В.В. Розанов
В.В. Розанов
Страница из истории министерства просвещения
Страница из истории министерства просвещения
* * *
Страница из истории министерства просвещения, Розанов Василий Васильевич, Год: 1910
Время на прочтение: 6 минут(ы)
‘И вдунул в лицо его душу бессмертную’, — сказано в вечной Библии о человеке, при рассказе о его сотворении… Не ‘в тело’, как мы привыкли думать, как об этом думала греческая философия (‘душа есть энтелехия тела‘, — учил Аристотель), не ‘в мозг’, как подсказывают физиологи и медики. А, — неожиданно и странно казалось бы, — ‘в лицо’…
— Что вы все о Библии? — слышу я ропот читателя. — Такая старая книга… Поройтесь в чем-нибудь современном… Больше будете иметь успеха. Больше получите слушателей и читателей…
К старости, когда умолкают или, вернее, затихают страсти, начинаешь судить о вещах с таким ‘равенством весов’, как это решительно недоступно в молодости. Итак, я не скажу как юноша: ‘А на что мне мнения человеческие’, ‘я стою выше толпы’ и проч., и проч. Нет, когда держишь перо в руках, — ты обязан уважать читателя. Или зачем эти суровые термины: ‘обязан’? Нужно попросту любить читателя и попросту же не считать никого ниже себя. Итак, читателя, личного и массового, я люблю, ценю его и, разумеется, взаимно хотел бы и быть любимым, т.е. читаемым и слушаемым. И вот, имея это высокое и даже несколько священное представление о ‘читателе’, я скажу все-таки, что, если бы мне на выбор дали: 1) ‘иметь читателями весь свет, с условием никогда не упоминать о Библии’, или 2) ‘пожалуй, говорите сколько угодно о Библии, но зато же вы не будете иметь ни одного читателя’, — я выбрал бы последнее.
Я был бы немой, глухой, но с восторгом в душе.
Во втором случае я был бы, как медная доска, о которую гремят удары, — звон несется на весь свет, а в душе ужасно скучно.
Священный шелест строк, слов, тона (главное — тона!), услыша который все забываешь, и душа наполняется восторгом.
Но это, может быть, личное пристрастие, вкус, предрассудок, сверх этого личного отношения я уже обширно и объективно убежден умом, что без Библии никогда человечеству не выбраться из ‘истинного неблагородства’ и никогда же не прийти без нее к истинному благородству. Соединяя в понятии ‘благородства’, между прочим, и свободу, развитие, движение вперед. ‘Цивилизацию’ в обширном смысле.
‘Без Библии далеко не уедешь’, — скажу я вульгарно и несколько веще.
Вот отчего, сколько ни сердился бы читатель, я прямо и косвенно, заметно и незаметно буду подводить его к Библии. ‘Испей этой вечной воды’.
‘Лицо’ в человеке, — вот на что в первой странице Библии указано. ‘Не забывайте лица’, ‘надейтесь всего от лица’, ‘помните в человеке лицо’, ‘не оскорбляйте лица’… Не правда ли, все это уже содержится в строке: ‘И вдунул Бог в лицо человека душу бессмертную’.
История человеческой культуры, можно сказать, не написана… И даже не начата. Между прочим оттого, что она разделяется на несколько совершенно самостоятельных глав-сочинений, — глав, обширных, как ‘отдельное сочинение’… Такая ‘история культуры’ как бы требует в авторе своем человека о многих головах, о многих сердцах, со многими в себе светильниками, со многими пылающими кострами… Такого нет, и, может быть, он невозможен, и ‘история культуры’, может быть, никогда не будет написана. То, что появлялось под этим именем, — говоря словами Пушкина, —
Достойно слез и смеха…
Так вот из этих-то ‘глав-сочинений’ мечтаемой истории культуры благороднейшею была бы глава: ‘История человеческой личности’, или: ‘Судьбы человеческого лица в истории’… Тема эта не менее обширна, сложна и занимательна, чем ‘История Рима’, под каковою рубрикою обычно пишется много томов. ‘История лица человеческого’?..
Но я сейчас же и перекидываюсь к ‘злобе дня’, все держа в памяти вечную строку Библии:
Лицо человеческое в России?
Как только я спросил об этом, читатель, уверен, разахается: ‘Ах, Боже мой, — лицо в России? Никогда об этом не думал и ничего в этом не понимаю’.
Но я совсем подошел к злобе дня:
— А Шварц?
Читатель, просто, упрется в землю лбом:
— Россия? Лицо человеческое? Шварц? Ничего не связываю. Шварц, допускаю, — даже великий человек. Скромный обыватель не решится отрицать никаких качеств, на которые претендует министр страны. Но он латинист, т. е. язычник, и никогда не помнил Библии. Он думал ‘спасти Россию’ строгими латинскими склонениями, а что значит ‘лицо человеческое’, — не принял во внимание. И от этого не только ничего не достиг, но, в конце концов, от этого же и вышел в отставку.
— Как?! — воскликнет читатель.
Произошла ломка, треск, грубое столкновение, и никакой плодотворности. Шварц ужасно напрягался. Что он напрягался, — это все знают. Не было другого такого ‘напряженного’ министра. Но дела никакого не получилось. И единственно по отсутствию таинственного библейского ‘лица’… ‘И вдунул Бог в лицо человеческое душу бессмертную’.
От ‘а’ до ‘ижицы’, от минуты ‘восхождения’ своего до минуты своего ‘нисхождения’ А. Н. Шварц твердил, заявлял:
— Я — власть. У меня — власть. Что в переводе значило:
— Я — сила, а не лицо…
И ‘вдунул в лицо его’…
Строка Библии прерывается перед желтой стеной министерства просвещения. Очевидно, что на этот раз ровно ничего не ‘вдунул Бог’ в человека, потому что он и сам о себе говорил, что он — власть, и только власть. О ‘власти’ же что угодно можно думать, писать и говорить. Но в Библии не писано: ‘И вдунул Бог во власть человеческую душу бессмертную’.
Такой строки нет, и даже ухо слышит, что это как-то было бы неуклюже.
Нет, это не истина.
Шварц развился ‘в силу’, пытавшуюся что-то сломить. И также без чувства в ‘ломаемом’ лица человеческого. В этом пункте и лежит вся загадка трагедии… или водевиля ‘со слезой’, тянувшегося два или три года… Даже не помнится, сколько лет он ‘царствовал’… Ничего не помнится, и даже не хочется, чтобы помнилось. Трещало, скрипело, ‘нудно’ было ему и около него… И все это хотелось и тогда-то даже не слушать, а когда ‘прошло’, то скорее забыть.
Бог с ним: Шварц совершенно неинтересен. Интересна Россия и вот ‘лицо’ в ней… Шварц — только иллюстрация, и сам невольно, и плачевно, и, наконец, пассивно дал пример того, что такое ‘лицо’ в судьбах России, ее духовных и физических дел, ее неуспехов и возможного бы успеха…
‘И вдунул Бог в лицо человеческое душу бессмертную’, и лицом своим человек может и должен господствовать над обстоятельствами, средою, над государственностью. Так как решительно ни о чем еще не сказано, чтобы и оно, это другое, несло также в себе ‘душу бессмертную’. Но рок России и черная судьба ее заключаются в том, что ‘лицо человеческое’ вообще нигде не видно в ней, ниоткуда не светит и не получает никакого значения. Само молчит о себе, и о нем все молчат. Вот, как Шварц… Никому не пришло почему-то на ум, что, имея с ним дело, обращаясь к нему, прося у него… Впрочем, ‘просить’ у него не ‘просили’ ничего, а требовали или пытались требовать… И он ‘отказывал, сколько мог’… Все ‘отказывал’, и все ‘сколько мог’… Из этих ломких, хрупких, а главное — совершенно глупых и бездельных вещей, — ‘требования’ и ‘отказа’, — и сплеталась вся история министерства за два или за три последних года… Итак, у него ‘требовали’ и ‘пытались требовать’, потому что никому не пришло на ум, что можно обратиться к его ‘лицу’. Пробовали принудить силу к уступке, потому что ‘лица’ никто не чувствовал иначе, как в физическом бедном очертании. ‘И не вдунул Бог души бессмертной в лицо человеческое’, — приходится сказать о России и русских… Что же получилось? Да, прежде всего, даже жутко вообразить о том сиянии и блеске дел, предприятий, замыслов, о той серии экспедиций, изданий, о том ряде библиотек и музеев, какие могли бы возникнуть и загореться в точке соприкосновения восьми русских университетов с авторитетным министром, имеющим доклад у Государя. Ведь ничего нет и нигде… Ученые экспедиции Европы раскопали Вавилон, Ниневию, египетские храмы, но русские, среди которых есть лица, знающие и вавилонский и египетский языки {Г. Никольский в Москве уже в 80-х годах минувшего века издавал и переводил вавилонские надписи, г. Голенищев в Петербурге есть один из лучших египтологов в целой Европе, — читающий иероглифы, как мы славянскую ‘вязь’.}, единственно не приняли в этом никакого участия. А Румянцевский музеум в Москве уже лет восемь назад публиковал в своих годовых отчетах, что ему совершенно некуда помещать вновь прибывающие (по существующему закону) книги и он вынужден складывать их… на ступенях лестниц!! Конечно, и восемь лет назад этому никто не внял, и теперь…
Теперь Шварц-москвич мог бы на докладе сказать: ‘Такая жалость средств, такая скудость денег на все ученое в России, что даже во второй по величине и ценности сокровищнице книг в России книг некуда более ставить, и они складываются на лестницах более небрежно и небережно, чем хлебное зерно в элеваторах… Для необозримого зерна находится помещение… да и для всего в России помещение находится, только вот для книг, которых не так уж много, места нет’…
И, конечно, все раздалось бы, раздвинулось…
Вместо этого москвич Шварц поднял вопрос о том, могут ли в границах своих дел университеты что-нибудь делать ‘сами’, или все у них должен и вправе делать ‘он один’.
‘Он один’ или ‘они все’, — точь-в-точь такие же, как он, профессора…
Ну, можно ли тут запомнить, — ‘два’ или ‘три’ года тянулась эта канитель? Кому это интересно? ‘Кто сильнее: я или вы?’ Но это вопрос цирка, языческого римского цирка, а не культуры, не христианской культуры, не почвы Библии и ее благородных ростков.
Когда потомки через век оглянутся на наше время, они откажутся верить, чтобы в пору, когда Россия до того нуждалась в свете и искала света, ‘честью министерства’ было — создать как можно больше затруднения оканчивающим курс женщинам-медичкам, женщинам-учительницам… Да и вообще всем создать как можно больше ‘препятствий’ и ‘затруднений’ в учении… ‘Уж если кто на это преступление решился, — пусть знает, что он примет страдания, сколько едва ли вынесет’…
— Какое же ‘преступление’ учиться?
— Прямо я не говорю, что это ‘преступление’. Если это — и мысль, то конфиденциальная… Но уж позвольте моему авторитету не подлежать вашему контролю. Я устанавливаю, а вы потрудитесь подчиниться: ‘всякий учащийся да примет горечи, унижения, притеснения и всяческого горя утроенно против доли неучащегося’. А в каких это ‘целях’, — это подлежит только ‘высшему соображению’, толпе неоткрываемому.
Я не о том, что это было ‘дурно’ или как, а о том, до чего все это глупо. Или, философичнее: до чего это лишено ‘лица человеческого’…
Впервые опубликовано: Русское слово. 1910. 6 октября. No 229.