Стихотворения, Воейков Александр Федорович, Год: 1820

Поэзия
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Скачать в PDF

А. Ф. ВОЕЙКОВ

Стихотворения

Библиотека поэта. Второе издание
Поэты 1790-1810-х годов
Вступительная статья и составление Ю. М. Лотмана
Подготовка текста М. Г. Альтшуллера.
Вступительные заметки, биографические справки и примечания М. Г. Альтшуллера и Ю. М. Лотмана
Л., ‘Советский писатель’, 1971
Оригинал здесь — http://www.rvb.ru

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка
102. Сатира к С<перанскому> об истинном благородстве
103. К моему старосте
105. К отечеству
106. Князю Голенищеву-Кутузову Смоленскому
107. К Ж<уковскому>
108. К Ек<атерине> Аф<анасьевне> П<ротасов>ой
109. Послание к С. С. Уварову
110. Послание к Д. В. Давыдову
111. Торжественный визг жителей пресловутого города Юрьева
302. Дом сумасшедших. Другие редакции и варианты

Биографическая справка

Александр Федорович Воейков родился в Москве 30 августа 1779 года (по другим сведениям — 1778) в богатой и родовитой дворянской семье. С 1791 по 1796 год учился в Московском университетском пансионе, где сблизился с братьями Тургеневыми и В. А. Жуковским. С 1796 по 1801 год Воейков с некоторыми перерывами служил в конной гвардии, и тогда же стали появляться его первые стихи ‘Осень’, ‘К живописцу’ в ‘Приятном и полезном препровождении времени’ и других изданиях.
В 1801 году, выйдя в отставку, Воейков поселился в Москве и стал активным участником Дружеского литературного общества. Собрания Общества некоторое время происходили в доме Воейкова на Девичьем поле. Воейков, как свидетельствует его речь, сохранившаяся в архиве братьев Тургеневых,1 был настроен тогда если не радикально, то во всяком случае тираноборчески, живо интересовался политикой и ратовал за гражданскую справедливость. Литературой он продолжал заниматься, печатал иногда свои стихи в ‘Вестнике Европы’, ‘Трудах Общества любителей российской словесности’ и других изданиях, переводил из Вольтера, Вергилия и особенно много из Делиля.
В 1812 году, записанный в ополчение, Воейков был причастен к литературному кружку Тарутинского лагеря (штаб Кутузова) и, по некоторым сведениям, принимал участие в партизанской войне.
В 1814 году он женился на младшей из сестер Протасовых — Александре Андреевне, воспетой Жуковским под именем ‘Светланы’. Воейков был в это время в зените своей литературной славы: злые и меткие характеристики Магницкого, Рунича, Красовского и других придали его ‘Дому сумасшедших’ характер смелой политической сатиры. 2
В 1815 году семья Воейкова вместе с сестрой его жены М. А. Протасовой (в которую был влюблен Жуковский) и их матерью Е. А. Протасовой переселилась в Дерпт, где Жуковский выхлопотал для Воейкова кафедру в университете 3.
В годы дерптской жизни Воейков, кроме переводов из Делиля (в 1816 году вышел отдельным изданием его вольный перевод поэмы ‘Сады’), написал еще несколько посланий и отрывков из дидактической поэмы ‘Науки и искусства’.
Профессорская деятельность Воейкова оказалась неудачной. В 1820 году он был отставлен от должности и вернулся в Петербург. Друзья — В. А. Жуковский и А. И. Тургенев — снова устраивают его в Петербурге преподавателем русской словесности и соредактором в ‘Сыне отечества’ Н. И. Греча. Здесь в 1821—1822 годах Воейков ведет отдел критики и печатает свои произведения.4
На вечерах в доме Воейковых в это время собирались Карамзин, Батюшков, Крылов, Гнедич, Вяземский, постоянным гостем был А. И. Тургенев, горячо привязавшийся к А. А. Воейковой и ее детям, неизменным другом дома был В. А. Жуковский, И. Козлов, Н. Языков, Баратынский считали вдохновительницей своей лиры А. А. Воейкову, снискавшую уважение и любовь всего петербургского литературного мира.
В 1822 году Воейков получил в аренду ‘Русский инвалид’ и стал редактором ‘Новостей литературы’. Благодаря дружеским связям, он сумел привлечь к сотрудничеству лучшие литературные силы. В ‘Новостях’ в 1822—1826 годах печатались Пушкин, Жуковский, Вяземский, Дельвиг, Рылеев. Сам Воейков поместил в них переводы из Делиля, Вергилия, несколько оригинальных стихотворений и описательную прозу ‘Из записок одного русского путешественника’. Сотрудничал Воейков в ‘Полярной звезде’ и в ‘Соревнователе просвещения и благотворения’.
С 1827 по 1830 год выходил журнал ‘Славянин’, в котором, кроме Б. Федорова, Олина, Карлгофа, Глебова и других, печатались также Жуковский, Баратынский, Вяземский. За публикацию в первом номере этого журнала за 1830 год стихотворения Вяземского ‘Цензор’, где в завуалированной форме высмеивался бывший министр народного просвещения А. Н. Голицын, Воейков был посажен на гауптвахту. Позволяя себе смелые выпады против высокопоставленных особ, Воейков имел частые неприятности с цензурой. Вместе с тем он не отличался принципиальностью ни в идеологической позиции, ни в литературных спорах, ни по отношению к друзьям.
После смерти А. А. Воейковой, скончавшейся от чахотки в Ницце в феврале 1828 года, связи Воейкова с прежними друзьями его молодости почти прекратились. Однако в доме Воейкова на Шестилавочной (ныне ул. Маяковского) по пятницам собиралось литературное общество, где бывали самые разные литераторы, начиная от малоизвестных сотрудников Воейкова по ‘Славянину’ и кончая И. А. Крыловым.
Умер Воейков в Петербурге 16 июля 1839 года.
Сочинения А. Ф. Воейкова ни разу не были собраны.
1 См.: Ю. М. Лотман, А. С. Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени. — ‘Ученые записки Тартуского гос. университета’, вып. 63, с. 29.
2 Возможно, этим и объясняется тот факт, что современники явно переоценили тогда литературную одаренность автора, произнося его имя рядом с именами Жуковского и Батюшкова.
3 О тяжелой домашней обстановке, сложившейся в этой семье из-за неуравновешенного характера А. Ф. Воейкова, см. обширные материалы из архива А. А. Воейковой в кн.: Н. В. Соловьев, История одной жизни. А. А. Воейкова — ‘Светлана’, тт. 1, 2, Пгр., 1915—1916.
4 См.: Н. И. Греч, Записки моей жизни, М.—Л., 1930, с. 642—648.
102. САТИРА К С<ПЕРАНСКОМУ>
ОБ ИСТИННОМ БЛАГОРОДСТВЕ
С<перанский>, друг людей, полезный гражданин,
Великий человек, хотя не дворянин!
Ты славно победил людей несправедливость,
Собою посрамил и барство и кичливость.
Ты свой возвысил род, твой герб, твои чины
И слава — собственно тобой сотворены,
Твои после тебя наследуют потомки
Любовь к отечеству — не титлы только громки.
Однако же нельзя дворянство вздором счесть,
Когда, с заслугами соединяя честь,
Почтенный дворянин, блистая орденами,
Быть хочет так, как ты, полезен нам делами.
Дворянство помнит он лишь только для того,
Чтобы достойным быть отличия сего,
Заслуги праотцев своими умножает —
И честь их имени еще светлей сияет!
Напротив, не могу я вытерпеть никак,
Чтобы воспитанный французами дурак
Чужим достоинством бесстыдно украшался
И предков титлами пред светом величался.
Пусть праотцев его сияет похвала,
Пускай в истории бессмертны их дела,
Пускай монархи им за верное служенье
Пожаловали герб, дипломы в награжденье, —
Гербы и грамоты в глазах честных людей
Гнилой пергамент, пыль, объедки от червей,
Коль, предков славные являя нам деянья,
В их внуке не возжгут к честям поревнованья,
Когда без славных дел, тщеславием набит,
Потомок глупый их в презренной неге спит,
А между тем сей князь, боярин этот гордый,
Надутый древнею высокою породой,
Глядит, как будто он нас царством подарил
И бог не из одной нас глины сотворил,
Как будто с Минихом делил труды и славу
Или с Суворовым взял гордую Варшаву.
Неужли вечно мне глупца сего щадить?
Однажды навсегда хочу его спросить:
Скажи, о дивный муж, отличное творенье!
Какие у людей животные в почтенье?
Мы дорого ценим ретивого коня
За то, что статен он, горяч, как пыл огня,
За то, что никогда в бегу не утомлялся
И на ристалище стократно отличался,
Но будь Алфанов он или Баярдов внук,
Да кляча по себе, — тотчас сбывают с рук:
Прощай почтение и к племени, и к роду!
На нем тащат дрова или привозят воду.
Зачем же хочешь ты слепить нас мишурой?
Родня великим ты — примеры пред тобой:
Румянцев и Орлов — среди громовых звуков,
В посольстве — князь Репнин, в сенате — Долгоруков,
Спаситель Еропкин от язвы, от врагов,
Любители наук — Шувалов, Муравьев,
Херасков — наш Гомер, воспевший древни брани,
России торжество, падение Казани,
Поэтов красота, вельможей образец,
Державин — славных битв, любви, богов певец:
Он движет в нас сердца, златые движа струны,
Он нежен, как любовь, и звучен, как перуны.
К заслугам и честям премножество дорог!
Наследник бабушкин и маменькин сынок,
Не на одних словах — будь барин самым делом,
Великих сих мужей поставь себе примером:
Будь честен, как они, — и княжеством хвались,
Полезен обществу — и предками гордись,
Пусть бабушка твоя от крови будет царской,
А прародителем князь Курбский иль Пожарский,
Хоть ты не внучек их, но можешь внучком слыть, —
Кто смеет Минина породой укорить?
Но знай, что кто в дедах считает Геркулеса,
Не должен быть ни трус, ни глупая повеса.
Но ты не внемлешь мне! — ты вечное пятно,
Бесчестье праотцев. Я вижу то одно,
Что ты дурак, подлец, бездельник благородный,
От корня доброго гнилой сучок, негодный…
Остановись, мой дух, в досаде на бояр,
Ты слишком далеко простер сердечный жар!
Со знатным будь всегда учтивее, скромнее,
Смягчи же грубый глас, спроси его нежнее:
‘Как древность рода вы изволите считать?’
— ‘О! я за триста лет могу вам доказать,
И доказательство так ясно и бесспорно:
Дипломы, грамоты!..’ — ‘Помилуйте, довольно!’
А кто поручится, коль сметь у вас спросить,
Что не изволили прабабушки шалить
Над знаменитыми своих супругов лбами,
Простонародными украся их рогами?
И не было ли встарь проворных молодцов,
Которые у сих почтенных старичков
Чистейшей крови ток в теченьи возмутили?
Иль ваши праотцы других счастливей были
И в длинный ряд веков, на грешной сей земли,
В родство с Лаисами ни разу не вошли?..
Притом, как русскому, вам должно быть известно,
Что местничество здесь нимало не совместно,
Под скиптром благости для всех права даны:
Полезные сыны отечеству равны,
И самый древний род, богатое наследство
Не есть отличное для службы царской средство.
Но если как-нибудь, ошибкой или так
И выйдет в знатный чин ленивец и дурак,
Почтения к нему нимало не прибудет —
Он из простых глупцов глупцом чиновным будет.
Отечество мое! ты будешь ввек цвести,
Для всех сынов твоих отверстые пути
К победе на бою, к трофеям после боя!
Из бедного слуги соделал Петр героя,
Который не родством, а сам собой блистал —
И выбор мудрого заслугой оправдал.
Пускай же мальчики болтают и танцуют,
Потомки воинов всю жизнь провальсируют,
Пусть эти гордецы, без чести, без заслуг,
Стараются набрать толпу большую слуг,
Лакеев отличать ливрейными цветами
И с ног до головы обшить их галунами —
Невежде нужно быть отличну от людей
Кафтанов пестротой и статью лошадей,
Но горькие плоды их старость ожидают,
Презрение и смех на бал сопровождают.
Меж тем, С<перанский>, ты, трудясь, как муравей,
Чин знатный заслужил прилежностью своей,
Твоею доблестью отечество гордится:
Осмелится ль с тобой дворянский сын сравниться,
Который газы лишь и фейерверки жжет
Или на псарне жизнь прекрасную ведет?
С<перанский>, ты наук, словесности любитель,
От сильных слабому покров и защититель,
Ты духом дворянин! трудися, продолжай,
Вослед за Сюллием, за Кольбертом ступай,
Не орденской звездой — сияй ты нам делами,
Превосходи других душою — не чинами,
Монарху славному со славою служи,
Добром и пользою вселенной докажи,
Что Александр к делам людей избрать умеет
И ревностных сынов отечество имеет.
<1806>
103. К МОЕМУ СТАРОСТЕ
Отечества, семьи и барина кормилец,
Брадатый староста, безграмотный мудрец,
В повиновении, в убожестве счастливец,
С тобой поговорить мне должно наконец!
Дивишься ты, что я, и праздный, и богатый,
И незаисимый, ропщу на жребий свой,
Тогда как ты, блажен средь дымной, низкой хаты,
Не ропщешь на судьбу и весел над седой.
Ты веруешь в душе, что стужа, зной, работы
Здоровей праздности, что барин должен знать
Одних лишь рысаков да псов своей охоты
И, как придверный пес, жиреть, лениться, спать.
Мой друг! ты белый свет и город знаешь худо!
Одним покроем ввек шьешь длинный свой сермяк!
Когда б хоть на два дни с тобой рок сделал чудо,
Обривши бороду, надев короткий фрак,
В один карман вложил предлинные экстракты
Из крючкотворных дел, в другой карман часы,
Грусть, скуку поверять, дал в руки мел и карты
И два хохла на лбу поставил для красы,
Когда бы Кривотолк по силе уложенья,
По силе грамоты о вольности дворян
Хватайке отсудил часть твоего именья
В противность истине, в противность всем правам,
Когда бы родственник к тебе из сожаленья
Проворно схоронил в свой родственный карман,
В сей ненасытный гроб монет, твои алтыны,
Когда бы друг тебя наверну обыграл, —
Скажи, увидевши столь нежные картины,
Как ты о счастии моем бы думать стал?
Прибавь же к этому всех большее несчастье —
Зреть торжествующим неистовый разврат,
В судьбе обманутых живое брать участье
И видеть совести с фортуною разлад,
С грабителем казны изобличенным вместе
Быть в лучшем обществе, в почетнейших домах,
С злодеем, коего давно на лобном месте
Нам видеть надо бы у палача в руках,
Смотреть, как делатель фальшивыя монеты
Для света целого дает богатый пир:
Педанта Колбертом зовут в стихах поэты
И как разбойника признал владыкой мир —
Тогда бы ты сказал, спеша под кров домашний:
‘Я лучше соглашусь взрыть целый огород,
Простую воду пить, вкушать простые брашны
И в хижине своей укрыться от хлопот!
Ах! я не ведал бы в объятиях семейства,
Кому судьба людей в градах поручена,
Где всё на откупу, и самые злодейства,
Где всё продажное: и совесть, и жена!
Там не видал бы я людей в крестах без веры,
Без чести в почестях, в почтеньи без заслуг,
За деньги вышедших в дворяне, в офицеры
Из целовальников, из самых подлых слуг!
В селе не знал бы я, что даже в храмах веры
С смиренной харею, с двуличною душей,
Во всеуслышанье вздыхая, лицемеры
Смышляют обмануть и бога, и людей!’
Но если б сверх того ты, сделавшись поэтом
За тяжкие своих родителей грехи,
Любил читать, читать, читать пред целым светом
Посланья, басенки, водяные стихи,
Где и без ‘абие’ слов много бестолковых,
Любил, и трепетал, чтоб ваксы и сельдей
Купец не обернул сатирою твоей,
Чтобы поэма в честь, во славу дел Петровых
На полке не сгнила — кус лакомый червей!
Чтобы мессии в честь, настроя громку лиру,
С Сурминым Клопштоку дерзнув идти вослед,
Не написать, как он, на здравый смысл сатиру
И в сумасшедших дом в жару не залететь, —
Тогда бы ты узнал, что тяжело поэту
И русские стихи порядочно писать,
Что надо быть, как я, бессовестну, чтоб свету
Свой жалкий бред в стихах французских предлагать.
О ты! который жил всегда со всеми в мире,
Который никого в свой век не проклинал,
Ты проклял бы и жизнь, и страсть играть на лире
И Феба с музами в ад к дьяволу б послал!
Теперь, мой друг! сравни, сообрази прилежно
Быт барский хлопотный и тихий свой удел.
Ты жизнь ведешь умно, спокойно, безмятежно,
В крестьянстве быть всегда свободным ты умел,
А я!.. о, верная примета сумасбродства! —
Свободный званием, но в самом деле раб,
Раб честолюбия, раб страсти стихотворства,
Я жадности писать сопротивляться слаб!
Свобода не одно с испорченною волей —
Поверь: бедняк, как ты, стократно веселей,
Стократ довольнее своей смиренной долей,
Чем сонм философов, вельмож и богачей.
Поверь… и Греция, и Рим тебе порукой,
Сии невольники — Эзоп и Эпиктет…
Ах! я забыл, что ты не просвещен наукой,
Что незнаком тебе республик древних свет…
Но ты и в этом прав: с простым и добрым сердцем
И с маленьким умом, довольным про себя,
Как я желал бы быть таким, как ты, младенцем!
Как рад бы я прийти учиться у тебя!
Не зная римских прав, живешь в ладу с соседом,
Без математики ты знаешь свой рубеж
И, веры праотцев не искажая бредом,
Постишься, молишься и тихо крест несешь.
Не спрашиваешь ты Жан-Жака и Платона,
Как целомудренно жену свою лобзать,
Умеешь выполнить свой долг без Цицерона,
Готов последний грош убогому отдать.
Ты трезв, трудолюбив, спишь на пуку соломы,
Работе, отдыху — всему урочный час,
С французской кухнею, с шампанским незнакомый,
Ешь кашу русскую, пьешь в будни русский квас,
А в праздник русское, а не заморско пиво.
Зато и в пятьдесят ты бодр, румян в тягле,
Зато вспахать тебе полнивы в день не диво,
Зато не думаешь еще об костыле,
Зато, мать судорог и дочь невоздержанья,
Подагра твоего не посетит одра.
Она пойдет искать великолепна зданья
И ложа пышного, на коем доктора,
Мигрени, колики и спазмы испытуют
Терпенье богача, где совести укор
И веры тайный глас впервые торжествуют
И где наследников веселых полон двор.
Тогда как ты, простяк, без страха, без томленья,
С живою верою к могиле подойдешь
И, дальний, трудный путь сверша, до воскресенья
Простясь с домашними, приляжешь и заснешь!
А мы… безумные с науками… но полно!
Не всё, что на сердце лежит, пересказать!
И так я час болтал без умолку, довольно!
Мне время рифмы плесть — тебе пора пахать!
1807
105. К ОТЕЧЕСТВУ
О русская земля, благословенна небом!
Мать бранных скифов, мать воинственных славян!
Юг, запад и восток питающая хлебом, —
Коль выспренний удел тебе судьбою дан!
Твой климат, хлад и мраз, для всех других столь грозный,
Иноплеменников изнеженных мертвит,
Но крепку росса грудь питает и крепит.
Твои растения не мирты — дубы, сосны,
Не злато, не сребро — железо твой металл,
Из коего куем мы плуги искривленны
И то оружие, с которым сын твой стал
Освободителем Европы и вселенны.
Не производишь ты алмазов, жемчугов:
Седой гранит, кремень — твой драгоценный камень,
В которых заключен струей текущий пламень,
Как пламень мужества в сердцах твоих сынов.
О русская земля! ты ввек не производишь
Ни тигров яростных, ни алчных крови львов,
Ни злых крамольников, страшнейших тех чудовищ.
Нет, матерь! не твоей утробою рожден
Сей лютый крокодил, короны похититель,
Чертогов, алтарей, престолов сокрушитель,
Не уважающий законов естества,
Враг человечества, враг дерзкий божества,
Которого рука полмира оковала
И угрожать тебе неволею дерзала,
Которого алчбе подлунный тесен круг!
Твой росс есть ада враг, твой росс есть неба друг!
Великосердая решительница споров
Меж царствами земли! тобой рожден Суворов,
Петр — диво, Александр — краса земных владык,
И Задунайский вождь, и Крымский, и Чесменский,
И громом свергший в ад денницу князь Смоленский.
О, да прильпнет навек к гортани мой язык,
Десная пусть рука моя меня забудет,
Когда не ты, не честь твоя и слава будет
О русская земля, отечество героев!
С благоговением тебе дивится свет.
Не драгоценностей ты ищешь среди боев,
Не царства, не града прияла мздой побед,
Но благодарность лишь единую стяжала
И, лавроносная! едино удержала
Из прав, присвоенных над слабыми мечом,
Лишь право быть царям и царствам образцом
Великодушия, народам показала,
Как независимость и веру защищать,
Как жизни не щадить, как смерть предпочитать
Ярму железному, цепям позорным рабства.
В сердцах сынов твоих пылает бранный жар,
И пусть пылает он! еще один удар —
И идол сокрушен, наказано коварство
И в преисподняя низвергнуто тиранство!
О росс! вся кровь твоя отчизне — довершай!
Не Риму — праотцам великим подражай.
Смотри, перед тобой деяний их зерцало,
Издревле мужество славян одушевляло:
Царица скифская, рассеяв персиян,
Несытого кровей главу отъемлет Кира,
Опустошителю Персеполя и Тира
Вещают их послы: ‘Богами скифам дан
Плуг — чтоб орать поля, меч — биться за свободу,
Будь другом, не врагом ты храброму народу.
Женоподобных нет меж нами индиян,
Нет тканей пурпурных, смарагдов, перл и злата —
Стрелами, копьями и бронями богата
Лишь Скифская земля. Мужей увидишь здесь —
За независимость все, все мы ополчимся,
Или смирим твою неистовую спесь,
Иль ляжем все костьми, — тебе ж не покоримся!’
Мамай с ордой татар, как волк на верный лов,
Зубами скрежеща, бежит из нырищ, гладный,
Но, развернув хоругвь свободы, на врагов
Димитрий с громами — и варвар кровожадный
Нашел не добычу, а вечный срам и смерть.
Лев скандинавский, Карл, грозит Россию стерть,
Мечтает увенчать себя бессмертной славой,
Но погребает честь и гордость под Полтавой.
Стремится Фридерик Европу возмутить,
По воле править мнит вселенныя судьбою,
Но равновесие меж царств восстановить
С полками Салтыков едва выходит к бою —
И низложен других народов покоритель,
Непобедимости исчезнула мечта.
И се восстал еще ужаснейший губитель!
И вновь обеты всех к тебе: ‘Гряди, спаситель!
Гряди, о росс! вина такой войны свята,
Но, возвратив покой отчизне, миру кровью,
Над миром царствуй ты не ужасом — любовью’.
1812
106. КНЯЗЮ ГОЛЕНИЩЕВУ—КУТУЗОВУ СМОЛЕНСКОМУ 1
Князь славы! именем народов и царей,
Иноплеменничья избавившихся плена,
Объемлю я твои священные колена —
О, будь благословен, верховный вождь вождей,
Завоевавший гроб священный свободы,
Расторгший рабства цепь и сокрушивший бич!
Тебе со плесками воскликнули народы,
Тебе звук арф, глас труб, торжеств и славы клич:
Ты не отечества — вселенныя спаситель!
Уже, господствуя, Европу зря в цепях,
В цареубийственных вращая скиптр руках,
Играл судьбою царств коварный похититель,
Уже, пронырствами и дерзостью велик,
На троны возводил и низводил владык,
Безверный потоптал законы и святыню,
Мнил мир весь положить в безлюдную пустыню,
Мнил видеть славы храм вдали уже отверст,
Мнил свой поставить трон высоко, выше звезд.
И тьмы тем, всадники, кони и колесницы,
Тристаты и пешцы по манию десницы
Готовы ринуться. Как сонмы вешних вод,
Свирепые, сломив спасительный оплот,
Уносят хижины и затопляют нивы,
Пастух, оцепенев, зрит прежде край счастливый
И плод рачения лет многих и трудов
Добычей жалкою свирепости валов, —
Так галлов полчища несметны, нечестивы
В Россию хлынули и полились в Москву.
Успехом упоен, враг верит горделивый:
‘Росс склонит под ярмо позорное главу!’
Но гибельны пути лукавы и строптивы,
И справедливый бог не тако совещал —
Он перстом на тебя монарху указал.
О, вид торжественный! о, зрелище прекрасно!
Доверенностию полсвета окружен,
Поник седым челом, коленопреклонен,
Не в лыстех мужеских, не в силе войск ужасной,
Не в конской крепости… слезящий взор простер,
Ты в боге положил сердечно упованье
И молишь, в бой идя за веру, за царя,
Благословить твое святое начинанье.
И не умедлил бог! кто сильный постоит?
Ты стал в лице врагам, как ангел-истребитель:
Все вспять! полки, вожди, сам мира победитель…
Вослед им мразы, глад, отчаяние, стыд
И твой губящий гром — посол твоей десницы,
Как вышнего глагол, несущий казнь для злых,
От коего дрожит в основах мир своих,
И где Сеннахериб? где кони, колесницы?
Проклятый господом, исторгнут корень злых,
И на распутиях их трупы воссмердели.
Как жабы мерзкие, излезшие из блат.
И россы цепи рвать германцев полетели:
Ликуют небеса, и стонет мрачный ад.
Теки, о исполин! рази, карай злодейство,
Мир миру славными победами даруй
И раны сограждан спокойством уврачуй.
Да будет целый мир — единое семейство!
Да обнимаются, как братия, цари!
Да встанут новые для Феба алтари!
Под Александровой счастливою державой
Дадут науки плод, искусства процветут,
Тебе обязаны спокойствием и славой,
Отчизне и тебе дань сердца принесут.
Уже бессмертие от муз тебе готово:
Векам провозгласит дела твои Платон,
Хвалами возгремит об оных Цицерон,
Созвездье в небесах откроет Гершель ново
И именем твоим великим наречет,
Рафаэль оживит твой образ на холстине,
В меди и мраморе твой вид — гроза гордыне.
Я зрю: твой обелиск до облак восстает,
И восседит орел полночный на вершине.
Я слышу гласы лир: славнейшие певцы —
Державин, Дмитриев — плетут тебе венцы,
Коломбы росские вкруг света обтекают,
Дела твои в концах вселенной возвещают,
И имя славное твое из рода в род
В благословениях к потомству перейдет.
1812
1 Написано до получения плачевного известия о кончине великого нашего полководца.
107. К Ж<УКОВСКОМУ>
Ты, который с равной легкостью,
С равным даром пишешь сказочки,
Оды, песни и элегии,
Муз любимец и учитель мой
В описательной поэзии!
Добрый друг, открой мне таинства!
Где ты взял талант божественный
Восхищать, обворожать умы,
Нежить сердце, вображение?
Не Зевес ли положил печать
На челе твоем возвышенном?
Не Минерва ль обрекла тебя
При рожденьи чистым музам в дар?
Нам талантов приобресть нельзя,
Мы с талантами рождаемся.
Все пиитики, риторики,
Все Лагарпы, Аристотели
Не соделают поэтами.
Что наука? Кормчий смысленный,
Искушенный и воспитанный
В школе времени и опытов,
Но без ветра, морем плыть нельзя
И писать без дарования.
Ты поэтом родился на свет,
В колыбели повит лаврами.
Родился — и улыбнулася
Мать-природа сыну милому,
И все виды для очей твоих
В красоту преобразилися,
И все звуки для ушей твоих —
В сладкогласие небесное.
Представляешь ли Фантазию,
Как она по свету рыскает,
Подостлавши самолет-ковер,
Алый мак держа в одной руке,
А в другой ширинку белую, —
Претворяешь в пурпур рубище,
В пышный храм шалаш соломенный,
Узы тяжкие железные
В вязь легчайшую, цветочную.
Все блестящи краски радуги
На палитру натираешь ты,
Все цветы, в полях растущие,
Разноцветны, разновидные,
Рвешь, плетешь из всех один венок
И венчаешь им прелестную
Дщерь Зевесову — Фантазию.
Со друзьями ли беседуешь
Под покровом кленов сетчатым,
На ковре лугов узорчатом,
Где ручей журчит по камышкам,
Где шум сладкий бродит по лесу,—
Ты, сливая голос с лирою,
Поощряешь к наслаждениям,
К сладострастию изящному.
‘О друзья мои! — вещаешь ты. —
Жизнь есть миг, она пройдет, как сон,
Как улыбки след прелестныя,
Как минутный Филомелы глас
Умолкает за долиною.
Посмотрите, как за часом час
Оставляет нас украдкою.
И как знать? Быть может, завтра же
Мы уснем в могиле праотцев,
Так почто же дни столь краткие
Отравлять еще заботами,
Подлой страстью сребролюбия,
Домогаться пресмыканием
Мзды за низкость жалких почестей?
Насладимся днем сегодняшним!
В чаше радости потопим грусть
И, стаканом об стакан стуча,
Смерть попросим, чтоб нечаянно
Посетила среди пиршества,
Так, как добрый, но нежданный друг’.
Иль с Людмилою тоску дели
О потере друга милого.
Иль с Светланою прелестною
Вечерком крещенским резвишься,
Топишь в чашу белый ярый воск
И, бросая свой золот перстень,
Ты поешь подблюдны песенки.
О соперник Гете, Бюргера!
Этой сладкою поэзией,
Этой милой философией
Ты пленяешь, восхищаешь нас,
Превосходен и в безделицах,
Кисть Альбана в самых мелочах.
Но почто же, мой почтенный друг,
Ты с цветка лишь на цветок летишь
Так, как пчелка златокрылая,
Так, как резвый мотылек весной?
Ты умеешь соколом парить
И конем лететь чрез поприще.
Состязайся ж с исполинами,
С увенчанными поэтами,
Соверши двенадцать подвигов:
Напиши четыре части дня,
Напиши четыре времени,
Напиши поэму славную,
В русском вкусе повесть древнюю, —
Будь наш Виланд, Ариост, Баян!
Мы имели славных витязей,
Святослава со Добрынею,
А Владимир — русско солнышко,
Наш Готфред или Великий Карл,
А Димитрий — басурманов бич,
Петр — Сампсон, раздравший челюсть льва,
Великан между великими,
А Суворов — меч отечества,
Затемнивший славой подвигов
Александра, Карла, Цесаря,
А Кутузов — щит отечества,
Мышцей крепкою, высокою
Сокрушивший тьмы и тысячи
Колесниц, коней и всадников
Так, как ветр великий севера
Истребляет пруги алчные,
Губит жабы ядовитые,
Из гнилых болот излезшие
И на нивах воссмердевшие,
А Платов, который так, как волхв,
Серым волком рыщет по лесу,
Сизым орлом по поднебесью,
Щукой зоркой по реке плывет
И в единый миг и там, и здесь
Колет, гонит и в полон берет!
Выбирай, соображай, твори!
Много славы, много трудностей.
Слава ценится опасностью,
Одоленными препятствами.
В колыбели сын Юпитеров
Задушил змей черных зависти,
Но зато Иракл на небо взят,
И тебе, орел поэзии,
Подле Грея, подле Томсона
Место на небе готовится!
7 января 1813
108. К ЕК<АТЕРИНЕ> АФ<АНАСЬЕВНЕ> П<РОТАСОВ>ОЙ
ПРИ ОТЪЕЗДЕ ИЗ ЕЕ ДЕРЕВНИ 31 ЯНВАРЯ
Итак, оставить сей гостеприимный кров,
Где снова с тишиной и радостью дружился
И с каждым днем добрей и лучше становился!
Нося из края в край отеческих богов,
Скитался долго я, как странник бесприютный,
Далёко от родных, от милых, от друзей,
Встречал холодный взгляд, холодных лишь людей
И, перестав уже погоды ждать попутной,
Вздремал под бурей бед унывшею душой,
Когда, несытая разлукою одной,
Судьба из малого любезного мне круга
В бою похитила еще героя-друга,
Незалеченные открылись раны вновь —
И друга прежнего жестокая утрата,
И смерть во цвете лет любезнейшего брата,
И в гробе матери нежнейшая любовь!..
Вотще мой кликал глас, мои искали взоры
Необходимыя утехи и подпоры!
Но сердце привело к обители твоей…
В Жуковском обнял я утраченных друзей
И спутников живых, рассеянных судьбою, —
В нем был соединен весь мир мой предо мною.
Пространство, время, смерть исчезли в сладкий час!
Мы испытания минувшие забыли,
Биение сердец приветствовало нас,
И слезы лишь одне в восторге говорили!
О, радость полная превыше бед моих!
Я поспешал сюда в объятья только брата,
И что же? — Я нашел твой дом семьей родных!
И месяц радостей за год скорбей заплата!
И быстро по цветам сей месяц пробежал
В неизмеримую пучину лет и веков!
И своенравный рок стезю мне указал
Из мира ангелов в мир низкий человеков…
Удел мой — находить в сем мире и терять,
И чаще грустью смех, чем смехом грусть сменять.
Простите, милые! В какой бы край судьбами
Отброшен ни был я — всё буду сердцем с вами!
К вам, к вам, под тихий кров, растерзанной душой!..
Рассеешься ли ты, тумана мрак ужасный?
Приветный солнца луч блеснет ли надо мной?
Дождусь ли я тебя, возврата день прекрасный?
И скоро ль положу дорожный посох свой?..
<1814>
109. ПОСЛАНИЕ К С. С. УВАРОВУ
Муз благодатных славный любимец, владеющий лирой,
Даром языков и грифелем Клии, Уваров! постыдно
Великолепный российский язык, сладкозвучный и гибкий,
Сделать рабом французской поэзии жалкой, нескладной,
Рифмой одной отличенной от прозы. Не нам пресмыкаться!
Льзя ль позабыть, что законные мы наследники греков?
Нам с православием вместе науки они завещали —
И сохраним в чистоте наследное наше богатство!
Усыновим богатый и полный Гомеров гексаметр,
Разнообразнейший всех стихотворных древних размеров!
Как невозможно в одежду младенца одеть великана,
Углем и мелом сходно списать картину Вернета,
Или Моца?ртов сонат рассказать в простом разговоре,
Так невозможно александрийским стихом однозвучным
В ходе, в падении стоп, в пресеченьи стиха, в сочетаньи
Рифм, одинаким в течение целой пространной поэмы,
Часто из нескольких песен и тысяч стихов состоящей,
Выразить с тою же верностью, смелой в рисовке, в смешеньи
Света и тени, и с тою же яркостью в красках, всю силу
Чувств, всю возвышенность мыслей и блеск, которыми каждый
Стих Илиады и каждый стих Энеиды сияет.
Вспомни, Уваров! что пишет Вольтер к китайскому хану:
Острый старик насмехается едко над варварским, странным
Правилом их стихотворным, которое требует строго
Двух шестистопных стихов и друг подле друга стоящих.
Ежели верить Вольтеру: одна стихов половина
Служит для смысла, другая же вечно только для рифмы,
Так что легко, ничего в существе не теряя, французам
Можно во всякой поэме стихов половину убавить.
Участь русской державы и русской словесности сходны:
Долго владычество чуждое Русь ярмом тяготило!
Нас, несогласных, татары, быстро нахлынув, пленили,
Россы, оковы татар разорвав, их самих оковали.
Нам, не радевшим о чести народной, о славе престола,
Дали сарматы царя и красной Москвой овладели.
Иго сарматское сбросили мы, но, приняв от французов
Моды и образ их мыслей, снова стали рабами.
Галлы, тяжелую цепь наложа на поэзию нашу,
Видя, что мы отступили от древних обычаев русских,
Дать и царя своего и уставы свои возмечтали…
Но орел встрепенулся, расторгнул железные путы,
Крикнул германским орлам знакомым им голосом славы
И, распустив могучие крылья, стал над Парижем.
Наши поэты среднего века с умом и талантом:
Славный князь Кантемир, Феофан, Симеон и Буслаев
Правилам польской поэзии, с нашею столько несродной,
Русский, способный ко всем измененьям, язык добровольно
Поработили. И сам Ломоносов своею чредою
Дань заплатил предрассудкам и мнению века
Преобразитель словесности нашей пишет, об ней рассуждая,
Что велелепнейшим метром, и звучным и самым способным
Выразить скорость и тихость и страсти движенья, считает
Он анапесты с ямбами. Но увлеченный примером
Немцев, которых словесность была тогда в колыбели,
Больше — примером французов, дал преимущество ямбам,
И в Петриаде своей подражает поэме Вольтера.
Тщетно полезный муж Тредьяковский желал в Телемахе
Истинный путь проложить российской эпической музе:
Многоученый, он не имел дарований и вкуса,
Нужных вводителю новой системы и новых законов.
И Ломоносова гений, увенчанный лавром победы,
Ямб освятил и заставил признать эпическим метром.
И Херасков повлекся за ним — слепой подражатель.
И отважный Петров не посмел изобресть в Энеиде
Нового, больше поэме приличного стопосложенья!
И стихотворец, рожденный с талантом, Костров в Илиаде
Ямб утомительный выбрал своим стихотворным размером!
Сам подражатель Кострова, Гнедич уж несколько песен
Переложил шестистопными русскими ямбами с рифмой.
И восхищенный Вергилием и ослепленный Делилем,
Юноша дерзкий, я перевел половину Георгик,
Мысля, что рифмой и новым и лучшим размером украсил
Песни Вергилия, коим в сладости нету подобных.
Честь и слава тебе, Уваров, славный питомец
Эллинских муз и германских! Ты, испытательно вникнув
В стопосложение греков, римлян, славян и германцев,
Первый ясно увидел несовершенство, и вместе
Способ исправить наш героический стих, подражая
Умным германцам, сбросившим иго рифмы гремушки,
Освободившим слух свой от стука ямбов тяжелых.
Я устыдился, бросил в камин свое земледелье,
Начал поэму сию и новым, и, сколько возможно
Мне было, к метру латинскому самым ближайшим размером.
В самом деле, сличая ямб всегда одновидный
С разнообразным и звучным гексаметром, вижу в последнем
Больше, чем тридцать колен, перекатов в тоны из тонов:
Можно возвысить свой стих и понизить, быстро промчаться
Вихрем, кружащим с свистом и шумом по воздуху листья,
Серной скакать с скалы на скалу, с камня на камень,
Тихо ступать ступень с ступени по лестнице звуков.
Пусть говорят галломаны, что мы не имеем спондеев!
Мы их найдем, исчисляя подробно деяния россов:
Галл, перс, прусс, хин, швед, венгр, турок, сармат и саксонец,—
Всех победили мы, всех мы спасли и всех охраняем.
Мы их найдем, исчисляя прекрасные свойства монарха.
Царь Александр щедр, мудр, храбр, тверд, быстр, скромен и сметлив.
Хочешь ли видеть поле сраженья: пыль, дым, огнь, гром,
Щит в щит, меч в меч, ядры жужжат, и лопают бомбы,
Сгрянулись рати, брань закипела — и кровь полилася.
Хочешь ли видеть мирное поле под жатвой богатой,
Слышать в гумне на току бой в лад цепов молотящих:
Здесь сквозь доски пила визжит, зацепляясь зубами,
Тут ковачи раз в раз бьют сталь, стуча молотами,
Там раздается лай псов по мхам, по холмам, по долинам.
Грянул перун — и громкое эхо кругом прокатилось,
Свистнул порывистый ветр, буграми вздулося море,
Хлябь ревет и клокочет, огромные волны хлебещут,
Ребра трещат в корабле и скрипят натручены скрепы.
Руль раздроблен, и внезапно вал, на корабль набежавший,
Перевернув его трижды, стремглав сшиб кормчего в бездну.
Вот, Уваров! гекзаметр, которому дать не желают
В русской империи права гражданства, законного права!
Я не дивлюся нимало, что есть на святой Руси странные люди,
Люди, которых упрямство ничем не преклонное губит:
Знают они, что в осьмнадцать годов текущего века
Русское царство в искусствах, в науках, в силе и славе,
Как исполин, на столетие целое смело шагнуло,
Но из упрямства на прежнем старом месте остались,
Смотрят на вещи с той точки, с которой полвека смотрели,
Верить никак не хотят, что время и опыт открыли
Многое в ходе, в сложеньи вселенныя бывшее тайной,
Мыслят, что всякая новость в правленьи, в науках, в искусствах
Гибель и веры и нравов и царства ведет за собою.
Проклят, по мнению их, всяк тот, кто, древних читая,
Вздумает ввесть в поэзию нашу новые метры —
Он прослывет нечестивцем, не знающим бога и правды.
Но признаюсь пред тобой: с удивлением слышу, что те же
Наши великой ученостью в свете славные люди,
Те просвещенные наши большие бояра, которым
Прежде читал я старый свой перевод из Георгик,
С жаром которые выше Делилева труд мой ценили,
Ныне, когда им новый читаю, жалеют об рифмах.
Часто, терпенье совсем потеряв, головою качая,
Думаю: ‘Знать, у больших господ и… затеи большие!’
1818
Дерпт
110. ПОСЛАНИЕ К Д. В. ДАВЫДОВУ
Давыдов, витязь и певец
Вина, любви и славы!
Я слышу, что твои совсем
Переменились нравы:
Что ты шампанского не пьешь,
А пьешь простую воду,
И что на розовую цепь
Ты променял свободу,
Что ныне реже скачешь в клоб,
В шумливые беседы,
И скромные в семье своей
Тебе вкусней обеды.
Не завиваешь ты уса,
Конь праздный в стойле тужит,
И сабельная полоса
За зеркало не служит.
Вкруг кивера обвился плющ
И всполз на верх султана,
Паук раскинул сеть свою
По сетке доломана.
Вкруг двоеглавого орла
Твоей блестящей шашки,
Влетев в открытое окно,
Порхают дерзко пташки.
Заглядываю в тайный шкаф —
Он пуст: в печи Буянов,
Гервасияда в камельке,
Один певец Русланов
Тихонько прячется в углу,
Загорожен Бюффоном.
И вместо прежних книг — Руссо,
И Кампе с Фенелоном,
И Локка любишь ты читать.
Из моралистов строгих
Выписываешь в свой альбом,
Но, чудное для многих,
Открой мне таинство свое!
Скажи, Шольёв наследник,
Кто обратил тебя на путь?
Кто — славный проповедник,
Или писатель — Златоуст?
Кто подал в помощь руку
Закореневшему в грехах
И объяснил науку
Не у прелестниц записных
На ложе сладострастья,
Но в Целомудренной любви
Искать прямого счастья?
Нет! то не мог быть человек,
Как мы же, земнородный,
Уверен я, хотя бы он
Мудрец был превосходный.
Я слышу: ангел доброты
К тебе с небес спустился
И в виде грации младой
С тобою обручился.
Давыдов! правду говоря,
Тебе бы за проказы
Ветрану должно дать в жену
И произвесть в Пролазы.
Но ты не глуп, не подл, не крив,
Грехи твои забыты,
И верный ты, счастливый стал
Супруг из волокиты.
Любимец ветреных богов,
Которые играли
Тобой средь мира и боев,
Довольно!.. днесь настали
Блаженства тихого часы,
Венере с Марсом смена:
Из баловня богов сих ты
Стал баловнем Гимена.
1819
111. ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ВИЗГ
ЖИТЕЛЕЙ ПРЕСЛОВУТОГО ГОРОДА ЮРЬЕВА
ПО СЛУЧАЮ ОТЪЕЗДА ИЗ ЮРЬЕВА
В БОГОСПАСАЕМЫЙ ПСКОВ КОРОЛЕВИШНЫ,
МАТЕРОЙ ЖЕНЫ АННЫ ПЕТРОВИШНЫ,
на Каменном мосту в лицах представленное
1820-го года 10 января, по—славянски просинца
ПРОЛОГ
Уж как было то в осьмисотом году,
В осьмисот во двадцатом году,
Во двадцатом году другой тысячи,
Во десятый день было месяца
Того ли холодного просинца,
А и деялось, учинилось
Во славном во городе Юрьеве,
На широком Каменном мосту,
Собиралась поляница удалая,
Что и русская и немецкая.
Еще чукчи со лютерами,
Вся сорочина долгополая,
Провожать свою любушку
Во путь, во дороженьку.
Как вскричали они зычным голосом:
‘Закатился наш светел месяц!
Упала звезда поднебесная!
Потухла свеча воску ярого!
Увез злодей К<арло> Горынович
Из Юрьева во Псков голубушку,
Матеру жену Анну Петровишну!’
(Solo. Положа руку на ухо, поет)
Ты растрога, растрога моя,
Ты растрогала, растрогала меня,
Ты зазноба, зазноба моя,
Зазнобила ты сердечушко мое,
Ты растрепа, растрепа моя,
Растрепала кудри рыжие мои,
Раззамаха, раззамаха ты моя,
Раззамала кости старые мои.
T….
(с гитарой и умильными взглядами)
Душа моя возлюбленна,
Серая кобыла!
За что меня невзлюбила,
Мерина гнедова?
Старик Ш<амаев>
Ох вы славные русски кислы щи,
Вы медвяные щи пузырные!
Для чего вы, щи, скоро киснете
Середи поры, время теплова?
Что поутру вы, щи, запенилися,
О полудни, щи, поспевали вы,
А при вечере и окиснули.
Л<авр>ов
Голова ль ты моя, головушка,
Голова моя бесталанная!
Профессор А<деркас>
Фертом белы руки в боки,
Делайте легкие скоки.
Енко
Высота ли высота поднебесная,
Широта ли широта моря синева,
Глубина ли глубина мать сырой земли!
Студент Б<рок>
Уж как я ли молодец
Никуда не годен,
Ни в солдаты, ни в драгуны,
Ни в мелки матросы.
Только годен молодец
На печи лежати.
На печи, печи лежати,
Пряники жевати.
Майор Ш<ульц>
Что у нас было во Чухонщине,
Что во Юрьеве славном городе,
Во соборе Петропавловском,
Что у правого у крылоса,
Молодой майор богу молится,
Сам он плачет, как река льется,
В возрыданьи слово вымолвил:
‘Расступись ты, мать сыра земля,
Что на все четыре стороны,
Ты раскройся, гробова доска!’
Анна Петровишна
(высунув голову из возка, который подъезжает к мосту)
Ах, вы очи, вы очи ясные!
Вы глядели да огляделися,
Не по мысли вы друга выбрали,
Не по моему по обычаю.
Догадчица
(solo приплясывает)
Государь З<онтаг>, ты мой батюшка!
Не давай, З<онтаг>, меня за старого замуж,
Старого, З<онтаг>, на смерть не люблю,
Ты отдай, З<онтаг>, меня за ровнюшку.
Хор
Воейков, Шемиот, Виламов, к<нязь>
Голицын, Алекс<андр> Петерсон и другие
Понесися по поднебесью,
Птица милая, голубушка,
Что лети, лети, сизокрылая,
На сторонушку на далекую…
Грустно в Юрьеве быть сиротками.
Воейков
(подперши буйную голову)
Ты мне сладостней, чем гексаметры.
Шемиот
Ты белее чиста серебра,
Ты краснее красна золота,
Светлей камня самоцветного
И рубина и яхонта.
Виламов
Ты лягушечка
Ты зеленая!
Ты мышоночек
Серый, гладенькой!
К<нязь> Голицын
Я могучий богатырь Полкан.
Я убью К<арло> Горыныча,
Свобожу свою любушку
Из возка из тюремного,
Из засады из тесныя.
Петерсон
Рогатка, рогаточка,
Рогаточка Рижская,
Ты вельми пестро изукрашена,
Со замками с немецкими,
Со запорами железными,
Ты запрись крепко-накрепко,
Не пускай пролезть, не пускай проползть
Ты того ли К<арло> Горыныча,
Что Дубыню Дубынича.
Хор квартальных
Перестань стонать, кукушечка,
Не кукуй ты, заунывная.
Портные
Молодка, молодка молодая,
Солдатка, солдатка полковая.
Дьячки
Барыня, барыня,
Сударыня барыня,
Поехала барыня
Из Юрьева во Псков.
Профессора
Едет с барыней холоп,
Повирает он и врет.
Студенты
Твои очи соколиные,
Твои брови соболиные.
К<арло>
(высунувши голову из возка,
поет по—кучерски)
Как со вечера солдатам
Приказ отдан был,
Со полуночи солдаты
Ружья чистили,
Ко белу свету солдаты
Во поход пошли.
Студенты
(allegro)
Ах, глупый ты дурень,
Неразумный дурень.
Пошел он, дурень,
На Русь гуляти,
Людей видати,
Себя казати.
Анна Петровишна
Ах, как тошно, мне тошнехонько
Нынешний годочек,
А еще того тошнее
Нынешний денечек.
Общий хор
Не ходить было за неровню,
Не бросаться было за чинами,
Вить не с лентою жить, со советом,
Не с скотиною жить, с человеком.
10 января 1820
302. ДОМ СУМАСШЕДШИХ
Другие редакции и варианты
РЕДАКЦИЯ 1
(1811—1817)
1
Други милые! Терпенье!
Расскажу вам чудный сон.
Не игра воображенья,
Не случайный призрак он.
Нет — но мщенью предыдущий
И грядущий с неба глас,
К покаянию зовущий
И пророческий для нас.
2
Ввечеру, простившись с вами,
Я в углу сидел один,
И Кутузова стихами
Я растапливал камин,
Подбавлял из Глинки сору,
И твоих, о Мерзляков!
Из ‘Амура’ по сю пору
Недоконченных стихов.
3
Дым от смеси этой едкой
Нос мне сажей закоптил
И в награду крепко, крепко
И приятно усыпил.
Снилось мне, что в Петрограде,
Чрез Обухов мост пешком
Перешед, спешу к ограде
И вступаю в желтый дом.
4
От любови сумасшедших
В список бегло я взглянул
И твоих проказ прошедших
Длинный ряд воспомянул,
О Кокошкин! Долг романам
И тобою заплачен,
Но сказав ‘прости’ обманам,
Ты давно уж стал умен.
5
Ах! И я… Но сновиденье
Прежде, други, расскажу:
Во второе отделенье
Я тихонечко вхожу.
Тут — один желает тропа,
А другой — владеть луной,
Тут — портрет Наполеона
Намалеван как живой.
6
Я поспешными шагами
Через залу перешел
И увидел над дверями
Очень четко: ‘Сей отдел —
Прозаистам и поэтам,
Журналистам, авторам,
Не по чину, не по летам,
Здесь места по нумерам’.
7
Двери настежь Надзиратель
Отворя мне говорит:
‘Нумер первый — ваш приятель,
Каченовский здесь сидит,
Букву ‘э’ на эшафоте
С торжеством и пеньем жжет,
Ум его всегда в работе:
По крюкам стихи поет,
8
То кавыки созерцает,
То обнюхивает гниль,
Духу роз предпочитает,
То сметает с книжиц пыль
И в восторге, восклицая,
Набивает ею рот:
‘Сор славянский, пыль родная!
Слаще ты, чем мед и сот!»
9
Вот на розовой цепочке
Спичка Шаликов в слезах,
Разрумяненный, в веночке,
В ярко-планжевых чулках.
Прижимая веник страстно,
Кличет граций здешних мест
И, мяуча сладострастно,
Размазню без масла ест.
10
Номер третий: на лежанке
Истый Глинка восседит.
Перед ним дух русский в склянке
Нераскупорен стоит,
Книга кормчая отверста,
И уста отворены,
Сложены десной два перста,
Очи вверх устремлены.
11
‘О Расин! Откуда слава?
Я тебя, дружок, поймал —
Из российского Стоглава
Ты ‘Гафолию’ украл.
Чувств возвышенных сиянье,
Выражений красота
В ‘Андромахе’ — подражанье
‘Погребению кота».
12
‘Ты ль Хвостов? — к нему вошедши,
Вскликнул я. — Тебе ль здесь быть?
Ты дурак — не сумасшедший,
Не с чего тебе сходить’.
— ‘В Буало я смысл добавил,
Лафонтеня я убил,
Я Расина обесславил’, —
Быстро он проговорил.
13
И читать мне начал оду,
Я искусно улизнул
От мучителя, но в воду
Прямо из огня нырнул:
Здесь старик с лицом печальным
Букв славянских красоту
Мажет золотом сусальным
Пресловутую фиту.
14
И на мебели повсюду
Коронованное кси,
Староверских книжиц груду
И в окладе ик и пси,
Том в сафьян переплетенный
Тредьяковского стихов
Я увидел, изумленный,
И узнал, что то Шишков,
15
Вот Сладковский восклицает:
‘Се, се Россы, се сам Петр!
Се со всех сторон сияет
Молния из тучных недр!
И чрез Ворсклу при преправе
Градов на суше творец
С твердостью пошел он к славе —
И поэме сей конец!’
16
Вот Жуковский, в саван длинный
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянув умильно,
Черта дразнит языком,
Видеть ведьму вображает
И глазком ей подмигнет,
И кадит, и отпевает,
И трезвонит, и ревет.
17
Вот Кутузов: он зубами
Бюст грызет Карамзина,
Пена с уст течет ручьями,
Кровью грудь обагрена.
Но напрасно мрамор гложет,
Только время тратит в том,
Он вредить ему не может
Ни зубами, ни пером.
18
Но Станевич в отдаленьи,
Увидав, что это я,
Возопил в остервененьи:
‘Мир! Потомство! За меня
Злому критику отмстите,
Мой из бронзы вылив лик.
Монумент соорудите,
Я заслугами велик!’
19
‘Как! И ты бессмертьем льстишься?
О червяк! Отец червей! —
Я сказал. — И ты стремишься
К славе из норы своей?
И тогда как свет не знает,
Точно где, в каких местах
Храбрый Игорь почивает,
Где Пожарского скрыт прах,
20
Где блистала Ниневия
И роскошный Вавилон,
Русь давно ль слывет Россия?
Кем наш север заселен?’
— ‘Двор читал мои творенья, —
Прервал он, — и государь
Должен в знак благоволенья…’
Стой, дружок. Наш добрый царь
21
Дел без нас имеет кучу:
То мирит смятенный мир,
От царей отводит тучу,
То дает соседям пир,
То с вельможами хлопочет,
То ссылает в ссылку зло,
А тебя и знать не хочет,
Посиди — тебе тепло.
22
Чудо! Под окном на ветке
Крошка Батюшков висит
В светлой, проволочной клетке,
В баночку с водой глядит,
И поет певец согласный:
‘Тих, спокоен сверху вид,
Но спустись туда — ужасный
Крокодил на дне лежит’.
23
Вот Грузинцев, и в короне,
И в сандалиях, как царь,
Горд в мишурном он хитоне.
Держит греческий букварь.
‘Верно, ваше сочиненье?’ —
Скромно задал я вопрос.
‘Нет, Софоклово творенье’, —
Отвечал он, вздернув нос.
24
Я бежал без дальних споров.
‘Вот еще’, — сказали мне.
Я взглянул: Максим Невзоров
Углем пишет на стене:
‘Если б так, как на Вольтера,
Был на мой журнал расход,
Пострадала б горько вера:
Я вредней, чем Дидерот’.
25
От досады и от смеху
Утомлен, я вон спешил,
Горькую прервав утеху,
Но Смотритель доложил:
‘Ради вы или не ради,
Но указ уж получен:
Вам нельзя отсель ни пяди’,
И указ тотчас прочтен:
26
‘Тот Воейков, что Делиля
Столь безбожно исказил,
Истерзать хотел ‘Эмиля’
И Вергилию грозил,
Должен быть как сумасбродный
В цепь посажен в желтый дом,
Темя всё обрить сегодня
И тереть почаще льдом’.
27
Прочитав, я ужаснулся,
Хлад по жилам пробежал,
И, проснувшись, не очнулся,
И не верил сам, что спал.
Други, вашего совету,
Без него я не решусь:
Не писать — не жить поэту,
А писать начать — боюсь.
Ниже приводятся наиболее значительные варианты, встречающиеся в ряде списков.
Строфа 4, ст. 5:
О Каверин, долг романам
Или:
Карамзин! О, долг романам
Строфа 12, ст. 1:
‘Пушкин, ты?’ — к нему вошедши
В некоторых списках отсутствуют: строфа 16, ст. 5—8 в строфе 19 и ст. 1—4 в строфе 20, а после строфы 24 введены:
Слог мой сладок, как микстура,
Мысли громки без ума,
Толстая моя фигура
Так приятна, как чума.
В одном из списков (ЦГАЛИ) имеются строфы, которые могут быть отнесены лишь к промежуточным редакциям 1815—1816 гг. и в рукописных копиях встречаются очень редко:
Вот и Герман, весь в чернилах
Пишет план воздушный свой
И толкует, как в горнилах
Плавят золото с сурьмой.
И тогда же, в исступленьи
Бросив свой мундир в камин,
Он хохочет в восхищеньи
И шагает как павлин.
Но, узрев меня, несчастный
Сделал два раза прыжок,
И запел он несогласно:
‘Гибельный, жестокий рок!
Так иду на поле славы,
Но в карманах пустота,
О, гусары величавы!
Я их строев красота!’
РЕДАКЦИЯ 2
(1818-1822)
Вошли строфы, соответствующие строфам 1—14, 17—29, 31, 35, 38, 40 автографа ГПБ, и строфы 19—21, 26 первой редакции.
Строфы 8, 9, 12 автографа ГПБ имеют следующие варианты.
Строфа 8, ст. 1—4:
Заподжарив, так и съел бы
И родного я отца.
Что ми дасте? Я поддел бы
Вам небесного творца.
Строфа 9, ст. 6—8:
Как Содом в грехах весь свет,
А всему Невтон виною
И проклятый Архимед!
Далее в ряде списков следует четверостишие:
Локк запутал ум наш в сети,
Геллерт (Галлер) сердце обольстил,
Кантом бредят даже дети,
Дженнер (Дрекслер) нравы развратил!
Строфа 12, ст. 5—8:
Видишь, грамоте не знаю,
Не учился, не читал,
А россиян просвещаю
И с звездою генерал
После строфы 21 первой редакции следует текст:
Вот наш Греч: рукой нескромной
Целых полгода без сна,
Из тетрадищи огромной
Моряка Головина
Он страницы выдирает
И — отъявленный нахал —
В уголку иглой вшивает
Их в недельный свой журнал.
РЕДАКЦИЯ 3
(1826-1830)
Вошли строфы, соответствующие строфам 1—29, 31—35, 38—40 автографа ГПБ, и строфы 19—21 первой редакции.
В ряде списков строфы 11—12 читаются в сокращенном виде, три строфы, посвященные Станевичу, часто заменяются одной — первой (см. строфу 29 автографа ГПБ).
Строфы, не вошедшие в автограф ГПБ и предыдущие редакции:
34
Вот на яицах наседкой
Сидя, клохчет сумасброд
И российские заедки —
Мак медовый он жует,
Вот чудак! Пред ним попарно
С обезьяной черный котё
И советник титулярный
С куклой важно речь ведет.
Или:
Вот на яицах наседкой
Сидя, клохчет сумасброд
В самом желтом доме редкой!
Перед ним кружится кот,
Кукла страстно водит глазки,
Обезьяна скалит рот —
Он им сказывает сказки
И медовый мак жует.
35
Кто ж бы это был? — ‘Перовский!’ —
Мне товарищ прошептал.
‘Уж не тот ли, что геройски
Турок в Варне откатал
Иль что взятчиков по-свойски
Из удела выгнал вон?’
— ‘Нет, писака, франт московский,
В круг ученый лезет он’.
36
Так тут чуда нет большого:
Спятить долго ли с уму
На конюшне у Ш<ишко>ва
И у Ливена в хлеву.
‘Жаль, и верно от собратов
Одурел он! — я сказал. —
Укусил его Ш<ихма>тов
Иль Ш<ишков> поцеловал.
В ряде списков встречается другая строфа, посвященная Перовскому, хронологическое определение которой затруднительно:
Вот Перовский. Беспрестанно
Он коверкает лицо —
Кошкой, волком, обезьяной,
То свернется весь в кольцо,
То у сильных ноги лижет,
То бессильных гонит вон,
То гроши на нитку нижет,
То бренчит на счетах он!
40
Вот в порожней бочке винной
Целовальник Полевой
Беспорточный 1 и бесчинный 2.
Стало что с его башкой?
‘Спесь с корыстью в ней столкнулись,
И от натиска сего
Вверх ногами повернулись
Ум и сердце у него.
1 Sans culotte (санкюлот (франц.). — Ред.).
2 Поелику не имеет чина.
41
Самохвал, завистник жалкий,
Надувало ремеслом,
Битый Рюриковой палкой
И санскритским батожьем,
Подл, как раб, надут, как барин,
Он, чтоб вкратце кончить речь,
Благороден, как Б<улгар>ин,
Бескорыстен так, как Г<реч>!’
42
Вот чужих статей писатель
И маляр чужих картин,
Книг безграмотных издатель,
Северный орел — Свиньин.
Он фальшивою монетой
Целый век перебивал
И, оплеванный всем светом,
На цепи приют сыскал.
РЕДАКЦИЯ 4
(1836—1838)
Вошли строфы, соответствующие строфам 1—29, 31—35, 38—40 автографа ГПБ, строфы 19—21 первой редакции, строфы 34—36, 40—42 третьей редакции.
В ряде списков некоторые строфы третьей редакции выпущены.
После строфы 16 автографа ГПБ следует текст:
17
Вот он — Пушкина убийца,
Легкомысленный француз,
Развращенный кровопийца, —
Огорчил святую Русь,
Схоронил наш клад заветный,
В землю скрыл талант певца,
Вырвал камень самоцветный
Он из царского венца
В списках с пометой: ‘Скопирован со собственноручного списка сочинителя в 1837 году, написанные им после того куплеты и те, которые он всегда хранил в тайне, также варьяции — добавлены из оставшихся по смерти его собственноручных же черновых бумаг’ — после строф 33—34 автографа ГПБ, посвященных Булгарину, следует:
Что тут за щенок у входа,
Весь дрожит, поджавши хвост,
Как безжалостно природа
Окорнала его рост!
Как портными укорочен
Фрак единственный на нем!
Трус, как прячет от пощечин
Сухощавый лик он свой!
Луковка торчит в кармане,
Оттопырясь, как часы,
Стекла битые в кармане
И обгрызок колбасы.
Кто б из пишущих героев
Мог таким быть мозгляком?
Только бес — В<ладими>р С<троев>,
Гречев левый глаз с бельмом.
После строфы 36 автографа ГПБ, посвященной Грузинцеву, следует:
Вот Козлов! Его смешнее
Дурака я не видал:
Модный фрак, жабо на шее,
Будто только отплясал.
Но жестоко, я согласен,
Покарал его злой рок —
Как бедняга сей несчастен:
Слеп, без ног и без сапог.
А всё возится с князьями,
Низок, пышен, пуст, спесив,
Принужденными займами
Денег нищенски скопив,
Шлет для дочки в банк их… средство,
Недостойное певца —
Детям лучшее наследство —
Имя честное отца.
Или:
Вот Козлов! — глупец уверен,
Что с Жуковским равен он,
Низок, пуст, высокомерен
И в стихи свои влюблен.
Принужденными займами
У графинь, княгинь, друзей
Сыт и пышен, вот с стихами
Шлет он к Смирдину скорей.
Чтоб купил их подороже…
Продал, деньги получил,
Все расплаты ждут — и что же?
Он в ломбард их положил
Дочери … плохое средство,
Недостойное певца.
Детям лучшее наследство —
Имя честное отца.
Или:
Вот Козлов! — его смешнее
Дурака я не видал:
Модный фрак, жабо на шее,
Будто только отплясал
Котильон наш франт убогий,
И, к себе питая страсть,
Метит прямо в полубоги
Или в Пушкины попасть.
Допущу к своей персоне,
Осчастливлю вас, прочтя
Мои стансы о Байроне,
Что поэт великий я,
И Жуковский в том согласен,
И мадам Лаваль сама.
Как он жалок, как несчастен:
Слеп, без ног и без ума!
После строф о Козлове:
Вот он с харей фарисейской
Петр Иваныч осударь,
Академии Расейской
Непременный секретарь.
Ничего не сочиняет,
Ничего не издает,
Три оклада получает
И столовые берет.
На дворе Академии
Гряд капусты накопал,
Не приют певцам России,
Он лабаз для дехтю склал.
В Академиях бывают
Мерины, бывали встарь,
В нашей двое заседают —
Президент и секретарь.
Вот Брамбеус: ‘сей’ и ‘оный’ —
Гадок, страшен, черен, ряб.
Он — поляк низкопоклонный,
Силы, знати, денег раб.
Подлость, наглость, самохвальство
Совместил себе в позор:
Полевого в нем нахальство
И Белинского задор.
То исполнен низкой лести,
То ругает без конца:
Нет ни совести, ни чести
У барона-подлеца.
Что без пользы тарабарить?
Не зажать словами рта,
Лучше шельму приударить
В три действительных кнута.
Вот кадетом заклейменный
Меценат К<арлго>ф, поэт,
В общем мненьи зачерненный
И Флюгарина клеврет.
Худ, мизерен, сплюснут с вида,
Сухощав душой своей —
Отвратительная гнида
С Аполлоновых ..дей!
ЖЕНСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Вот Шишкова! Кто не слышал?
В женской юбке гренадер!
За нее-то замуж вышел
Наш столетний Старовер,
На старушке ток атласный
В лентах, перьях и цветах,
В желтом платье, пояс красный
И в пунцовых башмаках.
Притч попов и полк гусаров,
Князь Кутузов, князь Репнин,
Битый-Корсаков, Кайсаров,
И Огарков, и Свечнин —
Все валитесь хлюстом — сердце
Преширокое у ней,
Да и в старике-младенце
Клад — не муж достался ей!
Вот Темира! Вкруг разбросан
Перьев лук, тряпиц, газет,
Ангел дьяволом причесан
И чертовкою одет.
Карлица и великанша,
Смесь юродств и красоты,
По талантам — генеральша,
По причудам — прачка ты.
Вот картежница Хвостова
И табачница к тому ж!
Кто тошней один другого,
Гаже кто — жена иль муж?
Оба — притча во языцах,
Он под масть к ней угодил,
Козырную кралю в лицах
Хлап бубновый полонил.

ПРИМЕЧАНИЯ

102. BE, 1806, No 19, с. 195.
С<перанский> (см. примеч. 61) был сыном сельского священника. Человек передовых взглядов, Сперанский своими проектами буржуазных реформ возбудил ненависть реакционных кругов. 17 марта 1812 г. был отрешен от всех должностей и отправлен в ссылку. Возвращенный в 1816 г, он в дальнейшем капитулировал перед реакцией.
Миних Б.-X, граф (1683—1767) — государственный деятель и полководец, главнокомандующий в турецком походе (1738—1739)
Румянцев — см. примеч. 18. Орлов-Чесменский А. Г., граф (1737—1807) — командующий русским флотом в ряде морских сражений, победитель в Чесменской битве (1770).
Репнин H. В. (1734—1801) — приближенный Павла I, полководец и дипломат, участник двух турецких кампаний.
103. BE, 1812, ч. 66, No 21-22, с. 17. Построение стихотворения обнаруживает его зависимость от ‘Послания к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке’ Д. И. Фонвизина.
Экстракт — извлечение из дела, форма деловой судебной бумаги.
Когда бы Кривотолк и т. д. — намек на ситуацию, изображенную в комедии В. В. Капниста ‘Ябеда’ (у Капниста — Кривосуд).
Грамота о вольности дворян — указ 1762 г., закреплявший сословные привилегии дворянства. Текст Воейкова намекает на реплику героини ‘Недоросля’ Простаковой, истолковывавшей этот указ как оправдание произвола.
Педанта Колбертом зовут в стихах поэт. Намек на собственное послание к M. M. Сперанскому.
Разбойника признал владыкой мир. Речь идет о Тильзитском мире.
Где всё на откупу и т. д. Стихи перефразированы в 1815 г. Пушкиным в послании ‘Лицинию’:
Где всё на откупе: законы, правота,
И жены, и мужья, и честь, и красота.
С смиренной харею — цитата из стихотворения Д. И. Фонвизина ‘Лисица казнодей’.
Где и без ‘абие’ слов много бестолковых — выпад против карамзинистов, боровшихся с употреблением архаической лексики. Клопшток Ф.-Г. (1724—1803) — немецкий поэт, автор ‘Мессиады’, высоко почитался в масонских кругах. Традиция почитания Ктопштока развивалась поэтами ‘Беседы’.
Жан—Жак Руссо, Платон упомянуты как философы моралисты, стремившиеся укрепить моральные принципы современников.
Цицерон имеется в виду как автор книги ‘Об обязанностях’.
105. BE, 1813, No 11-12, с. 176.
Сын твой — Александр I.
Сей лютый крокодил, короны похититель — Наполеон I.
Задунайский — см. примеч. 18.
Крымский — Потемкин Г. А., князь Таврический (1739—1791).
Чесменский — Орлов А. Г. (см. примеч. 102).
Смоленский — Голенищев-Кутузов М. И., князь Смоленский (1745—1813).
Десная пусть рука моя меня забудет — перифраз библейского выражения ‘Да будет забвенна десница моя, аще забуду тебя, Иерусалиме’.
Царица скифская, рассеяв персиян и т. д. Почерпнутые у античных историков данные о победах скифов над персами и гибели персидского царя Кира воспринимались в 1812 г. как параллель к современным событиям.
Опустошитель Персеполя и Тира — Александр Македонский, завоевавший Азию. Эпизод обмена его послами и грамотами со скифами апокрифичен, восходит к хронографам XVII в.
Димитрий — Дмитрий Донской (1350—1389), великий князь владимирский и московский, победил татар в Куликовской битве (1380).
Карл XII (1682—1718) — шведский король.
Фридерик — Фридрих II (см. примеч. 193), инициатор Семилетней войны (1756—1763).
Салтыков П. С. (1698—1772) — главнокомандующий русской армией в Семилетнюю войну, победитель при Кунерсдорфе.
106. BE, 1813, No 9-10, с. 29. Написано во время пребывания Воейкова в действующей армии. Возможно, предназначалось для отдельной публикации в походной типографии.
Сеннахериб — здесь: Наполеон.
Гершель — см. примеч. 9.
107. BE, 1813, No 5-6, с. 26.
Лагарп Ж.-Ф. (1739—1803) — французский критик и теоретик литературы.
Алый мак — см. примеч. 19.
Людмила, Светлана — героини одноименных баллад Жуковского.
Топишь в чашу белый ярый воск и т. д. — пересказ отрывка из баллады Жуковского ‘Светлана’. Речь идет о гаданьях на крещенье.
Гете И.-В. (1749—1832),
Бюргер Г.-А. (1747—1794) упоминаются как авторы баллад, предшественники Жуковского-‘балладника’.
Альбан — Альбани Ф. (1578—1660), итальянский художник.
Напиши четыре части дня, Напиши четыре времени. Призыв обратиться к тематике Делиля (см. примеч. 250) и Томсона (см. примеч. 21). Позже сам Воейков опубликовал перевод ‘Четырех возрастов человеческих’ из поэмы Делиля ‘Воображение’ (‘Полярная звезда’, 1824, с. 52) и ‘Четырех времен года’ из поэмы Делиля ‘Сельский житель’ (‘Новости литературы’, 1824, No 16, с. 110).
Виланд Х.-М. (1733—1813) — немецкий поэт, автор сказочной эпопеи ‘Оберон’.
Ариост — Ариосто Л. (1474—1553), итальянский поэт, автор поэмы ‘Неистовый Роланд’.
Баян — упомянутый в ‘Слове о полку Игореве’ древнерусский певец.
Святослав Игоревич (942—972) — киевский князь.
Добрыня — новгородский посадник, персонаж былинного эпоса.
Владимир — русско солнышко — Владимир Святославич (ум. 1015) киевский князь, в былинах выступает под именем Владимира Красно: Солнышко.
Готфред — Готфрид Бульонский (ок. 1060—1100), один из центральных персонажей цикла легенд о первом крестовом походе.
Великий Карл (742—814) — франкский король, затем император, герой многих панегирических произведений и народных легенд.
Димитрий — басурманов бич — см. примеч. 105.
Петр — Сампсон, разоривший челюсть льва. Библейский рассказ о богатыре Самсоне, победившем льва, еще в литературе петровской эпохи получил аллегорическое толкование благодаря наличию в шведском гербе геральдического льва.
Платов М. И. (1751—1818) — атаман донских казаков, прославился в Отечественную войну 1812 г.
А. Платов, который так, как волхв и т. д. — вольная цитата из ‘Слова о полку Игореве’.
Сын Юпитеров — Геракл.
Грей Т. (1716—1771) — английский поэт-элегик, автор элегии ‘Сельское кладбище’, перевод которой был первым получившим известность стихотворением Жуковского.
108. BE, 1814, No 5, с. 33. Адресат — Протасова (урожд. Бунина) Е. А. (ум. 1848), мать будущей жены Воейкова А. А. Протасовой.
В бою похитила еще героя—друга. Имеется в виду А. С. Кайсаров.
И друга прежнего — Андрея Тургенева.
И смерть во цвете лет любезнейшего брата. Брат Воейкова погиб от ран, полученных при взятии Парижа.
109. BE, 1819, No 5, с. 15.
Уваров С. С. (1786—1855) — член ‘Арзамаса’, приятель Жуковского и Батюшкова, впоследствии президент Академии наук, министр народного просвещения. Уваров владел древними языками, в 1812 г. написал работу ‘Essai sur les Mysteres d’Eleuses’ (‘Очерк об Элевзинских таинствах’). Послание Воейкова является откликом на полемику между Уваровым и В. В. Капнистом по поводу гекзаметрического перевода ‘Илиады’ Гнедичем (ЧвБ, кн. 13, 17). Уваров выступал как теоретик и защитник русского гекзаметра (см. также: В. В. Капнист, Собр. соч., т. 2, М.—Л., 1960, с. 186, 196 и сл.). Стихотворение Воейкова не понравилось П. А. Вяземскому, скептически относившемуся к идее русского гекзаметра (см.: ОА, с. 419).
Вернет — Верне К.-Ж. (1714—1789), французский живописец.
Пишет Вольтер к китайскому хану и т. д. Имеется в виду стихотворение Вольтера ‘Epitre au Roi de la Chine’, которое цитирует Уваров в первом письме к Капнисту (см.: ЧвБ, кн. 13, с. 63).
Дали сарматы царя и т. д. Имеется в виду польская интервенция и царствование Лжедимитрия I (1605—1606).
Кантемир А. Д. (1708—1774),
Феофан Прокопович (1681—1736),
Симеон Полоцкий (1629—1680),
Буслаев П. (ум. до 1755) писали силлабическими стихами, перенесенными на русскую почву из польской поэзии.
Анапесты с ямбами. О размере, ‘из ямбов и анапестов смешанном’, Ломоносов говорит в ‘Письме о правилах российского стихотворства’.
Поэма Вольтера — ‘Генриада’.
Полезный муж Тредьяковский. Признание ученых заслуг Тредиаковского полемично к позиции ‘Арзамаса’, где он не без основания считался духовным отцом ‘беседчиков’.
Телемах — поэма Тредиаковского ‘Телемахида’.
И Херасков повлекся за ним — имеются в виду поэмы M. M. Хераскова ‘Россиада’ и ‘Владимир Возрожденный’ (см. примеч. 93).
Петров В. П. (1736—1799) — поэт, переводчик ‘Энеиды’ Вергилия.
Костров Е. И. (ок. 1755—1796) — поэт, перевел александрийскими стихами ‘Илиаду’ Гомера.
Гнедич Н. И. (1784—1833) — поэт, перевел александрийским стихом как продолжение работы Кострова песни 7 и 8 ‘Илиады’.
Ослепленный Делилем. Перевод ‘Садов’ Делиля (см. примеч. 250), печатавшийся сначала в BE, вышел в 1816 г.
Я перевел половину Георгик и т. д. Гекзаметрические переводы ‘Георгик’ Вергилия напечатаны: BE, 1814, No 7, с. 204, 1815, No 10, с. 241, 1816, No 9, с. 3, No 10, с. 8, No 11, с. 169. Отрывок из ‘Энеиды’, переведенный гекзаметром, опубликован в BE, 1817, No 7, с. 161.
Подражая Умным германцам. Уваров говорит, что немецкие писатели ‘счастливым своим трудолюбием дошли уже до того, что имеют весьма правильный гекзаметр’.
Мы не имеем спондеев. Спондей — двусложная стопа, где оба слога ударные. Капнист считал, что ‘русский язык спондеями весьма скуден’ (ЧвБ., кн. 17, с. 21).
110. СО, 1821, ч. 68, с. 180.
Давыдов Д. В. (1784—1839) — поэт, партизан, герой Отечественной войны 1812 г.
На розовую цепь Ты променял свободу. Речь идет о женитьбе Давыдова в 1819 г.
Буянов — герой поэмы В. Л. Пушкина ‘Опасный сосед’.
Гервасияда. Имя Гервасий в конце XVIII — нач. XIX в. употреблялось только в духовной среде. Сочетание его с суффиксом, содержащим ‘героическую’ в жанровом отношении характеристику текста, производило комический эффект. Объектом насмешки служит не какое-либо конкретное произведение, а жанр классицистического эпоса как таковой.
Певец Русланов — Пушкин.
Бюффон Ж.-Л.-Л. (1707—1788) — французский естествоиспытатель, литературный стиль его считался образцовым.
Руссо — см. примеч. 61.
Кампе И.-Г. (1746—1818) — немецкий писатель, автор популярных книг для детей.
Фенелон — см. примеч. 93.
Локк — см. примеч. 11.
Шолье Г.-А. (1636—1720) — французский поэт, культивировал легкую поэзию гедонистического содержания.
Златоуст Иоанн (673—754) — церковный писатель, считался образцом красноречия.
Ветрана — героиня сказки Дмитриева ‘Причудница’.
Пролаз — имя обманутого мужа в сказке Дмитриева ‘Модная жена’.
111. Печ. впервые по автографу ГПБ.
Анна Петровишна — Зонтаг А. П. (урожд. Юшкова, 1785—1864), родственница жены Воейкова А. А. Воейковой (урожд. Протасовой).
Каменный мост — мост в центре Дерпта, через который проходила граница территории университета.
Сорочина долгополая — ироническое название семинаристов.
К<арло> Горынович — муж А. П. Зонтаг, Егор Васильевич.
Л<авр>ов Н. (род. 1803),
Енко П. (род. 1800),
Б<рок> Ф. (1799—1839),
Шемиот С. (род. 1799),
Виламов И. Г. (1802—1822),
Голицын В., князь (1801—1884),
Петерсон А. П. (1800—1890) — студенты Дерптского университета.
А<ндеркас> Ф.-В. — профессор Дерптского университета.
Рогаточка Рижская — застава в Рижских воротах, через которые выезжали из города, направляясь в Псков.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

Аксаков — С. Т. Аксаков, Собр. соч., тт. 1—4, М., 1955—1956.
Арзамас — ‘Арзамас и арзамасские протоколы’, Л., 1933.
БАН — Библиотека Академии наук.
Батюшков — К. Н. Батюшков, Сочинения, тт. 1—3, СПб., 1885—1887.
БГ — ‘Беседующий гражданин’.
БЛ — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина.
BE — ‘Вестник Европы’.
ГПБ — Рукописный отдел Государственной Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.
ДВ — ‘Драматический вестник’.
Десницкий — В. Десницкий, Избранные статьи по русской литературе XVIII—XIX вв., М.—Л., 1958.
ДЖ — ‘Дамский журнал’.
Досуги — Н. Грамматин, Досуги, кн. 1, СПб., 1811.
ДП — ‘Друг просвещения’.
ДЮ — ‘Друг юношества’.
Жихарев — С. П. Жихарев, Записки современника, М.—Л., 1955.
ЖПЛЗЧ — ‘Журнал приятного, любопытного и забавного чтения’.
ЖРС — ‘Журнал российской словесности’.
ЗС — ‘Зеркало света’.
ИВ — ‘Исторический вестник’.
Иртыш — ‘Иртыш, превращающийся в Иппокрену’.
ЛА — ‘Литературный архив’, т. 1, М.—Л., 1938.
ЛН — ‘Литературное наследство’.
ЛОИИ—Ленинградское отделение Института истории АН СССР.
ЛТХ — ‘Лирические творения графа Хвостова’, СПб., 1810.
МЖ — ‘Московский журнал’.
MH — ‘Московский наблюдатель’.
МТ — ‘Московский телеграф’.
НЕЖ — ‘Новые ежемесячные сочинения’.
НМ — А. Бунина, Неопытная муза, чч. 1, 2, СПб., 1809—1812.
ОА — ‘Остафьевский архив князей Вяземских’, т. 1, СПб., 1899.
ОЗ — ‘Отечественные записки’.
ОЛРС — Общество любителей российской словесности.
Пантеон — ‘Пантеон русской поэзии, издаваемый Павлом Никольским’, СПб., 1814—1815.
ПД — Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом).
ПЗ — ‘Полярная звезда’.
ПиП — ‘Приятное и полезное препровождение времени’.
Поэты — ‘Поэты начала XIX века’, ‘Б-ка поэта’ (М с), Л., 1961.
Поэты радищевцы — ‘Поэты радищевцы’, ‘Б-ка поэта’ (Б. с.), Л., 1935.
Поэты сатирики — ‘Поэты-сатирики конца XVIII—начала XIX века’, ‘Б-ка поэта’ (Б. с.), Л., 1959.
Прежние досуги — Н. Ф. Остолопов, Прежние досуги, или Опыты в некоторых родах стихотворства, М., 1816.
Притчи — Д. И. Хвостов, Избранные притчи из лучших сочинителей российскими стихами, СПб., 1802.
ПРП — ‘Пантеон русской поэзии’, чч. 1—6, СПб., 1814—1815.
ПСХ — ‘Послания в стихах графа Дмитрия Хвостова’, СПб., 1814.
ПСЧ — П. И. Шаликов, Плод свободных чувствований, чч. 1—3, М., 1798.
ПТ — ‘Покоящийся трудолюбец’, чч. 1, 2, 1784, чч. 3, 4, 1785.
РА — ‘Русский архив’.
РБ — ‘Русский библиофил’.
PB — ‘Русский вестник’.
РМ — ‘Российский музеум’.
РП — ‘Рассвет полночи, или Созерцание славы, торжества и мудрости порфироносных, браноносных и мирных героев России с последованием дидактических, эротических и других разного рода в стихах и прозе опытов Семена Боброва’, чч. 1—4, СПб., 1804.
PC — ‘Русская старина’.
С — ‘Современник’.
Сатиры — ‘Сатиры, послания и другие мелкие стихотворения Михаила Милонова’, СПб., 1819.
СВ — ‘Северный вестник’.
СГ — ‘Сочинения Сергея Глинки’, ч. 4, M., 1817.
СВЛ — ‘Сочинения В. Пушкина’, СПб., 1822.
СиП — Ф. Ф. Иванов, Сочинения и переводы, ч. 1, М., 1824.
СКШ — ‘Сочинения князя Шаликова’, чч. 1, 2, М., 1819.
СНГ — ‘Стихотворения H. Грамматина’, чч. 1, 2, СПб., 1829.
СНСПС — ‘Собрание некоторых сочинений, подражаний и переводов Па<нкратия> Сум<ароков>а’, чч. 1, 2, М., 1799—1808.
СО — ‘Сын отечества’.
Собеседник — ‘Собеседник любителей российского слова’.
СПВ — ‘Санкт-Петербургский вестник’.
СПГК — ‘Стихотворения П. И. Голенищева Кутузова’, чч. 1—3, М., 1803—1804.
СРС — ‘Собрание русских стихотворений, взятых из сочинении лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов, изданное Василием Жуковским’, чч. 1—6, М., 1810—1815.
ССАБ — ‘Собрание стихотворений Анны Буниной’, чч. 1—3, СПб., 1819—1821.
ССлПС — ‘Собрание сочинений и переводов в стихах С. Тучкова’, М., 1797.
ССиПТ — ‘Собрание сочинений и переводов С. Тучкова’, чч. 1—4, СПб., 1816-1817.
ССШ — ‘Собрание сочинений и переводов С. А. Шишкова’, чч. 1—17, СПб., 1818—1839.
СШ — ‘Стихотворения H. M. Шатрова’, чч. 1—3, СПб., 1831.
ТГУ — Тартуский государственный университет.
ТОЛРС — ‘Труды Общества любителей российской словесности’.
УЗ — ‘Утренняя заря’, труды воспитанников университетского благородного пансиона.
X 1 — ‘Полное собрание стихотворений графа Хвостова’, чч. 1—4, СПб., 1817—1818.
X 2 —То же, изд 2, тт. 1—5, СПб., 1821—1827.
X 3 — То же, изд 3, тт. 1—8, СПб., 1818—1834.
ЦГ — П. И. Шаликов, Цветы граций, М., 1802.
ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства.
ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив (Ленинград).
ЧвБ — ‘Чтения в Беседе любителей русского слова’.
Шишков Записки — А. С. Шишков, Записки, мнения и переписка, тт. 1—2, Берлин — Прага, 1870.
Воейков Александр Федорович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Стихотворения, Воейков Александр Федорович, Год: 1825
  2. Стихотворения, Воейков Александр Федорович, Год: 1809
  3. Стихотворения, Грей Томас, Год: 1803
  4. Стихи сочиненные в процессе составления детского журнала, Герцык Аделаида Казимировна, Год: 1925
  5. Стихотворения, Мещевский Александр Иванович, Год: 1818
  6. Стихотворения, Фу Ду, Год: 770
  7. Стихотворения, Анненкова Варвара Николаевна, Год: 1866
  8. Стихотворения А. П. Барыковой, Барыкова Анна Павловна, Год: 1883
Электронная библиотека