздники, и у насъ хорошіе сборы будутъ.

— Нтъ, это не оттого. Акробаты умютъ завлечь публику. Вотъ въ воскресенье акробатъ Карлъ Кноблохъ объявилъ въ афишахъ, что онъ вызываетъ борцовъ на ратоборство съ нимъ и кто его поборетъ, тому онъ выдастъ пятьдесятъ рублей. Какъ хотите, а это заманчиво. Купцы у насъ такіе охотники до всего этого, и, понятно, они вс поголовно привалили въ театръ. Курносовъ вонъ трехъ крючниковъ привелъ, чтобы боролись съ нмцемъ. Объ этомъ прокричали въ ‘Листк’. А вы хотите пьесой ‘Грхъ да бда’ заманить къ себ публику. А ‘Грхъ да бда’ на моей памяти здсь у насъ раза три шла. Кто только изъ актеровъ ни прізжалъ — вс ставятъ эту пьесу.

— Да вдь постановка удобная.

— А публик-то что за дло! И наконецъ, я вамъ русскимъ языкомъ говорилъ, что у насъ купцы не любятъ на пьесы съ купцами смотрть. Поставьте оперетку — сборъ будетъ.

— Какъ я могу поставить оперетку, если у меня ни опереточной труппы, ни костюмовъ, ни нотъ нтъ.

— Ну, такъ пеняйте на себя.

Котомцевъ пожалъ плечами и удалился.

Пьеса Островскаго прошла, какъ говорится, безъ хлопка, да и некому было хлопать. Даже и взявшіе билеты на мста, просмотрвъ первый актъ, остальные акты просидли въ буфет, ожидая водевиля ‘Дочь русскаго актера’, про который было объявлено въ афишахъ, что въ немъ Д. II. Левина исполнитъ качучу и салтареллу. Даже старшинскій даровой рядъ — и тотъ былъ пустъ. Но къ водевилю публика начала собираться и залъ наполнился боле половины. Котомцевъ, успвшій переодться посл первой пьесы, обрадовался приращенію публики, бросился въ кассу посчитать сборъ, но оказалось, что сборъ нисколько не увеличился и что залъ наполнился даровой публикой, не заплатившей за мста. Взбшенный, онъ вошелъ въ залу и сталъ проврять билеты, требуя у сидвшей публики предъявленія ихъ, и почти у половины зрителей билетовъ не оказалось. Имъ пришлось оставить зрительную залу. Оказалось, что все это были, главнымъ образомъ, члены клуба, которыхъ клубная прислуга, контролирующая билеты, не смла остановить при вход. Произошли пререканія, споры. Кто говорилъ, что онъ потерялъ билетъ, кто уврялъ, что его, какъ члена, не имютъ права удалять изъ залы, ибо онъ, какъ членъ клуба, можетъ въ клуб сидть, гд ему вздумается.

— Невжа! слышалъ себ въ догонку Котомцевъ.— Ему члены клуба чуть не даромъ сдаютъ залу, а онъ къ нимъ придирается изъ-за того, что кто-нибудь полъ-акта даромъ посмотрлъ.

Какъ бы то ни было, но контроль этотъ поставилъ Котомцева въ сильно непріязненныя отношенія съ членами клуба. Суматоха во время представленія повліяла и на успхъ водевиля. За исполненіе качучи Даш апплодировали, но не такъ, какъ того ожидалъ Котомцевъ. Салтареллу, которую въ конц водевиля танцовала Даша вмст съ Сусловымъ, также не заставили повторить. Неистовствовалъ, вызывая посл водевиля Дашу и Суслова, только Курносовъ, да ему вторили два его пріятеля купца, а

Уховертовъ съ сыномъ въ это время шикали. Дашу и Суслова, впрочемъ, вызвали два раза.

Посл спектакля въ буфет у Котомцева начались обычные разсчеты по вечеровому расходу. Какъ и всегда, первымъ предъявилъ ему свой счетъ за афиши Уховертовъ сынъ и Котомцевъ долженъ былъ отдать ему почти весь сборъ, который ему передалъ буфетчикъ за билеты, проданные изъ кассы.

— Кончаете ужъ со спектаклями-то? спросилъ его Уховертовъ сынъ, принимая деньги.

— Нтъ. Съ чего вы взяли? отвчалъ Котомцевъ.

— Отчего же на слдующій спектакль анонсъ не вывшенъ на стн?

— Завтра вывсимъ и завтра же доставимъ вамъ для напечатанія афишу.

— Охота надсажаться и играть при пустомъ зал!

— Ну, ужъ это наше дло. За печатаніе афишъ мы вамъ платимъ аккуратно.

— Да я васъ же жалючи говорю. Вдь не капиталисты, съ ядовитой усмшечкой говорилъ Уховертовъ.

Приступилъ къ Котомцеву и буфетчикъ съ просьбой объ уплат въ буфетъ за обды въ дни репетицій и спектаклей, до сихъ поръ не требовавшій денегъ.

— Въ слдующій разъ, голубчикъ, въ слдующій разъ, а ужъ сегодня погодите, проговорилъ Котомцевъ, крпко пожимая руку буфетчику.

— Да что въ слдующій разъ! А ежели въ слдующій разъ и совсмъ сбора не будетъ?

— Нтъ, нтъ. Мы готовимъ къ слдующему спектаклю нчто особенное.

— Давно пора. А ежели будете ставить то, что вотъ теперь ставите, то никакого толку не будетъ, напередъ вамъ говорю. Вотъ третьяго дня у акробатовъ… а сто сорокъ тесть рублей буфетъ торговалъ, а сегодня и на сорокъ рублей еще не продано.

Котомцева такое наставленіе и такое сравненіе коробило, но онъ промолчалъ.

Приступили евреи музыканты, прося расчета. Котомцевъ далъ имъ только пять рублей, а остальныя деньги просилъ подождать до слдующаго спектакля.

— Въ слдующій спектакль ставлю оперетку ‘Вс мы жаждемъ любви’, сказалъ онъ еврею капельмейстеру.— Кое-какія ноты для куплетовъ у насъ есть, а ужъ чего нтъ — придется музыку такъ подобрать.

— Подберемъ, подберемъ… Денегъ-то только вы сегодня мало даете.

— Откуда же взять? Сегодня незадача. Самъ безъ копйки остаюсь.

— Гм… А вы, можетъ быть, хотите заложить какія-нибудь серебряныя вещи, колечки отъ жены, серьги, часы, такъ я могу хорошево пріятель найти. который даетъ деньги за честнова проценты? предложилъ еврей.

— Ахъ, вы и этимъ занимаетесь? удивился Котомцевъ.

— Хорошаво еврей долженъ всмъ заниматься.

— Нтъ, благодарю. Теперь не надо.

Днпровскій, Безъимянцевъ и Иволгинъ, оставшіеся въ клуб посл спектакля, ходили по комнатамъ унылые. Съ нимъ не подходилъ никто изъ членовъ клуба. Члены клуба дулись и на Котомцева за учиненный имъ во время водевиля скандалъ контролемъ, и на нихъ.

— Неужели мы сегодня и вечеровый расходъ не покрыли? спросилъ Котомцева Днпровскій.

— Гд же покрыть! Откуда? Ни за залу, ни за оркестръ, ни за авторскія права не заплочено. Вотъ восемь рублей оставилъ себ на расходъ, отвчалъ Котомцевъ.

— Швахъ… Не повторилась бы гусятниковская исторія.

Днпровскій покачалъ головой и отошелъ въ сторону.

XXII.

Афиша возвщала четвертый спектакль труппы Котомцева въ Краснопузырск. Было объявлено, что представлены будутъ сцена изъ комедіи Островскаго ‘Лсъ’ и оперетта ‘Вс мы жаждемъ любви’. Въ ‘Листк’ появился также анонсъ о спектакл, но въ слдующей форм:

‘Захавшая къ намъ странствующая труппа актеровъ, и на первыхъ же порахъ сильно потерпвшая отъ справедливаго равнодушія публики, длаетъ послднія усилія, чтобы привлечь къ себ вниманіе публики и ставитъ оперетку ‘Вс мы жаждемъ любви’. Посмотримъ, увнчаются ли эти потуги успхомъ, при неимніи въ трупп голосовъ и надлежащей обстановки’.

Котомцевъ во всеуслышаніе прочелъ этотъ анонсъ на репетиціи и прибавилъ:

— Нтъ, какова скотина этотъ Уховертовъ! Топитъ, топитъ и топитъ. Вотъ месть-то!

— Корсиканская какая-то месть… проговорилъ Днпровскій, вмст съ Безъимянцевымъ красившій тутъ же въ зал на разостланныхъ рогожахъ холстъ крыши и трубы, составляющій декорацію для оперетты ‘Вс мы жаждемъ любви’.

— Послушай, Анатолій, дай ты этому Уховертову объявленіе о спектакл, заткни ты ему глотку, сказала мужу Котомцева.

— Не только объявленія не дамъ, но даже и билетовъ даровыхъ въ редакцію не пошлю.

— Ахъ, напрасно! Ахъ, напрасно! Съ какой стати войну поднимать! ахалъ Иволгинъ.

— Да вдь все равно ужъ поднята и все равно, такъ или иначе, мы здсь погибнемъ и, не сегодня, такъ завтра, намъ нужно перебираться въ другой городъ, отвчалъ Котомцевъ.— Здсь дв труппы немыслимы. Акробаты, вонъ, еще четыре воскресенья захватили у клуба и выписываютъ изъ Москвы какого-то клоуна съ учеными пуделями и обезьянами. Сегодня, вонъ, къ нимъ шпагоглотатель пріхалъ. Надо въ Быстринскъ отсюда убираться. Я получилъ письмо, что тамъ всю зиму не было никакой труппы.

— Позвольте… Но мы должны еще бенефисами сборы пробовать. Мы еще бенефисами не пробовали! вскричалъ Иволгинъ.

— Бери себ слдующій спектакль въ номинальный бенефисъ, пробуй, а я и пробовать не желаю. ‘Вс мы жаждемъ любви’… Пожалуйте, господа, на сцену!

Котомцевъ захлопалъ въ ладоши.

Актеры, пившіе въ зал за столикомъ чай, отправились на сцену. Котомцевъ, не занятый въ этомъ акт, налилъ себ стаканъ чаю и подслъ къ столику. Вдругъ, въ глубин зала показался Подсдовъ-отецъ. Онъ шелъ медленно, подошелъ къ столику, за которымъ сидлъ Котомцевъ, уныло протянулъ ему руку и сказалъ:

— А я все по тому же длу…

— Насчетъ сына? Не нашли его?

— Гд найти! То-есть я знаю, что онъ здсь скрывается, но найти-то его не могу. Ахъ, дла, дла! вздохнулъ Подсдовъ.

— Чайку не прикажете ли? предложилъ ему Котомцевъ.

— Да что жъ васъ-то опивать… Можно и свжаго спросить.

— Да и этотъ свжій. Прошу покорно приссть.

Старикъ подслъ къ столу и продолжалъ вздыхать. Котомцевъ ему налилъ стаканъ.

— Не у васъ онъ? спросилъ старикъ Котомцева.

— Нтъ, нтъ. У насъ другой суфлеръ суфлируетъ. Не хотите ли посмотрть?

— Врю, врю… Что тутъ смотрть! Грхи! Письмо вдь мн съ какимъ-то мальчишкой прислалъ.

— Ну, вотъ видите. Какое письмо?

— Да вотъ оно. Прочтите. Самъ-то я безъ очковъ плохо разбираю.

Старикъ ползъ въ карманъ, досталъ письмо и подалъ его Котомцеву. Тотъ началъ читать вслухъ. Миша Подсдовъ писалъ отцу слдующее:

‘Любезный папенька! Черезъ оную двицу Дарью Ивановну я узналъ, что вы зовете меня повиниться и чтобъ я шелъ къ вамъ въ домъ, но я этого никакъ не могу сдлать, ибо въ оную двицу влюбленъ больше жизни и ежели вернусь безъ нея, то буду пить съ горя и все равно умру отъ чахотки. Да я и не вернусь безъ нея по своей вол. Конечно, вы можете поймать вашего несчастнаго сына и привести по этапу, но вдь живую личность не укараулишь дома и я опять сбгу, куда глаза глядятъ, и такъ до безконечности, до края гроба и пропасти. Буду ходить въ рубищ и питаться кускомъ черстваго хлба, но мн это все равно, ибо я чувствую ко всему этому равнодушіе чувствъ. Любовь, одна любовь для меня священна и эта двушка мелькаетъ передо мной наяву и во сн въ лучезарной корон изъ звздъ. По ежели вы и маменька желаете дать согласіе на нашу свадьбу, то я явлюсь къ вамъ, упаду въ ноги и буду на всю жизнь работникъ на васъ. Отвтъ передайте Дарь Ивановн, которая живетъ супротивъ васъ черезъ корридоръ, а я уже отъ нея узнаю вс послдствія родительской власти. Вашъ сынъ Михаилъ Подсдовъ’.

— Что скажете, почтеннйшій? спросилъ старикъ Подсдовъ Котомцева и покачалъ головой.

— Прежде всего скажу вамъ то… для меня совсмъ новость, что моя свояченица Даша видается съ вашимъ сыномъ, произнесъ Котомцевъ.

— Какъ же, какъ же… Она сама сказала мн, что видается, подхватилъ старикъ.— Я просилъ ее передать ему, что я его прощаю, что онъ только пусть вернется ко мн и повинится — и вотъ отвтъ его, что вы читали.

Котомцевъ пожалъ плечами и сказалъ:

— Все это для меня совершенно ново. Самъ я не видалъ вашего сына уже больше недли.

— А вотъ она видитъ его.

Старикъ помолчалъ и опять заговорилъ:

— Я къ вамъ вотъ изъ-за чего… Ужъ повнчать мн ихъ, что ли?

— То-есть какъ это? недоумвалъ Котомцевъ.

— Да свояченицу-то вашу и моего Мишутку. Очень ужъ мн сына-то жаль. Парень вдь онъ до сего времени былъ ласковый и работящій. Онъ у меня дло длалъ. А?

— Право, ужъ не знаю, какъ вамъ сказать… Надо будетъ объ этомъ Дарью Ивановну спросить.

— Да что жъ тутъ спрашивать! Вдь ужъ, врно, снюхались они. Одно вотъ только… Отвтъ-то черезъ нее ему надо переправить. Позовите-ка ее…

— А вотъ сейчасъ, только она актъ кончитъ. Кушайте чай-то.

Старикъ налилъ себ на блюдечко изъ стакана чаю и сталъ пить.

— Бда, у кого взрослыя дти! сказалъ онъ, покачавъ головой.— Ты думаешь, что вотъ выростилъ, вотъ ужъ онъ теб помощникъ, а у него фанаберія въ голов.

Актъ кончился. Котомцевъ подозвалъ Дашу. Подойдя къ старику, она вспыхнула.

— Я сказала вашему сыну, что вы просили… проговорила она.

— Знаю, знаю и ужъ отвтъ отъ него получилъ, отвчалъ старикъ Подсдовъ.— Нате-ка, прочтите, что онъ пишетъ.

Даша взяла письмо, отошла къ сторонк и стала читать. Старикъ подошелъ къ ней, подошелъ и Котомцевъ. Когда Даша прочла письмо, старикъ спросилъ ее:

— Ну, что, барышня, скажете хорошенькаго?

— Я уже объявила ему, что замужъ за него не пойду.

— Какъ? Совсмъ не пойдете?

— Да конечно же… Зачмъ же быть раздоромъ въ семь? Да наконецъ, у него и документовъ нтъ по которымъ бы онъ могъ внчаться.

— Ну, а ежели мы просимъ.

— То-есть вы просите? Вы переспросила Даша.

— Ну, да, да… Мы, его отцы и матери… Что жъ, коли онъ лзетъ на рогатину, отвчалъ старикъ.

Даша смутилась. Она не ожидала такого положенія дла и молчала.

— Ну, такъ какъ же, барышня? Какъ ему писать? Какой ему мн отвтъ дать? повторилъ вопросъ старикъ.

— Право, ужъ не знаю. Послушайте… Да вы въ серьезъ? задала она вопросъ.

— Въ серьезъ, въ серьезъ… Кто жъ такими вещами шутитъ!

Даша взглянула вопросительно на Котомцева и молчала.

— Отвчай же… проговорилъ ей тотъ.

— Не могу сейчасъ отвчать… Дайте подумать, отвчала она, потупившись.

— Да. да… Дайте ей подумать, дайте съ сестрой посовтоваться, поддержалъ ее Котомцевъ.

— Да чего жъ тутъ думать-то! Богатый купеческій сынъ сватается! воскликнулъ старикъ.

— До завтра, только до завтра. Завтра она скажетъ вамъ отвтъ, отвчалъ за нее Котомцевъ и повелъ старика опять къ чайному столу.

XXIII.

— Зачмъ пришелъ Подсдовъ? Что онъ съ тобой говорилъ? засыпали Дашу вопросами сестра и другія актрисы, когда Даша вернулась на сцену для продолженія репетиціи.

Смущенная Даша тотчасъ же передала весь разговоръ.

— Вотъ счастье-то! Вотъ счастье-то двк привалило! воскликнула Гулина.— И неужели, милушка, ты не согласишься?

— Я не знаю, право… Я просила дать мн подумать до завтра, отвчала Даша.

— Да что жъ тугъ думать-то, Дашенька! перебила ее Безъимянцева, пыхтя папироской.— Мн кажется, тутъ и думать нечего. Богачи… Свои дома имютъ… Торговля…

— Срая купеческая семья… пробормотала Даша.

— Да вдь самъ-то Миша не сръ. Право, не сре моего Безъимянцева, сказала Безъимянцева.— Ты посмотри, какой онъ франтикъ.

— Не въ франтовств дло… А онъ какой-то рохля, какой-то несамостоятельный…

— Да съ такимъ, милушка, лучше жить. Что хорошаго съ вострымъ-то? Вострый-то и слушаться не будетъ, да того и гляди, что сбжитъ, возразила Гулина.

Котомцева, до сихъ поръ молчавшая, заговорила не вдругъ. Она кусала губы и соображала.

— Знаешь, Даша, я почти ожидала этого, сказала она.

— Чего? Что придетъ отецъ Подсдова и будетъ мн предлагать выйти замужъ за его сына?

— Нтъ, вообще… Я вообще ожидала, что это должно такъ случиться. ВЬдь ужъ даромъ человкъ не побжитъ за двушкой, не кинетъ домъ и дло.

— И наконецъ, онъ ей уже раза три длалъ предложеніе, прибавила Гулина.— Въ Гусятников, здсь длалъ. Въ Гусятников при всхъ насъ длалъ — она-то только не внимала.

— Какъ не внимала? Я все внимала, но меня всегда брало сомнніе, отчего онъ только тогда длалъ предложеніе, когда выпивши, отвчала Даша.

— Ахъ, Боже мой! Да потому, что онъ не смлъ, потому, что онъ робокъ.

— Но въ субботу я встртилась вечеромъ съ нимъ на улиц и онъ ужъ трезвый мн сдлалъ предложеніе.

— Ахъ, въ субботу-то ты это и ходила къ нему на свиданіе? Теперь я понимаю, сказала Котомцева.— Знаешь, Даша, я бы пошла за него замужъ на твоемъ мст.

— Нтъ, сестрица, нтъ. Сразу нельзя… Надо объ этомъ подумать, заговорила Даша.

— Да подумай, подумай, но все-таки ршись.

— Ахъ, Таня, Таня! Вдь надо самостоятельности лишиться, жить въ дом у его отца… Свекоръ и свекровь… Берутъ въ домъ нежеланную невстку, берутъ только по настоянію сына,

— Милая, выходи только замужъ, а тамъ ужъ можно мужа такъ повернуть, что десять разъ съ нимъ изъ дома удете, уговаривала ее Безъимянцева.

— И еще есть, что меня останавливаетъ. Вдь ужъ я не могу быть актрисой-то.

— А какая это радость, подумаешь! иронически улыбнулась Гулина.— Да неужто теб вс наши бды-то актерскія не надоли? Горекъ, милая, хлбъ актерскій, горекъ.

— Да, и я скажу, не сладокъ… вздохнула Котомцева.

— Мало ли что не сладокъ, а все-таки мн актерская жизнь нравится.

— Нравится, а сама въ Гусятников говорила: ‘ужъ хоть бы въ бонны куда на мсто пойти’.

— Мало ли, сестрица, что говорится! А потомъ выйдешь на сцену, сыграешь успшно, похлопаетъ теб публика и думаешь ‘вкъ, кажется, не ушла бы со сцены’.

Даша улыбнулась, а на глазахъ ея были слезы.

— А ужъ выйдешь замужъ за Подсдова, такъ прощай сцена, прибавила она.

— Какой вздоръ! Въ лучшемъ вид будешь въ Гусятников играть въ любительскихъ спектакляхъ съ лсничихой и нотаріусомъ.

— Ахъ, жалко разстаться съ свободой!

— Да какая же у тебя теперь-то особенная свобода? Пришпилена ко мн и къ моему мужу.

— Ну, все-таки…

Стали продолжать репетировать ‘Вс мы жаждемъ любви’. Даша была въ сильномъ волненіи, сбивалась и совсмъ не могла пть, какъ ни подлаживался къ ней еврейскій оркестръ.

Когда актъ кончился, сестра Татьяна обняла ее и, пройдясь съ ней по сцен, сказала:

— Мой совтъ, Даша, сейчасъ теб подойти къ

Подсдову и объявить ему, что ты согласна итти за Мишу.

— Ахъ, нтъ, сестрица, нтъ. Дайте еще до завтра подумать.

— Да что жъ тутъ думать-то, душечка? Будешь ни въ чемъ не нуждаясь жить. Ты гляди на вещи попрактичне.

— Врно, сестрица, врно, но мн все кажется, что я его не люблю.

— А не любишь, такъ зачмъ завлекала? Зачмъ голову мальчишк вскружила? подскочила къ нимъ Безъимянцева, услыхавъ слова Даши.

— Когда же я его завлекала, Софья Андреевна? Онъ самъ завлекся, отвчала Даша.

— Врешь, врешь, мать моя… Вотъ здсь въ Краснопузырск, такъ когда ни взгляни на васъ, вы все вдвоемъ въ уголк сидите и шушукаетесь. Зачмъ же ты съ нимъ цлые дни шушукалась, ежели не хотла его завлекать?

— Ахъ, да вдь онъ самъ…

— И мн кажется, что онъ теб нравится, сказала сестра.

— И нравится, и не нравится… Нтъ, нтъ… Я просто не знаю, что мн длать. Дайте до завтра подумать, закончила Даша, подошла къ рамп и стала разговаривать съ музыкантами.

Репетиція кончилась. Актеры стали сбираться уходить домой. Старикъ Подсдовъ былъ все еще въ зал. Онъ вмст съ Котомцевымъ подошелъ къ Даш и сказалъ:

— Такъ вотъ, барышня, будемъ ждать до завтра. Только ужъ пожалуйста до завтра, потому Рождество на двор и ежели быть промежъ насъ доброму длу, то надо и приданымъ торопиться, чтобъ сейчасъ посл святокъ свадьбу сыграть. Я не узжая изъ Краснопузырска и полотенца бы закупилъ для блья и всякой разной разности.

— Завтра, завтра я вамъ дамъ отвтъ, отвчала Даша.— Только блья мн никакого не надо.

— Какъ не надо? Вдь у васъ добра-то, поди₎не особенно завалило, такъ долженъ же женихъ сдлать. Нтъ, барышня, намъ какъ-нибудь нельзя свадьбу играть. Ужъ играть, такъ играть, какъ слдоваетъ, а то насъ осудятъ… Мы по всему узду извстны. Да что по всему узду! Меня и въ губерніи знаютъ. Такъ въ которомъ часу завтра прикажете къ вамъ зайти?

— Утромъ. Я сама за вами пришлю. Или нтъ…

— Да вотъ что… Приходите завтра утромъ часу въ одиннадцатомъ къ намъ въ номеръ чай пить. А репетицію мы ужъ сдлаемъ попозже… перебилъ Дашу Котомцевъ.

— Ну, ладно. Ахъ, дла, дла!.. вздохнулъ Подсдовъ и опять обратился къ Даш:— Толь я ужъ пожалуйста, барышня… Дарьей Ивановной васъ звать?

— Да.

— Только ужъ пожалуйста, Дарья Ивановна, чтобы все это завтра ршить, не откладывая въ дальній ящикъ. Да ужъ пожалйте сына-то, пожалйте Мишутку-то. Что ему одному скитаться! Конечно, дуракъ онъ, но все же несчастный человкъ, прибавилъ Подсдовъ.

— Хорошо, хорошо, сказала Даша.

— Да и мн-то, чтобы не быть ни въ тхъ, ни въ схъ… Письмо вдь какое ни на есть надо ему написать въ отвтъ. А то живу безъ дла здсь… Замучился.

— Завтра, завтра. И наврное она вамъ дастъ благопріятный отвтъ, проговорилъ Котомцевъ.

Они вышли изъ клуба. Подсдовъ началъ со всми прощаться и опять обратился къ Даш:

— Предупредите Мишутку-то, чтобы приходилъ въ гостинницу и самъ присутствовалъ при вашемъ отвт. Вдь знаете, гд онъ скрывается. Пусть видитъ, что отецъ его не извергъ лютый.

— Хорошо. Я пошлю ему письмо, увдомлю его, проговорила Даша.

— Еще разъ прощенья просимъ, господа актеры.

Подсдовъ снялъ картузъ, поклонился и отдлился отъ актеровъ, направляясь въ противоположную сторону.

— Прелестный старикъ! Разсудительный и предобрый. Ршительно не понимаю, какъ могъ Миша убжать отъ такого отца! сказалъ Котомцевъ жен и своячениц.

XXIV.

Слезы душили Дашу, подступали ей къ горлу, но она сдерживала ихъ, пока шла съ репетиціи въ гостинницу, и ужъ только дома дала имъ волю. Снявъ съ себя пальто, она бросилась за альковъ, упала внизъ лицомъ на кровать и горько заплакала.

— Да вдь не хочешь выходить замужъ, такъ не выходи, мы тебя не неволимъ, сказала ей сестра.— Что же такъ-то ужъ очень убиваться…

— Нтъ, я такъ, сестрица, я такъ… Это пройдетъ… отвчала Даша, продолжая плакать.

— Съ нами и вообще со сценой теб жалко разстаться, что ли? проговорилъ Котомцевъ.— А то вдь какъ сынъ, такъ и отецъ люди хорошіе.

— Ахъ, Анатолій, Анатолій! Вдь все-таки это золотая клтка! воскликнула Даша.

— Ты вотъ пьесъ-то разныхъ насмотрлась и наигралась, да изъ нихъ и говоришь. А въ жизни, мать моя, все это совсмъ другая статья, говорила ей Гулина, пришедшая въ номеръ Котомцевыхъ.

Даша быстро вскочила съ постели и съ заплаканными глазами вышла изъ-за алькова.

— Надо Миш письмо сейчасъ написать, чтобы приходилъ къ намъ завтра… произнесла она, отирая платкомъ глаза.

— Ршилась? въ одинъ голосъ спросили ее сестра и Гулина,

— Ршилась или не ршилась, но все равно нужно, чтобы онъ тутъ былъ, когда отецъ его придетъ къ намъ за отвтомъ.

— Пиши, пиши, а мой Алексй Павлычъ снесетъ ему это письмо. Онъ знаетъ, гд Миша живетъ, проговорила Гулина про Днпровскаго.

— Его-то я и хотла попросить снести. Сама я не знаю адреса Миши, отвчала Даша.— Дай, Таня, пожалуйста, листикъ бумажки и конвертъ.

Она подсла къ маленькому столу у окошка и принялась писать, но мысли путались, фразы не слагались и ничего не выходило. Она разорвала уже два листа, положила передъ собой третій листъ и задумалась, смотря въ окно и почесывая ручкой пера въ волосахъ.

Въ комнат накрывали на столъ къ обду. Труппа изрядно уже задолжала въ клубномъ буфет за обды и такъ какъ буфетчикъ просилъ уплаты, а Котомцевъ не могъ этого сдлать до слдующаго спектакля, то и ршилъ сегодня кормить всхъ въ гостинниц.

Гулина, видя, что Даша никакъ не можетъ написать письма, сказала ей:

— Можетъ быть, хочешь лучше, чтобы Алексй Павлычъ на словахъ ему передалъ?

— Да придется, чтобы онъ на словахъ передалъ ему подробности, но я все-таки хоть что-нибудь напишу.

Даша обмакнула перо въ чернила и написала:

‘Сегодня отецъ вашъ былъ у насъ и просилъ, чтобы я вышла за васъ замужъ. Я общала ему подумать до завтра и завтра дамъ отвтъ. Приходите къ намъ, къ 11 часамъ утра, за отвтомъ. Дарья Левина’.

Обдать вся труппа явилась въ номеръ Котомцева. Не было только Суслова и Иволгина, которые и жили, и столовались у купца Курносова. Даша подошла къ Днпровскому.

— Вотъ, миленькій Алексй Павлычъ!, отнесите это письмо къ Миш Подсдову. Простите, что я васъ затрудняю, сказала она.

— Хорошо, хорошо. Какое тутъ затрудненіе! отвчалъ тотъ.

— А что передать на словахъ-то? На словахъ-то что передать? приставала къ ней Гулина.

— Да что видлъ и слышалъ, то пусть и передастъ. Ахъ, я не могу, не могу… Ничего не могу! У меня голова кругомъ идетъ и вс мысли путаются!

Даша схватилась за голову и на глазахъ ея опять показались слезы.

— То-то нашъ Мишутка обрадуется! Къ потолку! поди, подпрыгнетъ! проговорилъ Днпровскій.

— Да не на что ему покуда радоваться-то. Я еще ни на что не ршилась, отвчала Даша.

— Ршилась, ршилась! Я ужъ по глазамъ вижу, что быть свадебк, подмигнула ей Безъимянцева.— Да и какъ не ршиться-то? Богатый домъ… Люди приданое теб длаютъ. Оберъ-дурой надо быть, чтобы не ршиться. И если бы у тебя еще какая-нибудь другая зазноба была, кто-нибудь другой нравился бы, а то никого…

— Въ новаго суфлера, можетъ быть, влюбилась. Нужды нтъ, что у него сизый носъ и красныя руки, подшучивала надъ Дашей Гулина.

За обдомъ Даша почти ничего не ла. Безъимянцева это замтила и, шутя, сказала ей:

— Для подсдовской ды себя бережешь, что ли? Береги, береги… Невсты всегда мало дятъ. А ужъ за то какъ выдутъ замужъ, то и начнутъ… То-то пироговъ-то ты купеческихъ потомъ пошь! У купцовъ каждое воскресенье пироги и кулебяки! Ужасъ, какъ пироги люблю! Изъ-за однихъ пироговъ вышла бы замужъ за любого купца, если бы не была связана съ моимъ фитюлькой, прибавила она.

Кончили обдать. Вс разошлись по своимъ номерамъ. Днпровскій понесъ записку къ Миш Подсдову. Котомцевъ отправился къ исправнику по какому-то театральному длу. Котомцева и Даша прилегли отдохнуть: Котомцева на кровати, за альковомъ, Даша на диван. Воцарилась тишина. Миша Подсдовъ и Подсдовъ-отецъ не выходили у Даши изъ головы.

‘Старикъ Подсдовъ, кажется, хорошій человк, мягкій, онъ не будетъ меня притснять, но вдь я еще не знаю матери Миши и никогда не видала ея, думала она.— Какова его мать? Что она такое? Можетъ быть, она что-нибудь въ род Кабанихи въ ‘Гроз’ Островскаго? Впрочемъ, нтъ. Миша никогда мн не говорилъ даже о ея строгостяхъ, д напротивъ’..

И тутъ ей припомнилось, какъ Миша Подсдовъ сказалъ однажды про свою мать: ‘маменька у насъ овца’. Она тотчасъ же улыбнулась на эту характеристику.

‘Одно обидно, что ежели я ршусь выйти замужъ за Мишу, они примутъ меня въ домъ, какъ нищую. Вотъ ужъ старикъ давеча заговорилъ о Сдланіи мн блья въ приданое, увряя, что иначе ему нельзя, потому что его весь уздъ знаетъ’, мелькало у ней въ голов. ‘Приданое! Приданое-то сдлаютъ, а потомъ и начнутъ попрекать имъ. Что тогда? Вдь я тогда не стерплю. Прямо вдь такъ и говоритъ въ глаза: ‘блья-то у васъ вдь, поди, не завалило’, Но сцена! Сцена! Вдь ее придется оставить. Какіе-нибудь два спектаклишка въ годъ сыграть съ лсничихой, какъ утшаютъ меня наши, совсмъ не то, что постоянно быть на сцен. Ахъ, какъ жалко сцену!’ воскликнула она мысленно. ‘Только изъ-за этого стоитъ отказаться отъ Миши. Но самъ Миша?’ — и мысли ея перенеслись за Мишу Подсдова’. Вдь онъ любитъ меня, искренно любитъ. И не выйди я за него замужъ — онъ погибнтъ, вконецъ погибнетъ, начнетъ пить и сопьется. А что онъ, опять сбжитъ отъ отца, ежелні тотъ водворитъ его къ себ силой, какъ онъ говоритъ въ, письм, то это врно. Ежели ужъ одинъ разъ убжалъ изъ дома, то убжитъ и второй разъ и опять придетъ къ намъ.. А я-то что тогда? О, Болсе мой!’ Выходить мн за него или не выходить? Люблю я его или не люблю?’

Задавая мысленно себ эти вопросы, Даша сложила руки и хрустнула пальцами. ‘Нтъ, любовь не такая бываетъ, любовь не разсуждаетъ, любовь не колеблется. Нтъ, стало -быть не люблю, но все-таки мн его жалко… Но вдь и безъ любви люди живутъ. и- какъ-то счастливы, бываютъ’…

Она поднялась съ дивана и сла. Единственная свчка на стол тускло освщала комнату. На полу валялась разорванная бумага отъ испорченныхъ писемъ Даши къ Миш. Даша подняла одну изъ бумажекъ, разорвала ее пополамъ, на одной половинк написала: ‘да, выходить’, на другой: ‘нтъ, не выходить’, свернула эти бумажки, каждую порознь, положила ихъ въ свою барашковую шапочку, потрясла и стала вынимать одну изъ. бумажекъ, зажмурясь.

‘Да, выходить’, прочла она, улыбнулась и тутъ же мысленно сказала себ: ‘да разв можно такъ о всей своей жизни ршать!’

Въ комнату кто-то стучался въ дверь.

— Кто тамъ? спрашивала Даша.

— Это я, Днпровскій, отвчалъ голосъ.— Отнесъ ваше письмо и передалъ Миш въ собственныя руки.

— Спасибо вамъ, Алексй Павлычъ.— Ну, что онъ? Какъ?

— Просіялъ. Завтра явится, а теперь побжалъ молебенъ служить, чтобы Богъ вложилъ вамъ добрыя мысли, проговорилъ Днпровскій.

XXV.

Котомцевъ всталъ на другой день поутру, по обыкновенію, въ девять часовъ, а Миша Подсдовъ дежурилъ уже въ корридор. Когда Котомцевъ выглянулъ въ корридоръ, чтобы взять выставленные съ вечера для чистки свои сапоги, Миша Подсдовъ тотчасъ же бросился къ нему.

— Здравствуйте, Анатолій Евграфовичъ. Ну, что? Какъ? Какъ моя судьба? спрашивалъ онъ.

Онъ былъ блденъ, какъ полотно, руки его тряслись и отъ него пахло виномъ.

— Да ничего еще не извстно. Она спитъ еще, улыбнулся онъ.— Вы ужъ очень рано пришли. Вдь она приглашала васъ явиться къ одиннадцати часамъ утра.

— Ахъ, Анатолій Евграфычъ, Анатолій Евграфычъ! Вдь не терпится. Врите ли, я всю ночь не спалъ. Ну, я подожду, я подожду въ здшнемъ трактир. Господи! Вложи ей въ умъ мое счастье!

— Только ужъ въ трактир-то вы, Мишенька, не пейте. А то какой же это будетъ женихъ! Отъ васъ и такъ пахнетъ.

— Это отъ вчерашняго. А сегодня я только чайку… Только нельзя ли пораньше одиннадцати часовъ?..

— Хорошо, хорошо. Я пришлю за вами.

Миша побжалъ въ трактиръ. Котомцевъ вошелъ въ номеръ.

— Таня! Даша! Вставайте! Женихъ сейчасъ ужъ былъ въ корридор! крикнулъ онъ жен и своячениц, спавшимъ за альковомъ и сталъ надвать сапоги.

— Я не сплю, откликнулась Даша.— Я давно проснулась и только такъ лежу.

— Ну, что жъ ты — ршилась?

Даша сдлала маленькую паузу и отвчала:

— Ршилась. Будь, что будетъ!

— Ршилась? Ну, вотъ и слава Богу… послышался заспанный голосъ Котомцевой.— А я, вришь ли, всю ночь то тебя, то его во сн видла.

— Я ршилась, продолжала Даша.— Но только хочу выговорить себ у старика кое-какія права.

— Права-то, голубушка, ты ужъ посл… сказалъ Котомцевъ.— Не пугай старика правами. Права эти потомъ съ помощью мужа отвоюешь.

— Да конечно же отвоюешь, поддакнула сестра.

Женщины стали одваться: за альковомъ послышался всплескъ воды въ умывальник. Котомцевъ вышелъ въ корридоръ заказывать самоваръ. На этотъ разъ старикъ Подсдовъ выглядывалъ изъ своего номера.

— Можно, итти къ вамъ? спрашивалъ онъ.

— Да лтъ же, нтъ. Мои дамы только еще встаютъ. Я приглашу васъ.

— Ну, а какъ? Въ какихъ смыслахъ намъ ожидать ршенія?

— Кажется, все кончится благополучно.

Старикъ просвтллъ и сказалъ:

— Давай-то Богъ. За Мишуткой посылали?

— Приходилъ ужъ онъ, но я сказалъ, что рано. Онъ черезъ часъ зайдетъ.

— Ну, вотъ и отлично. Только что жъ онъ, дурья порода, ко мн не зашелъ!

Старикъ покрутилъ головой и скрылся за дверью. Выглянули изъ дверей своего номера Безъимянцевы. Безъимянцева была въ юбк и ночной кофт.

— Ну, что Даша? задала она вопросъ.

— Ршилась.

— Ну, умница. Сейчасъ мы съ мужемъ однемся и придемъ къ вамъ.

Часамъ къ десяти въ комнату Котомцевыхъ собралась вся труппа, такъ что даже сидть было не на чемъ и Днпровскій притащилъ изъ своей комнаты стулья. Пришли даже Сусловъ и Иволгинъ, до того всмъ хотлось скоре узнать ршеніе Даши и видть, какъ она будетъ объявлять свое согласіе отцу и сыну.

— Отлично! Отлично, что ршилась Дарья Ивановна. Молодецъ-двка! воскликнулъ Сусловъ.— Стало быть, я теперь выигралъ съ Мишки Подсдова кожаную куртку на байковой подкладк. Вчера я утшаю его въ буфет на желзнодорожной станціи, а онъ не вритъ, чтобы все кончилось благополучно. Побились объ закладъ — и вотъ теперь онъ долженъ мн купить кожаную куртку.

— Во всемъ-то этотъ Сусловъ себ выгоду найдетъ! воскликнулъ Днпровскій и хлопнулъ ладонью по столу.

— А то звать, что ли? Такъ и надо… откликнулся Сусловъ и захохоталъ.

На стол пыхтлъ самоваръ. Вс пили чай.

— Позвать, что ли, Подсдовыхъ-то ужъ? спросилъ Дашу Котомцевъ.

— Позовите. Только, Бога ради, не длайте изъ этого торжественности! отвчала Даша.— И не понимаю я, зачмъ это вс собрались къ намъ!

— За тебя радуемся. Радуемся, что ты изъ собачьей жизни въ хорошую жизнь переходишь, откликнулась Безъимянцева, дымя папироской-самокруткой. Котомцевъ вышелъ въ корридоръ, чтобы пригласить старика Подсдова и послать въ трактиръ за Мишей Подсдовымъ, но Миша стоялъ уже въ корридор.

— Можно войти? спросилъ онъ Котомцева.

— Идите, идите. Она согласна.

Какъ бомба влетлъ Миша въ комнату и, ни съ кмъ не здороваясь, бросился къ Даш.

— Богиня моя! Вы осчастливили погибавшаго человка! воскликнулъ онъ и началъ цловать ей руки.

Даша смутилась, стала прятать руки и наконецъ заплакала.

— Погибшій человкъ! Не забудь, что съ тебя кожаную куртку!.. крикнулъ Сусловъ.

— Хоть дв, Егорушка! Есть о чемъ разговаривать! откликнулся Миша, ловя руки Даши.

— Господинъ Подсдовъ! кричала ему Безъимянцева.— Даже и въ американскихъ земляхъ такъ принято, что когда люди входятъ въ комнату, то здороваются.

— Ахъ, да… Простите, Софья Андреевна! Простите, Татьяна Ивановна! спохватился Миша и сталъ со всми здороваться.— Голубчики! Вдь вы мн теперь вс родные! говорилъ онъ.

Вошелъ Котомцевъ съ старикомъ Подсдовымъ. Подсдовъ прежде всего отыскалъ въ углу икону, помолился на нее и потомъ сказалъ-. ‘здравствуйте’. Миша бросился къ нему и воскликнулъ:

— Папашенька! Врить ли мн своему ужасному счастью?

Отецъ отстранилъ его отъ себя и проговорилъ:

— Ты прежде повинись въ мерзостяхъ-то своихъ. Какъ ты посмлъ изъ-подъ родительскаго крова сбжать? За что ты отца съ матерью дв недли мучаешь?

Сынъ, отступилъ шага два, потупился и произнесъ:

— Простите, папашенька… Любовь къ одной двиц…

— Простите! Любовь!.. передразнилъ его отецъ.— Надо бы тебя, дурака, при всей честной компаніи за волосья оттаскать за вс твои художества — ну, да ужъ Богъ тебя проститъ.

Миша приблизился и поцловалъ отца въ щеку.

— Дарья Ивановна, папашенька, согласна… сказалъ онъ.

— А вотъ сейчасъ объявитъ мн, коли согласна, отвчалъ отецъ.— Надо честь честью…

— Согласна, согласна… заговорила Даша, отирая платкомъ слезы.

— А коли согласны, то и пожалуйте сюда ко мн.

— Зачмъ вы хотите какую-то торжественность?

— Да вдь надо же честь-честью. Надо Богу помолиться, надо и отцу жениха поцловать васъ.

Даша протискалась между актеровъ, подошла къ старику и произнесла:

— Я согласна выйти замужъ за вашего сына, но только съ условіемъ. Во-первыхъ, что до свадьбы я буду играть на сцен съ сестрой и зятемъ, какъ до сихъ поръ играла…

— Да не подобаетъ это, барышня, не подобаетъ… Я вотъ дамъ вамъ сегодня денегъ, такъ лучше же вамъ съ Мишей приданое себ запасать, отвчалъ старикъ Подсдовъ.

— Не надо мн приданаго, никакого не надо.

— Нельзя этого, Дарья Ивановна. Нельзя намъ безъ приданаго.

— А по моему, что есть, то и ладно!

— Вотъ дура-то! вырвались восклицанія у Гу линой и Безъимянцевой.

— Станьте съ сыномъ рядомъ, Дарья Ивановна, передъ образомъ и молитесь Богу продолжалъ съ улыбкой старикъ Подсдовъ.— А ужъ поторгуемся потомъ.

— И еще у меня условіе. Ежели вы будете обижать меня и притснять — я убгу изъ вашего дома.

— Обижать… Притснять… Господи! Да за что же это? воскликнулъ старикъ.— Молитесь Богу, барышня, молитесь.

Старикъ взялъ Дашу за руку и поставилъ рядомъ съ сыномъ передъ образомъ. Даша и Миша стали креститься.

— Въ землю, въ землю кланяйтесь, командовалъ старикъ.

Даша и Миша сдлали земной поклонъ.

— Ну, а теперь поцлуйтесь сами и я васъ поцлую…

Миша чмокнулъ Дашу въ губы. Старикъ Подсдовъ заключилъ ихъ въ свои объятія.

Начались поздравленія.

XXVI.

— Шампанскаго! кричалъ Сусловъ.— А то что это за поздравленіе на сухую!

— А ты думаешь, не спрошу? Спрошу, братъ, отвчалъ старикъ Подсдовъ.— Миша! Распорядись-ка, чтобы подали пару сулеечекъ на рукобитіе, обратился онъ къ сыну.

— Да не надо, не надо, Иванъ Филипповичъ., заговорилъ Котомцевъ.— Ну, что деньги зря тратить Какое теперь шампанское натощакъ! Мы чайкомъ поздравимъ жениха и невсту. Пожалуйте вотъ сюда къ столу.

— А кто теб сказалъ, что Натощакъ будемъ пить? не унимался Сусловъ.— Пусть сватъ — вдь онъ намъ всмъ теперь въ сватовств приходится,— пусть сватъ приличную нашему званію и состоянію закуску соорудитъ. Червячка заморить пора.

— Можно и закуску, господинъ Сусловъ.— Я не сквалыжникъ. Миша! спорхай-ка въ буфетъ и скажи, чтобы подали солененькой всякой всячины, да водочки, да бутылку мадеры.

— Въ одинъ моментъ, папашенька.

Миша Подсдовъ бросился въ корридоръ.

— Стой! стой! остановилъ его отецъ,— Да не-хотите ли, господа актеры, кстати и селяночки рыбной похлебать? Отличную здсь селянку готовятъ.

— Нтъ, нтъ. Зачмъ селянка? Намъ еще сегодня на репетицію надо, отказывались актеры.— А закуска-то ужъ лишняя.

— Ну, селянка за мной.

— Михаилъ Иванычъ! Михаилъ Иванычъ! Ежели ужъ накрывать закуску, то пусть въ комнат Безъимянцевыхъ накроютъ, а здсь тсно, говорилъ Котомцевъ.— Здсь мы чайку попьемъ, а потомъ въ комнату Безъимянцевыхъ закусывать и перейдемъ.

— Хорошо, хорошо… пробормоталъ Миша и юркнулъ за дверь.

Старика Подсдова стали усаживать на диванъ, къ самовару. Котомцева, Безъимянцева и Гулина бросились ему наливать чаю. Он выхватывали другъ у дружки стаканъ и блюдечко. Гулина выполоскала стаканъ, Безъимянцева насухо вытерла его полотенцемъ, Котомцева стала наливать чай.

— Покрпче, Иванъ Филиппычъ, прикажете или послабже? спрашивала она.

— Всяко пью, отвчалъ тотъ, поманилъ къ себ Дашу, посадилъ ее рядомъ съ собой на диванъ и, улыбаясь, погладилъ ее по волосамъ.— Невсткой потомъ вдь будешь, сказалъ онъ и тутъ же задалъ вопросъ ей:— Какъ ты такая молоденькая въ актрисы-то пошла? Вдь и избаловаться не долго на этой зарубк.

— Нтъ, нтъ… Зачмъ же? Она при сестр, при мн, при зят… заговорилъ Котомцевъ.— Пить, сть надо, Иванъ Филиппычъ,— вотъ и пошла въ актрисы. кром того, у ней талантъ — несомннный талантъ.

— Ну, то-то… Разв только что при старшей сестр и при зят, а то мало ли есть ахальниковъ на свт! Живо опутаютъ молодую двушку. Да и хлбъ-то горекъ вашъ. Охъ, какъ горекъ! Я ужъ это вижу, говорилъ Подсдовъ.

— Ну, это какъ кому какое счастье… возразила Котомцева.— Выдвинутся люди при счасть, такъ тысячи загребаютъ. И мы никогда не были въ такомъ плохомъ положеніи, какъ нынче. Мы всегда въ большихъ городахъ служили и хорошее жалованье получали отъ антрепренеровъ, а это ужъ такая несчастная полоса нашла. Остались безъ ангажемента, пришлось составить небольшое товарищество и похали по захолустнымъ городкамъ скитаться.

Подсдовъ опять ласково погладилъ Дашу по волосамъ и сказалъ:

— Ничего, ничего… А вотъ теперь купчихой будетъ.

Даша Невольно улыбнулась на эти слова и потупилась. Подсдовъ вынулъ изъ кармана бумажникъ, досталъ оттуда сотенную бумажку и прибавилъ:

— На вотъ теб на первый разъ на булавки отъ жениха. Далъ бы больше, да мало денегъ сюда привезъ. Не за невстой халъ, а дурака-сына ловить.

— Не надо мн, не надо, отстранила его руку Даша, вся вспыхнувъ.

— Бери, бери, коли ужъ даютъ. А ужъ что на приданое надо, то мы съ Мишуткой сегодня здсь закупимъ и вечеромъ къ вамъ пришлемъ.

Подсдовъ сложилъ сторублевую бумажку и засунулъ Даш за корсажъ.

— Благодари же, Даша, благодари! кричали ей женщины.

— Готово-съ! воскликнулъ Миша, вбгая въ комнату.

Сзади его шелъ слуга изъ трактира и несъ на

большомъ поднос дв бутылки шампанскаго и стаканчики.

Хлопнула пробка. Розлито вино. Подсдовъ подвинулся на диван и сказалъ сыну:

— Садись рядомъ съ невстой, а мы васъ поздравлять будемъ. Ну, дай Богъ счастливо! проговорилъ онъ, взявъ въ руку стаканъ съ шампанскимъ, когда Миша услся рядомъ съ Дашей, и протянулъ къ нему и къ ней стаканъ.

Къ Миш и къ Даш потянулись и руки актеровъ, вооруженныя стаканами.

— Куртку кожаную не забудь… подмигнулъ Миш Сусловъ, протягивая къ нему свой стаканъ.

Старикъ Подсдовъ выпилъ вино и принялся за чай. Онъ пилъ его, наливъ на блюдечко, и говорилъ:

— Вдь вотъ одна незадача, что теперь у насъ постъ и свадьбу скрутить скоро нельзя, но посл Крещенья мы сейчасъ же веселымъ пирком да и за свадебку. На Рождеств вы вотъ и супруга ваша привезете къ намъ въ Гусятниково невсту и поселимъ мы васъ у насъ на лсномъ двор во флигел, а оттуда мы и повеземъ ее къ внцу, обратился онъ къ Котомцевымъ.

— Ахъ, многоуважаемый Иванъ Филиппинъ, мы Рождества-то и святокъ, въ нашемъ театральномъ дл, какъ манны небесной ждемъ, сказалъ Котомцевъ,— а вы хотите, чтобы мы на Рождеств въ Гусятниково пріхали! Да вдь на святкахъ бываютъ въ театр лучшіе сборы.

— Ну, у меня-то во флигел на всемъ готовомъ и безъ сборовъ проживешь, похлопалъ его старикъ по плечу.

Остальные актеры и актрисы переглянулись между собой.

— А какъ же мы-то? спросила мужа Безъимянцева.— Стало быть, посл Рождества и актерскому товариществу конецъ.

Въ отвтъ тотъ только пожалъ плечами.

— Но все-таки до Рождества вы позволите невст доиграть съ нами спектакли? началъ Котомцевъ.

— Да что она вамъ? Оставьте вы ее въ поко. Еі будетъ чмъ прожить и безъ спектаклей. Не обидимъ. Своя вдь ужъ теперь, отвчалъ старикъ.— Сами вы играйте до Рождества, сколько влзетъ, а ей дайте приданымъ заниматься. Мало ли ей что надо къ свадьб соорудить! Портнихи, да блошвейки… Смотри-ка, сколько всякой всячины мы съ Мишухой сегодня вечеромъ къ вамъ изъ лавокъ нашлемъ!

— Я бы хотла играть. Позвольте мн до Рождества играть и свой хлбъ заработывать, заявила Даша.

— Уймись… сказалъ ей старикъ съ улыбкой и опять погладилъ ее по волосамъ.

— Но позвольте ей хоть слдующій спектакль сыграть. Она у насъ на афиш стоитъ, проговорилъ Котомцевъ.

— Да что ты, Анатолій, упрашиваешь-то! Вдь я не продалась имъ, не въ кабалу пошла! вспыхнула Даша.

— Уймись… Экая какая шаршавая! ласково сказалъ ей старикъ и опять погладилъ ее по голов.— Ну, да ужъ играй, играй этотъ-то спектакль. Что съ тобой длать! прибавилъ онъ.

— Нтъ, ужъ я вплоть до Рождества.

— Нельзя до Рождества, понимаешь ты, нельзя. Здсь насъ тоже знаютъ и Гусятниковскіе наши сюда то и дло назжаютъ, такъ надо показать всмъ, что ты уже съ этимъ самымъ актерствомъ покончила, коли ужъ въ нашу семью вступаешь.

— Да вдь это же ремесло не позорное.

— Уймись. Ну, что тутъ?.. Не будемъ объ этомъ разговаривать. У васъ воображеніе такъ, а у насъ иначе. Ну, полно, потшь старика, не перечь. Завтра сыграешь, а ужъ тамъ и зашабашишь.

Даша не возражала.

— Ну, а какъ же я-то, папенька? спросилъ отца Миша.— Гд я буду до онаго Рождества? Я безъ существованія около Дарьи Ивановны…

— Завтра мы съ тобой должны въ Гусятниково похать. Долженъ передъ матерью повиниться и въ дом побыть, чтобы вс видли, что ты не въ бгахъ, ну, а потомъ до Рождества можешь сюда на день, на два къ невст понавдываться. Прідешь и опять удешь. Вдь и мн придется сюда за закупками-то назжать.

Сынъ молчалъ, взялъ руку Даши и крпко пожалъ ее.

— Иванъ Филиппычъ! Да возьми ты на святки и меня къ себ на хлба! воскликнулъ Сусловъ.— Я у Даши вдь шаферомъ буду. У ней холостыхъ-то вдь никого, кром меня, знакомыхъ нтъ.

— Я могу быть шаферомъ… вызвался Иволгинъ — Врешь, врешь! Теб нельзя. Ты женатый. У тебя жена въ бгахъ. Женатые шаферами не бываютъ, отвчалъ Сусловъ.

Въ комнату вошелъ трактирный слуга и доложилъ, что въ сосдней комнат уже накрыта закуска Вс присутствующіе направились туда.

— Только, господа, не очень бражничайте за закуской. Помните, что надо на репетицію, говорилъ актерамъ Котомцевъ.

XXVII.

На утро уже весь Краснопузырскъ зналъ, что актриса Левина выходитъ замужъ за купеческаго сына Подсдова. Разгласили купцы, у которыхъ Подсдовы закупали приданое, разгласилъ и Сусловъ по трактирамъ. Обстоятельство это произвело говоръ, вслдствіе чего на спектакль начали брать билеты и такіе люди, которые прежде вовсе не интересовались театромъ. Вс шли смотрть невсту.

— Почти на полтораста рублей билетовъ продалъ, заявилъ буфетчикъ актерамъ, когда они въ одиннадцать часовъ явились въ клубъ на репетицію, и весело подмигнулъ глазомъ, прибавивъ:— Во-первыхъ, оперетка, а во-вторыхъ, невста. Пожалуй, полнаго сбора не было бы…

— Вашими бы устами да медъ пить, отвчалъ Котомцевъ.

— Да вдь и намъ пріятно-съ. Хорошій сборъ въ театр — буфетъ лучше торгуетъ. Сегодня ужь по счетцу за обды прикажете мн получить?

— Получайте.

— Въ такомъ раз, вотъ и счетецъ. Я ужъ и счетъ по сегодняшнее число приготовилъ. Тутъ: ‘получилъ сполна’. Я заране расписался.

Приступили и евреи-музыканты, прося денегъ, пришлось отдать клубу за залу. Котомцевъ со всми разсчитался, но самъ вечеромъ остался съ нсколькими рублями, хотя сборъ былъ почти полонъ. Безъимянцевы и Днпровскій съ сожительницей вопіяли.

— Неужели и сегодня ничего не получимъ на руки? спрашивали они.

— Съ долгами разсчитался, отвчалъ Котомцевъ.— Я и въ клуб за буфетъ отдалъ, въ гостинниц отдалъ. Вдь вы же и изъ буфета ли, вы же и въ гостинниц стояли.

— Пойми ты, намъ съ женой на сапоги нужно. У Софьи Андреевны нтъ теплыхъ калошъ, говорилъ Безъимянцевъ.

— Подожди. Отъ слдующаго спектакля получите, ежели что отъ вечероваго расхода останется.

— Ну, ужъ слдующіе спектакли какіе будутъ безъ молоденькой актрисы!

— Я лсничиху изъ Гусятникова выпишу на водевиль. Вдь лсничиха общалась намъ помочь. Сама даже навязывалась, сказалъ Котомцевъ.

— Не подетъ твоя лсничиха. Дай хоть два рубля на подметки къ сапогамъ. У меня подметки заказаны.

Котомцевъ далъ.

— Займи у Даши, приставалъ къ Котомцеву Днпровскій.— Вдь старикъ Подсдовъ далъ ей сто рублей на булавки. Он вонъ съ сестрой ужъ купили себ по хорошимъ польскимъ сапогамъ, шелковые чулки купили, а я и моя старуха безъ гроша.

Даша услыхала объ этомъ и сама дала Днпровскому десять рублей.

— Это ужъ, душечка, въ долгъ безъ отдачи, заговорила Гулина.— Это мн за сватовство, а мужу за то, что онъ жениха твоего разыскивалъ и письма ему носилъ.

Узнавъ, что Даша дала десять рублей Днпровскому, къ ней подошла и Безъимянцева.

— Подлись, Дашенька, хоть пятерочкой съ нами. Ее мн третій день прачка пристаетъ, чтобы я ей за блье отдала, Теб теперь что! Захотла еще сто рублей отъ жениха взять — еще сто рублей возьмешь.

Даша дала и Безъимянцевой десять рублей.

— Ну, вотъ за это спасибо, за это спасибо, милушка! воскликнула та и звонко чмокнула Дашу въ губы.

Сусловъ явился къ спектаклю въ новой кожаной куртк, которую онъ получилъ отъ Миши Подсдова.

— Съ паршивой собаки хоть шерсти клокъ, говорилъ онъ въ уборной, любуясь на себя въ зеркало.

— Ну, какая же онъ паршивая собака! Премилый вьюноша, замтилъ Иволгинъ.

— Однако, и ты съ него два новыхъ галстуха и перчатки взялъ.

— Но паршивымъ-то его все-таки не называю. Такъ себ купеческій саврасикъ, и больше ничего.

— А актрису-то водевильную все-таки у насъ увелъ. Что мы теперь будемъ длать безъ водевильной актрисы? Вдь онъ труппу разбилъ. Сегодня вотъ сборъ, а посмотри, что потомъ будетъ! Нтъ, я считаю, что теперь нашему товариществу конецъ. Я считаю такъ, что намъ за все это разстройство труппы надо съ Мишутки по крайней мр хоть на проздъ отсюда до Москвы взять. Безъ водевильной актрисы здсь намъ немыслимо оставаться, а въ Москв еще можно кое-какое мстишко найти, говорилъ Сусловъ.

— Да онъ дастъ, ежели у него есть. Онъ добрый. Я у него сегодня пятерку попросилъ — слова не сказалъ и далъ, отвчалъ Иволгинъ.

— Пятерку? Пятерку вымаклачилъ? Ну, не мерзавецъ ли ты посл этого!

— Да вдь ты кожаную куртку…

— Я кожаную куртку на пари выигралъ, увряя его, что Даша пойдетъ за него замужъ, а онъ плакался, что не пойдетъ. Ну, а ты-то за что взялъ съ него галстухи, перчатки и пять рублей?

— Да вдь самъ же ты говоришь, что онъ разстроилъ наше товарищество.

— Нтъ, ежели ты пять, то я долженъ взять десять — и сегодня же возьму. Это такъ оставить нельзя. Я думалъ по благородству, по-товарищески, а ужъ ежели ты взялъ, то съ какой же стати мн-то звать?

Въ уборную вошелъ Котомцевъ.

— Одвайтесь, одвайтесь, господа. Пора… говорилъ онъ и тутъ же прибавилъ радостно:— Сегодня хорошій сборъ.

— Ну? протянулъ Сусловъ,— Стало быть, посл спектакля раздача, мзды будетъ?

— Только съ долгами Богъ привелъ разсчитаться. За то мы теперь уже почти чисты.

— Нельзя ли мн хоть зеленую бумагу дать?

— Да вдь у тебя есть деньги. Чего ты товарищество-то теребишь!

— Ну, какое ужъ теперь товарищество безъ водевильной актрисы!

— Водевильная актриса будетъ. На слдующіе спектакли я попрошу лсничиху пріхать, а тмъ временемъ спишусь съ Тюльпановой. Тюльпанова въ Москв безъ дла сидитъ. Я получилъ письмо. Это хорошая актриса на водевиль и оперетки.

— Подетъ къ теб Тюльпанова въ захолустье!

— сть хочетъ, такъ подетъ, а она, говорятъ, съ половины лта безъ ангажемента.

Актеры и актрисы одвались. Зала наполнялась публикой, евреи музыканты настраивали инструменты. Около запертой двери женской уборной бродилъ Миша Подсдовъ и говорилъ въ дверь:

— Дарья Ивановна! Скоро вы?.. Я вамъ сегодня букетецъ изъ живыхъ цвтовъ съ графской оранжереи подношу.

Въ редакцію ‘Листка’ Потомцевъ ршилъ не посылать даровыхъ билетовъ, но все-таки утромъ послалъ одинъ рецензентскій билетъ, а потому въ спектакль пріхалъ только одинъ Уховертовъ сынъ. Самого редактора не было. Уховертовъ сынъ, чтобъ чмъ-нибудь досадить, тотчасъ же послалъ Котомцеву на сцену счетъ изъ типографіи за напечатаніе афишъ и билетовъ, прося немедленной уплаты денегъ, но Котомцевъ переслалъ Уховертову счетъ обратно, велвъ объявить, что ему теперь некогда разсчитываться и что онъ, какъ и всегда, заплатитъ по счету посл спектакля. Уховертовъ ходилъ по рядамъ стульевъ и громко возглашалъ:

— Вотъ актерики! Богатыхъ жениховъ за шиворотъ ловятъ, а какъ за типографію разсчитываться, такъ ихъ надо за воротъ хватать.

Первой шла сцена Островскаго изъ комедіи ‘Лсъ’, гд Счастливцева и Несчастливцева играли Сусловъ и Котомцевъ. Сцена успха не имла. Вс ждали оперетки ‘Вс мы жаждемъ любви’ и появленія Даши Левиной. Даже старикъ Подсдовъ пришелъ въ театръ и сидлъ въ первомъ ряду стульевъ.

Но вотъ поднялась занавсъ для оперетки, вотъ появилась на сцен Даша и раздались апплодисменты. Уховертовъ пробовалъ шикать, но шиканье было заглушено. Апплодировавшій Миша, бывшій въ первомъ ряду, подскочилъ къ Уховертову и, бросивъ на него грозный взглядъ, сталъ съ нимъ рядомъ. Всхъ больше хлопалъ, отбивая себ ладоши, купецъ Курносовъ и громко говорилъ:

— Браво, браво, Левина!.. Теперь ужъ скоро будешь нашего полку… Купчихой станешь… Нашъ братъ Исакій! Браво, Левина!

Онъ оборачивался къ публик, подмигивалъ знакомымъ, приглашая ихъ на апплодисменты, и опять хлопалъ. Даша кланялась. Она не ожидала такого пріема. Слезы подступили ей къ горлу и душили ее. Когда апплодисменты прекратились, она не сразу пришла въ себя и путалась въ репликахъ. Но вотъ робко проптъ ею куплетъ и она ужъ овладла собой. Бойкость и увренность вернулись къ ней. Въ своей роли она была очень пикантна. Дамы въ зрительной зал смотрли на нее и говорили:

— Бой-двчонка… Не мудрено, что такая вахлака. Подсдова облапошила. А только, смотрите, прооретъ же она ему посл глаза!

— Просто сбжитъ. Обмундируется, навситъ на себя дорогихъ мховъ, да и сбжитъ. Такая воструха, да чтобы въ купеческомъ дом ужилась — ни въ жизнь. Нынче и не вострухи-то, да и то отъ мужей бгаютъ. Гд ей въ четырехъ стнахъ сидть, коли ужъ она всякаго воздуха нанюхалась!

Актъ кончился. Опять вызовы. Даша вышла на сцену и еврей капельмейстеръ протянулъ къ ней громадный букетъ съ широчайшей красной лентой. При второмъ выход опять подношеніе. Купоросовъ тащилъ большой лавровый внокъ, перевитый кускомъ синей шелковой матеріи, растолкалъ евреевъ-музыкантовъ и самъ подалъ его Левиной, громко проговоривъ:

— Будущей купчих отъ восьмипудового купца. Принимай, принимай! Теперь нашъ братъ Исакій.

А у Миши Подсдова въ это время завязался споръ съ молодымъ Уховертовымъ.

— Не смешь шикать! кричалъ ему Миша, сжимая кулаки и весь побагроввъ.

— Не ты ли запретишь? спрашивалъ Уховертовъ.

— Не только запрещу — глотку законопачу. Это моя невста.

— Пока на сцен, не невста, а актриса, а я представитель прессы и имю право… Шш…

Миша схватилъ его за бортъ пиджака. Къ нимъ подскочила публика и стала ихъ успокоивать.

— Ты только у меня пикни въ слдующемъ акт — я теб покажу прессу! грозился Миша Подсдовъ и побжалъ на сцену.

На сцену шли и Подсдовъ отецъ вмст съ Курносовымъ. Подсдовъ говорилъ Курносову:

— Въ послдній разъ ужъ она сегодня балуется. Съ завтрашняго дня шабашъ. Не ко двору намъ эти баловства.

XXVIII.

На другой день посл представленія оперетки ‘Вс мы жаждемъ любви’ отецъ и сынъ Подсдовы ухали въ Гусятниково, оставивъ въ номер Котомцевыхъ для Даши куски полотна, шертинга, кружевъ и прошивокъ для отдлки блья, ситцу и на нсколько платьевъ шерстяной и шелковой матеріи. Также были доставлены лисій мхъ, куній воротникъ и шелковая покрышка на мховое пальто.

— Ну, а парадную шубу — песцовую изъ Москвы выпишемъ, сказалъ старикъ Подсдовъ.

— Да не надо мн парадной шубы, не надо… конфузливо говорила Даша.

— Вамъ-то не надо, да намъ-то надо. Не васъ процыганятъ, ежели парадной шубы не будетъ, а меня съ сыномъ. Вы не знаете нашихъ гусятниковскихъ. Нтъ, ужъ длать, такъ длать, какъ подобаетъ обстоятельному купечеству.

Актрисы разсматривали матерію на приданое охали, ахали и восторгались.

— Вотъ ужъ можно сказать, что прямо съ неба Дарь счастье привалило! восклицала Безъимянцева, попыхивая папиросой.

— И ума не приложу, какимъ угодникамъ двушка молилась! какъ-то захлебываясь, произносила Гулина и покачивала головой.

Узжая съ сыномъ, старикъ Подсдовъ взялъ съ Даши слово, что она на сцен въ ихъ отсутствіе играть не будетъ, и общалъ, что черезъ недлю Миша прідетъ въ Краснопузырскъ дня на четыре, на пять, погостить къ невст. Ихъ проволсали на поздъ вс актеры. Въ буфет старикъ Подсдовъ потребовалъ мадеры и фруктовъ и пилъ со всми на прощанье. Онъ былъ веселъ и доволенъ. Сусловъ, видя его веселое расположеніе духа, ршилъ что-нибудь сорвать съ него. Онъ улучилъ минуту, отвелъ старика въ сторону и сказалъ:

— Вконецъ вы насъ разоряете, милйшій, отнявъ актрису. Ужъ и до сихъ-то поръ было голодно и холодно, а что дальше будетъ, и ума не приложу. Погибать придется. Дайте десяточку взаймы до лучшихъ дней.

Старикъ крякнулъ, поморщился, но далъ десять рублей, проговоривъ:

— Зачмъ же погибать-то? Другую такую же актрису найдете.

— Ну, это не такъ легко. Хорошія актрисы по улицамъ не валяются. А за десятку — мерси.

Сусловъ пожалъ ему руку и незамтно отошелъ отъ него.

Садясь въ вагонъ, Подсдовы перецловались со всми. Миша сунулъ Даш въ руку что-то и сказалъ:

— Колечко съ бирюзой и съ брилліантами на мизинчикъ… а память… Почаще взглядывайте и не будете забывать обо мн.

Сунулъ и старикъ Подсдовъ Даш пачку денегъ, подмигнувъ глазомъ.

— На вотъ еще. Тутъ пятьдесятъ рублей… Мн не нужно больше. Домой ду… Да спрячь и никому не показывай… Про себя береги. А прідетъ сынъ, такъ привезетъ еще, чтобы за шитье приданаго разсчитаться, тихо проговорилъ онъ.

Но вотъ и третій звонокъ. Поздъ тронулся. Миша стоялъ на тормаз вагона и махалъ шапкой. Ему отвчали.

Вс отправились домой. Дома у актрисъ началось аханье на приданое.

— Ахъ, какой кембрикъ! Отржь мн хоть на одну кофточку тоненькаго-то кембрика… говорила Безъимянцева.— Ну, куда теб такая уйма!

Даша отрзала на дв кофточки и дала Безъимянцевой и Гулиной.

Мужчины начали придумывать пьесы на слдующій спектакль, но спектакль безъ Даши составить было очень трудно. Пришлось остановиться на пьес Островскаго ‘Не въ свои сани не садись’.

— Но вдь это же невозможно! воскликнулъ Безъимянцевъ.— На афишк опять будетъ: купецъ, купецъ, купецъ, а исправникъ русскимъ языкомъ намъ говорилъ, что здшніе купцы пьесъ изъ купеческаго быта не любятъ. Да и сами мы имли уже опытъ на драм ‘Грхъ да бда’.

— Знаю… отвчалъ Котомцевъ,— но что жъ вы подлаете, коли ничего другого не составляется. Я писалъ вчера лсничих, писалъ Тюльпановой. Погодите, дайте имъ пріхать, тогда и другое что-нибудь поставимъ.

— Конечно, нужно ставить ‘Не въ свои сани не садись’, но, помяни мое слово, и вечероваго расхода на половину не выручишь, сказалъ Днпровскій и махнулъ рукой.

На утро афиша на всхъ углахъ возвщала комедію ‘Не въ свои сани не садись’ и ‘Дивертиссементъ изъ чтенія и пнія’, при чемъ, какъ было сказано въ красной строк, г. Сусловъ пропоетъ ‘Тройку’. Въ день выхода афиши вышелъ и номеръ ‘Листка’. Спектакль этотъ въ ‘Листк’ анонсировали такъ:

‘И безъ того уже убогая талантами гостящая у насъ драматическая труппа лишилась лучшей своей представительницы. Г-жа Левина выходитъ замужъ за молодого купеческаго сына П. и покидаетъ сцену. Свадьба тотчасъ посл рождественскихъ святокъ. Романъ разыгрывался уже давно. Купеческій сынъ П., плнясь еще въ Гусятников г-жей Левиной, пріхалъ сюда вмст съ труппой суфлеромъ-добровольцемъ, а теперь сталъ женихомъ г-жи Левиной. На сегодняшней афиш, возвщающей намъ заигранную пьесу Островскаго ‘Не въ свои сани не садись’, г-жи Левиной уже нтъ среди исполнителей, что несомннно послужитъ къ умаленію и той немногочисленной публики, которая хоть рдко, но все-таки поддерживала своимъ посщеніемъ драматическіе спектакли. Драматическіе спектакли безъ участія г-жи Левиной должны сдлаться теперь и на самомъ дл ‘драматическими’.

Актеры прочли это сообщеніе и долго возмущались. Кончилось тмъ, что Котомцевъ ршилъ не посылать въ редакцію ‘Листка’ даже и единственнаго рецензентскаго билета.

Насталъ день спектакля. Плохого сбора актеры ожидали, поэтому, дабы сократить расходы, они отказали еврейскому оркестру, замнивъ его пьянистомъ, взявшимся играть въ антрактахъ на клубномъ роял за пять рублей, но ничтожество сбора превзошло всякія ожиданія. Въ касс билетовъ было продано только на четырнадцать рублей, да обычный поститель спектаклей купецъ Курносовъ принесъ и вручилъ Котомцеву за свои два стула четыре рубля. Занавсъ подняли при совершенно пустомъ зал. Упавшіе духомъ актеры играли какъ попало. Игравшій трактирщика Маломальскаго Сусловъ ршилъ даже, что не стоитъ гримироваться, и только наклеилъ себ на подбородокъ клокъ волосъ. Актеры въ одинъ голосъ говорили, что до прізда лсничихи или Тюльпановой надо прекратить спектакли. Съ этимъ согласился и Котомцевъ. Храбрился только одинъ Иволгинъ.

— Дай мн хоть изъ любителей поставить ‘Уріеля Акосту’, говорилъ онъ Котомцеву.— Я увренъ, что играя Акосту, я возьму хорошій сборъ. Для себя у меня костюмъ есть, а любители сами себ костюмы сдлаютъ.

— Да ставь, ставь… отвчалъ ему Котомцевъ.— Только ужъ ставь на свой рискъ.

Иволгинъ на утро же похалъ къ секретарю полицейскаго управленія, прося его участвовать въ спектакл, получилъ согласіе и отправился къ исправнику, чтобы просить дочь исправника взять и на себя роль но по дорог встртилъ такую процессію, посл которой положилъ отказаться отъ спектакля. Со станціи желзной дороги тянулся кортежъ извозчиковъ. На первой пролетк сидлъ ихъ сосдъ акробатъ Муссъ и держалъ въ рукахъ большой щитъ на шест съ надписью крупными красными буквами на бломъ фон: ‘въ воскресенье, въ клуб театръ ученыхъ собакъ и обезьянъ’. У ногъ акробата Мусса сидли въ пролетк два черныхъ пуделя. За этой пролеткой хала вторая пролетка и въ ней помщался акробатъ Кноблохъ, а у ногъ его сидли два блыхъ пуделя, сзади Кноблоха халъ усатый мужчина въ шотландской куртк и шотландской клтчатой шапк и у него на колняхъ и на плечахъ сидли маленькія обезьяны, одтыя въ пестрые костюмы. Одна обезьянка помщалась даже на голов у усатаго мужчины. Это былъ давно ожидаемый труппою акробатовъ клоунъ съ дрессированными обезьянами и собаками. Около пролетки клоуна гарцовалъ громадный голубой догъ и на немъ верхомъ также сидла обезьяна. Пролетка хала шагомъ. Сзади ихъ бжали уличные мальчишки и кричали ‘ура’. Прохожіе останавливались и въ удивленій смотрли на кортежъ.

‘Ну, ежели такая труппа покажется въ клуб въ воскресенье, то мн ужъ въ пятницу съ ‘Уріелемъ Акостой’ нечего соваться. Понятное дло, что здшняя публика въ пятницу въ театръ не пойдетъ и будетъ ждать воскреснаго спектакля съ учеными собаками и обезьянами’, ршилъ Иволгинъ,— и вмсто того, Чтобы итти къ исправнику, направился въ гостинницу, чтобы сообщить актерамъ о прибытіи въ Краснопузырскъ новыхъ конкурентовъ.

XXIX.

Прошла недля, а актеры сидли безъ дла, не ршаясь ставить спектакли въ томъ состав труппы, который былъ налицо. Изъятіе изъ труппы Даши связало ихъ по рукамъ и по ногамъ. Никакого хоть сколько-нибудь интереснаго спектакля нельзя было составить при одной актрис на молодыя роли, а лсничиха, которую, согласно ея общанію, Котомцевъ приглашалъ пріхать изъ Гусятникова и принять участіе въ спектакляхъ, прислала отказъ. Она прислала письмо, въ которомъ отговаривалась нездоровьемъ. По ея словамъ, мшали ея прізду и частые отъзды мужа.

‘Ка святкахъ могу пріхать дня на три, чтобы сыграть одинъ спектакль и тотчасъ же ухать, но ужъ передъ Рождествомъ меня не ждите’.

Также поздравляла она въ письм Дашу съ женихомъ, желала ей счастья и расхваливала Мишу Подсдова, сообщала, какой неодобрительный говоръ идетъ среди купцовъ въ Гусятников о предстоящей женитьб Миши на актрис.

Письмо это было прочитано при всей трупп. Актеры и актрисы выслушали письмо уныло.

— Устроимъ литературно-музыкальный вечеръ въ клуб вмсто спектакля. Дочка купца Кубышкина, говорятъ, хорошая піанистка. Вотъ ее привлечь можно, предлагалъ Днпровскій.— Помощникъ начальника станціи не дурной баритонъ — его попросить.

— Ничего въ будни здсь не возьмешь, махнулъ рукой Котомцевъ.— Ты видишь, даже излюбленная труппа акробатовъ — и та въ будни даетъ представленія при пустомъ зал, нужды нтъ, что усилила себя собаками и обезьянами. Въ воскресенье биткомъ, въ будни нтъ сбора. Нтъ, надо ждать Тюльпанову. Тогда можно начать спектакли.

— Узжать надо, а не Тюльпанову ждать, сказалъ Иволгинъ.— Дай ты мн, Бога ради, хоть пятнадцать рублей на дорогу и я поду въ Москву.

— Откуда я теб, голубчикъ, возьму? разводилъ руками Котомцевъ.

— Возьми у свояченицы. У ней есть деньги,

— Ей деньги даны на закупку приданаго.

Иволгинъ вспылилъ.

— На приданое! У самихъ-то густо, тепло и не дуетъ, такъ вамъ до другихъ и дла мало! вскричалъ онъ.

— Какъ до другихъ дла мало! Я и то васъ пою и кормлю на Дашины деньги.

— Врешь. Меня купецъ Курносовъ кормитъ, у котораго я живу.

— Однако, ты нсколько разъ обдалъ въ гостинниц на товарищецкій счетъ, чай пилъ, завтракалъ. У товарищества теперь денегъ нтъ вы копйки, а только одни долги.

— Я не длалъ долговъ.

— Длало товарищество, въ которое ты по ступилъ.

— А теперь нтъ товарищества, и потому я хочу ухать въ Москву. Отчего нтъ товарищества? Оттого, что ты актрису снялъ со сцены. Стало-быть товарищество лопнуло по твоей вин — ну, и давай мн отъ себя на дорогу въ Москву.

— Начать съ того, что мы тебя не изъ Москвы и пригласили. Ты здсь былъ, безъ дла сидлъ. Ты пріхалъ къ своему дяд портному гостить, пріхалъ на хлба, потому что ангажемента никуда не получилъ.

— Это не твое дло.

Подобные разговоры происходили у Котомцева и съ Безъимянцевыми и съ Днпровскимъ. Вс высказывали, что по вин Котомцевыхъ разстроилось товарищество. Разговоры эти доходили и до Даши и она нсколько разъ говорила Котомцеву:

— Анатолій, ставь какой-нибудь спектакль со мной. Я сыграю. Надо же занять труппу.

— Нтъ, нтъ, нтъ… Дали слово, что ты не будешь играть, и должны держать его, отвчалъ Котомцевъ.— Дождемся Тюльпанову. Я уже телеграфировалъ ей вчера съ оплаченнымъ отвтомъ.

Наконецъ пришла телеграмма отъ Тюльпановой, Она телеграфировала:

‘Не могу выхать. Вышлите пятьдесятъ дорогу и долги’.

Но откуда было взять товариществу пятьдесятъ рублей для высылки Тюльпановой? Труппа на половину жила на деньги Даши, данныя ей Подсдовымъ, да и эти деньги у ней уже изсякали. Безъимянцева, пріхавшая въ товарищество съ хорошимъ гардеробомъ, заложила уже кое-какія вещи. Носились слухи, что у Суслова были кой-какія деньжонки, которыя онъ усплъ выиграть на билліард и сорвать съ купцовъ, но Сусловъ тотчасъ же посл телеграммы Тюльпановой заявилъ, что онъ покидаетъ товарищество и присоединяется къ трупп акробатовъ.

— Ты? Ты къ акробатамъ?! воскликнули] вс въ одинъ голосъ.— Да разв ты акробатъ, или фокусникъ?

— Не нужно быть непремнно акробатомъ или фокусникомъ, чтобы работать въ ихъ трупп, спокойно отвчалъ онъ.— У меня есть свои номера пнія, разсказовъ — и я буду составлять свое особое отдленіе. Они слышали, какъ я пою ‘Тройку’, ‘Касьяна’, ‘Камаринскую’ и предложили мн сто рублей въ мсяцъ.

— И ты вмст съ дрессированными пуделями и учеными обезьянами будешь нтъ? удивленно спросилъ Днпровскій.

— Одинъ буду пть, а не съ обезьянами, отшутился Сусловъ,— и наконецъ, будетъ пть не Сусловъ, а Каленовъ. Я мняю фамилію.

Котомцевъ только развелъ руками и покачалъ головой.

— Чего ты головой качаешь! Теб хорошо разсуждать, Коли ты съ женой къ Подсдовымъ въ Гусятниково на хлба собираешься, а мн пить, сть надо. Теперь половина сезона зимняго прошло. Гд я другое мсто найду? приводилъ свои доводы Сусловъ.

Онъ пригрлся у купца Курносова, жилъ въ квартир Курносова на его счетъ и ему не хотлось узжать изъ Краснопузырска.

Черезъ три дня на афиш труппы акробатовъ, среди номеровъ, исполняемыхъ жонглерами, силачами, фокусника и дрессированныхъ собакъ и обезьянъ, стояло:

‘Эксцентричный русскій пвецъ и разсказчикъ г. Каленовъ исполнитъ псню ‘Тройку’ съ аіскомпаниментомъ гитары и пропоетъ юмористическіе куплеты’.

Вскор въ Краснопузырскъ пріхалъ Миша Подсдовъ. Отецъ хоть и общалъ отпустить его къ невст черезъ недлю, но Миша пріхалъ ровно черезъ дв недли. Труппа сидла уже совсмъ на бобахъ, хотя содержатель гостинницы и не очень тснилъ актеровъ требованіемъ денегъ за постой и продовольствіе, зная, что у Котомцева свояченица выходитъ замужъ за богатаго купеческаго сына. Миша привезъ невст въ подарокъ великолпные золотые часики и дорогой браслетъ и явился съ изрядными деньгами, дабы расплатиться за придай мое Даши, которое шили портнихи и блошвейки.

— Хотлъ пріхать сюда съ маменькой, но маменька хохлится, а потому я одинъ, говорилъ онъ Котомцевымъ.— Мы знаемъ уже, что съ спектаклями вы покончили, Дарья Ивановна писала мн, а потому папашенька и мамашенька приглашаютъ васъ, не дожидаясь святокъ, хать къ намъ. Флигель вамъ уже приготовили.

Узнавъ, что актеры задолжали, Миша тотчасъ же расплатился съ ихъ долгами. Котомцевъ пожималъ ему руки и бормоталъ:

— Нравственнымъ долгомъ буду считать при первой же возможности разсчитаться съ вашимъ папенькой.

— Ну, вотъ! отвчалъ онъ.— Мы труппу разорили, отнявъ актрису, да еще съ нами разсчитываться! Ваша актриса, наши деньги — вотъ башъ на башъ и смнялись.

Приступили Безъимянцевы и Днпровскій съ сожительницей, прося у Миши въ долгъ денегъ, на перездъ въ Москву. Иволгинъ раньше уже занялъ у Курносова на дорогу и ухалъ.

— Въ Москву! А въ Гусятниково ко мн на свадьбу разв не подете? спросилъ Миша Безъимянцева и Днпровскаго.

— Да вдь свадьба-то еще когда? До свадьбы-то вдь здсь жить надо, безъ дла питаться, а въ Москв, можетъ быть, какое-нибудь дло наклюнется.

Миша согласился, что Безъимянцевъ и Днпровскій говорятъ правду, и далъ имъ на дорогу по тридцати рублей. Безъимянцевы и Днпровскій тотчасъ же собрались въ путь и, распрощавшись, ухали.

XXX.

До отъзд товарищей въ Москву, Котомцевы и Даша прожили въ Краснопузырск всего три дня. Отданное Дашей въ шитье приданое было уже все доставлено портнихой и блошвейкой и Миша Подсдовъ торопилъ невсту и ея сестру съ мужемъ скорй хать въ Гусятниково.

Громадные сундуки, нагруженные бльемъ и платьемъ Даши, двинулись за ними въ день отъзда изъ гостинницы на станцію. Изъ лавки Курносова привезли на станцію купленныя у него дв бронзовыя складныя кровати для жениха и невсты и ящики съ драпировкой и мягкой мебелью для будуара Даши. Самъ Курносовъ и его адъютантъ Сусловъ провожали жениха и невсту и Котомцевыхъ на поздъ. Тайкомъ пріхалъ проводить ихъ и репортерчикъ Уховертова Лукачевъ.

— Душою преданъ вамъ, на всякую услугу для васъ готовъ, изливалъ онъ свою душу въ буфет передъ Котомцевыми и Дашей:— но что же тутъ подлаешь, ежели вы поссорились съ моимъ патрономъ и онъ запретилъ мн бывать у васъ не только въ спектакляхъ, но даже и на дому. И чуть только замчу, что ты съ ними якшаешься — вонъ тебя и ни одной строчки твоей не помщу въ ‘Листк’. Такъ прямо и сказалъ… У него разговоръ коротокъ.. Даже сказалъ: ‘по ше… Поганымъ помеломъ по ше’… Ну, а вы сами знаете, мн пить, сть надо.

Говоря это, Лукачевъ все озирался по сторонамъ, опасаясь, не пріхалъ бы на станцію кто-нибудь изъ Уховертовыхъ — отецъ или сынъ.

— Поліевктъ Степанычъ, ужъ вы, Бога ради, не выдавайте меня передъ нашимъ патрономъ, что я здсь былъ, упрашивалъ онъ Курносова.

— Ну, вотъ… протянулъ тотъ.— Выдумай что-нибудь! Я когда-нибудь, урзавши муху, сбираюсь твоему патрону ликъ на изнанку выворотить, а ты просишь, чтобы я тебя не выдавалъ.. Пей!

— Я выпью, Поліевктъ Степанычъ. За здоровье Дарьи Ивановны! А талантъ, большой талантъ у Дарьи Ивановны и это большая потеря для искусства, что она сходитъ со сцены, покачивалъ Лукачевъ головой.— А напрасно вы, Анатолій Евграфычъ, поссорились съ моимъ патрономъ, напрасно. Доложимъ, онъ свинья, но все-таки не слдовало ссориться. Прямо говорю: не слдовало. Не поссорься вы съ нимъ — успхъ бы труппа имла, громадный успхъ, обратился онъ къ Котомцевз.

— Ну, что вы врете! махнулъ тотъ рукой.— Городъ, гд акробатовъ и обезьянъ предпочитаютъ актерамъ…

— Не предпочитаютъ-съ, а это все Уховертовъ напортилъ. Онъ-съ… А то бы все вышло отлично и наврное вы хорошія бы дла длали. Врно, врно… Не поссорься вы съ Уховертовымъ, и я бы билъ въ бубны и литавры о вашихъ спектакляхъ, а то вдь мн всякая сочувственная вамъ строчка въ ‘Листк’ была запрещена.

Раздался звонокъ, возвщающій приближеніе позда. Вс вышли на платформу. Началось прощанье.

— Не поминайте лихомъ… говорилъ Сусловъ, Обращаясь къ Даш.— Урвусь отъ акробатовъ и пріду къ вамъ на свадьбу шаферомъ внецъ держать.

— Пожалуйста, пожалуйста… приглашалъ его женихъ.— У насъ и остановишься.

— Ну, а меня зовешь на свадьбу? спрашивалъ Курносовъ.

— Да какъ же, Поліевктъ Степанычъ. Вы у насъ первый гость. Билетъ пришлю.

— Ну, такъ и я пріду вмст съ Сусловымъ.

— Миша! Поди-ка сюда на пару словъ, отвелъ Подсдова Сусловъ и шепнулъ ему:— Я пріду на свадьбу, но только смотри: дорогу туда и обратно я отъ Курносова себ смаклачу, а ты ужъ мн заплатишь т деньги, которыя подлецы-акробаты съ меня высчитаютъ за прогулъ. Рублей двадцать, пятнадцать.

— Есть о чемъ разговаривать!— кивнулъ ему

Миша, отходя къ невст.

— Ну, то-то. А то съ какой же стати бдному актеру терпть убытокъ!

Подошелъ поздъ тихимъ ходомъ И, ухая паромъ, взялъ Котомцевыхъ и Дашу и потащилъ ихъ въ Гусятниково.

хали во второмъ класс. Миша Подсдовъ сидлъ рядомъ съ Дашей и говорилъ:

— Даже и не врится, что все это такъ случилось. ду съ вами, а самъ думаю, не во сн ли это все со мной, не сонъ ли я такой прекрасный вижу, что такая прекрасная двушка и актриса Моей женой будетъ?

— А вы ущипните себя побольне за ухо, вотъ и не будете думать, что это сонъ,— улыбнулась Даша.

— Ущипнуть! Кусокъ мяса изъ-за васъ готовъ вырвать у себя, мой ангельскій бутонъ.

— Не говорите, Мишенька, такихъ безсмысленныхъ словъ, отвыкайте отъ нихъ. Ну, что такое — ангельскій бутонъ!

— Любя, Дарья Ивановна, любя васъ… Это отъ ужасной любви.

И онъ крпко пожималъ ей руки.

— Вечеромъ будемъ у насъ. Къ самому ужину потрафимъ… шепталъ онъ ей.— Я телеграфировалъ, что демъ. Теперь насъ ждутъ. Къ ужину маменька всякихъ разныхъ разностей настряпаетъ. Вы что, Дарья Ивановна, любите? Какую ду? Ахъ, батюшки! Да вдь у насъ теперь постъ, Рождественскій постъ, и у насъ по древнему благочестію постное дятъ. Вы, Дарья Ивановна, кушаете ли постное-то?

— Все мъ, все… Успокойтесь,

— Однако, до сегодня скоромное изволили кушать. Ежели желаете, то со станціи Гусляево я могу телеграфировать маменьк, чтобы для васъ скоромнаго настряпали?

— Что вы, что вы! Да зачмъ это?

— Какъ зачмъ? Чтобы вамъ угодить. Конечно, маменька получитъ такую телеграмму и удивится, потому домъ у насъ старый, насчетъ постовъ строго, но для васъ я на все готовъ.

— Не надо, не надо.

— Не надо?— ну, и отлично. Этимъ вы маменьк по сердцу потрафите. Маменька у насъ человкъ добрый, простой, но дама, можно сказать, стараго лса и цивилизаціи въ ней нтъ. Вотъ, напримръ, она потчевать любитъ. Съ ножомъ къ горлу иногда пристаетъ: шь да шь. И первый ея другъ тотъ, кто ея стряпню стъ и хвалитъ. Старый человкъ — ничего не подлаешь! Такъ ужъ вы не обидьтесь, что она къ вамъ приставать будетъ: е съшь, милушка, судачка-то заливного, позобли, скушай осетринки жареной’. Ужъ пожалуйста, не обидьтесь, Это она отъ радушія.

— Да что вы, Мишенька!

— Нтъ, я къ тому, что иногда въ самомъ дл надодаетъ. Она у насъ и не за столомъ, а подчасъ и просто такъ. Сидитъ, сидитъ, взглянетъ и вдругъ: ‘а что, не скушаете ли вы пастилки клюквенной съ теплой саечкой?’

— Ну, что жъ тутъ такого? А я и съмъ. Я клюквенную пастилу очень люблю, отвчала Даша.

— Первый другъ будете маменьк! воскликнулъ Подсдовъ и продолжалъ: — Вотъ тоже и чай. У насъ чай разъ по пяти въ день пьютъ. Утромъ, посл обда… Обдаемъ мы, по русскому манеру, въ часъ. Потомъ чай передъ ужиномъ, потомъ посл ужина. Да такъ, ежели какой ни на есть чужой человкъ наклюнется — опять чай. А ужъ вареньемъ всякимъ къ чаю, такъ она васъ просто закормитъ. Садъ у насъ фруктовый свой, ягоды всякія, яблоки, и наша маменька только разв что изъ кирпича варенья не варитъ, а то изъ всего варитъ, разсказывалъ Миша Подсдовъ.

А поздъ такъ и летлъ на всхъ парахъ.

XXXI.

Поздъ, на которомъ хали Котомцевы и Миша Подсдовъ съ невстой, прибылъ въ Гусятниково въ восемь часовъ вечера. Миша извстилъ отца телеграммой, что они дутъ. На станцію были высланы двое саней и ломовая подвода для багажа. Работники Подсдовыхъ, сидвшіе на козлахъ, знали, что повезутъ хозяйскую невсту, и поздравляли ‘съ начатіемъ дла’. Начальникъ станціи и помощникъ его, знавшіе Котомцевыхъ и Дашу по печальнымъ спектаклямъ въ Гусятников, тоже поздравляли. Сани двинулись по темнымъ улицамъ посада, занесеннымъ снгомъ. Сытыя лошади бжали бойко. Стоялъ изрядный морозъ. Полозья скрипли по скованному морозомъ снгу. На поворотахъ сани раскатывались. Котомцевъ, сидя рядомъ съ женой, былъ въ ватномъ осеннемъ пальто безъ мхового воротника и кутался въ накинутый сверху пледъ. Котомцева тоже была безъ зимней одежды и голова и плечи ея были покрыты и пуховымъ платкомъ, и пледомъ. Даша хала съ Мишей Подсдовымъ и была въ новомъ лисьемъ пальто, опушенномъ куницей — подарокъ жениха. Миша держалъ ее за талію и прижимался къ ней.

— Еще два поворота и мы дома, шепталъ онъ.

Вскор сани въхали во дворъ и подкатили къ крыльцу. Прізжихъ уже ждали. На крыльцо выскочила баба со свчкой, заслоняя ее отъ втра рукой, улыбалась, кланялась и говорила: ‘пожалуйте, пожалуйте’. Работники соскочили съ козелъ и стали высаживать прізжихъ. Прізжіе поднялись по ступенькамъ и вошли въ сни. Въ сняхъ ихъ встртила мать Миши Подсдова. Это была коротенькая, не старая еще, но сильно расплывшаяся въ толщину женщина въ срой байковой блуз и въ темномъ шелковомъ платк, накинутомъ на голову и завязанномъ подъ подбородкомъ. Миша бросился къ матери, расцловался съ ней и, указывая на Дашу, сказалъ:

— Вотъ, маменька, невста. Прошу любить и жаловать.

Мать Миши заключила ее въ свои объятія и прослезилась.

— Здравствуй, милушка, здравствуй, голубушка, говорила она, цлуя ее.

Миша представилъ матери и Котомцевыхъ. Котомцевы протянули ей руки.

— Позвольте, позвольте… Надо ужъ а съ вами по Христіански… Родней вдь будемъ… продолжала она и троекратно облобызалась съ Котомцевымъ а его женой.

Прізжіе вошли въ прихожую и начала раздваться. Дв бабы въ платкахъ на голов — одна босая, другая въ валенкахъ, подскочили къ нимъ и начали снимать съ нихъ одежду. Натоплено было страшно. Гостей повели въ комнаты. Въ комнатахъ пахло деревяннымъ масломъ. Везд горли лампадки, везд по полу были разостланы половики’ Въ гостиной ихъ встртилъ старикъ Подсдовъ. Опять объятія и троекратныя цлованія. Гостиная съ старой краснаго дерева мебелью въ чехлахъ была освщена лампами съ матовыми колпаками.

— Покажись-ка, милушка, при свт-то мн, покажись-ка… подошла къ Даш мать Подсдова и, взявъ ее за руки, начала разсматривать.— А и тоненькая ты какая да субтильная! говорила она, покачивая головой.— Глазенки-то быстрые, а тла нтъ. Ну, да Богъ дастъ, у насъ пооткушаешься, такъ и пополнешь.

— Что это вы, маменька, Дарью Ивановну слови лошадь разсматриваете, замтилъ съ неудовольствіемъ Миша.

— Да вдь я, голубчикъ, любя, я отъ чистаго сердца. Можетъ быть, по актерскому это не годится, а я попросту. Пусть не взыщутъ.

— Все годится, Мавра Алексевна, все… и по актерски все годится, ежели отъ чистаго сердца… заговорилъ Котомцевъ.

— Ну, то-то. А ужъ ежели что не ладно, то простите, потому мы не знаемъ вашихъ порядковъ. Ну, а теперь, милушка Дашенька, подойди, я тебя набло поцлую, обратилась мать Миши къ Даш и опять:раза два чмокнула ее въ губы.— Умываться, поди, съ дороги-то будете, такъ вотъ къ намъ въ стариковскую спаленку пожалуйте. Тутъ у насъ и рукомойничекъ стоитъ, приглашала она гостей.— Сначала дамскій полъ умоется, а тамъ и мужской полъ. Пойдемъ, милушка Дашенька, пожалуйте, Татьяна Ивановна. Татьяна Ивановна, кажется? спросила она Котомцеву о ея имени и повела сестеръ въ свою спальную.

Въ спальной за ситцевой занавской, гд помщалась двухспальная кровать съ грудой пуховиковъ и большихъ и маленькихъ подушекъ, стоялъ ярко вычищенный большой мдный тазъ съ висвшимъ надъ нимъ такимъ же рукомойникомъ. Мавра Алексевна сама подала гостямъ чистыя полотенца съ расшитыми краснымъ узоромъ, концами.

— Вы крючки-то у платьевъ, милушки разстегните, да такъ и оставайтесь, а то что за радость въ подпругахъ сидть. У насъ попросту, никто не взыщетъ, говорила она.— Будьте какъ дома.

— Что вы, что вы! Да мы и дома никогда въ разстегнутыхъ платьяхъ не сидимъ, отвчала Котомцева, улыбаясь.

— Нтъ, вдь я къ тому, что тамъ у васъ корсеты да бланжетки разныя, а мы сейчасъ ужинать будемъ, такъ куда трудно кутать во всей этой сбру-то. Давай-ка, Дашенька, я разстегну.

— Нтъ, нтъ. Этого мы не будемъ длать, сказала Даша.

— Да вдь съ дороги. Съ дороги-то тяжко. Жениха ежели церемонишься, такъ вотъ я платокъ дамъ. Платокъ сверху накинешь, и чудесно будетъ. Никто и не замтитъ.

Разстегивать платья дамы, однако, наотрзъ отказались.

Вскор гости сидли въ столовой за столомъ. На стол стояли бутылки съ наливками, графинъ квасу, разные сорта водокъ. Миша помстился рядомъ съ невстой, Котомцевъ слъ бокъ о бокъ съ старикомъ Подсдовымъ. Котомцеву Мавра Алексевна посадила съ собой рядомъ. Подсдовъ палилъ себ и своему сосду водки и предлагалъ маринованныхъ грибовъ на закуску. Мавра Алексевна приставала къ Даш и Котомцевой, чтобы т выпили наливки, и когда т отказывались, говорила:

— Нельзя, нельзя… Съ дороги непремнно надо. Съ дороги и не пьющія вкушаютъ. И я съ вами выпью, а потомъ солененькимъ закусимъ. Кушайте. Миша! да что жъ ты словно какой пришибленный сидишь и не угощаешь невсту, обратилась она къ сыну.

— Она, маменька, не любитъ хмельного.

— Мало ли что не любитъ! Съ дороги слдуетъ. Съ дороги для живота пользительно.

Даша пригубила изъ рюмки.

— Всю, всю… Нельзя такъ. Полную налили, чтобы полнымъ домомъ жить, полную и выпить надо… не унималась Мавра Алексевна.— Вонъ сестрица выкушала, и вамъ слдуетъ.

— Выпейте. Потшьте маменьку, иначе она не отстанетъ, шепнулъ Миша Даш.

Даша улыбнулась и выпила.

— Ну, вотъ и отлично. А то что это: изъ актеровъ, и не пьютъ! У насъ и по купечеству, да дамы и двицы пьютъ, не стсняются. Ну, а теперь солененькимъ… шь, голубушка, Дашенька, икорку-то. Съ икорки потомъ пьется таково хорошо, а у насъ квасъ отличный домашній, да посл ужина и самоваръ велимъ поставить.

Столъ былъ постный. По купеческому обычаю, подали сначала холодное — заливного судака съ хрномъ. Опять угощеніе.

— Да что вы, гости дорогіе, мало взяли! приставала Мавра Алексовна.— Такъ у насъ не длается. Берите больше. Миша! подкладывай невст-то! Что жъ ты идоломъ сидишь! Кушай, Дашенька, кушай. Что за малошка такая! Солененькимъ еле окрупенилась, надъ судакомъ уперлась. Или да наша не нравится?

— Очень нравится, Мавра Алексевна, но я уже довольно съла.

— Потшьте маменьку, скушайте еще, шепнулъ Даш Миша.

Даша взяла на вилку кусокъ судака.

— Вотъ такъ, вотъ такъ… проговорила Мавра Алексевна.— А то словно канарейка поклевала. Вотъ изъ-за того-то и тоненькая, изъ-за того-то и тла нтъ, что мало кушаешь.

Посл судака была подана грибная лапша, посл лапши окуни жареные и наконецъ клюквенный кисель съ медовой сытой. Баба-прислуга, подававшая кушанье, просила брать больше и кланялась, приставала при каждомъ блюд Мавра Алексевна, вскакивала изъ-за стола и сама подкладывала на тарелки, упрашивалъ и Миша невсту не пренебрегать просьбой маменьки. На гостей въ полуотворенную дверь изъ кухни заглядывали головы приказчиковъ и рабочихъ Подсдовыхъ.

— Охъ, малошки, малошки!.. качала головой Мавра Алексевна.— Страхъ и подумать-то, сколько скушали. Воробей больше склюетъ, право слово. А ужъ невста дорогая, такъ меньше всякой маленькой пичужки поклевала. Ну, да авось, за чаемъ пастилки яблочной позоблитъ, Пастилку-то любишь, милушка?

— Все люблю, но сыта по горло, отвчала Даша.

— Охъ, да съ чего сытой-то быть! Нтъ, ужъ видно, наша да не по вкусу гостямъ. Вы скажите гости дорогіе, что вы любите, того я и велю завтра постряпать. Селяночку изъ соленой рыбки не любите ли? Вотъ я завтра и закажу стряпух къ обду. Или ушки прикажете? Да вотъ у насъ завтра день то не базарный, такъ живой рыбы, пожалуй, и не найдешь. Аладушковъ съ патокой не велите ли испечь? приставала Мавра Алексевна.

— Все будемъ кушать, все, не безпокойтесь только для насъ, сказалъ Котомцевъ.

Вс встали изъ-за ужина и благодарили хозяевъ, но только-что прислуга убрала со стола посл ужина посуду, какъ загремли чайнымъ приборомъ и появился громадный самоваръ. Мавра Алексевна тащила дв тарелки — одну съ пастилой, другую съ кедровыми орхами, и говорила Даш:

— Оршковъ-то ужъ наврное пощелкаешь, милушка. Вс двушки оршки лущить любятъ. А то, можетъ быть, смячекъ подсолнечныхъ прикажешь?

XXXII.

Котомцевыхъ и Дашу помстили Подсдовы во флигел. Флигель этотъ хотя и стоялъ на томъ же двор, гд домъ Подсдовыхъ, но находился отъ него на разстояніи почти четверти версты, такъ какъ дворъ былъ длинный и проходной и выходилъ на дв улицы. Тутъ были и постройки, и фруктовый садъ съ спящими подъ снгомъ фруктовыми деревьями, закутанными въ солому, и оканчивался дровянымъ, лснымъ и кирпичнымъ складомъ, который уже выходилъ на другую улицу. Котомцевымъ и Даш были отведены дв комнаты во второмъ этаж надъ конторой склада. Помщеніе было хоть плохонькое, съ заледенлыми отъ мороза окнами, но чистенькое, оклеенное даже новыми обоями. Мебель была невзрачная, стараго краснаго дерева, тяжелая, но за то постели поражали своей чистотой и обиліемъ пуховиковъ и подушекъ. Рядомъ съ ними жилъ приказчикъ съ женой и парой ребятъ, очевидно, вытсненный на время изъ комнатъ, отданныхъ гостямъ,

Въ помщеніе это посл ужина проводилъ гостей Миша и долго еще сидлъ у нихъ, строя планы своей будущей женатой жизни.

— А скучать будете, Дарья Ивановна, по театр, такъ вдь лсничиха-то и нотаріусъ около насъ, говорилъ онъ.— Они всегда готовы играть. Сейчасъ,это, любительскій спектакль, и въ мыловаренномъ завод закатимъ въ лучшемъ вид представленіе въ пользу нашего Гусятниковскаго училища. Потомъ ужъ папенька дозволитъ, потомъ ужъ я уговорю его.

— Я, вотъ, думаю, что мн-то съ женой не устроить ли здсь что-нибудь на святкахъ съ помощью лсничихи и нотаріуса, сказалъ Котомцевъ,

— Да конечно же, устройте пару спектаклей, но мы ужъ будемъ у васъ въ вид публики, подхватилъ Миша.

— То-то, думаю устроить. Авось, хоть что-нибудь очистится.

— И хорошо очистится. На святкахъ -отлично очистится. На святкахъ у насъ на мыловаренный заводъ подутъ прямо изъ-за того, Чтобы прокатиться. На святкахъ у насъ любятъ кататься. И мщане катаются, и купцы, и образованная публика.

— Да, да. Непремнно завтра сдлаю визитъ лсничих и ея мужу и переговорю съ ними.

И зажили Котомцвы и Даша во флигел на лсномъ двор Подсдовыхъ въ ожиданіи свадьбы. Свадьба была назначена сейчасъ посл Крещенья и прожить до нея приходилось недли три. Гостямъ прислуживала приказчичья стряпуха. Каждое утро втаскивала она въ помщеніе гостей громадный ярко вычищенный самоваръ красной мди и гремла чашками. Отъ Подсдовыхъ работникъ приносилъ цлый ворохъ разныхъ булокъ и булочекъ, и наконецъ являлся Миша поздравить съ добрымъ утромъ невсту и Котомцевыхъ. Передъ обдомъ, то-есть часовъ въ двнадцать, заглядывалъ старикъ Подсдовъ, возвращавшійся посл обхода своихъ торговыхъ заведеній. Не снимая съ себя чуйку на лисьихъ бедеркахъ, онъ присаживался на стулъ и спрашивалъ Дашу:

— Ну, что, невстушка будущая, не скучаешь у насъ?

— Зачмъ же скучать-то? отвчала Даша.— Мы съ сестрой цлые дни въ работ. То то пошить надо, то другое.

— Видлъ, видлъ я, что рукодльница. Показывалъ мн Мишутка, какое ты ему полотенце съ расшитыми концами подарила. Хвалю.

— Это полотенце я еще лтомъ вышивала.

— Все-таки рукодльница, все-таки сама… Ну, одвайтесь, да приходите къ намъ обдать, заканчивалъ онъ, вставая, и уходилъ къ себ.

Гости шли обдать, и опять начиналось угощеніе, опять вс члены семьи приставали къ гостямъ, чтобы они ли больше, накладывали имъ кушанья по два раза на тарелки, стыдилщ ихъ, что они отказываются, называли спесивыми.

Старуха Подсдова заходила во флигель къ гостямъ большей частью посл обда, выспавшись дома, и непремнно при этомъ приносила что-нибудь изъ лакомства: пастилы, медовую коврижку, варенья, а то и краюшку домашняго пирога съ вареньемъ. Лишь только Мавра Алексевна входила къ гостямъ, какъ тотчасъ же словно изъ земли, выростала приказчицкая стряпуха и спрашивала:

— Самоварчикъ?

— Ставь, ставь… Какъ же… Безъ этого нельзя… Затмъ я и пришла, чтобъ у гостей чайку попить, отвчала Мавра Алексевна, садилась и вытаскивала изъ кармановъ постный сахаръ, карамельки, миндаль, фисташки.

— Вотъ, позоблите, гости дорогіе. Съ чайкомъ-то оно куда хорошо!

Втаскивался въ комнату громадный самоваръ и начиналось чаепитіе.

Самъ старикъ Подсдовъ, вставъ отъ послобденнаго сна, дома чаю не пилъ, а отправлялся опять въ обходъ по своимъ торговымъ заведеніямъ и пилъ уже чай въ одномъ изъ своихъ трактировъ, которыхъ у него въ Гусятников было три.

Напившись у гостей чаю, Мавра Алексевна цловалась со всми и уходила обратно къ себ, говоря:

— Къ ужину-то, голубушки, приходите пораньше. Что вамъ тутъ-то зря сидть! Пораньше придете, такъ передъ ужиномъ-то успемъ еще чайку попить.

— Да ужъ во что пить-то, улыбалась Котомцева.

— И, милушка, для питья всегда мсто найдется. Чай не хмельное, а тепленькимъ куда какъ пораспариться пріятно. Приходите, приходите пораньше. Дашеньку-то мн ужъ въ особенности очень хочется распоить и раскормить къ свадебк.

И такъ Жизнь шла день за день. Въ субботу и наканун каждаго праздника топили на двор баню и звали гостей париться. Въ воскресенье и праздники предлагали лошадь, чтобы хать къ обдн.

Котомцевы На другой же день посл прізда създили къ лсничих… Лсничаго не было дома, онъ былъ въ отъзд, но лсничиха приняла гостей съ распростертыми объятіями и не знала гд посадить.

— Какое счастье Дашеньк-то привалило! Человкъ-то какой прекрасный! восклицала она.— Одно — сроваты немножко,— ну, да молодая, образованная невстка войдетъ въ домъ, такъ многое своимъ вліяніемъ можетъ перестроить.

— Ну, мн кажется, что ихъ не перестроишь. Привтливые они, ласковые, гостепріимные, но совсмъ стараго лса, а старый лсъ ломать трудно.

На предложеніе Котомцева поставить на святкахъ спектакликъ или два, лсничиха откликнулась съ готовностью.

— Отлично, отлично! заговорила она.— У насъ кстати и любителей прибавилось. Къ намъ пріхалъ новый -землемръ — и оба съ женой актеры-любители. У насъ ужъ о спектакл былъ даже разговоръ. Надо только печки переправить на завод, чтобъ можно было хорошенько залу то вытопить, а то вдь, врите, въ сильные морозы такъ просто играть невозможно. Въ уборной нужно также чугунку поставить. Ну, да мужъ мой верпется, такъ онъ все устроитъ. Репетиціи будутъ у насъ въ квартир.

Уходя отъ лсничихи, Котомцевъ говорилъ жен,

— Хоть что-нибудь заработаемъ, а то вдь посл свадьбы Даши намъ и выхать будетъ отсюда не съ чмъ. А ужъ занимать на выздъ у Подсдо.выхъ куда какъ не хочется! И такъ уже теперь сколько времени на ихъ счетъ живемъ.

Котомцева поморщилась и отвчала мужу:

— Не на ихъ счетъ, а на счетъ Даши. Какую она имъ жертву-то приноситъ, выходя замужъ за ихъ сына! Трудно ей будетъ жить у нихъ, трудно. Вдь это будетъ для нея совершенно новая жизнь, нисколько не похожая на прежнюю жизнь, жизнь улитки, жизнь птицы въ золотой клтк.

— Добрые, радушные люди… попробовалъ возразить мужъ.

— Да добротою-то и радушіемъ они ее и замучаютъ, закончила Котомцева.

XXXIII.

Приближалось Рождество, а съ нимъ вмст и день свадьбы Даши. Къ свадьб шли у Подсдовыхъ усиленныя приготовленія. Въ дом отдлывали дв комнаты для будущихъ новобрачныхъ: оклеивали новыми яркими обоями,: разрисовывали птицами и цвтами потолки. Прибыла изъ Москвы мягкая мебель для будуара, обитая темно-розовой шелковой матеріей, зеркальный шкафъ, туалетный столикъ, умывальникъ съ мраморной доской, розовый фонарикъ и лампы. Доморощенный гусятниковскій обойщикъ длалъ альковъ для двухъ кроватей. Миша привелъ Дашу въ ея будущій уголокъ и спрашивалъ ее, нравится ли все это.

— Пестро и ярко какъ-то, ежели говорить правду, сказала она.

— Ничего-съ. Пусть и наша жизнь будетъ Яркая, отвчалъ Миша.

Котоицевъ и лсничиха съ мужемъ хлопотали о спектакл, который хотли поставить на святкахъ. Узналъ объ этомъ старикъ Подсдовъ и сталъ коситься.

— Опять игру затваете въ мыловаренномъ завод? спросилъ онъ за обдомъ Котомцевыхъ.

— Думаемъ парочку спектаклей устроить… проговорилъ Котомцевъ.

— Охота!

— Да вдь безъ’Даши, Иванъ Филипповичъ.

— Еще бы съ Дашей-то! Понимаю. А только брось. Никакого толку у насъ здсь не выйдетъ. Не такое мсто.

— А вотъ говорятъ, что ма праздникахъ можно взять сборы. Хочется попробовать что-ыибудь заработать, Иванъ Филипповичъ, себ на отъздъ.

— Изъ кармана заработаете, это врно, проговорилъ старикъ и умолкъ, но вечеромъ передъ ужиномъ пришелъ къ Котомцевымъ и опять началъ о спектакляхъ.

— Слышишь… Брось ты эту театральную игру у насъ въ Гусятник, пренебреги, оставь… обратился онъ къ Котомцеву, присаживаясь на стулъ.— Я нарочно зашелъ, чтобы сказать теб объ этомъ. Наплюй, пока у насъ живешь. Не ловко мн. Право слово, не ловко. Разговора не оберешься. Скажутъ: ‘вотъ сродственниковъ невсты допускаетъ театры играть и все эдакое’… Я ужъ и то разсказываю, что со всей этой игрой вы покончили, а тутъ опять… Цыганить станутъ, пронесутъ. Ну, что за охота подъ цыганство меня подводить!

Котомцевъ посмотрлъ удивленными глазами на Подсдова и отвчалъ:

— Не съ чмъ выхать намъ будетъ изъ Гусятникова, если я и жена что-нибудь не заработаемъ

— Ну, вотъ… Дамъ на выздъ.

— Да вдь это опять будетъ взаймы, опять отъ васъ, а я хотлъ бы заработать.

— Зарабатывай ул,ъ другимъ чмъ-нибудь, а не театрами. Понимаешь ты, надо, чтобы все это было забыто, чтобъ разговора не было. А заработать надо, такъ вотъ позжай завтра вмсто Мишутки на Поберезъ, шестьдесятъ верстъ это отсюда. Тамъ у меня заготовка дровяная, лсъ теперь рубятъ и въ рку на сплавъ возятъ. Свезешь приказчику къ празднику для расчета съ рабочими пятьсотъ Рублевъ, повришь у него книжки. Мишутка разскажетъ, какъ проврять. Провришь и вернешься къ намъ. А за это теб пятьдесятъ рублевъ. Вотъ и заработка.

Котомцевъ колебался. Старикъ поднялся съ мста, ласково и заискивающе взглянулъ въ лицо Котомцева, похлопалъ его по плечу и произнесъ:

— Позжай. Потшь старика… Уважь… Наиграетесь еще въ другихъ городахъ-то. Чего тутъ! Брось пока эту театральщину.

Котомцеву пришлось согласиться.

На утро онъ сходилъ къ лсничих и объявилъ ей и ея мужу объ этомъ.

— Давленіе… Большое давленіе… Сры, не отесаны… Ничего не подлаешь, отвчала лсничиха.— А только напрасно согласились. Надо было ихъ пріучать ко всему этому, просвщать. Черезъ это и Даш жилось бы легче потомъ, ежели бы вы старика переломили.

— Ну, Богъ съ нимъ! махнулъ рукой Котомцевъ.

— Значитъ, теперь изъ актеровъ-то да въ приказчики на лсную заготовку?

— Не дразните ужъ. Оставьте. Все-таки заработка.

— Да оно и лучше, что такъ устроилось, сказалъ лсничій.— Играть въ такіе морозы въ мыловаренномъ завод — прямо нарываться на болзнь.. Я здилъ вчера и смотрлъ помщеніе. Никоимъ, образомъ нельзя его приспособить для игры въ морозы. Щели въ стнахъ, печи развалились, двери не затворяются.

Котомцевъ взялъ у Посддовыхъ тулупъ, валенки и, снабженный деньгами, ухалъ на дровяную заготовку, откуда вернулся наканун Рождества вечеромъ. У Подсдовыхъ онъ засталъ всю квартиру наполненную кухоннымъ чадомъ. Запекали окорокъ ветчины, жарили гуся, варили поросятъ на заливное. Старикъ Подсдовъ, встртивъ его, обнялъ и поцловалъ.

— Ну, вотъ спасибо, что потшилъ старика. И мн хорошо, и теб хорошо, говорилъ онъ.— Мн службу сослужилъ, себ деньги заработалъ. На вотъ… Получай пятьдесятъ рублей.

И онъ, принявъ отъ него отчетъ расходамъ по поздк, вручилъ ему пять новыхъ красненькихъ бумажекъ.

— Да вдь вся эта работа моя не стоитъ пятидесяти рублей, Иванъ Филипповичъ, сказалъ старику Котомцевъ.

— Мое дло — стоитъ или не стоитъ. А за услугу спасибо. На святкахъ еще что-нибудь поруку сдлать по нашему лсному длу — и дамъ еще полсотни. Вотъ и будетъ теб съ женой на выздъ.

Наступило Рождество. Утромъ часовъ въ шесть вс въ дом Подсдовыхъ отправились въ церковь къ ранней обдн. Котомцевы и Даша не хотли хать, но старики Подсдовы уговорили ихъ.

— Нтъ, ужъ вы позжайте… Какъ же это въ Рождество-то да не быть у обдни? Неловко. Осудятъ. Насъ здсь вс знаютъ. Будутъ искать невсту, а невсты-то и нтъ. Мало ли что могутъ подумать! Разговору не оберешься. Ужъ пусть хоть Даша-то детъ, ежели сами не подете. Мы приготовили для васъ сани. Пожалуйста… Ей нужно рядомъ съ женихомъ стоять… упрашивала старуха Подсдова.— Однься, милушка, показисте и позжай. Намъ всегда большой почетъ въ церкви въ Рождество и въ Пасху. Для насъ мсто приготовляютъ за ршеткой, обратилась она къ Даш.

— Да хорошо, хорошо, ежели это непремнно нужно. Я поду съ удовольствіемъ, отвчала Даша.— Немножко рано въ шесть часовъ вставать — вотъ я изъ-за чего.

— Да ужъ понатужься, милушка.

— Слдуетъ, слдуетъ… заговорилъ старикъ Подсдовъ.— У насъ такіе порядки. Когда же и показать невсту, какъ не въ Рождество! И вы позжайте, сказалъ онъ Котомцевымъ.— Все-таки она будетъ при сестр и при зят. Мишутка при насъ, а она при васъ.

— Извольте, Иванъ Филипповичъ. Непремнно подемъ.

— Да, да… Позжайте. А вернемся домой — вс вмст разговляться будемъ, Придутъ къ намъ христославы со звздами, пвчая братья, священники.

И Котомцевы были у ранней обдни вмст съ Подсдовыми. Вс стояли за ршеткой, противъ алтаря. Дашу поставили рядомъ съ Мишей. Гусятниковскія купеческія дамы съ особеннымъ любопытствомъ разглядывали Дашу. Даш слышалось, какъ говорили про нее:

— Изъ актерокъ… Искали, искали Подсдовы сыну невсту по купечеству-то, чванились, рылись, рылись, и вдругъ верхнимъ концомъ да и внизъ — и актерку подцпили. Убили бобра, нечего сказать! Говорили: красавица — за красоту беретъ. Какая же это красавица!

— Миленькая… возразилъ кто-то.

— Миленькая да голенькая, такъ что въ ней! Нтъ, этакую не стоило брать, чтобы отъ себя приданое ей длать. Тоже вдь и мараль… Изъ актерокъ беретъ. Дуракъ Мишка, совсмъ дуракъ!

Разумется, до Даши долетали только отдльныя слова этихъ рчей, но общій смыслъ говора понять было не трудно.

XXXIV.

Прошелъ первый день Рождества и потянулись святки. Первый день Рождества Котомцевы и Даша провели у Подсдовыхъ съ утра до ночи, явившись прямо изъ церкви, сейчасъ посл ранней обдни, для розговнъя. Въ этотъ день у Подсдовыхъ не было ни обда, ни ужина, но столъ съ самыми разнообразными мясными яствами и закусками стоялъ накрытымъ до ночи. Старуха Подсдова то и дло указывала Котомцевымъ и Даш на столъ и упрашивала покушать то ветчины, то телятины, то гуся, то поросенка. Въ домъ являлось мнолсество всякихъ христославовъ и поздравителей, Христославы были съ бумажными звздами и безъ звздъ, мальчики и взрослые, помимо мстнаго духовенства и приходскихъ пвчихъ. Все это пило и ло, а христославы, кром того, одлялись и деньгами. Мальчишекъ приходило нсколько партій, приходили рабочіе и приказчики съ лпного двора, приходили мстные молодые парни изъ мщанъ по пяти, по шести человкъ, приходили двушки, приходили рабочіе гончарнаго завода.. Домъ неумолкаемо оглашался пснопніемъ ‘Христосъ рождается’ и ‘Два днесь’. Христославовъ и поздравителей было такъ много, что около полудня старуха Подсдова объявила мужу, что она уже третье ведро водки начинаетъ, хотя всмъ подносили только по стаканчику. Старикъ Подсдовъ, видимо, гордился этимъ и, подвыпивъ, сказалъ Котомцову:

— Видишь, какъ меня почитаютъ здсь, а вы еще хотли театръ устроить.

— Позвольте, да что жъ тутъ такого конфузнаго? попробовалъ возразить Котомцевъ.

— Конфузнаго ничего, но у васъ свои понятія, а у насъ свои. Глаза колоть станутъ, будутъ говорить: ‘вотъ двушку въ домъ беретъ, а сродственниковъ ея въ театр представлять допущаетъ’. Вамъ ничего, а мн неловко.

На святкахъ, но вечерамъ опять не званные постители. Начали являться ряженые. Все это по большей части въ вывороченныхъ шерстью вверхъ тулупахъ или мужчины переодтые женщинами, а женщины мужчинами, въ уродскихъ маскахъ, съ гармоніями или гитарами. Ряженые топтались, плясали, притоптывали, угощались водкой, орхами и пряниками, но, главнымъ образомъ, интересовались посмотрть невсту, которая уже каждый вечеръ присутствовала около жениха.

На второй день Рождества, посл обда, Миша просилъ Дашу съ ея сестрой кататься по улицамъ Гусятникова и далъ имъ хорошія сани, покрытыя ковромъ. Катающихся на улицахъ было много. Все это въ праздничныхъ одеждахъ, въ пестрыхъ платкахъ. Даша съ сестрой хали въ однхъ саняхъ, а самъ Миша въ другихъ, бговыхъ, вмст съ Котомцевымъ, самъ правилъ лошадью и обгонялъ ихъ.

— Вотъ наши гусятниковскія удовольствія, а театровъ наше срое невжество не знаетъ, говорилъ Миша Котомцеву.— У кого своей лошади и санокъ нтъ — сегодня за санки-то съ лошадью по три рубля платятъ, чтобъ часъ — два покататься, а въ театръ за рубль и помеломъ не загонишь. Не чувствуютъ…

А днемъ на святкахъ шли приготовленія къ свадьб. Еще все что-то шили, примряли, передлывали. Прибыла наконецъ песцовая шуба, крытая синимъ бархатомъ, заказанная для Даши въ Москв. Ее выложили въ гостиной на стол и вмст съ другимъ приданымъ, вмст съ бльемъ, перевязаннымъ въ стопочкахъ по полудюжинамъ, показывали гусятниковскимъ мщанскимъ двушкамъ, спеціально являвшимся въ домъ, чтобы посмотрть приданое невсты.

Наступилъ новый годъ. Новый годъ у Подсдовыхъ не встрчали, а посл ужина въ десять часовъ тотчасъ же разошлись по своимъ апартаментамъ, но Миша Подсдовъ явился во флигель къ Котомцевымъ съ двумя бутылками шипучки, и дождавшись полуночи, поздравилъ невсту и Котомцевыхъ съ Новымъ годомъ.

— У насъ дома насчетъ Новаго года срое невжество, а мы ужъ давайте по цивилизаціи Новый годъ справимъ, говорилъ онъ невст и ея родн.

Посл Новаго года по Гусятникову и окрестностямъ были разосланы пригласительные балеты на свадьбу. Свадьба была назначена черезъ день посл Крещенья. На свадьбу сына звали родители. Текстъ билетовъ начинался такъ: ‘Иванъ Филипповичъ и Мавра Алексевна Подсдовы покорнйше просятъ пожаловать на бракосочетаніе ихъ любезнаго сына Михаила Ивановича съ двицею Дарьей Ивановной’ и т. д.

— Иллюминація въ день свадьбы будетъ-съ — вотъ какъ мы будемъ праздновать, разсказывалъ Миша Даш.— Весь заборъ и ворота шкаликами уберемъ, а у дома звзда. Триста шкаликовъ заказалъ. А потомъ бенгальскій огонь аптекарь нашъ длаетъ.

Но Даша была какъ-то безучастна ко всмъ этимъ приготовленіямъ. Ее они мало радовали. Миша замтилъ это и спросилъ о причин. Даша помедлила, горько улыбнулась и отвчала:

— Свободы своей, Мишенька, жалко. О театр тоскую. Вдь ужъ теперь я вижу, что насчетъ театра никогда, никогда…

— Свобода будетъ-съ… Ей-ей, будетъ… заговорилъ Миша.

— Какая свобода… Свобода пить, сть — да. Да и то… И потечетъ наша жизнь монотонно, монотонно, какъ сегодня, такъ и завтра.

— Иго вы, что вы! Въ Краснопузырскъ будемъ здить. Вдь тамъ у насъ лсная заготовка. Лтомъ въ Москву подемъ. Напишетъ намъ Анатолій Евграфычъ, гд онъ будетъ играть съ Татьяной Ивановной — мы и къ нимъ повидаться подемъ. А въ Москв по всмъ театрамъ, по всмъ увеселительнымъ мстамъ… Въ волю выгуляемся. Помилуйте, неужто же я допущу, чтобы вамъ скучать? Да и насчетъ актерства… Прідемъ къ Анатолію Евграфовичу на свиданье, такъ кто вамъ запретитъ сыграть два-три спектаклика, ежели шито-крыто будетъ? Кто узнаетъ? Играйте себ съ Богомъ…

— Ахъ, Миша, Миша! Все это легко говорится, да не такъ легко длается! вздохнула Даша и прибавила:— Нтъ, ужъ свобод конецъ, игр на сцен — аминь.

— Ну, вотъ, ей-ей-же, все устрою!— воскликнулъ Миша.— Да и здсь… Даю вамъ слово, коли вы очень заскучаете, то я и на папеньку съ маменькой не посмотрю. Сейчасъ лсничиху и нотаріуса лтомъ за бока — и давайте спектакль любительскій ставить и играть.

— Да вдь это ссориться надо.

— А я разв изъ-за васъ съ родителями не ссорился? Кто изъ-за васъ изъ-подъ родительскаго крова сбжалъ? Не тужите — обстряпаемъ такъ, что все малина будетъ.

Дня за два до Крещенья пріхалъ Сусловъ изъ Краснопузырска. Онъ пріхалъ вмст съ купцомъ Курносовымъ. Сусловъ былъ въ новой хорьковой шуб.

— Вотъ дла-то на святкахъ труппа длала! разсказывалъ онъ Котомцевымъ про Краснопузырскъ.— Акробаты черезъ день представленія давали и каждый разъ зало биткомъ… Мн шубу поднесли купцы вмсто букета. Вотъ, на, полюбуйся. Шуба двсти пятьдесятъ рублей.

— Вижу, вижу… Комики не горятъ, не тонутъ, отвчалъ Котомцевъ.

— Еще бы тонуть! Зачмъ тонуть, коли дураковъ на свт много! Ты думаешь, что я только плъ у акробатовъ и разсказывалъ. Я и драматическое… Дилетанта пятаго яруса отмахивалъ. Довольно. Не пойду больше къ акробатамъ. Все взялъ, что можно. У меня во Псковъ ангажементъ. Я списался. Тамъ оперетка… Туда и поду Менелая и губернатора изъ ‘Периколлы’ играть. Фракъ себ новый сшилъ для свадьбы-то Дарьи Ивановны — вотъ какъ у насъ! Въ новомъ фрак буду у васъ шаферствоватъ, милушка чудесная моя,— обратился Сусловъ къ Даш и три раза чмокнулъ ея ручки.— Розу-то для шафера въ петличку приготовите ли?

— Будутъ розы, будутъ. Всмъ шаферамъ розы заказаны, сказалъ Миша.— Такія розы, что быкъ забодаетъ. А невст букетъ живыхъ цвтовъ изъ заводской оранжереи братьевъ Подлипаловыхъ. Все будетъ на отличку.

Наканун свадьбы, по настоянію Мавры Алексевны, топили баню для невсты и для жениха и справляли двичникъ и мальчишникъ. Сначала мылся Миша со своими пріятелями, съ Сусловымъ и Курносовымъ. Въ баню втащили цлую корзину вина. На каменку поддавали пивомъ. Посл жениха отправилась въ баню Даша съ какими-то знакомыми Подсдовымъ двушками. Двушки встрчали Дашу въ бан торжественно, били въ мдные тазы, пли псни.

Посл бани весь домъ Подсдовыхъ былъ пьянъ или полупьянъ.

XXXV.

Наконецъ насталъ день свадьбы Даши. Тревожно она спала ночь наканун, не безъ тревоги въ сердц проснулась она и поутру.

‘Что-то будетъ! Что-то будетъ! Сегодня къ вечеру я ужъ буду женой Михаила Подсдова. Сыто, обильно, богато вокругъ, но тина, тина и тина повсюду. Выдержу ли я эту тину? Свыкнусь ли я съ ней? думала она.— Какая страшная монотонная жизнь предстоитъ! Сегодня, какъ вчера, завтра какъ сегодня — и такъ каждый день, каждый день, пока будутъ живы старики Подсдовы. Ужъ и теперь-то, когда я невстой, жизнь до невозможности скучна, а что потокъ-то будетъ! Теперь покуда есть сестра при мн, есть съ кмъ по душ слово перемолвить, а удетъ сестра и что тогда? Безконечные разговоры о д со старухой — ничего больше. ‘Ты бы, милушка, съла, ты бы, милушка, выпила’, передразнила она мысленно старуху Подсдову и горько улыбнулась. Добрые люди Мишины старики, ласковые, но вдь они ласковы ко мн только покуда я не вылзаю изъ ихъ тины, покуда я длаю то, что у нихъ заведено и положено. А попробуй-ка я вводить что-нибудь новое въ дом или не согласиться съ ихъ порядками — какъ они тогда поднимутъ голосъ!’

И вспомнился Даш еще вчерашній случай, когда она вздумала протестовать противъ бани съ купеческими свадебными порядками и просила двушекъ не пть псни и не бить въ тазы, о, какъ строго прикрикнула на нее будущая свекровь!

— Нельзя, милушка, нельзя… У насъ ужъ такіе порядки! Въ купеческій домъ родней входишь, такъ должна и купеческіе порядки соблюдать, сказала она ей.— Что же это за свадебная баня, ежели безъ пнья и веселья. Вдь мы невсту въ свой домъ принимаемъ, а не покойницу хоронимъ’.

И Даш пришлось согласиться и исполнять вс купеческіе обычаи, сопряженные съ свадебной баней. Полупьяныя женщины лзли къ ней со стаканами и рюмками вина и пива и заставляли ее выпить, а будущая свекровь уговаривала:

— Ну, выпей же, душечка, выпей. Потшь двушекъ. Отъ рюмки тебя не разорветъ, а это ужъ такой порядокъ. Зачмъ ихъ обижать?

Она не прекословила и выпила. Женщины начали ее пивомъ и медомъ поливать.

‘И это тетерь, покуда я еще невста, а что тогда, когда женой Миши буду? Помоги мн, Господи!’ сказала она мысленно и, вставъ передъ темнымъ стариннымъ образомъ съ серебрянымъ внчикомъ вокругъ лика, начала креститься.

Помолившись, она вышла въ комнату сестры и зятя, которые уже сидли за самоваромъ, и принялась пить чай, но только что обмакнула въ чашку кусокъ булки, какъ вошла старуха Пидсдова. Поздоровавшись съ Котомцевыми и радушно-поцловавъ Дашу, она вдругъ воскликнула:

— Да никакъ ты, милушка, чай пьешь и булку шь! Ну, что ты надлала! Ай-ай-ай! Не подобаетъ, голубушка, невст до внца кушать, ничего не подобаетъ. И я-то, дура полосатая, тебя вчера не предупредила! Да вдь думала, что ты хоть про эти-то порядки слышала. Ахъ, какъ не хорошо! Вотъ не хорошо-то! Ну, что мы теперь будемъ длать? разводила она руками и, обратясь къ Котомцевымъ, прибавила:— А вы, господа, постарше ея все-таки, а сидите и ничего ей не скажете. Брось, ангельчикъ, не шь. Не хорошо, сказала она Даш.

— Да я еще и не ла, а только обмакнула кусочекъ въ чашку, отвчала Даша и, скрпя сердце, отставила отъ себя чашку съ обмокнутой въ нее булкой.

— Поздороваться къ теб, ангельчикъ, пришла и узнать, ладно ли у тебя все, продолжала старуха.— Да вотъ принесла теб золотой. Будешь къ внцу одваться, такъ положи золотой-то въ правый сапогъ. Такъ слдуетъ, такъ по порядку слдуетъ.

И она подала Даш полуимперіалъ. Даша улыбнулась и отвчала:

— Хорошо. Положу.

— Ну, то-то. А вы, старшіе, понаблюдите, чтобъ все было, въ порядк, опять обратилась къ Котомцевымъ старуха.— Сегодня она до внца съ Мишей не увидится, такъ, кром васъ., ужъ некому будетъ ей сказать.

— Да разв Миша сегодня не зайдетъ ко мн? спросила Даша.— Онъ общалъ зайти.

— Голубушка, да разв это можно! Въ день свадьбы женихъ до внца не долженъ съ невстой видться, а ежели онъ сказалъ, что зайдетъ къ теб, то это сдуру. Не пустимъ мы его, ни за что не пустимъ. Такъ вотъ въ два часа дня мы пришлемъ двое саней съ дружкой жениха и съ мальчикомъ образникомъ, а вы уже къ тому времени будьте готовы, чтобъ хать въ церковь. Двушекъ, которыя теб, Дашенька, помогутъ одваться, я сейчасъ же посл обда пришлю къ теб, а обдать сегодня будемъ пораньше.

— Да не надо мн двушекъ, не надо, сказала Даша.

— Да нельзя, милушка. Какъ же теб быть безъ подругъ и позжанъ? Вдь ужъ это не порядокъ. Ну, прощайте. Дружка нашъ, сынъ головы, хоть и молодой вьюноша, а дружкой ужъ много разъ бывалъ, стало-быть порядки наши купеческіе знаетъ и разскажетъ вамъ, что надо длать. Ну, прощайте, прощайте… закончила старуха и вышла изъ комнаты.

— Такъ я и буду изъ-за ея купеческихъ порядковъ голодомъ сегодня/сидть! проговорила по уход старухи Даша и, придвинувъ къ себ чашку съ булкой, принялась сть.

— Назвалась груздемъ, такъ ужъ ползай въ кузовъ, замтила ей на это сестра и улыбнулась.

— Вотъ это-то мн и горько, вотъ это-то мн и обидно, что я должна быть груздемъ.

У Даши затряслась губа и она слезливо заморгала глазами.

— Любишь кататься, люби и саночки возить, прибавила сестра.

— Зачмъ ты ее раздражаешь! Зачмъ ты ее поддразниваешь? остановилъ жену Котомцевъ, тронувъ за руку, но Даша тотчасъ же перебила его.

— А кто меня заставилъ въ этихъ саняхъ кататься? Кто меня уговаривалъ выходить замужъ за Мишу? Не ты ли сама приставала съ ножемъ къ горлу! воскликнула Даша, не выдержала и разрыдалась.

Сестра и Котомцевъ стали ее утшать, подали ей стаканъ воды, но она долго не могла уняться.

Въ полдень пришли двушки, какія-то дальнія родственницы Подсдовыхъ, т самыя, которыя вчера встрчали Дашу въ бан пніемъ и звономъ въ тазы, и принесли отъ жениха подвнечное платье, сорочку всю въ прошивкахъ и кружевахъ и блые полусапожки. Он уже были одты въ парадныя платья, чтобы пряно хать въ церковь на внчаніе. Вмст съ двушками налзли въ комнаты какія-то грязныя бабы со двора, пришла приказчица-сосдка съ ребятишками. Бабы столпились у дверей и съ любопытствомъ смотрли на Дашу, на подвнечное платье.

Двушки и жена приказчика повели Дашу въ ея комнату одваться къ внцу.

— Сынишка вдь мой маленькій съ вами, Дарья Ивановна, образникомъ къ внцу подетъ, говорила жена приказчика.— Теперь его взяли къ хозяевамъ и обряжаютъ тамъ въ новую рубашку, а дружка жениха прідетъ съ санями и привезетъ его.

Даша начала одваться. Сестра ея присутствовала тутъ же. Жена приказчика говорила Даш:

— Поплачь, душечка Дарья Ивановна, поплачъ, покой… Слдуетъ по двичьей жизни поплакать, а то словно и не невста. Вдь съ двичьей жизнью, съ двичьей волюшкой разстаешься.

Слова эти очень понравились Даш. Они были сказаны такимъ добродушнымъ, такимъ искреннимъ тономъ. Даша взглянула на нее, улыбнулась и отвчала:

— Да я ужъ раньше много плакала, до васъ плакала. Видишь, глаза мокрые.

— Разв ужъ что раньше плакала, а то по порядку слдовало бы. Ну, да вотъ сестрица съ зятемъ образомъ будутъ благословлять къ внцу, такъ ужъ тогда поплачешь.

Около часу дня пришелъ Сусловъ. Онъ былъ во фрак и бломъ галстух, полупьянъ, принесъ въ карман пальто початую бутылку мадеры и кричалъ:

— Гд невста? Врный Личарда ея пришелъ! Пусть своего Личарду розой украшаетъ.

Суслова сопровождалъ купецъ Курносовъ. Онъ говорилъ Котомцеву:

— Думалъ, думалъ, съ чьей стороны мн позжанымъ гостемъ хать — съ жениховой или съ невстиной, и поршилъ, что съ невстиной. Принимайте восьмипудового купца.

— Прошу покорно. Желанный гость будете, кланялся ему Котомцевъ.

XXXVI.

Внчаніе, какъ стояло въ пригласительныхъ билетахъ, было назначено въ два часа дня. Въ половин второго Даша была уже одта и вполн готова, чтобы хать къ внцу, но дружка жениха — сынъ головы Вася Мелетьевъ пріхалъ съ санями за невстой только въ третьемъ часу. Невста и окружавшія ее женщины ужъ испугались — не случилось ли чего съ женихомъ, вслдствіе такого запозданія, но Вася Мелетьевъ, улыбнувшись, отвчалъ:

— Нарочно медлили для парада. Пусть гости ждутъ въ церкви.

Съ дружкой, пріхали во дворъ четверо саней.. Возницы были въ синихъ кафтанахъ, изъ пазухъ у нихъ торчали концы красныхъ бумажныхъ платковъ. Сбруя и дуги у лошадей были убраны цвтными лентами, сами сани покрыты коврами, лошади позвякивали бубенчиками. Одни сани — для невсты — были парныя, остальныя въ одиночку.

— Платки подарокъ отъ невсты… заявилъ дружка.— Но я ужъ кучерамъ заране роздалъ. Гд вашъ шаферъ, Дарья Ивановна? Вотъ ему роза.

— Здсь… откликнулся Сусловъ.— Давай, сюда.

— А мн нельзя-ли ужъ хоть елку за бортъ сюртука заткнуть? шутилъ купецъ Курносовъ.

Вася Мелетьевъ былъ во фрак, въ бломъ галстух, съ вышитой гладью грудью сорочки, въ лаковыхъ сапогахъ.

— Можно отправлять невсту? спрашивали Котомцевы Васю Мелетьева.

— Повремените еще немножко. Параду будетъ больше.

— Но вдь въ церкви же женихъ и гости ждутъ.

— Пускай ждутъ. Дочку у кожевника Крутогорова выдавали замужъ, такъ гостей три часа въ церкви проморили.

Вася Мелетьевъ пріхалъ за невстой не одинъ. Съ нимъ была молодая дама,— племянница стариковъ Подсдовыхъ и двоюродная сестра Миши-лавочница, въ яркомъ свтлозеленомъ плать съ кружевами и въ зеленой же накидк, опушенной блыми перьями, былъ мальчикъ образникъ, сынишка приказчицы, въ красной шелковой рубашк съ золотымъ поясомъ и въ стучащихъ новыхъ сапогахъ.

— Василій Никитичъ… Не будемъ задерживать… Пора хать… сказалъ Котомцевъ Мелетьеву.

Тотъ взглянулъ на часы, и отвчалъ:

— Ну, ладно. Благословляйте невсту образомъ.

Котомцевъ взялъ въ руки образъ въ массивной серебряной риз — подарокъ Миши Подсдова, а, Котомцева хлбъ съ врзанной въ него серебряной солонкой, и стали рядомъ. Котомцева была въ синемъ бархатномъ плать, нсколько уже потертому въ томъ, въ которомъ она, обыкновенно, играла Марію Стюартъ. Даша подошла къ нимъ и опустилась на колни. Въ бломъ шелковомъ плать и въ тюлевомъ вуал съ флеръ-доранжемъ она была очень эффектна. Толпа бабъ въ комнат усилилась. Двушки-позжане заплакали, Даша не выдержала чужихъ слезъ и сама разрыдалась.

— Повойте, двушки! Повойте хорошенько! командовала имъ позжаная дама.— Въ голосъ надо. Повойте въ голосъ.

И двушки завыли.

Благословеніе кончилось. Сестра и зять поцловали Дашу и Вася Мелетьевъ сталъ накидывать на невсту новую песцовую ротонду, крытую бархатомъ, выписанную изъ Москвы.— Нсколько двушекъ подскочили къ ней и стали ее посыпать изъ горшка ржанымъ зерномъ и хмелемъ.

— Садись, душенька, садись на стулъ. Дружка наднетъ теб теплые сапоги, опять командовала позжаная дама.

— Зачмъ? Я сама… отвчала Даша.

— Нельзя… Порядокъ…

Дашу повели садиться въ сани. Весь дворъ былъ запруженъ любопытствующимъ народомъ. Въ сняхъ и на крыльц пришлось даже расталкивать народъ и отгонять его. Впереди Даши шелъ мальчикъ образникъ съ образомъ въ рукахъ. Рядомъ съ Дашей шла позжаная дама.

— Креститесь, Дашенька, креститесь на каждомъ порог.

Наконецъ вс услись въ сани. Размстились такъ. Даша сла рядомъ съ позжаной дамой, а у ногъ ихъ помстился образникъ съ образомъ. Во вторыя сани сли Вася Мелетьевъ и шаферъ Даши Сусловъ, въ третьи — мужъ и жена Котомцевы, а въ четвертыя — четыре двушки, цпляясь другъ за дружку. Двумъ мста не хватило, но ихъ захватилъ Курносовъ, пріхавшій въ своихъ саняхъ.

— Вызжай на Посадскую улицу, сверни на Мщанскую, потомъ по Пустой опять въ Посадскую до ратуши и ужъ оттуда прямо въ церковь!— приказывалъ дружка возницамъ.— Да не рысить! Лошадей сдерживать и трусцой…

— Вы хотите въ объздъ? спросилъ Мелетьева Котомцевъ.

— Такъ слдуетъ для парада. Кружить будемъ, а то церковь очень близко.

Лошади вызжали со двора шагомъ среди толпы народа. Даша нсколько разъ услыхала изъ толпы слово ‘актерка’. Позжаная дама сидла съ ней рядомъ и шептала:

— Въ воротахъ крестись, душечка, на поворот — крестись, на перекрестк крестись.

До церкви отъ дома было рукой подать, но свадебный поздъ, кружа по улицамъ, халъ добрые полчаса. За ворота изъ домовъ везд выскакивали мужчины и женщины и смотрли, какъ везутъ невсту Подсдова.

Вотъ и церковь. У церкви и на паперти опять толпа. Дружка жениха первый выскочилъ изъ саней и бросился въ церковь. Когда Даша въ сопровожденіи позжаной дамы, Суслова, зятя, сестры и двушекъ вошла въ церковь, на клирос раздалось пніе концерта, исполняемое учениками мстной школы подъ управленіемъ учителя. Два полицейскихъ служителя съ приставомъ во глав шли впереди и раздвигали народъ. И здсь изъ толпы два раза донеслось до нея слово: ‘актерка’Посреди церкви, въ огороженномъ ршеткой пространств, стояли приглашенные гости. Вотъ Вася Мелетьевъ подошелъ къ Даш, взялъ ее за руку и подвелъ къ Миш Подсдову, стоявшему уже передъ аналоемъ.

Внчаніе кончилось, кончился и молебенъ. Начались поздравленія. Передъ Дашей замелькали лсничій, лсничиха, мировой судья, начальникъ станціи, докторъ, Курносовъ, Нодковкинъ, хозяинъ той гостинницы въ Гусятников, гд когда-то вмст съ труппой жила Даша, нотаріусъ, голова, приставъ и, наконецъ, купецъ-суровщикъ Глоталовъ. Глоталовъ поздравилъ ихъ, наклонился къ Миш Подсдову и произнесъ свою любимую поговорку:

— Садилъ ли рдьку-то сегодня? Ну, да ужо за обдомъ посадимъ, прибавилъ онъ.

Отъ внца Даша уже хала съ Мишей Подсдовымъ. Миша пожималъ ей руку и говорилъ, затая дыханіе:

— Сижу рядомъ съ вами, голубка моя сизая, чувствую, что въ великомъ счастіи я, но самому просто не врится, что все это такъ случилось: Ангелъ небесный! Будешь ли ты любить своего Мишу? шопотомъ прибавилъ онъ.

— Буду, буду, если не очень станешь стснять мою свободу, тихо отвчала Даша, въ свою очередь пожавъ ему руку.

— Да разв я?.. Да когда же я?.. Ахъ, Господи!. Вотъ разв что иногда папенька съ маменькой… Но нтъ, Дашенька, вы не бойтесь. Обойдется — все будетъ малина.

У Подсдовыхъ пиръ великій длился до глубокой ночи. Обдъ стряпали повара изъ трактира Подсдова, Подковкина и на сладкое подали желе съ живой птицей. Лишь только невста тронула и еле ложкой, изъ него вылетлъ воробей и залеталъ по комнат къ немалому восторгу гостей. Тостовъ во время обда было великое множество. Гости кричали ура, били въ тарелки вилками и ножами, подходили къ новобрачнымъ, чокались и говорили слово ‘горько’. Новобрачные должны были подсластить — и Даш до полусотни разъ пришлось Во время обда поцловаться съ Мишей. Она пробовала отказываться, но сидвшая съ ней рядомъ старуха Подсдова съ какимъ-то испугомъ всякій разъ говорила ей:

— Нельзя, милушка Дашенька, нельзя… Такой ужъ порядокъ. Ты слушайся.

Посл обда были танцы подъ рояль. На роял игралъ гусятниковскій часовыхъ длъ мастеръ и таперъ Кацъ, нкогда замнявшій собой во время спектаклей въ гусятниковскомъ театр-завод оркестръ.

Въ конц бала Сусловъ и купцы Курносовъ и Глоталовъ, сильно подвыпившіе, плясали въ присядку.

Н. А. Лейкинъ.

СТРАНСТВУЮЩАЯ ТРУППА

СТРАНСТВУЮЩАЯ ТРУППА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

XXVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

XXXIII.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

II.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

ХХ.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

XXVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

XXXIV.

XXXV.

XXXVI.

Читайте также: