Стихотворения, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1887

 
 Д. С. Мережковский Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Поэты 1880-1890-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание Л., 'Советский писатель'. Составление, подготовка текста, биографические справки и примечания Л. К. Долгополова и Л. А. Николаевой Дополнение по: Русская поэзия XX века. Антология русской лирики первой четверти века. ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Биографическая справка. 46. 'Мы бойцы великой рати!..' 47. 'Знаю сам, что я зол...' 48. Поэту 49. На распутье 50. Кораллы 52. Поэту наших дней 53. 'С тобой, моя печаль, мы старые друзья...' 54. Искушение (Отрывок) 55. Сакья-Муни 56. 'С потухшим факелом мой гений отлетает...' 57. Смерть Надсона 58. 'Кроткий вечер тихо угасает...' 59. 'Как летней засухой сожженная земля 60. 'В этот вечер горячий, немой и томительный...' 61. 'Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть...' 63. Дон Кихот 66. 'Летние, душные ночи...' 67. 'Дома и призраки людей...' 69. <Лирическое заключение из поэмы 'Смерть'> 72. Ювенал о Древнем Риме 73. Изгнанники 74. В лесу 75. Дети ночи 76. Краткая песня 80. Зимний вечер Дополнение 'В сияньи бледных звезд, как в мертвенных очах'. (Собрание сочинений. Т. XXII. М., 1914) 'И вновь, как в первый день созданья' (Собрание сочинений. Т. XXII. М., 1914. В т. XXII помещено дважды на стр. 49 и 182. Второй раз с заглавием 'Нирвана') 'Кроткий вечер тихо угасает'. (Там же) 'Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу'. (Там же) Не надо звуков. (Там же) 'Опять горит меж темных сосен'. Собрание сочинений. Т. XXIV. М., 1914) Родное. (Там же) 'Христос воскрес' - поют во храме'. (Там же) Свой род Мережковские вели от Федора Мережки - войскового старшины на Украине. Дед поэта был участником кампании 1812 года. Отец Мережковского выбрал карьеру чиновника и дослужился до столоначальника дворцового ведомства, занимал казенную квартиру в доме против Летнего сада, у Прачечного моста. Здесь и провел свое детство будущий поэт. Родился Дмитрий Сергеевич Мережковский 2 августа 1865 года. Окончив гимназию, он поступил в университет, на историко-филологический факультет. В эти годы он сближается с кругами народнической интеллигенции, завязывает знакомства с Н. К. Михайловским, А. Н. Плещеевым, С. Я. Надсоном, активно посещает редакцию 'Отечественных записок', где и печатает свои стихи. {Первое стихотворение Мережковского 'Нарцисс' было опубликовано в литературном сборнике 'Отклик' (СПб., 1881, с. 154).} Особую симпатию у него вызывал Плещеев, о котором он сообщает Надсону в марте 1883 года: 'Минуту у него побыл, сказал всего два слова. А ушел как будто утешенный'. {Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР. В дальнейшем ссылки на это архивохранилище даются сокращенно: ПД.} Плещеев тоже относился к молодому поэту с заметным сочувствием и рекомендовал в члены Литературного фонда. {См. письмо А. Н. Плещеева в Комитет литературного фонда (ПД). В этом же письме рекомендуется в члены Литературного фонда С. Я. Надсон.} Дома у Мережковских обстановка была тяжелой: брат Константин, будущий ученый-зоолог, сочувственно отнесся к цареубийству 1 марта 1881 года. Отец, истый царедворец, возмутился и изгнал Константина из дома. В семье этот разлад переживался тяжело и долго. Активной позиции в ссоре отца с братом Мережковский не занял. Однако, выпустив свой первый сборник стихотворений, он отослал экземпляр находившемуся в каторжных работах П. Ф. Якубовичу с многозначительной надписью: 'Собрату по поэзии'. Он всерьез собирается в это время уйти 'в народ', хотя ищет в народе не то, что искали активные деятели народнического движения. Его интересует религиозное 'самосознание' народа, в соответствие с которым он хочет привести собственные религиозные искания. Он пишет П. П. Перцову: 'И вот что мне надо бы узнать: нет ли в глубине русского народа сил, отвечающих нам. Нам нужно по-новому, по-своему 'идти в народ'. Не думайте, что я говорю это легкомысленно. Я чувствую, как это трудно, почти невозможно, труднее, чем нигилистам. Но, кажется, этого не избегнуть, кажется, современный культурный слой в России не может нам ответить - он весь или наивно-либерален, или наивно-декадентен, т. е. гнил до конца...' {ПД.} Однако 'в народ' Мережковский не ушел. В 1889 году он женился на З. Н. Гиппиус, которая сыграла впоследствии заметную роль в развитии декадентского искусства. В жизни Мережковского начинается новая полоса: он выступает выразителем упадочных мотивов и в то же время - проповедником 'нового религиозного сознания'. Он сближается с Н. М. Минским, с реорганизованной редакцией 'Северного вестника', пишет много стихов, широко печатается. Некоторые его стихотворные произведения становятся программными для русского декадентского искусства. В 1892 году Мережковский выпустил сборник стихотворений 'Символы', который дал наименование оформлявшемуся в это время новому течению (символизм). Через год Мережковский издает особенно нашумевшую книгу критических очерков 'О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы', где утверждает религиозно-символический и отвлеченно-идеалистический подход к явлениям искусства. В 90-е годы Мережковские совершают ряд поездок за границу. Они посещают Италию и Грецию (страны, к которым поэт испытывал особое пристрастие), Турцию, Швейцарию, Францию. Впечатления насыщают стихи, а также служат материалом для опытов в прозе (с середины 90-х годов Мережковский активно выступает в роли прозаика). Наиболее значительным его прозаическим произведением явилась историческая трилогия 'Христос и Антихрист' (романы 'Юлиан Отступник', 'Воскресшие боги. Леонардо да Винчи', 'Петр и Алексей'), созданная в 1895-1904 годах. Он много переводит - Эсхила, Софокла, Еврипида, Лонга, Гете и других. Особую известность получает перевод программного в эстетике символизма произведения поэмы Эдгара По 'Ворон' (1892). В выступлениях Мережковского все большее место занимает проповедь религиозной доктрины, которая смогла бы объединить извечно враждующие, по его мнению, в природе и в жизни начала 'плоть' и 'дух', 'христианство' и 'язычество'. Под углом борьбы и противостояния этих двух тенденций он склонен рассматривать и всю мировую историю. Поэтому концепции его исторических, романов условны и по существу внеисторичны. Он встречается с сектантами (в частности, с известным в то время В. Сютаевым), совершает поездку на Светлое озеро, где, согласно преданию, находился Китеж-град, встречается и беседует с Л. Н. Толстым. На рубеже 1890- 1900-х годов Мережковский печатает двухтомное исследование 'Л. Толстой и Достоевский', в котором проводит ту же идею 'двойственности', но применительно к русской литературе. Л. Толстой для него носитель идеи 'плоти', Достоевский - носитель идеи 'духа'. Разъединение этих 'идей' началось с Пушкина, однако в будущем, считает Мережковский, им суждено новое слияние, но уже на религиозной основе. Элементы критики учения Л. Толстого, указание на противоречивость его взглядов, интересные стилистические наблюдения обеспечили работе Мережковского некоторую популярность. В конце 90-х годов в Петербурге открываются организованные по инициативе Зинаиды Гиппиус и Мережковского собрания Религиозно-философского общества, задачей которых было отыскание путей к овладению 'новым религиозным сознанием'. Ожидаемых результатов собрания не дали, и популярность их среди русской интеллигенции была невелика. Однако на них подвергались критике идеи официальной церковности, из-за чего собрания и были вскоре закрыты по специальному распоряжению обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева. Другим начинанием Мережковских была организация журнала 'Новый путь' (1903-1904), имевшего уже прямо антидемократический характер. Революция 1905 года сочувствия у Мережковского не вызвала. Он увидел в ней господство низменных сил и страстей, он предрекает ей перерождение во всеобщее 'хамство' (в сборнике статей 'Грядущий хам', 1906). Враждебные по отношению к революции идеи Мережковский развивает и в других статьях того же времени. В 1907 году в Париже он издает (в соавторстве с З. Гиппиус и Д. Философовым) на французском языке книгу 'Царь и революция', в которой приводятся те же мысли о 'безбожном' характере событий 1905 года. Стихов Мережковский уже не пишет. Он целиком погружен в публицистику и беллетристику, создает вторую трилогию, на этот раз из жизни русского общества начала XIX века: драму 'Павел I', романы 'Александр I' и '14 декабря'. Много пишет он и по истории русской литературы - о Гоголе, Лермонтове, Тютчеве, Некрасове, переиздает свои прежние работы. Бурные события русской истории, приближение революции, а также кризис декадентских течений и выход крупнейших представителей символизма за пределы идеалистической эстетики - все это заметно снизило творческий тонус Мережковского, сузило круг его интересов, и главное - круг читателей. Он оказался в состоянии творческого упадка. Все его достижения, как и его поэтическая известность, были уже позади. Октябрьскую революцию Мережковский встретил враждебно и до конца жизни оставался на этих позициях. В 1920 году вместе с З. Н. Гиппиус он эмигрировал во Францию. {М. Цветаева, встречавшая Мережковских за рубежом, оставила в своих письмах свидетельство о том тягостном впечатлении, которое производили они на окружающих своей озлобленностью (см.: М. Цветаева, Письма к А. Тесковой, Прага, 1969, с. 106-107).} В эмиграции он выпустил несколько книг, из которых наиболее известна 'Тайна Запада. Атлантида - Европа' (1930). Умер Мережковский в Париже 9 декабря 1941 года. В 1951 году в Париже вышла биография Мережковского, написанная З. Гиппиус. Стихотворные сборники Мережковского неоднократно издавались и переиздавались на протяжении 1880-1910-х годов. Наиболее Известны: 'Символы' (1892) и 'Новые стихотворения' (1896). С максимальной полнотой стихотворные произведения (в том числе драмы в стихах) собраны Мережковским в трех томах 'Полного собрания сочинений' (М., 1914, тт. 22, 23, 24). 46 Мы бойцы великой рати! Дружно в битву мы пойдем. Не страшась тупых проклятий, Трудный путь ко счастью братии Грудью смелою пробьем! Юность, светлых упований Ты исполнена всегда: Будет много испытаний, Много тяжкого труда. Наши силы молодые Мы должны соединять, Чтоб надежды дорогие, Чтобы веру отстоять. Мы сплотимся нераздельно, Нам вождем сама любовь. Смело в битву!.. Не бесцельно Там прольется наша кровь... И, высоко поднимая Знамя истины святой, Ни пред чем не отступая, Смело ринемся мы в бой! Зло столетнее желанным Торжеством мы сокрушим И на поле ляжем бранном С упованием живым, Что потомки славой гордой Воскресят наш честный труд И по нашим трупам твердо К счастью верному пойдут!.' Август 1881 47 Знаю сам, что я зол, И порочен, и слаб, Что постыдных страстей Я бессмысленный раб. Знаю сам, что небес Приговор справедлив, На мученье и казнь Бедняка осудив. Но безжалостный рок Не хочу умолять, В страхе вечном пред ним Не могу трепетать... Кто-то создал меня, Жажду счастья вложил, - Чтоб достигнуть его, Нет ни воли, ни сил. И владычной рукой В океан бытия Грозной бури во власть Кто-то бросил меня. И бог весть для чего Мне томиться велел, Скуку, холод и мрак Мне назначив в удел. Нестерпима надежд И сомнений борьба... Уничтожь ты меня, Если нужно, судьба! Уничтожь! Но, молю, Поскорей, поскорей, Чтоб на плахе не ждать Под секирой твоей!.. 'Ты не жил, не страдал, - Говорят мне в ответ, - Не видав, мудрено Разгадать божий свет. Ты с тоскою своей, Бедный отрок, смешон, Самомнения полн Твой ребяческий стон. Твоя скорбь - только тень, А гроза - впереди... Торопиться к чему? Подожди, подожди...' Не поймете вовек, Мудрецы-старики, Этой ранней борьбы, Этой юной тоски. Не откроет ваш взор Тайной язвы души, Что больнее горит В одинокой тиши. Март 1882 48. ПОЭТУ И отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца, тогда свет твой взойдет во тьме и мрак твой будет как полдень. Исайя, LVIII Не презирай людей! Безжалостной и гневной Насмешкой не клейми их горестей и нужд, Сознав могущество заботы повседневной, Их страха и надежд не оставайся чужд. Как друг, не как судья неумолимо-строгий, Войди в толпу людей и оглянись вокруг, Пойми ты говор их, и смутный гул тревоги, И стон подавленный невыразимых мук. Сочувствуй горячо их радостям и бедам, Узнай и полюби простой и темный люд, Внимай без гордости их будничным беседам И, как святыню, чти их незаметный труд. Сквозь мутную волну житейского потока Жемчужины на дне ты различишь тогда: В постыдной оргии продажного порока - Следы раскаянья и жгучего стыда, Улыбку матери над тихой колыбелью, Молитву грешника и поцелуй любви, И вдохновенного возвышенною целью Борца за истину во мраке и крови. Поймешь ты красоту и смысл существованья Не в упоительной и радостной мечте, Не в блесках и цветах, но в терниях страданья, В работе, в бедности, в суровой простоте. И, жаждущую грудь роскошно утоляя, Неисчерпаема, как нектар золотой, Твой подвиг тягостный сторицей награждая, Из жизни сумрачной поэзия святая Польется светлою, могучею струей. 1883 49. НА РАСПУТЬЕ Жить ли мне, забыв мои страданья, Горечь слез, сомнений и забот, Как цветок, без проблеска сознанья, Ни о чем не думая, живет, Ничего не видит и не слышит, Только жадно впитывает свет, Только негой молодости дышит, Теплотой ласкающей согрет. Но кипят недремлющие думы, Но в груди - сомненье и тоска, Стыдно сердцу жребий свой угрюмый Променять на счастие цветка... И устал я вечно сомневаться! Я разгадки требую с тоской, Чтоб чему бы ни было отдаться, Но отдаться страстно, всей душой. Эти думы - не мечты досуга, Не созданье юношеских грез, Это - боль тяжелого недуга, Роковой, мучительный вопрос. Мне не надо лживых примирений, Я от грозной правды не бегу, Пусть погибну жертвою сомнений, - Пред собой ни в чем я не солгу! Испытав весь ужас отрицанья, До конца свободы не отдам, И последний крик негодованья Я, как вызов, брошу небесам! Декабрь 1883 50. КОРАЛЛЫ Широко раскинулся ветвями, Чуждый неба, звуков и лучей, Целый лес кораллов под волнами, В глубине тропических морей. Миллионам тружеников вечных - Колыбель, могила и приют, Дивный плод усилий бесконечных, Этот мир полипы создают. Каждый род - ступень для жизни новой - Будет смертью в камень превращен, Чтобы лечь незыблемой основой Поколеньям будущих времен, И встает из бездны океана, И растет коралловый узор, Презирая натиск урагана, Он стремится к небу на простор, Он вознесся кружевом пурпурным, Исполинской чащею ветвей В полусвете мягком и лазурном Преломленных, трепетных лучей. Час придет - и гордо над волнами, Раздробив их влажный изумруд, Новый остров, созданный веками, С торжеством кораллы вознесут... О, пускай в глухой и темной доле, Как полип, ничтожен я и слаб, - Я могуч святою жаждой воли, Утомленный труженик и раб! Там, за далью, вижу я: над нами Новый рай, лучами весь облит, Новый остров, созданный веками, Высоко над бездною царит. 1884 52. ПОЭТУ НАШИХ ДНЕЙ Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя. До скорбных дум твоих кому какое дело? Твердить былой напев ты можешь про себя, - Его нам слушать надоело... Не каждый ли твой стих сокровища души За славу мнимую безумно расточает, - Так за глоток вина последние гроши Порою пьяница бросает. Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка, В груди такого нет блаженства и печали, Чтоб тысячи певцов об них во все века Во всех краях не повторяли. Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен - Ни колоса в полях, на дереве ни ветки, От сказочных пиров счастливейших времен Тебе остались лишь объедки... Попробуй слить всю мощь страданий и любви В один безумный вопль, в негодованьи гордом На лире и в душе все струны оборви Одним рыдающим аккордом, - Ничто не шевельнет потухшие сердца, В священном ужасе толпа не содрогнется, И на последний крик последнего певца Никто, никто не отзовется! 1884 53 С тобой, моя печаль, мы старые друзья: Бывало, дверь на ключ ревниво запирая, Приходишь ты ко мне, задумчиво-немая, Во взорах темное предчувствие тая, Холодную, как лед, но ласковую руку На сердце тихо мне кладешь И что-то милое, забытое поешь, Что навевает грусть, что утоляет муку. И голубым огнем горят твои глаза, И в них дрожит, и с них упасть не может, И сердце мне таинственно тревожит Большая, кроткая слеза... 1884 54. ИСКУШЕНИЕ (Отрывок) Серебряной каймой очерчен лик мадонны В готическом окне, и радугой легло Мерцание луны на малахит колонны Сквозь разноцветное, граненое стекло. Алтарь, и дремлющий орган, и купол дальний - Погружены в таинственную мглу, Лишь край мозаики в тени исповедальни Лампаду отразил на мраморном полу. Седой монах, перебирая четки, Стоял задумчивый, внимательный и кроткий, И юноша пред ним колена преклонил, Потупив взор, он робко говорил: 'Отец мой, грех - везде со мною: Он - в ласке горлиц под окном, Он - в играх мошек над водою, Он - в кипарисе молодом, Обвитом свежею лозою, Он - в каждом шорохе ночном, В словах молитв, в огне зарницы, Он - между строк священных книг, Он - в нежном пурпуре денницы И в жгучей боли от вериг... Порою череп брал я в руки, Чтоб запах тленья и могил, Чтоб холод смерти утолил Мои недремлющие муки. Но всё напрасно: голова В чаду кружилась, кровь кипела, И греза на ухо мне пела Безумно-нежные слова... Однажды - помню - я увидел, Уснув в горах на склоне дня, Ту, что так страстно ненавидел, Что так измучила меня. Сверкало тело молодое, Как пена в сумрачных волнах, Всё ослепительно нагое, В темно-каштановых кудрях Струились волны аромата... Лежал недвижим я, как труп. Улыбкой дерзких, влажных губ Она звала меня куда-то, Она звала меня с собой Под полог ночи голубой: 'Отдашь ли мне ночное бденье, Труды, молитвы, дни поста И кровь распятого Христа, Отдашь ли вечность и спасенье - За поцелуй?..' И в тишине Звучало вновь: 'Отдашь ли мне?..' Она смеялась надо мною, Но, брошен вдруг к ее ногам Какой-то силой роковою, Я простонал: 'Отдам, отдам!..'' . . . . . . . . . . . . . . . 1884 55. САКЬЯ-МУНИ По горам, среди ущелий темных, Где ревел осенний ураган, Шла в лесу толпа бродяг бездомных К водам Ганга из далеких стран. Под лохмотьями худое тело От дождя и ветра посинело. Уж они не видели два дня Ни приютной кровли, ни огня. Меж дерев во мраке непогоды Что-то там мелькнуло на пути, Это храм, - они вошли под своды, Чтобы в нем убежище найти. Перед ними на высоком троне - Сакья-Муни, каменный гигант. У него в порфировой короне - Исполинский чудный бриллиант. Говорит один из нищих: 'Братья, Ночь темна, никто не видит нас, Много хлеба, серебра и платья Нам дадут за дорогой алмаз. Он не нужен Будде: светят краше У него, царя небесных сил, Груды бриллиантовых светил В ясном небе, как в лазурной чаше...' Подан знак, и вот уж по земле Воры тихо крадутся во мгле. Но когда дотронуться к святыне Трепетной рукой они хотят - Вихрь, огонь и громовой раскат, Повторенный откликом в пустыне, Далеко откинул их назад. И от страха всё окаменело, Лишь один - спокойно-величав - Из толпы вперед выходит смело, Говорит он богу: 'Ты неправ! Или нам жрецы твои солгали, Что ты кроток, милостив и благ, Что ты любишь утолять печали И, как солнце, побеждаешь мрак? Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень, Нам, в пыли простертым пред тобой, - Но, как ты, с бессмертною душой! Что за подвиг сыпать гром и пламень Над бессильной, жалкою толпой, О, стыдись, стыдись, владыка неба, Ты воспрянул - грозен и могуч, - Чтоб отнять у нищих корку хлеба! Царь царей, сверкай из темных туч, Грянь в безумца огненной стрелою, - Я стою как равный пред тобою И, высоко голову подняв, Говорю пред небом и землею: 'Самодержец мира, ты неправ!'' Он умолк, и чудо совершилось: Чтобы снять алмаз они могли, Изваянье Будды преклонилось Головой венчанной до земли, - На коленях, кроткий и смиренный, Пред толпою нищих царь вселенной, Бог, великий бог, - лежал в пыли! 1885 56 С потухшим факелом мой гений отлетает, Погас на маяке дрожащий огонек, И сердце без борьбы, без жалоб умирает, Как холодом ночным обвеянный цветок. Меня безумная надежда утомила: Я ждал, так долго ждал, что если бы теперь Исполнилась мечта, взошло мое светило - Как филина заря, меня бы ослепила В сияющий эдем отворенная дверь. Весь пыл души моей истратил, я на грезы - Когда настанет жизнь, мне нечем будет жить. Я пролил над мечтой восторженные слезы - Когда придет любовь, не хватит сил любить! 1886 57. СМЕРТЬ НАДСОНА (Читано на литературном вечере в память С. Я. Надсона) Поэты на Руси не любят долго жить: Они проносятся мгновенным метеором, Они торопятся свой факел потушить, Подавленные тьмой, и рабством, и позором. Их участь - умирать в отчаянья немом, Им гибнуть суждено, едва они блеснули, От злобной клеветы, изменнической пули Или в изгнании глухом. И вот еще один, - его до боли жалко: Он страстно жить хотел и умер в двадцать лет. Как ранняя звезда, как нежная фиалка, Угас наш мученик-поэт! Свободы он молил, живой в гробу метался, И все мы видели - как будто тень легла На мрамор бледного, прекрасного чела, В нем медленный недуг горел и разгорался, И смерть он призывал - и смерть к нему пришла. Кто виноват? К чему обманывать друг друга! Мы, виноваты - мы. Зачем не сберегли Певца для родины, когда еще могли Спасти его от страшного недуга? Мы все, на торжество пришедшие сюда, Чтобы почтить талант обычною слезою, - В те дни, когда он гас, измученный борьбою, И жаждал знания, свободы и труда, И нас на помощь звал с безумною тоскою, - Друзья, поклонники, где были мы тогда?.. Бесцельный шум газет и славы голос вещий - Теперь, когда он мертв, - и поздний лавр певца, И жалкие цветы могильного венца - Как это всё полно иронии зловещей!.. Поймите же, друзья, он не услышит нас: В гробу, в немом гробу он спит теперь глубоко, И между тем как здесь всё нежит слух и глаз, И льется музыка, и блещет яркий газ, - На тихом кладбище он дремлет одиноко В глухой, полночный час... Уста его навек сомкнулись без ответа... Страдальческая тень погибшего поэта, Прости, прости!.. Январь - февраль 1887 58 Кроткий вечер тихо угасает И пред смертью ласкою немой На одно мгновенье примиряет Небеса с измученной землей. В просветленной, трогательной дали, Что неясна, как мечты мои, - Не печаль, а только след печали, Не любовь, а только тень любви. И порой в безжизненном молчаньи, Как из гроба, веет с высоты Мне в лицо холодное дыханье Безграничной, мертвой пустоты... 26 августа 1887 59 Как летней засухой сожженная земля Тоскует и горит, и жаждою томится, Как ждут ночной росы усталые поля, - Мой дух к неведомой поэзии стремится. Плывет, колышется туманов белый свиток, И чем-то мертвенным он застилает даль... Головки васильков и бледных маргариток Склонила до земли безмолвная печаль. Приди ко мне, о ночь, и мысли потуши! Мне надо сумрака, мне надо тихой ласки: Противен яркий свет очам больной души, Люблю я темные, таинственные сказки... Приди, приди, о ночь, и солнце потуши! <1887> 60 В этот вечер горячий, немой и томительный Не кричит коростель на туманных полях, Знойный воздух в бреду засыпает мучительно, И болезненной сыростью веет в лесах, Там растенья поникли с неясной тревогою, Словно бледные призраки в дымке ночной... Промелькнет только жаба над мокрой дорогою, Прогудит только жук на опушке лесной. В душном, мертвенном небе гроза собирается, И боится природа, и жаждет грозы. Непонятным предчувствием сердце сжимается И тоскует и ждет благодатной слезы... 1887 61 Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть Тоску и желанья, Уснуть - и не видеть, не думать, не жить, Уйти от сознанья! Но тихо ползут бесконечной чредой Пустые мгновенья, И маятник мерно стучит надо мной... Ни сна, ни забвенья!.. 1887 63. ДОН КИХОТ Шлем - надтреснутое блюдо, Щит - картонный, панцирь жалкий... В стременах висят, качаясь, Ноги тощие, как палки. Для него хромая кляча - Конь могучий Росинанта, Эти мельничные крылья - Руки мощного гиганта. Видит он в таверне грязной Роскошь царского чертога. Слышит в дудке свинопаса Звук серебряного рога. Санчо Панса едет рядом, Гордый вид его серьезен: Как прилично копьеносцу, Он величествен и грозен. В красной юбке, в пятнах дегтя, Там, над кучами навоза, - Эта царственная дама - Дульцинея де Тобозо... Страстно, с юношеским жаром Он в толпе крестьян голодных, Вместо хлеба, рассыпает Перлы мыслей благородных: 'Люди добрые, ликуйте, Наступает праздник вечный: Мир не солнцем озарится, А любовью бесконечной... Будут все равны, друг друга Перестанут ненавидеть, Ни алькады, ни бароны Не посмеют вас обидеть. Пойте, братья, гимн победный! Этот меч несет свободу, Справедливость и возмездье Угнетенному народу!' Из приходской школы дети Выбегают, бросив книжки, И хохочут, и кидают Грязью в рыцаря мальчишки. Аплодируя, как зритель, Жирный лавочник смеется, На крыльце своем трактирщик Весь от хохота трясется. И почтенный патер смотрит, Изумлением объятый, И громит безумье века Он латинскою цитатой. Из окна глядит цирюльник, Он прервал свою работу, И с восторгом машет бритвой, И кричит он Дон Кихоту: 'Благороднейший из смертных, Я желаю вам успеха!..' И не в силах кончить фразы, Задыхается от смеха. Он не чувствует, не видит Ни насмешек, ни презренья! Кроткий лик его так светел, Очи - полны вдохновенья. Он смешон, но сколько детской Доброты в улыбке нежной, И в лице, простом и бледном, Сколько веры безмятежной! И любовь и вера святы. Этой верою согреты Все великие безумцы, Все пророки и поэты! 1887 66 Летние, душные ночи Мучат тоскою, веют безумною страстью, Бледные, звездные очи Дышат восторгом и непонятною властью. С колосом колос в тревоге Шепчет о чем-то, шепчет и вдруг умолкает, Белую пыль на дороге Ветер спросонок в мертвом затишье вздымает. Ярче, всё ярче зарница, На горизонте тучи пожаром объяты, Сердце горит и томится, Дальнего грома ближе, всё ближе раскаты.. 1888 67 Дома и призраки людей - Всё в дымку ровную сливалось, И даже пламя фонарей В тумане мертвом задыхалось. И мимо каменных громад Куда-то люди торопливо, Как тени бледные, скользят, И сам иду я молчаливо, Куда - не знаю, как во сне, Иду, иду, и мнится мне, Что вот сейчас я, утомленный, Умру, как пламя фонарей, Как бледный призрак, порожденный Туманом северных ночей. 1889 69. <ЛИРИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПОЭМЫ 'СМЕРТЬ'> О век могучий, век суровый Железа, денег и машин, Твой дух промышленно-торговый Царит, как полный властелин. Ты начертал рукой кровавой На всех знаменах: '_В силе - право_!' И скорбь пророков и певцов, Святую жажду новой веры Ты осмеял, как бред глупцов, О век наш будничный и серый! Расчет и польза - твой кумир, Тобою властвует банкир, Газет, реклам бумажный ворох, Недуг безверья и тоски, И к людям ненависть, и порох, И броненосцы, и штыки. Но ведь не пушки, не твердыни, Не крик газет тебя доныне Спасает, русская земля! Спасают те, кто в наше время В родные, бедные поля Кидают вечной правды семя, Чье сердце жалостью полно, - Без них бы мир погиб давно!.. Кладите рельсы, шахты ройте, Смирите ярость волн морских, Пустыни вечные покройте Сетями проволок стальных И дерзко вешайте над бездной Дугою легкой мост железный, Зажгите в ваших городах Молниеносные лампады, - Но если нет любви в сердцах - Ни в чем не будет вам отрады! Но если в людях бога нет - Настанет ночь, померкнет свет... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Как в древних стенах Колизея Теперь шумит лишь ветер, вея, Растет репейник и полынь, - Так наши гордые столицы И мрамор сумрачных твердынь - Исчезнет всё, как луч зарницы, Чуть озарившей небосклон, Пройдет - как звук, как тень, как сон! О, трудно жить во тьме могильной, Среди безвыходной тоски! За пессимизм, за плач бессильный Нас укоряют старики, Но в прошлом есть у вас родное, Навеки сердцу дорогое, Мы - дети горестных времен, Мы - дети мрака и безверья! Хоть на мгновенье озарен Ваш лик был солнцем у преддверья Счастливых дней... Но свет погас, - Нет даже прошлого у нас! Вы жили, вы стремились к цели, А мы томимся, не живем, Не видя солнца с колыбели!.. Разуверение во всем Вы нам оставили в наследство. И было горько наше детство! Мы гибнем и стремимся к ней, К земле родимой, на свободу, - Цветы, лишенные корней, Цветы, опущенные в воду, - Объяты сумраком ночным, Мы умираем и молчим!.. Мы бесконечно одиноки, Богов покинутых жрецы. Грядите, новые пророки! Грядите, вещие певцы, Еще неведомые миру! И отдадим мы нашу лиру Тебе, божественный поэт... На глас твой первые ответим, Улыбкой первой твой рассвет, О Солнце будущего, встретим И в блеске утреннем твоем, Тебя приветствуя, умрем! 'Salutant, Caesar Imperator, Те morituri' {*} Весь наш род, {* Идущие на смерть приветствуют тебя, император Цезарь!} Как на арене гладиатор, Пред новым веком смерти ждет. Мы гибнем жертвой искупленья. Придут иные поколенья, Но в оный день пред их судом Да не падут на нас проклятья: Вы только вспомните о том, Как много мы страдали, братья! Грядущей веры новый свет, Тебе от гибнущих - привет! <1891> 72. ЮВЕНАЛ О ДРЕВНЕМ РИМЕ Сердце наше огрубело. Хоть к свободе не привык, Но кощунствует он смело, Лживый, рабский наш язык. Мы смиренны, бог свидетель! Скучен подвиг, скучен грех. Трусость - наша добродетель, Наша мудрость - жалкий смех. Но, смеясь над целым миром, Только сильных мира чтим, Перед мерзостным кумиром На коленях мы стоим. Мы послушны, мы незлобны... Что же нет награды нам? Наши празднества подобны Погребальным торжествам. Не хотим или не смеем? Почему так скучно жить? Или, мертвые, умеем Только мертвых хоронить? Кто был счастлив? Кто был молод? Где веселье? Где любовь? Вечный мрак и вечный холод... Влага Леты - наша кровь. Братьев гибнущих мы видим, Сами гибнем без борьбы. Мы друг друга ненавидим И боимся, как рабы. Пред таким позорным веком И среди таких людей - Стыдно быть мне человеком, Сыном родины моей! <1893> 73. ИЗГНАННИКИ Есть радость в том, чтоб люди ненавидели, Добро считали злом, И мимо шли, и слез твоих не видели, Назвав тебя врагом. Есть радость в том, чтоб вечно быть изгнанником И, как волна морей, Как туча в небе, одиноким странником И не иметь друзей. Прекрасна только жертва неизвестная: Как тень хочу пройти, И сладостна да будет ноша крестная Мне на земном пути. 1893 74. В ЛЕСУ Дремлют полною луной Озаренные поляны. Бродят белые туманы Над болотною травой. Мертвых веток черный ворох, Бледных листьев слабый лепет, Каждый вздох и каждый шорох Пробуждают в сердце трепет. Ночь под ярким блеском лунным Холодеющая спит, И аккордом тихоструйным Ветерок не пролетит. Неразгаданная тайна - В чащах леса... И повсюду Тишина - необычайна. Верю сказке, верю чуду... 1893 75. ДЕТИ НОЧИ Устремляя наши очи На бледнеющий восток, Дети скорби, дети ночи, Ждем, придет ли наш пророк. Мы неведомое чуем, И, с надеждою в сердцах, Умирая, мы тоскуем О несозданных мирах. Дерзновенны наши речи, Но на смерть осуждены Слишком ранние предтечи Слишком медленной весны. Погребенных воскресенье И среди глубокой тьмы Петуха ночное пенье, Холод утра - это мы. Мы - над бездною ступени, Дети мрака, солнца ждем: Свет увидим - и, как тени, Мы в лучах его умрем. <1894> 76. КРАТКАЯ ПЕСНЯ Порой умолкнет завыванье Косматых ведьм, декабрьских вьюг, И солнца бледное сиянье Сквозь тучи робко вспыхнет вдруг... Тогда мой сад гостеприимней, Он полон чуткой тишины, И в краткой песне птички зимней Есть обаяние весны!.. 1894 80. ЗИМНИЙ ВЕЧЕР О бледная луна Над бледными полями! Какая тишина - Над зимними полями! О тусклая луна С недобрыми очами... Кругом - покой велик. К земле тростник поник Нагой, сухой и тощий... Луны проклятый лик Исполнен злобной мощи... К земле поник тростник, Больной, сухой и тощий... Вороны хриплый крик Из голой слышен рощи А в небе - тишина, Как в оскверненном храме... Какая тишина - Над зимними полями! Преступная луна, Ты ужасом полна - Над яркими снегами!.. 1895 ПРИМЕЧАНИЯ Настоящий сборник преследует цель дополнить представление о массовой поэзии 1880-1890-х годов, которой посвящены другие тома Большой серии 'Библиотеки поэта'. За пределами сборника оставлены поэты того же периода, уже изданные к настоящему времени отдельными сборниками в Большой серии 'Библиотеки поэта' (П. Ф. Якубович, А. Н. Апухтин, С. Я. Надсон, К. К. Случевский, К. М. Фофанов, А. М. Жемчужников), не включены в сборник произведения поэтов, вошедших в специальные тома Большой серии: 'Революционная поэзия (1890-1917)' (1954), 'Поэты-демократы 1870-1880-х годов' (1968), 'Вольная русская поэзия второй половины XIX века' (1959), 'И. З. Суриков и поэты-суриковцы' (1966) и др. За пределами сборника оставлены также поэты конца XIX века, имена которых были известны в свое время по одному-двум произведениям, включенным в тот или иной тематический сборник Большой серии (например, В. Мазуркевич как автор слов известного романса 'Дышала ночь восторгом сладострастья...', включенного в состав сборника 'Песни и романсы русских поэтов', 1965). Составители настоящего сборника не стремились также ни повторять, ни заменять имеющиеся многочисленные стихотворные антологии, интерес к которым на рубеже XIX-XX веков был очень велик. Наиболее крупные из них: 'Избранные произведения русской поэзии' В. Бонч-Бруевича (1894, изд. 3-1908), 'Русские поэты за сто лет' А. Сальникова (1901), 'Русская муза' П. Якубовича (1904, изд. 3 - 1914), 'Молодая поэзия' П. Перцова (1895) и др. Во всех этих сборниках поэзия конца века представлена достаточно широко. Следует, однако, заметить, что никаких конкретных целей - ни с тематической точки зрения, ни со стороны выявления каких-либо тенденций в развитии поэзии - составители этих и подобных изданий, как правило, перед собой не ставили. {Исключение представляет лишь сборник, составленный П. Перцовым и ориентированный, как видно из заглавия, на творчество поэтов начинающих. О трудностях, возникших при отборе имен и определении критериев отбора, П. Перцов подробно рассказал в своих 'Литературных воспоминаниях' (М.-Л., 1933, с. 152-190).} Столь же общий характер имеет и недавняя хрестоматия 'Русские поэты XIX века' (сост. Н. М. Гайденков, изд. 3, М., 1964). В задачу составителей данного сборника входило прежде всего дать возможно более полное представление о многообразии поэтического творчества и поэтических исканий 1880-1890-х годов. Этим и объясняется известная пестрота и 'неоднородность' в подборе имен и стихотворных произведений. Главная трудность заключалась в том, чтобы выбрать из большого количества имен те, которые дали бы возможность составить характерное представление об эпохе в ее поэтическом выражении (с учетом уже вышедших в Большой серии сборников, перечисленных выше, из числа которых на первом месте следует назвать сборник 'Поэты-демократы 1870-1880-х годов'). Для данного издания отобраны произведения двадцати одного поэта. {Некоторые поэты, включенные в настоящий сборник, вошли в состав книги 'Поэты 1880-1890-х годов', выпущенной в Малой, серии 'Библиотеки поэта' в 1964 г. (вступительная статья Г. А. Бялого, подготовка текста, биографические справки и примечание Л. К. Долгополова и Л. А. Николаевой).} Творчество каждого из них составители стремились представить с возможной полнотой и цельностью. Для этого потребовалось не ограничиваться примерами творчества 1880-1890-х годов, но в ряде случаев привести и стихотворения, созданные в последующие десятилетия - в 1900-1910-е годы, а иногда и в 1920-1930-е годы. В результате хронологические рамки сборника несколько расширились, что позволило отчетливей выявить ведущие тенденции поэтического творчества, складывавшиеся в 1880-1890-е годы, и те результаты, к которым они в конечном итоге привели. При отборе произведений составители старались избегать 'крупных' жанров - поэм, стихотворных циклов, драматических произведений. Несколько отступлений от этого правила сделаны в тех случаях, когда требовалось с большей наглядностью продемонстрировать особенности как творческой эволюции поэта, так и его связей с эпохой. Сюда относятся: Н. М. Минский (драматический отрывок 'Последняя исповедь', поэма 'Гефсиманская ночь'), П. С. Соловьева(поэма 'Шут'), С. А. Андреевский (поэма 'Мрак'). В число произведений Д. С. Мережковского включен также отрывок из поэмы 'Смерть', а в число произведений Н. М. Минского - отрывок из поэмы 'Песни о родине'. В сборник включались преимущественно оригинальные произведения. Переводы помещались лишь в тех случаях, если они были характерны для творческой индивидуальности поэта или если появление их связано было с какими-либо важными событиями общественно-политической жизни (см., например, переводы Д. Л. Михаловского, С. А. Андреевского, А. М. Федорова, Д. П. Шестакова и некоторых других). В основу расположения материала положен хронологический принцип. При установлении порядка следования авторов приняты во внимание время начала творческой деятельности, период наибольшей поэтической активности и принадлежность к тем или иным литературным течениям. Стихотворения каждого автора расположены в соответствии с датами их написания. Немногочисленные отступления от этого принципа продиктованы спецификой творчества того или иного поэта. Так, в особые разделы выделены переводы Д. Л. Михаловского и Д. П. Шестакова, сонеты П. Д. Бутурлина. Даты стихотворений по возможности уточнены по автографам, письмам, первым или последующим публикациям и другим источникам. Даты, указанные в собраниях сочинений, как правило, специально не оговариваются. Даты в угловых скобках означают год, не позднее которого, по тем или иным данным, написано произведение (как правило, это время его первой публикации). Разделу стихотворений каждого поэта предшествует биографическая справка, где сообщаются основные данные о его жизни и творчестве, приводятся сведения о важнейших изданиях его стихотворений. Были использованы архивные материалы при подготовке произведений С. А. Андреевского, К. Р., А. А. Коринфского, И. О. Лялечкина, М. А. Лохвицкой, К. Н. Льдова, Д. С. Мережковского, П. С. Соловьевой, О. Н. Чюминой, Д. П. Шестакова. В ряде случаев архивные разыскания дали возможность не только уточнить дату написания того или иного стихотворения, но и включить в текст сборника никогда не печатавшиеся произведения (ранние стихотворные опыты Д. С. Мережковского, цикл стихотворений К. Н. Льдова, посвященных А. М. Микешиной-Баумгартен). На архивных материалах построены биографические справки об А. Н. Будищеве, А. А. Коринфском, И. О. Лялечкине, Д. М. Ратгаузе, Д. П. Шестакове. Во всех этих случаях даются лишь самые общие указания на архив (ПД, ГПБ, ЛБ и т. д.). {В биографической справке о Д. П. Шестакове использованы, кроме того, материалы его личного дела, которое хранится в Государственном архиве Татарской АССР (Казань).} Стихотворения печатаются по тем изданиям, в которых текст впервые окончательно установился. Если в последующих изданиях стихотворение иередечатьшалось без изменений, эти перепечатки специально не отмечаются. В том случае, когда произведение после первой публикации печаталось без изменений, источником текста для настоящего издания оказывается эта первая публикация и данное обстоятельство в каждом конкретном случае не оговаривается. Специально отмечаются в примечаниях лишь те случаи, когда первоначальная редакция претерпевала те или иные изменения, произведенные автором или возникшие в результате цензурного вмешательства. Примечания строятся следующим образом: вслед за порядковым номером идет указание на первую публикацию произведения, {В связи с тем, что в сборник включены представители массовой поэзии, произведения которых печатались в большом количестве самых разных изданий, как периодических, так и непериодических, не всегда с абсолютной достоверностью можно утверждать, что указанная в настоящем сборнике публикация является первой. Это относится прежде всего к произведениям, приводимым по стихотворным сборникам.} затем следуют указания на все дальнейшие ступени изменения текста (простые перепечатки не отмечаются), последним обозначается источник, по которому произведение приводится в настоящем издании (он выделяется формулой: 'Печ. по...'). Далее следуют указания на разночтения по сравнению с автографом (или авторским списком), данные, касающиеся творческой истории, историко-литературный комментарий, пояснения малоизвестных реалий и т. п. Разделы, посвященные А. Н. Будищеву, П. Д. Бутурлину, К. Н. Льдову, Д. С. Мережковскому, Н. М. Минскому, Д. Л. Михаловскому, Д. М. Ратгаузу, П. С. Соловьевой, Д. П. Шестакову, подготовил Л. К. Долгополов, разделы, посвященные С. А. Андреевскому, А. А. Голенищеву-Кутузову, К. Р., А. А. Коринфскому, М. А. Лохвицкой, И. О. Лялечкину, С. А. Сафонову, А. М. Федорову, С. Г. Фругу, Д. Н. Цертелеву, Ф. А. Червинскому, подготовила Л. А. Николаева, раздел, посвященный О. Н. Чюминой, подготовил Б. Л. Бессонов. СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В ПРИМЕЧАНИЯХ BE - 'Вестник Европы'. ВИ - 'Всемирная иллюстрация'. ГПБ - Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград). ЖдВ - 'Журнал для всех'. ЖО - 'Живописное обозрение'. КнНед - 'Книжки 'Недели''. ЛБ - Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. ЛН - 'Литературное наследство'. ЛПкН - 'Ежемесячные литературные приложения к 'Ниве''. МБ - 'Мир божий'. Набл. - 'Наблюдатель'. НВ - 'Новое время'. ОЗ - 'Отечественные записки'. ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР. ПЖ - 'Петербургская жизнь'. РБ - 'Русское богатство'. РВ - 'Русский вестник'. РМ - 'Русская мысль'. РО - 'Русское обозрение'. СВ - 'Северный вестник'. СМ - 'Современный мир'. Д. С. Мережковский Стих. 1888 - Стихотворения. 1883-1887, СПб., 1888. НС - Новыестихотворения. 1891-1895, СПб., 1896. ПСС - Полное собрание сочинений, тт. 22, 23, 24, М., 1914. СТИХОТВОРЕНИЯ 46. Печ. впервые по писарской копии (ПД, архив Мережковского). В автобиографической заметке Мережковский сообщил: 'Лет тринадцати начал писать стихи... Отец гордился ими, отдавал их переписывать и показывал знакомым' (ПСС, т. 24, с. 109-111). Из тетрадей с писарскими копиями этих ранних стихотворений сохранилась одна (не полностью), по которой в настоящем издании приводятся два стихотворения. Смело в битву!.. Не бесцельно Там прольется наша кровь - переложение строк из стихотворения Н. А. Некрасова 'Поэт и гражданин': Иди и гибни безупречно. Умрешь не даром... Дело прочно, Когда под ним струится кровь. 47. Печ. впервые по писарской копии (ПД, архив Мережковского). Стихотворение, возможно, сохранилось не полностью: оно написано на последнем листе тетради, конец которой, по-видимому, утрачен (см. примеч. 46). 48. ОЗ, 1884, No 1, с. 261, без загл., с начальными строками, исключенными в последующих публикациях, Стих. 1888. Печ. по ПСС, т. 22, с. 5. В ОЗ начальные строки: Не говори, что жизнь ничтожна и пуста, Что только в мире грез возможно совершенство И чистых радостей минутное блаженство, Что счастье на земле - безумная мечта. Вероятно, об этом стихотворении Мережковский сообщал Надсону в письме от 17 декабря 1883 г.: 'Кое-что написал. Плещееву понравилось настолько, что он обещал его куда-то сунуть. Я его Вам не посылаю, потому что страшно: вдруг разругаете' (ПД). Эпиграф из Библии (кн. Исайи, гл. LVIII, ст. 10). 49. BE, 1884, No 8, с 508, в составе десяти строф, Стих. 1888. Печ. по ПСС, т. 22, с. 8. В BE после строфы 3 было: Жить ли мне одною мыслью смелой, Высоко, как царственный орел, Победив коснеющее тело И стихий гнетущий произвол, Чтоб мой дух в стремленьи горделивом, От всего земного отрешен, Охватив весь мир одним порывом, Просиял, любовью озарен? Но объятья страшных упоений Манят счастья жаждущую плоть, Но соблазн греховных обольщений Я ничем не в силах побороть! 50. РМ, 1884, No 10, с. 122. Печ. по ПСС, т. 22, с. 7. В РМ после ст. 24: И, смирясь, эдем его цветущий Бирюзой обнимет океан, Встанут к небу пальмовые кущи, И падет сплошная сеть лиан. После ст. 28: О, пускай лишь атом я бессильный Божеством задуманных миров, - Положу хоть камень свой могильный Я в основу будущих веков... 52. BE, 1885, No 7, с. 249. Мотивы этого стихотворения близки к поэтическим темам С. Я. Надсона (1862-1887), к которому Мережковский относился с большим уважением. Жалобы на тоску и бесцветность жизни наполняют письма Мережковского этого времени. В письме от 20 марта 1883 г. Мережковский жалуется Надсону: 'Вы знаете, Семен Яковлевич, как бесцветна и уныла моя жизнь... Я в последнее время грущу, как никогда... Положительно, я делаюсь пессимистом'. Причину такого угнетенного состояния он объясняет невозможностью 'бороться с пороком': '...не то чтобы сил не хватило, но они скованы самым, по-видимому, ничтожным на самом деле непреодолимым препятствием' - неверием в себя и свои силы (ПД). См. также примеч. 30, 57. 53. РМ, 1885, No 8, с. 84. 54. Стих. 1888, с. 265. 55. BE, 1886, No 2, с. 852, с подзаг.: 'Буддийское предание'. Печ. по ПСС, т. 22, с. 129. Одно из наиболее популярных стихотворных произведений Мережковского, неоднократно включавшееся в различные антологии и альманахи. Сакья-Муни (или Шакья-Муни) - букв.: мудрец из рода Сакья, согласно древнеиндийским преданиям, имя Будды, верховного божества и основателя религии буддизма. Ганг - река в Индии, воды которой с древних времен считаются священными. 56. BE, 1886, No 5, с. 352. 57. 'С. Я. Надсон. Сборник журнальных и газетных статей, посвященных памяти поэта', СПб., 1887, с. 164, без загл. и подзаг., с редакционной пометой: 'Читано на литературном вечере в память С, Я. Надсона в Петербурге, 27 февраля 1887 года'. Печ. по ПСС, т. 22, с. 153. Автограф -ПД. Семен Яковлевич Надсон (1862-1887) умер 24-х лет и в многочисленных поминальных статьях его судьба уподоблялась судьбам других русских поэтов - Лермонтова, Кольцова. Так, в статье А. Скабичевского ('Новости', 1887, No 19, 20 января) говорилось: 'Если вообще талантливые писатели на Руси не отличаются долговечностью, то над поэтами тяготеет у нас какой-то особенный фатум - умирать преждевременной смертью'. Знакомство Мережковского с Надсоном состоялось в 1880 г. По свидетельству И. Щеглова, 'первый дебют Мережковского в 'Отечественных записках', редактируемых М. Е. Щедриным, состоялся исключительно благодаря С. Я. Надсону, принимавшему близко к сердцу малейшие проблески чужого дарования. А в то время попасть в 'Отечественные записки не так-то легко было...' ('Слово', 1907, No 52, 19 января). Надсон посвятил свое стихотворение 'Муза' (1883) Мережковскому, которого считал своим 'братом по страданию' (С. Я. Надсон, Полн. собр. стихотворений, 'Б-ка поэта' (Б. с), 1962, с. 447). См. также примеч. 30, 52. 58. СВ, 1887, No 12, с. 94. Печ. по ПСС, т. 22, с. 74. Автограф ПД, с зачеркнутыми строками, после ст. 4: [В этот миг торжественный, безмолвный, В темноте, как море, широка, С мерным шумом царственные волны Катит вдаль могучая река.] После ст. 12: [Сердце в грезы перестало верить, Для него - ни бога, ни чудес, И очами страшно мне измерить Глубину безжизненных небес] 59. Набл., 1887, No 8, с. 34. 60. КнНед, 1887, No 8, с. 405. 61. BE, 1887, No 7, с. 183. 63. СВ, 1887, No 9, с. 44. Положено на музыку Н. А. Соколовым. 66. СВ, 1888, No 4, с. 26. 67. СВ, 1889, Ks 5, с. 150. 68. СВ, 1890, No 12, с. 332. 69. СВ, 1891, No 3, с. 172. Печ. по ПСС, т. 23, с. 50. Последние две строфы в качестве самостоятельного стихотворения под загл. 'Morituri' напечатаны также в кн.: Д. Мережковский, Собрание стихотворений, М., 1904 и перепечатаны в ПСС, т. 22. Публикуемый текст представляет собой строфы 61-68 второй песни поэмы 'Смерть'. 'Salutant, Caesar Imperator, te morituri!' - переделка латинской фразы: 'Ave Caesar, morituri te salutant!' ('Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!' - клич римских гладиаторов при выходе на арену). 72. РМ, 1893, No 10, с. 118. Ювенал Децим Юний (ок. 60-140) - древнеримский поэт-сатирик. Лета (греч. миф.) - река забвения, протекающая в подземном царстве. 73. 'Нива', 1893, No49, с. 11. 74. 'Труд', 1893, No 2, с. 347. 75. РМ, 1894, No 9, с. 204, в составе 28 строк, под загл. 'Пред зарею', с эпиграфом: 'Никакие мучения не могут истребить в сердцах людей потребность свободы. Лопе де Вега', 'Молодая поэзия. Сборник избранных стихотворений молодых русских поэтов', СПб., 1895, НС. Печ. по Собр. стих., М' 1904, с. 5. Автограф - ПД. В РМ ст. 11: 'Мы, как ранние предтечи', после ст. 16: Наши гимны, наши стоны. Мы для новой красоты Нарушаем все законы, Преступаем все черты. Мы - соблазн неутоленных. Мы - посмешище людей, Искра в пепле оскорбленных И потухших алтарей. 'Дети ночи' - программное стихотворение, выразившее взгляды Мережковского на эпоху и задачи своего поколения, изложенные им, в частности, в кн. 'О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы' (СПб., 1893): 'Мы должны вступить из периода поэзии творческого, непосредственного и стихийного в период критический, сознательный и культурный. Это два мира, между которыми целая бездна. Современное поколение имело несчастие родиться между этими двумя мирами, перед этой бездной. Вот чем объясняется его слабость, болезненная тревога, жадное искание новых идеалов и какая-то роковая бесплодность всех усилий... Сколько людей погибает в этом переходе или окончательно теряет силы' (с. 74, 100). Первая редакция стихотворения, опубликованная в РМ и НС, получила известность как манифест декадентского искусства. Автор одного из библиографических обзоров отмечал: '...погоня за новизной в духе модного оригинальничаний превращает г. Мережковского в печального приспешника клики декадентов, относительно которых в настоящее время среди образованных читателей не может быть разногласия' (ЛПкН, 1896, No 9, с. 210). Даже сторонники Мережковского отмечали сравнительно невысокий художественный уровень и внутреннюю противоречивость этого стихотворения. 'При сознательном стремлении автора ко всему, что смело и дерзновенно, - писал А. Волынский, - в этом стихотворении его нет тех ярких образов, которые сами по себе выражали бы душевное дерзновение и поэтический экстаз, порывающийся за черту отживающих рутинных законов' (А. Волынский, Борьба за идеализм, СПб., 1900, с. 374). Бунин, вспоминая в 1927 г. время своего вхождения в литературу в 1890-е годы, отметил это стихотворение как показатель эпохи: 'Я увидел сразу четыре литературные эпохи: с одной стороны - Григорович, Жемчужников, Толстой, с другой - редакция 'Русского богатства', Златовратский, с третьей - Эртель, Чехов, а с четвертой - те, которые, по слову Мережковского, уже 'преступали все законы, нарушали все черты'' (И. А. Бунин, Собр. соч., т. 9, М., 1967, с. 279). 76. ЛПкН, 1894, No 5, с. 26. 80. СВ, 1895, No 4, с. 110. Дополнение * * * И вновь, как в первый день созданья, Лазурь небесная тиха, Как будто в мире нет страданья. Как будто в сердце нет греха. Не надо мне любви и славы. В молчаньи утренних полей Дышу, как дышат эти травы. Ни прошлых, ни грядущих дней Я не хочу пытать и числить: Я только чувствую опять, Какое счастие - не мыслить, Какая нега - не желать. 1896. * * * Опять горит меж темных сосен Весны вечерняя звезда, И всех увядших милых весен Мне вспоминается чреда. И пусть тоскую неутешней С весною каждою, но есть В дыханьи первом неги вешней Для сердца слышащего весть. И пусть вся жизнь - глухая осень, Ведет в правдиво-лживом сне Меня чреда увядших весен К неувядающей весне. РОДНОЕ. Далеких стад унылое мычанье И близкий шорох свежего листа... Потом опять глубокое молчанье - Родимые, печальные места! Протяжный гул однообразных сосен, И белые, сыпучие пески... О, бледный май, задумчивый как осень!.. В полях затишье, полное тоски... И крепкий запах молодой березы, Травы и хвойных игл, когда порой, Как робкие, беспомощные слезы, Струится теплый дождь во тьме ночной. Здесь - тише радость и спокойней горе, Живешь как в милом и безгрешном сне. И каждый миг, подобно капле в море, Теряется в бесстрастной тишине. 1896. * * * Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу: Я слишком слаб, в душе - ни веры, ни огня... Святая ненависть погибнуть за свободу Не увлечет меня: Пускай шумит ручей и блещет на просторе, - Струи бессильные смирятся и впадут Не в бесконечное, сверкающее море, А в тихий, сонный пруд. 1887. НЕ НАДО ЗВУКОВ. Дух божий веет над землею. Недвижен пруд, безмолвен лес, Учись великому покою У вечереющих небес. Не надо звуков: тише, тише, У молчаливых облаков Учись тому теперь, что выше Земных желаний, дел и слов. 1895. * * * Кроткий вечер тихо угасает И пред смертью ласкою немой На одно мгновенье примиряет Небеса с измученной землей. В просветленной, трогательной дали, Что неясна, как мечты мои, - Не печаль, а только след печали, Не любовь, а только тень любви. И порой в безжизненном молчаньи, Как из гроба, веет с высоты Мне в лицо холодное дыханье Безграничной, мертвой пустоты... 1887. * * * В сияньи бледных звезд, как в мертвенных очах - Неумолимое, холодное бесстрастье, Последний луч зари чуть брезжат в облаках, Как память о минувшем счастьи. Безмолвным сумраком полна душа моя: Ни страсти, ни любви с их сладостною мукой, - Все замерло в груди... лишь чувство бытия Томит безжизненною скукой. 1887. * * * 'Христос воскрес' - поют во храме, Но грустно мне... Душа молчит: Мир полов кровью и слезами, И этот гими пред алтарями Так оскорбительно звучит. Когда б он был меж вас и видел, Чего достиг ваш славный век: Как брата брат возненавидел, Как опозорен человек, И если б здесь в блестящем храмо 'Христос воскрес' он услыхал, Какими б горькими слезами Перед толпой ов зарыдал! Пусть на земле не будет, братья. Ни властелинов, ни рабов, Умолкнут стоны и проклятья И стук мечей, и звон оков,- О лишь тогда, хак гимн свободы, Пусть загремит: 'Христос воскрес' И нам ответят все народы: 'Христос воистину воскрес!' 1887. Мережковский Д. - Дмитрий Сергеевич Мережковский - род. 2 августа (ст. ст.) 1865 г. в Петербурге. Происходит из дворян - украинского казачьего рода. Отец служил в дворцовом ведомстве. Учился в 3-й классической гимназии в Петербурге. В 1884 г. поступил там же в университет на историко-филологический фкаультет. В эти годы увлекся позитивной философией. Был близок к 'народничеству'. В самом начале 90-х г.г. увлекся символизмом. По окончании университета уехал на Кавказ и там в Тифлисе женился на поэтессе З. Н. Гиппиус. Около этого времени с М. совершился 'религиозный переворот', и он стал мистиком. В эти годы много путешествовал по Европе, переводил античные трагедии и начал трилогию 'Христос и Антихрист'. Вместе с З. Н. Гиппиус был одним из организаторов религиозно-философских собраний в Петербурге и журнала 'Новый Путь'. Писать стихи начал с 13 лет. Первое литературное выступление - стихотворение, напечатанное в 1881 году в сбор нике 'Отклик', изданном П. Ф. Якубовичем в Петербурге. Отдельные издания: 1) Полное собр. сочинений. Изд. Вольф. СПБ. 1911-1913. 2) Полное собр. сочинений. Изд. Сытина. М. 1914. 3) Стихотворения. СПБ. 1888. 4) Символы. (Песни и поэмы). СПБ. 1892. 5) Новые стихотворения. СПБ. 1896. 6) Стихотворения. 1902. 7) Собрание стихов. М. 1904. 8) Собрание стихов. СПБ. 1910. Мережковский Дмитрий Сергеевич. - 2.8.1866-9.12.1941. В 1920 г. эмигрировал вместе с женой З. Гиппиус Полное собрание сочинений. М., 1914. (Репринтное издание). Хильдесхайм, 1973. Избранное. Роман, стихотворения, эссе, исследования. Кишинев, 1989. 'Мы жили тогда на планете другой...': Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990: В 4 кн. Кн. 1 М., 'Московский рабочий', 1995. Пятая 'Склоняется солнце, кончается путь' 'Иногда бывает так скучно...' Одуванчики Сонное ПЯТАЯ Бедность, Чужбина, Немощь и Старость, Четверо, четверо, все вы со мной, Все возвещаете вечную радость - Горю земному предел неземной. Темные сестры, древние девы, Строгие судьи во зле и в добре, Сходитесь ночью, шепчетесь все вы, Сестры, о пятой, о старшей Сестре. Шепот ваш тише, все тише, любовней: Ближе, все ближе звездная твердь. Скоро скажу я с улыбкой сыновней: Здравствуй, родимая Смерть! * * * Склоняется солнце, кончается путь, Ночлег недалеко - пора отдохнуть. Хвала Тебе, Господи! Все, что Ты дал, Я принял смиренно, - любил и страдал. Страдать и любить я готов до конца, И знать, что за подвиг не будет венца. Но жизнь непонятна, а смерть так проста, Закройтесь же, очи, сомкнитесь, уста! Не слаще ли сладкой надежды земной - Прости меня, Господи! - вечный покой? * * * Иногда бывает так скучно, Что лучше бы на свет не смотреть. Как в подземном склепе, душно, И мысль одна: умереть! Может быть, России не будет, Кто это понял до дна? Разве душа забудет, Разве забыть должна? И вдруг все меняется чудно, Сердце решает: 'Пусть!' И легко все, что было так трудно, И светла, как молитва, грусть. ОДУВАНЧИКИ 'Блаженны нищие духом...' Небо нагорное сине, Верески смольным духом Дышат в блаженной пустыне, Белые овцы кротки, Белые лилии свежи, Генисаретские лодки Тянут по заводи мрежи. Слушает мытарь, блудница, Сонм рыбаков Галилейских, Смуглы разбойничьи лица У пастухов Идумейских. Победоносны и грубы Слышатся с дальней дороги Римские, медные трубы... А Раввуни босоногий Все повторяет: 'Блаженны...' С ветром слова улетают. Бедные люди смиренны, - Что это значит, не знают... Кто это, сердце не спросит. Ветер с холмов Галилеи Пух одуванчиков носит. 'Блаженны нищие духом...' Кто это, люди не знают. Но одуванчики пухом Ноги Ему осыпают. СОННОЕ Что это - утро, вечер? Где это было, не знаю. Слишком ласковый ветер, Слишком подобное раю, Все неземное-земное. Только бывает во сне Милое небо такое, - Синее в звездном огне. Тишь, глушь, бездорожье, В алых маках межи. Русское, русское - Божье Поле зреющей ржи. Господи, что это значит? Жду, смотрю, не дыша... И от радости плачет, Богу поет душа. МИКЕЛАНДЖЕЛО Тебе навеки сердце благодарно, С тех пор как я, раздумием томим, Бродил у волн мутно-зеленых Арно, По галереям сумрачным твоим, Флоренция! И статуи немые За мной следили: подходил я к ним Благоговейно. Стены вековые Твоих дворцов объяты были сном, И мраморные люди, как живые, Стояли в нишах каменных кругом: Здесь был Челлини, полный жаждой славы, Боккаччио с приветливым лицом, Макиавелли, друг царей лукавый, И нежная Петрарки голова, И выходец из Ада величавый, И тот, кого прославила молва, Не разгадав,- да Винчи, дивной тайной Исполненный, на древнего волхва Похожий и во всем необычайный. Как счастлив был, храня смущенный вид, Я - гость меж ними робкий и случайный. И, попирая пыль священных плит, Как юноша, исполненный тревоги, На мудрого наставника глядит, - Так я глядел на них: и были строги Их лица бледные, и предо мной, Великие, бесстрастные, как боги, Они сияли вечной красотой. Но больше всех меж древними мужами Я возлюбил того, кто головой Поник на грудь, подавленный мечтами, И опытный в добре, как и во зле, Взирал на мир усталыми очами: Напечатлела дума на челе Такую скорбь и отвращенье к жизни, Каких с тех пор не видел на земле Я никогда, и к собственной отчизне Презренье было горькое в устах, Подобное печальной укоризне. И я заметил в жилистых руках, В уродливых морщинах, в повороте Широких плеч, в нахмуренных бровях - Твое упорство вечное в работе, Твой гнев, создатель Страшного Суда, Твой беспощадный дух, Буонарроти. И скукою бесцельного труда, И глупостью людскою возмущенный, Ты не вкушал покоя никогда. Усильем тяжким воли напряженной За миром мир ты создавал, как Бог, Мучительными снами удрученный, Нетерпелив, угрюм и одинок. Но в исполинских глыбах изваяний, Подобных бреду, ты всю жизнь не мог Осуществить чудовищных мечтаний И, красоту безмерную любя, Порой не успевал кончать созданий. Упорный камень молотом дробя, Испытывал лишь ярость, утоленья Не знал вовек,- и были у тебя Отчаянью подобны вдохновенья: Ты вечно невозможного хотел. Являют нам могучие творенья Страданий человеческих предел. Одной судьбы ты понял неизбежность Для злых и добрых: плод великих дел - Ты чувствовал покой и безнадежность И проклял, падая к ногам Христа, Земной любви обманчивую нежность, Искусство проклял, но пока уста, Без веры, Бога в муках призывали, - Душа была угрюма и пуста. И Бог не утолил твоей печали, И от людей спасенья ты не ждал: Уста навек с презреньем замолчали. Ты больше не молился, не роптал, Ожесточен в страданье одиноком, Ты, ни во что не веря, погибал. И вот стоишь, не побежденный роком, Ты предо мной, склоняя гордый лик, В отчаянье спокойном и глубоком, Как демон, - безобразен и велик. 1892 Флоренция Примечания: BE. 1892. No 11, с датой: '1892 г.' с пометой: и с вар. в ст. 56 ('безмерного' вм. 'безмерную') -- СС-1904 -- СС-1910 -- ПСС-I, т. 15, в этих трех собраниях текст содержит вар. в последней терцине: ('непобедимый' вм. 'непобежденный'). В ПСС-II опубл. дважды: как преамбула к новелле 'Микеланджело' (т. 19. С. 113) - без деления на терцины, и в т. 22, с указ. вар. в последней терцине. Автограф (ИРЛИ), с вар. в ст. 22 ('старинных' вм. 'священных') и 43 ('злобное' вм. 'вечное'), а вм. терцин 20-21 (вписанных позже здесь же) была следующая (зачеркнута в автографе): Испытывал лишь ярость, утоленья Не знал вовек, и было у тебя Отчаянью подобно вдохновенье. Критика отнесла ст-ние к 'новой' поэтической школе, где 'восстанавливается внимание ко всему необычайному, таинственному, мистическому...' (ПиЖ. 1904. ? 6. Стб. 415). Ср. оценку В. М. Шулятикова (примеч. 155). А. А. Смирнов указал, что в нем, как и в переводах из Данте (см. NoNo 80 и 87), Мережковскому 'великолепно' удались редкие в русском языке терцины (МИ. 1903. No 15. С. 166). В. В. Гофман назвал его 'прекрасно сделанным' и 'более живым, чем чисто лирические пьесы' поэта (НЖ. 1911. No 5. С. 264). На общность образа Буонарроти в ст-нии и в одноименной новелле 1895 г. (вплоть до словесных совпадений) указал в рецензии на книгу 'Любовь сильнее смерти' Н. Н. Венцель (псевд.: 'Ю-н') (НВр. Илл. прилож. 1904. 4 августа, ср. рецензию В. В. Розанова на сб. 'Любовь сильнее смерти' Исторический вестник. 1902. No 3. Стб. 1140). Микеланджело Буонарроти - см. примеч. к эпиграфу третьей части первого сборника, с. 786. Арно - река, пересекающая Флоренцию. А мраморные люди, как живые, / Стояли в нишах каменных кругом. Имеется в виду внутренний двор галереи Уффици во Флоренции, в нишах пилястров которого установлены статуи (XIX в.) всех перечисленных далее великих флорентийцев: Челлини Бенвенуто (1500-1571) - скульптор, ювелир, автор мемуаров, Боккаччо Джованни (1313-1375) - писатель раннего Возрождения, Макиавелли Никколо (1469-1527) - политический мыслитель, Петрарка - см. примеч. 255-256, выходец из Ада - Данте (см. примеч. 80), Да Винчи - см. примеч. 155. Такую скорбь и отвращенье к жизни. Ср. в новелле 'Микеланджело': 'Холод отвращения к жизни, к людям, к себе пронизывал его до сердца, как холод смертельной тошноты' (ПСС-II, т. 19. С. 141). Страшный суд - фреска алтарной стены Сикстинской капеллы, созданная Микеланджело в 1536-1541 гг. ...Утоленья / Не знал вовек. Ср. в новелле: 'Он взял резец, молот и сделал несколько ударов. Работа не дала ему забвенья, в сердце не было спокойствия' (Там же. С. 122). ЛЕДА I 'Я - Леда, я - белая Леда, я - мать красоты, Я сонные воды люблю и ночные цветы. Каждый вечер, жена соблазненная, Я ложусь у пруда, там, где пахнет водой, - В душной тьме грозовой, Вся преступная, вся обнаженная, - Там, где сырость, и нега, и зной, Там, где пахнет водой и купавами, Влажными, бледными травами И таинственным илом в пруду, - Там я жду. Вся преступная, вся обнаженная, Изнеможденная, В сырость теплую, в мягкие травы ложусь И горю, и томлюсь. В душной тьме грозовой, Там, где пахнет водой, Жду - и в страстном бессилии Я бледнее, прозрачнее сломанной лилии. Там я жду, а в пруду только звезды блестят, И в тиши камыши шелестят, шелестят. II Вот и крик, и шум пронзительный, Словно плеск могучих рук: Это - Лебедь ослепительный, Белый Лебедь - мой супруг! С грозной нежностью змеиною Он, обвив меня, ласкал Тонкой шеей лебединою, - Влажных губ моих искал, Крылья воду бьют, Грозен темный пруд, - На спине его щетиною Перья бледные встают, - Так он горд своей победою. Где я, что с мной,- не ведаю, Это - смерть, но не боюсь, Вся бледнея, Страстно млея, Как в ночной грозе лилея, Ласкам бога предаюсь. Где я, что со мной,- не ведаю'. Всё покрыто тьмой, Только над водой - Белый Лебедь с белой Ледою. III И вот рождается Елена, С невинной прелестью лица, Но вся - коварство, вся - измена, Белее, чем морская пена, - Из лебединого яйца. И слышен вопль Гекубы в Трое И Андромахи вечный стон: Сразились боги и герои, И пал священный Илион. А ты, Елена, клятвы мира И долг нарушив, - ты чиста: Тебя прославит песнь Омира, Затем, что вся надежда мира - Дочь белой Леды - Красота. 28 июля 1894 Примечания: СВ. 1895. No 3, с подзаг. 'Посвящается О. Д. Н.' и с датой: '1894' СС-1904 - СС-1910 - ПСС-I, т. 15 - ПСС-II, т. 22. Перепеч.: Русская лира 3, АСП-I, АСП-II, Антология, Из русских поэтов, 'Эротика в русской поэзии' (Берлин. 1922), 'Нева' (1903. No 15). Автограф (ИРЛИ), с датой: '28 июля 1894 г.'. Как проповедь 'вакхической морали', 'идеала демонической и содомической красоты' было оценено Н. А. Энгельгардтом в статье 'Поклонение злу' (КН. 1895. No 12. С. 154). По мнению другого критика, поэма является декларацией той самой 'новой красоты', 'поклонником которой провозгласил себя г. Мережковский' (НСл. 1896. No 11. С. 109). В том же ключе писал о 'Леде' и М. О. Меньшиков, усмотревший в ней проявление декадентства (РВ. 1904. No 4. С. 228-229). Однако А. И. Богданович, в целом критически оценивший поэзию Мережковского в рецензии на СС-1904, отметил, что поэту из всех легенд и образов 'удалась только 'Леда', изображению которой он немало посвятил труда' (МБ. 1904. No 1, отд. 2. С. 84). Восторженно отозвался о ней Брюсов, который в письме к П. П. Перцову от 17 апреля 1895 г. писал, что пред ней 'готов упасть на колени' (Письма Брюсова к Перцову, с. 19, ср.: Там же, с. 22). 'Прелестная маленькая языческая поэма 'Леда' одна из лучших вещей книги', - писал А. А. Смирнов в рецензии на СС-1904 (МИ. 1903. No 15. С. 166). В. В. Гофман отметил эту 'легенду' как пользующуюся 'достаточной популярностью' (НЖ. 1911. No 5. С. 264). Даже вечный оппонент Мережковского А. Волынский писал, что в 'Леде' 'описания богаты тонкими художественными эпитетами. Сладострастная любовная истома передана поэтом в мягких жгучих и волнующих выражениях'. И далее: 'Заключительный аккорд стихотворения звучит торжественно и вдохновенно' (СВ. 1896. No 3, отд. 2. С. 42). Однако позже критик пересмотрел свою оценку, обвинив автора в подражании Пушкину и заимствовании из Ницше (СВ. 1898. No 11/12. С. 223 и 224). Изменил свое мнение о 'Леде' и В. Я. Брюсов, который отмечал, что 'красивость форм' в ней 'кажется лишней и почти неприятной' (Брюсов Валерий. Далекие и близкие. М., 1912. С. 63, ср. также в рецензии на С-1910 - РМ. 1910. No 12. С. 398). О перекличках этого ст-ния с идеями статьи 'Дафнис и Хлоя' см. во вступит. статье, с. 66. Положено на музыку К. Шевцовым (1912). Леда (греч. миф.) - дочь царя Фестии, жена спартанского царя Тиндарея, здесь использована версия мифа о браке Леды с Зевсом, соединившимся с ней в образе лебедя, от этого союза Леда снесла яйцо, из которого появилась Елена. Миф о любви Леды и лебедя воплотился во многих произведениях искусства и стал наиболее популярен в живописи и скульптуре Возрождения (Леонардо да Винчи, Микеланджело, Корреджо, Веронезе, Тинторетто и т. д.). Образ Леды на уничтоженном полотне Леонардо да Винчи словесно воссоздан Мережковским в романе 'Воскресшие боги' (кн. 7, гл. 10), писавшемся одновременно с этим ст-нием. Елена (греч. миф.) - дочь Зевса и Леды (по другой версии - Немесиды), жена Менелая. Афродита, выполняя обещание, данное пастуху Парису (дать ему в жены красивейшую женщину), помогла похитить Елену и увезти ее в Трою, что явилось поводом к Троянской войне и падению Трои (Илиона). Вопль Гекубы. Гекуба (греч. миф.) - жена троянского царя Приама, мать двенадцати детей, в 'Илиаде' она оплакивает гибель сына Гектора, убитого в Троянской битве Ахиллом, в трагедии Еврипида 'Троянки' - становится свидетелем гибели и пленения еще четырех своих детей. Андромаха (греч. миф.) - любящая супруга Гектора, в 'Илиаде' она предчувствовала грозящую ему опасность. Омир - Гомер (в огласовке русских литературных памятников XVIII-начала XIX в.). В журнальной публикации поэма посвящена Ольге Дмитриевне Ниловой, корреспондентке Мережковских, к которой поэт испытывал в 1894 г. восторженно-дружеские чувства, не без оттенка увлечения. Сохранившаяся подборка писем Мережковского к Ниловой открывается письмом от 7 января с обращенными к ней стихами: Люблю я сказки сумрак странный, Люблю я всё, чего, быть может, нет, Благодарю тебя за твой благоуханный, За твой таинственный привет! (РГБ, ф. 178, Музейное собр. 9836. 3, л. 1). Подробнее об отношениях с Ниловой см. во вступит, статье с. 69-70. ПЕСНЯ ВАКХАНОК Певцы любви, певцы печали, Довольно каждую весну Вы с томной негой завывали, Как псы на бледную луну. Эван-Эвоэ! К нам, о младость. Унынье - величайший грех: Один есть подвиг в жизни - радость, Одна есть правда в жизни - смех. Подобно теплой, вешней буре, Мы, беспощадные, летим. Наш вечный смех - как блеск лазури, Мы смехом землю победим. Смирим надменных и премудрых. Скорее - к нам, и, взяв одну Из наших дев змеинокудрых, Покинь и скуку, и жену. Ханжам ревнивым вы не верьте И не стыдитесь наготы. Не бойтесь ни любви, ни смерти, Не бойтесь нашей красоты. Эван-Эвоэ! К нам, о младость. Унынье - величайший грех: Один есть подвиг в жизни - радость, Одна есть правда в жизни - смех. Подобны смеху наши стоны. Гряди, всесильный Вакх, дерзай, И все преграды, все законы С невинным смехом нарушай. Мы нектор жизни выпиваем До дна, как боги в небесах, И смехом смерть мы побеждаем С безумьем Вакховым в сердцах. 3 июля 1894 Ольгино Примечания: СВ. 1894. No 12, с датой: '1894', посвящением 'S. N. R.' (ср. с посвящением всего сборника), без строфического деления и с дополнительным фрагментом между ст. 8 и 9: Да будет каждый день украшен Весельем, песней и борьбой!... Как львиный рев, - могуч и страшен Смех Дионисия святой. -- ПСС-II, т. 22 (по журнальной публикации). Автограф (ИРЛИ), без строфического деления, с датой: '3 июля 1894' и пометами: 'Ольгино', 'Сев'ерный' В'естник'' и 'Скука страшная'. Автограф имеет вар. в ст. 9 ('Подобны' вм. 'Подобно'), в ст. 27 ('границы' вм. 'преграды') и четыре дополнительных ст. (как в СВ). А вместо строфы 5 первоначально были здесь же переработанные ст.: О будьте радостны и смелы, Любите нашу красоту, Как солнце любит мрамор белый, Как солнце любит наготу. Эван-эвое (греч.) - клич, призывающий Вакха на празднествах в его честь (Эвое - прозвище этого бога). Источники: Мережковский Д. С. Стихотворения и поэмы / Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания К. А. Кумпан. (Новая Библиотека поэта) - СПб.: Академический проект, 2000. * * * Весь этот жалкий мир отчаянья и муки, Земля и свод небес, моря и выси гор, Все впечатления, все образы и звуки, Весь этот пасмурный и тесный кругозор Мне кажутся порой лишь грезою ничтожной, Лишь дымкой легкою над бездной пустоты, Толпою призраков, мелькающих тревожно, И бредом тягостным болезненной мечты. И сердце робкое сжимается тоскливо, И жалко мне себя, и жалко мне людей, Во власть покинутых судьбе несправедливой, Во тьме блуждающих толпою сиротливой, Природой-мачехой обиженных детей... Негодование бессильно замирает, И чувства нового рождается порыв, И трепетную грудь высоко подымает Какой-то нежности ласкающий прилив, Какой-то жалости внезапное волненье, Участие ко всем, кто терпит, как и я, Тревогу тех же дум, такие же сомненья, Кто так же изнемог под ношей бытия. За горький их удел я полон к ним любовью, Я всё готов простить - порок, вражду и зло, Готов пойти на казнь, чтоб сердце жаркой кровью, Терзаемо за них, по капле истекло!.. 1883 Примечания: ОЗ. 1884. No 1, с вар. в предпоследнем ст. ('на смерть' вм. 'на казнь'), и с дополнительным фрагментом после ст. 8, причем в ст. 10 этого фрагмента допущена опечатка: 'бесстрастно' вм. 'бесстрашно' (исправлено автором в вырезке из ОЗ): Всё это кажется безжизненным виденьем, Что вызвал предо мной какой-то злобный дух, Чтобы мой ум терзать томительным сомненьем, Мне очи ослепив, обманывая слух. На тайного врага объят негодованьем, Я верить не могу пленительным мечтам, Я верить не хочу безумным упованьям, Ни одному из чувств, ни слуху, ни очам. Я устремляю взор во мрак холодной ночи, Чтоб истине в лицо бесстрашно заглянуть - Всё пусто и темно - терпеть нет больше мочи, Неудержимый стон мне потрясает грудь. ПСС-II, т. 22. Вырезка из ОЗ (ИРЛИ), с вписанной датой: <1883> и правкой, совпадающей с основным текстом. Источники: Мережковский Д. С. Стихотворения и поэмы / Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания К. А. Кумпан. (Новая Библиотека поэта) - СПб.: Академический проект, 2000 - 928 с. МУДРЕЦУ Речью уверенной, чуждой сомнения, В смерти, мудрец, ты сулишь мне покой И нескончаемый отдых забвения, Сладостный отдых во тьме гробовой. 'Смерть, - говоришь ты, - глаза утомленные Нам благотворной рукою смежит, Смерть убаюкает думы бессонные, Смерть наше горе навек усыпит'. Знай же, мудрец, той мечте обольстительной Всю мою веру я в жертву принес, Но подымается с болью мучительной, С прежнею болью упрямый вопрос: Что, если, там, за безмолвной могилою, Нам ни на миг не давая уснуть, Те же мученья, но с новою силою Будут впиваться в усталую грудь? Что, если, вырвав из мрака ничтожного Душу, бессмертную душу мою, Не потушу я сознанья тревожного, Жгучей тоски я ничем не убью? Буду о смерти мольбой бесполезною Я к безучастной природе взывать, - Но отовсюду холодною бездною Будет упрямая вечность зиять, Вечность унылая, вечность бесцельная, Вечность томленья и мук без конца, Где не уснет моя скорбь беспредельная И не изменится воля Творца, А надо мной в красоте оскорбительной Будет злорадное небо сиять, Звездные очи улыбкой презрительной Будут на стоны мои отвечать... Нет, перед страхом немой бесконечности Разум твой гордый бессилен, мудрец... О, беспощадные призраки вечности, Кто же вас вырвет из наших сердец? <1883> Примечания: РМ. 1884. No 11. ------ Вариант стих. '...Потух мой гнев, безумный, детский гнев...' Пойми же, наконец, пойми: я не хочу, О женщина, признать твоей жестокой власти. Возненавидеть гнет безумной, дикой страсти И презирать тебя я сердце научу. Нет, я не дам тебе смеяться надо мною, Как воду, пить струи моих горячих слез И с резвым хохотом небрежною рукою Ощипывать цветы моих заветных грез. Ты слышишь ли? Топтать тебе я не позволю 10 Все, что есть лучшего и честного во мне: Я сброшу цепь твою, и вырвусь я на волю, И выкупаю грудь в божественном огне, Туда, где больше нет твоей палящей бури, Где правда и добро в победный гимн слились, - Туда, по ступеням сияющей лазури, Я подымусь в эфир на солнечную высь... Чего, скажи, чего ты от меня хотела? В тебе мне гадко все: улыбка, жемчуг зуб И жгучий аромат изнеженного тела, 20 И знойный мрак волос, и пурпур влажных губ. О, я сорву с тебя презренную личину! За миллионы жертв, за муки, смерть и зло Я в это наглое, прекрасное чело Проклятье бешеное кину!.. 25-26 Как ст. 1-2 основного текста Что ж делать мне? Увы! восторженный напев 28-29 Как ст. 4-5 основного текста Тебе, о женщина, одна любовь звучала, 31-44 Как ст. 7 - 20 основного текста Позволь мне только лечь у ног твоих, в пыли, Чтоб гордый взгляд ловить, надеясь и ревнуя. В тебя я верую, тебя боготворю я, Молюсь тебе одной, владычица земли. Измучь меня тоской, обидой и позором, - 50 Я не дерзну роптать, по лишь упиться дай Твоим загадочным, твоим глубоким взором И ядом ласк твоих, где - жизнь, и смерть, и рай. Я слышать не хочу про все твои пороки: Ты сделаешь мне знак - и ниц я упаду. Кто б ни был ты, о сфинкс, холодный и жестокий, Богиня-женщина, люблю тебя и жду! Хвала тебе, хвала, - за сладкое мученье, За радость и печаль, за подвиги и зло... Неумолимое прекрасное чело, 60 За всё - прими благословенье! * * * О, нет, молю, не уходи! Вся боль ничто перед разлукой, Я слишком счастлив этой мукой, Сильней прижми меня к груди. Скажи: 'Люблю'. Пришел я вновь, Больной, измученный и бледный. Смотри, какой я слабый, бедный, Как мне нужна твоя любовь... Мучений новых впереди Я жду, как ласк, как поцелуя, И об одном молю, тоскуя: О, будь со мной, не уходи!.. <1890> Примечания: РМ. 1890. No 9. Психологические перипетии, отразившиеся здесь, по всей видимости, имеют автобиографический подтекст. Положено на музыку С. В. Рахманиновым (1892), И. А. Давидовым (1893), А. Н. Алфераки (1894) и В. Э. Добровольским (1897). ТУМАН Туманов млечных покрывало Долины, горы, небеса И необъятные леса Ревнивым облаком скрывало. Но вдруг безжизненная мгла, Цепляясь за верхушки леса, Как исполинская завеса, Разорвалась и поплыла... Открылся мир прекрасной грезы, И засинели небеса, Как благодарственные слезы, На розах вспыхнула роса. И мягкий свет упал на долы, На берег с пеною валов, На скалы - вечные престолы, Жилища царственных орлов. Уж море теплое дышало, И, торжествуя, предо мной До края небо трепетало Своей воздушной синевой. 1889? Крым Примечания: РМ. 1891. No 1, с пометой: 'Крым'. Перепеч.: 'Крым в русской поэзии' (Симферополь, 1897). Поэзия Крыма, в обоих сборниках без загл. Датируется по помете 'Крым', где Мережковские были в первый раз вместе весной 1889 г. * * * Пусть темна моя дорога, Пусть ничтожно бытие, Но недаром чует Бога Сердце скорбное мое: Кто под гнетом нестерпимым Вечных мук готов был пасть, Но любил и был любимым, Тот не может жизнь проклясть! <1891> Примечания: РМ. 1891. No 2. Песнь Маргариты Склони Твой взор, О Мать Скорбящая, За нас у Бога предстоящая, На мой позор! Ты смотришь, сокрушенная, Мечом пронзенная, На муки Сына Твоего. К Отцу подъемлешь очи ясные И шлешь мольбы напрасные И за Себя, и за Него. Кто угадает, Как плоть страдает, Чем грудь моя полна? Все, что сердце в страхе чует, Чем дрожит, о чем тоскует, - Знаешь Ты, лишь Ты одна. С людьми грущу невольно, - Мне больно, больно, больно: Когда же все уйдут, - Я дни без цели трачу, Я плачу, плачу, плачу - И муки сердце рвут. Я розы не водою - Слезами полила, Когда сегодня утром Цветы Тебе рвала. Еще не заблестели Лучи в мое окно, Когда уж на постели Я плакала давно: От ужаса, от смерти защити, За нас у Бога предстоящая, О Мать Скорбящая, Прости, прости! 'Артист', No 30. Октябрь. 1893