Стихотворения, По Эдгар Аллан, Год: 1849

 Эдгар Алан По 


 Лирика 

 ---------------------------------------------------------------------------- 
 Перевод К. Бальмонта 
 По Э. А. Лирика. 
 Мн.: Харвест, 1999. 
 ---------------------------------------------------------------------------- 

 СОДЕРЖАНИЕ 

 Сон во сне 
 Я не скорблю, что мой земной удел... 
 К Елене (О, Елена, твоя красота для меня...) 
 Израфель 
 Спящая 
 Долина тревоги 
 Город на море 
 К одной из тех, которые в раю 
 Колизей 
 Занте 
 Заколдованный замок 
 Молчание 
 Червь-победитель 
 Линор 
 Страна снов 
 Лелли 
 Из всех, кому тебя увидеть - утро... 
 Недавно тот, кто пишет эти строки... 
 Колокольчики и колокола 
 К Анни 
 Эльдорадо 
 К моей матери 
 Аннабель-Ли 
 Фейная страна 
 Ворон 
 К Елене (Тебя я видел раз, один лишь раз...) 
 Один прохожу я свой путь безутешный... 
 Улялюм 


 СТИХОТВОРЕНИЯ 

 СОН ВО СНЕ 

 Пусть останется с тобой 
 Поцелуй прощальный мой! 
 От тебя я ухожу, 
 И тебе теперь скажу: 
 Не ошиблась ты в одном, - 
 Жизнь моя была лишь сном. 
 Но мечта, что сном жила, 
 Днем ли, ночью ли ушла, 
 Как виденье ли, как свет, 
 Чт_о_ мне в том, - ее уж _нет_. 
 _Все_, что зрится, мнится мне, 
 Все есть только сон во сне. 

 Я стою на берегу, 
 Бурю взором стерегу. 
 И держу в руках своих 
 Горсть песчинок золотых. 
 Как они ласкают взгляд! 
 Как их мало! Как скользят 
 Все - меж пальцев - вниз, к волне, 
 К глубине - на горе мне! 
 Как их бег мне задержать, 
 Как сильнее руки сжать? 
 Сохранится ль хоть одна, 
 Или все возьмет волна? 
 Или то, что зримо мне, 
 Все есть только сон во сне? 

 (1901) 


 * * * 

 Я не скорблю, что мой земной удел 
 Земного мало знал самозабвенья, 
 Что сон любви давнишней отлетел 
 Перед враждой единого мгновенья. 
 Скорблю я не о том, что в блеске дня 
 Меня счастливей нищий и убогий, 
 Но что жалеешь ты, мой друг, меня, 
 Идущего пустынною дорогой. 

 (1901) 


 К ЕЛЕНЕ 

 О, Елена, твоя красота для меня - 
 Как Никейский челнок старых дней, 
 Что, к родимому краю неся и маня, 
 Истомленного путника мчал все нежней 
 Над волной благовонных морей. 

 По жестоким морям я блуждал, нелюдим, 
 Но классический лик твой, с загадкою грез, 
 С красотой гиацинтовых нежных волос, 
 Весь твой облик Наяды - всю грусть, точно дым, 
 Разогнал - и меня уманила Наяда 
 К чарованью, что звалось - Эллада, 
 И к величью, что звалося - Рим. 

 Вот, я вижу, я вижу тебя вдалеке, 
 Ты как статуя в нише окна предо мной, 
 Ты с лампадой агатовой в нежной руке, 
 О, Психея, из стран, что целебны тоске 
 И зовутся Святою Землей! 

 (1904) 


 ИЗРАФЕЛЬ 



 ...И ангел Израфель, струны сердца 
 которого - лютня, и у которого из всех 
 созданий Бога - сладчайший голос. 
 Коран 

 На Небе есть ангел, прекрасный, 
 И лютня в груди у него. 
 Всех духов, певучестью ясной, 
 Нежней Израфель сладкогласный, 
 И, чарой охвачены властной, 
 Созвездья напев свой согласный 
 Смиряют, чтоб слушать его. 

 Колеблясь в истоме услады, 
 Пылает любовью Луна, 
 В подъятии высшем, она 
 Внимает из мглы и прохлады. 
 И быстрые медлят Плеяды, 
 Чтоб слышать тот гимн в Небесах. 
 Семь Звезд улетающих рады 
 Сдержать быстролетный размах. 

 И шепчут созвездья, внимая, 
 И сонмы влюбленных в него, 
 Что песня его огневая 
 Обязана лютне его. 
 Поет он, на лютне играя, 
 И струны живые на ней, 
 И бьется та песня живая 
 Среди необычных огней. 

 Но ангелы дышат в лазури, 
 Где мысли глубоки у всех, 
 Полна там воздушных утех 
 Любовь, возращенная бурей, 
 И взоры лучистые Гурий 
 Исполнены той красотой, 
 Что чувствуем мы за звездой. 

 Итак, навсегда справедливо 
 Презренье твое, Израфель, 
 К напевам, лишенным порыва! 
 Для творчества страсть - колыбель. 
 Все стройно в тебе и красиво, 
 Живи, и прими свой венец, 
 О, лучший, о, мудрый певец! 
 Восторженность чувств исступленных 
 Пылающим ритмам под стать. 
 Под музыку звуков, сплетенных 
 Из дум Израфеля бессонных, 
 Под звон этих струн полнозвонных 
 И звездам отрадно молчать. 

 Все Небо твое, все блаженство. 
 Наш мир - мир восторгов и бед, 
 Расцвет наш есть только расцвет. 
 И тень твоего совершенства 
 Для нас ослепительный свет. 
 Когда Израфелем я был бы, 
 Когда Израфель был бы мной, 
 Он песни такой не сложил бы 
 Безумной - печали земной. 
 И звуки, смелее, чем эти, 
 Значительней в звучном завете, 
 Возникли бы, в пламенном свете, 
 Над всею небесной страной. 

 (1901) 


 СПЯЩАЯ 

 В Июне, в полночь, в мгле сквозной, 
 Я был под странною луной. 
 Пар усыпительный, росистый, 
 Дышал от чаши золотистой, 
 За каплей капля, шел в простор, 
 На высоту спокойных гор, 
 Скользил, как музыка без слова, 
 В глубины дола мирового. 
 Спит на могиле розмарин, 
 Спит лилия речных глубин, 
 Ночной туман прильнул к руине! 
 И глянь! там озеро в ложбине, 
 Как бы сознательно дремля, 
 Заснуло, спит. Вся спит земля. 
 Спит Красота! - С дремотой слита 
 (Ее окно в простор открыто) 
 Ирэна, с нею С_у_деб свита. 

 О, неги дочь! тут как помочь? 
 Зачем окно открыто в ночь? 
 Здесь ветерки, с вершин древесных, 
 О чарах шепчут неизвестных - 
 Волшебный строй, бесплотный рой, 
 Скользит по комнате ночной, 
 Волнуя занавес красиво - 
 И страшно так - и прихотливо - 
 Над сжатой бахромой ресниц, 
 Что над душой склонились ниц, 
 А на стенах, как ряд видений, 
 Трепещут занавеса тени. 

 Тебя тревоги не гнетут? 
 О чем и как ты грезишь тут? 
 Побыв за дальними морями, 
 Ты здесь, среди дерев, с цветами. 
 Ты странной бледности полна. 
 Наряд твой странен. Ты одна. 
 Странней всего, превыше грез, 
 Длина твоих густых волос. 
 И все объято тишиною 
 Под той торжественной луною. 

 Спит красота! На долгий срок 
 Пусть будет сон ее глубок! 
 Молю я Бога, что над нами, 
 Да с нераскрытыми очами, 
 Она здесь вековечно спит, 
 Меж тем как рой теней скользит, 
 И духи в саванах из дыма 
 Идут, дрожа, проходят мимо. 

 Любовь моя, ты спишь. Усни 
 На долги дни, на вечны дни! 
 Пусть мягко червь мелькнет в тени! 
 В лесу, в той чаще темноокой, 
 Пусть свод откроется высокий, 
 Он много раз здесь был открыт, 
 Принять родных ее меж плит - 
 Да дремлет там в глуши пустынной, 
 Да примет склеп ее старинный, 
 Чью столь узорчатую дверь 
 Не потревожить уж теперь - 
 Куда не раз, рукой ребенка, 
 Бросала камни - камень звонко, 
 Сбегая вниз, металл будил, 
 И долгий отклик находил, 
 Как будто там, в смертельной дали, 
 Скорбя, усопшие рыдали. 

 (1911) 


 ДОЛИНА ТРЕВОГИ 

 _Когда-то_ здесь был ясный дол, 
 Откуда весь народ ушел. 
 Он удалился на войну 
 И поручил свою страну 
 Вниманью звезд сторожевых, 
 Чтоб ночью, с башен голубых, 
 С своей лазурной высоты, 
 Они глядели на цветы, 
 Среди которых целый день 
 Сверкала, медля, светотень. 
 _Теперь же_ кто бы ни пришел, 
 Увидит, как тревожен дол. 
 Нет без движенья ничего, 
 За исключеньем одного: 
 Лишь ветры дремлют пеленой 
 Над зачарованной страной. 
 Не ветром движутся стволы, 
 Что полны зыбью, как валы 
 Вокруг Гебридских островов. 
 И не движением ветров 
 Гонимы тучи здесь и там, 
 По беспокойным Небесам. 
 С утра до вечера, как дым, 
 Несутся с шорохом глухим, 
 Над тьмой фиалок роковых, 
 Что смотрят сонмом глаз людских, 
 Над снегом лилий, что, как сон, 
 Хранят могилы без имен, 
 Хранят, и взор свой не смежат, 
 И вечно плачут и дрожат. 
 С их ароматного цветка 
 Бежит роса, бежит века, 
 И слезы с тонких их стеблей - 
 Как дождь сверкающих камней. 

 (1901) 


 ГОРОД НА МОРЕ 

 Здесь Смерть себе воздвигла трон, 
 Здесь город, призрачный, как сон, 
 Стоит в уединеньи странном, 
 Вдали на Западе туманном, 
 Где добрый, злой, и лучший, и злодей 
 Прияли сон - забвение страстей. 
 Здесь храмы и дворцы и башни, 
 Изъеденные силой дней, 
 В своей недвижности всегдашней, 
 В нагроможденности теней, 
 Ничем на наши не похожи. 
 Кругом, где ветер не дохнет, 
 В своем невозмутимом ложе, 
 Застыла гладь угрюмых вод. 

 Над этим городом печальным, 
 В ночь безысходную его, 
 Не вспыхнет луч на Небе дальнем. 
 Лишь с моря, тускло и мертво, 
 Вдоль башен бледный свет струится, 
 Меж капищ, меж дворцов змеится, 
 Вдоль стен, пронзивших небосклон, 
 Бегущих в высь, как Вавилон, 
 Среди изваянных беседок, 
 Среди растений из камней, 
 Среди видений бывших дней, 
 Совсем забытых напоследок, 
 Средь полных смутной мглой беседок, 
 Где сетью мраморной горят 
 Фиалки, плющ и виноград. 

 Не отражая небосвод, 
 Застыла гладь угрюмых вод. 
 И тени башен пали вниз, 
 И тени с башнями слились, 
 Как будто вдруг, и те, и те, 
 Они повисли в пустоте. 
 Меж тем как с башни - мрачный вид! - 
 Смерть исполинская глядит. 

 Зияет сумрак смутных снов 
 Разверстых капищ и гробов, 
 С горящей, в уровень, водой, 
 Но блеск убранства золотой 
 На опочивших мертвецах, 
 И бриллианты, что звездой 
 Горят у идолов в глазах, 
 Не могут выманить волны 
 Из этой водной тишины. 

 Хотя бы только зыбь прошла 
 По гладкой плоскости стекла, 
 Хотя бы ветер чуть дохнул 
 И дрожью влагу шевельнул. 
 Но нет намека, что вдали, 
 Там где-то дышат корабли, 
 Намека нет на зыбь морей, 
 Не страшных ясностью своей. 
 Но чу! Возникла дрожь в волне! 
 Пронесся ропот в вышине! 
 Как будто башни, вдруг осев, 
 Разъяли в море сонный зев, - 
 Как будто их верхи, впотьмах, 
 Пробел родили в Небесах. 
 Краснее зыбь морских валов, 
 Слабей дыхание Часов. 
 И в час, когда, стеня в волне, 
 Сойдет тот город к глубине, 
 Прияв его в свою тюрьму, 
 Восстанет Ад, качая тьму, 
 И весь поклонится ему. 

 (1901) 


 К ОДНОЙ ИЗ ТЕХ, КОТОРЫЕ В РАЮ 

 В тебе я видел счастье 
 Во всех моих скорбях, 
 Как луч среди ненастья, 
 Как остров на волнах, 
 Цветы, любовь, участье 
 Цвели в твоих глазах. 

 Тот сон был слишком нежен, 
 И я расстался с ним. 
 И черный мрак безбрежен. 
 Мне шепчут Дни: 'Спешим!' 
 Но дух мой безнадежен, 
 Безмолвен, недвижим. 

 О, как туманна бездна 
 Навек погибших дней! 
 И дух мой бесполезно 
 Лежит, дрожит над ней, 
 Лазурь небес беззвездна, 
 И нет, и нет огней. 

 Сады надежд безмолвны, 
 Им больше не цвести, 
 Печально плещут волны 
 'Прости - прости - прости', 
 Сады надежд безмолвны, 
 Мне некуда идти. 

 И дни мои - томленье, 
 И ночью все мечты 
 Из тьмы уединенья 
 Спешат туда, где - ты, 
 Воздушное виденье 
 Нездешней красоты! 

 (1895) 


 КОЛИЗЕЙ 

 Прообраз Рима древнего! Святыня, 
 Роскошный знак высоких созерцаний, 
 Оставленный для Времени веками 
 Похороненной пышности и власти. 
 О, наконец, чрез столько-столько дней 
 Различных странствий, жажды ненасытной, 
 (Той жажды, что искала родников 
 Сокрытых знаний, здесь, в тебе лежащих), 
 Смиренным измененным человеком, 
 Склоняюсь я теперь перед тобой, 
 Среди твоих теней, и упиваюсь, 
 Душой своей души, в твоем величьи, 
 В твоей печали, пышности, и славе. 

 Обширность! Древность! Память неких дней! 
 Молчание! И Ночь! И Безутешность! 
 Я с вами - я вас вижу в вашей славе - 
 О, чары, достовернее тех чар, 
 Что были скрыты садом Гефсиманским, - 
 Властней тех чар, что, с тихих звезд струясь, 
 Возникли над Халдеем восхищенным! 

 Где пал герой, колонна упадает! 
 Где вился золотой орел, там в полночь - 
 Сторожевой полет летучей мыши! 
 Где Римские матроны развевали 
 По ветру сеть волос позолоченных, 
 Теперь там развеваются волчцы! 
 Где, развалясь на золотом престоле, 
 Сидел монарх, теперь, как привиденье, 
 Под сумрачным лучом луны двурогой, 
 В свой каменистый дом, храня молчанье, 
 Проскальзывает ящерица скал! 

 Но подожди! ужели эти стены - 
 И эти своды в сетке из плюща - 
 И эти полустершиеся глыбы - 
 И эти почерневшие столбы - 
 И призрачные эти архитравы - 
 И эти обвалившиеся фризы - 
 И этот мрак - развалины - обломки - 
 И эти камни - горе! эти камни 
 Седые - неужели это все, 
 Что едкие Мгновенья пощадили 
 Из прежнего величия и славы, 
 Храня их для Судьбы и для меня? 

 'Не все - мне вторят Отклики - не все. 
 Пророческие звуки возникают 
 Навеки, громким голосом, из нас, 
 И от Развалин к мудрому стремятся, 
 Как звучный голос от Мемнона к Солнцу. 
 Мы властвуем сердцами самых сильных, 
 Влиянием своим самодержавным 
 Блюдем все исполинские умы. 
 Нет, не бессильны сумрачные камни. 
 Не вся от нас исчезла наша власть, 
 Не вся волшебность светлой нашей славы - 
 Не все нас окружающие чары - 
 Не все в нас затаившиеся тайны - 
 Не все воспоминанья, что, над нами 
 Замедлив, облекли нас навсегда 
 В покров того, что более, чем слава'. 

 (1901) 


 ЗАНТЕ 

 Прекрасный остров! Лучший из цветов 
 Тебе свое дал нежное названье. 
 Как много ослепительных часов 
 Ты будишь в глубине воспоминанья! 
 Как много снов, чей умер яркий свет, 
 Как много дум, надежд похороненных! 
 Видений той, которой больше нет, 
 Нет больше на твоих зеленых склонах! 

 Нет больше! скорбный звук, чье волшебство 
 Меняет все. За этой тишиною 
 Нет больше чар! Отныне предо мною 
 Ты проклят средь расцвета своего! 
 О, гиацинтный остров! Алый Занте! 
 'Isola d'oro! Fior di Levante!' 

 (1901) 


 ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЗАМОК 

 В самой зеленой из наших долин, 
 Где обиталище духов добра, 
 Некогда замок стоял властелин, 
 Кажется, высился только вчера. 
 Там он вздымался, где Ум молодой 
 Был самодержцем своим. 
 Нет, никогда над такой красотой 
 Не раскрывал своих крыл Серафим! 

 Бились знамена, горя, как огни, 
 Как золотое сверкая руно. 
 (Все это было - в минувшие дни, 
 Все это было давно.) 
 Полный воздушных своих перемен, 
 В нежном сиянии дня, 
 Ветер душистый вдоль призрачных стен 
 Вился, крылатый, чуть слышно звеня. 

 Путники, странствуя в области той, 
 Видели в два огневые окна 
 Духов, идущих певучей четой, 
 Духов, которым звучала струна, 
 Вкруг того трона, где высился он, 
 Багрянородный герой, 
 Славой, достойной его, окружен, 
 Царь над волшебною этой страной, 

 Вся в жемчугах и рубинах была 
 Пышная дверь золотого дворца, 
 В дверь все плыла и плыла и плыла, 
 Искрясь, горя без конца, 
 Армия Откликов, долг чей святой 
 Был только - славить его, 
 Петь, с поражающей слух красотой, 
 Мудрость и силу царя своего. 

 Но злые созданья, в одеждах печали, 
 Напали на дивную область царя. 
 (О, плачьте, о, плачьте! Над тем, кто в опале, 
 Ни завтра, ни после не вспыхнет заря!) 
 И вкруг его дома та слава, что прежде 
 Жила и цвела в обаяньи лучей, 
 Живет лишь как стон панихиды надежде, 
 Как память едва вспоминаемых дней. 

 И путники видят, в том крае туманном, 
 Сквозь окна, залитые красною мглой, 
 Огромные формы, в движении странном, 
 Диктуемом дико звучащей струной. 
 Меж тем как, противные, быстрой рекою, 
 Сквозь бледную дверь, за которой Беда, 
 Выносятся тени и шумной толпою, 
 Забывши улыбку, хохочут всегда. 

 (1901) 


 МОЛЧАНИЕ 

 Есть свойства - существа без воплощенья, 
 С двойною жизнью: видимый их лик - 
 В той сущности двоякой, чей родник - 
 Свет в веществе, предмет и отраженье. 
 Двойное есть _Молчанье_ в наших днях, 
 Душа и тело - берега и море. 
 Одно живет в заброшенных местах, 
 Вчера травой поросших, в ясном взоре, 
 Глубоком, как прозрачная вода, 
 Оно хранит печаль воспоминанья, 
 Среди рыданий найденное знанье, 
 Его названье: 'Больше Никогда'. 
 Не бойся воплощенного Молчанья, 
 Ни для кого не скрыто в нем вреда. 
 Но если ты с его столкнешься тенью 
 (Эльф безымянный, что живет всегда 
 Там, где людского не было следа), 
 Тогда молись, ты обречен мученью! 

 (1895) 


 ЧЕРВЬ-ПОБЕДИТЕЛЬ 

 Во тьме безутешной - блистающий праздник, 
 Огнями волшебный театр озарен, 
 Сидят серафимы, в покровах, и плачут, 
 И каждый печалью глубокой смущен. 
 Трепещут крылами и смотрят на сцену, 
 Надежда и ужас проходят, как сон, 
 И звуки оркестра в тревоге вздыхают, 
 Заоблачной музыки слышится стон. 

 Имея подобие Господа Бога, 
 Снуют скоморохи туда и сюда, 
 Ничтожные куклы, приходят, уходят, 
 О чем-то бормочут, ворчат иногда. 
 Над ними нависли огромные тени, 
 Со сцены они не уйдут никуда, 
 И крыльями Кондора веют бесшумно, 
 С тех крыльев незримо слетает - Беда! 

 Мишурные лица! - Но знаешь, ты знаешь, 
 Причудливой пьесе забвения нет. 
 Безумцы за Призраком гонятся жадно, 
 Но Призрак скользит, как блуждающий свет. 
 Бежит он по кругу, чтоб снова вернуться 
 В исходную точку, в святилище бед, 
 И много Безумия в драме ужасной, 
 И Грех в ней завязка, и Счастья в ней нет. 

 Но что это там? Между гаеров пестрых 
 Какая-то красная форма ползет, 
 Оттуда, где сцена окутана мраком! 
 То червь, - скоморохам он гибель несет. 
 Он корчится! - корчится! - гнусною пастью 
 Испуганных гаеров алчно грызет, 
 И ангелы стонут, и червь искаженный 
 Багряную кровь ненасытно сосет. 

 Потухли огни, догорело сиянье! 
 Над каждой фигурой, дрожащей, немой, 
 Как саван зловещий, крутится завеса, 
 И падает вниз, как порыв грозовой - 
 И ангелы, с мест поднимаясь, бледнеют, 
 Они утверждают, объятые тьмой, 
 Что эта трагедия Жизнью зовется, 
 Что Червь-Победитель - той драмы герой! 

 (1901) 


 ЛИНОР 

 О, сломан кубок золотой! душа ушла навек! 
 Скорби о той, чей дух святой - среди Стигийских 
 рек. 
 Гюи де Вир! Где весь твой мир? Склони свой темный 
 взор: 
 Там гроб стоит, в гробу лежит твоя любовь, Линор! 
 Пусть горький голос панихид для всех звучит бедой, 
 Пусть слышим мы, как нам псалмы поют в тоске 
 святой, 
 О той, что дважды умерла, скончавшись молодой. 

 'Лжецы! Вы были перед ней - двуликий хор теней. 
 И над больной ваш дух ночной шепнул: 
 Умри скорей! 
 Так как же может гимн скорбеть и стройно петь о той, 
 Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой, 
 О той, что дважды умерла, невинно-молодой?' 
 _Peccavimus_: но не тревожь напева похорон, 
 Чтоб дух отшедший той мольбой с землей был 
 примирен. 
 Она невестою была, и Радость в ней жила, 
 Надев несвадебный убор, твоя Линор ушла. 
 И ты безумствуешь в тоске, твой дух скорбит о ней, 
 И свет волос ее горит, как бы огонь лучей, 
 Сияет жизнь ее волос, но не ее очей. 

 'Подите прочь! В моей душе ни тьмы, ни скорби нет. 
 Не панихиду я пою, а песню лучших лет! 
 Пусть не звучит протяжный звон угрюмых 
 похорон, 
 Чтоб не был светлый дух ее тем сумраком смущен. 
 От вражьих полчищ гордый дух, уйдя к друзьям, 
 исчез, 
 Из бездны темных Адских зол в высокий мир 
 Чудес, 
 Где золотой горит престол Властителя Небес'. 

 (1901) 


 СТРАНА СНОВ 

 Дорогой темной, нелюдимой, 
 Лишь злыми духами хранимой, 
 Где некий черный трон стоит, 
 Где некий Идол, Ночь царит, 
 До этих мест, в недавний миг, 
 Из крайней Фуле я достиг, 
 Из той страны, где вечно сны, где чар высоких 
 постоянство, 
 Вне Времени - и вне Пространства. 

 Бездонные долины, безбрежные потоки, 
 Провалы и пещеры. Гигантские леса, 
 Их сумрачные формы - как смутные намеки, 
 Никто не различит их, на всем дрожит роса. 
 Возвышенные горы, стремящиеся вечно 
 Обрушиться, сквозь воздух, в моря без берегов, 
 Течения морские, что жаждут бесконечно 
 Взметнуться ввысь, к пожару горящих облаков. 
 Озера, беспредельность просторов полноводных, 
 Немая бесконечность пустынных мертвых вод, 
 Затишье вод пустынных, безмолвных и холодных, 
 Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод. 

 Близ озерных затонов, меж далей полноводных, 
 Близ этих одиноких печальных мертвых вод, 
 Близ этих вод пустынных, печальных и холодных, 
 Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод, - 
 Близ гор, - близ рек, что вьются, как водные аллеи, 
 И ропщут еле слышно, журчат - журчат всегда, - 
 Вблизи седого леса, - вблизи болот, где змеи, 
 Где только змеи, жабы, да ржавая вода, - 
 Вблизи прудков зловещих и темных ям с водою, 
 Где притаились Ведьмы, что возлюбили мглу, - 
 Вблизи всех мест проклятых, насыщенных бедою, 
 О, в самом нечестивом и горестном углу, - 
 Там путник, ужаснувшись, встречает пред собою 
 Закутанные в саван видения теней, 
 Встающие внезапно воздушною толпою, 
 Воспоминанья бывших невозвратимых Дней. 
 Все в белое одеты, они проходят мимо, 
 И вздрогнут, и, вздохнувши, спешат к седым лесам, 
 Виденья отошедших, что стали тенью дыма, 
 И преданы, с рыданьем, Земле - и Небесам. 

 Для сердца, чьи страданья - столикая громада, 
 Для духа, что печалью и мглою окружен, 
 Здесь тихая обитель, - услада, - Эльдорадо, - 
 Лишь здесь изнеможенный с собою примирен. 
 Но путник, проходящий по этим дивным странам, 
 Не может - и не смеет открыто видеть их, 
 Их таинства навеки окутаны туманом, 
 Они полу сокрыты от слабых глаз людских. 
 Так хочет их Властитель, навеки возбранивший 
 Приоткрывать ресницы и поднимать чело, 
 И каждый дух печальный, в пределы их вступивший, 
 Их может только видеть сквозь дымное стекло. 

 Дорогой темной, нелюдимой, 
 Лишь злыми духами хранимой, 
 Где некий черный трон стоит, 
 Где некий Идол, Ночь царит, 
 Из крайних мест, в недавний миг, 
 Я дома своего достиг. 

 (1901) 


 ЛЕЛЛИ 



 Исполнен упрека, 
 Я жил одиноко, 
 В затоне моих утомительных дней, 
 Пока белокурая нежная Лелли не стала стыдливой 
 невестой моей, 
 Пока златокудрая юная Лелли не стала счастливой 
 невестой моей. 

 Созвездия ночи 
 Темнее, чем очи 
 Красавицы-девушки, милой моей. 
 И свет бестелесный 
 Вкруг тучки небесной 
 От ласково-лунных жемчужных лучей 
 Не может сравниться с волною небрежной ее 
 золотистых воздушных кудрей, 
 С волною кудрей светлоглазой и скромной невесты - 
 красавицы, Лелли моей. 

 Теперь привиденья 
 Печали, Сомненья 
 Боятся помедлить у наших дверей. 
 И в небе высоком 
 Блистательным оком 
 Астарта горит все светлей и светлей. 
 И к ней обращает прекрасная Лелли сиянье своих 
 материнских очей, 
 Всегда обращает к ней юная Лелли фиалки своих 
 безмятежных очей. 

 (1901) 


 * * * 

 Из всех, кому тебя увидеть - утро, 
 Из всех, кому тебя не видеть - ночь, 
 Полнейшее исчезновенье солнца, 
 Изъятого из высоты Небес, - 
 Из всех, кто ежечасно, со слезами, 
 Тебя благословляет за надежду, 
 За жизнь, за то, что более, чем жизнь, 
 За возрожденье веры схороненной, 
 Доверья к Правде, веры в Человечность, - 
 Из всех, что, умирая, прилегли 
 На жесткий одр Отчаянья немого 
 И вдруг вскочили, голос твой услышав, 
 Призывно-нежный зов: 'Да будет свет!', - 
 Призывно-нежный голос, воплощенный 
 В твоих глазах, о, светлый серафим, - 
 Из всех, кто пред тобою так обязан, 
 Что молятся они, благодаря, - 
 О, вспомяни того, кто всех вернее, 
 Кто полон самой пламенной мольбой, 
 Подумай сердцем, это он взывает 
 И, создавая беглость этих строк, 
 Трепещет, сознавая, что душою 
 Он с ангелом небесным говорит. 

 (1901) 


 * * * 

 Недавно тот, кто пишет эти строки, 
 Пред разумом безумно преклоняясь, 
 Провозглашал идею 'силы слов' - 
 Он отрицал, раз навсегда, возможность, 
 Чтоб в разуме людском возникла мысль 
 Вне выраженья языка людского: 
 И вот, как бы смеясь над похвальбой, 
 Два слова - чужеземных - полногласных, 
 Два слова итальянские, из звуков 
 Таких, что только ангелам шептать их, 
 Когда они загрезят под луной, 
 'Среди росы, висящей над холмами 
 Гермонскими, как цепь из жемчугов', 
 В его глубоком сердце пробудили 
 Как бы еще немысленные мысли, 
 Что существуют лишь как души мыслей, 
 Богаче, о, богаче, и страннее, 
 Безумней тех видений, что могли 
 Надеяться возникнуть в изъясненьи 
 На арфе серафима Израфеля 
 ('Что меж созданий Бога так певуч'). 
 А я! Мне изменили заклинанья. 
 Перо бессильно падает из рук. 
 С твоим прекрасным именем, как с мыслью, 
 Тобой мне данной, - не могу писать, 
 Ни чувствовать - увы - не чувство это. 
 Недвижно так стою на золотом 
 Пороге, перед замком сновидений, 
 Раскрытым широко, - глядя в смущеньи 
 На пышность раскрывающейся дали, 
 И с трепетом встречая, вправо, влево, 
 И вдоль всего далекого пути, 
 Среди туманов, пурпуром согретых, 
 До самого конца - одну тебя. 

 (1901) 


 КОЛОКОЛЬЧИКИ И КОЛОКОЛА 

 1. 

 Слышишь, сани мчатся в ряд, 
 Мчатся в ряд! 
 Колокольчики звенят, 
 Серебристым легким звоном слух наш сладостно томят, 
 Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят. 
 О, как звонко, звонко, звонко, 
 Точно звучный смех ребенка, 
 В ясном воздухе ночном 
 Говорят они о том, 
 Что за днями заблужденья 
 Наступает возрожденье, 
 Что волшебно наслажденье - наслажденье нежным сном. 
 Сани мчатся, мчатся в ряд, 
 Колокольчики звенят, 
 Звезды слушают, как сани, убегая, говорят, 
 И, внимая им, горят, 
 И мечтая, и блистая, в небе духами парят, 
 И изменчивым сияньем 
 Молчаливым обаяньем, 
 Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят. 


 2. 

 Слышишь к свадьбе звон святой, 
 Золотой! 
 Сколько нежного блаженства в этой песне молодой! 
 Сквозь спокойный воздух ночи 
 Словно смотрят чьи-то очи 
 И блестят, 
 И в волны певучих звуков на луну они глядят. 
 Из призывных дивных келий, 
 Полны сказочных веселий, 
 Нарастая, упадая, брызги светлые летят. 
 Вновь потухнут, вновь блестят, 
 И роняют светлый взгляд 
 На грядущее, где дремлет безмятежность нежных снов. 
 Возвещаемых согласьем золотых колоколов! 


 3. 

 Слышишь, воющий набат, 
 Точно стонет медный ад! 
 Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят. 
 Точно молят им помочь, 
 Крик кидают прямо в ночь, 
 Прямо в уши темной ночи 
 Каждый звук, 
 То длиннее, то короче, 
 Выкликает свой испуг, - 
 И испуг их так велик, 
 Так безумен каждый крик, 
 Что разорванные звоны, неспособные звучать, 
 Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать! 
 Только плакать о пощаде, 
 И к пылающей громаде 
 Вопли скорби обращать! 
 А меж тем огонь безумный, 
 И глухой и многошумный, 
 Все горит, 
 То из окон, то по крыше, 
 Мчится выше, выше, выше, 
 И как будто говорит: 
 Я хочу 
 Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу, 
 Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу! 
 О, набат, набат, набат, 
 Если б ты вернул назад 
 Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд, 
 Этот первый взгляд огня, 
 О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем, и звеня! 
 А теперь нам нет спасенья, 
 Всюду пламя и кипенье, 
 Всюду страх и возмущенье! 
 Твой призыв, 
 Диких звуков несогласность 
 Возвещает нам опасность, 
 То растет беда глухая, то спадает, как прилив! 
 Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой, 
 Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой! 


 4. 

 Похоронный слышен звон, 
 Долгий звон! 
 Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон. 
 Звук железный возвещает о печали похорон! 
 И невольно мы дрожим, 
 От забав своих спешим 
 И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим. 
 Неизменно-монотонный, 
 Этот возглас отдаленный, 
 Похоронный тяжкий звон, 
 Точно стон, 
 Скорбный, гневный, 
 И плачевный, 
 Вырастает в долгий гул, 
 Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул. 
 В колокольных кельях ржавых, 
 Он для правых и неправых 
 Грозно вторит об одном: 
 Что на сердце будет камень, что глаза сомкнутся сном. 
 Факел траурный горит, 
 С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко говорит, 
 Кто-то черный там стоит, 
 И хохочет, и гремит, 
 И гудит, гудит, гудит, 
 К колокольне припадает, 
 Гулкий колокол качает, 
 Гулкий колокол рыдает, 
 Стонет в воздухе немом 
 И протяжно возвещает о покое гробовом. 

 (1895) 


 К АННИ 

 Хваление небу! 
 Опасность прошла, 
 Томленье исчезло, 
 И мгла лишь была, 
 Горячка, что 'Жизнью' 
 Зовется - прошла. 

 Прискорбно, я знаю, 
 Лишился я сил, 
 Не сдвинусь, не стронусь, 
 Лежу, все забыл - 
 Но что в том! - теперь я 
 Довольней, чем был. 

 В постели, спокойный 
 Лежу наконец, 
 Кто глянет, тот дрогнет, 
 Помыслит - мертвец, 
 Узрев меня, вздрогнет, 
 Подумав - мертвец. 

 Рыданья, стенанья, 
 И вздохи, и пени, 
 Спокойны теперь, 
 И это терзанье, 
 Там в сердце: - терзанье, 
 С биением в дверь. 

 Дурнотные пытки 
 Безжалостных чар 
 Исчезли с горячкой, 
 Развеян угар, 
 С горячкою 'Жизнью', 
 Что жжет, как пожар. 

 Из пыток, чье жало 
 Острей, чем змеи, 
 Всех пыток страшнее, 
 Что есть в бытии, - 
 О, жажда, о, жажда 
 Проклятых страстей, 
 То горные смолы, 
 Кипучий ручей. 

 Но _это_ утихло, 
 Испил я от вод, 
 Что гасят всю жажду: - 
 Та влага поет, 
 Течет колыбелью 
 Она под землей, 
 Из темной пещеры, 
 Струей ключевой, 
 Не очень далеко, 
 Вот тут под землей. 

 И о! да не скажут, 
 В ошибке слепой - 
 Я в узкой постели, 
 В темнице глухой: - 
 Человек и не спал ведь 
 В постели другой - 
 И коль _спать_, так уж нужно 
 Быть в постели такой. 

 Измученный дух мой 
 Здесь в тихости грез, 
 Забыл, или больше 
 Не жалеет он роз, 
 Этих старых волнений 
 Мирт и пахнущих роз: - 

 Потому что, спокойный 
 Лелея привет, 
 Запах лучший вдыхает он - 
 Троицын цвет, 
 Розмарин с ним сливает 
 Аромат свой и свет - 
 И рута - и красивый он, 
 Троицын цвет. 

 И лежит он счастливый, 
 Видя светлые сны, 
 О правдивости Анни, 
 О красивой те сны, 
 Нежно, локоны Анни 
 В эти сны вплетены. 

 Сладко так целовала - 
 'Задремли - не гляди' - 
 И уснул я тихонько 
 У нее на груди, 
 Зачарованный лаской 
 На небесной груди. 

 С угасанием света 
 Так укрыла тепло, 
 И молила небесных, 
 Да развеют все зло, 
 Да царица небесных 
 Прочь отвеет все зло. 

 И лежу я в постели, 
 И утих наконец 
 (Ибо знаю, что любит), 
 В ваших мыслях - мертвец. 
 А лежу я довольный, 
 Тишина - мой венец, 
 (На груди моей - ласка), 
 Вы же мните - мертвец, 
 Вы глядите, дрожите, 
 Мысля - вот, он мертвец. 

 Но ярчей мое сердце 
 Всех небесных лучей, 
 В сердце искрится Анни, 
 Звезды нежных очей, 
 Сердце рдеет от света 
 Нежной Анни моей, 
 Все любовью одето 
 Светлой Анни моей! 

 (1911) 


 ЭЛЬДОРАДО 

 Между гор и долин 
 Едет рыцарь один, 
 Никого ему в мире не надо. 
 Он все едет вперед, 
 Он все песню поет, 
 Он замыслил найти Эльдорадо. 

 Но в скитаньях - один 
 Дожил он до седин, 
 И погасла былая отрада. 
 Ездил рыцарь везде, 
 Но не встретил нигде, 
 Не нашел он нигде Эльдорадо. 

 И когда он устал, 
 Пред скитальцем предстал 
 Странный призрак - и шепчет: 'Что надо?' 
 Тотчас рыцарь ему: 
 'Расскажи, не пойму, 
 Укажи, где страна Эльдорадо?' 

 И ответила Тень: 
 'Где рождается день, 
 Лунных Гор где чуть зрима громада. 
 Через ад, через рай, 
 Все вперед поезжай, 
 Если хочешь найти Эльдорадо!' 

 (1899) 


 К МОЕЙ МАТЕРИ 

 Когда в Раю, где дышит благодать, 
 Нездешнею любовию томимы, 
 Друг другу нежно шепчут серафимы, 
 У них нет слов нежней, чем слово Мать. 

 И потому-то пылко возлюбила 
 Моя душа тебя так звать всегда, 
 Ты больше мне, чем мать, с тех пор, когда 
 Виргиния навеки опочила. 

 Моя родная мать мне жизнь дала, 
 Но рано, слишком рано умерла. 
 И я тебя как мать люблю, - но Боже! 

 Насколько ты мне более родна, 
 Настолько, как была моя жена 
 Моей душе - моей души дороже! 

 (1901) 


 АННАБЕЛЬ-ЛИ 

 Это было давно, это было давно, 
 В королевстве приморской земли: 
 Там жила и цвела та, что звалась всегда, 
 Называлася Аннабель-Ли, 
 Я любил, был любим, мы любили вдвоем, 
 Только этим мы жить и могли. 

 И, любовью дыша, были оба детьми 
 В королевстве приморской земли. 
 Но любили мы больше, чем любят в любви, - 
 Я и нежная Аннабель-Ли, 
 И, взирая на нас, серафимы небес 
 Той любви нам простить не могли. 

 Оттого и случилось когда-то давно, 
 В королевстве приморской земли, - 
 С неба ветер повеял холодный из туч, 
 Он повеял на Аннабель-Ли, 
 И родные толпой многознатной сошлись 
 И ее от меня унесли, 
 Чтоб навеки ее положить в саркофаг, 
 В королевстве приморской земли. 

 Половины такого блаженства узнать 
 Серафимы в раю не могли, - 
 Оттого и случилось (как ведомо всем 
 В королевстве приморской земли), - 
 Ветер ночью повеял холодный из туч 
 И убил мою Аннабель-Ли. 

 Но, любя, мы любили сильней и полней 
 Тех, что старости бремя несли, - 
 Тех, что мудростью нас превзошли, - 
 И ни ангелы неба, ни демоны тьмы, 
 Разлучить никогда не могли, 
 Не могли разлучить мою душу с душой 
 Обольстительной Аннабель-Ли. 

 И всегда луч луны навевает мне сны 
 О пленительной Аннабель-Ли: 
 И зажжется ль звезда, вижу очи всегда 
 Обольстительной Аннабель-Ли, 
 И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней, 
 С незабвенной - с невестой - с любовью моей - 
 Рядом с ней распростерт я вдали, 
 В саркофаге приморской земли. 

 (1895) 


 ФЕЙНАЯ СТРАНА 

 Долы дымные - потоки 
 Теневые - и леса, 
 Что глядят как небеса, 
 Многооблачно-широки, 
 В них неверная краса, 
 Формы их неразличимы, 
 Всюду слезы, словно дымы, 
 Луны тают и растут - 
 Шар огромный там и тут - 
 Снова луны - снова - снова - 
 Каждый миг поры ночной 
 Озаряется луной, 
 Ищут места все иного, 
 Угашают звездный свет, 
 В бледных ликах жизни нет, 
 Чуть на лунном циферблате 
 Знак двенадцати часов, - 
 Та, в которой больше снов, 
 Больше дымной благодати, 
 (Это чара в той стране, 
 Говорит луна луне), 
 Сходит ниже - сходит ниже - 
 На горе на верховой 
 Ставит шар горящий свой - 
 И повсюду - дальше - ближе - 
 В легких складках бледных снов 
 Расширяется покров 
 Над деревней, над полями, 
 Над чертогами, везде - 
 Над лесами и морями, 
 По земле и по воде - 
 И над духом, что крылами 
 В грезе веет - надо всем, 
 Что дремотствует меж тем - 
 Их заводит совершенно 
 В лабиринт своих лучей, 
 В тех извивах держит пленно, 
 И глубоко, сокровенно, 
 О, глубоко, меж теней, 
 Спит луна, и души с ней. 
 Утром, в свете позолоты, 
 Встанут, скинут страсть дремоты, 
 Мчится лунный их покров 
 В небесах, меж облаков. 
 В лете бурь они носимы, 
 Колыбелясь между гроз - 
 Как из жерл вулканов дымы, 
 Или желтый Альбатрос. 
 Для одной и той же цели 
 Та палатка, та луна 
 Им уж больше не нужна - 
 Вмиг дождями полетели 
 Блески-атомы тех снов, 
 И, меняясь, заблестели 
 На крылах у мотыльков, 
 Тех, что, будучи земными, 
 Улетают в небеса, 
 Ниспускаются цветными 
 (Прихоть сна владеет ими!), 
 Их крылами расписными 
 Светит вышняя краса. 

 (1911) 


 ВОРОН 

 Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой, 
 Над старинными томами я склонялся в полусне, 
 Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался, 
 Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне. 
 'Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине, 
 Гость стучится в дверь ко мне'. 

 Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья... 
 И в камине очертанья тускло тлеющих углей... 
 О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа 
 На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней - 
 О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, - 
 О светиле прежних дней. 

 И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, 
 Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне. 
 Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя: 
 'Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне, 
 Поздний гость приюта просит в полуночной тишине - 
 Гость стучится в дверь ко мне'. 

 'Подавив свои сомненья, победивши спасенья, 
 Я сказал: 'Не осудите замедленья моего! 
 Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный 
 Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его, 
 Я не слышал...' Тут раскрыл я дверь жилища моего: 
 Тьма - и больше ничего. 

 Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный, 
 Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого, 
 Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала, 
 Лишь - 'Ленора!' - прозвучало имя солнца моего, - 
 Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, - 
 Эхо - больше ничего. 

 Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, - 
 Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того. 
 'Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось, 
 Там, за ставнями, забилось у окошка моего, 
 Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, - 
 Ветер - больше ничего'. 

 Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой 
 Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней, 
 Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво 
 И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей 
 Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей, 
 Он взлетел - и сел над ней. 

 От печали я очнулся и невольно усмехнулся, 
 Видя важность этой птицы, жившей долгие года. 
 'Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, - 
 Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда, 
 Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?' 
 Молвил Ворон: 'Никогда'. 

 Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало. 
 Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда. 
 Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится, 
 Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда - 
 Сел над дверью говорящий без запинки, без труда 
 Ворон с кличкой: 'Никогда'. 

 И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово, 
 Точно всю он душу вылил в этом слове 'Никогда', 
 И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, - 
 Я шепнул: 'Друзья сокрылись вот уж многие года, 
 Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда'. 
 Ворон молвил: 'Никогда'. 

 Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной. 
 'Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда, 
 У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье 
 Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда 
 В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда, 
 Вновь не вспыхнет никогда'. 

 Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая, 
 Кресло я свое придвинул против Ворона тогда, 
 И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной 
 Отдался душой мятежной: 'Это - Ворон, Ворон, да. 
 Но о чем твердит зловещий этим черным 'Никогда', 
 Страшным криком: 'Никогда'. 

 Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный, 
 Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда, 
 И с печалью запоздалой головой своей усталой 
 Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда: 
 Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда, 
 Не прильнет уж никогда. 

 Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, - 
 То с кадильницей небесной серафим пришел сюда? 
 В миг неясный упоенья я вскричал: 'Прости, мученье, 
 Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, - 
 Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!' 
 Каркнул Ворон: 'Никогда'. 

 И вскричал я в скорби страстной: 'Птица ты - иль дух ужасный, 
 Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, - 
 Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый, 
 В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда! 
 О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?' 
 Каркнул Ворон: 'Никогда'. 

 'Ты пророк, - вскричал я, - вещий! 'Птица ты - иль дух зловещий, 
 Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, - 
 Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая 
 Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда, 
 Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?' 
 Каркнул Ворон: 'Никогда'. 

 И воскликнул я, вставая: 'Прочь отсюда, птица злая! 
 Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда, 
 Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной, 
 Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда! 
 Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!' 
 Каркнул Ворон: 'Никогда'. 

 И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий, 
 С бюста бледного Паллады не умчится никуда. 
 Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный, 
 Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда. 
 И душа моя из тени, что волнуется всегда. 
 Не восстанет - никогда! 

 (1894) 


 К ЕЛЕНЕ 

 Тебя я видел раз, один лишь раз. 
 Ушли года с тех пор, не знаю, сколько, - 
 Мне чудится, прошло немного лет. 
 То было знойной полночью Июля, 
 Зажглась в лазури полная луна, 
 С твоей душою странно сочетаясь, 
 Она хотела быть на высоте 
 И быстро шла своим путем небесным, 
 И вместе с негой сладостной дремоты 
 Упал на землю ласковый покров 
 Ее лучей сребристо-шелковистых, - 
 Прильнул к устам полураскрытых роз. 
 И замер сад. И ветер шаловливый, 
 Боясь движеньем чары возмутить, 
 На цыпочках чуть слышно пробирался: 
 Покров лучей сребристо-шелковистых 
 Прильнул к устам полураскрытых роз, 
 И умерли в изнеможеньи розы, 
 Их души отлетели к небесам, 
 Благоуханьем легким и воздушным, 
 В себя впивая лунный поцелуй, 
 С улыбкой счастья розы умирали, - 
 И очарован был цветущий сад - 
 Тобой, твоим присутствием чудесным. 
 Вся в белом, на скамью полусклонясь, 
 Сидела ты, задумчиво-печальна, 
 И на твое открытое лицо 
 Ложился лунный свет, больной и бледный. 
 Меня Судьба в ту ночь остановила 
 (Судьба, чье имя также значит Скорбь), 
 Она внушила мне взглянуть, помедлить, 
 Вдохнуть в себя волненье спящих роз. 
 И не было ни звука, мир забылся, 
 Людской враждебный мир, - лишь я и ты, - 
 (Двух этих слов так сладко сочетанье!), 
 Не спали - я и ты. Я ждал - я медлил - 
 И в миг один исчезло все кругом. 
 (Не позабудь, что сад был зачарован!) 
 И вот угас жемчужный свет луны, 
 И не было извилистых тропинок, 
 Ни дерна, ни деревьев, ни цветов, 
 И умер самый запах роз душистых 
 В объятиях любовных ветерка. 
 Все - все угасло - только ты осталась - 
 Не ты - но только блеск лучистых глаз, 
 Огонь души в твоих глазах блестящих. 
 Я видел только их - ив них свой мир - 
 Я видел только их - часы бежали - 
 Я видел блеск очей, смотревших в высь. 
 О, сколько в них легенд запечатлелось, 
 В небесных сферах, полных дивных чар! 
 Какая скорбь! какое благородство! 
 Какой простор возвышенных надежд, 
 Какое море гордости отважной - 
 И глубина способности любить! 

 Но час настал - и бледная Диана, 
 Уйдя на запад, скрылась в облаках, 
 В себе таивших гром и сумрак бури, 
 И, призраком, ты скрылась в полутьме, 
 Среди дерев, казавшихся гробами, 
 Скользнула и растаяла. Ушла. 
 Но блеск твоих очей со мной остался. 
 Он не хотел уйти - и не уйдет. 
 И пусть меня покинули надежды, - 
 Твои глаза светили мне во мгле, 
 Когда в ту ночь домой я возвращался, 
 Твои глаза блистают мне с тех пор 
 Сквозь мрак тяжелых лет и зажигают 
 В моей душе светильник чистых дум, 
 Неугасимый светоч благородства, 
 И, наполняя дух мой Красотой, 
 Они горят на Небе недоступном, 
 Коленопреклоненный, я молюсь, 
 В безмолвии ночей моих печальных, 
 Им - только им - и в самом блеске дня 
 Я вижу их, они не угасают: 
 Две нежные лучистые денницы - 
 Две чистые вечерние звезды. 

 (1895) 


 * * * 

 Один прохожу я свой путь безутешный, 
 В душе нарастает печаль, 
 Бегу, убегаю, в тревоге поспешной, 
 И нет ни цветка на дороге, ведущей 
 в угрюмую даль. 
 Повсюду мученья, 
 В суровой пустыне, где дико кругом, 
 Одно утешенье, 
 Мечта о тебе, мое счастье, мне светит 
 нетленным лучом. 

 Мне снятся волшебные сны о тебе. 
 Не так ли в пучине безвестной, 
 Над морем возносится остров чудесный, 
 Бушуют свирепые волны, кипят 
 в неустанной борьбе. 
 Но остров не внемлет, 
 И будто не видит, что дико кругом, 
 И ласково дремлет, 
 И солнце его из-за тучи целует 
 дрожащим лучом. 


 УЛЯЛЮМ 

 Небеса были серого цвета, 
 Были сухи и скорбны листы, 
 Были сжаты и смяты листы. 
 За огнем отгоревшего лета 
 Ночь пришла, сон глухой черноты, 
 Близь туманного озера Обер, 
 Там, где сходятся ведьмы на пир, 
 Где лесной заколдованный мир, 
 Возле дымного озера Обер, 
 В зачарованной области Вир. 

 Там однажды, в аллее Титанов, 
 Я с моею Душою блуждал, 
 Я с Психеей, с Душою блуждал. 
 В эти дни трепетанья вулканов 
 Я сердечным огнем побеждал, 
 Я спешил, я горел, я блистал, 
 Точно серные токи на Яник, 
 Бороздящие горный оплот, 
 Возле полюса, токи, что Яник 
 Покидают, струясь от высот. 

 Мы менялися лаской привета, 
 Но в глазах затаилася мгла, 
 Наша память неверной была, 
 Мы забыли, что умерло лето, 
 Что Октябрьская полночь пришла, 
 Мы забыли, что осень пришла, 
 И не вспомнили озеро Обер, 
 Где открылся нам некогда мир, 
 Это дымное озеро Обер, 
 И излюбленный ведьмами Вир. 

 Но когда уже ночь постарела, 
 И на звездных небесных часах 
 Был намек на рассвет в небесах, 
 Что-то облачным сном забелело 
 Перед нами, в неясных лучах, 
 И внезапно предстал серебристый 
 Полумесяц, двурогой чертой, 
 Полумесяц Астарты лучистый, 
 Очевидный двойной красотой. 

 Я промолвил: 'Астарта нежнее 
 И теплей, чем Диана, она 
 В царстве вздохов, и вздохов полна: 

 Увидав, что, в тоске не слабея, 
 Здесь душа затомилась одна, 
 Чрез созвездие Льва проникая, 
 Показала она в облаках 
 Путь к забвенной тиши в небесах, 
 И чело перед Львом не склоняя, 
 С нежной лаской в горящих глазах, 
 Над берлогою Льва возникая, 
 Засветилась для нас в небесах'. 

 Но Психея, свой перст поднимая, 
 Я не верю', промолвила, 'в сны 
 Этой бледной богини Весны. 
 О, не медли, в ней бледность больная! 
 О, бежим! Поспешим! Мы должны!' 
 И в испуге, в истоме бессилья, 
 Не хотела, чтоб дальше мы шли, 
 И ее ослабевшие крылья 
 Опускались до самой земли, 
 И влачились влачились в пыли. 

 Я ответил: 'То страх лишь напрасный, 
 Устремимся на трепетный свет, 
 В нем кристальность, обмана в нем нет, 
 Сибиллически ярко прекрасный, 
 В нем Надежды манящий привет, 
 Он сквозь ночь нам роняет свой след. 
 О, уверуем в это сиянье, 
 Так зовет оно вкрадчиво к снам, 
 Так правдивы его обещанья 
 Быть звездой путеводною нам, 
 Быть призывом, сквозь ночь, 
 к Небесам!' 

 Так ласкал, утешал я Психею 
 Толкованием звездных судеб, 
 Зоркий страх в ней утих и ослеп. 
 И прошли до конца мы аллею, 
 И внезапно увидели склеп, 
 С круговым начертанием склеп. 
 'Что гласит эта надпись? сказал я, 
 И, как ветра осеннего шум, 
 Этот вздох, этот стон услыхал я: 
 'Ты не знал? Улялюм Улялюм 
 Здесь могила твоей Улялюм'. 

 И сраженный словами ответа, 
 Задрожав, как на ветке листы, 
 Как сухие под ветром листы, 
 Я вскричал: 'Значит, умерло лето, 
 Это осень и сон черноты, 
 Небеса потемневшего цвета. 
 Ровно год, как на кладбище лета 
 Я здесь ночью Октябрьской блуждал, 
 Я здесь с ношею мертвой блуждал. 
 Эта ночь была ночь без просвета, 
 Самый год в эту ночь умирал, 
 Что за демон сюда нас зазвал? 
 О, я знаю теперь, это Обер, 
 О, я знаю теперь, это Вир, 
 Это дымное озеро Обер 
 И излюбленный ведьмами Вир'. 

 1847-1849