Стихотворения, Пальмин Лиодор Иванович, Год: 1888

Время на прочтение: 40 минут(ы)

* * *

Пусть рифмою отточенной своей
Мой стихъ блеснетъ какъ лезвеё кинжала,
Пусть между строкъ въ немъ, будто межъ втвей,
Найдутъ зми отравленное жало…
Не встртитъ онъ сочувственныхъ похвалъ…
Пусть ненависть одна ему награда…
Я для того и пснь мою ковалъ:
Моя душа проклятьямъ этимъ рада.
Проклятія… Они дороже мн
Похвалъ толпы и всей дешевой славы:
Вдь, лаврами съ героемъ наравн
Блестятъ шутовъ увнчанныя главы…
Не лестна мн восторженность глупцовъ,
Я на нее смотрю небрежнымъ взоромъ…
Мн злость враговъ миле всхъ внцовъ,
Хвала же ихъ была бы мн позоромъ…
Когда-жь мой другъ, единодумный братъ,
Прольеть слезу надъ пснею моею,—
О, я тогда вознагражденъ стократъ,
За ту слезу я жизни не жалю…
Л. Пальминъ.

‘Русская мысль’, No 3, 1888

Въ слободк.

I.

За заставой слободка домишекъ кривыхъ,
Съ цлымъ рядомъ дворовъ постоялыхъ.
Зеленетъ трава на лачугахъ гнилыхъ
Между досками крышъ полинялыхъ.
А вокругъ огороды и колья плетней,
Валъ съ оврагомъ, заросшимъ крапивой,
Подъ зеленой развсистой ивой
Протекаетъ по дну его мутный ручей.
Здсь недоброе мсто, по слухамъ,
И не разъ съ топоромъ иль обухомъ
Расправлялся здсь темною ночью злодй,
А въ крапив, межъ тины и гнили,
Синій трупъ мертвеца находили….
За оврагомъ болото, лсокъ и поля,—
И поврье въ окрестности ходитъ,
Что нечистый сюда, въ часъ полночный, шаля,
Для погибели пьяныхъ заводитъ.
А слободка даетъ въ грязномъ лон своемъ
Для бродягъ безпаспортныхъ пріюты,
Даже въ мстной полиціи знаютъ о томъ.
Впрочемъ, мры ея хоть и круты,
Но не въ силахъ известь подозрительныхъ лицъ,
На уловки смышленыхъ не мало,
Отъ радушнаго крова квартала,
Отъ казеннаго хлба темницъ.

II.

Вотъ кабакъ, главнымъ центромъ духовнымъ
Всей слободк онъ служитъ и здсь,
Безъ заботъ о различьи сословномъ
Міръ окрестный стекается весь.
Тутъ приказный въ дырявой шинели,
И оборвышъ скрыпачъ-музыкантъ,
Дв-три пьяныя вчно мамзели,
Бглый, съ шрамомъ на лбу, арестантъ.
Тутъ и нищій въ отрепьяхъ — калка —
Не владетъ ногами полвка,
Но, когда заползаетъ въ кабакъ,
Съ нимъ во очію чудо творится —
Хватитъ чарку и вдругъ изцлится,
Съ громкой пснью пускаясь въ трепакъ….
И почетные гости порою,
Для знакомства со здшней страною,
Въ кабачецъ зазжаютъ на пиръ,
Не послы и не принцы, конечно….
Тхъ, съ вратами, отверзтыми вчно,
Ждетъ какой-нибудь модный трактиръ.
Въ залъ роскошный, шикарно-пространный….
Но маэстро по части карманной,—
Воръ изъ части далекой другой,
Въ этотъ край завлеченный судьбой,
Иногда удостоитъ визитомъ
Этоть вчно радушный пріюъ,
Гд добычи немедленнымъ сбытомъ
Гостя съ честью великой почтутъ.
Полицейское зоркое око,
Какъ недремлющій аргуса взоръ,
Проникая повсюду глубоко,
Въ ндра самыхъ трущобистыхъ норъ,
Здсь стыдливыя вжды смыкаетъ,
А блюститель порядка и самъ,
Филантропіей полнъ къ бднякамъ,
Тутъ порой вечеркомъ засдаетъ.

III.

Свтлой струею, живымъ серебромъ,
Въ чарки вино разливается,
Тайная сила волшебная въ немъ,
Чудная сила скрывается.
Что это искрится, блещетъ на дн?
Это печали забвеніе
И на мгновеніе
Въ горькомъ вин
Горькихъ невзгодъ потопленіе.
Въ свтлыхъ струяхъ его скрытъ талисманъ
Съ бременемъ бдъ примирительный,
Чарка на разумъ наводитъ туманъ,
Только туманъ утшительный,
Юноша пламенный пьянъ безъ вина
Страстью, надеждами, грезами,
Если же сердце разбито до дна
Лютыми жизни морозами,
Въ чарахъ, навянныхъ добрымъ виномъ,
Молодость вновь пробуждается,
Эхомъ звучитъ о быломъ
И изъ-подъ пепла, бывалымъ огнемъ,
Снова на мигъ разгорается.
Дивная сила сокрыта въ вин,
Сила могучая эта:
Зретъ на нив въ златистомъ зерн
Въ знойномъ сіяніи лта.
Колосъ златистый изъ почвы родной, ‘
Смоченной влажной росою,
Чудную крпость сосетъ подъ землей,
Ночью-жъ незримой толпою
Духи стихійные, рзво шутя,
Подъ соловьиныя трели
Нжно баюкаютъ, будто дитя,
Крошку-зерно въ колыбели.’
Эту могучую силу земли,
Мощь животворную эту
Люди хитро изъ зерна извлекли
И распустили по свту.
Въ стеклянной бутыли,
Какъ въ ндрахъ темницы,
Въ полонъ заключили
Духовъ вереницы,
Зеленаго лса
Здсь чары — приманки,
Самъ лшій — повса
Закупоренъ въ склянк.
И вотъ оттого-то,
Лишь выпьется чарка,
Прочь холодъ, забота,
Вновь на сердц жарко.
Вдругъ тайная сила,
Вдругь сила живая
Все горе, что было,
Уноситъ, играя,
Зерномъ поглощённый
Лучъ солнышка яркій
Душ оживлённой
Вливается съ чаркой.

IV.

И вотъ бжитъ, журчитъ струёй,
Кастальскій русскій ключъ,
Онъ такъ силёнъ въ стран родной,
Вліяньемъ такъ могучъ.
И вотъ въ утроб кабака
Со всхъ сторонъ течетъ
Весь заработокъ бдняка,—
Трудовъ тяжелыхъ плодъ.
Забывъ голодную семью
И плачущихъ ребятъ,
Копйку кровную свою
Онъ здсь оставить радъ.
А если денегъ больше нтъ
И чистъ его карманъ,
Сюда несетъ онъ свой жилетъ,
Рубаху и кафтанъ.
И за одинъ глотокъ струи
Волшебнаго ключа
Пожитки скудные свои
Отдастъ онъ сгоряад.
Да, видно, жизнь, какъ есть она,
Не слишкомъ хороша,
И ждетъ отрады отъ вина
Въ томленіи душа.
На мигъ одинъ свтлетъ въ ней
Безжизненная тьма,
И ей безуміе милй
Обычнаго ума.
Испуская какой-то таинственный звонъ,
Ходитъ шкаликъ стекляный, гранёный,
Больше знаній хранитъ, больше видывалъ онъ,
Чмъ мудрецъ, иль профессоръ ученый.
Наполняясь и живо пустя до дна,
Часто въ губы цлуегь онъ горе.
Съ виду малъ онъ, но въ немъ побывало вина
Разливанное цлое море….
Въ этомъ мор свой разумъ иной потопилъ,
А другой убжденья и совсть….
Если бъ могъ, то какую бы намъ сообщилъ
Этотъ шкаликъ ужасную повсть—
Повсть темную тяжкихъ страданій людскихъ,
Душъ надломленныхъ, жизней разбитыхъ,
Сердца жгучихъ мученій и слезъ огневыхъ,
Драмъ, глубоко от свта сокрытыхъ….
О преступник много повдал бы намъ
Онъ того, чего нт въ протокол….
Прикасаясь къ запекшимся жаднымъ умамъ,
Онъ и самъ въ жизни игрывалъ роли,
И на дн его часто иной находилъ
Нершимой задачи ршенье
И запасъ почерпалъ неизвданныхъ силъ,
И грызущей тоски утоленье,
А въ душ, поглощенной упорной борьбой,
На всахъ межъ боязнью и страстью,
Перевшивалъ часто онъ каплей одной,
Каплей, полной могучею властью.
Эта капля фабричнаго, ночью, въ мятель,
Простынею окутаетъ снжной
И уложитъ въ сугробъ, какъ ребенка въ постель,
Усыпивъ его съ ласкою нжной.
Чёкъ, да чёкъ! Ходитъ шкаликъ со звономъ кругомъ
И поить бдный людъ не устанетъ,
Кровь остывшую гретъ своимъ огонькомъ,
И разсудокъ волшебно туманитъ.

V.

Завываетъ вьюга ночи,
Какъ медвдь реветъ впотьмахъ,
Льдистый иней колеть очи,
Нтъ ни искорки въ домахъ.
Надъ слободкой сонъ витаетъ,
Все затихнуло давно,
Лишь вдали во мгл сіяетъ
Въ кабачк одно окно.
Тамъ сидитъ еще гуляка,
Головой припавъ къ столу,
Вьюга сыплеть изо мрака
Блымъ снгомъ по стеклу,
Угрожая, въ окна хлещетъ,
Воетъ вдьмою въ печи,
Сквозь нагаръ огонь трепещетъ
Оплывающей свчи.
А у пьянаго гуляки
Все слилось въ неясный бредъ:
Втра свистъ и вой собаки,
И свчи дрожащій свтъ.
Въ завываньи вьюги злобной.
Чертенятъ онъ слышитъ вой,
Возникаетъ міръ загробный
Передъ нимъ во тьм ночной,
За окномъ, дрожа, мелькаетъ
Блый саванъ мертвеца,
И душой овладваетъ
Смутный ужасъ безъ конца.
А кабатчикъ мирно дремлетъ
Подъ лнивый стукъ часовъ,
Сладко грезитъ и не внемлетъ
Вою страшному бсовъ.
Мятель завываетъ сильнй и сильнй,
И пьяному снится въ бреду,
Что то не кабатчикъ, а водочный змй,
Страшне чудовищъ въ аду….
Зеленый, весь пламенемъ адскимъ объятъ,
Съ огромной бутылью вина….
Царапая стекла, толпы бсенятъ
Тснятся къ нему изъ окна.
И пьяному, грозно сверкнувъ, онъ сказалъ
Рааверзнутой пастью своей:
‘Несчастный! ужель ты меня не узналъ?
‘Ты рабъ мой — я водочный змй!
‘Я идолъ могучій, живущій въ вин,
‘Сильне всхъ бсовъ стократъ,
‘А часто въ бутыли сокрыты на дн
‘Незримыя двери во адъ….
‘Твой часъ уже пробилъ, иди же за мной!…’
Открылася дверь кабака,
И въ царство кромшное вьюги ночной
Кабатчикъ толкнулъ бдняка.
А пьяному мнилось: ватаги чертей
И въ саванахъ тьмы мертвецовъ
Завыли надъ нимъ въ дикой пляск своей,
И палъ онъ безъ чувствъ и безъ словъ.
А вьюга, бушуя вдоль снжныхъ полянъ,
Съ рыданіемъ дикимъ своимъ
Изъ рыхлаго снга могилъный курганъ
Насыпала къ утру надъ нимъ….
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’ 1880, No 4

ЗВЗДЫ

Разсялись тучи по небу волнами.
И въ ясной лазури сверкая надъ нами.
Полночныя звзды горятъ.
Въ душ затихаютъ печаль и страданья,
Какъ будто бы искры святаго сіянья,
Отрадно мученья цлятъ,
О, звзды! Любилъ я васъ въ дтстств, бывало,
Когда мн родная, любовно, шептала,
Со мною на небо смотря.
Что это лампады въ святилищ рая
Трепещутъ, торжественнымъ свтожь играя,
Предъ трономъ Святаго Царя.
Потомъ, какъ нахлынули чары и грезы,
Бывало, сквозь втви дремучей березы
Въ лучахъ полуночныхъ свтилъ,
Мн искрились милой волшебные глазки, —
Такъ много въ нихъ было участья и ласки,
Ихъ взоръ такъ плнителенъ былъ.
Но годы промчались… теперь одинокій
Остался я въ мір съ тоскою глубокой,
И счастье давно отцвло,
Ушла и родная…. и юность увяла….
А звзды горятъ надо мной, какъ бывало,
Торжественно, ярко, свтло….
И мнится, что въ ихъ переливчатомъ свт
Сіяетъ въ минуты отрадныя эти
Все то, что утрачено мной:
И счастье, и юность, и радость былая,
И смотритъ съ любовью оттуда родная,
Привтъ посылая мн свой….
А на сердц сладко, отрадно такъ станетъ,
И тихо слеза упованія канетъ,
Когда изъ разорванныхъ тучъ,
Какъ будто надеждой, что всрчу когда-то
Кого я любилъ горячо такъ и свято,
Блеснетъ мн таинственный лучъ….
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’ 1880, No 1

ДТИ НЕБА.

По міровой канв событй и преданій
Какъ золотая нить, сквозь лтописъ вковъ,
Изъ дальней древности сверкаеть рядъ сказаній
Про царственныхъ дтей властительныхъ боговъ.
Таинственно звучатъ священные напвы
Про чадо божества и земнородной двы —
О томъ, какъ неба сынъ таилъ въ груди своей
Божественный залогъ небеснаго рожденья
И шелъ искать отца далеко отъ людей,
Объятый пламенемъ высокаго стремленья.
А грозный Поссейдонъ и царственный Зевесъ,
Взирая на свою цвтущую Элладу,
Изъ глубины морской иль съ высоты небесъ
Являлись иногда возлюбленному чаду.
Такъ смлый юноша, отважный Фаэтонъ
На свтлый ликъ отца, внчанный блескомъ неба,
Безтрепетно смотрлъ, желаньемъ упоенъ
Свершить высокій путь на колесниц Феба.
И ты дитя небесъ — восторженный поэтъ!
И ты хранишь залогъ божественной природы!
Подъ гнетомъ лжи и зла, гд Божьей правды нтъ,
Гд безсознательно ярмо влачатъ народы,
Гд, позабывъ святыхъ и истинныхъ боговъ,
Кумировъ создали изъ золоченой глины,—
Тамъ сквозь зловщій звонъ заржаввшихъ оковъ,
Сквозь вихри суеты, сквозь стонъ людской кручины,
Небеснаго отца ты слышишь горній зовъ
Изъ глубины небесъ, и въ пламенныя псни
Ты хочешь перелить божественный глаголъ,
И міру, спящему подъ гнетомъ тьмы и золъ,
Бросаешь смлый кликъ: ‘возстань! очнись! воскресни!..’
Да, ты дитя небесъ, и въ сует людской
Томишься, вакъ въ цпяхъ, а чудный зовъ куда-то
Звучитъ въ твоей душ таинственно и свято…
Хотя не узришь ты ни въ бездн голубой,
Ни средь морскихъ пучинъ божественнаго лика,
Но чудный зовъ отца везд передъ тобой:
И въ говор лсовъ, волнующихся дико,
И въ плеск ручейка, и въ рокот громовъ,
И въ псн жавронка съ проснувшихся луговъ…
Везд теб звучитъ гармонія родная —
Въ дыханіи цвтовъ, въ полуночной тиши,
Въ сіяньи яркихъ звздъ, въ румяной зорьк мая
И въ чудныхъ свтлыхъ снахъ взволнованной души.
Сынъ праха и небесъ! везд передъ тобою
Звучитъ родной привтъ небеснаго отца
На тайномъ язык и жаждешь безъ конца
Ты подлиться имъ съ родимою землею…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’ 1880, No 2

* * *

Предано вседневнымъ думамъ и заботамъ,
Сердце словно дремлетъ подъ тяжелымъ гнётомъ,
Но порой нежданно дрогнетъ и проснется.
Изъ дали былаго эхомъ донесется
Звукъ забытой псни, милый ликъ проглянетъ,
Свтлая картина изо мрака встанетъ,
Грёзъ, любви и страсти ароматъ знакомый
Вдругъ пахнётъ весенней сладкою истомой,
Оживетъ волшебно золотое время….
Боже! хоть на мигъ бы сна тупаго бремя
Сбросить и умчаться въ молодые годы,
Въ эту даль, гд ярко блещутъ небосводы,
Гд цвты и солнце, страсть и упоенье!
Воплотить бы снова свтлое виднье,
Съ нимъ въ лобзаньи жаркомъ всей душою слиться
И въ его объятьяхъ сладостно забыться!…
Нтъ! что миновало, то невозвратимо!
Свтлое виднье пролетаетъ мимо,
И опять безъ нги, безъ любви бывалой,
Жизнь польется скучной, сонною и вялой….
Такъ изгнанникъ-ангелъ предъ вратами рая,
Полный грусти, смотритъ, какъ вдали играя
Божьяго сіянья дивно струи льются,
Ангельскія псни издали несутся,
Лиръ волшебныхъ звуки сладко долетаютъ….
Но ужъ нтъ возврата!… А кругомъ блуждаютъ
Въ бур и хаос глыбы міровыя,
Носятся кометы, дикія, слпыя,
И ого, что полонъ и тоски, и муки,
Что напрасно къ свту простираетъ руки,
Увлекаютъ вихри въ бездну мірозданья,
Мчать въ хаосъ безбрежный отъ лучей сіянья….

Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 10, 1880

Городъ и лсъ.

(Лтнія картины).

Жаркій день догорлъ, надъ столицей легла,
Срой, пепельной дымкой вечерняя мгла,
Златоверхіе храмы и шпицы
Потухаютъ въ сіяньи багровой зари,
Вотъ и мднымъ казеннымъ лучемъ фонари
Заиграли по зданьямъ стрлицы.
Отъ тснящихся каменныхъ срыхъ громадъ
Въ знойномъ воздух ветъ удушливый смрадъ,
Въ клубахъ пыли, гремя мостовою,
Экипажи несутся несмтной толпой,
А на узкой полоск лазури ночной
Звзды робко зажглись надо мною.
Вотъ и мсяцъ блеснулъ золотистымъ серпомъ,
Но въ пыли и дыму, и въ чаду городскомъ
Онъ тускнетъ безъ блеска и свта.
О, какъ душитъ въ объятьяхъ темничныхъ меня
Шумный городъ, стуча и пыля, и звеня
Безъ участья любви и привта!
Прочь скоре отсюда на вольный просторъ,
Гд давно ужъ въ зеленый роскошный уборъ
Нарядилось все царство лсное,
Гд въ тиши благодатной лепечетъ ручей,
И при мсячномъ блеск поетъ соловей
Въ безмятежномъ вечернемъ поко….
Прочь отсюда! я снова отрадно вздохну,
Снова вспомню умчавшихся лтъ старину
И младенчества свтлые годы,
Cброшу тяжкое иго мертвящихъ заботъ,
И мечта золотое крыло развернетъ
Въ лон сельской тиши и свободы….
Прочь скоре отсюда! И вотъ замелькаль
Въ блеск газа торговый богатый кварталъ,
A кругомъ оглушительный грохотъ
Все нахальнй гудитъ по камнямъ мостовой,
Словно съ дикой угрозой гремитъ надо мной
Исполина насмшливый хохотъ….
Чей-то каменный голосъ межъ душныхъ громадъ
Въ этомъ гул мн слышенъ,—‘Куда ты? Назадъ!
‘Брось порывы напрасныхъ мечтаній!
‘Не увидишь ты шири цвтущихъ полей….
‘Нтъ! погибнешь и ты подъ властью моей,
‘Какъ милліоны несчастныхъ созданій!
‘Какъ и имъ же, я сердце твое изсушу,
‘И въ ничтожныхъ заботахъ, въ служеньи грошу,
‘А, быть можетъ, въ объятьяхъ разврата,
‘Засыпая тяжелымъ безчувственнымъ сномъ,
‘Ты растратишь въ отравленномъ лон моемъ
‘Все, чмъ сердце такъ было богато….’
Громче каменный гудъ…. ярче блещущій газъ,
Словно тысячи чьихъ-то насмшливыхъ глазъ
На меня отовсюду взираютъ.
Вотъ и жалкія сни садовъ городскихъ….
Мнится, втви сухія и пыльныя ихъ,
Умирая, объ лс вздыхаютъ.
Вотъ растворенныхъ оконъ сверкающій рядъ,
Звуки музыки бальной оттуда гремятъ,
И танцующихъ пары несутся.
Это гнзда разврата, гд юности пылъ
Погашаетъ избытокъ и чувства и силъ,
И лобзанья любви продаются.
Вонъ подвалы — притоны людской нищеты,
Гд въ лохмотьяхъ и въ гнили, среди темноты,
Преступленье и горе гнздятся….
Испаренья известки повсюду и смрадъ,
Вотъ и остовы вновь возведенныхъ палатъ
И подмостки лсовъ громоздятся.
Вотъ облитые матовымъ свтомъ луны
Переулки пустые глухой стороны,
Немощенные, съ свжей травою.
Гулъ все тише и тише за мною
Водопадомъ далёкимь, смолкая, реветъ,
Дряхлыхъ, ветхиъ лачугъ вереница встаетъ,
Вотъ угрюмый заводъ громоздится,
Мрачно высятся черныя трубы, и тамъ
Брызжутъ яркія искры, и дымъ къ небесамъ
День и ночь неуетанно клубится,
Вотъ и кладбище, тихо, безмолвно, окрестъ,
Ярко въ мсячномъ блеск затеплился крестъ,
Въ окнахъ церкви лампадка мерцаетъ,
Чуть колышатся втви плакучихъ берёзъ,
Въ лунномъ свт роса, будто капельки слёзъ,
На цвтахъ на могильныхъ сверкаетъ,
Сквозь нависшую чащу блютъ кресты,
Снь кладбища подъ кровомъ ночной темноты
Въ безмятежномъ молчаніи дремлетъ.
Звонъ полночный пронесся дрожащей волной,
И душа въ этихъ звукахъ надъ спящей землей
Словно голосу вчности внемлетъ.
Каждый день шумный городъ вс новыхъ жильцовъ
Изъ вертеповъ своихъ и изъ душныхъ домовъ
Въ этотъ мирный пріютъ снаряжаетъ,
Каждый день шумный городъ растетъ и растетъ
И, владнья свои расширяя, впередъ
Мертвецовъ предъ собой высылаетъ…..
Будто съ лсомъ окрестнымъ въ бою роковомъ,
Пожирая своимъ ненасытнымъ жерломъ
Исполиновъ изъ царства лснаго,
Облаками ихъ дыма мрачитъ небеса,
И въ испуг все дальше уходятъ лса
Отъ врага безпощаднаго, злаго….
Вотъ уже въ отдаленьи остался за мной
Пыльный городъ, дымною мглой,
Надъ ркою блестя огоньками,
И клубящійся дымъ изъ фабричныхъ печей
Высоко, при сіяніи лунныхъ лучей,
Поднимается къ небу столбами
И, скользя съ втеркомъ по ночнымъ небесамъ,
Роемъ призраковъ тихо несется къ лсамъ
Словно это воздушныя тни
На заводахъ сожженныхъ деревьевъ лсныхъ,
Эльфы срубленныхъ старыхъ лсовъ вковыхъ,
Духи темной, таинственной сни,
Эльфы сосенъ погибшихъ, березъ и осинъ,
Духи сказокъ забытыхъ и древнихъ былинъ,
Что дремучую глушь населяли,
Хороводомъ играютъ при блдной лун
И несутся къ родимой своей сторон,
Гд въ зеленой крас разцвтали:
Словно хочется глушь имъ навдать скорй,
Гд укрылся отъ хитрыхъ и жадныхъ людей
Лшій сказочный съ чудной семьею
И русалокъ и старыхъ веселыхъ духовъ,
Что предъ геніемъ буйнымъ людскихъ городовъ
Убжали пугливой толпою.
Облачка раскидались по своду небесъ
Занавской прозрачно-сребристой,
Вотъ и нивы просторъ колосистый,
Вотъ и лсъ предо мною, задумчивый лсъ,
Полный тайны, безмолвный, дремучій….
Тихо спрятался мсяцъ за тучей,
Слились тни и свтъ по коврамъ луговымъ,
Вотъ прокрался тайкомъ по вершинамъ лснымъ
Втерокъ, зашептавши украдкой.
Ароматъ упоительно-сладкій
Нжно ветъ въ лицо, мигъ — и снова кругомъ
Свтъ, разсыпавшись, ярко сіяетъ,
И, прорзавшись, мсяцъ блестящимъ серпомъ
Въ облачкахъ серебристыхъ ныряетъ.
Снова на душу сходитъ блаженный покой,
Снова все, что среди суеты городской
Сномъ летучимъ и ложнымъ казалось,
Что забыто давно посреди мелочей,
И мечты золотыя умчавшихся дней,
Все воскресло и живо сказалось!
Бремя думъ обыденныхъ и скучныхъ заботъ,
Словно тягостный сонъ ниспадаетъ,
И опять, какъ живое, встаетъ
Снова близко сіяетъ
Все, что скрылось въ туман умчавшихся лтъ,
Шлетъ былое знакомый привтъ,
И забытое счастье киваетъ.
Въ блеск звздномъ, сквозь втви нависшихъ втвей
Свтятъ взоры любимыхъ волшебныхъ очей…
Лучезарныя, милыя очи!
Въ ароматномъ дыханіи ночи
Ветъ грёзъ позабытыхъ златая весна,
И душа упоеньемъ бывалымъ полна….
Мелодически звучной струёю
Межъ корней и каменьевъ лепечетъ ручей
И баюкаеть псенкой нжной своей,
Будто съ лаской родною….
Лсъ, мой лсъ! прихожу я, усталый, къ теб….
Такъ Антей, съ Геркулесомъ въ ужасной борьб,
Лишь къ родимой земл прикасался,
Мощь и новую силу отъ ней получалъ….
Лсъ мой, лсъ мой дремучій! я также усталъ,
Также въ лютой борьб истерзался
Съ исполиномъ, что многихъ уже задушилъ
И какъ будто деревья твои проглотилъ
Огнедышащей пастью могучей….
Лсъ мой, лсъ мой дремучій,
Дай же новыхъ мн силъ!…
Л. Пальминъ.

‘Русская мысль’, No 6, 1880

Изъ Гёте.

Будь, человкъ, благороденъ,
Добръ и на помощь готовъ!
Только лишь это
Насъ отличаетъ
Отъ остальныхъ
Тварей вселенной.
Слава невдомымъ
Силамъ верховнымъ,
Чуемымъ нами!
Къ вр стремится
Духъ человка.
Ндра природы
Мертвы для чувства.
Солнце сіяетъ
Добрымъ и злымъ.
И надъ злодемъ
И надъ избраннымъ
Мсяцъ и звзды
Блестятъ наравн.
Втеръ и волны,
Громы и градъ
Проносятся съ шумомъ,
Свой путь совершая
И быстро разя
Того и другаго.
Также и счастье
Надъ міромъ струится:
То канетъ младенцу
На свтлыя кудри,
То сыну порока
На голое темя.
По вчнымъ, несмннымъ,
Великимъ законамъ
Вращается каждый,
И каждый свершаетъ
Свой кругъ бытія.
Но лишь человку
Возможна бываетъ
Сама невозможность.
Лишь онъ различаетъ
И судитъ, и цнитъ.
Онъ можетъ мгновенью
Сказать: подожди!
Лишь онъ назначаетъ
Награду благому
И злу наказанье,
Цлитъ и спасаетъ
И все, что, блуждаегь, колеблясь,
Связуетъ на пользу.
И мы почитаемъ
Безсмертныхъ какъ будто людей,
Какъ будто они бы творили
Въ величіи то же,
Что лучшій изъ смертныхъ
Творитъ, иль хотлъ бы творить.
Будь, человкъ благороденъ,
Добръ и на помощь готовь!
Твори безустанно и благо, и правду!
Существъ неизвстныхъ,
Лишь чуемыхъ нами,
Да будетъ прообразъ въ теб!
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’ 1880, No 3

Морозъ и весна.
(Сказка).

Ночь весенняя тихо легла надъ землей,
Ярко тысячи звздъ въ высот голубой
Въ серебристыхъ лучахъ засверкали.
Но холодною свжестью дуетъ съ рки,
И послдній морозъ оковалъ ручейки,
Что при солнышк рзво журчали.
Жалко старому дду поля покидать
И свободу въ лугахъ воскресающихъ дать
Для весны и для жизни кипучей….
Жаль, что скоро цвтами и юной травой
Запестретъ обширный просторъ луговой,
Гд онъ царствовалъ, дикій, могучій….
Ходитъ старый по селамъ при яркихъ звздахъ,
Чтобъ весенній разливъ на лугахъ и поляхъ
Оковать дуновеньемъ могилы,
И съ досадой онъ слышитъ: на встрчу весн,
Подъ землею въ корняхъ и въ малютк-зерн
Просыпаются юныя силы.
Бородою косматой онъ гнвно трясетъ,
Ледяныя сосульки на крышахъ куетъ
И ворчитъ, безпощадный и грозный.
‘Неподвижность—вотъ счастія сгмволъ святой,
‘Все скую, все покрою корой ледяной,
‘Все сдавлю я десницей морозной!…
‘Что весна? Это нравовъ растлнье одно….
‘Своеволье таитъ молодое зерно….
‘Не спшите-же рваться на волю,
‘Вы, мятежныя силы и травъ, и цвтовъ!
‘Все скую и, попрежнему, снжный покровъ
‘Раскидаю по чистому полю!…
‘Заморожу весеннія почки втвей,
‘Заморожу я чувства въ сердцахъ у людей,
‘У поэта скую вдохновенье….
‘Слово всякое глыбой падетъ ледяной,
‘Мыслямъ крылья скую и въ недвижный покой
‘Обращу міровое движенье.
‘Все, что рвется впередъ, ищетъ вешнихъ лучей,
‘Все застынетъ: и колосъ въ раздольи полей,
‘И побги на нив науки….
‘Хоры пташекъ въ лсу замолчатъ навсегда,
‘И падутъ, замирая, осколками льда
‘Звонкой лиры аккорды и звуки!’..,
Такъ старикъ провщалъ и поникнулъ главой.
Чу! волковъ раздался одобрительный вой,
‘Браво’! каркнула гд-то ворона….
Ледъ сочувственно съ лужи одной затрещалъ,
Да въ хлву домовой, умилясь, промычалъ
Рчь вполн подходящаго тона….
Стихло все,… но весення ночь коротка,
И за дальней горой слова старика
Услыхала весна-чаровница.
Вотъ востокъ зааллъ надъ прибрежнымъ холмомъ,
И разсыпалась съ утреннимъ первымъ лучемъ
Золотыхъ облачковъ вереница.
Улыбнулась весна на слова старика,
А за нею и лсъ, и поля, и рка
Засмялись сочувственнымъ эхомъ,
Ручейки побжали со смхомъ журча,
И малютка-подснжникъ надъ бредомъ хрыча
Разразился младенческимъ смхомъ….
Ледяныя сосульки, блестя хрусталемъ,
Стали таять со смхомъ подъ яркимъ лучемъ,
Смхъ по чащ лсной раскатился.
И предвстникъ безоблачныхъ радостныхъ дней—
Первый жавронокъ съ лона воскресшихъ полей
Съ звонкой пснею къ солнышку взвился….
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’ 1880, No 2

Міры.
Когда небесный сводъ во всей крас своей
Въ полуночной тиши надъ міромъ развернется,
И океанъ святыхъ, таинственныхъ лучей
Трепещетъ и горитъ, и зыблется, и льется,
Тогда съ души моей спадаетъ тяжкій гибтъ,
И, съ чистой, теплою, младенческой мольбою,
Я уношусь туда, гд съ блещущихъ высотъ
Гирлянды яркихъ звздъ сверкаютъ надо мною.
И врю я тогда, отрадно врю я,
Что это все міры, исполпенные жизни,
Что это все одна великая семья
Предъ трономъ Божіимъ въ одной святой отчизн.
И мн смшно тогда, что мы нашъ міръ земной,
Затерянный въ волнахъ безбрежнаго созданья,
Крутящійся средь нихъ песчинкою одной,
Считаемъ съ гордостью столицей мірозданья…
Безумный, жалкій міръ! О, Боже мой, ужели
Въ бездонной глубин сверкающихъ пучинъ
Онъ жизнью одаренъ изъ всхъ міровъ одинъ,
Вс мірозданія сосредоточивъ цли?
О, нтъ! серебряный стозвздныхъ гроздій свтъ
Мн въ душу сладкія вливаетъ упованья,
Что звзды яркія — ступени мірозданья,
Которымъ нтъ числа, которымъ счета нтъ…
Что мы живемъ теперь на низшей изъ ступеней,
Гд все прекрасное, вс свтлыя мечты,
Любовь. высокая и чары красоты,
И пламя, скрытое въ аккордахъ пснопній, —
Лишь смутный лучъ одинъ, лишь искорка одна
Той жизни сладостной, что, будто въ грезахъ сна,
Мы лишь предчувствуемъ, влача подъ игомъ праха
Ярмо невденья и призрачнаго страха…
И звздные лучи въ небесной вышин,
Сверкая и горя торжественно и свято,
Мечту отрадную вливаютъ въ сердце мн,
Что тамъ въ объятія я заключу когда-то
Кого я такъ любилъ, чью смерть я перенесъ,
Чей пепелъ оросилъ струями горькихъ слезъ…
Л. Пальминъ.
* * *
Перлы всхъ краше таятся далеко въ морской глубин,
Чувства всхъ чище сокрыты въ душ на таинственномъ дн,
Розы прекрасныя блекнутъ, незримыя взоромъ людей,
Силы могучія гибнутъ безслдно въ хаос страстей,
Лучшія думы, которымъ ни слова, ни имени нтъ,
Грезы завтныя вянутъ безплодно отъ холода лтъ,
Лучшія, свтлыя цли съ рожденіемъ рушатся въ прахъ,
Лучшая псня поэта, что молкнетъ на вщихъ устахъ.
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 11, 1880

Псня.
Будто крыло херувима свтла,
Псня надъ міромъ страданій и зла
Въ тихомъ сіяньи проносится,
Съ радостной, чудной улыбкой своей
Въ сумракъ печали, тоски и скорбей
Гостьей небесною просится.
Празднично-свтлый таинственный звонъ
Ветъ изъ псни, и радостно онъ
Въ душу людскую вливается.
Смхъ со слезами волной серебра,
Словно божественной арфы игра,
Въ псн волшебно мшается.
Трубы побды и громъ боевой,—
Все замолкаетъ своей чередой,
Въ вчность идутъ поколнія,
Рушатся троны и падаютъ въ прахъ,
Но неумолчно несется въ вкахъ
Псня — дитя вдохновенія.
Гд же ты, псня, и кмъ рождена?
Не изъ лучей-ли святыхъ соткана
Въ горней небесной обители?
Или изъ звуковъ божественныхъ лиръ
Свивши тебя, ниспослали къ намъ въ міръ
Съ дальнихъ свтилъ небожители?
Втеръ-ли вешній изъ чашечекъ розъ
Къ намъ изъ эдема тебя перенесъ,
Вмст съ волшебными звуками?
Нтъ! ты печали и грусти полна,
Ты на холодной земл рождена
И убаюкана муками!
И не чертоги могучихъ царей
Дали пріютъ колыбели твоей
Въ гордомъ гнзд самовластія,
Но, какъ Мессія, среди нищеты,—
Такъ же на свт родилась и ты
Въ лон борьбы и несчастія….
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 12, 1880

Комета.
(изъ Аккермана).
Куда ты держишь путь, прекрасная звзда,
Таинственный полетъ столтія свершая?
Откуда гостьею явилась ты сюда,
Безбрежный океанъ небесъ переплывая?
Не повстрчалъ-ли гд взоръ лучезарный твой
Такихъ же, какъ у насъ, печалей и страданья?
Скажи: есть братья намъ въ пучинахъ мірозданья?
Не шлютъ-ли къ намъ они привтствія съ тобой?
Когда твой яркій лучъ опять сюда прольется,
Исчезнетъ, можетъ быть, изъ міра человкъ….
И если родъ земной, угаснувъ, не дождется
Возврата твоего, тогда, изъ вка въ вкъ,
Ты, продолжая путь, въ минуту возвращенья
Взгляни на міръ пустой, прекрасная звзда,
Взгляни хотя мелькомъ ты взоромъ сожалнья
На сцену столькихъ мукъ и тяжкаго труда!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 1, 1881

* * *
Еще затмилася прекрасная звзда,
Въ разгар полнаго и яркаго сіянья,
Такъ неожиданно!… А многіе года
Она свтила намъ, какъ лучъ обтованья.
На нашихъ сумрачныхъ духовныхъ небесахъ,
Покрытыхъ тучами, теперь такъ мало свта,
Такъ мало ясныхъ звздъ, въ ихъ трепетныхъ лучахъ
Чуть виднъ трудный путь и мглою даль одта…
Порой лишь тусклый свтъ блуждающихъ огней
Влечетъ на мигъ толпу, блеснквъ лучомъ коварнымъ…
А ты, художникъ, намъ, ты, въ сумрак тней,
Лилъ тихій, ровный блескъ свтиломъ лучезарнымъ!
Ты врой искренней и теплой пламенлъ
Во все прекрасное… Твой голосъ вдохновенный
Сулилъ отечеству безсмертія удлъ
И къ идеалу звалъ… Твой взоръ проникновенный
Въ клокочущемъ аду страстей и темныхъ силъ,
Гд, какъ страшилища, гнздятся преступленья,
Въ хаос зла и мукъ порою находилъ
Залогъ спасенія, святыню искупленья…
Въ душ преступника, проклятой на земл,
Отверженной людьми и чуждой ихъ участью,
Ты видлъ свтлый лучъ, таящійся во мгл,
Сокровище небесъ, похищенное страстью, —
Въ аду скорбей, во тьм духовной нищеты
Ты видлъ скрытый путь съ вратамъ любви и рая…
О, рано ты ушелъ!… О, много, много ты
Еще не досказалъ, изъ міра улетая!
Горька утрата намъ, — замолкъ твЪй вщій зовъ!..
Но долго будетъ онъ звучать и за могилой,
Сквозь гулъ обыденный ничтожныхъ голосовъ,
Съ любовью теплою, съ пророческою силой…
Уже сокрылся ты за гранью міровой,
Но призоветъ жреца, мыслителя, поэта
Къ служенью свтлому оставленный тобой
Въ духовной скиніи святой кивотъ завта…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 3, 1881

Изъ псенъ о возрожденіи.
Ужь твой могильный крестъ давно обросъ травой!…
А кажется, давно-ль, давно-ль, моя родная,
Сюда я схоронилъ остывшій пепелъ твой,
Надъ нимъ безъ памяти, отчаянно рыдая?
И вотъ, покинувши столичный шумный свтъ
Съ его вседневною гремящей суетою,
Гд въ памяти людей тебя и слда нтъ,
Я вновь пришелъ сюда, чтобъ теплою слезою
Съ молитвой оросить почившій милый прахъ.
Но гд же ты?… Въ земл безслдно ли истлла?
Или, простившись съ ней и ей отдавши тло,
Ты въ горней высот паришь на небесахъ?…
Неразршимая, великая загадка!…
А вкругъ давно весна… Такъ радостно и сладко,
Играя съ втеркомъ, шумитъ зеленый лсъ-
На ясномъ купол лазоревыхъ небесъ
Сребристыхъ облаковъ, скользя, несутся волны,
Лучъ утренній златитъ кресты и сельскій храмъ
И трели жаворонка несутся къ небесамъ
Съ проснувшихся полей, веселой жизнью полны.
Вонъ курятся дымки въ деревн за ркой,
Въ сіяньи золотомъ играя безмятежно,
И отражается во влаг-голубой
Лазурь небесная такъ ласково и нжно…
Какая жизнь кругомъ! Какъ радостно, свтло,
Въ наряд праздничномъ, все блещетъ предо мною,
Какъ будто бы земли ожившее чело
Блеститъ воскресною, торжественной мольбою!
И въ смерть не врится въ минуту эту мн…
Мечта прекрасная, какъ свтлое виднье,
Слетаетъ на душу въ отрадной тишин,
Что за могилой есть и жизнь, и возрожденье…
Что въ этотъ самый мигъ, быть-можетъ, какъ стою
Одинъ я надъ родной, завтною могилой,
Оплакивая смерть недавнюю твою
И въ прошлое несясь мечтой моей унылой, —
Быть-можетъ, въ этотъ мигъ, уже въ краю другомъ,
Быть-можетъ, далеко, на юг золотомъ,
На мирномъ берету зеркальнаго залива,
Гд лодки рыбаковъ колеблются лниво
Подъ говоръ сладостный полуденной волны,
Ты въ этотъ самый мигъ, — дитя другой страны, —
Полна сіяющихъ надеждъ и упованій,
Уже не вдаешь тоски воспоминаній,
Забывъ былую жизнь и гнетъ былыхъ скорбей,
И съ тихой, радостной улыбкою своей,
Встрчая солнца свтъ, сверкающій росою
Въ цвтахъ вокругъ тебя, благословляешь ты
Тотъ самый лучъ златой, что съ ясной высоты
Играетъ здсь моей горячею слезою,
Упавшей на твои могильные цвты…
Отрадная мечта!… Когда-жь промчатся годы
И за тобой сойду я, сбросивъ гнетъ скорбей,
Гнетъ одиночества, и горя, и невзгоды, —
То снова, какъ вдали давно минувшихъ дней,
Проснувшись, можетъ-быть, твой милый взоръ я встрчу,
Какъ прежде, блещущій любовію святой,
Со смхомъ и слезой я на него отвчу
И съ лепетомъ прильну къ труди твоей родной!…
Л. Палминъ.

‘Русская Мысль’, No 4, 1881

Воскресная пснь.
Везд гудятъ колокола,
Ликуютъ люди, и свтла,
Чиста лазурь небесъ.
Съ весной воскресли лсъ и долъ
И громко праздничный глаголъ
Звучитъ: ‘Христосъ воскресъ!’
Но грустно мн въ толп людской….
Я знаю: только звукъ густой,
Лишь слово на устахъ…
Хоть и лобзаетъ брата братъ,
Христосъ по-прежнему распятъ, —
Распятъ въ людскихъ сердцахъ…
Свобода, братство и любовь!
Гд вы?… Какъ прежде, льются кровь
И слезы на земл.
‘Христосъ воскресъ!’ лепечемъ мы,
Но тонемъ въ бездн лжи и тьмы
Съ проклятьемъ на чел…
И съ грустной думою моей
Къ могиламъ милыхъ и друзей
Иду я въ тишину.
Какъ сладко въ неб голубомъ!
Тамъ лсъ, играя съ втеркомъ,
Привтствуетъ весну,
Тамъ вешней мирною красой
Блеститъ подснжникъ голубой,
И жавронокъ, звеня,
Съ мольбою праздничной своей
Летитъ съ воскреснувшихъ полей
Въ златомъ сіяньи дня.
Предвстьемъ радостнымъ кругомъ
Все дышетъ въ блеск золотомъ,
И мнится, въ тишин,
Изъ зеленющихъ листовъ,
Знакомыхъ, милыхъ голосовъ
Звучитъ привтъ ко мн:
‘Давно изъ міра мы ушли
И въ лон матери земли
Давно нашъ прахъ истллъ.
Мы не дождались, чтобы свтъ
Постигъ Христа святой завтъ, —
Таковъ и твой удлъ.
И ты сойдешь, и за тобой
Друзья сойдутъ своей чредой.
Но врь: придетъ пора,
Вс возродимся снова мы
Изъ ндръ и тлнія и тьмы
Для правды и добра.
Такъ сй святыя смена!
Придетъ желанная весна:
И братство, и любовь
Весь міръ сплотятъ въ семью одну,
И мы, встрчая ту весну,
Соединимся вновь…
И вры во дни эпохи той
Раздастся громкій и святой
Глаголъ самихъ небесъ, —
Не только звукомъ на устахъ,
Но глубоко въ людскихъ сердцахъ, —
Воскресъ Христосъ, воскресъ!’
Л. Пальминъ.
Лира Орфея.
(Изъ Аккермана.)
Когда, вакханками растерзанный, Орфей
Упалъ ихъ жертвою, его златая лира
Носилась по волнамъ лазоревыхъ зыбей,
Чуть-чуть колеблемыхъ дыханіемъ зефира.
Со струнъ ея срывалъ онъ дивныхъ звуковъ рой,
И гармонически надъ ними пли волны,
Какъ будто бы тснясь влюбленною толпой,
И лиру удержать старались, нгой полны.
А около нея, по дикимъ берегамъ,
Гд громоздилися лишь скалы да каменья,
Вставали и цвли въ т чудныя мгновенья
Роскошные цвты внезапно здсь и тамъ.
О, какъ теперь отъ насъ далеко время это!
У втра, волнъ и скалъ давно ужь нтъ ушей,
Цвты не разцвтутъ отъ звонкихъ струнъ поэта
И даже заперты для нихъ сердца людей….
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 5, 1881

ВЧНЫЙ СОНЪ.
Пали зимнія сумерки мутною мглой
И, сгущаясь, расплылись тнями,
Межъ высокихъ домовъ въ сует городской
Засверкала столица огнями.
А мятель цлый день все мела и мела,
Но сильнй разъигралася къ ночи,
И морозно-колючая снжная мгла
Залпляла рсницы и очи.
Онъ толкался не разъ и къ крыльцу богачей,
Но при взгляд одномъ, безъ разспроса,
Не пускалъ его гордый, сердитый лакей,
Дверь захлопнувъ у самаго носа.
Заходилъ онъ и къ братьямъ своимъ бднякамъ,
Ничего не добился однакожъ и тамъ:
Тамъ особая милость Господня,
Если сами поли сегодня.
Съ горя даже являлся онъ въ самый кварталъ,
Говорилъ: ‘ я — преступникъ ужасный…
Заберите!..’ Но — фокусъ напрасный,
И блюститель порядка его не пускалъ,
Замчая довольно ехидно:
‘Убирайся! Намъ брать не завидно
Тхъ, что сами идутъ… Нтъ, мы ловимъ подъ часъ
Только тхъ, что отъ насъ убгаютъ…
И тебя, другъ любезный, поймаютъ,
Но тогда, какъ ты прятаться будешь отъ насъ…’
А мятель все сильнй завывала,
Горы снга по улицамъ всмъ намела,
Тьмы каретъ проносились какъ будто стрла,
Въ окнахъ лавокъ сіянье сверкало,
Мчалось въ шубахъ енотовыхъ много господъ,
Онъ все шелъ безсознательно, шелъ все впередъ,
Коченли и ноги, и руки
Вотъ и жизни вечерніе звуки
Затихаютъ за нимъ, яркій газъ фонарей
Ужъ потухъ вдалек. А мятель все сильнй
Воетъ, будто бы полная злобы.
Вотъ уже и застава, какъ горы, за ней
Намело снговые сугробы.
И куда онъ пришелъ? Самъ, должно быть, не зналъ.
Вдругъ тепло горемычному стало,
Такъ легко… Даже голодъ какъ будто пропалъ…
Только чувствовалъ онъ, что немного усталъ,
И дремота такъ сладко объяла…
Снгъ же — мягкій, пушистый и рыхлый такой…
Отдохнуть въ сторон отъ дороги
Такъ и тянетъ… Ослабли и ноги…
Сладко дремлется… Чудные, милые сны
Передъ нимъ пролетаютъ чредою,
Снятся блескъ и сіянье далекой весны
Подъ лазурью небесъ голубою…
Снится прошлое: будто онъ, снова дитя,
Межъ цвтовъ, на полян, безпечно шутя,
Въ травк ярко-зеленой играетъ…
Вотъ родная съ ласкающимъ взоромъ своимъ
Наклонилась любовно и нжно надъ нимъ
И цвты на ребенка бросаетъ…
Бездна блыхъ какъ снгъ и прелестныхъ цвтовъ…
И откуда ихъ столько набрала?
Вотъ всего ужъ его закидала.
—‘Ну, тепло ли сынокъ?’ Неба яснаго кровъ
Такъ лазурно безоблачно свтелъ…
‘О, тепло! ‘ Онъ родимой отвтилъ,
Засыпая отраднымъ, младенческимъ сномъ.
И казалось ему въ томъ бреду золотомъ,
Что не явь, а одно сновиднье —
Всхъ прожитыхъ скорбей и лишеній хаосъ,
Холодъ, ночь и мятель, и трескучій морозъ,
И столицы большой оживленье,
Гд лишь не было мст ему одному,
Гд отъ свта его вс толкали во тьму…
И лепечетъ онъ: ‘вздоръ вдь, родная?
Это сонъ лишь одинъ? Сонъ одинъ лишь пустой?
— Да, сынокъ мой! Тепло ли? Спи, милый ты мой!
Мать отвтила, тихо лаская.
А сама такъ и сыплетъ, и сыплетъ цвты…
Мягко въ нихъ какъ въ пуховой постели…
И заснулъ вчнымъ сномъ средь ночной темноты
Онъ подъ пологомъ снжной мятели…
Л. П—нъ.

‘Встникъ Европы’, No 3, 1884

* * *
Отъ муравейника земного въ небесамъ,
Къ покою вчному изъ бездны вчной битвы,
Изъ копоти костровъ въ сіяющимъ звздамъ
Несутся отъ людей желанья и молитвы —
Мольбы и мудрецовъ, и суетныхъ невждъ-
Но пепелъ и зола сгорающихъ надеждъ —
Все разсвается, и втеръ ихъ разноситъ,
А смерть своей косой безъ устали все носитъ…
Мольбы, проклятія безслдно въ свой чередъ
Падутъ какъ смрадъ и пыль отъ суетнаго свта…
Такъ пусть же съ губъ моихъ предъ смертію скользнетъ
Проклятіе взамнъ молитвы безъ отвта!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 6, 1882

Весенняя ночь.
Хрустально-свтлая весенней ночи мгла
Прозрачнымъ сумракомъ на все вокругъ легла.
Вонъ мсяцъ золотой въ вод пруда зеркальной
Глядится съ высоты… Чу, свищетъ соловей!…
Струится ароматъ съ воскреснувшихъ полей.
Но отчего я полнъ весь думою печальной?
Не все-ль — одна игра слпыхъ, безумныхъ силъ?…
Цвты!… Они растутъ изъ тлющихъ могилъ…
А этотъ мсяцъ что?— Онъ факелъ погребальный
У трупа блднаго надъ мертвой головой…
Безъ смысла блещетъ онъ надъ бездной міровой,
Гд, твари глупыя, точь-въ-точь въ безумномъ дом,
Мы бредимъ жизнію въ волненьи и истом…
А соловей въ ночи, поющій при лун
Надъ этой бездною и скорбною, и тлнной —
Псаломщикъ, что, дремля надъ гробомъ въ тишин,
Безсмысленно твердитъ какой-то гимнъ священный…
Л. Пальминъ.

Русская Мысль’, No 10, 1882

Мысли надъ гробомъ Тургенева.
Гаснуть яркія звзды одна за другой,
Что свтили такъ ясно когда-то.
Въ храм музъ стало меньше лампадой одной,
Даль грядущаго тьмою объята.
Гаснуть яркія звзды умчавшихся дней…
Ты сіялъ поколніямъ тоже
И угасъ… Мы стоимъ надъ могилой твоей.
Гд же новыя звзды? О, Боже!
Гд же ихъ ужь давно ожидаемый свтъ?
Область мысли подъ тьмой безъисходной.
Гаснутъ прежнія, гаснутъ, а новыхъ все нтъ…
Гд-жь сіянье звзды путеводной?
Или дымная гарь современныхъ костровъ
Царство мысли свободной затмила,
И, при гаснущемъ блеск надъ прахомъ гробовъ,
Тщетно новаго ждемъ мы свтила?
Такъ прощай же! Ты жизненный путь совершилъ.
Мы твой прахъ окропляемъ слезою.
Труденъ, теменъ восходъ для грядущихъ свтилъ…
Тяжко свту ихъ биться со тьмою.
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 9, 1883

Голосъ изъ вьюги.
Въ стонахъ втра и бури, во мрак ночномъ,
Въ тьм, рокочущей вьюгою снжною,
Чей-то голосъ мн слышится все за окномъ,
Полный мощи, но съ ласкою нжною.
Слышу вщій глаголъ я какъ будто въ бреду
Сквозь порывы метели рыдающей:
‘Я иду! Я иду! Я иду!
Бдный людъ, горемычный, страдающій
Въ мукахъ жизни какъ будто въ аду!
Жди и врь: Я иду! Я иду!
Ты, затерянный въ мрак забвенія,
Ты, задавленный игомъ мученія!
Черезъ бури, туманы и тьму,
Я къ порогу иду твоему!
Ты, утратившій вс упованія,
Ты, съ невольной печатью молчанія
На запекшихся блдныхъ устахъ!
Все Я вижу и слышу впотьмахъ:
Твой недугъ, и печаль, и рыданія!
Жди,— иду Я на помощь, мой братъ,
Мимо гордыхъ, высокихъ палатъ,
Мимо храмовъ, блистающихъ славою,
Гд главу лицемрно клоня,
Распиная Меня,
Лвой душатъ, но крестятся правою!
Врь, мой братъ, не безслдно текли
Кровь и слезы для міра незримыя,
Что струилися въ лоно земли!
Охъ, несчастные! Охъ вы, гонимые!
Васъ укрыть отъ Меня не могли!
Слышу, вижу тебя Я, страдающій!
И къ порогу иду твоему,
Въ полночь, въ стонахъ метели рыдающей,
Я иду черезъ бурю и тьму!…’
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 2, 1883

Поэту.
Бой за идею кипитъ во вселенной,
Кроетъ арену туманъ.
Ты, барабанщикъ, поэтъ вдохновенный,
Бей въ барабанъ, въ барабанъ!
Пусть барабаны во вражіемъ стан
Громче, сильнй и грубй,
Знамя идеи трепещетъ въ туман,—
Ближе туда, не робей!
Лагерь бойцовъ съ каждымъ мигомъ рдетъ,
Но не ослабни душой:
Горсточка если одна уцлетъ,—
Бей въ барабанъ и для той…
Если-жь падетъ остальная вся братья,—
Даже и трупы зови
Рокотомъ громкимъ вражды и проклятья,
Звуками теплой любви.
Пусть мы падемъ подъ мглою туманной,
Но, не дождавшись зари,
Самъ ты подъ собственный бой барабанный
Съ звукомъ послднимъ умри!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 8, 1883

Малютка-утопленникъ.
Въ блеск праздничномъ лтнихъ полдневныхъ лучей,
Надъ спокойной и тихой ркою
Отчего собралося такъ много людей
И спшатъ ребятишки толпою?
Вся деревня кричитъ: утонулъ! утонулъ!
Голосовъ разливается смшанный гулъ,
Вс къ рк торопливо сбгаютъ.
Растянувъ простыню и столпившись кругомъ,
Мужики на зеленомъ прибрежьи рчномъ
Блдный трупикъ младенца качаютъ.
Но напрасно! Ужь поздно! Несчастная мать
Убивается, стонетъ и плачетъ.
Нтъ, ужь, видно, у смерти его не отнять!
Такъ положено Господомъ, значитъ…
Ну, а какъ утонулъ? Да никто не видалъ.
На трав межъ цвтовъ онъ у рчки игралъ,
Да, должно быть, скатился съ обрыва…
Дома только чрезъ часъ спохватились о немъ.
— ‘Ну, такъ что-жь’,— говорятъ мужики,— ‘помянемъ…’
И идутъ равнодушно, лниво.
Вонъ, какъ лунь, старичекъ съ бородою сдой.
— ‘Эхъ, касатка, не плачь и себя успокой!’ —
Говоритъ онъ,— ‘знать, воля Господня…
Даже радуйся ты: отъ скорбей и невзгодъ
Ангелъ душу безгршную въ небо возьметъ…
Божій рай онъ увидитъ сегодня…’
Эхъ, старикъ! Можетъ быть, правъ отчасти и ты
Съ этой чистой наивною врой:
Сколько муки и бдъ, сколько зла, нищеты
Въ этой жизни печальной и срой!
Кто онъ былъ бы? Изъ тысячъ одинъ человкъ,
Что безцльно, мучительно маются вкъ
Изъ-за скудной крохи пропитанья,
Чтобы хлбъ свой насущный убогій добыть…
Негодяемъ, разбойникомъ могъ бы онъ быть
Въ темной сфер людскаго страданья…
Самъ бы много онъ вынесъ и горя, и зла,
Тамъ, гд рядомъ развратъ съ нищетою,
Но рка тихо въ лоно младенца взяла,
Убаюкавъ своею волною…
И смотрла въ послдній моментъ бытія
На него голубыхъ незабудокъ семья,
Какъ на брата, съ привтной улыбкой,
И ласкалъ его солнышка лучъ золотой,
Трепеща и сверкая волшебной игрой
Въ струйк чистой, лазурной и зыбкой.
И въ его же лиц, отраженномъ въ волн,
Ангелъ, можетъ, казался ребенку.
Полный радужныхъ грезъ, онъ къ стру въ тишин
Протянулъ дружелюбно рученку
И уснулъ, убаюканный тихой волной…
Горемычная мать! Ты себя успокой!
Посмотри, какъ рка голубая
Катитъ волны спокойно въ густыхъ камышахъ…
Вс, вдь, мы въ роковыхъ захлебнемся волнахъ,
Трудный жизненный путь совершая…
Но утонемъ не такъ: не играя съ цвткомъ,
Какъ младенецъ твой чистый, безгршный,
Но душой опошлвши въ болот земномъ,
Въ тьм и горя, и злобы кромшной…
Такъ не плачь, горемыка, и слезы утри…
Непробудно и тихо онъ спитъ, посмотри,
И, какъ будто во сн, онъ смется…
Лучше плачь не о немъ, а о насъ обо всхъ,
У кого на губахъ не младенческій смхъ,
Кто страдаетъ и жить остается!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 11, 1883

Cпиридоній-солнцеворотъ.
(Празднуется 12 декабря.)
Съ каждымъ днемъ все могучй, грознй и сильнй
Безпощадно-кромшное царство тней.
Торжество для него наступило,—
Дни все меньше, короче, а ночи длиннй…
Тьмы великая, гордая сила
Убавляетъ слабющій свтъ, чтобъ и днемъ
Люди будто бы ночью ходили съ огнемъ
И напрасно искали бы свта…
При сіяніи щедраго лта,
Той порой, какъ царилъ добрый ласковый день,
Робко прячась, бжала безсильная тнь,
Укрываясь то сзади пригорка,
То за камушкомъ всякимъ пріюта ища
Отъ веселыхъ очей золотаго луча,
Проницавшихъ вселенную зорко…
Сила темная жаждою мести полна…
Сладострастье той мести настало:
Тнь мельчайшая самая даже сильна,
Что какъ мошка скользила, бывало,
А теперь исполиномъ всесильнымъ она
Вдаль предлы свои разбросала,
Міръ готова душить въ общемъ мрак ночномъ
Безпощадно, кичливо, сурово
И надъ каждымъ горящимъ во тьм огонькомъ
Издваться нахально готова.
Ей предъ образомъ Божьимъ лампадка, и та
Подозрительной кажется даже,
И изъ мрачныхъ угловъ на нее темнота
Злобно смотритъ какъ будто на страх…
Но грядетъ вдалек Спиридоній святой
Съ кроткимъ, милостью блещущимъ взоромъ.
Духу тьмы онъ вщаетъ: ‘Постой!
Надъ земнымъ тьмой объятымъ просторомъ
Ты теперь и великъ, и мог.учъ
Въ лон мрака и тучъ…
Но довольно! Знай, міръ не могила…
Онъ безсмертною юною жизнью кипитъ…
Въ немъ подъ пепломъ огонь, данный Господомъ, скрытъ…
Такъ смирись же ты, темная сила!
Солнце! Брось безъ боязни вселенной привтъ!
Солнце! Выше вставай ты надъ міромъ!
Иль языческимъ темнымъ кумирамъ
Отданъ твой животворный божественный свтъ?
Солнце Божье! О, нтъ!
Выше, выше вставай, золотое!
Выходи изъ небесныхъ восточныхъ воротъ,
Отжени иго мрака лихое!
Озари яркимъ свтомъ народъ!’
Такъ вщаетъ онъ, старецъ священный,
Спиридоній, глаголемый солнцеворотъ.
О, когда и надъ нашей вселенной
Тоже явится съ милостью кроткій святой,
Солнце жизни вернетъ въ міръ юдоли земной?
О, святой Спиридоній, приди же
Въ царство темное лжи,
Солнцу мысли и истины путь укажи,
Солнцу правды, что клонится ниже
Съ каждымъ днемъ подъ наплывомъ растущихъ тней,
Тамъ, гд тьма все сильнй и сильнй!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, No 12, 1885

Лира Аполлона.
Богъ Аполлонъ пснопвецъ, исполнившись жалости кроткой
Къ бдной вселенной, погрязшей въ мученьяхъ земныхъ и скорбяхъ,
Лиру забытую поднялъ, хотлъ онъ страдальцевъ утшить
Звуками райскихъ напвовъ, аккордами струнъ золотыхъ.
Искры святыхъ упованій, въ грядущее сладкую вру,
Пламя энергіи въ битв съ могучею силою зла
Пснью поэзіи свтлой въ сердца онъ задумалъ посять,
Сталъ на гор олимпійской, ударить хотлъ по струнамъ,
Только, о, Боже, что слышитъ!… Поэты несчастной юдоли,
Взявъ балалайки и дудки и гнусно кривляясь, притомъ,
Оды предъ сильными міра слагаютъ, склоняясь во прах,
Квакаютъ словно лягушки, а громъ барабановъ земныхъ
Все заглушаетъ: и ропотъ, и мысли младенческій лепетъ…
Тутъ возмутился и мрачно нахмурилъ чело Аполлонъ,
Въ гнв своемъ благородномъ швырнулъ онъ священную лиру.
Въ дребезги та раскололась объ острый кремнистый утесъ…
Съ громомъ и звономъ по безднамъ, дробясь, полетли осколки,
Словно и смхъ, и рыданья посыпались съ порванныхъ струнъ.
Пламенемъ жгучей сатиры осколки надъ міромъ сверкали,
Сыплясь съ горы олимпійской въ ущелья и бездны земли.
Тамъ же, гд падалъ осколокъ, твердыни во прахъ разсыпались,
Башни чертоговъ дрожали, и сильные міра тогда
Жмурили очи въ испуг, иль въ гнв неистово-яромъ
Всюду искали и ищутъ незримыхъ, но страшныхъ враговъ…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн. VI, 1885

* * *
Миріады свтилъ въ ясной звздной ночи
Надо мною торжественно блещутъ,
Брилліантовымъ блескомъ святые лучи
Въ переливахъ волшебныхъ трепещутъ.
Затихаетъ на башн полуночный бой
Мрнымъ, гулкимъ, таинственнымъ звономъ,
И душа въ небеса улетаетъ съ мольбой,
Къ этимъ звзднымъ святымъ легіонамъ.
Мнится, вчность раскинула ризу свою
Лучезарною звздною тканью.
О, услышатъ ли въ неб молитву мою,
Тамъ, гд нтъ и конца мірозданью?
Тьмы несчетныхъ столтій промчались за мной,
Предо мной тьмы столтій въ грядущемъ…
Каждый вкъ пробгаетъ мгновенной волной
Въ океан временъ всемогущемъ…
Неисчислимъ песокъ въ темной бездн морей…
Весь нашъ міръ не песчинка-ль, о, Боже?
Неисчислимы травки въ простор полей…
Я не травка-ль ничтожная тоже?
Я — звенящій комаръ въ вковчной борьб,
Гд кипитъ муравьиная битва…
Въ лоно вчности, Боже, дойдутъ ли къ Теб
Стонъ сердечный, и пснь, и молитва?
Я о друг молюсь, о подобномъ же мн…
Для него и покоя, и счастья
Я молю… Но найдется ли тамъ, въ вышин,
Той мольб отголосокъ участья?
Можетъ быть, словно капли спадающей звукъ
Сквозь ревущее, шумное море
Зовъ мой смолкнетъ неслышно, гд горя и мукъ
Льется гулъ въ неисчислимомъ хор?…
Но отрадно мн звздный таинственный свтъ
Льется въ душу привтнымъ сіяньемъ,
Словно Бога далекаго чудный отвтъ,
Наполняя меня упованьемъ…
Словно шепчетъ мн кто: ярче звздныхъ лучей
Пламя чистой молитвы сердечной…
Въ гул суетномъ дня и во мрак ночей
Ту молитву услышитъ Предвчный….
Страшнымъ гуломъ событій хаосъ міровой
Пусть гремитъ въ необъятной вселенной,
Но въ молитв любви, чистой, братски-святой,
Не замретъ голосъ сердца священный…
Пусть кипятъ въ мірозданьи безъ дна и конца
Волны жизни отъ вка до вка,
Но не гаснущей искрой предъ трономъ Творца
Блещетъ пламя любви человка…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн. X, 1885

Ночной втеръ.
О чемъ въ полночной тишин
Поешь, осенній втеръ, мн,
Въ щели окна свистя?
Во тьм зіяющей ночной
То воешь ты какъ зврь лсной,
То плачешь какъ дитя.
Гд былъ ты? Что въ краю иномъ,
Играя трепетнымъ крыломъ,
Въ дорог встртилъ ты?
Не паруса ли кораблей
Ты рвалъ въ безбрежности морей
Подъ кровомъ темноты?
Иль ты на юг, молви мн,
При ярко блещущей лун,
Подъ снію оливъ,
При звукахъ арфы золотой,
Въ тиши таинственно-святой
Ласкалъ морской заливъ?
Иль знамя гордое войны,
Гд бьются доблести сыны,
Торжественно вздымалъ
И, разнося побдный кликъ,
Воителя горящій ликъ
Дыханьемъ охлаждалъ?
— Нтъ! Я лечу съ родныхъ полей…
Героевъ славныхъ, королей
Я не встрчалъ въ пути…
Я не изъ южной стороны,
Гд царству розъ въ лучахъ луны
Такъ хорошо цвсти…
Нтъ, я порхалъ и ночь, и день
Среди убогихъ деревень,
Гд людъ и нищъ, и простъ,
Среди простора голыхъ нивъ,
Гд дремлетъ липа, оснивъ
Въ тиши глухой погостъ.
Шептался я съ травой могилъ,
Гд милліоны мощныхъ силъ
Подъ кровомъ темноты
Въ земл сырой нашли пріютъ,
Гд рядомъ съ прежними встаютъ
Все новые кресты…
Именъ у тхъ героевъ нтъ…
Про нихъ не знаетъ шумный свтъ…
Отъ всхъ очей вдали
Они къ подножью тхъ крестовъ
Безъ блеска славы и внцовъ
На вчный сонъ легли…
Я имъ надгробный гимнъ пою.
Ты въ псню грустную твою
Мои рыданья влей…
Но не порви своей струны:
Я не изъ южной стороны,
А изъ родныхъ полей…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн. XI, 1885

Наша участь.

Видали-ль вы жертву чахотки порою
Съ зловщимъ румянцемъ на впалыхъ щекахъ?
Страдалецъ и грезитъ, и бредитъ весною,
Ждетъ солнца и лта въ мятежныхъ мечтахъ…
Еще на полянахъ снга и метели
И кроютъ лазурь и туманы, и мгла,
А онъ ужь, тревожно мечась на постели,
Ждетъ вешняго солнца, отрады, тепла…
Онъ вритъ, что, лишь благодатнымъ дыханьемъ
Поветъ на міръ чаровница-весна,
Простится онъ съ зимнимъ недужнымъ страданьемъ,
Воспрянетъ какъ будто отъ тяжкаго сна…
Какъ будто свча съ каждымъ днемъ угасая,
Онъ жаждетъ измученной грудью своей
И жизни, и воли, и солнца, и мая…
Вздохнуть бы скорй на простор полей!…
Но вотъ и рка расторгаетъ оковы,
А онъ ужь угасъ, не дождавшись весны…
О, братья! Не точно ли также суровы
И жребіи наши?… Мятежные сны
Рисуютъ намъ истины юные всходы,
Что въ мір духовномъ наступитъ весна,
Мы вримъ, что скоро воспрянутъ народы
Для свта и правды отъ тяжкаго сна,
Что царство Мессіи уже недалеко,
Что смя, которое бросили мы,
Взойдетъ уже скоро, хоть сила порока
Упорно кичится средь мрака и тьмы…
Страдая, мы вримъ и ждемъ обновленья…
Но, Боже! дождемся ли свтлыхъ лучей?
Нтъ! Прежде мы станемъ добычею тлнья,
Угаснемъ безслдно съ мечтою своей…
Для правды и свта, возстанутъ народы,
Но мы не услышимъ ужь ихъ голосовъ,
И втеръ споетъ пснь любви и свободы,
Волнуя зеленые вешніе всходы
Надъ прахомъ отъ нашихъ заросшихъ гробовъ.
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн. II, 1886

Невольный посвъ.

Угрюмый геній тьмы и зла
Дтей Господнихъ правды, свта
Хотлъ бы выморить до тла.
Жжетъ грудь ему желанье это,
Со злобой) лютой и враждой
Все въ мір свтлое, живое,
Свирпо топчетъ онъ ногой,
Все кроетъ въ ндро онъ земное,
И тамъ закапываетъ онъ
Отъ свта дальше, полный злости,
Враждою дикой ослпленъ,
Своихъ враговъ погибшихъ кости.
Но неудавшійся разсчетъ!
Онъ видитъ, весь отъ злобы черенъ,
Все имъ зарытое встаетъ
Вновь изъ земли, какъ бы изъ зеренъ.
Все возвращаетъ вновь она…
Воскресшій цвтъ весной алетъ,
И самъ невольно сатана
Святое смя въ землю сетъ…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн. V, 1886

РУССКАЯ ПСНЯ.

Родная знакомая псня печали!
Не съ лиры торжественной пала ты въ міръ,
Тебя не лазурныя волны качали,
Баюкалъ не вешній зефиръ,
Не сладостной нги мечта золотая
Подъ снію мирта, при блеск луны,
Родила тебя, не архангелъ, витая,
Тебя уронилъ съ вышины…
Весною лазурью прозрачной и чистой
Твою колыбель небосводъ не ласкалъ,
Тебя не обрызгивалъ пной златистой
Вина искрометный бокалъ…
Счастливаго юга игривыя трели
Теб не знакомы… Сестра ли ты имъ?
Тебя научили сдыя метели
Полночнымъ напвамъ своимъ…
Ты плась не сладкимъ плнительнымъ хоромъ
Внчанныхъ душистыми розами двъ,
Но съ втромъ осеннимъ надъ сумрачнымъ боромъ
Носился твой грустный напвъ…
Звучалъ онъ подъ срой тяжелою тучей,
Въ лсу, на пустынномъ прибрежьи рчномъ,
И желтые листья по чащ дремучей
Отвтно шумли кругомъ…
Рвалась ты въ пустын изъ ноющей груди,
Со дна истомившейся въ мукахъ души…
Тамъ дикіе зври теб, а не люди,
Внимали въ безвстной глуши…
Рвалась ты съ рыданьемъ, съ подавленнымъ стономъ,
И тучки, блуждая воздушнымъ путемъ,
Полетъ замедляли, скользя къ небосклонамъ,
И плакали грустнымъ дождемъ…
Дробясь о прибрежіе съ пной мятежной,
Слезами траву орошала волна,
Напвамъ твоимъ и тоск безнадежной
Скорбя отвчала она.
Трава на пустынной забытой могил
Шепталась съ тобою подъ ветхимъ крестомъ
Про все позабытое, что схоронили
Въ житейскомъ волненьи пустомъ.
А втеръ, по темнымъ лсамъ пролетая,
Подслушалъ созвучія вздоховъ и слезъ,
Тебя подхватилъ, беззатйно-простая,
И въ даль по отчизн разнесъ.
И полны съ тхъ поръ заунывные звуки
Любви и печали, и въ трели твоей
Стенанія втра, и слезы, и муки,
И скорбь горемычныхъ людей…
Л. Пальминъ

‘Русская Мысль’, кн. X, 1886

Тайный другъ.

Среди суетъ и жизненныхъ волненій,
Когда кипитъ людская жизнь вокругъ,
Есть у меня хранитель добрый геній,
Есть у меня незримый тайный другъ.
Я не боюсь враговъ и сильныхъ свта,
Я врую въ святую мощь его,
Когда звучитъ глаголъ его привта,
Съ нимъ не страшусь я въ мір ничего.
Среди тревогъ, среди скорбей и муки
Онъ въ душу мн вливаетъ благодать,
Хоть рчь его мн ни въ слова, ни въ звуки
На язык людскомъ не передать.
На оргіи разгульной и безумной,
Въ сумятиц крикливыхъ голосовъ,
Слыхалъ не разъ я, средь ватаги шумной,
Его святой, никмъ не слышный зовъ.
Когда я былъ объятъ слпой враждою,
Когда киплъ я мщеніемъ и зломъ,
Его укоръ звучалъ передо мною
И примирялъ меня съ моимъ врагомъ.
Когда, томясь тоскою безнадежной,
Въ отчаяньи я проклиналъ весь свтъ,
Порывъ души мучительно-мятежный
Смирялъ его ласкающій привтъ.
Среди рабовъ, въ ихъ омут тлетворномъ,
Чтобъ я не сталъ рабомъ подобно имъ,
Онъ мн внушалъ быть гордымъ, непокорнымъ,
Благословлялъ напутствіемъ своимъ.
Отъ зависти, отъ рабства, низкой лести
Меня онъ велъ спасительной рукой,
Предъ сильными давалъ мн твердость чести
И гордаго презрнія покой…
Кто онъ? Какой могучей тайной силы
Посланникъ онъ? Того не знаю я.
Но пусть ведетъ и до дверей могилы,
Какъ прежде велъ тропинкой бытія!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн. XII, 1886

Памяти С. Я. Надсона.

(19 января 1887 г.)

Еще печальный звукъ отъ порванной струны…
Въ разсвт лучшихъ лтъ, простясь съ земной борьбою,
Въ могилу раннюю унесъ пвецъ съ собою
Несптыхъ псенъ рой, несбывшіеся сны… ‘
О, Боже, почему средь жизненныхъ волненій,
Гд свта мало такъ подъ сумрачною мглой,
Какой-то роковой, тлетворный, мрачный геній
Все лучшее гнететъ своей десницей злой?
Лишь яркая звзда заискрится съ востока,
Покровъ тяжелыхъ тучъ угрюмо и жестоко
Затмитъ ея лучи… Цвтовъ, дитя полей,
Лишь на зар весны красою пышной глянетъ,—
Мгновеніе одно,— взгляни,— уже онъ вянетъ
И не дождется онъ полуденныхъ лучей…
Какъ будто страшный тать, какой-то хищникъ злобный
Уноситъ у людей въ предлы тьмы загробной
Вс лучшіе цвты и перлы бытія
И звзды яркія срываетъ съ небосклона
И кроетъ отъ людей въ невдомое лоно
Бездонной вчности, въ безвстные края…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн. II, 1887

* * *

Свтлая богиня вдохновенныхъ псенъ!
Что ты пріумолкла? Или міръ намъ тсенъ?
Или на толкучк суетной вселенной
Лишняя ты гостья съ лирою священной?
Или голосъ вщій, смло и безъ страха
Къ небесамъ зовущій изо тьмы и праха,
Къ свту и свобод изъ оковъ неволи,
Непонятенъ рабству въ сумрачной юдоли,
Гд оно покорно бичъ лобзать готово,
А на зовъ спасенья глухо и сурово,—
И швырнетъ въ пророка тяжкія каменья,
Чтобъ не звалъ изъ бездны лжи и отупнья?..
Такъ уйдемъ же съ рынка въ тихую пустыню:
Вдохновенья, чувства — Божію святыню
Въ темный лсъ дремучій унесемъ съ собою!
Ты-ль, богиня, станешь жалкою рабою
Пошлости всесильной, тупости надменной,
Гд торгашъ ликуетъ жалкій и презрнный,
Гд царятъ надъ мыслью мелочныя смуты,
Вчность позабыта въ сует минуты
И гроши дороже въ царств лжи и злобы
Золота идеи безъ клейма и пробы?…
Такъ уйдемъ въ пустыню! Сладко лсъ дремучій
Шепчется надъ нами съ мимолетной тучей.
Праддовъ забытыхъ твой напвъ, быть можетъ,
Въ ихъ могилахъ древнихъ въ тишин встревожитъ.
Можетъ быть, услышатъ твой напвъ потомки
Въ будущей эпох… Пусть нахально-громки
Рыночные звуки, полные глумленья,—
Тамъ мы безъ проклятья, полны всепрощенья,
По струнамъ ударимъ, и тоску и муки,
И любовь и радость перельемъ мы въ звуки.
Не умретъ въ пустын пснопнье это:
Трескотня пустая суетнаго свта
Пусть гремитъ… Въ осколки упадутъ кумиры,
Но безсмертны будутъ звуки вщей лиры…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.VIII, 1887

Искры.

Куда, пвецъ съ задумчивымъ челомъ,
Съ созвучьями завтныхъ пснопній,
Идешь ты въ бой съ могучимъ старымъ зломъ,
Гд льются кровь и слезы поколній?…
Но ты падешь въ неравной битв той,
Мечтательный ребенокъ, простодушный…
Затерянный въ сумятиц пустой,
Задохнешься тамъ въ атмосфер душной…
Любой торгашъ опутаетъ тебя…
Предатели теб раскинутъ сти
И въ мір ты, волнуясь и скорбя,
Заблудишься, какъ въ чащ лса дти…
Теб-ль идти въ неравный страшный бой
Съ гнетущимъ зломъ? Герои съ мощной силой
Тамъ безъ числа погибли предъ тобой
И схвачены безвременной могилой…
А міръ все тотъ, какъ въ прежніе вка,
И геніевъ усилья тщетны были…
Тернистъ ихъ путь, и мука велика,—
Иной убитъ, иного вс забыли…
И имъ пришлось въ борьб безплодно лечь…
А ты — дитя… Теб ли битва эта?
Въ твоей рук цвница, а не мечъ…
Съ ней будешь ты ничтоженъ въ вихр свта…
Но пусть! Иди, мечтай, молись и пой,
И свточъ свой воспламени безъ страха!
Сй искорки святыя предъ толпой…
Пусть топчетъ ихъ невжда въ персти правя.
Но искорки небеснаго огня
Не пропадутъ, не разлетятся даромъ:
Среди враговъ, въ толкучей злоб дня
Твердынямъ ихъ он грозятъ пожаромъ…
Й втерокъ дыханіемъ своимъ
Раздуетъ ихъ, мятежный и свободный,
Какъ зарево пожарное — однимъ,
Другимъ какъ лучъ отрадно-путеводный…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.X, 1887

Ода къ юности.

(Адама Мицкевича).

(Посвящается В. А. Гольцеву.)

Безъ сердца, безъ чувства мы сродны скелетамъ:
О, юность, дай крылья скорй!
Умчусь, возлечу я надъ мертвеннымъ свтомъ
Къ небесной отчизн моей,
Гд чарами полонъ восторгъ вдохновенья,
Гд сыплютъ цвты золотыя виднья
Въ сіяньи волшебныхъ лучей.
Пускай отуманенный жизнью земною,
Склоняясь челомъ изможденнымъ къ земл,
Тупыми очами глядитъ предъ собою
И видитъ все въ мір въ обыденной мгл,—
О, юность! надъ міромъ взлети ты высоко,
Взгляни на людской необъятный просторъ:
Какъ солнца Господняго свтлое око,
Окинетъ всю землю твой взоръ!
Взгляни: тамъ, глубоко, подъ вчною мглою
Застоя удушливый смрадъ…
Надъ міромъ, залитымъ болотной водою,
Вознесся какой-то чешуйчатый гадъ…
Онъ самъ для себя и корабль, и кормило.
Пловецъ одинокій, онъ мчится впередъ,—
Несется слпая и дикая сила,
Всхъ гадинъ слабйшихъ давя въ свой чередъ…
То никнетъ онъ долу, то къ небу воспрянетъ,
Какъ волны къ нему,— онъ къ волнамъ не пристанетъ.
Но вдругъ, посмотри, налетитъ на скалу
И вмигъ разобьется подобно стеклу…
Какъ жилъ, какъ погибнетъ — безвстно для свта…
Что онъ? Себялюбіе это!
О, юность! блаженство ты пьешь безъ конца,
Съ другими его раздляя душою,
И радость небесная льется въ сердца,
Что связаны нитью любви золотою…
Друзья молодые! вс вмст, друзья!
Не въ счастьи ли общемъ вся цль бытія?
Единствомъ могучіе, съ жаромъ стремленья,
Вс вмст, друзья!
Счастливъ, кто упалъ средь погрома сраженья!
Пусть тло героя падетъ:
Оно къ храму славы да будетъ ступенью!
Друзья молодые, впередъ!
Терниста ко храму дорога крутая…
Насилье и рабство на страж у тьмы.
Но къ бою съ насильемъ — въ насъ сила святая,
А съ рабствомъ отъ юности боремся мы…
Кто гидру убилъ въ колыбели какъ гада,
Тотъ, юный, кентавра задушитъ потомъ,
Безтрепетно вырветъ добычу у ада,
Взойдетъ въ небеса за лавровымъ внцомъ…
Гд разумъ холодный исполненъ безсилья,
Ты въ край досягнешь, что незримъ для очей!
О, юность! ты носишь орлиныя крылья,
Перуны въ десниц твоей!…
Давайте же руки! Въ насъ дружная сила…
Мы цпью весь міръ опояшемъ кругомъ…
Сольемъ наши мысли въ святое горнило
И души затеплимъ единымъ огнемъ!
Очистите землю отъ праха и тлнья
Для новыхъ, невдомыхъ въ жизни путей!
Да свергнется ржавая плсень косненья
И радость весны да заблещетъ надъ ней!
Хаоса и ночи въ пространств безбрежномъ,
Стихій разъяренныхъ въ бореньи мятежномъ,
‘Да будетъ!’ раздался Господень глаголъ,
И свтъ возсіялъ… Дуновеніе бури
Дохнуло на рки, и въ ясной лазури
Свтила зажглись и взглянули на долъ.
Еще во вселенной потемки глухіе,
Въ разнузданной битв мятутся стихіи,
Но свточъ любви благодатно горитъ.
Свтъ духа! блесни на людскомъ небосклон:
Пусть юность тебя возлелетъ на лон,
А дружба навки тебя укрпитъ!
Расторгнутъ оковы застывшія воды,
Косннью со свтомъ не выдержать бой…
Привтъ теб, юность, денница свободы!
Спасенія солнце грядетъ за тобой!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.I, 1888

Отойди отъ окна!

Тихо свтитъ луна
Сквозь сребристыя тучки сквозныя.
Ты сидишь у окна,
Думы тайной, мятежной полна,
Жадно смотришь въ потемки ночные.
Знаю, сердце тревожно въ груда…
Ты глядишь въ отдаленное поле,
Грезишь ты о простор и вол…
О, скорй отъ окна отойди,
Не мечтай о невдомой дол!
Ветъ холодъ ночной отъ окна…
Какъ тепличный цвтовъ ты нжна…
О, накинь же тепле одежду!
Не проси у судьбы
Смлой вольной борьбы,
Брось пустую надежду!…
Для тебя-ль этотъ бой
Съ непреклонной судьбой?
Гибнутъ въ немъ безъ слда исполины…
Отойди отъ окна!
Меркнетъ въ неб луна
И ползутъ облава изъ долины.
Надъ безбрежнымъ просторомъ земли
Тамъ проносятся тучи съ грозою…
Видишь пологъ ихъ черный вдали?
Небеса орошаютъ слезою
Тхъ, что въ битв легли…
О, теб ли, и слабой, и нжной,
Спло ринуться въ омутъ мятежный,
Въ царство бурь, въ лоно смерти шальной?
Тамъ погибель царитъ всепобдно.
Оторвавшись отъ втки родной,
Какъ цвтокъ ты погибнешь безслдно…
Отойди отъ окна!
Милый ангелъ, теб суждена
Въ жизни доля иная,
Чмъ бороться средь тьмы,
Гд встрчаемъ въ отчаяньи мы
Нашу гибель, судьбу проклиная…
Нтъ! Сіяя въ тиши красотой,
Предъ иконой святой,
При лампадномъ луч золотистомъ,
Въ тишин, въ поздній Часъ
Помолись ты о насъ
Сердцемъ юнымъ и чистымъ!
Помолись ты о гибнущихъ въ этомъ бою!
Вылей чистую душу свою
Доброй женской молитвой простою!
Безконечно любя,
Пасть я радъ за тебя…
Тлетъ искрой небесъ золотою
Это чувство въ груди!
О, скорй отъ окна отойди!
Помолись предъ иконой святою!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.V, 1888

Засохшіе цвты.

Я знаю, пснь моя блдна,
Того не выразитъ она,
Что на душ цвло,
Не вылить въ ней мои мечты,
Что распускались какъ цвты,
Такъ пышно, такъ свтло…
Ни пламя грезъ, ни горечь мукъ
Земнаго слова грубый звукъ
Не выразитъ,— о, нтъ!
Не выльетъ въ слово сынъ земли
Въ тиши подслушанный вдали
Святой небесъ привтъ…
Какъ ясный мсяцъ съ вышины
Въ струяхъ трепещущей волны
Дрожитъ, блестя едва,
Такъ свтлыхъ грезъ воздушный рой
Блднетъ съ чудной ихъ игрой,
Лишь выльется въ слова…
Что псня?— эхо лишь одно
Того, что небомъ намъ дано…
То — дальній гулъ громовъ…
Нтъ, въ звукахъ псни не излить,
Что небо можетъ говорить
На язык безъ словъ…
Такъ въ блеск утреннихъ лучей
Сверкаютъ первенцы полей —
Весенніе цвты,
И въ лон вольной тишины
Льютъ ароматъ они, полны
Волшебной красоты…
Но ихъ сорви, сбери въ букетъ —
И прежней прелести въ нихъ нтъ…
Завянетъ ихъ уборъ…
Они все т же, т цвты,
Но въ нихъ бывалой красоты
Ужь не найдетъ твой взоръ…
Какъ бы цвты, собралъ и я
На вольномъ лон бытія
Все, что въ душ цвло.
Да, будто милые цвты,
Собралъ я въ псню вс мечты,
Сіявшія свтло…
Прими-жь подарокъ скромный мой!
Пускай холодною зимой
Теб напоминаетъ онъ
И снь лсовъ, и ширь полей,
И лепетъ волнъ, и блескъ лучей,
И ясный небосклонъ…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.XI, 1888

Спиридоній-солнцеворотъ.

(12 декабря).

Время наше темное… время наше странное…
Сумерки ли это,—
Часъ, когда становится гуще мгла туманная,
Или часъ разсвта?
Какъ живые образы, пни, въ бреду фантазіи,
Намъ грозятъ тнями,
Люди же намъ кажутся, въ дикомъ безобразіи,
Мертвенными пнями.
Низко ходитъ солнышко, будто не свободное,
Мракъ его туманитъ…
Время наше темное… время переходное…
Что-то дальше станетъ?
Или въ ночь глубокую цлая вселенная
До конца потонетъ?
Или правда свтлая, какъ заря священная,
Тьму ночную сгонитъ?
Спиридоній Благостный! чту тебя сторицею!
Вопреки кумирамъ,
Выше Божье солнышко мощною десницею
Вознеси надъ міромъ!
Пусть и пень, подернутый плсенью корявою,
Пнемъ намъ въ очи глянетъ,
Въ тьм же погибающій съ честію и славою
Озаренный встанетъ!.
Старой тьмы хранители, рыцари косннія,
Съ игомъ ихъ суровымъ,
Съ побжденнымъ сумракомъ, сгинутъ, какъ виднія,
Предъ сіяньемъ новымъ…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.XII, 1888

E pur si muove!

Смлымъ взоромъ пророчески-ясныхъ очей
Мірозданье окинулъ мудрецъ Галилей,
И открылъ онъ земное вращенье,
Но проклятью глаголъ мудреца обрекли
Т, кому дорога неподвижность земли,
И принудили дать отреченье.
Да, предъ силой невждъ, изувровъ, ханжей
Онъ отрекся отъ истины свтлой своей,
Но, украдкою, топнувъ ногою,
‘Все же движется!’ — судьямъ шепнулъ онъ въ укоръ.
И глаголъ незабвенный не молкнетъ съ тхъ поръ,
Полонъ славой своей міровою…
Пронеслися вка… Во вселенной у насъ,
Въ бурномъ омут жизни кипучей, не разъ
Свтлой истины голосъ священный
Въ темномъ царств невждъ замолкалъ для людей,
Какъ замолкъ передъ грознымъ судомъ Галилей,
Передъ силой кичливо-надменной.
Такъ, порою, средь жизни обычной, и мы,
Въ темномъ лон косннья, невжества, тьмы,
Слова истины молвить не смя,
Если свтлая мысль благодатно блеснетъ,
А надъ нами молчанья невольнаго гнётъ,—
Вспомнимъ древній глаголъ Галилея!…
Мы шепнемъ передъ темною силою зла:
— Все же Божія правда жива и свтла!…
Ты не бойся, не бойся, о геній!
Галилей осужденный прославленъ въ вкахъ,—
Такъ и Божія правда, что молкнетъ въ устахъ,
Прозвучитъ для иныхъ поколній!…
Л. Пальминъ.

‘Русская мысль’, кн.II, 1889

Вешній ледъ.

Ветъ вешнимъ тепломъ,
Ледъ, поверженный въ ломъ,
Серебрится хрустальною гранью,
И, звеня въ тишин,
Ручейки о весн
Благовстье несутъ мірозданью.
Ледъ — сподвижникъ зимы —
Самъ отрекся отъ тьмы,
Онъ теперь ужь не служитъ косннью,—
Все, что прежде мертвилъ,
Самъ теперь оживилъ,
Звонко псню запвъ обновленью…
Такъ и въ сфер людской:
Все, что мертвый покой
Охраняло отъ жизни и свта,—
Врь, настанетъ чередъ,—
Словно тающій ледъ,
Встртитъ жизни грядущее лто…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.III, 1889

Подождать!

Будетъ вкъ золотой, въ міръ сойдетъ благодать,
Въ чашу горя прольется отрада.
Только этого долго намъ надо
Подождать, подождать, подождать!
Ждутъ несмтныхъ людей поколнья,
Ждутъ грядущихъ великихъ и радостныхъ дней.
Жить покуда труднй, и труднй,
Но, друзья, не теряйте терпнья!
Кто въ сорочк рожденъ — сильнымъ міра сего
Слово ждать незнакомо… Имъ все ничего,
Ихъ свободно пропустятъ повсюду.
Но несчастному темному люду,
Всмъ, кому въ небесахъ суждена благодать,
На земл говорятъ: подождать!
Легкомыслію нтъ запрещенья,
Слово глупое смло летитъ съ языка,
Но глаголамъ пророческимъ нужны вка,
Чтобъ свершились Господни велнья…
Грубой сил повсюду поклонъ и почетъ,
Сила смло идетъ и не медлитъ, не ждетъ,
Свтлой мысли же скажется строго:
Обожди у порога!
Подожди, ясный умъ! Подожди, нищета!
Вдь, и мертвые ждутъ воскресенья Христа…
Подожди, все гонимое рокомъ,
Облегчатся страданья, пройдетъ суета,
Прошумитъ мутнымъ, грязнымъ потокомъ,
А глашатаямъ правды, пророкамъ
Небо можетъ пока утшеніе дать:
Подождать! Подождать!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.XII, 1890

Помнишь ли?

Втви цвтущей душистой сирени…
Свтъ золотистый, дрожащія тни…
Волны, и лсъ, и лазурь высоты…
Мигъ поцлуя въ саду подъ черешней…
Грезы, рожденныя нгою вешней…
Помнишь ли ты?
Помнишь ли чары волшебника мая,
Грезы, надежды, моя дорогая,
Въ озер лунный трепещущій свтъ,
Счастье любви, что безуміемъ было?
Молви же: помнишь ты или забыла?
Да или нтъ?
Тщетный вопросъ! Изъ загробнаго свта
Ты, дорогая, не дашь мн отвта…
Есть ли за нашею гранью земной
Память о прежней умчавшейся жизни
Иль забывается въ новой отчизн,
Чудной, иной?
Счастья, блаженства пора золотая!
Это не ангелъ ли свтлый, витая,
Искорку райскую къ намъ уронилъ?
И не замолкнетъ дрожащей струною
Память о ней и за гранью земною
Въ лон могилъ?
Вспомнишь ли въ неб ты эти мгновенья
Свтлаго счастья, любви, упоенья,
Бывшія краткимъ плнительнымъ сномъ?
То не залогъ ли въ хаос страданья
Счастья за гранью земной мірозданья
Въ мір иномъ?…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.VIII, 1908

Молчаніе.

Когда тоска теб сжимаетъ грудь
И полонъ ты душевнаго страданья, —
Въ людской сред излей кому-нибудь
Всю горечь думъ, вс тайныя желанья.
Найдется другъ, участья добрый взглядъ,
Сочувствія ласкающее слово
Твою печаль, быть можетъ, исцлятъ,
И съ жизнію ты примиришься снова.
А если нтъ сочувственныхъ друзей,
То пснею сердечной, вдохновенной
Въ пустын ты страданія излей,
Въ тиши, вдали отъ суетной вселенной.
Тогда рыдай въ невдомой глуши,
Найди въ мольб отраду утшенья.
Но если скорбь тоскующей души
И тайныя гнетущія мученья
Ты ни друзьямъ не можешь передать,
Ни вылить въ пснь, въ молитву, либо въ звуки
Нмую скорбь,— какъ долженъ ты страдать
Подъ бременемъ своей безмолвной муки!…
Л. Пальминъ.

‘Русская мысль’, кн.X, 1890

Радуница.

Миръ вамъ, усопшіе! Обычай старыхъ лтъ
Свершаю и несу пасхальный имъ привтъ.
Хотя не буду я сегодня на погост,
Но васъ къ себ, зову, мои родные гости!
Весь міръ не кладбище ль громадное одно?
Борцовъ за истину на немъ погребено
Такое множество глашатаевъ идеи
Нерукотворные внчали мавзолеи…
Глаголъ ихъ не замолкъ, ихъ свточъ не угасъ
Учители мои! привтствую я васъ!
И вамъ я шлю привтъ, мои друзья, родные,
Вс т, кого любилъ и зналъ я въ дни былые.
И что ни ждетъ людей въ краю загробной тьмы,—
Вс общую судьбу, угаснувъ, встртимъ мы
Подальше отъ могилъ великихъ, сильныхъ міра,
Что у подножія всеобщаго кумира
Спшили въ сует вкусить почетъ мірской,
Но пусть невозмутимъ ихъ мертвенный покой,
Христосъ воскресе — вамъ, надломленныя силы,
Нашедшія покой безвременной могилы!
Все, что задушено суровою судьбой.
Все то, что жизненный не выдержало бой,
Чта не домолвлено, что не допто было,
Что суета людей на время позабыла,
Все, что задушено,— откликнись изъ могилъ
Съ весеннею травой, начаткомъ новыхъ силъ!….
Во образ другомъ возстань межь насъ, воскресни,
И въ даръ теб несу я звукъ сердечной псни…
Ее, мои друзья, примите отъ пвца..
Вы вмсто краснаго пасхальнаго яйца…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.V, 1890

Вешній гимнъ солнцу.

О, солнышко Божье, дай свта весною,—
Зимой надоли намъ наши огни!
Съ ихъ копотью смрадной, съ ихъ гарью земною
Не грли, а очи слпили они…
Пускай догорятъ передъ гордымъ кумиромъ
Дымящіе факелы льстивыхъ жрецовъ…
Не нужно ихъ блеска… Пусть выйдетъ надъ міромъ
Небесное солнце изъ тьмы облаковъ!
Дымящіе факелы съ чадомъ угарнымъ
Пускай обратятся и въ пепелъ, и прахъ!
О, солнце, сіяньемъ своимъ лучезарнымъ
Скорй загорись на далекихъ горахъ!
Слпили насъ факелы призрачнымъ свтомъ
Съ кичливой гордыней среди темноты,
А солнце небесное встртятъ съ привтомъ
И колосъ на нив, и въ пол цвты.
Пускай передъ идоломъ лжи и косннья
Въ десницахъ жрецовъ угасаютъ огни…
О, Божіе солнце любви, единенья,
И правды, и знанья, свободно взгляни!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.V, 1891

Памяти М. Ю. Лермонтова.

(15 іюля 1891 года).

Ты гордо палъ, пвецъ, подъ пулей роковой,
Съ презрніемъ къ судьб и равнодушный къ жизни.
Полвка пронеслось, но надъ твоей главой
Внецъ безсмертія горитъ въ твоей отчизн.
Полвка пронеслось, но вщій голосъ твой
Звучитъ, какъ бы живой, на дорогой намъ тризн.
Ты смло бросилъ въ міръ съ вершинъ Кавказскихъ горъ
Напвы дивные плнительныхъ созвучій,
И волны Терека ихъ вторятъ до сихъ поръ
Въ ущельяхъ дикихъ скалъ, гд, какъ титанъ могучій,
Ты самъ страдалъ и слалъ пророческій укоръ
Въ нашъ міръ, какъ будто громъ, рожденный вольной тучей.
Паритъ и до сихъ поръ по тверди голубой
Высоко демонъ твой, печальный духъ изгнанья,
Паритъ высоко онъ надъ сферою людской,
Надъ сферой мелочей въ хаос мірозданья,
Съ улыбкой грустною и чудной красотой,
Съ печатью жгучихъ думъ и гордаго страданья…
Жалка поэзія новйшихъ нашихъ дней,
Какъ бы увядшій цвтъ въ дни осени холодной.
Звучи же намъ, пвецъ, изъ области тней
Своею лирою причудливо-свободной…
Тоскующей душ ты повторяй яснй
Въ невол Мцыри бредь о вол благородной!…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.VI, 1891

* * *

(Посвящается В. А. Гольцеву).

Я врю въ Божество! Оно во всемъ прекрасномъ,
Имъ дышутъ на зар весенніе цвты,
Оно въ сіяньи звздъ, горящихъ въ неб ясномъ,
Въ улыбк радостной любви и красоты.
Я врю: Божество не въ темной лжи косннья,
Не въ прах мертвенномъ, не въ сумрак могилъ,—
Оно въ святомъ огн высокаго стремленья,
Въ порыв изъ оковъ живыхъ и юныхъ силъ…
Оно зоветъ впередъ и свтлой жаждой знанья,
Какъ путеводною привтливой звздой,
Родившихся во тьм отъ муки и страданья,—
Зоветъ къ гармоніи и къ истин святой…
Предъ чуднымъ Божествомъ святой алтарь построимъ
Мы не на тлющихъ обломкахъ старины…
Пускай къ грядущему насъ лучезарнымъ роемъ
Зовутъ мятежные пророческіе сны!
Миръ нашимъ праддамъ, въ сырой земл уснувшимъ!
Они свершили все для жизни, что могли,
Но солнце истины сіяетъ не въ минувшемъ,
А въ будущихъ вкахъ, въ невдомой дали…
На жизнь оно глядитъ съ ласкающимъ привтомъ
Въ сіяньи утреннемъ, въ лазурной вышин…
Воздвигнемъ жертвенникъ мы предъ отраднымъ свтомъ,
А духи тьмы во тьм да служатъ сатан!
И если грозный бичъ возносятъ лицемры, но имя
Божества, но имя доброй вры,
Надъ мыслью, что паритъ изъ праха къ небесамъ,
И заживо ее межъ трупами хоронятъ,—
Не Бога ль самого они, бичуя, гонять?
Удушливъ, ядовитъ ихъ смрадный иміамъ…
Тамъ буква мертвая царить во тли косннья…
Но мысль мятежная — то Божіе дитя…
Намъ шлетъ ее самъ Богъ. Въ ней тайна обновленья,
Что гонитъ старый мракъ, по вешнему блестя…
И такъ, впередъ, впередъ!… Глаголъ Господень это.
Онъ насъ зоветъ изъ тьмы въ лучамъ святаго свта.
Пускай хранятъ ханжи свой мертвенный обрядъ…
О, геній, не клони предъ ними гордой выи!
Смотри: передъ тобой огни сторожевые,—
То звзды вчныя… Он теб горятъ…
Пускай въ гармонію сольются жизни звуки!
Пускай — впередъ, впередъ!— гласитъ священный клиръ…
Къ свобод изъ оковъ и къ счастію отъ муки
Пусть Божіи жрецы зовутъ людей и міръ.
Въ хаос дикихъ силъ, блуждавшихъ во вселенной,
Самъ Богъ, творя нашъ міръ, вщалъ: да будетъ свтъ!
Друзья, впередъ, впередъ! И тотъ глаголъ священный
Мы небесамъ пошлемъ на ихъ призывъ въ отвтъ!
И знайте: если намъ со злобою и строго
Шлютъ грозный приговоръ лукавыя уста,—
Во имя старины такъ точно синагога
Проклятья сыпала на голову Христа…
Л. Пальминъ

‘Русская Мысль’, кн.XI, 1891

Бредъ подъ зноемъ.

Я шелъ, изможденный, въ томительный зной
Дорогой пустынно-кремнистой,
И солнце пылало вверху надо мной
Съ лазури безоблачно-чистой.
Мн жажда сжигала изнывшую грудь,
Слабли послднія силы,
И я, совершая мой тягостный путь,
Мечталъ о поко могилы.
И смутно мн грезилось, будто въ бреду,
Что прахъ мой тлесный я сброшу,
Когда подъ могильную снь снизойду,
Какъ будто тяжелую ношу,
И духъ мой, свободный отъ бренныхъ оковъ,
Мятежный и дерзко могучій,
Дохнетъ грозной бурей на сни дубровъ,
Взовьется громовою тучей.
Давно жаждалъ бурь освжительныхъ я…
Такъ много подъ гнетомъ неволи
Страдалъ я во прах земномъ бытія,
Молчалъ я про муку и боли…
Покорно я тяжкія цпи влачу,
Но, сдлавшись духомъ свободнымъ,
Я молніей грозной съ небесъ заблещу,
Прольюся дождемъ многоводнымъ,
И замки враговъ я повергну во прахъ,
Въ обломки падутъ ихъ твердыни…
Надъ ними грозой загремлю въ небесахъ
И бурей промчусь изъ пустыни…
Всю месть и вражду, что въ груди я таю,
Ничтоженъ и нмъ предъ врагами,
Свободно и смло тогда изолью
И гряну надъ ихъ головами…
Далекіе братья мои и друзья!
Какъ я же томясь и страдая,
Вы знайте, что въ форм иной бытія
Все-жь васъ не забуду тогда я…
Дыханіемъ бури съ васъ тягостный гнетъ
Какъ любящимъ другомъ сорвется,
И знайте, гд молнія ярко блеснетъ,
Тамъ духъ мой незримо несется…
Гд вихри застонутъ сильне,— тамъ я…
Я — въ пламени грозномъ пожара…
Я въ бур защитникъ вамъ буду, друзья,
Врагамъ же — какъ грозная кара…
И знайте, гд мдь вашихъ старыхъ цпей
Подъ молніей мигомъ растаетъ,
Тамъ съ теплой любовію между друзей
Незримо вашъ другъ пролетаетъ!…
Такъ, солнцемъ палимый въ пустынной глуши,
Съ остаткомъ слабющей жизни,
Проклятья я слалъ и привтъ отъ души
Друзьямъ и далекой отчизн…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.V, 1892

Затерянныя сокровища.

Тоскливая псня печальной души…
Лишь втеръ ту псню разноситъ.
Не тщетно-ль она, замирая въ глуши,
У міра вниманія проситъ?
Невольные вздохи безмолвныхъ скорбей,
Куда вы несетесь напрасно?
Никто не услышитъ васъ въ мір людей,
Къ вамъ все въ сует безучастно…
Зачмъ, набгая порой на глаза,
Слеза ихъ украдкой туманитъ?
Безплодная, горькая эта слеза
Напрасно, невидимо канетъ…
Зачмъ ты горишь, золотая мечта?
Какъ искра угаснешь ты скоро,
Гд словно на рынк шумитъ суета
Среди мірового простора.
Къ чему замираетъ во мрак ночномъ
Проклятья безсильнаго скрежетъ
Въ часы, какъ другихъ и покоемъ, и сномъ
Судьба упоительно нжитъ?
Молитва раскаянья въ мрачной тюрьм,
Задушенный голосъ печали,
Вы такъ же безплодно подъ спудомъ, во тьм
Звучите и вчно звучали…
Подъ громъ барабановъ и говоръ людской
Нахально стучатъ колесницы,
Гремящихъ событій одна за другой
Мелькаютъ во слдъ вереницы,
Житейская буря несмтныхъ людей,
Какъ втви лсныя колышетъ.
Но кажется мн въ сует мелочей,
Что Кто-то Невдомый слышитъ:
И шепотъ замолкшій, и сдавленный стонъ,
И скорби неслышимой внемлетъ,
И то, что вселенной невдомо, Онъ
Съ любовію въ небо пріемлетъ…
Л. Пальминъ.

‘Русская Мысль’, кн.IX, 1892

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека