Александр Беляев
Александр Беляев
I
I
II
III
IV
V
——————————————————
Страх, Беляев Александр Романович, Год: 1926
Время на прочтение: 6 минут(ы)
[*] — Темою настоящего рассказа послужило действительное происшествие, имевшее место в одном из п.-т. предприятий Белоруссии в августе 1925 г.
— На огород идешь?
— На огород. Хочу покопать картошку. Как бы мороз не стукнул. Ты здесь без меня справишься.
Заведующий почтовым отделением Ефимий Венедиктович Пилецкий надел барашковую шапку и старенькую тужурку на вате, сохранявшую еще синие, поблекшие канты и несколько ‘серебряных’ пуговиц почтово-телеграфного ведомства.
Марьям Викентьевна, его жена, служившая телеграфисткой в этом же отделении, сухонькая, суетливая женщина лет тридцати, просто, но чистенько одетая, подошла к мужу и тронула его за руку.
— Не ходи, Фима…
Пилецкий добродушно усмехнулся в седеющие усы.
— Трусишь? Уж не бандитов ли боишься? Не беспокойся. К нам они не сделают визита. Знают, что у нас не разживутся.
— Не смейся, Фима… Жутко мне. Дня не проходит, чтобы они не напали на кого-нибудь в окрестностях.
— Глупости. На мелкую дичь они не охотятся. Да я долго и не буду — засветло вернусь.
И Пилецкий, взяв суковатую палку, вышел из дома.
Утро было сумрачное. Серая завеса мелкого осеннего дождя затянула дали.
Почтовое отделение помещалось в доме бывшей почтовой станции. Длинное, приземистое белое здание с непомерно высокими, остроконечными, готическими окнами и такой же дверью. Эти здания, как две капли воды похожие друг на друга, отстроенные еще в пятидесятых годах прошлого столетия, стоят по нашим шоссейным дорогам угрюмыми памятниками старины.
Большой двор с обветшалыми конюшнями и сараями обнесен высокой каменной стеною, охранявшей когда-то почтовых лошадей.
Два шоссе пересекают у самой станции друг друга. Несколько десятков лет тому назад здесь трусили рысцою почтовые лошаденки, звеня колокольчиками. И усталый путник зорко всматривался в сужающуюся ленту шоссе, ища во мгле наступающего вечера белое здание, где ожидали его приют и отдых…
На смену троек пришел неуклюжий, но неутомимый автобус, с мерным пыхтением проносится он мимо старенького здания, в котором жалобно позванивают стекла, и скрывается вдали, издавая рев, неслыханный в этих глухих, заброшенных местах…
Галки и вороны в испуге снимаются с мокрых, сырых кочек и тянут к лесу… А леса здесь кругом… Топкие, поросшие мохом, непроходимые леса Белоруссии, где привольно чувствуют себя только волк да лихой человек…
Пилецкий сдвинул барашковую шапку, застегнул свою старенькую тужурку на две металлических и три костяных пуговицы и зашагал по шоссе.
Оно спускалось вниз и потом круто поднималось вверх. Наверху, в двух верстах, стояла ближайшая деревушка. А ближе, в полуверсте от нее, находился огородик Пилецкого.
Ефимий Венедиктович спустился в низину. Гиблое место для автобусов.
Несмотря на ремонты, шоссе постоянно портилось от подпочвенных вод, которые вспучивали настил дороги и выступали лужами.
Кругом — лес.
Это — излюбленное место для нападений бандитских шаек на автобусы. Довольно бросить бревно поперек дороги, и — стоп…
— Руки вверх!..
И пассажиры предоставляли свои карманы и чемоданы в распоряжение грабителей.
Жуткое место.
И Пилецкий невольно ускорил шаг.
Кругом, однако, стояла необычайная тишина.
Пилецкий поднялся вверх и вздохнул с облегчением, увидев свой огород и крестьянина, копавшегося на соседнем участке.
— Здорово, Спиридон!
— Ведениктовичу наше почтение.
‘Ведениктович’ — так звали Пилецкого, изменив его трудное для произношения отчество. Спиридон, грамотный крестьянин, долго живший в Москве, был председателем сельсовета.
— Что нового, Спиридон?
— Плохие новости.
— А что, все бандиты шалят?
— Да уж какие шалости?.. Третьего дня, слышь, пароход на Соже ограбили…
— Пароход? Как же они туда попали?
— Как — обыкновенно. Сели как пассажиры. А отошел пароход версты две — ‘руки вверх!..’ кричат.
— Сколько же их было?
— Всего и было человек пять, а пароход начисто ограбили, к берегу пристать велели. Сами пассажиры своими руками свои же чемоданчики им на берег сложили… и поминай как звали.
— Иванов?
— Все он…
— Да откуда он взялся? Кто такой?
— Говорят, будто полковник бывший. Из Польши перешел… Ну, и наши балуются… Семка-косой — знаете?..
— Как не знать.
— Непутевый парень. Андрон с Могильцев, Костецкий…
— Чего же вы на них не донесете? Ведь и вас они обижают?
Спиридон оставил копать картошку и посмотрел на Пилецкого.
— Как не обижать?! У кого телку на прокорм стащат, у кого лошадь… Да донесешь-то как? У них ружья, револьверы… расправа короткая… Пока начальство наедет, без головы останешься. Кому охота…
Наступали ранние сумерки. Пилецкий расправил затекшие члены, распростился со Спиридоном и отправился в обратный путь.
В лощине сумерки были гуще. Пилецкий не сразу заметил двух незнакомцев, сидевших на куче щебня. Один из них поднялся и подошел к Пилецкому.
— Что за человек? А, почтарь!
Пилецкий вздрогнул. Перед ним стоял Семка-косой, уставив свой зрячий глаз. На другом глазу Семки было огромное бельмо, выпиравшие из зрачка, как горошина.
‘Семка-косой… Бандиты…’ — мелькнула у Пилецкого мысль, и холодок пробежал от спины к затылку, шевельнув корни волос.
— Ты, слышь, — ни гу-гу, что видал нас, если не хочешь дать дубу [быть убитым]. Понимаешь?
Пилецкий поспешно кивнул головой.
— Ну, то-то. Проходи.
— Надо будет проверить, как он живет, — услышал Пилецкий за собой голос Семки. Потом Семка свистнул, и Пилецкий услышал удаляющиеся шаги бандитов.
Жена ждала к обеду, но Пилецкому не шел кусок в горло.
— Придут… ограбят… убьют… — думал он.
Встав из-за стола, Пилецкий решительно подошел к телеграфному аппарату и телеграфировал в ближайший город, в районную милицию, о высылке отряда для поимки бандитов.
— Дело плохо, — сказал он жене, — гостей можно ждать каждую минуту, а милиция раньше завтрашнего дня не приедет…
— А что, если они перехватят телеграмму? Говорят, они это делают… Убьют ведь…
— И то обещали, — не удержался Пилецкий. — Да все равно один конец: если придут, ограбят кассу — тоже не помилуют…
И они сидели молча, глядя на телеграфный аппарат с таким видом, будто он накликал на них несчастье… Но дело было сделано. Оставалось выжидать событий…
В густой темноте осенней ночи, под моросящим холодным дождем отряд вооруженных людей медленно, осторожно подходил к зданию почтового отделения.
Звякнуло дуло винтовки.
— Тише вы, черти, — раздался заглушенный голос.
— Тут, кажется… Ну, что, Митька, трусишь?
— Ох, — послышался вздох.
— Ничего. Обтерпишься. Пороху понюхаешь — привыкнешь.
— А где они, бандиты-то? Там? — И Митька протянул руку к зданию.
— Все может быть. Ты только не трусь. В случае чего пали — и никаких. Лучше ты его, чем он тебя. Так-то. Пали — и никаких, потому — полное право.
— Тише, вы. Разболтались…
Липецкому не спалось. Он с вечера зарядил ружье, приготовил патроны и, не раздеваясь, прилег на кровати. Сердце колотилось, и шумело в ушах. Он прислушивался к каждому звуку… Вот — шорох, и у него холодело в груди. Идут. Нет, это мышь скребет под полом… В коридоре что-то трещит…
— Фима, стучат, — слышит он испуганный шепот жены.
Его, как пружиной, подбросило. Да, да, стучат. И стучат так, что разбудят мертвого… Он хватает дрожащими руками ружье и набивает патроны в карманы.
— Ты вот что, — обращается он к жене, а зубы выбивают нервную дрожь, — ты не открывай… скажи — дома нет… А я по лестнице на чердак… Тебя не тронут… Ты ни при чем… Поищут — уйдут… А полезут ко мне — дешево не отдамся…
В дверь колотили прикладами, и удары гулко отдавались в длинном коридоре, идущем от двери и разделявшем дом на две половины.
Пилецкий быстро взобрался по лестнице на чердак, через отверстие в потолке коридора. Звенели стекла окон…
— Дома нет!.. Нет дома!.. — надрываясь, кричала жена.
— Отворяй, если и дома нет! Кого прячете? Стрелять будем!..
Послышался выстрел. С треском кто-то выломал раму, и в комнату, через окно, пролез человек и, пыхтя, открыл двери. В коридор ввалилась толпа.
Дальше все было как в кошмаре… Треск оконной рамы, звон разбитых стекол, крики жены… выстрелы… шепот… голоса в темноте… И вот кто-то поднимается к нему по лестнице.
— Не лезь! Убью! — диким голосом кричит Пилецкий. — Всех перестреляю, последняя пуля себе!..
Но лестница дрожит под чьими-то ногами, и вот какое-то пятно замаячило в четырехугольнике отверстия…
Стиснув зубы, Пилецкий нажимает курок…
Выстрел… Вспыхнувший огонь освещает чью-то голову, но она тотчас скрывается в отверстии. С глухим стуком падает чье-то тело.
Внизу крики…
— Убил… Слезай… Милиция… — слышит он отдельные голоса…
Опять кто-то лезет…
— Не лезь, — кричит Пилецкий и снова стреляет…
Отчаянный стон… И опять взрыв криков внизу.
Среди шума он узнает как будто голос старика-сторожа, Вонифатия…
— Это я… — и лестница опять дрожит.
— Убью, — кричит обезумевший Пилецкий, и в третий раз огненная полоса прорезывает тьму. Опять чей-то стон.
Но голоса утихают. О чем-то сговариваются, удаляются, и Пилецкий слышит пыхтенье отъезжающего автомобиля.
— Откуда автомобиль? — пролетает мысль в затуманенном мозгу Пилецкого. — Может быть, милиция подоспела вовремя?.. Только едва ли.
В отделении вспыхивает огонек. Пилецкий судорожно сжимает похолодевшими руками винтовку.
Вот автомобиль возвращается. Кто-то вошел…
— Слазь, Ведениктович, — слышит он знакомый голос Спиридона. — Беда случилась… Милиция тебя защищать приехала… А ты с перепугу начальника того… уложил, милиционера ранил и — сторожа своего… Слазь, Ведениктович, не бойся… Вот тебе мое слово — ничего не будет.
Кто-то внес лампу в коридор, и Пилецкий увидел отряд милиционеров…
Бросив винтовку, он молча стал спускаться по лестнице…
Серое, осеннее утро осветило печальную картину. На полу коридора лежал убитый, рядом стонали раненые. Вещи в отделении и комнатке Пилецкого были перевернуты, мебель опрокинута. Стекла в окнах выбиты. Штукатурка на потолке и стенах местами обвалилась от выстрелов, произведенных с улицы.
Спиридон сидел на ступеньках крыльца и, крутя цигарку, спрашивал милиционера:
— Как же это так случилось? Вы-то чего дуроломом валили?
Милиционер вздохнул:
— Дуроломом? Не знаешь ты нашего дела — что значит на облавы ходить, бандитов ловить. Из-за каждого угла тебя подстрелить могут… Разве тут рассуждаешь? Сам как в бреду. А бандиты очень просто могли у Пилецкого остановиться. Припугнут ‘маузером’ — не выдавай, мол, и конец…
Ведь и у вас в деревне они ночевали?
— Это верно…
— Ну, вот… А нас не пускали… Почему такое? Значит, неспроста…
— Вот дела-то… — вздохнул в свою очередь Спиридон. — Страх-то что делает.
Пилецкого арестовали, но скоро выпустили — он был признан невиновным. На кладбище прибавилась свежая могила…
Впервые: журнал ‘Жизнь и техника связи’, 1926, No 11, стр. 57—61, под псевдонимом А. Ром.