Стихотворения, Саводник Владимир Федорович, Год: 1898
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Владимир Саводник
Содержание
Утренняя песня
‘Тих и ясен вечер мая…’
‘Свежестью пахнуло с тусклого востока…’
Мадонна
‘Внимая слову моему…’
‘Душа моя готова каждый миг…’
Из Виктора Гюго
‘Плывут, плывут волнистые туманы…’
‘Умирая с каждым мигом…’
‘Помню: тихим утром, светлым утром мая…’
Из И. Лорма
В осеннюю ночь
Диссонансы
Минувшее
Мгновенье
‘Вешние думы — что вешние воды…’
‘Есть мечты — им нет названья…’
из цикла ‘На берегу моря’
‘Какая тишина! — Лениво и несмело…’
‘Поверх гряды окрестных круч…’
‘В рождественскую ночь
Утренняя песня
Aubade
Смотрится утро лазурное, чистое,
Милая, в окна твои,
Блещет алмазами поле росистое,
В роще поют соловьи.
Месяца лик в предрассветном сиянии
Призраком бледным глядит,
Тихо проносится ветра дыхание
В ветвях прибрежных ракит.
Слышно с села петушиное пение,
Гулко табун проскакал,
Миг — и за рощей, в немом отдалении,
Крест золотой просиял…
Тих и ясен вечер мая,
Мглой прозрачной полон сад,
И горит, не догорая,
Ярким полымем закат.
Над затихшею рекою
Я стою, исполнен дум…
Тих и нежен под горою
Мерных волн усталый шум.
Соловьиный рокот страстный,
Говор дрмотный волны, —
И царят в душе безвластной
Полугрзы, полусны…
Весь окутан синей мглою,
Дремлет мирно дальний лес,
И за первою звездою
Оживает свод небес.
Унестись в простор безбрежный
Манит звзд алмазных даль, —
И лететь готов, мятежный,
И с землй расстаться жаль!
Свежестью пахнуло с тусклого востока: —
Зашумели сонно волны спелой ржи,
Мягкий гул донсся с мельницы далкой,
Встрепенулись чутко ивы у межи…
Миг — и снова тихо. Сонное молчанье —
Потонули звуки в ровной тишине…
Но стоишь и медлишь, — словно в ожиданьи,
Что забродит снова ночь в глубоком сне…
Мадонна
Флорентинское сказание
Три года художник над ликом Мадонны трудился.
Не раз перед ним Богоматерь являлась в виденье…
И жарко художник пред образом дивным молился,
Да свыше его осенит благодать вдохновенья,
Чтоб слабою кистью он Божье величье поведал, —
Но сил ему труд свой докончить Всеведущий не дал.
И ангел предстал… И померкли глубокие очи…
И выпала кисть из руки непокорной на землю…
‘Творец, не страшит меня мрак неизведанной ночи,
И свыше призыву с надеждою светлой я внемлю,
Но даруй три дня — и готова картина святая, —
И с миром на суд Твой, Создатель, предстану тогда я’.
Но тщетно!.. Уж новая в склепе готова гробница,
И в церкви над телом почившего льются моленья,
Вкруг гроба — монахов суровые, строгие лица, —
И — ‘hodie tibi!’*) — звучит погребальное пенье…
А в гробе, весь в белом, покоится инок-художник, —
И ждт его тщетно с картиной заветной треножник.
Окончена служба. Замолкло органа рыданье.
Чуть видно мерцают во мраке святые лампады…
Затихла обитель, во храме — покой и молчанье,
И все свершены уж по чину над телом обряды.
Читает Писанье причтник за чрным налоем, —
И полночь бьт с башни протяжным таинственным боем.
И — чудо! — ещ не замолкли последние звуки,
Из гроба художник почивший главу поднимает,
Горе он возводит иссохшие слабые руки
И тихо свой одр, свой торжественный одр покидает,
И в ужасе приор читает молитву заклятья,
И падает ниц перед ликом воскресшего братья.
Вдоль сводов он шествует лгкой, неслышной стопою
И в келью, лампадой едва озарнный, вступает,
Там веет труда и молитвы отрадой святою,
Там, с кроткой улыбкой, с холста Богоматерь взирает…
И кисти берт он, исполнен огня вдохновенья,
И пишет, и пишет — до раннего ласточек пенья.
Три ночи проводит он здесь в вдохновенных занятьях, —
И, только что третья блеснула с востока денница,
Стоит перед ним, как живая, с младенцем в объятьях,
Из рода Давида избранная Богом царица…
И молвит художник, в восторге склонясь пред святыней:
‘Раба своего отпущаеши, Господи, ныне!’
Внимая слову моему,
Поймшь ли ты его значенье,
И сердца смутное волненье
Доступно ль сердцу твоему?
Иль непонятна и мертва
Живая мысль в одежде речи, —
И в памяти от нашей встречи
Останутся — одни слова?..
Душа моя готова каждый миг
С твоей душой в одном объятье слиться,
Как с родником сверкающий родник
Струй созвучною роднится.
Но тщетен зов! — той жажды не унять,
Хоть и в тебе она неугасима:
Мы, как друзья, не устам страдать
И, как враги, проходим мимо.
Из Виктора Гюго
Как в тихом пруде, задремавшем в молчанье лесном,
Стихии враждебные в сердце слилися людском:
И светлое небо, в сиянье весенних лучей,
Весь мир озарившее блеском лазури своей,
И тинистый омут, бездонный, угрюмый, немой,
Где гады кишат и где царствует сумрак ночной.
Плывут, плывут волнистые туманы,
Плывут, плывут, цепляясь за тростник,
Грустят берз седые великаны,
И старый клн задумчиво поник…
Плывут, плывут — и тают, как надежды…
Гляжу им вслед — и грустно мне глядеть!
Оделась ночь в печальные одежды, —
Томится грудь, — устала грудь скорбеть!..
Плывут, плывут волнистые туманы —
Конца им нет — и скорби нет границ…
О, если б вновь промчался вихрь нежданный!
О, если б вновь блеснул обман зарниц!
Умирая с каждым мигом,
С каждым словом, с каждым взглядом,
Мы идм пустынной степью,
Мы идм — как будто рядом…
Милый друг, пугливой тенью
Ты вечор во мгле мелькнула —
Словно в сердце на мгновенье
Взором ласковым взглянула.
Но далк твой призрак бледный! —
Я зову тебя напрасно:
Сумрак ночи нас объемлет
Молчаливо, безучастно…
В небесах клубятся тучи,
Опалнные зарницей…
Дайте силы! дайте крылья!
Улетел бы вольной птицей!
Но бессильны сердца стоны, —
Кто поймт их? кто услышит?..
Сторожит покой пустыня,
Полночь сонная не дышит…
Помню: тихим утром, светлым утром мая,
Садом ароматным мы с тобою шли:
Пробегали тени, по траве мелькая,
И в кустах звенели чрные шмели.
Чистая, как утро в первый день творенья,
Ты сияла светлой вешнею красой, —
И на нас с черешен ветра дуновенье
Сыпало порою пылью золотой…
А теперь… нет солнца: осень и ненастье!
Грустный, одинокий выхожу я в сад, —
Только не найти мне там былого счастья,
Там одне берзы жалобно шумят, —
Вс шумят, как будто что-то вспоминают
Иль твердят о прошлом сказочную быль…
А на душу снова грзы низлетают
И воспоминаний золотая пыль.
Из И. Лорма
Два путника лесом задумчиво шли.
Уж длинные тени на землю легли,
На крыльях безмолвия вечер слетал, —
Вдруг где-то топор вдалеке зазвучал.
И молвил один — он был молод и смел:
‘Там пристань, там берег, там моря предел,