Стихотворения, По Эдгар Аллан, Год: 1849

Время на прочтение: 37 минут(ы)
Эдгар Алан По

Лирика
----------------------------------------------------------------------------
Перевод В. Брюсова
По Э. А. Лирика.
Мн.: Харвест, 1999.
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Песня
Мечты
Сон
Счастливейший день
Озеро
Сонет к науке
Из поэмы 'Аль-Аараф'
К*** (Прежняя жизнь предо мной...)
К*** (Та роща, где, в мечтах, - чудесней...)
К ручью
Страна фей (Мгла долов - тень по кручам ...)
Гимн
В альбом
К Ф.
Свадебная баллада
Валентина
Юлалюм
Энигма
К Елене (Тебя я видел раз, лишь раз, шли годы...)
Имитация
Страна фей (Сядь, Изабель, сядь близ меня...)
Долина Ниса
Пэан
Сон во сне
К*** (Не жду, чтоб мой земной удел...)
К Елене (Елена! Красота твоя...)
Израфели
Спящая
Беспокойная долина
Город на море
Одной в раю
Колисей
Непокойный замок
Молчание
Червь победитель
Линор
Страна снов
Юлэлей
Ворон
К Марии-Луизе (Из всех, кто близость чтут твою, как утро...)
К Марии-Луизе (Тому недавно, тот, кто это пишет...)
Звон
К Энни
Эль-Дорадо
Моей матери
Аннабель Ли
Введение (Романс! ты любишь петь, качаясь...)
Вечерняя звезда
Леонени
Гимн Гармодию и Аристогетону
Духи смерти
Тамерлан
ПЕСНЯ
Я помню: ты в день брачный твой,
Как от стыда зарделась вдруг,
Хоть счастье было пред тобой,
И, весь любовь, мир цвел вокруг.
Лучистый блеск в твоих очах
(Что ни таила ты)
Был - все, что на земле, в мечтах,
Есть выше красоты!
Быть может, девичьим стыдом
Румянец был - как знать! -
Но пламенем он вспыхнул в том,
Кто мог его понять,
Кто знал тебя в день брачный твой,
Когда могла ты вспыхнуть вдруг,
Хоть счастье было пред тобой,
И, весь любовь, мир цвел вокруг.
(1924)
МЕЧТЫ
О! будь вся юность - лишь единый сон,
Так, чтобы дух проснулся, пробужден
Лучами Вечности, как мы - денницы,
Будь этот сон - страданье без границы, -
Его все ж предпочел бы, чем коснеть
В реальности, тот, кто привык терпеть,
Чье сердце было и пребудет страстно -
Мук хаосом здесь, на земле прекрасной!
Но был ли б этот, в долгой темноте
Прошедший, сон похож на грезы те,
Какими в детстве был я счастлив? - (Ибо
Небес прекрасней ждать сны не могли бы!)
При летнем солнце я тонул в мечтах
О Красоте и о живых лучах,
Я сердце отдал, с жаром неустанным,
Моей фантазии далеким странам
И существам, что сотворил я сам...
Что, большее, могло предстать мечтам?
То было раз, - лишь раз, - но из сознанья
Не выйдет этот миг! - Очарованье
Иль чья-то власть гнели меня, льдяной
Во тьме дышал ли ветер надо мной,
В моем уме свой облик оставляя?
Луна ль звала, над сном моим пылая,
Холодной слишком? - звезды ль? - только тот,
Миг был как ветер ночи (да пройдет!),
Я счастлив был - пусть в грезах сна пустого!
Я счастлив был - в мечтах! - Люблю я слово
'Мечта'! В ее стоцветной ворожбе,
Как в мутной, зыбкой, призрачной борьбе
С реальностью видений, той, что вещий
Бред создает, - прекраснейшие вещи
Любви и рая есть, что мне сродни,
Но чем не дарят юношества дни!
(1924)
СОН
В виденьях темноты ночной
Мне снились радости, что были,
Но грезы жизни, сон денной,
Мне сжали сердце - и разбили.
О, почему не правда дня -
Сны ночи тем, чей взгляд
В лучах небесного огня
Былое видеть рад!
О сон святой! - о сон святой! -
Шум просыпался в мире тесном,
Но в жизнь я шел, ведом тобой,
Как некий дух лучом чудесным.
Пусть этот луч меж туч, сквозь муть,
Трепещет иногда, -
Что ярче озарит нам путь,
Чем Истины звезда!
(1924)
СЧАСТЛИВЕЙШИЙ ДЕНЬ
Счастливейший день! - счастливейший час! -
Что сердце усталое знало!
Вы, гордые грезы! надежды на власть!
Все, все миновало.
Надежды на власть! - Да! я помню: об том
(Мне память былое приводит)
Мечтал я когда-то во сне молодом...
Но пусть их проходят!
И гордые грезы? - Теперь мне - что в них!
Пусть яд их был мною усвоен,
Но пусть он палит ныне темя других.
Мой дух! будь спокоен.
Счастливейший день! - счастливейший час! -
Что сердце усталое знало,
Вы, гордые взгляды! вы, взгляды на власть!
Все, все миновало.
Но если бы снова и взяли вы верх,
Но с бредом мученья былого, -
Вас, миги надежд, я отверг бы, отверг,
Чтоб не мучиться снова!
Летите вы с пеньем, но гибель и страх
Змеится, как отблеск, по перьям,
И каплет с них яд, сожигающий в прах
Того, кто вас принял с доверьем.
(1924)
ОЗЕРО
К ***
Меня, на утре жизни, влек
В просторном мире уголок,
Что я любил, любил до дна!
Была прекрасна тишина
Угрюмых вод и черных скал,
Что бор торжественный обстал.
Когда же Ночь, царица снов,
На все бросала свой покров
И ветр таинственный в тени
Роптал мелодию: усни! -
Я пробуждался вдруг мечтой
Для ужаса страны пустой.
Но этот ужас не был страх,
Был трепетный восторг в мечтах:
Не выразить его полней
За пышный блеск Голконды всей,
За дар Любви - хотя б твоей!
Но Смерть скрывалась там, в волнах
Тлетворных, был в них саркофаг -
Для всех, кто стал искать бы там
Покоя одиноким снам,
Кто скорбной грезой - мрачный край
Преобразил бы в светлый рай.
(1924)
СОНЕТ К НАУКЕ
Наука! ты - дитя Седых Времен!
Меняя все вниманьем глаз прозрачных,
Зачем тревожишь ты поэта сон,
О коршун! крылья чьи - взмах истин мрачных!
Тебя любить? и мудрой счесть тебя?
Зачем же ты мертвишь его усилья,
Когда, алмазы неба возлюбя,
Он мчится ввысь, раскинув смело крылья!
Дианы коней кто остановил?
Кто из леса изгнал Гамадриаду,
Услав искать приюта меж светил?
Кто выхватил из лона вод Наяду?
Из веток Эльфа? Кто бред летних грез,
Меж тамарисов, от меня унес?
(1924)
ИЗ ПОЭМЫ 'АЛЬ-ААРАФ'
ГИМН НЕСЭСИ
'Дух! ты, кто в высоте,
Там, где в эфире ясном
Равно по красоте
Ужасное с прекрасным!
Где твердь завершена,
Где грань орбитам звездным,
Откуда плыть должна
Звезда назад по безднам!
Где твой предел святой,
Незримый лишь кометам,
Наказанным судьбой
За грех пред вечным светом,
Несущим пламя в даль,
Луч алый преступленья
И вечную печаль, -
Вовек без промедленья!
Мы знаем: ты - во всем!
Ты - в вечности: мы верим!
Но на челе твоем
И тень - мы чем измерим?
Друзья весны моей
Хранили убежденье,
Что вечности твоей
Мы, в малом, отраженье.
Но все, как ты решил,
Звезда моя далеко.
И путь ей меж светил
Твое казало око.
Здесь мне мечтой взнестись
К тебе, что - путь единый:
В твою святую высь
Или в твои глубины.
Твой рок мне возвещен
Фантазией священной,
Пока не станет он
Открыт для всей вселенной!'
(1924)
К***
1.
Прежняя жизнь предо мной
Предстает, - что и верно, - мечтой,
Уж я не грежу бессонно
О жребии Наполеона,
Не ищу, озираясь окрест,
Судьбы в сочетании звезд.
2.
Но, мой друг, для тебя, на прощанье,
Одно я сберег признанье:
Были и есть существа,
О ком сознаю я едва,
Во сне предо мной прошли ли
Тени неведомой были.
Все ж навек мной утрачен покой, -
Днем ли, - во тьме ль ночной, -
На яву ль, - в бреду ль, - все равно ведь,
Мне душу к скорби готовить!
3.
Стою у бурных вод,
Кругом гроза растет,
Хранит моя рука
Горсть зернышек песка,
Как мало! как спешат
Меж пальцев все назад!
Надежды? нет их, нет!
Блистательно, как свет
Зарниц, погасли вдруг...
Так мне пройти, мой друг!
4.
Столь юным? - О, не верь!
Я - юн, но не теперь.
Все скажут, я - гордец.
Кто скажет так, тот - лжец!
И сердце от стыда
Стучит во мне, когда
Все то, чем я томим,
Клеймят клеймом таким!
Я - стоик? Нет! Тебе
Клянусь: и в злой судьбе
Восторг 'страдать' - смешон!
Он - бледен, скуден - он!
Не ученик Зенона -
Я. Нет! - Но - выше стона!
(1924)
К***
Та роща, где, в мечтах, - чудесней
Эдемских, - птицы без числа:
Твои уста! и все те песни:
Слова, что ты произнесла!
На небе сердца, - горе! горе! -
Нещадно жгуч твой каждый взгляд!
И их огни, как звезды - море,
Мой дух отравленный палят.
Ты, всюду - ты! Куда ни ступишь!
Я в сон спешу, чтоб видеть сны:
О правде, что ничем не купишь,
И о безумствах, что даны!
(1924)
К РУЧЬЮ
Живой ручей! Как ясен ты,
Твой бег лучами вышит,
Твой блеск - эмблема красоты,
Души, открытой тайнам чувств,
Привольной прихоти искусств,
Чем дочь Альберто дышит.
Когда она глядит в тебя,
Дрожишь ты, многоводен,
И, детский лик волной дробя,
Со мной, ручей, ты сходен,
Как ты, вбираю я в себя
Ее черты глубоко,
И я, как ты, дрожу, дробя
Души взыскующее око.
(1924)
СТРАНА ФЕЙ
Мгла долов - тень по кручам -
Лес, подобный тучам,
Чьи формы брезжут странно
В слепых слезах тумана.
Бессмертных лун чреда, -
Всегда, - всегда, - всегда, -
Меняя мутно вид,
Ущерб на диск, - бежит, -
Бежит, - улыбкой бледной
Свет звезд гася победно.
И, в полночь по луне, -
Одна, туманней всех
(Не та ль, что в вышине
Всех дольше длила бег),
Нисходит - долу - долу -
Свой центр клоня к престолу
Горы, на снег вершин,
Туман огромной сферы
Скрывает, - плащ без меры, -
Сон хижин и руин,
И лес на всем просторе,
И море, - о! и море!
Всех духов, что скользят,
Все существа, что спят,
Вбирая полно их
В лабиринт лучей своих,
Как будто в этот срок
Их сон глубок, - глубок!
Им вскроет день глаза,
И лунный их покров
Взлетит на небеса
С тяжелым севом гроз:
Он стал - цепь облаков
Иль желтый альбатрос,
И та же днем луна
Им больше не нужна,
Как одеянье тайны -
(Но как все чрезвычайно!)
А атомы луны
Днем в дождь разрешены,
Не их ли мотыльки,
Когда летят, легки,
В лазурь, ах! для паденья
(Вовек без достиженья),
Во образе пыльцы
Приносят образцы!
(1924)
ГИМН
Зарей, - днем, - в вечера глухие, -
Мой гимн ты слышала, Мария!
В добре и зле, в беде и счастье,
Целенье мне - твое участье!
Когда часы огнем светали,
И облака не тмили далей,
Чтоб не блуждать как пилигрим,
Я шел к тебе, я шел к твоим.
Вот бури Рока рушат явно
Мое 'теперь', мое 'недавно',
Но 'завтра', веруют мечты,
Разгонят мрак - твои и ты!
(1924)
В АЛЬБОМ
[ФРЕНСИС САРДЖЕНТ Осгуд]
Ты хочешь быть любимой? - Верь
Тому пути, которым шла.
Будь только то, что ты теперь,
Не будь ничем, чем не была.
Так мил твой взор, так строен вид,
Так выше всех ты красотой,
Что не хвалить тебя - то стыд,
Любить - лишь долг простой.
(1924)
К Ф.
Любимая! меж всех уныний,
Что вкруг меня сбирает Рок
(О, грустный путь, где средь полыни
Вовек не расцветет цветок),
Я все ж душой не одинок:
Мысль о тебе творит в пустыне
Эдем, в котором мир - глубок.
Так! память о тебе - и в горе
Как некий остров меж зыбей,
Волшебный остров в бурном море,
В пучине той, где на просторе
Бушуют волны, все сильней, -
Все ж небо, с благостью во взоре,
На остров льет поток лучей.
(1924)
СВАДЕБНАЯ БАЛЛАДА
Обручена кольцом,
Вдыхая ладан синий,
С гирляндой над лицом,
В алмазах, под венцом, -
Не счастлива ль я ныне!
Мой муж в меня влюблен...
Но помню вечер синий,
Когда мне клялся он:
Как похоронный звон
Звучала речь, как стон
Того, кто пал, сражен, -
Того, кто счастлив ныне.
Смягчил он горечь слез
Моих в тот вечер синий,
Меня (не бред ли грез?)
На кладбище отнес,
Где мертвецу, меж роз,
Шепнула я вопрос:
'Не счастлива ль я ныне?'
Я поклялась в ответ
Ему, в тот вечер синий.
Пусть мне надежды нет,
Пусть веры в сердце нет,
Вот - апельсинный цвет:
Не счастлива ль я ныне?
О, будь мне суждено
Длить сон и вечер синий!
Все ужасом полно
Пред тем, что свершено.
О! тот, кто мертв давно,
Не будет счастлив ныне!
(1924)
ВАЛЕНТИНА
_Ф_антазия - для той, чей взор огнистый - тайна!
(П_р_и нем нам кажется, что звезды Леды - дым).
Зд_е_сь встретиться дано, как будто бы случайно,
В ог_н_е моих стихов, ей с именем своим.
Кто в_с_мотрится в слова, тот обретет в них чудо:
Да, тал_и_сман живой! да, дивный амулет!
Хочу на _с_ердце я его носить! Повсюду
Ищите же! _С_тихи таят в себе ответ.
О, горе, поз_а_быть хоть слог один. Награда
Тогда поте_р_яна. А между тем дана
Не тайна Гор_д_ия: рубить мечом не надо!
Нет! С крайней _ж_аждою вникайте в письмена!
Страница, что т_е_перь твои взор, горящий светом,
Обходит медлен_н_о, уже таит в стихах
Три слова сладос_т_ных, знакомых всем поэтам,
Поэта имя то, велик_о_е в веках!
И пусть обманчивы в_с_егда все буквы (больно
Сознаться) ах, пусть л_г_ут, как Мендес Фердинанд, -
Синоним истины тут зв_у_ки!.. Но довольно.
Вам не понять ее, - гирлян_д_а из гирлянд.
(1924)
ЮЛАЛЮМ
Скорбь и пепел был цвет небосвода,
Листья сухи и в форме секир,
Листья скрючены в форме секир.
Моего незабвенного года,
Был октябрь, и был сумрачен мир.
То был край, где спят Обера воды,
То был дымно-туманный Уир, -
Лес, где озера Обера воды,
Ведьм любимая область - Уир.
Кипарисов аллеей, как странник,
Там я шел с Психеей вдвоем,
Я с душою своей шел вдвоем,
Мрачной думы измученный странник.
Реки мыслей катились огнем,
Словно лава катилась огнем,
Словно серные реки, что Яник
Льет у полюса в сне ледяном,
Что на северном полюсе Яник
Со стоном льет подо льдом.
Разговор наш был - скорбь без исхода,
Каждый помысл, как взмахи секир,
Память срезана взмахом секир:
Мы не помнили месяца, года
(Ах, меж годами страшного года!),
Мы забыли, что в сумраке мир,
Что поблизости Обера воды
(Хоть когда-то входили в Уир!),
Что здесь озера Обера воды,
Лес и область колдуний - Уир!
Дали делались бледны и серы,
И заря была явно близка,
По кадрану созвездий - близка,
Пар прозрачный вставал, полня сферы,
Озаряя тропу и луга,
Вне его полумесяц Ашеры
Странно поднял двойные рога,
Полумесяц алмазной Ашеры
Четко поднял двойные рога.
Я сказал: 'Он нежнее Дианы.
Он на скорбных эфирных путях,
Веселится на скорбных путях.
Он увидел в сердцах наших раны,
Наши слезы на бледных щеках,
Он зовет нас в волшебные страны,
Сквозь созвездие Льва в небесах -
К миру Леты влечет в небесах.
Он восходит в блаженные страны
И нас манит, с любовью в очах,
Мимо логова Льва, сквозь туманы,
Манит к свету с любовью в очах'.
Но, поднявши палец, Психея
Прошептала: 'Он странен вдали!
Я не верю звезде, что вдали!
О спешим! о бежим! о скорее!
О бежим, чтоб бежать мы могли!'
Говорила, дрожа и бледнея,
Уронив свои крылья в пыли,
В агонии рыдала, бледнея
И влача свои крылья в пыли,
Безнадежно влача их в пыли.
Я сказал: 'Это только мечтанье!
Дай идти нам в дрожащем огне,
Искупаться в кристальном огне.
Так, в сибиллином этом сияньи,
Красота и надежда на дне!
Посмотри! Свет плывет к вышине!
О, уверуем в это мерцанье
И ему отдадимся вполне!
Да, уверуем в это мерцанье,
И за ним возлетим к вышине,
Через ночь - к золотой вышине!'
И Психею, - шепча, - целовал я,
Успокаивал дрожь ее дум,
Побеждал недоверие дум,
И свой путь с ней вдвоем продолжал я.
Но внезапно, высок и угрюм,
Саркофаг, и высок и угрюм,
С эпитафией дверь - увидал я.
И невольно, смущен и угрюм,
'Что за надпись над дверью?' - сказал я.
Мне в ответ: 'Юлалюм! Юлалюм!
То - могила твоей Юлалюм!'
Стало сердце - скорбь без исхода,
Каждый помысл - как взмахи секир,
Память - грозные взмахи секир.
Я вскричал: 'Помню прошлого года
Эту ночь, этот месяц, весь мир!
Помню: я же, с тоской без исхода,
Ношу страшную внес в этот мир
(Ночь ночей того страшного года!).
Что за демон привел нас в Уир!
Так! то - мрачного Обера воды,
То - всегда туманный Уир!
Топь и озера Обера воды,
Лес и область колдуний - Уир!'
(1924)
ЭНИГМА
'_С_ыскать, - так молвил Соломон Дурак,
Н_а_м не легко в сонете пол-идеи.
И ч_р_ез пустое видим мы яснее,
Чем _р_ыбин чрез неапольский колпак.
Сует_а_ сует! Он не под силу дамам,
И все ж, _а_х! рифм Петрарки тяжелей.
Из фили_н_а пух легкий, ветер, взвей, -
И будет о_н_, наверно, тем же самым'.
Наверняк_а_ тот Соломон был прав,
Смысл не ве_л_ик лирических забав, -
Что колпаки _и_ль пузыри из мыла!
Но за сонетом _у_ меня есть сила,
Бессмертен мо_й_, как будто темный, стих:
Я имя поместил в словах моих!
(1924)
К ЕЛЕНЕ
Тебя я видел раз, лишь раз, шли годы,
Сказать не смею сколько, но не много.
То был Июль и полночь, и от полной
Луны, что, как твоя душа, блуждая
Искала путь прямой по небесам, -
Сребристо-шелковым покровом света,
Спокойствие, и зной, и сон спадали
На поднятые лики тысяч роз,
В саду волшебном выросших, где ветер
Смел пробегать на цыпочках едва, -
На поднятые лица роз спадали,
Струивших, как ответ на свет любовный
В безумной смерти, аромат души, -
На лица роз спадали, что смеялись
И умирали в том саду, заклятом
Тобой и чарой близости твоей.
Одетой в белом, на ковре фиалок,
Тебя лежащей видел я, свет лунный
Скользил на поднятые лица роз
И на твое, - ах! поднятое с грустью.
Была ль Судьба - та полночь, тот Июль,
Была ль Судьба (что именуют Скорбью),
Что повелела мне у входа медлить,
Вдыхая ароматы сонных роз?
Ни шага вкруг, проклятый мир - дремал,
Лишь ты и я не спали (боже! небо!
Как бьется сердце, единя два слова).
Лишь ты и я не спали. Я смотрел,
И в миг единый все вокруг исчезло
(О, не забудь, что сад был тот - волшебный!),
Луны погасли перловые блестки,
Скамьи из моха, спутанные тропки,
Счастливые цветы, деревья в грусти, -
Все, все исчезло, даже запах роз
В объятьях ароматных вздохов умер.
Исчезло все, - осталась ты, - нет, меньше,
Чем ты: лишь дивный свет - очей твоих,
Душа твоих взведенных в высь очей.
Лишь их я видел: то был - весь мой мир,
Лишь их я видел, все часы лишь их,
Лишь их, пока луна не закатилась.
О, сколько страшных сказок сердца было
Написано на тех кристальных сферах!
Что за тоска! Но что за упованья!
И что за море гордости безмолвной!
Отважной гордости, и несравненной
Глубокой силы роковой Любви!
Вот, наконец, Диана, наклоняясь
На запад, стерла грозовые тучи,
Ты, призрак, меж деревьев осенявших
Тебя, исчезла. Лишь глаза остались,
Не уходили, - не ушли вовек,
Мне освещая одинокий к дому
Мой путь, светили (как надежды) - вечно.
Они со мной ведут меня сквозь годы,
Мне служат, между тем я сам - их раб,
Их дело - обещать, воспламенять
Мой долг, спасаем я их ярким блеском,
Их электрическим огнем очищен,
Я освещен огнем их елисейским.
Мне наполняя душу Красотой
(Она ж - Надежда), светят в небе - звезды,
Что на коленях чту в ночных томленьях,
Но вижу их и в полном блеске полдня,
Всегда их вижу, - блещущие нежно
Венеры две, что не затмит и солнце.
(1924)
ИМИТАЦИЯ
Сумрак неизмеримый
Гордости неукротимой,
Тайна, да сон, да бред:
Это - жизнь моих ранних лет.
Этот сон всегда был тревожим
Чем-то диким, на мысль похожим
Существ, что были в былом.
Но разум, окованный сном,
Не знал, предо мной прошли ли,
Тени неведомой были.
Да не примет никто в дар наследий
Видений, встававших в бреде,
Что я тщетно старался стряхнуть,
Что, как чара, давили грудь!
Оправдались надежды едва ли,
Все же те времена миновали,
Но навек я утратил покой
На земле, чтоб дышать тоской.
Что ж, пусть канет он дымом летучим.
Лишь бы с бредом, чем я был мучим!
(1924)
СТРАНА ФЕЙ
Сядь, Изабель, сядь близ меня,
Где лунный луч скользит, играя,
Волшебней и прекрасней дня.
Вот - твой наряд достоин рая!
Двузвездьем глаз твоих я пьян!
Душе твой вздох как небо дан!
Тебе взвил кудри отблеск лунный,
Как ветерок цветы в июне.
Сядь здесь! - Кто нас привел к луне?
Иль, дорогая, мы во сне?
Огромный был цветок в саду
(Для вас он роза) - на звезду
В созвездьи Пса похож, колеблем
Полночным ветром, дерзко стеблем
Меня хлестнул он, что есть сил,
Живому существу подобен,
Так, что, невольно гневно-злобен,
Цветок надменный я сломил -
Неблагодарности отметил, -
И лепестки взвил ветер бурный,
Но в небе вдруг, в просвет лазурный
Взошла из облаков луна,
Всегда гармонии полна.
Есть волшебство в луче том
(Ты поклялась мне в этом!)
Как фантастичен он, -
Спирален, удлинен,
Дробясь в ковре зеленом,
Он травы полнит звоном.
У нас все знать должны,
Что бледный луч луны,
Пройдя в щель занавески,
Рисуя арабески,
И в сердце темноты
Горя в любой пылинке,
Как в мошке, как в росинке, -
Сон счастья с высоты!
Когда ж наступит день?
Ночь, Изабель, и тень
Страшны, полны чудес,
И тучевидный лес,
Чьи формы брезжут странно
В слепых слезах тумана.
Бессмертных лун чреда -
Всегда - всегда - всегда, -
Меняя мутно вид,
Ущерб на диск, - бежит,
Бежит, - улыбкой бледной
Свет звезд гася победно.
Одна по небосклону
Нисходит - на корону
Горы к ее престолу
Центр клонит - долу - долу, -
Как будто в этот срок
Наш сон глубок - глубок!
Туман огромной сферы,
Как некий плащ без меры,
Спадает вглубь долин, -
На выступы руин, -
На скалы, - водопады, -
(Безмолвные каскады!) -
На странность слов - о горе! -
На море, ах, на море!
(1924)
ДОЛИНА НИСА
Так далеко, так далеко,
Что конца не видит око,
Дол простерт живым ковром
На Востоке золотом.
То, что там ласкает око,
Все далеко, ах, далеко!
Этот дол - долина Ниса.
Миф о доле сохранился
Меж сирийцев (темен он:
Смысл веками охранен),
Миф - о дроте Сатаны,
Миф - о крыльях Серафимов,
О сердцах, тоской дробимых,
О скорбях, что суждены,
Ибо кратко - 'Нис', а длинно -
'Беспокойная долина'.
Прежде мирный дол здесь был,
Где никто, никто не жил.
Люди на войну ушли,
Звезды с хитрыми очами,
Лики с мудрыми лучами,
Тайну трав здесь берегли,
Ими солнца луч, багрян,
Дмился, приласкав тюльпан,
Но потом лучи белели
В колыбели асфоделей.
Кто несчастен, знает ныне:
Нет покоя в той долине!
Елена! Как твои глаза,
Фиалки смотрят в небеса,
И над могилой тучных трав
Роняют стебли сок отрав,
За каплей капля, вдоль ствола
Сползает едкая смола,
Деревья мрачны и усталы,
Дрожат, как волны, встретя шквалы,
Как волны у седых Гебрид,
И облаков покров скользит
По небу, объятому страхом,
И ветры вопль ведут над прахом,
И рушат тучи, как каскады,
Над изгородью дымов ада,
Пугает ночью серп луны
Неверным светом с вышины,
И солнце днем дрожит в тоске
По всем холмам и вдалеке.
(1924)
ПЭАН
Как реквием читать - о смех! -
Как петь нам гимн святой!
Той, что была прекрасней всех
И самой молодой!
Друзья глядят, как на мечту,
В гробу на лик святой,
И шепчут: 'О! Как красоту
Бесчестить нам слезой?'
Они любили прелесть в ней,
Но гордость кляли вслух.
Настала смерть. Они сильней
Любить посмели вдруг.
Мне говорят (а между тем
Болтает вся семья),
Что голос мой ослаб совсем,
Что петь не должен я
И что мой голос, полн былым,
Быть должен, в лад скорбей,
Столь горестным - столь горестным,
Что тяжко станет ей.
Она пошла за небосклон,
Надежду увела,
Я все ж любовью опьянен
К той, кто моей была!
К той, кто лежит - прах лучших грез,
Еще прекрасный прах!
Жизнь в золоте ее волос,
Но смерть, но смерть в очах.
Я в гроб стучусь - упорно бью,
И стуки те звучат
Везде, везде! - и песнь мою
Сопровождают в лад.
В Июне дней ты умерла,
Прекрасной слишком? - Нет!
Не слишком рано ты ушла,
И гимн мой буйно спет.
Не только от земли отторг
Тебя тот край чудес:
Ты видишь больше, чем восторг
Пред тронами небес!
Петь реквием я не хочу
В такую ночь, - о нет!
Но твой полет я облегчу
Пэаном древних лет!
(1924)
СОН ВО СНЕ
В лоб тебя целую я,
И позволь мне, уходя,
Прошептать, печаль тая:
Ты была права вполне, -
Дни мои прошли во сне!
Упованье было сном,
Все равно, во мгле иль днем,
В дымном призраке иль нет,
Но оно прошло, как бред.
Все, что в мире зримо мне
Или мнится, - сон во сне.
Стою у бурных вод,
Кругом гроза растет,
Хранит моя рука
Горсть зернышек песка.
Как мало! Как скользят
Меж пальцев все назад...
И я в слезах, - в слезах:
О боже! как в руках
Сжать золотистый прах?
Пусть будет хоть одно
Зерно сохранено!
Все ль то, что зримо мне
Иль мнится, - сон во сне?
(1924)
К***
Не жду, чтоб мой земной удел
Был чужд земного тленья,
Года любви я б не хотел
Забыть в бреду мгновенья.
И плачу я не над судьбой
Своей, с проклятьем схожей:
Над тем, что ты грустишь со мной,
Со мной, кто лишь прохожий.
(1924)
К ЕЛЕНЕ
Елена! Красота твоя -
Никейский челн дней отдаленных,
Что мчал меж зыбей благовонных
Бродяг, блужданьем утомленных,
В родимые края!
В морях Скорбей я был томим,
Но гиацинтовые пряди
Над бледным обликом твоим,
Твой голос, свойственный Наяде,
Меня вернули к снам родным:
К прекрасной навсегда Элладе
И к твоему величью, Рим!
В окне, что светит в мрак ночной,
Как статуя, ты предо мной
Вздымаешь лампу из агата.
Психея! край твой был когда-то
Обетованною страной!
(1924)
ИЗРАФЕЛИ
...И ангел Израфели, чье сердце -
лютня и чей голос - нежней, чем голоса
всех других созданий бога.
Коран
Есть дух небесных келий,
'Чье сердце - лютни стон'.
Нигде в мирах не пели
Нежней, чем Израфели,
Все звезды онемели,
Молчали, в сладком хмеле,
Едва запел им он.
Грезя в высоте,
Вся любви полна,
Покраснев, луна
Звуки те
Ловит через темь,
Быстрые Плеяды
(Коих было семь)
С ней полны услады.
И шепчут, в сладком хмеле,
Хор звезд, все духи в мире,
Что сила Израфели -
В его напевной лире,
И он вверяет струнам,
Всегда живым и юным,
Чудесный гимн в эфире.
Но ангел - гость лазури,
Где строй раздумий - строг,
Любовь - предвечный бог,
И взоры светлых Гурий
Полны той красотой,
Что светит нам - звездой.
Да, там, в лазури ясной,
Ты прав, о Израфели,
Презрев напев бесстрастный.
Наш лавр, бард светлокудрый,
Прими, как самый мудрый!
Живи среди веселий!
С экстазами эфира
Твои согласны звуки.
Страсть, радость, скорбь и муки -
Слиты с палящей лирой.
Молчите, духи мира!
Лазурь - твоя! у нас
Тоска, несовершенство,
Здесь розы, - не алмаз,
Тень твоего блаженства
Наш самый яркий час.
Когда б я жил,
Где Израфели,
Он, - где мне Рок судил,
Быть может, струны б не звенели
Его мелодией веселий,
Но смелей бы полетели
Звуки струн моих до области светил.
(1924)
СПЯЩАЯ
То было полночью, в Июне,
В дни чарованья полнолуний,
И усыпляюще-росистый
Шел пар от чаши золотистой,
За каплей капля, ниспадал
На мирные вершины скал
И музыкально, и беспечно
Струился по долине вечной.
Вдыхала розмарин могила,
На водах лилия почила,
Туманом окружая грудь,
Руина жаждала - уснуть,
Как Лета (видишь?) дремлют воды,
Сознательно, в тиши природы,
Чтоб не проснуться годы, годы!
Вкусила красота покой...
Раскрыв окно на мир ночной,
Айрина спит с своей Судьбой.
Прекрасная! о, почему
Окно открыто в ночь и тьму?
Напев насмешливый, с ракит,
Смеясь, к тебе в окно скользит, -
Бесплотный рой, колдуний рой
И здесь, и там, и над тобой,
Они качают торопливо,
То прихотливо, то пугливо,
Закрытый, с бахромой, альков,
Где ты вкусила негу снов,
И вдоль стены, и на полу
Трепещет тень, смущая мглу.
Ты не проснешься? не ужаснешься?
Каким ты грезам отдаешься?
Ты приплыла ль из-за морей
Дивиться зелени полей?
Наряд твой странен! Ты бледна!
Но как твоя коса пышна!
Как величава тишина!
Айрина спит. О если б сон
Глубок мог быть, как долог он!
Храни, о небо, этот сон!
Да будет святость в этой спальне!
Нет ложа на земле печальней.
О боже, помоги же ей
Не открывать своих очей,
Пока скользит рой злых теней.
Моя Любовь, спи! Если б сон
Стал вечным так, как долог он?
Червь, не тревожь, вползая, сон!
Пусть где-то в роще, древней, темной,
Над ней восстанет свод огромный,
Свод черной и глухой гробницы,
Что раскрывал, как крылья птицы,
Торжественно врата свои
Над трауром ее семьи, -
Далекий, одинокий вход,
Та дверь, в какую, без забот,
Метала камни ты, ребенком, -
Дверь склепа, с отголоском звонким,
Чье эхо не разбудишь вновь
(Дитя греха! моя любовь!),
Дрожа, заслыша долгий звон:
Не мертвых ли то слышен стон?
(1924)
БЕСПОКОЙНАЯ ДОЛИНА
_Прежде_ мирный дол здесь был,
Где никто, никто не жил,
Люди на войну ушли,
Звездам вверив волю пашен,
Чтоб в ночи, с лазурных башен,
Тайну трав те стерегли.
Где, лениво скрыт в тюльпаны,
Днем спал солнца луч багряный.
Видит каждый путник ныне:
Нет покоя в той пустыне.
Все - в движенья, все - дрожит,
Кроме воздуха, что спит
Над магической пустыней.
Здесь ветра нет, но в дрожи лес,
Волна волне бежит в разрез,
Как в море у седых Гебрид.
А! ветра нет, но вдаль бежит
Туч грозовых строй в тверди странной,
С утра до ночи, - непрестанно,
Над сонмом фиалок, что стремят
В высь лики, словно женский взгляд,
И лилий, что дрожат, сплетясь
У плит могил в живую вязь,
Дрожат, - и с куп их, что слеза,
По каплям, вниз течет роса,
Дрожат, - что слезы, вниз, меж тем,
Спадают капли крупных гемм.
(1924)
ГОРОД НА МОРЕ
Смотри! Смерть там воздвигла трон,
Где странный город погружен,
На дымном Западе, в свой сон.
Где добрый и злой, герой и злодей
Давно сошли в страну теней.
Дворцы, палаты, башни там
(Ряд, чуждых дрожи, мшистых башен)
Так чужды нашим городам!
Не тронет ветер с моря - пашен,
И воды, в забытьи немом,
Покоятся печальным сном.
Луч солнца со святых высот
Там ночи долгой не прервет,
Но тусклый блеск угрюмых вод
Струится молча в высь, на крыши
Змеится по зубцам, и выше,
По храмам, - башням, - по палатам, -
По Вавилону-сродным скатам, -
Тенистым, брошенным беседкам, -
Изваянным цветам и веткам,
Где дивных капищ ряд и ряд,
Где, фризом сплетены, висят -
Глазки, - фиалки, - виноград.
Вода, в унынии немом,
Покоится покорным сном,
С тенями слиты, башни те
Как будто виснут в пустоте,
А с башни, что уходит в твердь,
Как Исполин, в глубь смотрит Смерть.
Глубь саркофагов, капищ вход
Зияют над мерцаньем вод,
Но все сокровища дворцов,
Глаза алмазные богов,
И пышный мертвецов убор -
Волны не взманят: нем простор.
И дрожь, увы! не шелохнет
Стеклянную поверхность вод.
Кто скажет: есть моря счастливей,
Где вихри буйствуют в порыве,
Что бури есть над глубиной
Не столь чудовищно немой!
Но что же! Воздух задрожал!
Встает волна, - поднялся вал!
Как будто, канув в глубину,
Те башни двинули волну,
Как будто крыши на лету
Создали в небе пустоту!
Теперь на водах - отблеск алый, -
Часы - бессильны и усталы, -
Когда ж под грозный гул во тьму,
Во глубь, во глубь, весь город канет, -
С бесчестных тронов ад восстанет,
С приветствием ему!
(1924)
ОДНОЙ В РАЮ
В твоем все было взоре,
О чем грустят мечты:
Была ты - остров в море,
Алтарь во храме - ты,
Цветы в лесном просторе,
И все - мои цветы!
Но сон был слишком нежен
И длиться он не мог,
Конец был неизбежен!
Зов будущего строг:
'Вперед!' - но дух, мятежен,
Над сном, что был так нежен,
Ждет - медлит - изнемог.
Увы! - вся жизнь - в тумане,
Не будет больше нег.
'Навек, - навек, - навек!'
(Так волны в океане
Поют, свершая бег).
Орел, убит, не встанет,
Дуб срублен, дровосек!
Все дни мои - как сказки,
И снами ночь живет:
Твои мне блещут глазки,
Твой легкий шаг поет, -
В какой эфирной пляске
У итальянских вод.
Ты в даль морей пространных
Плывешь, меня забыв,
Для радостей обманных,
Для грез, чей облик лжив,
От наших стран туманных,
От серебристых ив.
(1924)
КОЛИСЕЙ
Лик Рима древнего! Ковчег богатый
Высоких созерцаний. Временам
Завещанных веками слав и силы!
Вот совершилось! - После стольких дней
Скитаний тяжких и палящей жажды -
(Жажды ключей познанья, что в тебе!)
Склоняюсь я, унижен, изменен,
Среди твоих теней, вбирая в душу
Твое величье, славу и печаль.
Безмерность! Древность! Память о былом!
Молчанье! Безутешность! Ночь глухая!
Вас ныне чувствую, - вас, в вашей силе! -
Нет, в Гефсимании царь Иудейский
Столь правым чарам не учил вовек!
У мирных звезд халдей обвороженный
Столь властных чар не вырывал вовек!
Где пал герой, здесь падает колонна!
Где золотой орел блистал в триумфе,
Здесь шабаш ночью правит нетопырь!
Где римских дам позолоченный волос
Качался с ветром, здесь - полынь, волчцы!
Где золотой вздымался трон монарха,
Скользит, как призрак, в мраморный свой дом,
Озарена лучом луны двурогой,
Безмолвно, быстро ящерица скал.
Но нет! те стены, - арки те в плюще, -
Те плиты, - грустно-черные колонны, -
Пустые глыбы, - рухнувшие фризы, -
Карнизов ряд, - развалины, - руины, -
Те камни, - ах, седые! - это ль все,
Все, чт_о_ от славы, все, чт_о_ от колосса
Оставили Часы - Судьбе и мне?
'Не все, - вещает Эхо, - нет, не все!
Пророческий и мощный стон исходит
Всегда от нас, от наших глыб, и мудрым
Тот внятен стон, как гимн Мемнона к Солнцу:
Мы властны над сердцами сильных, властны
Самодержавно над душой великих.
Мы не бессильны, - мы, седые камни, -
Не вся иссякла власть, не все величье, -
Не вся волшебность нашей гордой славы, -
Не вся чудесность, бывшая вкруг нас, -
Не вся таинственность, что в нас была, -
Не все воспоминанья, что висят
Над нами, к нам приникнув, как одежда,
Нас облекая в плащ, что выше Славы!'
(1924)
НЕПОКОЙНЫЙ ЗАМОК
В той долине изумрудной,
Где лишь ангелы скользят,
Замок дивный, замок чудный
Вырос - много лет назад!
Дух Царицы Мысли веял
В царстве том.
Серафим вовек не реял
Над прекраснейшим дворцом!
Там на башне, - пурпур, злато, -
Гордо вились знамена.
(Это было - все - когда-то,
Ах, в былые времена!)
Каждый ветра вздох, чуть внятный
В тихом сне,
Мчался дальше, ароматный,
По украшенной стене.
В той долине идеальной
Путник в окна различал
Духов, в пляске музыкальной
Обходивших круглый зал,
Мысли трон Порфирородной, -
А Она
Пела с лютней благородной
Гимн, лучом озарена.
Лаллом, жемчугом горела
Дверь прекрасного дворца:
Сквозь - все пело, пело, пело
Эхо гимна без конца,
Пело, славя без границы,
Эхо, ты -
Мудрость вещую Царицы,
В звуках дивной красоты.
Но, одеты власяницей,
Беды вторглись во дворец.
(Плачьте! - солнце над Царицей
Не затеплит свой венец!)
И над замком чудным, славным,
В царстве том,
Память лишь о стародавнем,
Слух неясный о былом.
В той долине путник ныне
В красных окнах видит строй
Диких призраков пустыни,
В пляске спутанно-слепой,
А сквозь двери сонм бессвязный,
Суетясь,
Рвется буйный, безобразный,
Хохоча, - но не смеясь!
(1924)
МОЛЧАНИЕ
Есть свойства, бестелесные явленья,
С двойною жизнью, тип их с давних лет, -
Та двойственность, что поражает зренье:
То - тень и сущность, вещество и свет.
Есть два молчанья, берега и море,
Душа и тело. Властвует одно
В тиши. Спокойно нежное, оно
Воспоминаний и познанья горе
Таит в себе, и 'больше никогда'
Зовут его. Телесное молчанье,
Оно бессильно, не страшись вреда!
Но если встретишь эльфа без названья, -
Молчанья тень, в пустынях без следа,
Где человек не должен ставить ногу,
Знай: все покончено! предайся богу!
(1924)
ЧЕРВЬ ПОБЕДИТЕЛЬ
Смотри! огни во мраке блещут
(О, ночь последних лет!).
В театре ангелы трепещут,
Глядя из тьмы на свет,
Следя в слезах за пантомимой
Надежд и вечных бед.
Как стон, звучит оркестр незримый:
То - музыка планет.
Актеров сонм, - подобье бога, -
Бормочет, говорит,
Туда, сюда летит с тревогой, -
Мир кукольный, спешит.
Безликий некто правит ими,
Меняет сцены вид,
И с кондоровых крыл, незримый,
Проклятие струит.
Нелепый фарс! - но невозможно
Не помнить мимов тех,
Что гонятся за Тенью, с ложной
Надеждой на успех,
Что, обегая круг напрасный,
Идут назад, под смех!
В нем ужас царствует, в нем властны
Безумие и Грех.
Но что за образ, весь кровавый,
Меж мимами ползет?
За сцену тянутся суставы,
Он движется вперед,
Все дальше, - дальше, - пожирая
Играющих, и вот
Театр рыдает, созерцая
В крови ужасный рот.
Но гаснет, гаснет свет упорный!
Над трепетной толпой
Вниз занавес спадает черный,
Как буря роковой.
И ангелы, бледны и прямы,
Кричат, плащ скинув свой,
Что 'Человек' - названье драмы,
Что 'Червь' - ее герой!
(1924)
ЛИНОР
Расколот золотой сосуд, и даль душе открыта!
Лишь тело тут, а дух несут, несут струи Коцита.
А! Ги де Вер! рыдай теперь, теперь иль никогда!
Твоя Линор смежила взор, - в гробу, и навсегда!
Обряд творите похорон, запойте гимн святой,
Печальный гимн былых времен о жертве молодой,
О той, что дважды умерла, скончавшись молодой!
'Лжецы! вы в ней любили прах, но гордость кляли
в ней!
Когда в ней стебель жизни чах, вы были с ней
нежней.
Так как же вам творить обряд, как петь вам гимн
святой?
Не ваш ли взгляд, недобрый взгляд, не вы ли клеветой
Невинность в гроб свели навек, - о! слишком
молодой!'
Peaccavimus. Но наших уз не отягчай! звучит
Пусть грустный звон, но пусть и он ее не огорчит.
Линор идет, - 'ушла вперед', - с Надеждой
навсегда.
Душа темна, с тобой она не будет никогда, -
Она, дитя прекрасных грез, что ныне тихий прах.
Жизнь веет в золоте волос, но смерть в ее очах...
Еще есть жизнь в руне волос, но только смерть в очах.
'Прочь! в эту ночь светла душа! Не плакать мне о ней!
Меж ангелов пою, спеша, пэан далеких дней.
Пусть звон молчит, пусть не смутит, в ее мечтах,
вдали,
Ту, что плывет к лучам высот от проклятой земли,
К друзьям на зов, от всех врагов (и сон земной исчез)!
Из ада в высь несись, несись - к сиянию небес,
Из мглы, где стон, туда, где трон властителя небес!
(1924)
СТРАНА СНОВ
Тропой темной, одинокой,
Где лишь духов блещет око,
Там, где ночью черный трон
(Этим Идолом) взнесен,
Я достиг, недавно, сонный,
Граней Фуле отдаленной,
И божественной, и странной, дикой области, взнесенной
Вне Пространств и вне Времен.
Бездонный дол, безмерности потока,
Пещеры, бездны, странные леса,
На облики, каких не знало око,
Что миг, то каплет едкая роса.
Горы рушатся всечасно
В океан без берегов,
Что валы вздымает властно
До горящих облаков.
Озер просторы, странно полноводных,
Безмерность вод, - и мертвых, и холодных,
Недвижность вод, - застывших в мгле бессилии
Под снегом наклоненных лилий.
Там близ озер, безмерно полноводных,
Близ мертвых вод, - и мертвых, и холодных, -
Близ тихих вод, застывших в мгле бессилии
Под снегом наклоненных лилий, -
Там близ гор, - близ рек, бегущих,
Тихо льющих, век поющих, -
Близ лесов и близ болот,
Где лишь водный гад живет,
Близ прудов и близ озер,
Где колдуний блещет взор,
В каждом месте погребальном,
В каждом уголку печальном,
Встретит, в ужасе немом,
Путник - Думы о былом, -
Формы, в саванах унылых,
Формы в белом, тени милых,
Что идут со стоном там,
В агонии, предаваясь и Земле и Небесам!
Для сердец, чья скорбь безмерна,
Это - край услады верной,
Для умов, что сумрак Ада
Знают, это - Эль-Дорадо!
Но, в стране теней скользя,
Обозреть ее - нельзя!
Тайн ее вовек, вовек
Не познает человек,
Царь ее не разрешит,
Чтоб был смертный взор открыт,
Чье б скорбное Сознанье там ни шло,
Оно все видит в дымное стекло.
Тропкой темной, одинокой,
Где лишь духов блещет око,
Из страны, где Ночью - трон
(Этим Идолом) взнесен,
Я вернулся, утомленный,
С граней Фуле отдаленной.
(1924)
ЮЛЭЛЕЙ
Я жил один,
В стране кручин
(В душе был озерный покой).
Но нежная стала Юлэлей моей стыдливой женой,
Златокудрая стала Юлэлей моей счастливой
женой!
Темней, ах, темней
Звезды ночей,
Чем очи любимицы грез!
И легкий туман,
Луной осиян,
С переливами перлов и роз,
Не сравнится с небрежною прядью - скромной
Юлэлей волос,
Не сравнится с случайною прядью - огнеокой
Юлэлей волос.
Сомнений и бед
С поры этой нет,
Ибо вместе мы с этих пор,
И ярко днем
Озаряет лучом
Нам Астарта небесный простор,
И милая взводит Юлэлей к ней материнский свой
взор,
И юная взводит Юлэлей к ней свой фиалковый
взор!
(1924)
ВОРОН
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки - стук у входа моего.
'Это - гость,- пробормотал я, - там, у входа моего,
Гость, - и больше ничего!'
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак - отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, - бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же - нет его.
Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: 'То - посещенье просто друга одного'.
Повторял: 'То - посещенье просто друга одного,
Друга, - больше ничего!'
Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
'Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего'.
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, - и больше ничего.
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: 'Линор' - и эхо повторило мне его,
Эхо, - больше ничего.
Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: 'Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это - ветер, только и всего.
Ветер, - больше ничего! '
Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он, не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, - и больше ничего.
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности - сурова и горда была тогда.
'Ты, - сказал я, - лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?' Он тогда
Каркнул: 'Больше никогда!'
Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было - ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой 'Больше никогда!'.
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: 'Раньше скрылись без следа
Все друзья, ты завтра сгинешь безнадежно!..' Он тогда
Каркнул: 'Больше никогда!'
Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
'Это - все, - сказал я, - видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!'
Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами, как в тумане, думал я: 'Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?'
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату, мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
'Бедный!- я вскричал,- то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, - да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, - о, да?'
Ворон: 'Больше никогда!'
'Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?'
Ворон: 'Больше никогда!'
'Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или д
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?'
Ворон, 'Больше никогда!'
'Это слово - знак разлуки! - крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста - прочь, и навсегда!
Прочь - из сердца клюв, и с двери - прочь виденье навсегда!
Ворон: 'Больше никогда!'
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -
Знаю, - больше никогда!
(1905-1924)
К МАРИИ-ЛУИЗЕ (ШЮ)
Из всех, кто близость чтут твою, как утро,
Кому твое отсутствие - как ночь,
Затменье полное на тверди вышней
Святого солнца, кто, рыдая, славят
Тебя за все, за жизнь и за надежду,
За воскресенье веры погребенной
В людей, и в истину, и в добродетель,
Кто на Отчаянья проклятом ложе
Лежали, умирая, и восстали,
Твой нежный зов познав: 'Да будет свет',
Твой нежный зов заслышав, воплощенный
В блеск серафический твоих очей, -
Кто так тебе обязан, что подобна
Их благодарность обожанью, - вспомни
О самом верном, преданном всех больше,
И знай, что набросал он эти строки,
Он, кто дрожит, их выводя, при мысли,
Что дух его был с ангельским в общеньи.
(1924)
МАРИИ-ЛУИЗЕ (ШЮ)
Тому недавно, тот, кто это пишет,
В безумной гордости своим сознаньем,
'Власть слов' поддерживая, отрицал,
Чтоб мысль могла в мозгу у человека
Родиться, не вмещаемая словом.
И вот, на похвальбу в насмешку словно,
Два слова, - два чужих двусложья нежных,
По звуку итальянских, - тех, что шепчут
Лишь ангелы, в росе мечтая лунной,
'Что цепью перлов на Гермоне виснет', -
Из самых глубей сердца извлекли
Безмысленные мысли, души мыслей,
Богаче, строже, дивней, чем виденья,
Что Израфели, с арфой серафим
(Чей 'глас нежней, чем всех созданий божьих').
Извлечь бы мог! А я! Разбиты чары!
Рука дрожит, и падает перо.
О нежном имени, - хоть ты велела, -
Писать нет сил, нет сил сказать, помыслить,
Увы! нет сил и чувствовать! Не чувство -
Застыть в недвижности на золотом
Пороге у открытой двери снов,
Смотря в экстазе в чудные покои,
И содрогаться, видя, справа, слева,
Везде, на протяженьи всей дороги,
В дыму пурпурном, далеко, куда
Лишь достигает взор, - одну тебя!
(1924)
ЗВОН
I
Внемлешь санок тонким звонам,
Звонам серебра?
Что за мир веселий предвещает их игра!
Внемлем звонам, звонам, звонам
В льдистом воздухе ночном,
Под звездистым небосклоном,
В свете тысяч искр, зажженном
Кристаллическим огнем, -
С ритмом верным, верным, верным,
Словно строфы саг размерным,
С перезвякиваньем мягким, с сонным отзывом времен,
Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон,
Звон, звон, звон,
Бубенцов скользящих санок многозвучный перезвон!
II
Свадебному внемлешь звону,
Золотому звону?
Что за мир восторгов он вещает небосклону!
В воздухе душистом ночи
Он о радостях пророчит,
Нити золота литого,
За волной волну,
Льет он в лоно сна ночного,
Так чтоб горлинки спросонок, умиленные, немели,
Глядя на луну!
Как из этих фейных келий
Брызжет в звонкой эвфонии перепевно песнь веселий!
Упоен, унесен
В даль времен
Этой песней мир под звон!
Про восторг вещает он.
Тех касаний,
Колыханий,
Что рождает звон,
Звон, звон, звон, звон, звон,
Звон, звон, звон,
Ритм гармоний в перезвоне, - звон, звон, звон!
III
Слышишь злой набата звон,
Медный звон?
Что за сказку нам про ужас повествует он!
Прямо в слух дрожащей ночи
Что за трепет он пророчит?
Слишком в страхе, чтоб сказать,
Может лишь кричать, кричать.
В безразмерном звоне том
Все отчаянье взыванья пред безжалостным огнем,
Все безумье состязанья с яростным, глухим огнем,
Что стремится выше, выше,
Безнадежной жаждой дышит,
Слился в помысле одном,
Никогда, иль ныне, ныне,
Вознестись к луне прозрачной, долететь до тверди
синей!
Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон,
Что за повесть воет он
Об отчаяньи немом!
Как он воет, вопит, стонет,
Как надежды все хоронит
В темном воздухе ночном!
Ухо знает, узнает
В этом звоне,
В этом стоне:
То огонь встает, то ждет,
Ухо слышит и следит
В этом стоне,
Перезвоне:
То огонь грозит, то спит.
Возрастаньем, замираньем все вещает гневный звон,
Медный звон,
Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон,
Звон, звон, звон,
Полный воем, полный стоном, исступленьем полный
звон.
IV
Похоронный слышишь звон,
Звон железный?
Что за мир торжеств унылых заключает он!
Как в молчаньи ночи
Дрожью нас обнять он хочет,
Голося глухой угрозой под раскрытой звездной бездной!
Каждый выброшенный звук,
Словно хриплый голос мук,
Это - стон.
И невольно, ах! невольно,
Кто под башней колокольной
Одиноко тянут дни,
Звон бросая похоронный,
В монотонность погруженный,
Горды тем, что богомольно
Камень на сердце другому навалили и они.
Там не люди, и не звери,
Нет мужчин и женщин, где стоит звонарь:
Это демоны поверий,
Звон ведет - их царь.
Он заводит звон,
Вопит, вопит, вопит он
Гимн - пэан колоколов,
Сам восторгом упоен
Под пэан колоколов.
Вопит он, скакать готов,
В ритме верном, верном, верном,
Словно строфы саг размерном
Под пэан колоколов
И под звон,
Вопит, пляшет в ритме верном,
Словно строфы саг размерном,
В лад сердцам колоколов,
Под их стоны, под их звон,
Звон, звон, звон,
Вопит, пляшет в ритме верном,
Звон бросая похорон
Старых саг стихом размерным,
Колокол бросая в звон,
В звон, звон, звон,
Под рыданья, стоны, звон,
Звон, звон, звон, звон, звон,
Звон, звон, звон
Под стенящий, под гудящий похоронный звон,
(1914)
К ЭННИ
Слава небу! был кризис, -
Опасность прошла.
С болезнью, что грызла,
Что медленно жгла,
Та, что названа 'Жизнью',
Лихорадка прошла.
Грустно я знаю,
Что нет больше сил,
Мне и членом не двинуть,
Я лежу, я застыл,
Ну, так что же! Мне лучше,
Когда я застыл.
Я покоюсь так мирно,
В постели простерт,
Что тот, кто посмотрит,
Подумает: мертв, -
Задрожит, меня видя,
Подумав: он - мертв.
Стенанья, страданья,
Вздохи, рыданья -
Утихли вдруг,
И сердца жестокий,
Ужасный, глубокий,
Сердца стук.
Болезнь, и тошноты,
И муки - прошли,
Лихорадки исчезли,
Что череп мой жгли,
Те, что названы 'Жизнью',
Лихорадки прошли.
И о! из всех пыток,
Что была всех сильней,
Успокоилась жажда
В груди моей,
Та жгучая жажда
Проклятых страстей:
Я глотнул, и погас он,
Нефтяной ручей!
Я глотнул чистой влаги,
Что катилась, журча,
Струилась так близко
Под ногой, из ключа, -
Из земли, в неглубокой
Пещере ключа.
И о! никогда пусть
Не подскажет вам хмель,
Что темно в моей келье,
Что узка в ней постель.
Разве люди в иную
Ложатся постель?
Чтобы спать, лишь в такую
Должно лечь постель.
Рассудок мой - Тантал -
В ней исполнен грез,
Забыл, не жалеет
О прелести роз,
О волненьях при виде
Мирт и роз.
Теперь, когда спит он,
И покой так глубок,
Святей ему дышит
Анютин глазок,
Аромат здесь он слышит
Твой, Анютин глазок!
Розмарин здесь, и рута,
И Анютин глазок.
Так, я счастлив в постели
Дыханием грез
И прелестью Энни,
Омытый в купели
Ароматных волос -
Прекрасной Энни.
Поцелуем согретый,
Лаской нежим, - на грудь
Преклонился я к Энни,
Чтоб тихо уснуть, -
Ей на грудь, словно в небо,
Чтоб глубоко уснуть.
Свет погашен, покрыт я,
Постель тепла.
Энни ангелов молит,
Да хранят ото зла,
Да хранит их царица
Меня ото зла.
И лежу я спокойно,
В постели простерт,
Любовь ее зная,
А вы скажете: мертв!
Я покоюсь так мирно,
В постели простерт,
Любовью согретый,
А вам кажется: мертв!
Вы, увидя, дрожите,
Подумав: мертв!
И ярче сердце,
Чем н_а_ небе звезды
Ночью весенней
В нем светит Энни!
Горит разогрето,
Любовию Энни,
И мыслью и светом
Глаз моей Энни!
(1924)
ЭЛЬ-ДОРАДО
Он на коне,
В стальной броне,
В лучах и тенях Ада,
Песнь на устах,
В днях и годах
Искал он Эль-Дорадо.
И стал он сед
От долгих лет,
На сердце - тени Ада.
Искал года,
Но нет следа
Страны той - Эль-Дорадо.
И он устал,
В степи упал...
Предстала Тень из Ада,
И он, без сил,
Ее спросил:
'О Тень, где Эль-Дорадо?'
'На склоны чер-
ных Лунных гор
Пройди, - где тени Ада! -
В ответ Она. -
Во мгле без дна -
Для смелых - Эль-Дорадо!'
(1924)
МОЕЙ МАТЕРИ
И ангелы, спеша в просторах рая
Слова любви друг другу прошептать,
Признаньями огнистыми сжигая,
Названья не найдут нежней, чем 'мать'.
Вот почему и вас так звал всегда я:
Вы были больше для меня, чем мать,
Вы в душу душ вошли, - с тех пор, как, тая,
Виргиния взнеслась, чтоб отдыхать!
Моя родная мать скончалась рано,
Она - мне жизнь дала, вы дали - той,
Кого любил я нежно и безгранно.
Вы более мне стали дорогой
Так бесконечно, как в священной дрожи,
Душе - она, чем жизнь своя дороже.
(1924)
АННАБЕЛЬ ЛИ
Много лет, много лет прошло
У моря, на крае земли.
Я девушку знал, я ее назову
Именем Аннабель Ли,
И жила она только одной мечтой -
О моей и своей любви.
Я ребенок был, и ребенок она,
У моря на крае земли,
Но любили любовью, что больше любви,
Мы, или Аннабель Ли!
Серафимы крылатые с выси небес,
Не завидовать нам не могли!
Потому-то (давно, много лет назад,
У моря на крае земли)
Холоден, жгуч, ветер из туч
Вдруг дохнул на Аннабель Ли,
И родня ее, знатная, к нам снизошла,
И куда-то ее унесли,
От меня унесли, положили во склеп,
У моря, на крае земли.
Вполовину, как мы, серафимы небес
Блаженными быть не могли!
О, да! потому-то (что ведали все
У моря на крае земли)
Полночью злой вихрь ледяной
Охватил и убил мою Аннабель Ли!
Но больше была та любовь, чем у тех,
Кто пережить нас могли,
Кто мудростью нас превзошли,
И ни ангелы неба, - никогда, никогда! -
Ни демоны с края земли
Разлучить не могли мою душу с душой
Прекрасной Аннабель Ли!
И с лучами луны нисходят сны
О прекрасной Аннабель Ли,
И в звездах небеса горят, как глаза
Прекрасной Аннабель Ли,
И всю ночь, и всю ночь, не уйду я прочь,
Я все с милой, я с ней, я с женой моей,
Я - в могиле, у края земли,
Во склепе приморской земли.
(1924)
ВВЕДЕНИЕ
Романс! ты любишь петь, качаясь,
Глаза закрыв, крылья смежив,
В зеленых ветках старых ив,
Что спят, над озером склоняясь,
Мне был знаком тот милый край,
Где жил ты, пестрый попугай! -
Ты азбуке учил ребенка,
Твой голос повторял я звонко,
Блуждая в чаще без конца,
Дитя, с глазами мудреца.
Что грозы тропиков, настали
Года, где петь не стало сил,
Где бледных молний бороздил
Зигзаг разорванные дали,
Он, с громом, в небе обнажал
Мрак беспросветный, как провал,
Но тот же мрак, в каймах лучистых,
Жег крылья молний серебристых.
Ленив я с детства был, любил
Вино, читал Анакреона, -
Но в легких строфах находил
Я зовы страсти затаенной.
Алхимии мечты - дано
Веселье превращать в страданья,
Наивность - в дикие желанья,
Игру - в любовь, в огонь - вино!
Так, юн, но здрав умом едва ли,
Я стал любовником печали,
Привык тревожить свой покой,
Томиться призрачной тоской.
Я мог любить лишь там, где грозно
Дышала Смерть над Красотой,
Где брачный факел 'Рок' и 'Поздно'
Вздымали между ней_ и _мной_.
А после вечный Кондор лет
Потряс все небо слишком властно
Шумящей бурей гроз и бед,
Под твердью мрачной и ненастной
Я забывал, что я - поэт.
Когда ж он с крыльев, в день спокойный,
Ронял мне в сердце светлый пух,
Все ж нежно петь не смел я вслух,
Не обретал я лиры стройной:
Для песни и душа должна
Созвучной быть с тобой, струна!
Но _ныне_ все прошло бесследно!
Печаль и Слава - отошли,
Мрак разрешился в сумрак бледный,
Огни чуть теплятся вдали.
Глубок во мне был омут страсти,
Но хмель на дне оставил муть,
Кто у Безумства был во власти,
Тот жаждет одного - уснуть:
Храню одно из всех пристрастий, -
В Мечте навеки отдохнуть!
Да! но мечты подобных мне - заране
Осуждены рассеяться в тумане.
Но я клянусь, что я страдал один,
Искал живые, нежащие звуки,
Чтоб вырвать миг у тягостных годин,
Пока еще все радости, все муки
Не скрыты ранним инеем седин,
Пока бесенок лет, с лукавым взглядом,
Не мог в сознаньи спутать все черты,
И Старость белая не стала рядом,
Взор отвратив от вымыслов мечты.
1829-1831
ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА
Был полдень в июне
И полночь в ночи,
С орбит своих звезды
Бледно лили лучи
Сквозь холодные светы
Царицы Луны.
Она была - в небе,
Блеск на гребнях волны.
Дышал я бесплодно
Улыбкой холодной, -
Холодной слишком - для меня!
Ее диск туманный,
Как саван обманный,
Проплыл, - и обернулся я
К Звезде Вечерней...
О, как размерней
Ласкает красота твоя!
Мечте так милы,
Полные силы,
Сверканья твои с вышины.
Пью, умиленный,
Твой огонь удаленный,
А не бледные блики Луны.
1827
ЛЕОНЕНИ
Леонени - имя дали серафимы ей,
Свет звезды лучистой взяли для ее очей,
Взял мрак ночей безлунных для волос
глубокорунных,
И меня при песнях струнных обручили
с ней.
Это было ночью лета, и мои мечты
Расцвели лучом привета, как цветут цветы,
Расцвели, забыв ненастье и опять поверив
в счастье,
Чтобы глубже мог упасть я в бездну нищеты!
Я расслышал тихий ропот, - так журчит
вода,
Серафимов дальний шепот: 'Песнь одна
всегда!
На земле все - только тени, всех обманет
ложь мгновений.
С нами будет Леонени вечно молода'.
Снова радостью нетленной вспыхнул
небосклон:
День последний, незабвенный, утро
похорон!
Всем сердцам кругом звучала внятно музыка
хорала.
Леонени исчезала от меня, как сон.
1849
ГИМН ГАРМОДИЮ И АРИСТОГЕТОНУ
_Подражание греческому_
Под миртами меч я укрою в свой срок,
Подобно героям старинным,
Что в сердце тирану вонзили клинок,
Возвращая свободу Афинам.
Любимые тени! Бессмертны вы там,
Где все, кто по славе нам ведом,
В Элисии бродят по белым цветам,
Где пирует Ахилл с Диомедом.
Свежим миртом копье я укрою, как встарь
Гармодий, храбрый и славный,
Когда окропил он священный алтарь
Тирании кровью державной.
Вы, с Афин и с их мраморов смывшие стыд,
Вы, отмстители древней свободы,
Для веков без конца ваша слава звенит,
Умащенная звуками оды!
1827
ДУХИ СМЕРТИ
И будет дух твой одинок.
Под серым камнем сон глубок, -
И никого - из всех из нас,
Кто б разгадал твой тайный час!
Пусть дух молчание хранит:
Ты одинок, но не забыт,
Те Духи Смерти, что с тобой
Витали в жизни, - и теперь
Витают в смерти. Смутный строй
Тебя хранит, их власти верь!
Ночь - хоть светла - нахмурит взор,
Не побледнеет звезд собор
На тронах Неба, но мерцаньем
Вновь звать не будет к упованьям,
Их алые круги тебе
Напомнят о твоей судьбе,
Как бред, как жар, как боль стыда,
С тобой сроднятся навсегда.
Вот - мысли, что ты не схоронишь,
Виденья, что ты не прогонишь
Из духа своего вовек,
Что не спадут, как воды рек
Вздох Бога, дальний ветер - тих,
Туманы на холмах седых,
Как тень - как тень, - храня
свой мрак,
Являют символ или знак,
Висят на ветках не случайно...
О, тайны тайн! О, Смерти тайна!
1827-1839
ТАМЕРЛАН
Заката сладкая услада!
Отец! я не могу признать,
Чтоб власть земная - разрешать
Могла от правой казни ада.
Куда пойду за гордость я,
Что спорить нам: слова пустые!
Но, что надежда для тебя,
То мне - желаний агония!
Надежды? Да, я знаю их,
Но их огонь - огня прекрасней,
Святей, чем все о рае басни...
Ты не поймешь надежд моих!
Узнай, как жажда славных дел
Доводит до позора. С детства
(О, горе! страшное наследство!)
Я славу получил в удел.
Пусть пышно ею был украшен
Венец на голове моей,
Но было столько муки в ней,
Что ад мне более не страшен.
Но сердце плачет о весне,
Когда цветы сияли мне,
И юности рог отдаленный
В моей душе невозвратим,
Поет, как чара: над твоим
Небытием - звон похоронный!
Я не таким был прежде. Та
Корона, что виски мне сжала,
Мной, с бою, в знак побед, взята.
Одно и то же право дало
Рим - Цезарю, а мне - венец:
Сознанья мощного награда,
Что с целым миром спорить радо
И торжествует наконец!
На горных кручах я возрос.
Там, по ночам, туман Таглея
Кропил ребенка влагой рос,
Там взрывы ветра, гулы гроз,
В крылатых схватках бурно рея,
Гнездились в детский шелк волос.
Те росы помню я! Не спал
Я, грезя под напев ненастья,
Вкушая адское причастье,
А молний свет был в полночь ал,
И тучи рвал, и их знамена,
Как символ власти вековой,
Теснились в высоте, но вой
Военных труб, но буря стона
Кричали в переменной мгле
О буйных битвах на земле.
И я, ребенок, - о, безумный! -
Пьянея под стогласный бред,
Свой бранный клич, свой клич побед,
Вливал свой голос в хаос шумный.
Когда мне вихри выли в слух
И били в грудь дождем суровым,
Я был безумен, слеп и глух,
И мне казалось: лавром новым
Меня венчать пришел народ.
В громах лавины, в реве вод
Я слышал, - рушатся державы,
Теснятся пред царем рабы,
Я слышал - пленников мольбы,
Льстецов у трона хор лукавый.
Лишь с той поры жестокой страстью
Я болен стал, - упиться властью,
А люди думали, она,
Та страсть, тирану врождена.
Но некто был, кто, не обманут
Мной, знал тогда, когда я был
Так юн, как полон страстных сил
(Ведь с юностью и страсти вянут),
Что сердце, твердое как медь,
Способно таять и слабеть.
Нет речи у меня, - такой,
Чтоб выразить всю прелесть милой,
С ее волшебной красотой
Слова померятся ли силой?
Ее черты в моих мечтах -
Что тень на зыблемых листах!
Так замереть над книгой знанья
Запретного мне раз пришлось,
Глаз жадно пил строк очертанья...
Но буквы, - смысл их, - все слилось
В фантазиях... - без содержанья.
Она была любви достойна,
Моя любовь была светла,
К ней зависть - ангелов могла
Ожечь в их ясности спокойной.
Ее душа была - что храм,
Мои надежды - фимиам
Невинный и по-детски чистый,
Как и сама она... К чему
Я, бросив этот свет лучистый,
К иным огням пошел во тьму!
В любовь мы верили, вдвоем,
Бродя в лесах и по пустыням,
Ей грудь моя была щитом,
Когда же солнце в небе синем
Смеялось нам, я - небеса
Встречал, глядя в ее глаза.
Любовь нас учит верить в чувство.
Как часто, вольно, без искусства,
При смехе солнца, весь в мечтах,
Смеясь девической причуде,
Я вдруг склонялся к нежной груди
И душу изливал в слезах.
И были речи бесполезны,
Не упрекая, не кляня,
Она сводила на меня
Свой взгляд прощающий и звездный.
Но в сердце, больше чем достойном
Любви, страстей рождался спор,
Чуть Слава, кличем беспокойным,
Звала меня с уступов гор.
Я жил любовью. Все, что в мире
Есть, - на земле, - в волнах морей, -
И в воздухе, - в безгранной шири, -
Все радости, - припев скорбей
(Что тоже радость), - идеальность, -
И суета ночной мечты, -
И, суета сует, реальность
(Свет, в коем больше темноты), -
Все исчезало в легком дыме,
Чтоб стать, мечтой озарено,
Лишь лик ее, - и имя! - имя! -
Две разных вещи, - но одно!
Я был честолюбив. Ты знал ли,
Старик, такую страсть? О, нет!
Мужик, потом не воздвигал ли
Я трон полмира? Мне весь свет
Дивился, - я роптал в ответ!
Но, как туманы пред рассветом,
Так таяли мои мечты
В лучах чудесной красоты, -
Пусть длиться было ей (что в этом!)
Миг, - час, - или день! Сильней,
чем страсть,
Гнела ее двойная власть.
Раз мы взошли с ней до вершины
Горы, чьи кручи и стремнины
Вставали из волнистой тьмы,
Как башни, созерцали мы,
В провалах - низкие холмы
И, словно сеть, ручьи долины.
Я ей о гордости и власти
Там говорил, - но так, чтоб все
Одним лишь из моих пристрастий
Казалось: - И в глазах ее
Читал я, может быть невольный,
Ответ - живой, хоть безглагольный!
Румянец на ее щеках
Сказал: она достойна трона!
И я решил, что ей корона
Цветы заменит на висках.
То было - мысли обольщенье!
В те годы, - вспомни, мой отец, -
Лишь в молодом воображеньи
Носил я призрачный венец.
Но там, где люди в толпы сжаты,
Лев честолюбия - в цепях,
Над ним с бичом закон-вожатый,
Иное - между гор, в степях.
Где дикость, мрачность и громадность
В нем только разжигают жадность.
Взгляни на Самарканд. Ведь он -
Царь всей земли. Он вознесен
Над городами, как солому,
Рукой он держит судьбы их,
Что было славой дней былых,
Он разметал подобно грому.
Ему подножьем - сотни стран,
Ступени к трону мировому,
И кто на троне? - Тамерлан!
Все царства, трепетны и немы,
Ждут, что их сломит великан, -
Разбойник в блеске диадемы!
Ты, о Любовь, ты, чей бальзам
Таит целенье неземное,
Спадающая в душу нам,
Как дождь на луг, иссохший в зное!
Ты, мимо пронося свой дар,
Спаляющая как пожар!
Ты, полнящая все святыни
Напевами столь странных лир
И дикой прелестью! - отныне
Прощай: я покорил весь мир.
Когда надежд орел парящий
Постиг, что выше нет вершин,
Он лет сдержал, и взор горящий
Вперил в свое гнездо у льдин.
Был свет вечерний. В час заката
Печаль находит на сердца:
Мы жаждем пышностью богатой
Дня насладиться до конца.
Душе ужасен мрак тумана,
Порой столь сладостный, она
Внимает песню тьмы (и странно
Та песнь звучит, кому слышна!).
В кошмаре, так на жизнь похожем,
Бежать _хотим_ мы и _не можем_.
Пусть эта белая луна
На все кругом льет обольщенье,
Ее улыбка - холодна,
(Все замерло, все без движенья),
И, в этот час тоски, она -
Посмертное изображенье!
Что наша юность? - Солнце лета.
Как горестен ее закат!
Уж нет вопросов без ответа,
Уж не прийти мечтам назад,
Жизнь вянет, как цветок, - бескровней,
Бескрасочней от зноя... Что в ней!
Я в дом родной вернулся, - но
Чужим, пустым он стал давно.
Вошел я тихо в сени дома
Дверь мшистую толкнув, поник
У входа, - и во тьме возник
Там голос, прежде столь знакомый!
О, я клянусь тебе, старик!
В аду, в огне и вечной ночи,
Нет, нет отчаянья жесточе!
Я вижу в грезах осиянных, -
Нет! знаю, ибо смерть за мной
Идя из области избранных,
Где быть не может снов обманных,
Раскрыла двери в мир иной,
И истины лучи (незримой
Тебе) мне ярки нестерпимо, -
Я _знаю_, что Иблис в тени
Поставил людям западни.
Иначе как же, в рощах нежных
Любви, той, чей так светел взгляд,
Той, что на перья крыльев снежных
Льет каждодневно аромат
Людских молитв, дар душ мятежных, -
В тех рощах, где лучи снуют
Сквозь ветви блеском столь богатым,
Что даже мошки, даже атом
От глаз Любви не ускользнут, -
Как мог, - скажи мне, там разлиться
Яд честолюбия в крови,
Столь дерзко, чтоб с насмешкой впиться
В святые волосы Любви!
1827-1828
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека