Стихотворения, Пальмин Лиодор Иванович, Год: 1890

 
 Л. И. Пальмин Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэты-демократы 1870-1880-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. Л., 'Советский писатель', 1968 Биографические справки, подготовка текста и примечания В.Г. Базанова, Б.Л. Бессонова и А.М. Бихтера ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Биографическая справка 308. Requiem 309. Опозоренный храм 310. Памяти Некрасова 311. Червонец и пятак. Сказка 312. Михей и филантропы 313. Подражательность 314. Истина 315. Безвестным братьям 316. Из зимних песен 317. Песня ('Пусть никто из вас не взыщет...') 318. Суета сует 319. Придорожная картинка 320. Под пасмурным небом 321. Птички перелетные 322. Журналистика 323. Ода свиньям 324. Наша эпоха 325. Кто погиб? 326. Подражателям Некрасова 327. Поэту 328. Скучно 329. Глухое село 330. Молчу 331. В житейской суете 332. Патриот ли? 333. Ау! 334. Неудачная попытка 335. Гроза 336. Песнь о труде 337 Песня ('Песни ноющей, песни уныло-больной...') 338. Вооруженный мир 339. Заповедь 340. Гуманное время Лиодор (Илиодор) Иванович Пальмин родился 15 мая 1841 года в Петербурге. Его отец, отставной военный, происходивший из старинного дворянского рода, не был чужд литературы - входил в кружок поэта А. Ф. Воейкова, писал и печатал стихи и собрал богатую библиотеку, с которой успел познакомить и сына. После смерти отца, в 1856 году, Пальмин был определен в 3-ю петербургскую гимназию. Главными предметами были здесь древнегреческий и латынь. Влияние новой эпохи Пальмин воспринял впервые в Петербургском университете (на юридическом факультете), прежде всего на лекциях молодых профессоров - М. М Стасюлевича и В. Д. Спасовича. Вторым университетом были 'толстые' журналы, печатавшие Тургенева и Жорж Санд, Диккенса и Гейне. Бурный 1861 год, год студенческих волнений, познакомил Пальмина, активного участника демонстраций, с Петропавловской крепостью и Кронштадтом. С университетом пришлось расстаться. Пальмин поступил на службу (в адресную экспедицию), ходатайствовал об издании журнала, но, не добившись нигде успеха, принялся за поденную литературную работу. Окончательно склонил его к литературной деятельности и прежде всего к поэзии издатель 'Искры' В. С. Курочкин. Пальмин стал сотрудником его журнала. Он участвовал также в 'Деле', 'Женском вестнике', 'Библиотеке для чтения' и в других петербургских изданиях. Переезд в Москву (в 1869 году) связал Пальмина со многими московскими изданиями - 'Русской мыслью', 'Будильником', 'Стрекозой' и другими. Здесь он печатался из месяца в месяц более двадцати лет. Здесь он и умер 26 октября 1891 года. О Пальмине с признательностью вспоминали Чехов и Куприн, которых он первый ввел в литературу. Основные сборники стихотворений поэта: 'Сны наяву' (М., 1878), 'Собрание стихотворений' (М., 1881), {'Собрание стихотворений' представляет собой точное переиздание сборника 'Сны наяву', дополненное (со с. 590) семнадцатью стихотворениями. Из последних шестнадцать несколько ранее были изданы отдельно под заглавием 'Собрание новых стихотворений' (М., 1881). Пальмину принадлежит также 'Альбом (стихотворений) Маралы Иерихонского' - приложение к журналу 'Будильник' за 1881 г.} 'Цветы и змеи' (СПб., 1883) 308. REQUIEM Не плачьте над трупами павших борцов, Погибших с оружьем в руках, Не пойте над ними надгробных стихов, Слезой не скверните их прах. Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам, Отдайте им лучший почет: Шагайте без страха по мертвым телам, Несите их знамя вперед! С врагом их, под знаменем тех же идей, Ведите их бой до конца! Нет почести лучшей, нет тризны святей Для тени, достойной борца! <1865> 309. ОПОЗОРЕННЫЙ ХРАМ Вот он перед нами, храм священный, древний, Ставший балаганом, рынком и харчевней, - Храм литературы, древле чтимый свято, Где жрецами были гении когда-то... Где светильник мысли разгорался ярко, Где пылало чувство искренно и жарко, С алтаря ж вздымалось, в стройном клире пенья, Жертвенное пламя - пламя вдохновенья, И поэт, в восторге, с свежими цветами, Сердце нес для жертвы, полное мечтами... Но угас светильник, лиры замолчали, Гении исчезли и цветы увяли... И в лоскутьях пестрых, гениям на смену, Гаеры и фаты вылезли на сцену... Всюду дряблой мысли тщетные усилья - Как орел, подняться и, вороньи крылья Распустив над миром, с высоты орлиной Заблистать избитой, ржавою доктриной... Но как быть вороне, так и есть ворона, - Всё с чужого свиста, всё с чужого тона. Что давно руками школьников измято - Своего ж ни капли, напрокат всё взято... Что давно уж стало пошло и избито, Что давно уж в пятнах, ржавчиной покрыто, Что назад лет двадцать новизной пленяло, А теперь, как ветошь, сгнило, полиняло!.. Об одном и том же болтовня всё та же, Что и попугаи затвердили даже, - Детские проклятья сверженным кумирам, Павшим идеалам, позабытым миром... А наместо старых, в этой тьме унылой, Новые не блещут благотворной силой! Ветошь скудоумья фразою мишурной Прикрывая нагло, в храм литературный - Вон, толпой крикливой, лезут фарисеи С краденым елеем к алтарю идеи. Круглая бездарность, на ходулях стоя, Корчит публициста, чуть что не героя... Хам в боярской шапке сыплет, с видом ярым, Грозные проклятья и хулу боярам... Вон, врачи выходят важными стопами, На челе ж их блещет: 'Исцелитесь сами!' Там сипит сатира остротой мещанской, Здесь, под балалайку, слышен вой гражданский, И нахально лезет рифмоплетов стая В храм литературы, грамоте не зная, - В храм литературы, в храм святой и древний, Ставший балаганом, рынком и харчевней... <1877> 310. ПАМЯТИ НЕКРАСОВА Была пора: поэзия венчала Святым венцом героев и богов, - Поэта гимн во храме идеала Священней был всех жертвенных даров. Таили чудно вещей лиры звуки Волшебную и творческую власть, Будя в сердцах блаженства рай и муки, Священный трепет, пламенную страсть... Среди громов, средь криков грозной сечи, 10 Как божество, пророческий перун, Как мощное рокочущее вече, Гремел аккорд заветных, сладких струн. Тот век прошел... Другие дни настали, - Дни мелких дрязг: в хаосе мелочей Аккорды лир волшебных замолчали, Под звон рублей, под чрики торгашей... И вот, во дни бессилья дряхлой мысли, Когда у музы больше крыльев нет И струн клочки порвались и повисли, - 20 Ты жил и пел в наш смутный век, поэт! Народные страданья и печали, И горя стон, и вздохи матерей, Что меж могил, в осенней тьме блуждали, Подслушал ты среди родных полей. Мы знаем их - они нам всем знакомы, - Но тупо их мы слушаем порой, Когда же ты в рокочущие громы Их перенес могучею рукой, Когда облек в рыдающие звуки 30 Мольбу вдовы, плач сироты больной Иль в тьме лачуг подсмотренные муки, - И мы тогда заплакали с тобой... В наш век тупой, грошовый, меркантильный, Поэт, ты мог заставить хоть на миг Толпу забыть свой эгоизм всесильный И заглушал базарный общий крик! Страдая сам, под гнетом смертной муки, Ты о других пел грустных песен рой И, бросив в мир последней песни звуки, 40 Угас и сам, как пламенник святой! Год роковой! Отчизна тратит силы В борьбе за жизнь измученных славян, - Вокруг встают геройские могилы И не смолкает бранный барабан. Но смерть твоя и в шуме грозной битвы, Среди победно плещущих знамен, В нас вызвала и слезы, и молитвы, И слышен нам разбитой липы звон... Угас поэт, и лира раскололась, 50 Почтили мы надгробной тризной прах, - Но не замрет твой вещий громкий голос, И на Руси он прозвучит в веках!.. Конец декабря 1877 или начало 1878 311. ЧЕРВОНЕЦ И ПЯТАК Сказка Раз в кошельке червонцу Соседом был пятак, Один подобен солнцу, Другой совсем бедняк. Они вели от скуки Беседу про людей, Но вот пора разлуки Настала для друзей. Пятак в церковной кружке 10 Для бедных послужил, Червонец на пирушке Проигран в карты был. Десятки лет промчались... Вдруг в кошельке одном Еще раз повстречались Червонец с пятаком. 'Друг золотой! Здорово! Чай помнишь земляка?' Кивнул на это слово 20 Червонец свысока И со спесивой рожей Сквозь зубы процедил: 'Теперь, брат, я вельможей, Я всюду в славе был. Три года в сундуке я У скряги пролежал, Сундук он звал, лелея, 'Родной мой капитал!'. Там много братцев было, 30 Но гроб скупца покрыл, Сынок его кутила Нас живо расточил. Мной много покупали Шампанского, сластей, Кутили, пировали По милости моей. И подкупов и взяток Огромное число Через меня в задаток 40 В ад к дьяволу пошло. Я был для всех соблазном. Сверкая и звеня, Торговля сердцем грязным Велась из-за меня. Злодей, сокрытый тьмою, Из-за меня не раз В крови свой нож порою Мочил в полночный час. Запекшись с черной кровью, 50 Клочок седых волос Мне к золоту с любовью Раз, помню я, прирос. Раз для семьи голодной Бедняк меня украл, За то в стране холодной На каторгу попал. Однажды, мной играя, Так, с шалости, без зла, Красотка молодая 60 Невинность отдала... Я вел свои проказы В палатах богачей, Там бархат, мрамор, вазы, Блеск дорогих камней...' 'А я, - промолвил скромно Истертый пятачок, - Махаю век свой темно, - Ведь бедность не порок... В народе, волей неба, 70 Брожу я по рукам, На три копейки хлеба, А на две соли дам. Крещен, омыт слезами И потом трудовым, Я с честными людями Живу на пользу им. Из-за меня в народе Творится труд святой На ниве, в огороде, 80 В избе и в мастерской, Топор сверкает ярко, Блестит пила, звуча, А в праздник в церкви жарко Затеплится свеча, Бьет молот над доскою, Копает землю плуг, И тянутся за мною Рабочих сотни рук. А труд народа честный 90 Ведь землю всю несет, Так с пользой повсеместной Ходил я взад-вперед. Писатель - светоч в мире - Взял на меня чернил, А глядь - денька в четыре И книжку настрочил, А в книжке к строчке строчка, Не отвести очей... Прочтешь два-три листочка, 100 Сам видишь: стал умней. От хаты и до хаты По селам я бродил, На дыры клал заплаты И рубища чинил, Кормил, поил голодных Под ветхим кровом хат, Меня в бедах народных Все брали нарасхват. А праздничными днями 110 Я баловал слегка Мальчишек леденцами, Осьмушкой мужика. Раз тешились в орлянку Два мужика, смеясь, Вдруг - в спор да в перебранку... Я ж прыг - и прямо в грязь. Весь день искали, рыли И ночью с фонарем. Я ж думал: нет-с! не вы ли 120 Грозились кулаком? Ты, спорщик, поищи-ка Да злость-то успокой... А утром горемыка Шел с нищенской сумой. Я к дедке на дорогу, Кажу из сора край: На, дедко, на подмогу, Молись да подбирай... Вот так весь век по хатам 130 С трудом да с нищетой Ходил я добрым братом, Мой сударь золотой... Судьба с тобой едва ли Нам общая дана: Мной ангелы играли, Тобою - сатана...' <1878> 312. МИХЕЙ И ФИЛАНТРОПЫ Бедняк Михей давно женат И, маясь в горе и кручине, Имеет шестеро ребят Благодаря своей Арине. Куда как жизнь его трудна! Всё не спорится у бедняги: Жена два года как больна, Ребята голодны и наги. Но вот в столицах, взяв пример 10 С цивилизованной Европы, Для блага бедных пропасть мер Изобретают филантропы. Узнав, что всюду, где народ, Кишат подобные Михеи, Они стремглав пускают в ход Свои гуманные затеи: Подписки в пользу бедняков, Спектакли с целью благородной, Тьмы звонких фраз и громких слов 20 Благотворительности модной. Терпи, терпи, бедняк Михей, В грядущее будь полон веры! О лучшей участи твоей Строжайше приняты все меры!.. А между тем неурожай, Две-три губернии без хлеба, С Михеем тщетно целый край Ждет милосердия от неба. И вот Михей похоронил 30 Зараз троих своих малюток, Их лютый голод истощил: Они не ели двое суток. Но вот в газетах тьмы статей Завыли пред лицом Европы, И, будто спущены с цепей, Засуетились филантропы: Дают обеды, вечера, Струят шампанское реками, Сгорают жаждою добра 40 И даже бредят бедняками. Из угожденья мужичкам Танцуют польки и кадрили И даже ручки модных дам Почтить их лептой не забыли. Терпи, терпи, бедняк Михей, В грядущее будь полон веры! О лучшей участи твоей Строжайше приняты все меры!.. Еще прошел тяжелый год, 50 И вновь Михей, с нуждою споря, Троих малюток в гроб кладет, Уже седой от слез и горя. Вот и Арина в гроб сошла, Михей один с своей душою: Теперь он пропил всё дотла И бродит по миру с сумою. Михей умаялся и лег С Ариной рядом на кладбище, Беспечно сон его глубок, 60 И не нуждается он в пище... Как прежде, предан свет большой Филантропическим затеям, И вот с кладбищенской травой Лепечет ветер над Михеем. Терпи, терпи, бедняк Михей, В грядущее будь полон веры! О лучшей участи твоей Строжайше приняты все меры!.. <1878> 313. ПОДРАЖАТЕЛЬНОСТЬ Мы по примеру обезьян Во всем Европе подражаем, Берем из Франции канкан, В Париже моды занимаем. Всё занято, что ни спроси, От наций западной Европы, По их примеру на Руси Заведены и филантропы... И сам патриотизм святой, В сердцах кипящий, энергичный, И тот как будто бы не свой, А тоже с пломбой заграничной. От шляпок и ботинок дам До стариковского халата, От просвещенья до реклам - Всё, всё из-за границы взято... В костюме, в кушанье, в речах, И в барской сфере, и в лакейской, И даже в самых дураках Прогресс заметен европейский. У нас родного больше нет, Всё подражание, и даже Прогресса западного цвет В разбое, жульничестве, в краже. Лишь грязь российских городов, Назло науке иноземной, Осталась с искони веков Неподражаемо туземной... <1878> 314. ИСТИНА По рынку враждующих партий В молчании истина шла, Ее снеговая одежда Чиста безупречно была. Был прост, мишурой не украшен Ее незатейный убор, Величием скромным и кротким Отрадно сиял ее взор. И кто-то воскликнул несмело: 'Вот истина, вот она здесь!' Но был равнодушно-небрежен К ней рынок враждующий весь. Одни от нее отреклися За гордую смелость чела, За то, что лакейству и рабству Она незнакома была. Другие ж ее не признали За то, что уж слишком скромна, Что вычурных фраз кудреватых Не сыпала щедро она. У ней на челе красоваться Был должен, по мненью иных, Колпак с погремушками, пестрый, Такой же точь-в-точь, как у них. Другие ж ее не признали За истину ради того, Что не было сходного с ними Решительно в ней ничего... За то, что она не кривлялась, А также за то, что на ней Различных почетных медалей Не видели взоры людей... Так истина, презрена всеми, Шла, очи взведя к небесам, Меж капищ с ее изваяньем И между хвастливых реклам... <1878> 315. БЕЗВЕСТНЫМ БРАТЬЯМ Плохо живется... Но, мнится, средь света Я не один лишь страдаю, но где-то Тоже страданье живет... Пусть же к порогу далекого брата Мимо чертогов, притонов разврата, Ветер мой вздох донесет. Друг мой безвестный, бедняк горемычный! Кто бы ты ни был - работник, фабричный, Слесарь, пахатель, поэт... Да, кто бы ни был ты, труженик бедный, Жизнью измученный, грустный и бледный, - Шлю я тебе мой привет! Плохо, мой милый, живется нам что-то, Душат нас горе, нужда и забота, - Душат обоих зараз... Эх, подадим же друг другу мы руки, - Общее горе и общие муки, Общие слезы у нас! Только разрозненны, друг, мы с тобою... Что, если, связаны общей судьбою, Мы бы мольбу к небесам Вместе послали? И небо, быть может, Общая наша молитва встревожит, - Небо и сжалится к нам... Ветер полночный! Лети же по свету, Песню сердечную, тихую эту К братьям снеси поскорей, - К братьям далеким средь жизненной битвы... Слившись же в хор, голоса и молитвы Тронут судьбу поскорей... <1882> 316. ИЗ ЗИМНИХ ПЕСЕН Мрачные, серые дни без рассвета! Солнышко божье скрывается где-то. Мрачные зимние дни! Серы, безжизненны, тусклы и люди, Искры небесной не кроют их груди... Так же бесцветны они. Мрачно-бесцветна журнальная сфера, Мелко в ней всё, водянисто и серо, Мысли живительной нет... Дрябло-бесцветна ученость сухая, Роется в хламе она, ковыляя, Точно беззубый скелет... Мрачные зимние тучи нависли... Скучно без солнца, без жизни, без мысли... И, как цветок полевой, В сумраке вянет и сохнет без света Слабая, чахлая песня поэта Под непроглядною мглой... <1882> 317. ПЕСНЯ Пусть никто из вас не взыщет, Если песнь моя порой, Словно ворон, злобно рыщет И насмешливо просвищет Над иною головой. Если в ухе идиота (Кто попался - не взыщи, - Не спасет и мех енота) Прозвучит иная нота, Точно камень из пращи... Этой песне колыбелью Не златой роскошный юг, Но она своею трелью Вместе с дикою метелью Вторит вою зимних вьюг. И, увы, под серым небом Эта песня рождена, И, невидимая Фебом, В толкотне гоньбы за хлебом Злобно мечется она... В духоте на волю рвется, Крылья связаны у ней, - Словно птичка, в клетке бьется, И везде она наткнется На болванов и хлыщей... <1882> 318. СУЕТА СУЕТ Надменный гений человека Вознесся гордо до небес, Светил, блуждающих от века, Определил объем и вес, Измерил точно сферы неба, Глубь океанов и морей, Лишь пустяков не может - хлеба Достать для гибнущих людей... Нам служат почтою покорной Перуны молнии самой, Машины силой чудотворной Перевернут хоть шар земной. Полету гордому науки Дан бесконечный кругозор, Но человеческие муки Всё те ж, как были до сих пор... Законы блещут величаво, Умы всемирных мудрецов Всё разъяснили - суд и право - В тьме фолиантов и томов. Как метеор, в глаза невежде Блестит витийство мудреца, Но сильный слабого, как прежде, Гнетет и душит до конца... К услугам роскоши и моды, Для утоления страстей Спешат сокровища природы Из лона гор, со дна морей. Покорены все в мире силы... Но человечество вокруг Низводят в ранние могилы, Как прежде, горе и недуг... Полна сияния и славы Прогресса гордая краса, Его чертоги величавы, Его игрушки - чудеса. Ведем мы с небом даже битву.... Но шлют напрасно там и здесь Народы старую молитву: 'Наш хлеб насущный дай нам днесь!' <1882> 319. ПРИДОРОЖНАЯ КАРТИНКА С возом тяжелым лошадка худая Бьется, все силы свои надрывая, Мечется, рвется, храпит. Падает зверь, неповинный и жалкий, Падает он под мужицкою палкой... Грустный и тягостный вид! Грубый крестьянин, бессмысленно грязный, С криком и бранью своей безобразной Лошадь неистово бьет. Грустно и горько... И мнится к тому же: Бедного зверя глупее и хуже Этот безжалостный скот. Но не спешите в своей укоризне: Он ли виновен, что в нашей отчизне Сходен и сам со скотом? Кто ж? Не лошадка? Не мы ж виноваты? Спросим дорожные ветлы и хаты, Эхо лесное о том... Спросим у снега по степи окрестной, Спросим у солнышка в выси небесной... Крикнем: ну, кто ж виноват? Но безответны снега на поляне, Избы и ветлы, и солнце в тумане Тучи угрюмые тмят... <1882> 320. ПОД ПАСМУРНЫМ НЕБОМ Увы, не видно Феба За мглою безотрадной! Заклеено всё небо Газетой ретроградной. Вся тьмой земля объята: Не пропускает света Обширного формата Небесная газета... И солнце, думать надо, Чтоб ярко не светило, Субсидию из ада Негласно получило... А ночью, лишь собаки Вступают в службу с воем, На миг луна во мраке Выходит под конвоем... И даже звезды неба Захерил дух эпохи... Поэты, дети Феба! Дела, ей-богу, плохи... <1882> 321. ПТИЧКИ ПЕРЕЛЕТНЫЕ От столицы до столицы, Через долы и поля, Вьются, носятся, как птицы, Сторублевых вереницы, Груды серий, векселя. Сотни тысяч, миллионы Совершают перелет, И стадами, как вороны, Их проценты и купоны Взад мелькают и вперед. А под ними избы, хаты, Голод, холод с нищетой, И на рубищах заплаты, И тяжелые утраты, Люд убогий и больной. Звуки стонов и проклятий, Из-за хлеба тяжкий труд, И на пользу бедных братии Зерна добрых предприятий От безденежья гниют. О, когда бы, пролетая, Там уселась хоть одна Птичка малая такая - Не одна семья больная Там была бы спасена. Нет, несутся мимо люда В те армидины сады, Где, что ветка - то и чудо И червонцев спеет груда, Как волшебные плоды... <1882> 322. ЖУРНАЛИСТИКА Не то кабак, не то толкучка. Не то музей иль храм богов, Где ни шагнешь - повсюду кучка Полужрецов, полушутов. Тут ярко блещут идеалы, Великих мыслей глубина, А тут старьевщики, менялы, - Вот журналистика! Она! Всего-всего в ней есть немножко: Она и форум, и трактир, И полицейская сторожка, И чисто рыцарский турнир. Тенденций гречневая каша, Патриотизма кислый квас... Вот, вот она - словесность наша, Вот журналистика у нас. А средь журнального простора Идеи светлые блестят, Как с дозволенья гувернера Затеи школьников-ребят... <1882> 323. ОДА СВИНЬЯМ С доброй чаркой в руке, над куском ветчины Вдохновенно слагаю я оду: О блаженные свиньи, вы вечно полны Благодетельной пользы народу! Пожираете вы, что не нужно для нас, Что стесняет нам жизнь и, признаться, От избытка чего мы, бывает подчас, И не знаем, куда бы деваться... Вы велики в служеньи отчизне святом, И, вполне неразгаданным чудом, Вы, о свиньи, являетесь людям потом Славным, вкусным, питательным блюдом... Но двуногих свиней в нашем мире не счесть: Эти жрут без горчицы и перца Всё, что в нас благородного, лучшего есть, Что исходит из уст и из сердца... Свиньи милые, добрые! В честь вам, ей-ей, Я воздвигнул бы капище даже И съедающих мысль ретроградных свиней У ворот бы поставил на страже... <1882> 324. НАША ЭПОХА Нет либеральнее эпохи: Куда ни взглянь - в углу, в щели - Все: крысы, мыши, даже блохи Протестовать уже пошли. Все: комары, и моль, и мухи Стремятся, рвутся на дыбы, Но всё тишком, хоть в яром духе, И сор не носят из избы. Светильник мысли словно чудом Горит, но пламя огонька, Увы, скрывается под спудом, Боясь дыханья сквозняка. А лишь блеснет внезапно бляха Ночного сторожа порой, Всё, полно ужаса и страха, Во фронт становится толпой... <1882> 325. КТО ПОГИБ? Не те погибли, кто упал В борьбе неравной и суровой Или кто доблестно стяжал Венец мучительно-терновый.. Нет, не они погибли, нет, - Кто грубой вражией пятою Раздавлен, в цвете сил и лет, С своей душевной чистотою... Тот не погиб - кто пал в борьбе, Держа в руках святое знамя... Нет, он не изменил себе, Не угасил он в сердце пламя... Но те погибли до конца, Те, кто с бесславьем и позором Перед подножием тельца Стоят покорным рабским хором И первородство продают. Они - лакеи и Исавы... Ведь и они, как мы, умрут, Но, как животные, без славы... <1882> 326. ПОДРАЖАТЕЛЯМ НЕКРАСОВА О, гражданские поэты, Вы, скорбящие навзрыд! С берегов унылой Леты Ваше кваканье звучит Так бездарно-заунывно, Что немножко и противно... Бросьте в дудочки пищать Песню ту, что пел Некрасов, И копейки расточать Скудных умственных запасов... Вы родились в скорбный час, Без призванья и таланта... Ваш хромающий пегас - Это кляча Россинанта, Что заездил Дон-Кихот... Бросьте ж мир столицы шумный, И без вас сюда народ, Словно с жаждою безумной, Бросив кров родимых хат, Отовсюду поспешает, Земледелье оставляет И бросается в разврат. Вы же любите и сами О 'труде святом' кричать Плоховатыми стихами... Так ступайте же пахать, Показав пример собою, А расседланный пегас Будет кстати за сохою... Ну, поэты, в добрый час!.. <1883> 327. ПОЭТУ Бой за идею кипит во вселенной, Кроет арену туман. Ты, барабанщик, поэт вдохновенный, Бей в барабан, в барабан! Пусть барабаны во вражнем стане Громче, сильней и грубей, Знамя идеи трепещет в тумане, - Ближе туда, не робей! Лагерь бойцов с каждым мигом редеет, Но не ослабни душой: Горсточка если одна уцелеет - Бей в барабан и для той... Если ж падет остальная вся братья - Даже и трупы зови Рокотом громким вражды и проклятья, Звуками теплой любви. Пусть мы падем подо мглою туманной, Но, не дождавшись зари, Сам ты под собственный бой барабанный С звуком последним умри!.. <1883> 328. СКУЧНО Скучна компания такая, Где вы сидите меж гостей, Но, с осторожностью болтая, Таите глубь души своей, Где вы не скажете ни слова О том, что в сердце и мечтах, И где покоится сурово Печать молчанья на устах. Учиться так же скучно в школе, Где заикнуться не посмей - За что про что тебя пороли Или оставили без щей. Ну, а не скучно ли поэту Болтать про мелочи одне, Когда б желал излить он свету, Что кроет сердце в глубине... И самому спускать в печали Колки заветных струн своих, Чтоб очень громко не звучали Аккорды сладостные их... <1883> 329. ГЛУХОЕ СЕЛО Какая, боже, нищета! Вокруг репейник и овраги... Вон стадо тощего скота, Вон люди, голодны и наги... Вкруг избы курные села Дымятся, в них сидят без хлеба... А надо всем нависла мгла И тучи северного неба... Невольно вспомнилися мне При этом гордые столицы, Где вознеслися к вышине Чертогов пышных вереницы. Там льется золото рекой - За грудой блещущая груда... И кто ж поверит, боже мой, Что это золото отсюда? Что злато - струйная река - Из капли с каждой курной хаты И люда нищего рука Питает пышные палаты? С бесплодных нив, с пустых полей Роса восходит золотая, Но здесь не думают об ней, О хлебе лишь одном мечтая... <1883> 330. МОЛЧУ... Пред силой грозною и дикой, В упор грозящему мечу - Я в виде птицы невеликой Порой таюся и молчу. Но ныне страшно и молчанье, И говорили даже мне: Ну, что ты, хитрое созданье, Молчишь? Что кроешь в глубине? А вам, друзья, какое дело? Мне с вами бой не по плечу... Кичитесь грубой силой смело, А я молчать себе хочу... Язык мой лести вам не скажет, Пусть вам хвала звучит кругом... Молчу - мое молчанье ляжет На вас позорящим клеймом! Мне быть в молчании суровом Не запретите - так хочу! Орите ж вы, а я, назло вам, Красноречивее молчу... <1883> 331. В ЖИТЕЙСКОЙ СУЕТЕ Что день - то дел обычный ход, Что день - то мелкая забота, Попавши в их водоворот, Живешь без дум и без отчета. Сегодня зван я на обед, Ко мне назавтра все толпою, И ни минуты в жизни нет Наедине пробыть с собою, - Хоть миг подумать о былом, О смысле жизни и стремлений... Устав, забудешься ли сном - Толпа нелепых сновидений! В них, как и в жизни, тот же бред, Хоть фантастичнее немного... Да, ни минуты в жизни нет О ней самой размыслить строго. В кошмаре пошлых мелочей Черствеет сердце, дремлет дума, Среди сумятицы людей, Среди обыденного шума, А роковой вопрос: к чему? Зачем живешь? Зачем всё это? - Сквозь мелочей густую тьму Сверкнет, как луч иного света, И страшно станет, и тогда Назад посмотришь на мгновенье, На пробежавшие года, На жизни мутное волненье, Припомнишь милых и друзей, Почивших в сумраке могилы, И страсти прежних юных дней, И все погибнувшие силы. Но этот миг скользнет, как бред, А пред тобой всё та ж дорога, И ни минуты в жизни нет О ней самой подумать строго!.. <1884> 332. ПАТРИОТ ЛИ? Мне говорят, что злой я сын отчизны. За то, что в ней я всё порой кляну, И слышу я нередко укоризны, Что не люблю родную я страну. И правда: всё противно мне порою. Куда бы я ни поглядел кругом, Всё общество - с бесцельной пустотою, Понятия - с клейменым ярлыком... Противен мне везде колпак дурацкий, А всюду он навстречу ждет меня, Противен быт халатно-азиатский И глупого тщеславия возня. Всё, всё порой противно мне огулом... Всё желчь родит и ненависть во мне, И жизни ход с его обычным гулом, И всё, и всё в родимой стороне... Противно мне то, что для многих свято.. Но отчего ж, когда увижу я В страданиях томящегося брата, Тогда душа взволнуется моя? Чтобы унять печаль его и муку, Чтоб снять с него скорбей тяжелый гнет, Ему подам я во спасенье руку, Хоть враг я всем, хоть я не 'патриот'... <1886> 333. АУ! Писатели-братья! друг с другом на свете, Как будто в лесу непроглядно-глухом, Аукаться будем, как малые дети, Летучею мыслью, крылатым стихом, Правдивым, с отвагою сказанным словом, Священным и громким аукнемся зовом: Любимые братья! Вперед! Нас горсточка в нашей всемирной отчизне, И, словно в лесу, средь сумятицы жизни Брат брата порой не найдет... Как будто в лесу заблудившимся братьям, В пустыне людской заблудившийся сам, Ау! - я взываю громовым проклятьем Гордыне, восставшей главой к небесам... Ау! - шлю презренье кичащейся силе. Ау! - милым братьям, уснувшим в могиле... Ау! - пронесется в веках. Ау! - над забытым и старым кладбищем... Столетья пройдут, но друг друга мы сыщем, Как дети, блуждая в дремучих лесах... Ау! - братья в области мысли и слова! Ау! - вдалеке дорогие друзья! Нас горсточка, братья, но встретится снова В грядущем вся наша семья!.. Ау! - в древнем прахе борец опочивший! Ау! - гений жданный, покамест не живший, Грядущий, которого ждет Всё то, что страдает и гибнет на свете! Давайте же в жизненном лесе, как дети, Аукаться: братья, вперед! Брат брата найдет! <1886> 384. НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА С нуждой тяжелой вечно споря, Бедняк повеситься хотел, Ему от голода и горя Весь мир господен надоел. Уж он болтался в петле узкой, Как вдруг его городовой Из петли спас, грозя кутузкой. Бедняк наш поднял плач и вой: 'Простите, ваше благородье!' Но страж сурово молвил тут: 'Вяжите чертово отродье! Я поведу его под суд...' Бедняк струхнул теперь немало... Судили грешного раба За то, что вовсе помешала Ему повеситься судьба... <1886> 335. ГРОЗА Пламенным морем струится сияние, С грохотом тучи вверху разверзаются, Страшен рокочущий гром. Грозные тучи - земное даяние: С нивы и с поля они собираются Влаги живым серебром. Мнится: торжественный час отомщения - Сгибшие силы толпою могучею, В чудном порыве восстав, В гром воплотясь, полны гнева, стремления, К мести зовут, собираются тучею В память поруганных прав... Всё, что схоронено - светлое, честное, Сгибшее в море людского забвения, В лоне родимых полей, - Всё позабытое, миру безвестное Празднует, вставши из праха и тления, В недрах небес юбилей... Мир осыпает почетом и лаврами Жалких любимцев толпы рукоплещущей, Славы венцы им плетут, Спичей и фраз громозвучных литаврами И мишурой балаганной и блещущей Люди их суетно чтут... Вы же погибли во тьме, без внимания И без награды, со сгубленной силою, Дети святого труда... Это не вы ли потоком сияния Блещете, падая вновь над могилою, Как дождевая вода? <1887> 330. ПЕСНЬ О ТРУДЕ Пусть в багрянице и пышной порфире Власть и богатство у всех на виду, - Дайте на жизненном пире Место святому труду! Жизнь - это круг неразгаданных тайн... Кто во вселенной безвестный хозяин? Кто за житейское брашно, друзья, Столько сокровищ рассыпав нам щедро, Нас, как гостей из безвольного недра, 10 Вызвал на пир бытия? Кто он и где? Мы не знаем, но в мире Между гостями и спор, и борьба. Многим нет места на жизненном пире, И тяжела их судьба. В кубках, сверкающих пенной игрою, Брызжет вина золотая струя. Дети труда же забыты порою, И голодна их семья. Сладкие яства дымятся на славу... 20 Те, кто рожден под счастливой звездой, По заведенному искони праву, Смелой берут их рукой. Многим же трудно: служа через силу Прихотям гордых, счастливых гостей, Сходят они незаметно в могилу... Труд их молитвы святей: Не проклиная и даже не плача, Гаснут они, да и некогда им Плакать и клясть: велика их задача - 30 Жить лишь на пользу другим... Дело их в том, чтобы в радостной чаше Не было ввек недостатка вина Тем, чья звезда благосклонней и краше В жизни судьбой зажжена... Дело их - сладкие яства готовить, Бремя забывши своих же невзгод, Даже при этом хвалой славословить Счастливых, гордых господ... Кем же и держится пир земнородный? 40 Теми, что скромно трудятся в тени, Подвиг свершая святой, благородный, В жизни томятся они... Где лихоимство и где тунеядство Нагло стяжали почет и богатство, - Дети труда средь безвестности мрут... Там, где идет лютый бой без пощады Из-за добычи, - хоть каплей отрады Честный порадуйте труд... Светит он нам, согревает нас в мире, 50 Терпит же сам он и скорбь, и нужду... Дайте ж на жизненном пире Место святому труду!.. <1887> 337. ПЕСНЯ Песни ноющей, песни уныло-больной Надоели мне мрачные звуки... О, расстанься, певец, с вечно грустной струной, Что звучит лишь про горе да муки! Спой мне песню отваги в упорной борьбе, - Песню, полную силы могучей! Смело бросим в лицо беспощадной судьбе Пламя светлое гордых созвучий! Много сдавлено горя в груди у меня, Много скрыто заветной печали, Но хочу я, чтоб, светлого полны огня, Мне мятежные струны звучали... Сквозь рыданья порой я смеяться хочу: Если очи слеза мне туманит, То мой смех непокорный, подобно мечу, На врагов неожиданно грянет... Песня пусть мне отвагу и силу дает, Словно воину звук барабана... Пусть она возглашает мне: смело вперед Под тяжелою мглою тумана! Если на сердце грусть и тоска о былом, - Песня! Пусть мы поплачем с тобою... Но слезу ты обвей светозарным крылом И зови к отомщенью и к бою! Песня, песня! Не плакать, не падать учи, - Лучше биться до самой могилы! Лей в печальную душу отваги лучи, Пробуди задремавшие силы! Может быть, я погибну в борьбе роковой, Но сдавил я сердечные муки. Не отдамся врагам, не отдамся живой... Песня! Лей же зовущие звуки! И в могилу хотел бы я с песнью сойти, Бросить жизнь без слезы сожаленья, Встретить грозный предел на житейском пути С гордой песнью, с улыбкой презренья!.. <1887> 338. ВООРУЖЕННЫЙ МИР Стальной щетиною отточенных штыков Закутан целый свет, как будто чудным мехом. Наш европейский мир лелеемый таков! А пушки грозные готовы адским смехом Над ним зарокотать - сигнала только ждут, И их зловещие зияющие пасти, По мановению людской всесильной власти, Сейчас же пламенем убийственным зевнут... Где больше пороха?.. Где больше динамита, 10 Штыков, солдат и бомб, и грозных крепостей? Изобретеньями своими знаменита На диком поприще воинственных затей, Богиня добрая и мудрая науки, Увы, сама терзать людей обречена Взамен целения людских скорбей и муки, - И честолюбию на жертвенник она Несет не ландыши, не лилии, не розы, Но льстиво говорит: возьми себе в кумир Системы новые убийства и угрозы... 20 А для чего? Затем, чтоб сохранился мир... И это мир? Какой ценою дорогою Он обошелся там, где от родных полей Оторван селянин и от семьи своей, И мирной жизнию, полезной, трудовою, Не принесет плода он в лоне деревень. Налоги же растут всё выше каждый день... Растут мильярдами, возносятся, как горы, Громадные долги... Взгляни: и там и тут Как бедность с нищетой чудовищно гнетут... 30 Зато, когда на мир ты сверху кинешь взоры, С орлиной высоты, - увидишь, что внизу, Как тучи мрачные, таящие грозу, Несметные полки столпились наготове, Чтобы рвануться в бой в момент, при первом слове, Чтоб дым пороховой затмил сиянье дня И стала общею кровавая резня, А смерть не видела еще такой пирушки... Тут муза говорит с улыбкой мне: 'Поэт! Оставь напрасный страх! Ведь и помина нет 40 Ни о какой войне... Ведь это всё игрушки... Всё это куколки... Комедия одна, Игра в солдатики... Немыслима война... Гуманен этот век, и все мы христиане, К тому же у вождей так пусто в их кармане, Что вряд ли кто из них идти решится в бой...' О муза милая, склоняюсь пред тобой: Пусть это всё игра... Как маленькие дети, Пускай ее ведут вожди различных стран, Но, ах! как дорого игрушки стоят эти, 50 Да и достойны ли гуманных христиан? Игрушки эти - плод дурного воспитанья... О, этот мир стальной! О, куколки войны! Наверно, выковал для горя и страданья В подземной кузнице их молот сатаны! <1889> 339. ЗАПОВЕДЬ Не сотвори себе кумира! Святая заповедь, она Еще в эпохе древней мира Была торжественно дана. А нам священные глаголы И этот благостный завет Знакомы с детства, с первой школы, Знакомы с самых ранних лет. И что же? Где завет священный? Лишь погляди на этот мир, - Повсюду в суетной вселенной Вослед кумиру встал кумир... Забыв глагол святого неба, Пред силой золота склонясь, Земным кумирам из-за хлеба Мы бьем челом, приникнув в грязь... Мы сами на подножья ставим Во всем подобных нам людей, Пред ними клонимся, их славим Душой продажною своей... Кумиров созданных гордыню Одели пышностью пустой, И в капище, забыв святыню, Мы превратили храм святой... Меж тем по буквам, без сознанья, Мы наизусть от детских лет Твердим, греша без оправданья, Глубокой древности завет. И разве искренно мы верим В своем брожении пустом? Мы и пред небом лицемерим, И пред кумирами притом... <1889> 340. ГУМАННОЕ ВРЕМЯ В нашей новой гуманной эпохе Всё прощается людям порой: Вор, укравший народные крохи, Крупной кражи, растраты герой, Или взяточник ловкий, нахальный, Иль заведомо истый злодей, Избежавши развязки печальной, Ждут порою прощенья людей. Всем простят: и убийце, и вору, И блестящую речь адвокат Смело кинет в лицо прокурору. Всё простят: преступленье, разврат, Лишь одно никогда не простится - Слово истины смелой, святой... Кто возвысить свой голос стремится В шуме жизни тревожно-пустой, Как пророк, сея светлые мысли, Кто взывает: 'Проснись, человек!' - Их к несчастным таким сопричисли, Для кого нет прощенья вовек!.. <1890> ПРИМЕЧАНИЯ Настоящее издание ставит своей целью познакомить читателя с творчеством малоизвестных представителей демократической поэзии 1870-1880-х годов. В книгу не вошли произведения А. М. Жемчужникова, Л. Н. Трефолева и П. Ф. Якубовича, поскольку их стихотворному наследию посвящены отдельные сборники Большой серии, а также стихи тех поэтов, которые составили соответствующие разделы в коллективных сборниках 'Поэты 'Искры'' (тт. 1-2, Л., 1955) и 'И. З. Суриков и поэты-суриковцы' (М.-Л., 1966). В потоке демократической поэзии 70-80-х годов видное место принадлежало популярным в свое время произведениям, авторы которых либо неизвестны, либо не были демократами, хотя создавали подчас стихотворения, объективно созвучные революционным и просветительским идеалам. Весь этот обширный материал, в значительной своей части охваченный специальным сборником Большой серии - 'Вольная русская поэзия второй половины XIX века' (Л., 1959), остался за пределами настоящего издания, так как задача его - представить демократическую поэзию в разнообразии ее творческих индивидуальностей. Ввиду этого в данном сборнике отсутствуют произведения, авторство которых не подкреплено достаточно убедительными данными (например, 'Новая тюрьма' и 'Сон', соответственно приписывавшиеся П. Л. Лаврову {Поэтическое наследие Лаврова выявлено и опубликовано не полностью. В бумагах поэта хранились две юношеские тетради стихов (см.: Е. А. Штакеншнейдер, Дневник и записки, М.-Л., 1934, с. 541, прим. Ф. И. Витязева), из них пока известно только одно стихотворение, напечатанное самим автором в 1841 г. В автобиографии Лавров указывал, что некоторые его стихотворения были анонимно и с искажениями без его ведома напечатаны в разных заграничных сборниках (П. Л. Лавров, Философия и социология. Избр. произведения, т. 2, М., 1965, с. 618). Полным и точным списком этих Стихотворений мы не располагаем. О стихотворениях периода эмиграции Лавров сообщал: 'Из позднейших стихотворений два, без подписи, были напечатаны в газете 'Вперед'' (там же). В настоящее время Лавров считается автором четырех стихотворений из этой газеты, хотя одно ('Новая тюрьма') атрибутируется без веских оснований.} и В. Г. Тану-Богоразу). По этой же причине в книгу не вошли стихи видных народовольцев Б. Д. Оржиха и Д. А. Клеменца, так как вопрос о принадлежности большинства приписываемых им стихотворений остается спорным. - Профиль настоящего издания определил и метод отбора текстов. С наибольшей полнотой в нем представлены, естественно, стихи самых неплодовитых поэтов (Г. А. Лопатин, Г. А. Мачтет), тогда как принцип избранности распространен в основном на поэтов с обширным стихотворным наследием (С. С. Синегуб, П. В. Шумахер, А. Н. Яхонтов, В. И. Немирович-Данченко и др.). Сборник состоит из двух частей. В первой помещены произведения поэтов, непосредственно участвовавших в революционном движении, как правило связанных с ним организационно и практически. Вторая объединяет поэтов, зарекомендовавших себя в качестве профессиональных литераторов демократического направления. Расположение материала примерно воспроизводит этапы историко-литературного развития 70-80-х годов, т. е. поэты старшего поколения предшествуют поэтам молодого поколения, завершающего эпоху, и т. д. Внутри разделов, посвященных отдельным поэтам, материал расположен в хронологической последовательности. При отсутствии данных для точной датировки под текстом произведения в угловых скобках указывается год, не позднее которого оно написано (в большинстве случаев это даты первых прижизненных публикаций). Все авторские даты, если они почерпнуты из указываемых в примечаниях сборников, газет, журналов, не имеют ссылок на источник. Оговариваются только ошибочные даты либо две несовпадающие авторские датировки. Тексты печатаются по последним прижизненным редакциям. Исключение сделано лишь для Н. А. Морозова, который, готовя в 1920 году первое бесцензурное собрание своих стихотворений, написанных в годы тюремного заключения, пересматривал и переделывал их. В результате такой правки, проведенной в совершенно иных исторических условиях, по-новому начинали звучать произведения, обязанные своим происхождением другой эпохе. Ввиду этого стихи Морозова в настоящем сборнике печатаются в их первоначальных редакциях с учетом той небольшой правки, которая была осуществлена автором в легальных изданиях 1906-1910 годов. Специальных текстологических решений требует также публикация стихотворений С. С. Синегуба. При жизни поэта произведения его в основном были напечатаны в коллективном сборнике 'Из-за решетки' (Женева, 1877) и в авторском сборнике 'Стихотворения. 1905 год' (Ростов-на-Дону, 1906). Целый ряд новонайденных произведений Синегуба был недавно обнародован в статьях В. Г. Базанова: 'Неизвестные стихотворения Сергея Синегуба', 'К истории тюремной поэзии революционных народников 70-х годов', 'Еще об одной тетради стихотворений Сергея Синегуба' ('Русская литература', 1963, No 4, с. 160-167, 1966, No 4, с. 164-174, 1967, No 1, с. 170-176). Источником публикации послужили беловые автографы двух тетрадей, сохранившихся в частном архиве (у внука поэта, С. В. Синегуба) и переданных публикатору. В одной тетради находятся двадцать семь стихотворений. За исключением шести, все они известны по сборнику 'Из-за решетки', но многие из них даны в других редакциях или с существенными разночтениями. Помета рукой Синегуба на первой странице тетради No 1: '1873-1879' свидетельствует, что тексты ее более позднего происхождения, {Отсюда можно заключить, что в тетрадь вошли стихотворения эпохи 'хождения в народ' и тяжелых лет пребывания в Доме предварительного заключения и в Петропавловской крепости. Это подтверждается и содержанием последних восемнадцати стихотворений, созданных после 1873 г. Грань между стихотворениями, написанными до ареста Синегуба, и стихотворениями, сложенными в тюрьме, легко устанавливается с помощью второй пометы. На обороте 10-й страницы тетради No 1 рукой Синегуба обозначен заголовок нового раздела: 'Тюремные стихотворения'. Заголовок этот перечеркнут, вероятно, потому, что в первый раздел попало стихотворение 'Терн', которое частично или целиком было написано в заточении (оно имеет типично тюремную концовку). Однако раздел 'Тюремные стихотворения' в тетради No 1 начинается стихотворением 'Думы мои, думы...', которым открывается в сборнике 'Стихотворения. 1905 год' цикл 'Тюремные стихи. (Из старых тетрадок)'. Стало быть, десять стихотворений, предшествующих в тетради No I тюремным стихотворениям, мы вправе относить к написанным на свободе, т. е. до конца 1873 г. Показательно также, что первый раздел стихотворений в этой тетради открывается известной 'Думой ткача', которая датируется началом 1873 г.} чем в сборнике 'Из-за решетки' (1877). Это подтверждается их анализом: Синегуб устранял длинноты в стихах, вносил в них стилистические исправления. Тетрадь No 2 содержит тексты, не публиковавшиеся при жизни автора и относящиеся, по всей вероятности, к двум последним годам тюремного заключения поэта (два стихотворения помечены здесь 1877 и 1878 гг.). Учитывая соотношение печатных и рукописных источников, произведения Синегуба в данном издании приводятся по тетради No 1, если она дает последнюю редакцию стихов, ранее напечатанных в сборнике 'Из-за решетки'. Произведения, не обнародованные при жизни поэта, воспроизводятся по журналу 'Русская литература', прочие стихотворения - по прижизненным публикациям. Исчерпывающие библиографические данные об авторских сборниках содержатся в биографических справках. Примечания имеют следующую структуру, после порядкового номера указывается первая публикация стихотворения, затем все последующие источники, содержащие какие-либо текстуальные изменения - вплоть до публикации, в которой текст установился окончательно. Последняя выделяется формулой 'Печ. по...'. Указанная формула не применяется, если после первой публикации текст произведения не менялся или если эта публикация была единственной. Далее приводятся сведения о наличии и местонахождении автогра- фов, данные о творческой истории, поясняются малопонятные намеки и реалии, лица, упоминаемые в стихотворении, и т. п. В примечаниях оговариваются анонимные публикации, а также криптонимы и псевдонимы, если они не являлись обычной подписью поэта (например, псевдоним В. Г. Богораза - 'Тан'). Так как творчество многих поэтов представлено в этой книге с достаточно строгим отбором, факт включения стихотворений в авторские сборники отмечается в единственном случае - когда необходимо подтвердить атрибуцию текста. Разделы, посвященные Н. А. Морозову, В. Н. Фигнер, Омулевскому (И. В. Федорову), А. Л. Боровиковскому, А. А. Ольхину, Н. В. Симборскому, Д. Н. Садовникову, А. П. Барыковой (составление, биографические справки и примечания), подготовлены к печати А. М. Бихтером, раздел стихотворений С. С. Синегуба - В. Г. Базановым, остальные разделы - Б. Л. Бессоновым. Условные сокращения, принятые в примечаниях Буд. - 'Будильник'. BE - 'Вестник Европы'. ВО - 'Восточное обозрение'. ВРП - 'Вольная русская поэзия второй половины XIX века'. Вступ. статья С. А. Рейсера. Подготовка текста и примечания С. А. Рейсера и А. А. Шилова, 'Б-ка поэта', Б. с, Л., 1959. ГИМ - Отдел письменных источников Государственного исторического музея (Москва). Д - 'Дело'. Драгоманов - М. П. Драгоманов, Детоубийство, совершаемое русским правительством, Женева, 1877. ЖО - 'Живописное обозрение'. 'Звездные песни' I - Н. Морозов, Звездные песни, М., 1910. 'Звездные песни' II - Н. Морозов, Звездные песни. Первое полное издание всех стихотворений до 1919 г., кн. 1-2, М., 1920-1921. ИР - 'Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенников по политическим причинам в период 1873-1877 гг., осужденных и ожидающих 'суда'', Женева, 1877. 'Из стен неволи' - Н. А. Морозов, Из стен неволи. Шлиссельбургские и другие стихотворения, Ростов-на-Дону - СПб., 1906. КС - А. В. Круглое, Стихотворения, М., 1903. ЛН - 'Литературное наследство'. МС -Н. Морозов, Стихотворения. 1875-1880, Женева, 1880. Наб. - 'Наблюдатель'. НСРПиС - 'Новый сборник революционных песен и стихотворений', Париж, 1898. ОД - 'Общее дело. Газета политическая и литературная', Женева, 1877-1890. 03 - 'Отечественные записки'. ПБ - 'Песни борьбы. Сборник революционных стихотворений и песен', Женева, 1892. ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР. 'Песни жизни' - Омулевский, Песни жизни, СПб., 1883. ПЛ - 'Петербургский листок'. РБ - 'Русское богатство'. РЛ - 'Русская литература'. РМ - 'Русская мысль'. СиП - П. Шумахер, Стихи и песни, М., 1902. СП - Ф. Волховской, Случайные песни, М., 1907. СС -'Собрание стихотворений', СПб., 1879. Ст. - Стих, стихи. '1905 год' - С. Синегуб, Стихотворения. 1905 год, Ростов-на-Дону, 1906. Т, С - Тан, Стихотворения, СПб., 1910. ФПСС - Вера Фигнер, Полное собрание сочинений, т. 4 (стихотворения), М., 1932. ФС - Вера Фигнер, Стихотворения, СПб., 1906. 'Цветы и змеи' - Л. И. Пальмин, Цветы и змеи, СПб., 1883. ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва). ЦГАОР - Центральный государственный архив Октябрьской революции (Москва). ЦГВИА - Центральный государственный Военно-исторический архив (Москва). ЦГИА - Центральный государственный исторический архив (Ленинград). ШСС - П. Шумахер, Стихотворения и сатиры. Вступ. статья, редакция и примечания Н. Ф. Бельчикова, 'Б-ка поэта', Б. с, 1-е изд., (Л.), 1937. ЯС - 'Стихотворения Александра Яхонтова', СПб., 1884. 308. 'Искра', 1865, No 11, с. 159. Печ. по 'Собранию стихотворений', М., 1881, с. 517. По свидетельству А. В. Амфитеатрова, в 1870-е годы стихотворение получило широкую известность благодаря М. Н. Ермоловой. 'Она часто читала его публично и с громадным успехом. Молодежь относила эти стихи к подсудимым тогдашних политических процессов (главным образом процесса 193)'. (Забытый смех. 'Поморная муза', сб. 2 (Гейневцы). Сост. А. Амфитеатров, (М.), 1917, с. 410). О М. Н. Ермоловой, исполнительнице этого стихотворения, вспоминает и В. А. Гиляровский, указывая при этом, что 'Requiem' был допущен к публичному исполнению 'только во время турецкой войны', т. е. в 1877-1878 гг., когда стихотворение могло восприниматься как отклик на борьбу за освобождение славян (Вл. Гиляровский, Сочинения в четырех томах, т. 1, М., 1967, с. 422-424). 'Requiem' вошел в революционный репертуар, см. сборники и песенники: 'Не плачьте над трупами павших бойцов!', СПб., 1908 (?), с. 1, 'Окрасился месяц багрянцем...', М., 1912, с. 60, 'На муромской дороге', М., 1915, с. 62, см. также 'Правду труда' (1913, No 7), где цитируется 'Requiem' (указано И. Г. Ямпольским в 'Поэтах 'Искры'', т. 1, Л., 1955, с. 979). Стихотворение было положено на музыку: В. М. Акцев (М., 1900), М. П. Речкунов (СПб., 1901), Н. Н. Черепнин (М., 1902), К. К. Варгин (М., 1913), Ю. Р. Кельберг (Пг., 1917), А. П. Чесноков (М., без даты). О широком распространении 'Requiem'a' в годы первой русской революции см.: Иван Белоусов, Литературная среда. Воспоминания. 1880-1888. М., 1928, с. 40-42. 309. Буд., 1877, No 7, с. 3. Печ. по 'Собранию стихотворений', М., 1881, с. 293. 310. Буд., 1878, No 2, с. 19. Отчизна тратит силы В борьбе за жизнь измученных славян. Речь идет о русско-турецкой войне 1877-1878 гг., одной из целей которой было освобождение славянских народов Болгарии, Боснии и Герцеговины от турецкого ига. Угас поэт. Н. А. Некрасов умер 27 декабря 1877 г. (8 января 1878 г.). 311-314. 'Сны наяву', М, 1878, с. 343, 366, 482, 506. Капище - языческий храм. 315. РМ, 1882, No 11, с. 337. 310. 'Осколки', 1882, No 2, с. 3. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 176. 317. 'Осколки', 1882, No 4, с. 4. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 167. 318. Наб., 1882, No 5, с. 99. 319. 'Осколки', 1882, No 6, с. 3. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 166. 320. 'Осколки', 1882, No 11, с. 4, подпись: Марало Иерихонский. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 130. Феб - здесь: солнце. 321. 'Осколки', 1882, No 14, с. 3. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 169. Армидины сады - здесь: увеселительные заведения, Армида - героиня поэмы Тассо 'Освобожденный Иерусалим', увлекшая рыцаря Ринальдо на уединенный остров с волшебными садами. 322. 'Осколки', 1882, No 15, с. 3, подпись: Марало Иерихонский. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 168. 323. 'Осколки', 1882, No 24, с. 3, подпись: Трефовый Король. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 162. Капище - см. прим. 314. 324. 'Осколки', 1882, No 26, с. 4, подпись: Трефовый Король. 325. 'Осколки', 1882, No 33, с. 3. Печ. по сб. 'Цветы и змеи', с. 154. Перед подножием тельца - см. прим. 131. Исав - библейский персонаж, уступил младшему брату Иакову свое первородство за чечевичную похлебку. 326. 'Цветы и змеи', с. 223. 327. РМ, 1883, No 8, с. 296. 328. 'Осколки', 1883, No 15, с. 4. 329. 'Осколки', 1883, No 37, с. 3. Избы курные, т. е. отопляемые без трубы. 330. 'Осколки', 1883, No 49, с. 3, 331. Наб., 1884, No 3, с. 43. 332. Наб., 1886, No 1, с. 52 фонографа. 333. Наб., 1886, No 5, с. 155. 334. Наб., 1886, No 9, с. 69 фонографа. 335. РМ, 1887, No 7, с. 33. 336. Наб., 1887, No 7, с. 46. Брашно - пища. 337. РМ, 1887, No И, с. 248. 338. Наб., 1889, No 9, с. 49. 339. Наб., 1889, No 11, с. 37. Не сотвори себе кумира - библейская заповедь, запрещающая поклонение языческим кумирам. Капище - см. прим. 314. 340. Наб., 1890, No 3, с. 31. Л. И. Пальмин Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэты 1860-х годов Библиотека поэта. Малая серия. Издание третье Л., 'Советский писатель', 1968 Вступительная статья, подготовка текста и примечания И. Г. Ямпольского. OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Биографическая справка 'Пускай идет и гений и наука...' Эхо Свидание 'Волшебные звуки таинственных струн...' Из тюремных мотивов Тетушка полночь Гуманный проект Вечное бытие Ворон на колокольне Дураки Илиодор (или - как он сам себя называл Лиодор) Иванович Пальмин происходил из старинного, но обедневшего рода ярославских помещиков. Он родился в Петербурге 15 мая 1841 года, учился в гимназии, а затем на юридическом факультете Петербургского университета. Однако кончить университет Пальмину не удалось. За участие в студенческих волнениях 1861 года он был арестован, а по освобождении исключен из университета. Затруднительное материальное положение (пятнадцати лет Пальмин потерял отца) заставило его обратиться к литературному труду, он занялся переводами с французского и немецкого и компиляциями, а также стал уделять больше времени стихам. Склонность к поэтическому творчеству он почувствовал еще в детстве, унаследовав ее от отца, отец Пальмина тоже писал стихи и вращался в литературных кругах 20-30-х годов. Первое известное нам произведение Пальмина - перевод с французского - было напечатано в 1859 году в журнале 'Лучи'. Затем он сотрудничал в 'Веке' П. И. Вейнберга и в 'Библиотеке для чтения' А. Ф. Писемского, который признал в молодом человеке талант и поощрял его первые литературные опыты. В своей автобиографии Пальмин рассказывает о том, какое существенное влияние оказали на него общественный подъем 60-х годов, литература и журналистика этих лет, которая, по его словам, дышала 'как будто свежестью весны', университетские лекции. Но в нарисованной им картине начала 60-х годов, когда классовые противоречия все более и более обострялись, есть известный отпечаток идиллии, свидетельствующий о том, что у Пальмина, при всем его бесспорном демократизме, не было отчетливой политической позиции. Он был просто оппозиционно настроен и довольно наивно верил в близкое социальное переустройство России. Результатом отчасти этой политической аморфности, а отчасти постоянной материальной нужды явилось неразборчивое сотрудничество в самых разнообразных периодических изданиях. Пальмин печатался не только в 'Искре', 'Будильнике', 'Женском вестнике', 'Деле', а позже в 'Русской мысли', 'Осколках', 'Стрекозе' и других журналах, но и во враждебной 'Искре' 'Занозе' Розенгейма, реакционной 'Литературной библиотеке' Богушевича, бульварном 'Московском листке' Пастухова - в последнем, по свидетельству современника, именно 'из-за куска хлеба'. В 'Искре' Пальмин активно сотрудничал в 1863-1868 годах, до переезда в Москву. В своей автобиографии он с теплым чувством вспоминает об этих годах и о В. Курочкине как редакторе, 'доброму руководству, советам и нравственному влиянию' которого он многим обязан. Одному своему знакомому Пальмин говорил, что если его дарование не заглохло в бесшабашной обстановке столичной богемы и сохранило честное направление, то это результат 'литературно-гражданских уроков', которые он получил от редактора 'Искры'. В 70-80-х годах Пальмин издал несколько стихотворных сборников. Как указано выше, он довольно много занимался переводами. Особенно привлекали его в этом отношении польские поэты: Мицкевич ('Пан Тадеуш' и другие произведения) и Кондратович-Сырокомля. И в 80-е годы Пальмину были дороги те идеи И настроения, которые он воспринял в 60-е годы. В 1884 году он писал Н. А. Лейкину: 'Ненавижу И кляну систему и строй нашего общества, т. е. все до, что завещано веками, что поддерживается охранителями... Мне все ненавистно в отчизне, что освящено преданием, т. е. предрассудки, рутина, лакейство, азиатчина, рабство, официальная часть с казенным ярлыком, но горе страдающего брата глубоко трогает меня... Это мое главнейшее, священнейшее убеждение из тех немногих политических убеждений моих, которые я, однако, искренно и сердечно прочувствовал'. Его идеал - 'чтобы весь мир была одна семья, дружная, единодушная, любящая, борющаяся только с одним всеобщим врагом - со всем тем, что причиняет зло и страдание людское и нарушает гармонию жизни'. Именно поэтому он немало страдал от цензуры. Пальмин был в дружеских отношениях с Чеховым. Чехов ценил его поэтическое дарование и любил его как человека. Имя Пальмина часто упоминается в письмах Чехова 80-х годов. В письме к В. В. Билибину 1886 года читаем: 'Пальмин - это тип поэта, если Вы допускаете существование такого типа. Личность поэтическая, вечно восторженная, набитая по горло темами и идеями... Беседа с ним не утомляет. Правда, беседуя с ним, приходится пить много, но зато можете быть уверены, что за все 3-4 часа беседы Вы не услышите ни одного слова лжи, ни одной пошлой Фразы, а это стоит трезвости'. Пальмин умер 26 октября 1891 года. Пальмин не испытал значительной эволюции. В 70-е и 80-е годы, как и в 60-е, мы можем отметить в его поэзии две струи: с одной стороны юмористические стихотворения, лишь изредка: переходящие в сатиру, с другой - гражданскую лирику, большей частью довольно абстрактную. Лишь отдельные стихотворения - преимущественно ранние - возвышаются над этим уровнем и сохраняют свой интерес до наших дней. Вершиной творчества Пальмина является его 'Requiem', ставший революционной песней. Издания стихотворений Сны наяву. Собрание стихотворений. М., 1878. Собрание стихотворений. 2-е изд., дополн. многими новыми стихотворениями. М., 1881. (Эта книга представляет собою сборник 'Сны наяву' с тремя добавленными печатными листами.) Собрание новых стихотворений. М., 1881. Цветы и змеи. Сатира, юмор и фантазия. Сборник шаловливых стихов и напевов. СПб., 1883. * * * Пускай идет и гений и наука Своим путем, Пускай от их торжественного звука Встает содом. Хитри наш ум и, мудрствуя лукаво, Иди в войну За здравый смысл, за благо и за право На старину. Но есть одно, что выше ухищрений, В земле родной, Что против всех бесовских наваждений Стоит стеной, Что гасит всё разумное, благое, Как ветр свечу, - То русское, кулачное, родное: 'Я так хочу!' И ясен ум, и чист его светильник, Да не пронять!.. И, как хмельной, танцует подзатыльник Под звук 'молчать!'. <1865> ЭХО У нас есть чудное одно Таинственное эхо. Как вторит возгласам оно. Карающего смеха! На голос истины святой, Великого призванья Оно шумит в стране родной, Как бури завыванье. Возвысим голос - и оно Свой звук усилит вдвое: Ах! то знакомое давно Храпенье носовое!.. Вещавший дебрям и камням, Счастлив пророк в пустыне! Ведь всё же не храпели там Гранитные твердыни!.. <1865> СВИДАНИЕ (Мотив из североамериканского поэта) За честь и свободу родимой страны Мы храбро с врагами дрались, Поля боевые все кровью полны, И стоны до неба неслись. За честь и свободу в кровавом бою Я честно и храбро стоял, Вдруг свистнула пуля - и руку мою Навек я одну потерял. Но к милой невесте с полей боевых Пришел я, увечный солдат, И вот предо мной кровли хижин родных Приветливо снова блестят. И ты, мое счастье промчавшихся дней, В затишье родного села, Лобзая, встречаешь с любовью своей, Как ангел прелестный мила! Страшна мне разлука, и пули больней С тобою утратить мой рай, Но храбро пришел я к невесте моей - Навеки ей молвить: прощай! Прощай, моя радость, все клятвы твои Тебе возвращаю назад: Какое даст счастье для юной любви Безрукий, увечный солдат! ----- - Мой храбрый, мой верный, всегда дорогой, В бою пострадавший солдат! Ты с боя увечный вернулся домой Отдать мои клятвы назад... Ты полон всё прежней любовью ко мне, Ты честно и храбро дрался, И вот над тобою опять в тишине Родные блестят небеса... Увечье свое ты меж нами считал Разрывом любви, но поверь: Сын верный отчизны в увечьи мне стал Милей несравненно теперь! В нем чувство солью я к отчизне родной С любовию страстной моей, Пусть гордую этим обнимет герой Одною рукою своей!.. Волшебные звуки таинственных струн Запали мне в юную грудь, И хочется громкую песню запеть И цепью тяжелой тряхнуть. С улыбкою доброй ты шепчешь, мой друг: 'Поэт, не стыдися цепей!' О нет, не стыжусь я и даже готов Для такта бить цепью моей... Готов я звенеть ей анапест и ямб Со смехом моим заодно, Но кто ж будет слушать? И бабушка спит, И детки заснули давно... Нечистая сила им кажет всю ночь Какой-то нелепейший сон, И звон непрерывный в их бедных ушах Гудит, как во дни похорон. А если во сне и услышит порой Аккорды мои кто-нибудь, То на уши с сердцем опять поспешит Отцовский колпак натянуть... ИЗ ТЮРЕМНЫХ МОТИВОВ По гранитным уступам угрюмой тюрьмы Воет жалобно ветер ночной, За решеткой тюремной мелькает лицо, Озаренное тусклой луной. Черных туч вереницы капризной толпой По небесному своду ползут, Но быстрее на бледном, обросшем лице Беглых дум вереницы бегут. Вместе с песней отчаянной, с ветром ночным, Вот он - бледный, угрюмый злодей - К светлой юности чистым промчавшимся дням Улетает душою своей. Он прислушался: вот в шуме ветра звучит Колыбельная песня родной, Что когда-то звучала так сладко над ним, Над младенцем с невинной душой. Вот видения светлых, заветных картин Как в тумане встают перед ним: Купол церкви родимой над дальним холмом Тихо блещет крестом золотым, Тишь родного села, и под милым окном Ярко-красные кисти рябин, И знакомые звуки знакомых теней, И свобода родимых долин. Вот в тумане минувшего ярко блеснул Чей-то ласковый девственный взор, С этим взором в преступную душу проник Кроткий, ангельски нежный укор. Но сильнее над ним ветер буйный ревет, И ему в этом свисте ночном Снится сил молодецких и буйных порыв, Сил, кипящих мятежным огнем. Этим силам был нужен разумный исход, Эти силы грудь юную жгли, Но, напрасно сгорев, не на благо людей - Свой исход в преступленьи нашли. Так проносятся думы одна за другой, Будто отблески молний ночных. Нет, свободные люди родимой страны, Не знавали вы мыслей таких!.. Ты, что гордо позором клеймила его, Добродетель, поднявшая нос, Чужды узника беглые думы тебе, И таких не знавала ты слез!.. Никогда в этих дряблых и черствых сердцах Не рождался звук песни такой, Но бесследно замрет этой песни напев В тишине каземата ночной... Воет ветер в уступах угрюмой тюрьмы, Тускло месяц из тучи блестит, Словно взором стеклянным в щель гроба мертвец На живых с укоризной глядит... <1865> ТЕТУШКА ПОЛНОЧЬ Холодная полночь деревней идет, Покрытая черною мглою, В чепце и фуфайке идет и трясет Своею седой головою. Идет и колотит морозной клюкой В избу к мужику мимоходом, То волком завоет, то взглянет порой В окошко ужасным уродом, Задует лампадку, ворвавшися в щель, И робко Петровна-старуха Молитву творит, покидая постель, И стонет, и кашляет глухо... По городу тетушка полночь идет, Покрытая черною мглою, В чепце и фуфайке идет и трясет Своею седой головою. Фонарики тускло дрожащей толпой Чуть светятся в темень глухую, А полночь ворчит, угрожая клюкой: 'Я вас, пострелята! задую!..' И молят фонарики, кланяясь ей, И робко дрожа, и моргая: 'Оставь нас! не трогай клюкою своей, О тетушка полночь родная!' - 'Я вас, пострелята! задую сейчас! Негодники вы... либералы!..' - 'Ах, тетя родная, не трогай ты нас! Смотри - как мы бледны и малы!.. Смотри, как мы мелки, ничтожны, точь-в-точь Писателей русских идеи... Хоть мы просветители, всё же не прочь Порой поступить и в лакеи... Невинен и темен наш светик дрянной, Мы в копоти гаснем и сами... И только в полемике между собой Друга друга дубасим лучами... На каждом шагу, несмотря на наш свет, Споткнуться большая опасность Тому, кто поверит, что тьмы больше нет, Что всюду разумная гласность...' Фонариков глазки за речью такой Заискрились подленьким светом, А тетушка полночь махнула клюкой И в путь поплелася при этом. <1866> ГУМАННЫЙ ПРОЕКТ О, сколько поэты родные Рифмованных пролили слез В альбомы, в журналы былые И в чашечки вянущих роз! Как много в них страстной истомы И жгучей любовной тоски - Одни только знают альбомы, Одни носовые платки!.. В тот век стихотворной печали Журналы минувших годов Роль труб водосточных играли Для слез вдохновенных певцов. Но старым хозяйкам альбомов Теперь уже лет пятьдесят, И, хуже уродливых гномов, Они уж сердец не язвят... Поэты состарились сами И, дряхлые, вместо очей, Табачными плачут носами На строки катковских статей. Но в век наш реально-практичный (Послушайте умную речь) Проект я представлю отличный Из слез этих пользу извлечь: Те слезы любви и мученья, Мрачившие столько очей, Нельзя ли собрать для соленья Грибов, огурцов и сельдей? Зачем с лепесточками розы Скрывать их альбомным листкам? Пускай те обильные слезы На пищу пойдут... беднякам!.. <1866> ВЕЧНОЕ БЫТИЕ Кипят поколенья несметных людей, Как мелкая пена морская, Проходят ряды королей и царей, Во мраке веков исчезая. В хаосе стремлений, трудов и забот Мрут люди обычной чредою, Одна лишь идея растет и растет, Сияя бессмертной красою. Одни возникают из праха других И в прах рассыпаются сами, Разложенный прах их из глыб земляных Впивают растенья корнями. Бесчисленных форм вся природа полна, Все вид изменяем мы, тлея, Но в этом движении вечном одна, Одна лишь бессмертна идея. Приверженцы папы сожгли на огне Ничтожное Гусово тело, Но Гуса идея, с ханжами в войне, На этом костре не сгорела. И вот на горящий костер оттого Он смело так шел без боязни - Он знал, что сожгут только тело его, Идея ж окрепнет от казни. Он чуял и знал, что воскреснет опять В грядущих вождях поколений, Пусть форму одну смерть разрушит, как тать, Другие найдет себе гений!.. В аккорды и звуки певец перелил Свои задушевные грезы И всё, чем он страстно и пламенно жил, - И думы, и радость, и слезы. Та скрипка разбита в куски, и гниют Давно его кости в могиле, Но думы, и грезы, и звуки живут Во всей обаятельной силе! О нет, он не умер! он в наших сердцах Воскрес и живет с полнотою, Мы, слушая, тонем в его же мечтах, Страдаем его же душою... Вот труженик мысли за тусклой свечой, Весь творческой думой объятый, В полночном затишье, бессонной главой Поник над тетрадкою смятой. Быть может, велики идеи его, Для мира труды благотворны, И в души толпы из ума своего Он сеет священные зерны. Но годы проходят за тяжким трудом, И суетный свет, без вниманья, Его не украсит достойным венцом, Награды не даст за страданья... Пусть в мелком разврате, пошлея, вокруг Тревожно спешат поколенья, Насколько есть силы, исчерпать всё вдруг В болотной грязи наслажденья... Но он не грустит и идее своей С глубокою служит любовью, Несет ее знамя, готовый для ней Пожертвовать жизнью и кровью... Он знает: идея растет и растет, Всё чище, ясней и светлее, Он знает, что сам он в веках не умрет, Живя в той бессмертной идее... Как золото в горне, в борьбе и в трудах, В крови и в слезах поколений Горит и растет, очищаясь в веках, Живой человечества гений. Во всех нас тот гений великий живет, Пусть мрут скоротечной толпою Минутные формы, но он не умрет, Бессмертной блестя красотою! <1867> ВОРОН НА КОЛОКОЛЬНЕ На улице нашей, меж новеньких зданий, Есть древняя церковь одна, Священных легенд и старинных преданий С времен позабытых полна. Одни за другими столетья чредою Уже пронеслися над ней, И веет забытой седой стариною От мохом поросших камней, Карнизов и окон решетчатых, ржавых, От старой ограды зубцов, От ликов на башнях ее величавых Поблекших давно образов. Там дубы столетние сенью угрюмой Шумят на церковном дворе И шепчут ветвями с глубокою думой О давней, забытой поре. А в церкви царит полусумрак священный, В мерцании бледном лампад, Сверкая оправой своей драгоценной, Угодников лики глядят. И много старинные эти иконы Здесь видели слез и скорбен И слышали горя сердечные стоны, Внимая молитвам людей. Там часто под древней церковного аркой, При запахе ладана, мне В мечтах рисовалось картиною яркой - Что было давно в старине. Вот свадьба боярышни, сердцем страдая, Но слушаясь воли отца, Вот здесь принимала она, молодая, Невольное бремя венца. Под длинной фатою, в жемчужном уборе, Как мрамор холодный, бледна, Вот здесь, со слезами в опущенном взоре, С немилым стояла она, В лебяжьей груди под фатой ретивое, Дрожа, замирало, когда Она пред налоем свое роковое Чуть внятное молвила 'да...'. А сзади, исполненный бешеным мщеньем, На деву друг тайный смотрел И дикою злобой, и страстным мученьем, В толпе притаившись, кипел. И много под тению сводов глубокой Старинная церковь таит. Торжественно колокол с башни высокой В воскресное утро звучит. На той колокольне, на самой вершине, Где колокол, в старом окне. С времен позабытых, неведомых ныне, Свил ворон гнездо в вышине. Когда еще деды ребятами были, То часто в рассказах своих Про ворона прадеды им говорили, Что видел в пеленках он их. Да, много он видел, столетья считая, Таинственный сын старины, Эпохи пред ним проходили, мелькая, Как пестрые, легкие сны. Как волны вставали ряды поколений И падали в прахе могил. Эпохи старинных народных волнений, Быть может, старик не забыл. Двенадцатый год и под дымом багровым Москва, залитая огнем, Не кажутся ль ворону временем новым В недавнем и свежем былом?.. Он помнит в былом грозный лик Иоанна, И старых бояр в теремах, И всё, что, как в сумерках, смутно, туманно Сокрыто в минувших веках. Он помнит, когда близ церковной ограды Шумел еще лес вековой. Где ныне угрюмые зданий громады Теснятся одна за другой. Он помнит, когда средь дремучей пустыни Здесь были берлоги волков, Где вывесок яркими буквами ныне Пестреют фасады домов, Когда из лачуг и из домиков скромных Здесь только слободка была, В соседстве же, в дебрях дремучих и темных, Разбойничья шайка жила. И живо он помнит, как в многие годы Дома разрастались вокруг, Пыхтя черным дымом, вставали заводы На месте слободских лачуг. И слушает с грустью угрюмая птица, Усевшись на выступ окна, Как вечно гудит и грохочет столица, И думает думу она: Намного ли люди довольней судьбою И стали ль счастливей с тех пор, Настроив твердыни одна за другою, Срубив густолиственный бор? Нет! ворон-старик проницательным оком На жизнь насмотрелся века: Он знает, что в том же страданья глубоком Проносится жизнь бедняка... Угрюмо он смотрит на пышность столицы В высоком жилище своем И старых, забытых легенд вереницы Хранит о далеком былом. <1875> ДУРАКИ Когда б Сократ, Платон иль Пифагор Вдруг из могил нежданно встали ныне, Поник бы их смущенный, робкий взор При блещущей невиданной картине: Здесь паровоз, тут пушек чудный гром, Там купола с блестящими шпилями - Всё новизна, всё дышит волшебством, Лишь дураки остались дураками... Живали встарь под сепию ветвей. Себя прикрыв лишь кожею звериной, - Новейший фрак во всей красе своей Теперь блестит в изысканной гостиной. В былых веках ходили босиком, Теперь франтят и дамы каблучками - Всё иначе, всё в образе ином, Лишь дураки остались дураками... Папируса таинственный язык Одни жрецы египетские знали, Теперь что день - то груды новых книг, И в целый год их прочитать едва ли. Столбцы листков, журналов и газет Испещрены премудрыми статьями, Из них блестит прогресса яркий свет, А дураки остались дураками... Закованы и в мрамор, и в гранит, В чугун и в медь роскошные столицы, Всё пышностью изысканной блестит, И новых фрин сверкают вереницы. Рассудка власть царит теперь во всем - Простился мир с туманными мечтами, Холодный ум воспрянул с торжеством, А дураки остались дураками... О, верю я, что в будущих веках Везде прогресс, как солнце, загорится, В неведомых волшебных чудесах Наш век тогда в забвении затмится. Нам и во сне не видеть тех чудес... Потомки же сравняются с богами, Их мощный ум достигнет до небес, Но дураки всё ж будут дураками... <1877> ПРИМЕЧАНИЯ В сборник включены произведения двадцати пяти второстепенных поэтов середины XIX века, в той или иной степени дополняющих общую картину развития русской поэзии этого времени. Тексты, как правило, печатаются по последним прижизненным изданиям (сведения о них приведены в биографических справках), а когда произведения поэта отдельными сборниками не выходили - по журнальным публикациям. Произведения поэтов, издававшихся в Большой серии 'Библиотеки поэта', воспроизводятся по этим сборникам. При подготовке книги использованы материалы, хранящиеся в рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского дома) Академии наук СССР. Впервые печатаются несколько стихотворений В. Щиглева, П. Кускова и В. Крестовского, а также отрывки из некоторых писем и документов, приведенные в биографических справках. Произведения каждого поэта расположены в хронологической последовательности. В конце помещены не поддающиеся датировке стихотворения и переводы. Даты, не позже которых написаны стихотворения (большей частью это даты первой публикации), заключены в угловые скобки, даты предположительные сопровождаются вопросительным знаком. Л. И. ПАЛЬМИН Свидание. В 1865 г., когда стихотворение было напечатано, окончилась гражданская война между северными и южными штатами США. Передовые русские люди с большим интересом следили за американскими событиями. Но борьба за освобождение негров от рабства всегда вызывала в их сознании и наиболее близкие им мысли о борьбе с российским крепостничеством и самодержавием. Недаром помещики часто именовались в демократической литературе и публицистике плантаторами. Снабжая стихотворение подзаголовком 'Мотив из североамериканского поэта', Пальмин тем самым указывал читателям, что речь идет в нем именно о гражданской войне. В 1878 г. в сб. 'Сны наяву' поэт снял подзаголовок - отчасти, по-видимому, потому, что американские события 1861-1865 гг. отошли в прошлое, отчасти желая приспособить стихотворение к другому злободневному факту - окончанию русско-турецкой войны. Гуманный проект. На строки катковских статей. О Каткове см. на с. 728. Вечное бытие. Гус Я. (1369-1415) - вождь чешского национально-освободительного движения, по приговору католической церкви был сожжен на костре как еретик. Тать - вор, разбойник. Ворон на колокольне. Угодник - христианский святой. Налой - аналой, высокий столик с покатым верхом, принадлежность церковного обихода, перед аналоем, в частности, происходит обряд бракосочетания. Двенадцатый год - Отечественная война 1812 года. Иоанн - Иван IV Грозный. Слободка - поселок у самого города. Дураки. Сократ (469-399 до н. э.) и Платон (ок. 427 - ок. 347 до н. э.) - древнегреческие философы. Пифагор (ок. 580 - 500 до н. э.) древнегреческий математик и философ. Фрина - здесь: женщина легкого поведения (от имени греческой гетеры, прославившейся тем, что была натурщицей знаменитого скульптора Праксителя и художника Апеллеса).