Стихотворения, Комаров Петр Степанович, Год: 1949 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 99 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Комаров П. С. Избранное: Стихотворения, поэмы.

М.: Сов. Россия, 1982.

СОДЕРЖАНИЕ

Старые сказки

Апрель

Трактор

Сенокос

Деревенский спектакль

В избе-читальне.

‘Помнишь, как мы уходили из дома…’

‘Проходит осень мимо нас…’

‘На острова, на дальний плес…’

Последний

Снегопад.

Тайга

Зарядка

Охотник

У границы

Покорители Тукурингра

Ночь на Амуре

‘Ты давно глядишь на улицу…’

Яхта

Раздумье

Когда поют петухи

В степи

На плотах

Галоши

Между прочим

На яхте

Рыболов

Утренние стихи

В дозоре

Запев

Часовой

Долг

Дружба

‘Осыпаются листья, и реже…’

Самолеты в небе

Лувен

Ботаник

Урожай

Сентябрь

Зея

Женьшень

Ушагоу

Полковник

Мать

Кабаяси

Ожидание

Бойцы

Соловей-соловушка

Озеро Ханка

Дальний берег

Хехцир

Ледоход на Уссури

Лесник

Начало города

‘Мне все знакомо здесь, у светлого ручья…’

‘Мы сидели с тобой у реки…’

В лесной стороне

Шалаш в тайге

Хинганский родник

Баллада о зверолове

Зима в Эвенкии

Эвенкийский мотив

Геологи на привале

‘Картавой бессмыслицы галок…’

Пейзаж

Мечта

Горлинка

Золотая просека…..

Грибная пора

‘Милые руки пожав до хруста…’

‘Что же делать, моя недотрога?..’

‘Бывает так: сказав однажды ‘здравствуй’…’

Звезды

К оружью, патриот!

Святая месть

Рядом с тобой

Тебе, Москва!

‘Широких дорог многовёрстьем…’

Мы с тобой, Ленинград!

Сердцем — к сердцу

Проводы

Красноармейцу Пашкову, вставшему из могилы

Комиссар Комаров

Чайка

Сын

Бойцам, на фронт!

Полушубок

Твоя кровь

Возмездие

Пушкин

Последний подарок

Усадьба Морица

Исповедь

Ответ Ивана Сидорова Адольфу Гитлеру

‘Языковод’

Как пруссак попал впросак

На немецком шоссе

Хлопец

В бурном океане

Сталинградские клещи

Диспетчер

Первый из удэге

Мститель

Родина

Кедр

Березка

В эти дни говорит страна

Советские девушки

Надпись на подарке

Аэроград

Амурсталь

Энский завод

Ночной цех

Награда

Ходит слава по заводу

Пути тысячеверстные легли

На краю России

В заливе Счастья

‘Слышу голос — нету отголоска…’

‘Как стих, без единой запинки…’

Дзот в степи

Военно-полевая дорога

Вечер на полевом стане

Комбайнер

Зерновой двор

Осень в деревне

‘Беспутные ветры степей…’

‘Облокотясь на подоконник…’

Топтугары

Сарана

В родном селе

Таежный колхоз

В амурском лимане

Приамурье

На Волочаевской сопке

‘Камень. Редколесье. Солонцы…’

Олень-цветок

Глухарь

‘Утка быстрая в небе лиловом…’

Иволга

‘Мы лишь по книгам землю изучали…’

Мой город

Таежные гравюры

Над Шантарскими островами

Тигролов

Две реки

‘Этот день по-осеннему мглист…’

‘Ты вчера был моим соседом…’

9 августа 1945 года

За Амуром ходило горе

Санчагоу

Сунгарийские болота

Дорога на Дуньхуа

Фарфоровая ваза

Колодец

На допросе

Китайчата

Вечер на Сунгари

Мудрец

Ночной пейзаж

‘Среди маньчжурской этой шири…’

Нингута

Вечерняя школа русского языка в городе Нинани

Харбин

Харбинские миниатюры

Песня без слов

Перед рассветом

У Желтого моря

На чужбине

‘Не рвите на клумбах китайского сада…’

На сопках Маньчжурии

Мейлин

У солдатской могилы

Амур после грозы

3 сентября 1945 года

Курганы

Чахар

Степной бивак

Солдат шел через пустыню

‘Мы проходили по следам Козлова…’

Баллада о мертвом городе

‘Все пески да пески окрест…’

Туманган

Кореянка

Старик

Луна

Изыскатели

Скала ‘Ай-я-яй’

Пробный поезд

Медвежий угол

Сихотэ-алинский перевал

‘Таежный воздух зноем напоен…’

‘Да, мы не раз географа помянем…’

‘Мы с обрыва с тобой смотрели…’

Пчелы

В поздний час

‘На мертвых травах снег лежит давно…’

‘Когда бы я не был знаком…’

Звезда Героя

‘Уже без малого два года…’

Комбайны вышли со двора

‘Костром бивачным чай пропах…’

В свадебную пору

Россия

В порту

Советская Гавань

У рыбачьего костра

‘Степной вагон. Мерцанье свечек…’

Лето

Речка

На рассвете

На птицеферме

Учетчик

На островах

‘Сыростью повеяло из рощи…’

‘Как будто в берлоге медведица…’

‘За кустами краснотала…’

Лесная музыка

Ружье

Кабарга

Черный заяц

Барсук

Следопыт

Серый щепок

Охотник

Рыбаки

Первый урок

В шахтерской семье

Юнга

Красуля

Моя коллекция

Почтальон

Золотые руки

Птичьи голоса

Сойка

Веселое новоселье

Рабочий год

Леса шумят

Бархатное дерево

Говорят, что есть поляна…

Дуб

Сборщик желудей

Суховей

Новоселье

Клен

Надпись на книге

‘Прощанья и встречи с цветами в охапке…’

‘Когда к вам в сердце чистое…’

Зеленый пояс

‘Сторонка родная, где прожиты годы…’

СТАРЫЕ СКАЗКИ

На дворе гуляет непогодь,

Ночь стоит темным-темна,

И совою пучеглазою

Из-за туч глядит луна.

Под окошком ветки яблони

Так и ходят ходуном,

И березка с дубом шепчется,

Как со старым колдуном.

А ребята сказки слушают

И подальше от окна

Всем кружком отодвигаются,

Хоть не верят в колдуна…

1926

АПРЕЛЬ

На нашей речке — ледолом.

И первый трактор землю пашет,

И в небе трепетным крылом

Веселый жаворонок машет.

Вдаль загляделся тракторист:

Теплу апреля сердце радо,

И кажется, что песня птиц —

За добрый труд ему награда.

1927

ТРАКТОР

К нам весной комсомолец Карцев

Первый трактор пригнал в село.

Все село — от юнцов до старцев —

Разговоры о нем повело.

— Ну, конек! Не конек, а диво! —

Трактор щупали мужики.

По всему у них выходило,

Что пахать на таком — с руки.

Только кто-то заметил бойко:

— Конь, конечно… Да конь не тот.

Вот рванет с бубенцами тройка —

Ажно сердце в груди замрет!..

— Рысаки и у нас бывали:

В удилах — таракан с блохой,

Да найдешь хомуты едва ли

Для скотины такой лихой…

В поле двинулись друг за другом,

Наблюдая до темноты,

Как машина в четыре плуга

Отворачивает пласты.

Темным паром пахнув сначала,

Пласт ложился и остывал.

— Эх, и сила! — толпа кричала,

Не скрывая своих похвал.

Долго-долго стояли в поле

В этот день мужики села,

И машина для них была

Первым вестником новой доли.

1927

СЕНОКОС

Зацветает мышиный горошек,

И в метелку выходит пырей.

Нет, недаром о травах хороших

Слышал я разговор косарей!

Вот проходят они по зеленым,

По широким заречным лугам,

И встречают их травы поклоном

И рядами ложатся к ногам.

Шмель расправил вощеные крылья,

Вьются оводы — зноя гонцы,

И взлетают серебряной пылью

Под косой комары-толкунцы.

Выпь степная ревет по-коровьи.

Скоро вечер придет на луга.

Словно юрты на древнем становье,

За рекой вырастают стога,

1927

ДЕРЕВЕНСКИЙ СПЕКТАКЛЬ

Этот вечер запомнится так:

Борода у актера из пакли,

Спор за сценой, и первый спектакль,

И у всех — разговор о спектакле.

В тесном зале сидят мужики,

Бабы с шумной своей мелюзгою —

Шутят вслух, поправляют платки

И подсолнечной сыплют лузгою.

Громким смехом встречают того,

Кто на сцене игрой отличился:

— Ванька, Ванька-то, язви его,

Погляди — королем нарядился!

Разойдутся в предутренний час

По ночным неутоптанным тропам,

Вспоминая про Ваньку не раз,

Что работал у нас агитпропом…

Может, наш комсомольский спектакль

Был сегодня не очень хорошим,—

Этот вечер запомнится так,

Как другие мы вспомнить не сможем.

1927

В ИЗБЕ-ЧИТАЛЬНЕ

Запоздалая кружит метелица,

Посвистит под окном и потом,

Как лиса осторожная, стелется

И следы заметает хвостом.

Осыпает дорогу недальнюю

Синим-синим сибирским снежком

И гудит над избою-читальнею,

И поет — неизвестно о ком.

Дома стынут забытые ужины.

Кто-то ждал и дождаться не мог.

Все огни на деревне потушены,

Только в этой избе огонек.

1927

*** * ***

Помнишь, как мы уходили из дома

Осенью, с первым снежкоад:

Кто на рабфак по путевке губкома,

Кто на работу в губком.

Домик над Зеей, родимые лица…

Милый завьюженный край!

Наша разлука недолго продлится,

Счастья нам всем пожелай.

…В думах своих мы ошиблись немного,

Ты нас за это прости:

Дальше и дальше уходит дорога,

Шире и шире пути.

Кто же измерит вас, русские дали,

Мир обойдя по прямой?..

Матери долго сынов ожидали,

Только сыны знаменитыми стали

И не вернулись домой.

Вместе с друзьями скитаясь по свету,

В дом не вернулся и я.

Мама, не плачь… Я приеду, приеду

В наши родные края!

1927-1934¹

¹ Вторая дата обозначает время авторской переработки стихотворения.

*** * ***

Проходит осень мимо нас,

Окрасив горы в сепию.

Я на тебя смотрю сейчас,

Смотрю сейчас и сетую.

Я называл, моя мечта,

Тебя своей опорою,

А ты — не та, совсем не та,

Вчера любил которую.

Как по волнам летит ладья

Куда-нибудь в Америку,—

Так ты теперь, печаль моя,

Ушла к другому берегу.

А волны ходят вверх и вниз,

Заря полнеба вышила…

Я долго звал тебя: вернись,

Но ты уже не слышала.

1928

*** * ***

На острова, на дальний плес,

На перекат

Свои последние лучи

Ронял закат.

Река и вдоль разделена,

И поперек

На сотни длинных и сквозных

Цветных дорог.

Не заблудился бы рыбак!..

Но он плывет

К тому заливу, где его

Удача ждет.

1928

ПОСЛЕДНИЙ

Не выдумать горше доли:

Хлеба заглушил бурьян.

Без шапки в открытом поле

Стоит на ветру Иван.

По новым пошла дорогам

Деревня Зеленый Клин.

А он на клочке убогом

Остался совсем один.

Что это случиться может —

Ни духом не знал, ни сном.

И дума его тревожит:

Как быть на миру честном?

Тоскливым и долгим взглядом

На пашню глядит Иван.

С его полосою рядом

Раскинут колхозный стан.

А там — и хлеба по пояс,

Пшеница — стена стеной,

И рожь и ячмень на совесть,

И колос у них иной.

И кажется — даже и птицы

Там веселей поют.

А здесь, на его землице,—

Одной саранче приют,

Да суслик свистит на пашнях

На разные голоса…

Бессмыслицей дней вчерашних

Лежит его полоса.

Суровый, худой, угрюмый,

Средь поля у двух ракит,

С тяжелой крестьянской думой

Иван дотемна стоит.

Стоит он, решая крепко,

Что раньше решить не мог,

И злая трава — сурепка —

Покорно шумит у ног.

1929

СНЕГОПАД

Кривые сучья подняты пугливо

К вершинам гор. Тайга молчит, пока

Над ней несут заснеженную гриву

Косматые седые облака.

И в пригоршни игольчатые тихо

Ложится снег. Под елью вековой

Усталая скрывается лосиха

И рядом — лось. Как верный часовой,

Он вдаль глядит, и вздрагивают губы,—

На них снежинки тают,— и во мгле

Дымятся ноздри. К сумрачной скале

Слетают пара медленные клубы.

Распущены невидимой рукою

Тенета белые от неба до земли.

Серебряной качает головою

Скрипучий кедр. Над северной рекою

Высокие сугробы залегли.

И вот по ним скользит на легких лыжах

Охотник смелый. Влажные следы

Ведут его к сохатому. Все ближе

Упрямый зверь. Предчувствие беды

Его по насту гибельному гонит.

Лежат рога на взмыленной спине,

И свищет ветер, и следы погони

Покрыты кровью. Выстрел в тишине

Гремит тайфуном. И опять все тихо.

Давно прошел таежный снегопад.

И только лось к испуганной лосихе

Уже не возвращается назад.

1929-1910

ТАЙГА

Мы вместе шагали по куньей тропе,

Всех песен походных еще не пропев,

И самая лучшая песня велась

О том, чтобы крепла советская власть.

Мы крались по следу меркуловских банд

В распадки, где ходит матерый кабан,

Где рыси дежурят и прячется лось,—

Нам всюду, товарищ, бывать довелось.

Я помню, как мы украшали ошкур

Слепительным золотом беличьих шкур,

Как мы говорили: ‘Ой, много добра

Схоронено в тайне опавших дубрав!..’

Но слово срывалось с обветренных губ,

И каждый с опаской глядел на тайгу:

‘Быть может, ты в эту минуту не друг?..’

На тысячи верст бездорожье вокруг.

На тысячи верст — затаенная глушь:

Лишь слышно, как пихта роняет иглу

Да где-то далеко последний шаман

И пляшет, и стонет, и сходит с ума,

…Как соболь по снегу, уходят года.

Где были трущобы — встают города.

Простое, как полдень, величие дел

Меняет и чувства, и облик людей.

И даже отшельник тайги, орочон,

Иную молитву сложил и прочел.

В ней — громкая слава невиданных дней

И радость и счастье сплетаются в ней.

1932

ЗАРЯДКА

На стружках пахучих — веселые блики.

По балкам строений взбираются люди.

И солнце дивится твореньям великим!..

Так начаты были десятки прелюдий.

А руки — не крепче слепительной стали.

А солнце такое — хоть выжми рубаху.

И кажется, мускулы зноем пропахли,

И тело, и плечи, и руки устали.

Но стройка имеет короткие сроки.

Но стройке нужны напряженье и скорость.

Тогда поднимается голос высокий,

До звона настроенный голос.

И вскинулось песней бодрящее слово

Над стройкой, что вышла под солнечный ливень.

Оно затихало,взлетало и снова

Неслось и кипело в могучем разливе.

И песня прошла по бригадам зарядкой,

Как жаркая, буйная, страстная юность.

И — солнце и небо какбудто в порядке,

И прежняя бодрость в бригады вернулась.

1932

ОХОТНИК

В унтах-скороходах из нерпичьих шкур

Без устали бродит охотник Саур.

Оленья короткая куртка на нем,

Китайская трубка и нож за ремнем.

Он — быстрый и смелый — скользит по лесам,

Внимая вечерним лесным голосам.

Ни птица, ни зверь от него не уйдет —

Он волка догонит, медведя найдет.

Ему в этот год повидать довелось,

Как в лунных озерах купается лось,

Как дымчатый соболь по дуплам живет,

Как ловит мышей уссурийский енот…

Под вечер, пристроив к сосне таганок,

Он мирно разводит в тайге огонек,

И чайник захлопает крышкою вдруг,

Как птица крылом, что летает вокруг,

С богатой добычей домой он придет,

Где милая Сейла охотника ждет,

1932

У ГРАНИЦЫ

Безмолвно со всех пограничных застав

Дозоры расходятся по местам.

Быть может, бандит с наганом в руке

По следу зверя идет к реке.

Иль где-нибудь, злобы своей не сдержав,

Блуждают шпионы соседних держав…

Течет Амур между двух миров,

Они сошлись у его берегов.

И ночь над ними, и тишина,

И наши дозоры не знают сна,

1933

ПОКОРИТЕЛИ ТУКУРИНГРА

До вершин Тукурингра¹

Едва поднимались изюбры.

Кабарожьи отары

Угрюмый покой стерегли.

И чертили столетья

На скалах мильоны зазубрин —

Биографию недр,

Родословную этой земли.

От Брянты до Кохани,

К Улягиру, Джалтою и Току²

^&n^bsp,Девятнадцать веков

Проходили, не зная пути.

Здесь от юга на запад

И от запада к юго-востоку

Человеку простому

Почти невозможно пройти.

И Брянта и Кохань

Исходили в тоске первобытной

И у ног Тукурингра

Без шума покорно легли.

И Брянта и Кохань —

Побратимы таежного быта —

Не могли потревожить

Безмолвия этой земли.

Здесь, куда ни взгляни —

Бездорожье от края до края.

Но отваге никто

Никогда не поставит барьер.

К Тукурингру пришел

Покоритель таежных окраин —

Изыскатель,

Разведчик,

Молодой инженер.

Изучая тайгу,

Он проходит походкой упругой

От Брянты до Кохани

И дальше — на север и юг.

Он заносит на карту

Железные руды и уголь,

И угрюмые недра

Богатства ему отдают.

В этом крае земля

От тоски исходила веками.

Мы в короткое время

Ее пробудить смогли.

Так была прочтена

И разгадана большевиками

Биография недр,

Родословная этой земли.

1933

¹ Горная цепь в верховьях реки Зеи.

² Притоки Зеи.

НОЧЬ НА АМУРЕ

От сопок к Амуру спускается мгла,

Ложатся на берег покатый.

Тропинка луны по реке пролегла,

Идет к водопою сохатый.

Рыбак запоздалый в долбленом челне,

Гонимом под парусом новым,

Плывет торопливо по легкой волне

С богатым вечерним уловом.

На том берегу, за изгибом реки,

У дальней песчаной протоки,

Кричат, открывая ночлег, кулики,

И вторит им выпь из осоки.

Дозоры ночные с амурских застав

По тропам лесным и дорогам,

Как требует наш пограничный устав,

Уходят в безмолвии строгом.

Тальник задремал над рекой. Тишина.

Умолкли прибрежные клены.

И только дозоры не ведают сна

На наших просторах зеленых,

1933-1939

*** * ***

Ты давно глядишь на улицу,

Только сердцу не понять:

Что за парень ходит вечером

Вдоль по улице опять?

Ты сидишь у подоконника

И гадаешь об одном:

Может, это милый-суженый

Молча ходит под окном?

Ты сама еще не видела

Нареченного дружка:

Может, летчика полюбишь ты,

Может, встретишь моряка.

Он придет к тебе когда-нибудь,

Постучит в окно рукой,

Бросит шуткой недосказанной

И отнимет твой покой.

Друга ищет сердце девичье…

Только я не расскажу,

Что и сам неделю целую

Под окном твоим хожу.

1934

ЯХТА

Как лебедь белый, крылья распустив,

Ты в голубую унеслась прохладу,

Где бьет волна, где не бывает сладу

С ветрами, полонившими залив.

Ты вдаль умчалась, крылья распустив

Вечерний луч скользнул по парусам,

По глади вод — изменчивой и зыбкой,

А мы поем и вдаль глядим с улыбкой,

И ветер вторит нашим голосам.

Вечерний луч скользнул по парусам.

По берегу рассыпались огни,

Сбегая вниз, до крайнего причала,

А нас волна весенняя качала,

Темнел залив, и были мы одни.

По берегу рассыпались огни…

1934

РАЗДУМЬЕ

Полночь входит бесшумно

В твое городское жилище.

Звезды падают в. окна,

Срываясь с большой высоты…

Почему ты не спишь

В эту белую полночь, дружище?

И о чем так встревоженно

Думаешь ты?

Что молчишь, дорогой?

Мне, конечно, знакомо такое,

Но сейчас ты

Особенно скуп на слова.

Почему, расскажи мне,

Не знает покоя

В это позднее время

Твоя голова?

. . . . . . . . . . . .

Погоди…

Ты меня обрываешь на слове,

И, простая, как мы,

Из груди вырывается речь.

Есть одно у меня

Изо всех непреложных условий:

В жизни надо

Отменное,

Самое лучшее слово

Для страны,

Для героя,

Для песни сберечь!

Посмотри за окно,

На просторы бескрайние эти:

Как чудесна

Моя молодая страна!

Как прекрасна она

В этом вечно весеннем расцвете!

Родина,

Как непреклонна она!

Посмотри за окно…

Это ты называешь весною.

Ты, товарищ, не прав,—

Это больше весны.

Надо песню сложить —

Надо выискать слово такое,

Чтоб на голос поднять

Вдохновенное утро страны!

1934

КОГДА ПОЮТ ПЕТУХИ

Ты гладишь мне волосы легкой рукой

И брови свои опускаешь в смущенье.

А ночь караулит короткий покой,

И трудно расстаться нам с ночью такой…

Поют петухи в отдаленье.

Лукавая бродит по крышам луна,

Кричит за рекой одинокая птица,

Береза шумит под окном. А у нас —

Минута молчанья, и может она

На целую вечность продлиться.

Вот так бы сидеть от зари до зари,

Чтоб ветви шумели, чтоб ты не скучала.

Но гасит рассвет у ворот фонари,

И утро встает у речного причала.

1934—1939

В СТЕПИ

Полуденный ветер

С обеих сторон.

Качается в седлах

Лихой эскадрон.

А сбоку, склоняясь

До самой земли,

Под солнцем июля

Плывут ковыли.

И всадников смелых —

Желанных гостей —

Цветами встречает

Широкая степь.

Девчата поют

У дороги степной

И сено сгребают —

Копна за копной.

Веселая песня

Летит, как привет,

И девушки всадникам

Машут вослед.

1935

НА ПЛОТАХ

Бревно к бревну — плывут плоты,

Их вдоль река несет.

Следи, товарищ, за рекой —

Вдали водоворот.

Из рук своих не выпускай

Надежного весла,

Чтоб нас весенняя река

Спокойно пронесла.

Скорей возьми кривой багор,

Орлом смотри вперед.

Следи, товарищ, за рекой —

Вдали водоворот.

Нас ждет вечерняя уха

На дальних берегах.

Нас девушки в деревнях ждут

В малиновых платках.

Гармонь и пляски у костра,

И встречи у ворот…

Эй-эй, ребята, не плошай —

Вблизи водоворот!

1935

ГАЛОШИ

Случалось, в давние года

Он часто думал о галошах,

Но, век работая, как лошадь,—

Галош не видел никогда.

И землепашца круглый год

Земля кормила черной коркой.

Он был — свидетель злых невзгод —

Всегда в потрепанных опорках.

Кряхтя под тяжестью годин,

Он заглушал тоску стаканом

И на вечерки уходил —

Сидел недвижным истуканом.

Там пьяный крик, зеленый чад

И песня грустная девчат:

‘Мало есть парней хороших,

Много есть парней плохих.

Если парень при галошах —

Замечательный жених’.

Иные судьбы нам даны.

Забыл он запах черствой корки,

И домотканые штаны,

И сыромятные опорки.

Теперь — колхозный бригадир —

Он без сапог во двор не выйдет.

Ко мне он в гости приходил

На днях в таком нарядном виде,

Что позавидовать ему

Могли все сельские невесты.

И рад он счастью своему —

Он шел к нему с колхозом вместе.

И вот сейчас, под старость лет,

Он даже выглядит моложе.

Купил трюмо, велосипед

И, разумеется, галоши.

1935

МЕЖДУ ПРОЧИМ

Что ж, погодка хорошая очень —

В эту осень не знали такой.

Выйдет милая. С ней, между прочим,

Хорошо погулять над рекой.

Мы пройдемся с тобой, дорогая,

Посидим на прибрежье крутом.

Ты мне скажешь о том, что другая

Полюбила меня, и о том,

Что к тебе тракторист наилучший

В эту осень сватов засылал,

Что ты, может быть, отпуск получишь

И уедешь совсем из села

На учебу, что, может быть, скоро

Город встретит, огнями маня,

Что, как только ты явишься в город,—

Непременно разыщешь меня.

Ты, наверное, скажешь два слова,

Что приедешь в колхоз потом.

Как сегодня, мы встретимся снова,

Посидим на прибрежье крутом.

Над рекой ветер тонкие лозы

Будет снова по осени гнуть.

И, быть может, счастливые слезы

Ты уронишь на девичью грудь.

И погодка удастся, наверно,

Как сейчас — и тиха, и легка

А у ног зашумит откровенно

Упомянутая река.

1936

НА ЯХТЕ

Нине Комаровой

В прохладу моря яхта унеслась,

И день, как яхта, пролетает мимо.

Вся власть сердцам!

Отдайте этот час

Товарищу, соратнику, любимой.

Пусть ветер раздувает паруса,

Как белый плат над пламенем заката.

Мы будем петь!

И в наши голоса

Войдет звучание весны богатой.

Кругом простор…

Как можно усидеть,

Как не поспорить с этим ветром,

Если

У нас в любой провинции сердец

Есть заповедники любви и песни?!

Пусть нас качает на крутой волне.

Залив широк, как небо голубое.

Лети и пой,

Довольная вполне

Своей весной, любовью и прибоем!

1936

РЫБОЛОВ

Лишь цвет заката переймет

Спокойная вода,

Ты свой поставишь перемет,

Закинешь невода.

На дно реки сквозь тальники

Заглянешь поскорей:

Там плутоватые линьки

Гоняют пескарей,

Там проплывает грозный сиг

С распущенным пером,

И чешуя блеснет на миг

Разменным серебром,

Там злые щуки, разъярясь,

Дерутся до зари,

И опрометчивый карась

Пускает пузыри,

Там, как холодная стрела,

Пронзая толщу вод,

Тайменей гибкие тела

Проносятся вперед…

Приди скорее, рыболов,

Проверить невода.

Да будет нынче твой улов

Богат, как никогда!

1936

УТРЕННИЕ СТИХИ

Над городом вставало утро,

Приморскую зарю приподымая —

Большую, откровенную, вполнеба.

Весна распахивала настежь окна

Моей просторной солнечной квартиры,

Ходила по садам в обнимку

С помолодевшими ветрами

И пышные созвездия левкоев

Роняла на своей дороге.

Ребята отправлялись на работу

Достраивать заводы Сахарстроя.

Спешили девушки на лесопилку

С высокой полногрудой песней,

С улыбкой, приводящей в трепет.

По гравию широких переулков

Бесшумные прошли автомобили.

Тяжелые автобусы, качаясь,

Прогромыхали в сторону вокзала.

Касаясь крыльями легчайших облаков,

Над городом взлетели самолеты

И, оставляя медленные круги,

Исчезли за далеким горизонтом.

У каждого — своя забота.

И парни молодые с Сахарстроя,

И девушки с волнующей улыбкой,

И шофер, и поэт, и летчик —

Счастливейшие люди на земле.

Они — мои товарищи — проходят

Хозяевами этих зданий,

Широких улиц и автомобилей,

Стремительных, как птицы, самолетов,

Хозяевами этих корпусов.

Скажите мне, в какое измеренье

Вместится их ликующая гордость,—

Что все они приобрели отчизну

Такую, как моя страна,

Где нет границ для радости и песни,

Горячего труда и напряженья,

Для творческой работы и любви!

1936

В ДОЗОРЕ

За большим полигоном

Осыпалися поздние зори.

Разбежался по небу

И смерк, обессилев, огонь.

Ночь приходит ко мне

И становится рядом в дозоре.

Тишина и песок.

И трава чуть шуршит под ногой.

Но рубеж недалек —

Диверсант темноту караулит,

Чтоб непрошеным гостем

Явиться к порогу страны.

Здесь тогда побеждает

Расчет налетающей пули:

Три-четыре секунды —

И тропы его сочтены…

Надо мной изогнулись

Крутые дороги вселенной.

Разводящий с постами

Еще не пришел на развод.

Тишина и песок.

И звезда, что горит исступленно…

Так кончается полночь,

И утро на смену идет.

1936

ЗАПЕВ

Давай на середину,

Товарищ запевала,

Давай на середину,

Дружище, выходи!

Сегодня вспомним песню,

Которую, бывало,

Носили партизаны

На дальний Явгельдин.

Шахтеры и прокатчики,

Литейщики Миньяра

За молодость республики

Платили головой.

В атаках

С колчаковцами

Они рубились яро:

Огонь под Юрюзаныо,

И пепел под Уфой…

Шли белые к востоку —

Мы их с востока крыли.

Шли белые на запад —

Мы гнали их назад.

Седые генералы,

Обламывая крылья,

Летели без оглядки,

Почесывая зад.

Шахтеры и прокатчики,

Отборные братаны,

Запомнили немало

Походов и атак.

Мы действовали точно,

Мы знали без изъяна

Свое вооружение —

Бердану и кулак…

Давай на середину,

Товарищ запевала,

Давай на середину —

И песню заводи!

Сегодня вспомним песню,

Которую, бывало,

Носили партизаны

На дальний Явгельдин.

1936

ЧАСОВОЙ

На млечных дорогах рассеяны звезды.

Ночными путями скользит полумесяц.

Колышутся травы, и холоден воздух.

И я на часах с полумесяцем вместе.

Приморские ветры немеют у складов,

Бессильные, бьются в кирпичные стены.

Я чувствую локтем опору приклада

И вижу движенье редеющей тени.

Луна ниспадает на травы, на камень,

На черные крылья обветренной крыши.

Я снова свой пост измеряю шагами,

Чтоб шорох, чтоб сердца биенье услышать.

И если коварный и алчный грабитель

Все ж ступит ногой на советскую землю,—

Он в каждой песчинке, в крупинке гранита

Погибель найдет. Часовые не дремлют!

1937

ДОЛГ

Мне век свинцовых не сомкнуть.

За днем идет другой.

И кажется — вскипает ртуть

Под согнутой рукой.

Ночей и дней не сосчитать…

Когда приходит ночь,

Мне душно. Я в бреду опять.

И некому помочь.

На крепкий сон и на покой

Я все бы променял.

Но почему же в час такой

Забыли про меня?

Куда товарищ мой ушел,

Куда ушла жена?

Я их искал и не нашел…

Огнем обожжена,

Покоя ищет голова,

И отдыха, и сна.

Я поднимаюсь — и слова

Идут ко мне:

— Весна…

Весна в садах, а ты в бреду,

И жизнь на волоске.

Твои друзья стояли тут

В печали и тоске.

Они дежурили у ног,

Никто не отходил.

И лишь под утро паренек

Не выдержал один:

— Ужель его удел таков,

Когда кругом весна?..—

И парень без дальнейших слов

Свою рубаху снял.

— Берите, доктор, кровь мою —

Она ему нужна…—

Казалось нам: во всем краю

Стояла тишина.

…Я эти выслушал слова,

И стало легче мне.

И прояснилась голова,

Горевшая в огне.

Я увидал моих друзей,

Свою жену узнал.

В лице бессонница у ней

Оставила свой знак.

Тогда я понял, что со мной,

Моя утихла боль.

Я понял дружбы долг земной,

И нежность, и любовь.

Когда к товарищу в бою

С грозой придет беда,

Я кровь горячую свою

Ему в тот час отдам.

1937

ДРУЖБА

Когда наш старый политрук

Был окружен врагом,

Ты бросился к нему, как друг,

На выручку бегом.

Когда же ты в клещах врага

Был стиснут в трудный час,

Надежный штык политрука

Тебя от смерти спас…

Союз друзей нерасторжим,

Когда одним огнем

И дымом пороха одним

Мы побратались в нем.

Один окоп. Землянка. Дот.

Одна манерка щей…

Да будет славен и живет

Союз моих друзей!

1937—1938

*** * ***

Осыпаются листья, и реже

И прозрачнее тени дерев.

Только мы все такие, как прежде, —

Возмужали, не постарев.

А года никого не обходят,

И пускай ты к нему не привык,

Но в моем и твоем обиходе

Скоро скажется слово — старик.

В тишине облюбованных комнат

Пусть тогда соберутся друзья —

Нашу славную молодость вспомнят

И дела, что не вспомнить нельзя.

1937—1938

САМОЛЕТЫ В НЕБЕ

Стоял июнь, в садах цвела ромашка,

И яблоня цвела, и над Хехциром¹,

Колеблемые легкими ветрами,

Незримо проплывали облака.

Их тонкие перистые края

От утреннего солнца розовели,

И даль была прозрачна, и казалось,

Что там не облака на горизонте,

А белые весенние сады.

Над ними, вылетая из-за гор,

Орлиные распластывая крылья,

Без устали кружились самолеты

И реяли, все выше поднимаясь,

Сверкали опереньем и оттуда

Свой клекот доносили до земли.

Курносый школьник, заломив фуражку,

Смотрел на их полет, не отрываясь,

И, может быть, в далеких небесах

Он в этот миг хотел отца увидеть.

А самолеты медленно парили,

Неясные вычерчивали круги,

Снижались к облакам и, принимая

Первоначальный боевой порядок,

Веселой стаей шумно улетали

К высоким ветрякам аэродрома.

Он провожал их детскими глазами,

И понял я: в минуту восхищенья

Он выбрал для себя бесповоротно

Заветную дорогу в небеса…

Стоял июнь, в садах цвела ромашка,

И яблоня цвела, и над Хехциром,

Колеблемые легкими ветрами,

Незримо проплывали облака.

1937-1939

¹ Хехцир — горный кряж.

ЛУВЕН

Я открыл глаза и увидел Лувена.

М. Пришвин

Здесь, может быть, Лувен

Разыскивал корень женьшеня,

Петляя по тропам,

Знакомым ему одному,

Пока не нагрянет

Последней надежды крушенье,

Леса не споют

Лебединую песню ему.

Здесь только изюбры,

Как древние рыцари, бились,

Тайгу оглашая

Могучей призывной трубой.

Дрожали отроги,

Испуганно кедры теснились,

Взирая на тот

Не впервые увиденный бой.

Здесь лось пробегал,

Унося по лесистому склону,

Как дар драгоценный,

Ветвистое бремя рогов,

И ветер кидался

За быстрым сохатым в погоню,

И выстрел гремел

У далеких речных берегов.

Но Лувен исчез.

Он не бродит в хребтах Дадяньшаня.

На тропах безвестных

Давно не осталось следа.

Лежит перед нами

Дорога большая-большая,

По которой в тайгу

Молодые войдут города.

Им вослед прогремит

Неизменная в подвигах слава,

И воспрянет природа,

Преображенная в сад.

Это наш Комсомольск,

Это наша Советская Гавань

Над тайгой заповедной

Поднимут свои голоса.

Мы увидим тогда:

Выйдут жители в парк при заводе,

Им задумчивый тополь

Напомнит забытую быль.

И появится Лувен.

Комсомольцы в седом садоводе

Не узнают бродягу —

Искателя новой судьбы.

1938

БОТАНИК

Вечернею встречен прохладой,

Ты молча проходишь по саду.

Колышутся слева и справа

Тобою взращенные травы.

И слышится шелест кипрея:

‘Ко мне загляни поскорее!’

И плойчатый лист чемерицы

Спешит с ветерком примириться.

А ты с озабоченным видом

Склонился над новым гибридом:

Он будет диковиной века —

Пшеницею в рост человека…

Таинственным силам растенья

Ты отдал свое вдохновенье,

Приметив, как звонкое лето

Шумело в кустах бересклета,

Как осень с расшитым подолом

Пришла к перелескам и долам,

Прошла ботаническим садом,

В окно постучав плодопадом.

Твои потеряются годы

В живом хороводе природы,

Где осень идет за весною,

Где холод — предшественник зноя.

Ну, что же… Ты видишь недаром

Побеги на тополе старом,

И пойма, где скошены травы,

Покрыта шелками отавы,

И дуб вековечные силы

Находит у чьей-то могилы.

1938

УРОЖАЙ

Поля желтеют вдалеке —

Необозримые, густые.

Как в половодье на реке,

Здесь ходят волны золотые.

Невольно вслушаешься ты

В осенний шум родной сторонки:

Комбайн стучит до темноты,

Бегут колхозные трехтонки.

Все уродило в этот год!

Зерно с полей везут колхозы,

И на пути не счесть подвод —

И день и ночь идут обозы.

И мы при встрече каждый раз

Их долгим взглядом провожаем…

Ну, что же, осень,— в добрый qacl

Ты к нам явилась с урожаем.

1938

СЕНТЯБРЬ

Поля желтеют вдалеке.

По золотым волнам пшеницы,

Как шумный катер по реке,

Плывет комбайн. И вереницей,

Взметая пыль на большаке,

По всем путям — и там и тут —

Грузовики в село бегут.

И на холмах осенний бор

Стоит, отряхивая молча

Листву поблекшую, и с гор

Ползут, разорванные в клочья,

Остатки тучи. На бугор,

Где расположена бахча,

Возы поднялись грохоча…

В лесу весь день кричал удод,

И над полями птичья стая

Свершала поздний свой полет

И, с каждым часом вырастая,

Кружилась долго. Тучный скот

Бродил гуртом неторопливым

По скошенным колхозным нивам.

А там, у берега реки,

Где простиралась марь когда-то,

В берестяные туески

Сбирали ягоду девчата.

Они проворны и легки.

А голубица вся поспела —

И налилась и почернела.

Все уродило в этот год!

Кривые ветви нагибая,

В саду висит прозрачный плод.

Кряхтят в пути от урожая

Колеса медленных подвод.

Их обгоняя, вдоль реки

Бегут, бегут грузовики…

1938—1940

ЗЕЯ

Никогда в такой грозе я

Не видал еще реки:

В берега стучится Зея

Ординару вопреки.

Не из царства ли Бохая,

В новый век устремлена,

Белой гривой полыхая,

По камням бежит она?

К ней сегодня подойду я,

Молча на берег взгляну

И подслушаю седую

Непокорную волну:

Как над нею среди ночи,

Нависая, плыл туман,

Как по ней гребные кочи

Вел Поярков-атаман,

Как трясла их злая качка,

Где стремнина глубока,

Как даурская рыбачка

Поджидала рыбака…

Отошла, утихла буря,

Только ветер верховой,

С тальниками балагуря,

Шелестит над головой,

Да белеют из тумана

Ветви яблонь у воды:

Это внуки атамана

Здесь раскинули сады.

1938-1940

ЖЕНЬШЕНЬ

Недоступный глазу человека,

В стороне от сел и деревень,

Лишь однажды за три долгих века

Вспыхивает искрою женьшень.

Листьями, как детские ладони,

Ловит он июльскую росу.

Корень жизни — счастье молодое —

Ты не раз отыскивал в лесу.

И, предвидя новые лишенья,

От родного дома далеко,

Ты опять на поиски женьшеня

Вышел, удэгеец Кимапко.

У отрогов Сихотэ-Алиня

Снова ты без устали бредешь.

Только ни в какой лесной долине

Этот корень сразу не найдешь.

Таволга, крушинник с бузиною

Встали неподатливой стеной,

Где прошел ты нынешней весною

С маленькой лопаткой костяной.

Ты шептал заклятье в укоризне,

А надежды таяли в пути,

Но женьшень, целебный корень жизни,

Все же посчастливилось найти.

Перед ним, усталый и суровый,

Ты остановился, как немой.

А потом в коробочке кедровой

Бережно донес его домой.

Что ж в заготовительной конторе

Денег ты не просишь за него?

Мало проку в этом разговоре

Иль женьшень не стоит ничего?

Нет, не из-за денег было жарко

В дебрях следопыту Киманко:

Он искал достойного подарка

Для того, кто очень далеко.

Этот корень воинам поможет —

Тем, кому в походе не до сна.

Может, генерал его положит

В чарку кахетинского вина…

Так он рассуждает на досуге,

А настанет новый летний день,—

Он в тайгу из стойбища Гвасюги

Вновь уйдет отыскивать женьшень.

1938-1944

УШАГОУ

Ты помнишь ли Ушагоу,

И дневку после маневров,

И теплый сентябрьский полдень

Над пограничной рекой?

Была пора листопада,

И девушки где-то пели,

И все гармонисты дивизии

Растягивали меха.

И только один на пригорке

Стоял сибиряк Суханов.

Задумчивый и суровый,

Он мрачно глядел на всех.

— Товарищи! — вдруг закричал он,

Да так, что все музыканты,

Танцоры и запевалы

Повскакивали с травы.

А сам он сбежал с пригорка

И кинулся к пирамиде,

И снайперская винтовка

Была у него в руках.

Два взвода бойцов дивизии

Уже на пригорке стояли,

Смотрели на берег маньчжурский,

Готовые ко всему,

А там, в поселке заречном,

Китайца хлыстами били

И волокли по улице

Японские патрули.

Тогда сибиряк Суханов,

Обычно спокойный парень,

Ударил о землю прикладом

И начподива спросил:

— Товарищ начальник подива,

Доколе терпеть такое?

Не могут этого вынести

Разгневанные сердца.

Стрелковая наша дивизия

Прошла сквозь леса и горы,

Ужель через эту речонку

Она не может пройти?

Начальник подива ответил:

— Пока, товарищ, не может…

Но если с чужого берега

На нас налетит тайфун,—

Не только такую речку,

Как эта, погрязшая в тине,—

Все реки и океаны

Дивизия перейдет!..

…Была пора листопада,

И где-то неподалеку

Веселые девушки пели

На урожайных полях.

Но все гармонисты дивизии,

Как сговорились — смолкли.

О чем замечтались, товарищи?

О чем призадумались вы?

1938

ПОЛКОВНИК

Мерцают травы в полдень по полям.

Лежат бойцы, укрытые легко в них.

А даль биноклем делит пополам

Седой — и нестареющий — полковник.

Он помнит Волочаевку и Спасск,

Своих друзей, воспоминаньем гордых.

Он вместе с ними выходил не раз

Рубить, стремглав, меркуловские орды.

Походы. Тиф. Гроза над головой.

Прощальный взгляд подруги у колодца…

Все прожито. Теперь же за спиной —

И дым костров, и слава полководца.

Он оглянулся. Роты залегли,

Готовые к решительному бою,

За все родные запахи земли,

Зеленых трав полдневные прибои,

За счастье жен, за радость матерей,

Садов благоухающих цветенье…

Он поведет их, чтоб навек стереть

С лица земли врагов коварных тени.

Глаза полковника волнением горят.

Притихшим ротам их огонь понятен.

Пока враги о войнах говорят,

Перед полком — условный ‘неприятель’.

Вон там, вдали, чернеют блиндажи —

‘Противник’ укрепляется недаром.

Но есть приказ: окопы окружить

И смять ‘врага’ рассчитанным ударом.

Прошли часы — и выполнен приказ,

И нас благодарит полковник.

А в городе теплом лукавых глаз

Нас девушки приветствуют с балконов.

1938

МАТЬ

Письмо с границы с воинской печатью

Вчера под вечер получила мать.

О, как письмо такое прочитать ей

И как ей слезы скорбные унять!

Ей пишут с фронта: ‘Умер как герой

Ваш сын под Безымянною горой…’

В глазах двоится почерк незнакомый,

В кривые строчки верится с трудом.

Давно ли он родной оставил дом

И в часть ушел по призыву наркома?

Давно ли разговаривала с ним,

Сидела вместе за столом одним?

В тот день друзья пришли его поздравить.

Он весел был… Вот стул, где он сидел

В рубашке кремовой, что к празднику надел,

Часы ручные в бронзовой оправе.

Вот старый шевиотовый пиджак,

В кисете — недокуренный табак…

Весь дом она в молчанье осмотрела.

Как сердце материнское попять?

Смахнула слезы, выпрямилась мать

И сыну младшему собраться повелела

В дорогу дальнюю. И в тот же вечер с ней

Второй прощается из храбрых сыновей…

Придет пора,— она придет, я знаю,—

И младший сын твой в будущем бою

Врагу припомнит ненависть твою

И скорбь твою припомнит самураю.

1938—1939

КАБАЯСИ

Сухой, как стручок, ефрейтор,

Размахивая руками,

Весь вечер твердил солдатам

Заученные слова:

— Над океаном империй,

Над всеми материками

Свои вымпела поднимут

Японские острова.

Велик и могуч император,

Ему покорится Азия.

И вы, храбрецы Ямато,

Запомните об одном:

‘Кто сворует деньги —

Тот подвергается казни,

А кто украдет страну —

Тот делается царем!’

Не раз Кабаяси слышал,

Что говорил ефрейтор.

Измученные солдаты

Сидели, как в полусне.

А за окном казармы

Тихонько стонала флейта,

И кто-то запел чуть слышно

О гейшах и о весне.

Короткую песенку эту

Сестра напевала когда-то.

Далеко сестра от брата,

От сына — старая мать.

И сердце, как птица в клетке,—

В стесненной груди солдата.

Не надо тревожить сердце,

Не надо припоминать.

…Наутро десант японцев

Блуждал по холмам Хэнани,

И пулеметы строчили

За каждым холмом подряд.

Текстильщики из Шанхая,

С Желтой реки крестьяне

Встречали и провожали

Свинцовой грозой отряд.

Но после шестой атаки

Солдаты вошли в поселок,—

Мелькали косые тени

По крышам убогих фанз.

И Кабаяси молча

Шагал по земле невеселой.

Он снова сейчас увидит,

Что видел уже не раз.

За глинобитной стеною

Солдаты нашли китаянку —

К печальному пеплу фанзы

Испуг приковал ее.

И долго пытали пленницу,

Молоденькую крестьянку,—

Ни вздоха, ни слез, ни стопа

Не слышали от нее.

Поручик вперед качнулся.

Сверкнула кривая сабля,

Холодная сталь опустилась

На смуглый ее висок,

И китаянка упала.

А кровь ее — капля за каплей —

Текла по лицу,

Ручейками,

Просачивалась в песок.

Так девушка умирала.

Был взгляд ее чист и спокоен.

Казалось, навеки исчезли

Печали, тревоги, страх.

И уловил Кабаяси

На миг в этом взгляде такое,

Что сразу сестру напомнило.

И эта — его сестра!..

Горячее сердце солдата

От гнева в груди вскипело,

Словно его рванули

И бросили на костер.

Тогда Кабаяси кинул

На землю худое тело —

Поручика он прикончил

За смуглых своих сестер.

1938-1939

ОЖИДАНИЕ

Сын-лейтенант издалека

Матери пишет родной:

‘Скоро приду на побывку,

Буду в колхозе весной’.

Ждет она, ждет — не дождется:

Сыну приехать пора.

Тихо откроет калитку,

Долго стоит у двора.

Вот и весна на исходе.

Только не едет сынок.

‘Что-то случилось, наверно,

А написать невдомек’.

Сам председатель колхоза

К ней мимоходом зайдет,

Вежливо спросит о сыне,

Речь о войне заведет.

Поговорит, успокоит:

— Скоро заявится он!..—

Вдруг телеграмму от сына

Ей подает почтальон:

‘Дело горячее было

Возле монгольской реки.

Ехать в колхоз на побывку

Вышло совсем не с руки.

Осенью в отпуск приеду,

А за весну не брани…’

— Видно, опять на границе

Всё беспокойнее дни.

Ждет она, ждет — не дождется:

Сына встречать бы пора.

Тихо откроет калитку,

Долго стоит у двора…

Сбросил увядшие листья

Клен придорожный давно.

Голые ветки черемух

Глухо стучатся в окно.

Первая зимняя стужа

Инеем выбелит их.

‘Что-то он долго не едет,

Что-то вестей никаких…’

Вот и зима на исходе.

Ей телеграмма опять:

‘Дело горячее было’,—

Станет старуха читать.

‘Осень я встретил во Львове,

Зиму — средь финских снегов,

Ты потерпи, дорогая.

Твой Михаил Пирогов’.

Слезы утрет незаметно

Фартуком старая мать,

Будет опять терпеливо

Сына домой поджидать.

‘Что ж, видно, время такое,

Так, видно, этому быть’,

Видно, не раз за калитку

Ей суждено выходить.

Дочь председателя Таня

Встретит ее у крыльца

И осторожно про письма

Вызнает все до конца.

Мать угадает причину,

Чуть улыбнется, вздохнет:

‘Тоже, видать, изболелось

Сердце-то… Милого ждет’.

Вместе просмотрят конверты

В штемпелях всех городов:

Львов, Белосток, Черновицы,

Рига, Кексгольм, Кишинев,

Сразу от ласки девичьей

Легче становится ей:

‘Ждут, уважают и любят

Наших родных сыновей.

Любят отцы и мамаши,

Жены, невесты, друзья.

Редко сыны приезжают —

Видно, иначе нельзя’.

Вечером радио слушать

Сядут Танюша и мать:

Где-то за нашей границей

Танки грохочут опять.

Где-то в морях-океанах

Тонут, горят корабли.

Пушки палят неустанно

Где-то у края земли…

Сын-лейтенант не приехал.

‘Не беспокойся’,— просил.

Сына она понимает.

Хватит у матери сил!

1938—1940

БОЙЦЫ

Четыре воина сошлись

За чашей круговой.

В столице каждому вручен

Был орден боевой.

В Москву со всех концов страны

Их вызывал нарком.

Ну, как им чашу не поднять

При случае таком?

Спросили трое одного:

— За что ты награжден?—

Кудрями русыми встряхнув,

Им отвечает он:

— Я полковое знамя нес,

Когда Тюмень-Ула

Свидетельницей грозных битв

И подвигов была,

Когда Хасан кипел от пуль —

И наших, и чужих.

Дни громкой славы и побед, —

Кто позабудет их?

Был в копоти горячий штык,

В крови врага — клинок,

Каленый камень на пути

Срывался из-под ног.

Но, падая, мы шли опять

Стеной, за валом — вал,

И каждый думал, чтоб никто

Его не обогнал.

Когда к заветной высоте

Пробрался третий взвод,

Собрав остаток сил своих,

Я вырвался вперед.

Я ободрал колени в кровь

На гребне сопки той,

Но первым вскинул красный флаг

Над нашей высотой.

И, скошен пулями врага,

Я землю сжал в горстях

И видел, как боец Петров

Поднял пробитый стяг…

— А ты чем славен, расскажи

Нам, воин молодой? —

И стал о подвиге своем

Рассказывать другой:

— Я знал летучие пески,

Я видел Халхин-Гол,

Когда на помощь нас позвал

Степной арат-монгол.

На самолете скоростном

Я смерть врагам принес

В такой буран, когда орлы

Не покидали гнезд.

Быстрее ветра, выше туч

Я в стан врагов летал,

Чтобы над ними разрядить

Смирительный металл.

И глухо ухнула земля —

Казалось, день померк,

И, в черном воздухе кружась,

Все устремилось вверх.

Теряя щепки, прыгнул с рельс

Имперский эшелон,

Горящий танк, проскрежетав,

Свалился под уклон…

Солдатская душа была

Отвагою полна.

У всех у нас одна любовь

И Родина одна!

Боец умолк, и видят все

Сквозь трубочный дымок

Двадцатилетние глаза,

Серебряный висок.

И трое спрашивают вновь:

— А ты в каком краю

Прославил наш советский штык

И Родину свою?

— Я там бывал, где быстрый Збруч

Бежит среди лугов,

Я брата кровного спасал

От панских батогов.

Был в Белостоке листопад,

За штык цеплялся лист,

Кривыми сучьями дубы

С березами сплелись,

А враг невидимый из рощ

Ряды бойцов косил.

И пулеметное гнездо

Разведать я решил.

И на локтях, припав к земле,

Как барс, пополз вперед

Между деревьев и кустов,

По рытвинам — и вот

Передо мною на холме,

За обгорелым пнем,

Лежит белесый офицер

И кроет нас огнем.

Я видел, как тряслось плечо

У гадины и как

Ходил по кругу пулемет

В неистовых руках.

Один прыжок, улар штыка —

И вражеский стрелок,

Набив землей багровый рот,

Уже стрелять не мог.

И неостывший пулемет

Я повернул назад,

Откуда сталью и свинцом

Нам недруги грозят…

А через час навстречу нам

И хлеб и соль несли.

В освобожденный Белосток

Мы с песнями вошли!

— Теперь приходит твой черед.

Скажи, боец лихой,

Куда тебя военный рог

В час грозный звал на бой?

— Я был в стране снегов, и вьюг,

И ледяных озер,

Что тягостным объяты сном

В кругу полночных гор.

Там, между сосен вековых

И грозных валунов,

С врагом сходились мы не раз

И расходились вновь.

Я дважды ранен был в плечо,

Но с поля не ушел,

И, на бегу глотая снег,

Бойцов в атаку вел…

Врачи уняли боль мою —

Я снова в бой готов,

Я слышу медный звук трубы,

Последний вопль врагов.

Труба зовет, и мы пойдем

Туда, где рыщет враг.

Над нами реет в вышине

Победы гордый флаг!

— У всех у нас одна любовь

И Родина одна!..—

Друзья наполнили бокал

И выпили до дна.

Мне побывать не довелось

На дружеском пиру,

Но вместе с ними в этот час

И я бокал беру.

Я пью за подвиги бойцов

Родной страны моей,

За храбрых воинов ее

И верных сыновей,

За тех, кто знойные пески

И вечный снег видал,

Кто у границ в тревожный час

Поста не покидал,

За тех, кто с именем вождя

Всегда идет вперед,

Кого ни острый штык врага,

Ни пуля не берет.

Я чашу выше подниму,

Пусть ночь глядит в окно!..

Поет струна, звенит бокал,

И пенится вино,

1938-1940

СОЛОВЕЙ-СОЛОВУШКА

Среди холмов, где бор темнел сосновый,

Был госпиталь раскинут полевой.

Там девушка Наташа Лисунова

Служила медицинскою сестрой.

Она везде, казалось, поспевала:

Дежурила у коек раскидных,

Бойцам-героям раны обмывала,

Проворно перевязывала их.

И длились нескончаемые сутки,

И ветер у бревенчатой стены

Все заполнял собою в промежутке

Окопного огня и тишины.

Корявый сук — сосны рука кривая —

Царапался, как кошка у дверей,

Да иногда, все звуки покрывая,

Врывался гром тяжелых батарей.

И снова ночь, и снова нет покоя.

Скрипит в палате шаткая кровать,

И лейтенант с простреленной рукою

С постели порывается вставать.

Израненный осколками снаряда,

Пытается подняться капитан.

Сосед-майор ворочается рядом,

Забыв на миг о боли первых ран.

Да, нелегко валяться на кровати,

Когда твои товарищи в бою.

И тут Наташа, может быть некстати,

Поет им песню нежную свою:

Соловей-соловушка,

Буйная головушка…

Она поет, и в госпиталь незримо

Предутренняя входит тишина.

Идут минуты медленные мимо,

И только песня девушки слышна.

А молодому кажется майору,

Что раны нет, что боль уже прошла.

И вдруг он вспоминает в эту пору,

Что третью ночь Наташа не спала.

Он думает: ‘Она всегда такая.

Такую и усталость не возьмет…’

Не спит Наташа, раны обмывая,

Иль песню о соловушке поет.

И только раз за долгие недели

Она не скрыла горе и печаль:

Ее глаза задумчиво глядели

В глухую затуманенную даль.

Потом она запела, как бывало,

Но в скорби тлели серые глаза,

А со щеки скатилась и упала

Большая, непривычная слеза.

Мы в тот же день узнали о несчастье

И этот день никем не позабыт:

Ее любимый —

Летчик Энской части —

Был у Петсамо финнами убит.

Она ушла… Куда? Зачем? — Н знали.

Но в госпиталь Наташа не пришла….

Бойцы на фронте девушку видали:

Она лихой разведчицей была.

1939

ОЗЕРО ХАНКА

Двустволка, утиный манок,

Подсумок и хлеба буханка, —

И вот я смотрю, одинок,

С обрыва на озеро Ханка.

А воздух полуденный сух.

Плескалась волна, и была в ней

То плавная легкость лысух,

То тихая жалоба плавней,

Но вот почернела вода —

Она здесь покоя не любит.

И к розовой пене нелюмбий¹

Пришла, подступила беда.

То ветер маньчжурский пригнал

Сюда обессиленный вал,

И с полдня на озере Ханка

Двух волн началась перебранка.

Казалось, их рокот живой

Доходит до горных отрогов,

И слышит его часовой

В дозоре у Турьего рога.

1939

¹ Нелюмбий — водяные цветы.

ДАЛЬНИЙ БЕРЕГ

Лилии соперница лесная,

Снова расцветает сарана.

Это ты — далекая, родная,

Сердцу дорогая сторона.

Я опять пришел к твоим долинам,

Где кострами вспыхнули цветы.

И встречаешь криком журавлиным

Гостя недокучливого ты.

Сарану весеннюю срывая,

Я пройду по берегу реки,

Где тропинка тянется кривая

И шумят листвою тальники.

Дальний берег! По твоим откосам,

По пескам у дымной куреи

Бегал я босым, простоволосым

В годы пионерские мои.

Как давно и как совсем недавно

С галстуками цвета сараны

Мы расстались и дошли нежданно,

Дожили до первой седины.

Пусть она до времени приспела,

Пусть пришла, как изморозь, она, —

Лишь бы ты цвела и молодела

Год от году, наша сторона!

1939

ХЕХЦИР

Ты давно, седеющий старик,

Укрываться облаком привык.

Но разгонит ветер облака —

Ты на солнце выставишь бока.

И зеленый радуется мир

Твоему величию, Хехцир.

Лиственницы плотною толпой

Встанут над охотничьей тропой.

Где багульник розовый примят,

Сосны над ручьями зашумят.

В дубняке сойдутся в табуны

Черные лесные кабаны…

У пяты твоей издалека

Грозная проносится река.

Ты из-под нахмуренных бровей

Наблюдаешь сумрачно за ней.

Там, на гребне утренней полны,

Ты видал Хабарова челны,

Рыбаков с трезубцами в руках,

Осетров, что бились на крюках,

Редкие шатры на берегу,

За шатрами — дальнюю тайгу,

Дикаря скуластого костер,

Что над лесом космы распростер,

Древние могильные холмы,

Веющие холодом из тьмы…

Ты скажи, неласковый старик,

Для чего ты прятаться привык,

Кутаться в туманы по утрам,

Непокорный бурям и ветрам?..

Я смотрел, смотрел до темноты

На твои гранитные черты.

И до слуха быстрая река

Донесла мне слово старика:

‘Для того я прячусь целый век,

Чтоб не знал, не ведал человек,

Как до седины я сохранил

Тайну человеческих могил…’

Видно — и страшна и велика

Вековая тайна старика,

1939

ЛЕДОХОД НА УССУРИ

Воздушные замки рисуя,

Заря обошла небосклон.

Я вышел на берег Уссури,

Где с таволгой шепчется клен.

Была тишина, и казалось,

Ее не нарушат шаги.

Но к той тишине прикасалось

Живое шуршанье шуги.

В каком-то порыве едином,

Навстречу приморской весне,

Плывут почерневшие льдины —

Откуда, неведомо мне.

Вон прорубь осталась на льдине.

К ней, легкой рысцою гоня,

С границы бойцы приводили

Поить вороного коня.

И девушку, может, встречали

У проруби зимней порой,

А после — украдкой скучали,

Что не было встречи второй,

Когда-то, такая простая,

Она улыбалась им тут.

А льдины плывут, и растают,

И память о ней унесут…

1939

ЛЕСНИК

Ни дорог, ни тропинок не зная,

Я бродил с неразлучным ружьем

В том краю, где сторожка лесная

Одиноко стоит над ручьем.

На столбах приподнявшись немного,

Как на сказочных курьих ногах,

Словно тоже не зная дороги,

Затерялась она в сосняках.

Я пошел за советом сначала,

Постучав к леснику среди дня.

Только девушка вдруг повстречала

На высоком пороге меня.

— Здесь легко заблудиться, товарищ:

Бездорожье, куда ни пойдешь.

Все поляны лесные обшаришь,

А прямого пути не найдешь.

Но для вас беспричинна тревога:

Я сама до опушки пройду.

У меня и медвежья берлога,

И оленья тропа на виду…

Путь вдвоем по тайге был недолог,

И стояла кругом тишина,

И колючки зеленых иголок

Нам с вершины бросала сосна.

Смелый зяблик насвистывал где-то,

А она говорила о том,

Как работает круглое лето

В этом дальнем краю лесником.

Вот и всё… И пора возвращаться.

И расходятся наши пути.

Только ей не хотелось прощаться,

Мне домой не хотелось идти.

1939

НАЧАЛО ГОРОДА

Строителям Комсомольска

Я припомнить всего не смогу

Про костры на ночном берегу,

Про тайгу, что шумела вчера,

И про первый удар топора.

Это — черные гари во мгле

И постель на промокшей земле,

Это — наш балаган у реки

И зеленые тучи мошки.

Было страшно идти, не солгу,

В нелюдимую эту тайгу.

И поймешь ли, почувствуешь ты

Горький привкус амурской шульты?

(Так зовется коричневый сок,

Что в березовых дуплах засох.)

Булку хлеба со свежей кетой

Мы в тайге запивали шультой.

Я припомнить всего не смогу

Про землянки в декабрьском снегу,

Тесноту непрогретую нар

И походной ‘буржуйки’ угар.

Это — в зиму буранов лихих

Полушубок один на двоих,

Это — светлая грусть в тишине

О подруге своей, о жене.

К нашей песне прислушайся ты,

Что прошла сквозь цинготные рты.

В новый город нас песня вела,

Чтобы ты в нем счастливо жила.

1939

*** * ***

Мне все знакомо здесь, у светлого ручья,

Что с гор бежит по камням обомшелым.

Чье сердце робкое, простая юность чья

Прислушивалась здесь к моим шагам несмелым?

Как много перемен сейчас увидел я!

Тропа к ручью, к пяти березам белым

Травою заросла, и в зное онемелом

Стоят кусты. Но молодость моя

С тех пор иные тропы разыскала

К той, что меня с улыбкою встречала

И провожала с ласкою меня.

И так всегда. Мы сердце растревожим

Любовью первою, и в старости не сможем

Жить без любви, без ласки, без огня.

1939

*** * ***

Мы сидели с тобой у реки,

Где вода шевелит поплавки,

И смотрели на тихий прибой,

И смеялись, и пели с тобой.

Но рыбак — непонятливый дед —

Все ворчал и ворчал нам вослед:

‘На реке никогда не поют,

Где сомы и налимы клюют…’

Дед был стар и, наверно, забыл,

Как он девушек прежде любил,

1939

В ЛЕСНОЙ СТОРОНЕ

Наш дом стоял один среди лесов.

Мы по утрам угадывали рано

Тоскливый голос дикого гурана

В недружном хоре прочих голосов.

Кричал фазан под окнами, и бойко

Кого-то передразнивала сойка.

Отец вставал и выходил во двор

И торопливо возвращался снова:

— К нам гость пришел из логова лесного! —

И проверял берданочный затвор.

В тот год частенько из тайги осенней

Лисица к нам наведывалась в сени.

О ней ли говорил тогда отец

Иль о другом шатающемся звере,

Что нас, как вор, подслушивал у двери

И за углом скрывался наконец?..

Здесь я провел мальчишеские дни,

Ходил по марям пьяной голубицы,

Где лисий хвост, как желтый дым клубится,

А в синем небе — коршуны одни.

И много лет не зарастала тропка,

Где мы с отцом бродили неторопко,

Где вечерами крики вещих сов,

Сверлящих тьму своим кошачьим оком,

Меня пугали в детстве одиноком —

Неопытного жителя лесов…

Ты и сейчас, лесная сторона,

Вдруг прозвенишь синицей у окна.

К тебе прикован молчаливым взглядом,

Я не один из верных сыновей

Свою судьбу соединил с твоей

И жизнь свою с твоей поставил рядом.

С холмов, напоминанием о лете,

Мне и сейчас протягивает плети

Амурский переспелый виноград.

Пусть наши годы быстро пролетели, —

Лесных черемух белые метели

Еще не раз над нами прошумят!

1939-1943

ШАЛАШ В ТАЙГЕ

Шалаш заброшенный я встретил на пути.

Здесь мой ночлег, здесь я сниму поклажу,

Из трав лесных себе постель налажу:

Мне до села сегодня не дойти.

Здесь жил охотник… Временный приют

Уже давно покинут звероловом.

Но есть закон в моем краю суровом:

Он мне оставил огниво и трут.

Старик ли он — бывалый следопыт,

Изведавший метели и морозы,

Иль юноша из ближнего колхоза, —

Он путником не будет позабыт.

Я перед сном согреюсь у огня,

Чай вскипячу и вспомню на досуге

Того, кто обо мне подумал, как о друге, —

Свое тепло оставил для меня.

1940

ХИНГАНСКИЙ РОДНИК

Тебя я вижу, мой Хинган, —

И лес, и горы, и туман.

Там, среди зарослей густых,

Звенит без устали родник.

Он день и ночь в тиши лесной

Поет серебряной струной.

Тайги хоромы вековые

В нем отражаются весной.

Когда бы утренняя мгла

Над ним сгущаться не могла,

Я б различил, какой тропой

Олень спешит на водопой.

Он подойдет, напьется тут,

И капли звонко упадут

С пугливых губ на камень голый,

Где даже змеи не живут.

Уронит бор сучок сосновый —

И вот уже, не чуя ног,

Навстречу дню он скачет снова,

С кедровника сбивая мох.

За ним сквозь темные леса

Следят янтарные глаза.

Там рысь — охотница седая —

Идет, на лапах приседая,

Усатой мордой у воды

В оленьи тычется следы.

Свое увидев отраженье

В зеленом зеркале ключа,

Она отпрянет на мгновенье,

Поднимет лапу и, урча,

По отраженью лапой бьет

И, успокоенная, пьет…

Но вот уходит и она.

Хинган безмолвен. Тишина.

Лишь по отрогам там и гут

Дозоры ранние идут.

Боец сюда с пути свернет,

Воды в манерку зачерпнет,

И капли горного ключа

Его в походе облегчат.

Он будет видеть целый день

Своих лесов сквозную тень

И слышать, как звенит струной

Родник хинганский за спиной.

1940

БАЛЛАДА О ЗВЕРОЛОВЕ

(Из китайских мотивов)

По снегу первому в тайгу

Ушел охотник Ван Дан-гу.

‘Я принесу жене своей

Трех уссурийских соболей,

И лучшая из всех портних

К зиме сошьет ей воротник…’

Проходит месяц и другой —

Не возвратился зверобой.

И у жены не сходит с губ:

‘О, Ван Дан-гу, о, Ван Дан-гу!..’

Как ни зови — ответа нет,

В глухих лесах затерян след.

Судьба подруги решена —

В тайгу направилась она.

На травах спит, не ест, не пьет

И друга милого зовет,

‘Без друга жить я не могу.

О, Ван Дан-гу, о, Ван Дан-гу!..’

Она зовет, она кричит —

Тайга угрюмая молчит.

И много зим, и много лет

От Ван Дан-гу ответа нет,

‘Не под высокой ли сосной

Навек уснул любимый мой?’

Шумит сосна на берегу:

‘О, Ван Дан-гу, о, Ван Дан-гу!..’

Жена тайгу кругом прошла,

Но друга так и не нашла.

Ее печальные слова

Успела выучить сова.

И много раз я слышал сам

Крик одинокий по лесам.

Он оглашает всю тайгу:

‘О, Ван Дан-гу, о, Ван Дан-гу!..’

1940

ЗИМА В ЭВЕНКИИ

Пейзаж сибирский за окном —

Светлей и проще.

Серебротканым волокном

Покрыты рощи.

Во вспышках инея тайга,

В огнях морозных.

Горят леса, горят снега

И синий воздух.

То скачут белые огни,

Как горностаи,

То рассыпаются они

Между кустами.

Река. Сугробы до колен.

Ледяшки в искрах.

Идет за соболем эвенк

На лыжах быстрых.

И я готов пойти туда,

Следить часами

За голубым сияньем льда

Его глазами.

Следить и видеть: даль ясна,

И не однажды

Живет зима, живет весна

В былинке каждой.

1940

ЭВЕНКИЙСКИЙ МОТИВ

Я след увидел на снегу,

Горячий след оленя.

К нам едет девушка в тайгу

Из русского селенья.

Летит олень, и вьется мгла,

Как облачко густое…

Однажды здесь она была

И мне лекарство принесла

Полынного настоя.

Был болен я и пил тогда

Лекарственную воду,

И эта горькая вода

Была мне слаще меду.

И вот я крепок и здоров,

А сил моих не стало:

За русской девушкой любовь

И радость убежала.

Она уехала весной,

Как важенка, умчалась.

И с той поры в тайге со мной

Одна печаль осталась.

В лесу я вижу колонка,

А думы — про иное:

Ее походка так легка,

Ходить бы ей со мною…

Мне все в тайге укажет путь —

И старый пень, и камень.

Но пусть укажет кто-нибудь

К чужому сердцу легкий путь?

Такого нет меж нами!

И вот я вижу на снегу

Горячий след оленя.

К нам едет девушка в тайгу

Из русского селенья.

Но так же важенка придет,

Чтобы умчаться снова.

Никто, наверно, не поймет

Печали зверолова…

1940

ГЕОЛОГИ НА ПРИВАЛЕ

Под ветром гнутся дерева,

Дубняк трещит у нор барсучьих.

Луна, как старая сова,

Висит на обомшелых сучьях.

И долго с непогодью злой

Играют тени в чур и нечур.

Костры засыпаны золой.

Мы в шалаше проводим вечер.

Тебе, продрогшему, тепло

Под этим временным навесом,

А рядом — каждое дупло

Свистит в тайге проворным бесом.

Под мокрым ветром сентября

Через леса, хребты и скалы

С тобой ходили мы не зря —

Свинец и олово искали.

Усталость ты прочтешь в глазах,

Но завтра утром будет легче,

Когда брезентовый рюкзак

Мы вскинем бережно на плечи,

И снова из конца в конец,

Дорог опасной крутизною,

Пойдем туда, где есть свинец,

Где скрыто олово литое.

1940

*** * ***

Картавой бессмыслицы галок

Уже перелесок не слышит.

Зари расписной полушалок

По бархату золотом вышит.

Храпят за поскотиной кони,

Где травы зеленые в росах,

Где серые цапли-засони

Ночуют на дальних прокосах.

Костер зашипит, догорая,

Напомнив о нашем ночлеге,

И, сказки с тобой повторяя,

Мы скоро заснем у телеги.

И, может, нам детство приснится,

Которого больше не будет,

А капли росы на ресницах

Нас вовремя утром разбудят.

1940

ПЕЙЗАЖ

Рыбацкий челн средь бурных вод Амура

Теснили грозно темные валы,

И девушка глядела со скалы

На паруса под небосводом хмурым.

В сыром тумане гневная река

Швыряла пеной в лодку рыбака.

А под скалой, как тарпаны лихие,

Сбегались воды в дикие стада.

Но вел рыбак свой быстрый челн сюда,—

Он не умел покорствовать стихии.

Зачем, зачем он парус поднял свой,

Когда волна лютует за кормой?

Вечерний мрак повис над берегами,

Ночная тень упала на скалу.

И видел он, что девушка во мглу

Ушла неторопливыми шагами…

Кто будет знать, что для нее одной

Поспорил он с амурскою волной?

1940

МЕЧТА

Он с детских лет, как я, любил

Полеты стаи журавлиной,

И крики птиц, и взмахи крыл

Над пожелтевшею долиной.

И, провожая журавлей,

Мечтал он в детстве: ‘Вот и мне бы

Над тихой улицей моей,

Как журавли, кружиться в небе’.

Мечта сбылась… Но почему

Все так меняется на свете?

Уже не птицам, а ему

С тех пор завидовали дети.

1940

ГОРЛИНКА

Стонет сизый голубочек…

И. Дмитриев

В роще заречной, покоя не зная,

Горлинка стонет, голубка лесная…

Что-то и ты распахнула окошко,

Слушая птицу, взгрустнула немножко.

Снова и снова глядишь на дорогу,

В сердце скрываешь печаль и тревогу…

Где-то бушует Камчатское море —

Друг твой желанный там ходит в дозоре.

Службу несет он, и целое лето

Нет от него ни письма, ни привета.

А за окошком, покоя не зная,

Стонет и стонет голубка лесная.

Только не верь ты тоскующей птице —

Девичье счастье к тебе возвратится.

Милому другу не делай укора,—

Письма с Камчатки приходят не скоро,

1940-1941

ЗОЛОТАЯ ПРОСЕКА

Ни шороха, ни звука. Тишина.

Осенней паутины поволока.

И неба голубая вышина.

И просека, зовущая далеко.

Грибная прель, знакомая давно.

Березы в запоздалой позолоте.

Озерных далей синее окно.

Скучающая цапля на болоте…

Мне кажется, почти еще вчера

Сюда мое заглядывало детство,

И след от пионерского костра,

Наверно, сохранился по соседству.

Берестяной наполнив туесок

Пунцовою смородиной лесною,

Я отдыхать садился на песок

У дерева, под крышей навесною.

Оно шумело, ветви наклоня,

То тихо и задумчиво, то строго,

И просекой казалась для меня

Всей нашей жизни первая дорога.

Иди и не сворачивай, иди,

Руками разрывая паутинки,

И вырастут фиалки на пути

И лютиков литые золотинки.

Кукушка прокричит тебе вослед,

Разгадывать судьбу твою захочет,

И ты пересчитаешь, сколько лет

Она тебе сегодня напророчит.

И я иду с мечтой наедине,

Звенят неугомонные синицы.

Деревья пересказывают мне

Забытые лесные небылицы.

Как будто все по-прежнему в лесу:

Свернется лист спиралями витыми,

И дрогнет в паутине на весу,

И промелькнет краями золотыми.

И сразу детство слышится во всем:

В застенчивой, как девочка, березке,

В сухой былинке, в запахе грибном,

В неуловимом птичьем отголоске.

Но я полжизни прожил и теперь,

Прислушиваясь к птицам на опушке,

Напоминаю сам себе: ‘Не верь

Лесному волхвованию кукушки!’

Куда б меня дороги ни вели —

Весной, на кратковременных привалах,

Не видел я, как лютики цвели,

И не искал на просеке фиалок.

Пришел июнь. И только полоса

Моей зари с лесами стала вровень,

На лютики упала не роса —

Упали капли человечьей крови.

Их смоет дождь. А жизнь велит: иди,

Иди и не сворачивай с дороги,

И что бы ни случилось впереди —

Увидишь солнце на своем пороге.

Здесь будет все: небес голубизна,

Осенней паутины поволока,

Березы в золоте, лесная тишина

И просека, зовущая далеко.

1940-1941

ГРИБНАЯ ПОРА

Я жду опять дождя грибного,

Я по лесам бродить привык,

Когда на свет пробьется снова

Едва приметный боровик.

И все мне любо в эту пору:

И на волнушках — желтый лист,

И даже зонтик мухомора,

Что по-восточному цветист.

Пусть отошла, отпела юность —

О ней напомнит дождь грибной.

Она с дождем ко мне вернулась,

Как и вчера — она со мной,

1940—1944

*** * ***

Милые руки пожав до хруста,

Я отправлялся во мглу дорог

Не для того, чтобы наши чувства

Выдул нечаянный ветерок.

Время грохочет, как поезд скорый…

Я и сейчас забыть не могу,

Как под березкою белокорой

Ты стояла на берегу.

С томиком Горького под рукою

В час расставанья стояла ты,

И флейта иволги за рекою

Не умолкала до темноты.

Может, березку давно срубили…

Только — и воздух напомнит мне,

Где мы ходили и как любили,

Иволгу слушая в тишине.

Милые руки пожав до хруста,

Переступлю я родной порог.

Сразу поймешь ты, какие чувства

Я для тебя для одной берег.

1941

*** * ***

Что же делать, моя недотрога?

Мне печали твоей не дано.

Только, может, досадно немного

И немножко смешно.

Где-то там, у маньчжурской границы,

У китайских ветров на пути

Ты могла ото всех схорониться,

Затеряться, уйти.

Что ж не вспомнишь, в котором году я

День за днем коротал без тебя?

Ты пришла, на себя негодуя

И, как прежде,— любя.

От любви мы теперь не поедем,

Не уйдем от нее никуда.

Ты меня прирученным медведем

Назовешь, как всегда.

Только я не узнаю до гроба,

Что написано в сердце твоем.

Может быть, мы приручены оба?

Может, лучше — вдвоем?..

1941

*** * ***

Бывает так: сказав однажды ‘здравствуй’,

Вечерней восторгаясь тишиной,

Ты в парк пойдешь с девчонко.ю вихрастой,

Чтобы потом назвать ее женой.

А кто-то третий сердце спрячет в лоске

Своих улыбок, патоки густей,

И в новый дом ворвутся отголоски

Недолгих, переменчивых страстей.

И сразу между небылью и былью

Твоих размолвок, недомолвок, встреч

Откуда-то повеет затхлой пылью

Свистящая, приглушенная речь.

И пошлость осторожными хвощами

Немых намеков, чьих-то мелких слов

В тот час и над людьми и над вещами

Незримо прорастет из-за углов.

Там запоет, а там заплачет кто-то…

Там слышен смех, там — тихая мольба…

В большую жизнь открыли мы ворота.

Но наша не окончена борьба!

1941

ЗВЕЗДЫ

Закат весенний над Амуром

Костром рыбачьим отгорел.

Дроздам — веселым балагурам —

Их поединок надоел.

С ночных небес во мглу густую,

Где стынет черная вода,

Роняя ленту золотую,

Летит шипучая звезда.

И кто-то речь о ней заводит —

Судьбу разгадывает он.

А наши звезды только всходят

На этот чистый небосклон,

1941

К ОРУЖЬЮ, ПАТРИОТ!

В твой дом родной и твой очаг

Стучит прикладом лютый враг,

Он у твоих стоит ворот.

К оружью, патриот!

Расчеты варвара грубы:

Он — господин, а все — рабы.

У нас же с ним один расчет:

К оружью, патриот!

Родная мать, в твоих детей

Фашистский целится злодей.

Но — смерть за смерть! — сказал народ.

К оружью, патриот!

Гранатой бей, коли штыком.

Близка победа над врагом.

Взгляни вперед: она идет.

К оружью, патриот!

1941

СВЯТАЯ МЕСТЬ

Во тьму веков сегодня взглянешь ты:

Там степи глохнут в неумолчном гике,

Там гуннов полчища

Идут из темноты,

Там половцев воинственные крики.

Закрой же книгу древности седой!

Как не ищи,

Ты не найдешь сравненья

Татарских орд

С фашистскою ордой,

Что в мирные вторгается селенья.

Все злодеянья дикой старины,

Виденья страшные

На пепелище сером —

Померкли все,

Стократ повторены

Безумствующим, злобным изувером.

Где черной свастики поганое тавро

Дорогами войны

Проносит волчья стая —

Могильные холмы

Растут у тех дорог,

И слышен стон, и кровь течет густая.

Растоптан злак на выжженных полях.

Где дом стоял —

Теперь зияют ямы.

Словак и серб,

Датчанин и поляк

Звериными изранены когтями.

Взгляни вокруг:

Там пепел городов

Разносится в пустующие дали,

Там труженик, своих лишен трудов,

Бредет, как тень,

Один среди развалин.

Там сербских девушек в публичные дома

Уводят под усиленным конвоем,

И свора пьяная,

Сходящая с ума,

Встречает их

И хохотом и воем.

Сама земля погружена во мрак,

Где лютый зверь

Оставил след кровавый…

Он к нам ползет,

Наш ненавистный враг,

Чтоб сеять смерть налево и направо.

Он к нам ползет, безумствуя,

И вот

За первым украинским полустанком

В мученьях умирает патриот —

Седой старик —

Под гусеницей танка.

За все воздаст советский человек:

За кровь и стон,

За след опустошенья!

И гадине запомнится навек

Наш гнев святой

И наш огонь отмщенья.

На камень погляди — и камень вопиет.

Все, все кругом

Нас призывает к мести.

На бой с врагом

Любимый сын идет

С отцом своим

И лучшим другом вместе.

Тень мстителя — за вражеской спиной.

На зверя поднялись и города и хаты

Великой всенародною войной,

И недалек

Суровый час расплаты!

Идут герои, смертью смерть поправ.

Все, как один,

Стеной встают народы.

Никто не отберет

Священных наших прав,

И счастья нашего,

И чести, и свободы!

1941

РЯДОМ С ТОБОЙ

Мы стали суровей и строже,

Но сердце затронешь едва,—

Что может быть сердцу дороже,

Чем наша родная Москва!

Бывал ты на фронте иль не был —

Ты видишь, как дым фронтовой

Плывет по московскому небу,

Висит над твоей головой.

Любовь, что и Пушкин и Герцен

Лелеяли в сердце своем,—

Не вырвать из русского сердца,

Жестоким не выжечь огнем!

Нет, лучше в боях рукопашных

Героем погибнуть от ран,

Чем слышать на улицах наших

Густую немецкую брань!

Чье сердце сейчас не стремится

В орлиный полет боевой?!

Ты вышла на битву, столица.

Родная! Мы — рядом с тобой!

1941

ТЕБЕ, МОСКВА!

Москва! В суровый этот час

Ты не одна в борьбе,—

Нет, миллионы верных глаз

Устремлены к тебе.

Кто от Москвы был так далек —

Он близок в этот миг.

Хабаровск и Владивосток

Стоят у стен твоих!

Дыханье наше, стук сердец

Ты слышишь за собой,

Скажи — и каждый, как боец,

Пойдет на смертный бой.

И каждый смерть принять готов,

Чтоб ты была жива,

Мать всех советских городов —

Любимая Москва!

1941

*** * ***

Широких дорог многовёрстьем

Раскинулась наша земля.

Снегов горностаевым ворсом

Покрыты холмы и поля.

Но есть расстоянье прямое

От нас до кремлевской стены.

С высоких отрогов Приморья

Мне древние башни видны.

Иду я по сопкам горбатым,

И кажется: дым фронтовой,

Проплыв над вечерним Арбатом,

Повис над моей головой.

Я вижу московского друга

У старых Ильинских ворот.

В привычные строгие руки

Он молча винтовку берет,

С бойцами гвардейского взвода

Уходит навстречу врагу,

Туда, где зарылась пехота

В глубоком ноябрьском снегу.

А я пограничной тропою

Один прохожу в полумгле.

Доносятся отзвуки боя

И к нашей таежной земле.

В тайге, через все расстоянья,

Я слышу, я чувствую, друг,

И слово твое, и дыханье,

И сердца отчетливый стук.

1941

МЫ С ТОБОЙ, ЛЕНИНГРАД!

Змей стоглавый, уродливый гад

Подползает к тебе, Ленинград.

В час, когда разгорается бой,—

Мы и сердцем и кровью с тобой!

Наша слава гремит не в тебе ль,

Золотых Октябрей колыбель?

Кто же гордую славу свою

На петлю променяет в бою?

Нет, не дрогнет советский очаг!

У змеи помутится в очах.

Ты не дашь на попранье врагам

Нашей русской Невы берега!

Враг не сломит железных преград.

Ты за все отомстишь, Ленинград!

В час, когда разгорается бой,—

Мы и сердцем и кровью с тобой!

1941

СЕРДЦЕМ — К СЕРДЦУ

Куда сейчас ни загляните —

В любую хату, в каждый дом —

Сердец невидимые нити

Единым связаны узлом.

Чью жизнь сегодня ни затроньте —

От старика и до юнца —

С красноармейцами на фронте

Все наши мысли и сердца.

И далеко от нас иль рядом

Сейчас клубится дым войны,

Но выстрелы под Ленинградом

Нам и в Хабаровске слышны.

И сердце к сердцу стало ближе,

Плечо — к плечу, рука — к руке,

И вырастают силы трижды

И в молодом и в старике.

1941

ПРОВОДЫ

Вечером в путь-дорогу

Мать провожала сына.

Слез я у ней не видел —

Были глаза сухими.

— Сынку, родной мой сынку,

Ты на войну уходишь.

Лучше умри от пули,

Но не сдавайся немцу!..

На грудь казака склонилась

Женщина молодая.

Болью сдавило сердце —

Я не услышал стона.

— Друг ты мой ненаглядный,

Нам расставаться тяжко.

Но тяжелее видеть

Поруганной нашу землю!..

Дед — казачина старый —

С внуком пришел проститься.

Старческие морщины

Резче и строже стали.

— Ты на святое дело

Родиной призван, хлопче.

Не посрами, родимый,

Нашей казачьей чести!..

Стелется путь-дорога,

Пыль полевая вьется.

Скрылся казак, уехал,

Хату свою покинул.

— Ой, не тоскуй ты, мамо!

Ой, не грусти, казачка!

Скоро казак вернется —

Ждите его с победой!

1941

КРАСНОАРМЕЙЦУ ПАШКОВУ, ВСТАВШЕМУ ИЗ МОГИЛЫ

Тело пробил навылет

Темный комок свинца.

Будто каленый уголь —

Рана в груди бойца.

Скрылось перед глазами

Небо отцов твоих.

Ты и тогда не дрогнул,

В этот последний миг.

В землю ты был закопан.

Молча ушли враги.

Ты из могилы слышал

Пьяные их шаги.

Сердце, живое сердце

К мести зовет святой,

Глухо стучится в землю

Страшной темницы той.

Ты отворись, темница,

Ты расступись, земля,

Чтоб никуда от кары

Не уползла змея!..

И расступились недра!

Комья земли сырой

Падали с плеч героя —

Смерть победил герой.

Кровь и песок роняя,

Он из могилы встал,

Взглядом окинул поле,

Речку и чернотал.

Это — твое, родное:

Старый отцовский кров,

Счастье твое и горе,

Слезы твои и кровь.

Как же враги посмели

Землю твою топтать?

Воин со дна могилы

Встал на борьбу опять.

Смерти мы не боимся,

Пуля нас не берет.

Это — твое бессмертье,

Слава твоя, народ!

1941

КОМИССАР КОМАРОВ

Моему однофамильцу

Фамилию простецкую свою

Вчера в газете увидал я снова:

Она была прославлена в бою

Геройством комиссара Комарова.

— Попробуем, чья выдержит броня!—

Сказал герой

И на тяжелом танке,

Спокойствие и мужество храня,

Немецкий танк

Тараном смял в атаке…

Страна моя живет одной семьей.

Мы — дерева единого отростки.

Не Комаров, так кто-нибудь иной

В боях бы поступил по-комаровски.

1941

ЧАЙКА

Хвостом задевая за тучи,

Сбивая крылом облака,

Проносится быстрая ‘чайка’ —

Родная сестра ‘ястребка’.

Под нею кипит и клокочет

Багровое море огня,

И черные волны разрывов,

И ветер окопного дня.

И танки внизу — броненосцы,

И смерчи свинцовые бьют,

И парусом рваным пожары

Над мертвой пучиной встают.

А было здесь море пшеницы,

Что нашему сердцу милей,

Садов острова, и меж ними —

Эскадры степных кораблей…

Летит быстрокрылая ‘чайка’,

Простор озирая кругом,

И с коршуном в битву вступает —

С кровавым и хищным врагом.

1941

СЫН

‘Дорогой, сообщаю тебе

Про домашние наши дела.

Ты обрадован будешь судьбе:

Сына-первенца я родила.

Весь в тебя, ясноглазый крепыш,

Словно ты повторяешься в нем.

Ты с победой к нему прилетишь

На своем ‘ястребке’ боевом…’

Эти милые вести пилот

Получил перед вылетом в бой.

И повел на врага самолет,

И погиб — незабвенный герой.

Он погиб за тебя на войне,

Чтобы ты не узнал никогда

Слез горючих в родной стороне,

Что несла тебе злая орда.

Над твоей колыбелью покой,

А на фронте — в тревоге сердца.

Спит малыш.

Ясноглазый такой,

Он похож на героя-отца,

1941

БОЙЦАМ, НА ФРОНТ!

И жизни не щадя, и отдыха не зная,

Идут бойцы в атаку на врага.

Зима их ждет в окопах фронтовая —

Мороз, и снег, и ветер, и пурга.

Но — что зима, когда своей заботой,

Своей любовью, нежностью своей

Семья великая советских патриотов

Родных обогревает сыновей!

Мы им пошлем и валенки и шубы

И шапки и фуфайки отдадим.

Пускай метель во все завоет трубы —

Зима придет союзницею к ним.

Пускай буран в лесах сосновых злится.

Товарищ твой, уверенный в борьбе,

Наденет шерстяные рукавицы

И на привале вспомнит о тебе.

Нас победить фашисты захотели.

Но будут гибелью суровой для врага

И наши белорусские метели,

И наши ленинградские снега!

1941

ПОЛУШУБОК

Взволнована важной причиной,

Старушка сюда забрела.

Простой полушубок овчинный

Она в партбюро принесла.

Вошла и неловко сказала:

— Вот эту овчину свою,

Что я для зимы сберегала,

Советским бойцам отдаю.

Подарок-то мой незатейный,

Тут даже заплаточка есть,—

Да вы уж, товарищ партейный,

Уважьте старушечью честь.

Зима не напрасно тревожит

И старые наши сердца,

А мой полушубок, быть может,

На фронте согреет бойца.

Морозы декабрьские близко.

Он мой полушубок возьмет,—

В кармане зашита записка,

Пускай на досуге прочтет.

Родная, прочтет он! И снова,

Твоею любовью согрет,

Обдумает каждое слово

И к сердцу положит конверт.

С твоей материнскою лаской

Готов он на подвиг любой,

Пойдет на врага без опаски

В последний, решительный бой!

1941

ТВОЯ КРОВЬ

Когда ты слышишь злобный вой свинца,

Снаряда визг над черным полем боя,—

Ты вдруг почувствуешь далекий шаг бойца,

В опасный миг спасенного тобою.

Сраженный пулею, когда спускалась мгла,

Он умирал в походном лазарете.

Но кровь твоя героя сберегла,

Она героя вырвала у смерти!

В атаку грозную боец уходит вновь,

Он бьется за тебя с врагом на бранном поле.

И в сердце воина твоя струится кровь,

И в сердце воина — твое тепло и воля!

1941

ВОЗМЕЗДИЕ

(Рассказ-быль)

Он жил один. Старуха умерла,

А Настенька — единственная радость —

В район учиться осенью ушла

И там жила четыре года кряду.

Субботним вечером, когда на свой привал

Уходит солнце к синему заречью,

Он чистую рубаху надевал

И отправлялся дочери навстречу.

Она бывала каждый выходной

В своем селе, в родном отцовском доме,

Где двор широкий пахнет бузиной

И спит Полкан, свернувшись на соломе.

Грибами Настю угощал старик,

Напротив дочки за столом садился,

И радовался, если боровик

Иль подосиновик по вкусу приходился…

На пятый год учительский диплом

В деревню привезла Настасья.

И жил старик, согрет ее огнем,

И не желал себе иного счастья.

Потом учитель — дочери под стать —

Приехал из селения другого.

Старик взглянул — и зятем называть

Стал в тот же месяц гостя дорогого.

Родился внук. Старик за ним ходил.

Ворчал над ним, заглядывая в зыбку:

— Ишь, озорник! Весь в деда угодил!..—

И добрую утаивал улыбку.

А мальчик рос, и скоро внук и дед

Ходили за маслятами с корзиной

Иль заячий распутывали след

В лугах заречных по пороше зимней.

И дни текли, как воды в роднике,

И тихая заканчивалась старость.

Немного силы было в старике,

Но горя с ним и вовсе не осталось.

И вдруг оно явилось во дворах,

Прошло над всей колхозной стороною:

Гремя железом, Гитлер-вурдалак

В Россию нашу ломится войною…

— Мой сын и зять,— сказал тогда старик,

За нас за всех иди на подвиг ратный!—

Благословил его в прощальный этот миг

И сам перекрестился троекратно…

За сутки немцы выжгли полсела.

Бежал огонь в пустые переулки.

Горели избы. Ночь была светла.

И выстрелы раскатывались гулко.

Тяжелый пепел сыпался во мглу,

Как хлопья непрочесанной кудели,

А белые березы на углу

От копоти и дыма почернели.

Старик бродил по улицам всю ночь.

Он все забыл за прожитые сутки,

И лишь она — единственная дочь —

Осталась в помутившемся рассудке.

Тоску великую и горе затая,

Он повторял, поверженный в смятенье:

— Настасья, Настя, Настенька моя!..—

И исчезал невидимою тенью.

А Настеньку схватили у ворот

В селе заночевавшие солдаты.

Ладонью потной прикрывая рот,

Герр офицер увел ее куда-то.

Березы, что за школою растут,

Да у дороги клены-погорельцы

Расскажут, как бесстыдствовали тут

Чужой земли незваные пришельцы…

Старик бродил до самого утра,

А поутру проведали ребята,

Что на столбе у школьного двора

Была Настасья солдатней распята.

Не криком — воем страшным и глухим

Завыл старик в беспамятстве и горе…

Земля моя!

Возмездием каким,

Каким судом ты им ответишь вскоре?!

Деревья шевелились от огня

Горящих изб, и становилась хрупкой

Листва берез в сухой пустыне дня

И, падая, сворачивалась трубкой.

Она летела в розоватый чад,

Ложась на пустырях и косогорах.

И всех пугал июльский листопад

И мертвых листьев замогильный шорох.

Сапог в пыли ворочая едва,

Солдаты шли по улице устало,

И, может, эта мертвая листва

Их собственный удел обозначала.

И оттого на всем пути своем,

На всем пути — неистовом и диком —

Они ломились, лезли в каждый дом

Забавиться чужим предсмертным криком

Вот по следам, оставленным вчера,

Как волчий выводок из логова ночного,

Они у стариковского двора

Остановились, алчущие, снова…

Старик простился с прахом дорогим.

Он шел домой. Он издали увидел,

Какое злодеянье перед ним

Свершали те, кто Настеньку похитил.

С крыльца неслись гортанные слова,

И окрики, и тяжкое сопенье,

Невинная ребячья голова

Со стуком колотилась о ступени.

Фельдфебель за солдатскою спиной

Приказывал и яростно ругался

И комкал волосатой пятерней

Облитый кровью пионерский галстук…

Старик бежал. Он падал и бежал,

Чтобы ногтями острыми вцепиться,

Как лезвием холодного ножа,

В собачье горло подлого убийцы.

В его избе, не тронутой огнем,

Непрошеные гости ночевали.

Подчаски спали каиновым сном,

И часовые бодрствуют едва ли…

Их было много — грязных и худых,

И храп и свист был в полумраке сером,

И равномерно вздрагивал кадык

На длинной шее обер-офицера.

Старик вошел…

Он в этот час ночной,

Как тень поднялся над своим порогом,

Занес топор над вражьей головой

И прошептал по-стариковски: ‘С богом!..’

Он их рубил. Он был жесток с тех пор,

Как выползли они из преисподней.

…Я славлю окровавленный топор,

Когда топор руками правды поднят!

1941

ПУШКИН

Звериный пир он видел со стены.

Там потешалось войско сатаны,

И тени пьяные

Кружились в дикой пляске,

Вставали, падали,

И в их зубовном лязге

Вся преисподняя была обнажена:

Кривлялась,

Корчилась,

Ворочалась она.

Детей там поднимали на штыки,

Бросали матерей под каблуки,

И чистая младенческая кровь

Дороги обагряла вновь и вновь…

Поэт глядел, поэт увидел это —

И гнев России был в глазах поэта.

И кто-то снизу в ужасе немом

В портрет уставился

Блуждающим бельмом.

Он в страхе был,

Убийца низколобый,

И отступил,

И закричал со злобой:

— И ты за них? И ты за них, поэт? —

И выстрелил четырежды в портрет…

Качнулась позолоченная рама,

Пробоины зияют на стене,

И вот опять поэт глядит упрямо

На зверя, что внизу окостенел.

Еще дымится дуло револьвера,

Еще дрожит поганая рука,

Еще не выпустили ржавого курка

Запятнанные пальцы изувера,—

И в этот миг почудился ему,

Тупому выродку

Трусливой своры черной,—

Живой поэт, бросающий во тъму:

— Я памятник себе воздвиг

Нерукотворный!

1941

ПОСЛЕДНИЙ ПОДАРОК

Сапоги грохочут гулко,

Во хмелю башка шумит.

На войну, как на прогулку,

Марширует Пауль Шмидт.

Каждый день благие вести

После ‘праведных трудов’

Пауль шлет своей невесте

Из различных городов.

Вместе с письмами

Без меры

Посылает он в Берлин

В упаковке из фанеры

И сукно и крепдешин.

То из Праги —

Боты-краги,

То из Вены —

Бриллиант,

То из Льежа

Шлет не реже

И меха

И провиант.

Из Дюнкерка —

Табакерку,

Из Варшавы —

Колбасу,

Из Белграда —

Сыр что надо,

Из Норвегии —

Лису.

На придачу из Афин —

Брошку,

Ложку

И графин…

Землю кровью оросил он,

От вина башка шумит.

Вместе с ‘фюрером’ в Россию

Марширует Пауль Шмидт.

‘Вот где ждет меня удача —

Мед и сало на губах.

Заживу еще богаче

На украинских хлебах.

Вышлю я из Ленинграда

Для невесты

Шелк что надо,

Из Одессы —

Бриллиант,

Из Полтавы —

Провиант…’

Только что же это вдруг

Немцы падают вокруг?

‘Э, да тут иное дело,

Русский, видно, очень лют.

Как бы пулей не задело,

Чуть замешкался — убьют!..’

Каждый день плохие вести

Пауль шлет своей невесте.

Что ни шаг —

Бандиту жарко…

Нет от Пауля подарка.

Вдруг в конце шестой недели

Ей посылку подают.

Развязали, поглядели,

Чем порадоваться тут.

А в посылке неспроста —

Два железные креста

Да кусок разбитой каски,

Да штаны лихой окраски,—

Все — и больше ничего

Не осталось от него!..

1941

УСАДЬБА МОРИЦА

В который раз он видит сон,

Фельдфебель Гауф Мориц:

Усадьба новая, балкон,

И на балкон выходит он —

Прославленный тиролец.

Стоит он час, и два, и три

Величественной тенью,

И у него — восторг внутри:

Везде, куда ни посмотри,

Лежат его владенья!

И шепчет Мориц: ‘Это — да!

Вот это мне и надо!

Мои леса! Мои стада!

Скорей Матильду бы сюда —

Толстуха будет рада!’

Еще он видит: Фриц косой

К нему приходит в гости,

И расстилается лисой,

И хитрый глаз вращает свой

От зависти и злости…

Хороший сон!.. Но вот опять

Снаряды воют в поле.

Один убит… Четыре… Пять…

Нет, и тебе не устоять,

Фельдфебель из Тироля!

И Гауф Мориц побежал,

Забыв про все на свете,

Трех ординарцев обогнал,

Перемахнул лесной завал,

Но не ушел от смерти.

Советский снайпер Иванов

(Из рыбаков, приморец)

Бил метко сукиных сынов —

Таких проворных бегунов,

Как этот самый Мориц.

Одна теперь усадьба есть

В России у фашиста:

Сажень земли. Могильный крест.

Вороньи пастбища окрест.

И ветер в поле чистом.

1942

ИСПОВЕДЬ

(Из дневника немецкого войскового священника)

Оставлен эссенский приход.

С войсками я иду в поход

К холмам России.

Желудки немцев, как назло,

В походе с голоду свело.

Господь, спаси их!..

Мы больше месяца в пути.

Какая участь впереди —

Подумать жутко! —

Кругом кресты — не до смешка,

А в брюхе каждая кишка

Свистит, как дудка…

Один добычливый капрал

Часов серебяных собрал

Двенадцать дюжин.

Я тоже грешен с этих пор:

Двух петухов у бабы спер

Себе на ужин…

Снаряды воют… Где же бог?

Нас гнет война в бараний рог.

А дальше что же?

При мне двенадцать наших рот

Отдали богу свой живот.

Помилуй, боже!..

Не до обедни, видно, тут:

Гремит железо. Пушки бьют.

Горят усадьбы.

То этот гибнет, то другой.

Их со святыми упокой.

А мне… удрать бы!

1942

ОТВЕТ ИВАНА СИДОРОВА АДОЛЬФУ ГИТЛЕРУ

Фельдмаршалу фон Клюге

И штабу войск в Калуге

Из гитлеровской ставки

Отправлен был приказ:

‘Мой генерал-фельдмаршал,

Форсированным маршем

В Москву вести дивизии

Я требую от вас…’

А за рекой Угрою

Полдневною порою

Вели красноармейцы

Огонь из-за леска.

Из города Калуги

Едва удрал фон Клюге,

Когда сюда входили

Советские войска.

Стянув ремни потуже,

Не замечая стужи,

До двух десятков немцев

В пути пересчитав,

Да так, что под ударами

Они ложились парами,—

Иван Петрович Сидоров

Вбежал на телеграф.

Походкой аккуратною

Прошел он в аппаратную,

На телеграфной ленте

Он увидал приказ:

‘Мой генерал-фельдмаршал,

Форсированным маршем

В Москву вести дивизии

Я требую от вас…’

Боец с улыбкой хитрой

Прочел, что пишет Гитлер,

И сел за аппарат

К столу возле окна.

— Отвечу, так и быть, я:

‘По случаю выбытия,

Депеша адресату

Не будет вручена…’

Все пруссаки — впросаке

Остались после драки.

А что Москвы касается —

Ответ у нас один:

Немецкие потуги

Схоронены в Калуге…

Иван Петрович Сидоров

Придет еще в Берлин!

1942

‘ЯЗЫКОВОД’

Разведчику А. Пассару

Он знал один язык вначале

И по-нанайски говорил.

Но в школе русский изучали,

Который тоже сердцу мил.

Два языка ему родные,

И с каждым он вполне знаком.

А на войне пришлось впервые

Встречаться с третьим языком.

Но, верен долгу и приказу,

Разведчик медлить не хотел,

И ‘языком’ немецким сразу

Он в тот же вечер овладел.

Учить его — резону мало,

А проучить — большой резон.

Без ‘языка’ с тех пор, бывало,

Уже не возвращался он.

Друзья с улыбкою глядели:

Вот Александр Пассар каков!

По приказанью в две недели

‘Освоил’ десять языков!

На всем пути к своим победам

Есть у него простой закон:

Ему не быть языковедом —

‘Языководом’ будет он!

1942

КАК ПРУССАК ПОПАЛ ВПРОСАК

Майор немецкий — старый ас —

Бомбить Москву имел приказ.

Летал он в Лондон и Марсель,

Бельгийцам смерть возил в Брюссель.

Теперь над нашей стороной

Он сбросит груз очередной.

Москву завидел он едва —

Майора встретила Москва:

Уже в семнадцати местах

Свистели дырки в плоскостях,

Чихал в пробоинах мотор.

— Мейн либер гот! — вскричал майор.—

Пусть вся земля — огонь и дым,—

Я буду цел и невредим…

Забыв, где запад, где восток,—

Майор пустился наутек.

Обратный курс

Он взял на Курск,

А одолеть не мог.

‘Ну, что ж, беда не велика,

Внизу — немецкие войска.

Я до Можайска долечу —

В Можайске отдых получу…’

Он видел, как неслись к нему

Деревни русские в дыму,

Окопов черная межа,

Шоссе, ведущее в Можайск,

И вот качнулся под крылом

Заснеженный аэродром.

Когда майор на землю стал —

Он весь в улыбке заблистал:

— Мейн либер гот! Не так-то прост

Немецкий ас поймать за хвост!

А к самолету в этот миг

Бойцы бежали напрямик.

Еще восторженный пруссак

Кричал гвардейцам: ‘Гутен таг!’ —

Его, как молния, поверг

Короткий окрик: ‘Руки вверх!’

И сталь уральского штыка

Грозила ребрам пруссака…

Пока майор в Москву летал —

Можайск опять советским стал!

1942

НА НЕМЕЦКОМ ШОССЕ

Стоп! Кончилось горючее!..

Мотор машины смолк.

Пыль улеглась колючая.

Остановился полк.

Галдит мотопехота,

Ругается тайком.

Солдатам неохота

На фронт идти пешком.

Кричат: — Ах, доннер веттер! —

Взывают: — Либер гот!

Мы на дорогах этих

Промаемся весь год!

Тут вспомнили румына

И вмиг приволокли,

Как сукиного сына

Ворочая в пыли.

Майор грозит румыну,

Хватает за бока:

— Давай скорей бензину

Для нашего полка!

А тот стоит — ни с места,

Мотает головой:

— Спешим из Бухареста

Мы сами пехтурой.

И вы себя не тешьте

Надеждой на бензин.

От нашего Плоешти

Остался дым один…

В полку мотопехоты

Не утихает спор,

А в небе — самолеты

Выходят из-за гор.

Укрыться за холмом бы,

Пригнуться за травой,

Но яростные бомбы

Свистят над головой.

И полк мотопехоты

Залег у большака.

Всего не больше роты

Осталось от полка…

1942

ХЛОПЕЦ

Скачут кони. Рысь машиста.

От вина навеселе,

Три бандита, три фашиста,

Появляются в селе.

Тишина кругом немая…

Молча слезли возле хат,

Ничего не понимая,

Трое вражеских солдат.

Посмотрели всюду строго,

Постояли у ворот,

Видят — хлопец по дороге

Через улицу идет.

— Стой! — сурово и сердито

Закричал ему бандит.

А парнишка на бандита

Усмехается — глядит.

Золоченым недоуздком

Немец звякает в руке,

Говорит ему на русском,

Непривычном языке:

— Ты скажи мне, хлопец, прямо,

Все скажи — не делай зла:

Где твой папа, где твой мама,

Где все жители села?

— Га? — с усмешкою открытой

Смотрит хлопец на врага.

По-украински бандиту

Отвечает хлопец: — Га?..

Немцы враз переглянулись.

— Что за черт? — сказали враз.—

На любой из этих улиц

Все в диковину для нас.

Паренька пытают снова.

Что ни спросят, он — молчок.

— Га? — единственное слово

Повторяет дурачок.

От усердия зеленый

В обстоятельстве таком,

Крикнул немец обозленный:

— Что же делать с дураком?

У бандитов — взгляд колючий

И повадка жестока.

За вихры — на всякий случай —

Оттаскали паренька.

Хлопца драл мороз по коже,

А они решали так:

— Парень с придурью — так что же?

Нам и надобен дурак!

Тучный немец, унтер вроде,

С черной оспой на щеках,

Приказал: — Со мной в походе

Будешь вместо денщика…

За одной зарей — вторую

Встретил хлопец у врага.

Суп варил и чистил сбрую,

И посмеивался: ‘Га!’

Интендант — и тот в обозе

Был доволен пареньком,

Словно рос он не в колхозе,

А родился денщиком…

Чаял хлопец иль не чаял

В лапы к ворогу попасть,—

Только жил он, примечая,

Где стоит какая часть.

И негаданно-нежданно

На фашистский эскадрон

Налетели партизаны,

Как орлы, со всех сторон…

Порубали гадов чисто:

В черном поле, к ряду ряд,

Девяносто три фашиста

Обезглавлены лежат.

Вот и месяц над низиной

Окровавленный встает.

Командир подходит к сыну,

Хлопца на руки берет.

— Партизанского отряда

И разведчик и боец,

Поработал ты как надо! —

Говорит ему отец…

1942

В БУРНОМ ОКЕАНЕ

Был сквер у мюнхенской пивной,

И лужа украшала сквер,

А в ней барахтался весной

Австрийский унтер-офицер.

На четвереньках измерял

Он этот местный водоем —

То в одиночку здесь нырял,

То плавал с Герингом вдвоем.

Теряя голову свою,

Не от вина — от крови пьян,

Решил он выстроить ладью

И плыть из лужи… в океан.

Команда набрана, и вот

Уже добычи ждет пират.

Ладья под парусом плывет,

Гребцы о славе говорят.

Но вдруг ударили в борта

Девятибалльные валы,

Туман кругом и темнота,

И только смерть глядит из мглы.

Волна грохочет за кормой,

И весла выбиты из рук,

И полоумный рулевой

Спасательный хватает круг.

А люди знают об одном,

Когда глядят в пучину вод,

Что скоро-скоро кверху дном

Ладья пиратов поплывет!

1942

СТАЛИНГРАДСКИЕ КЛЕЩИ

Твердил он этим летом

Десятки раз подряд,

Что ключ к его победам —

Советский Сталинград.

А мы — простые вещи

Усвоить помогли,

И не ключи, а клещи

Ему преподнесли!

1942-1943

ДИСПЕТЧЕР

Ему из окна конторки

Тайга вдалеке видна,

И ель на крутом пригорке,

И линия полотна.

Все, все — до пушистой пряжи

Снежинок перед окном —

Знакомо ему в пейзаже,

Изученном и родном.

Быть может, с клеймом каленым

Не подойдет война

Ни к этим таежным склонам,

Ни к ели возле окна.

Быть может… Но каждый вечер

В далеком глухом краю

Хранит, как в бою, диспетчер

Солдатскую честь свою.

За круглыми огоньками

Диспетчерского щита —

Дорожная мгла с ветрами

И стражею у моста.

Деревья в снегу по пояс,

Притихшие блок-посты,

Разъезды и скорый поезд,

Бегущий из темноты.

Диспетчер вглядится строго

В холодную эту тьму,

И кажется — вся дорога

Отсюда видна ему.

Секунду здесь проворонишь —

Часы на стене стучат:

Состав идет на Воронеж,

На Киров, на Сталинград.

В тумане и клочьях дыма,

Теряемых без следа,

Бегут, задыхаясь, мимо

Товарные поезда…

И воинским эшелонам,

Что в снежный летят простор,

Мигает зрачком зеленым

Со станции светофор.

1941-1942

ПЕРВЫЙ ИЗ УДЭГЕ

Фронтовику
Тимофею Кялюндзюга

Ты ходил за зверем по тайге,

Добывал тайменя острогой,

Молодой и смелый удэге,

Парень из поселка над рекой.

Соболя выслеживал не ты ль?

Любовались мехом старики —

И ворсинок золотая пыль

Медленно текла из-под руки.

Снова осыпаются легко

Белые охотничьи снега.

Только зверобоя далеко

Проводила хорская тайга.

Ты идешь в разведку, зверобой,

Ты чужие слышишь голоса,

И шумят сегодня над тобой

Темные болотные леса.

Этот бор с карельскою сосной,

Может, не напомнит о тайге,—

Все равно тебе он как родной,

Первому солдату-удэге.

И в лесах карельских по врагу

Пули шлет охотник молодой

За свою зеленую тайгу,

За родной поселок над водой!..

1941—1942

МСТИТЕЛЬ

Куда б ни шел заклятый враг —

Он слышит сзади чей-то шаг.

То мстителя немая тень

Идет за ним и ночь и день.

Куда ни глянь, она везде:

В полях полночных, при звезде,

И утром — в сумраке лесном,

И на тропе болотной — днем,

И в час, когда густеет мгла,

Она встает из-за угла.

Там — с топором она в лесу,

Там — с карабином на весу,

Там — с трехлинейкой нарезной,

А гам — с дубиною простой.

Здесь — обернется стариком,

Там — белокурым пареньком,

Там — женщиной идет вослед,—

Нигде врагу покоя нет.

Она убийцу сторожит,

И перед местью он дрожит.

Врагу, в слепом его пути,

От нас не скрыться, не уйти!

1941-1942

РОДИНА

Длинными солдатскими ремнями

Пролегла на запад колея.

Воином предстала перед нами

Родина любимая моя.

Вся перепоясанная строго

Поясами фронтовых дорог,

Чужеземца встретив у порога,—

Мстительницей встала поперек.

Кровью нашей политое доле,

Нашей окропленное слезой,

Русское, знакомое до боли,

Не запашет выходец чужой.

Он у нас оставит на погосте,

В северном березовом краю,

Прахом истлевающие кости,

Голову разбойную свою.

1941—1942

КЕДР

На вершине горного хребта

Он стоял ветрам наперекор,

Где орлица смелая — и та

Редко пролетала из-за гор.

А внизу, где сыростью пропах

Камень обомшелый у ствола,

Чахлая, колючая, в шипах

Дикая аралия цвела.

И когда тайфун или гроза —

Великан противился седой.

А она сгибалась, как лоза,

Перед каждой новою бедой.

Годы шли без счета и числа,

Годы не тревожили ее.

А над кедром буря занесла

Молнии гиляцкое копье.

Среди мглы — тяжелой и густой —

Старый кедр метался до утра,

И на нем, как панцирь золотой,

Вековая треснула кора.

Словно кровь в груди богатыря,

Смолы закипели под корой,

Потекли ручьями янтаря

К почве неуютной и сырой.

Тысячами белок по стволу

Желтые запрыгали огни,

Рассыпались, падая во мглу,

Где цвела аралия в тени.

И ее коричневая ветвь

В этот час шептала все сильней,

Что ветрам неистовым в ответ

Лучше пролежать между камней.

Где-то грохот слышался вдали,

Крик орлицы в сумраке глухом.

А она склонилась до земли —

Обрастать лишайником и мхом…

На скалу поднялся человек —

И ему ответила скала,

Где тут жизнь прославилась навек,

Где тут смерть хозяйкою была.

Если мне придется умереть —

Кедром упаду я поутру.

Лучше сразу факелом сгореть,

Чем всю жизнь сгибаться на ветру!

1941—1942

БЕРЕЗКА

Может, это наивно немного,—

Люди пусть не осудят за это,—

Но березку одну у дороги

Навещаю я каждое лето.

Здесь я девушку встретил когда-то

И назвал ее робко невестой.

Стало дорого сердцу и свято

На всю жизнь это тихое место.

Мы отсюда глядели на нивы,

На родные колхозные села

И на все, что любили ревниво

Вместе с нею любовью веселой.

В марте месяце, ранней весною

Девятьсот сорок первого года

Распростилась невеста со мною,

И следы замела непогода.

Не меня разлюбила девчина,

Невзначай приглянувшись другому,—

Просто вышла такая причина:

Захотелось ей к матери в Гомель.

Я ее проводил до вокзала.

Семафоры огнями сверкнули…

— Жди, мой милый,— невеста сказала,—

Я обратно приеду в июле…

1942

В ЭТИ ДНИ ГОВОРИТ СТРАНА

В эти дни говорит страна:

Красной Армии нефть нужна.

Для войны, для побед на фронте

Нефть, товарищи, экономьте!

Пусть быстрее идут полки,

Пусть вздымаются ‘ястребки’,

Пусть врага берут в оборот

Вереницы танковых рот!

В эти дни говорит страна:

Красной Армии сталь нужна.

Для войны, для побед на фронте

Сталь, товарищи, экономьте!

Чтоб смирительный наш металл

Злую гадину разметал,

Чтоб ее за каждым бугром

Поражал орудийный гром!

В эти дни говорит страна:

Бережливость во всем нужна.

Для войны, для побед на фронте

Уголь, топливо экономьте!

Пусть, несущий и тьму и мрак,

Вероломный запомнит враг:

Нас нигде, ни за что, никогда

Не осилит его орда!

1942

СОВЕТСКИЕ ДЕВУШКИ

Советским нашим девушкам

Не говорите: ‘Где уж там!’

Профессия любая

Им по плечу везде.

Сегодня стали парни

Бойцами Красной Армии.

Их девушки заменят

В стахановском труде.

Подтянутые, строгие,

Встают подруги многие

К станкам, где были братья,

На свой родной завод.

В уборочной кампании

Они ведут комбайны,

На тракторы колхозные

Их Родина зовет.

Работают подруги,

И золотые руки

Усталости не знают

Нигде и никогда.

Нам труд привычен искони.

Нас ждет победа близкая.

В прах по ветру развеется

Фашистская орда!

1942

НАДПИСЬ НА ПОДАРКЕ

Подарок с дальних берегов

Тебе мы привезли,

Чтоб ты смелее бил врагов

Своей родной земли.

Мы принесли тебе привет

Отцов и матерей,

Любовь, которой крепче нет,

Которой нет сильней.

Дальневосточный сталевар,

Колхозник и рыбак,

Вручая этот скромный дар,

Тебе сказали так:

— Иди, боец, иди, родной,

На смертный правый бой.

Всем краем нашим, всей страной

Мы встали за тобой.

Мы хлеб и сталь дадим тебе,

Мы все тебе дадим,

Чтоб в этой праведной борьбе

Ты был непобедим.

Одним родством, судьбой одной

Мы спаяны с тобой.

Иди, наш сын, иди, родной,

С врагом на смертный бой!

1942

АЭРОГРАД

Сосну на диком пустыре

Да три палатки на увале

Мы не напрасно в сентябре

Аэроградом называли.

Обозначая первый шаг

И первый час Аэрограда,

К сосне прибила красный флаг

Рабочих первая бригада.

Он был началом всех начал,

Напоминал о нашей славе,

И мы не спали по ночам,

Как часовые на заставе.

А если кто вздремнет, пока

Не подоспел бригадный ужин,—

За неимением гудка

Он будет птицами разбужен.

Сама земля за нас была,

Сама тайга с ее величьем

Нас подгоняла, и звала,

И торопила криком птичьим.

Нам было мешкать не резон,

Пока враги в краю родимом,

Пока зеленый горизонт

Еще объят огнем и дымом.

За полотняным городком

Мы воздвигали кровли цеха,

И скоро утренним гудком

Встречало мне лесное эхо.

Деревья рушились, и вот —

Ни пустыря, ни сосен старых.

Стоят, готовые в полет,

Бомбардировщики в ангарах.

Уже сегодня над тобой

Они прошли в строю орлином.

Аэроград выходит в бой

С надменным городом Берлином!

Нет, не напрасно в сентябре

Аэроградом называли

Мы три палатки на увале,

Сосну на диком пустыре.

1942

АМУРСТАЛЬ

Ты выйдешь на сопку

И медленным взглядом

Окинешь знакомую даль.

И цехи завода

Поднимутся рядом —

Вот это и есть Амурсталь!

Ты многое вспомнишь,

И сердце забьется,

В груди застучит горячей.

Кому еще столько

Не спать доведется

Суровых амурских ночей?

И подвиг товарищей

В памяти будет,

Его позабудешь едва ль.

Советские люди,

Бесстрашные люди —

Вот это и есть Амурсталь!

Бессонные ночи.

Недели тревоги.

Над сопками — первый дымок.

Сегодня сошлись

На военной дороге

И Запад, и Дальний Восток.

Ты многое вспомнишь:

Декабрьские бури,

И снежный морозный февраль,

И линию фронта

На самом Амуре —

Вот это и есть Амурсталь!

Февраль 1942 г.

ЭНСКИЙ ЗАВОД

Мы разгружали ящики с платформ —

Станков тяжеловесные детали —

И ухали, подбадривая хором

Самих себя, чтоб меньше уставали.

Сибирский лес шумел над головой.

Завод — переселенец с Украины —

Вставал в лесу, и пылью кочевой

Покрыты были люди и машины.

Как воин, совершающий отход

На новые позиции средь боя,—

Он выбрал их и снова в бой идет,

И день и ночь дымя своей трубою.

Еще стоит нетронутый в углах

Песка и глины сыроватый запах,—

Я вижу пушки, скрытые в чехлах,

И поезда, бегущие на запад.

1942

НОЧНОЙ ЦЕХ

Всю ночь горели за спиной

Огней кочующие вехи,

И ветерок тайги ночной

Был между нами в гулком цехе.

Среди огней терялась мгла.

Весь цех гудел не остывая,

Как будто рядом пролегла

В тайге дорога фронтовая.

Пропел гудок. Домой пора.

Но люди отдых позабыли.

И в эту полночь, как вчера,

Они домой не уходили.

И каждый думал в этот миг:

Пока опасность над страною,

Ты и в работе — фронтовик,

Ты и в труде — участник боя.

1942

НАГРАДА

В тот вечер многих награждали,

А ты награды не искал

И лишь друзьям по Амурстали

От всей души рукоплескал.

Ты вспоминал работу с ними.

Костры ночные. Снег. Мороз.

И вдруг — твое простое имя

С трибуны кто-то произнес.

— Вот наш герой!— друзья сказали,

И были взгляды их нежны,

И тишина стояла в зале,

И ты боялся тишины.

Ты им хотел ответить что-то.

Сказать, какой, мол, я герой?

У всех бессонная работа,

Когда опасность над страной.

Твои друзья рукопожатьем

Тебя поздравили в тот час.

Ты обо всем хотел сказать им,

Но слов хороших не припас.

Ну, что ж… Хороших слов немало,

Они к тебе еще придут,

И ты расскажешь, как, бывало,

Вы ратоборствовали тут,

И по порядку, год за годом,

Ты все припомнишь наконец:

Войну, друзей и цех завода,

Где ты работал, как боец.

Февраль 1942 г.

ХОДИТ СЛАВА ПО ЗАВОДУ…

Слесарю Комсомольского
машиностроительного завода
стахановцу С. Тарабарко

Ходит слава по заводу,

По цехам проходит слава

Про него, про комсомольца

Тарабарко Станислава.

Смотрит мастер на работу,

Смотрит мастер: небу жарко —

Десять норм дает за смену

Комсомолец Тарабарко.

— Ты скажи, откуда, парень,

У тебя такая сила?

— Силу Родина дала мне,

На руках меня носила.

— Мастерство твое откуда,

У такого молодого?

— Слово партии я знаю,

Вдохновляющее слово.

Что — одна деталь в минуту,

Если можно делать по две?

Как боец на поле боя,

Он идет к станку на подвиг.

Для отчизны не жалея

Драгоценного подарка,

Отдает ей труд геройский

Комсомолец Тарабарко.

Головой качает мастер:

— За таким кому угнаться?

Десять норм вчера сработал,

А сегодня — восемнадцать!..

Ходит слава по заводу,

По цехам проходит слава

Про него, про комсомольца

Тарабарко Станислава.

1942

ПУТИ ТЫСЯЧЕВЕРСТНЫЕ ЛЕГЛИ…

Пути тысячеверстные легли

Между Амуром, Волгой и Невою.

Но грохот боя, слышимый вдали,

Стоит и над моею головою.

Я вижу белорусские поля

И Новгорода свежие руины,

Твой слышу голос, крымская земля,

И слово непокорной Украины.

Я вижу там состарившихся жен

И матерей с открытыми глазами,

Где ужас молчаливый отражен,

Не смытый безутешными слезами…

Мы шли к станкам, и боль была остра,—

Ее в труде мы позабыть хотели,

Но, словно угли жаркого костра,

Сердца в груди у каждого горели…

Садятся в танк товарищи мои.

Любви сыновней праведная сила

Нас подняла на грозные бои,

Всех, как солдат, в полки соединила.

1942

НА КРАЮ РОССИИ

Азиатской волной Амура,

Криком зверя во мгле ночной,

Потайною тропой маньчжура

Ты пугал меня, край лесной.

Ни церквей на холмах зеленых,

Ни плакучих берез в полях —

Только кедры на горных склонах,

Где за соболем шел гиляк.

Но сейчас, кого ни спроси я,

Все ответят наперебой:

— Нам и здесь ты мила, Россия,

Край суровый наш, крап родной!

Ты укрылась от недруга тыном.

Сопки. Мари. Тайга. Вода.

С Ерофеем — крестьянским сыном —

Ты из Вологды шла сюда.

На чукотский всходила берег,

Где туманы плывут с утра,

Где над скалами поднял Беринг

Государственный флаг Петра.

Землеходцы пришли босые,

Топором прорубая путь.

Не забудь их, моя Россия,

Добрым именем помянуть!

Не найдешь той минуты краше,

Когда люди сказать смогли:

Все здесь русское, все здесь наше —

От Москвы до конца земли…

Где-то есть, под Рязанью, что ли,

Не такие, как здесь, места:

За селом — с васильками поле,

Неба звонкая высота.

Что же, пусть небеса другие

Опускаются надо мной —

Ты и здесь мне мила, Россия,

Край суровый мой, край родной!

1942—1943

В ЗАЛИВЕ СЧАСТЬЯ

Шапку сняв на твоем берегу,

Я напомню тебе пилигрима,

Но прибрежного кустика мимо,

Как чужой, обойти не смогу.

Я губами к воде припаду,

Если воздух полуденный жарок,

Простою у тебя на виду,

Распугав куликов-камнешарок.

Может, так же стоял день-деньской,

Не сказав ни единого слова,

У Петровской косы Невельской,

Чья звезда поднимается снова.

Он сюда пробирался не зря,

И легенда рождалась в народе,

Как нарушил он волю царя

И суровый запрет Нессельроде.

Сколько писем, доносов, угроз

Он оставил тогда без вниманья,

Чтобы знамя России взвилось

Над волною в амурском лимане!..

Ни жилья за спиной, ни дымка,

Только ветер шалит над заливом.

Двадцать бед стерегли моряка,

Но тогда он был самым счастливым.

Пусть и я на твоем берегу

Не увижу рыбачьего дыма,—

Я прибрежного кустика мимо,

Как чужой, обойти не смогу!

1943

*** * ***

Слышу голос — нету отголоска.

Степь да степь. И только вдалеке

Гор маньчжурских синяя полоска,

Как туман, спускается к реке.

Здесь покоем веяло когда-то,

И сейчас не слышится пальбы.

Но идут, как старые солдаты,

На восток дорожные столбы,

1943

*** * ***

Как стих, без единой запинки

Читать наизусть я готов

Всю степь — до китайской сарпинки

Ее запоздалых цветов.

Я слышал за гранью дорожной

И шелест увядшей травы,

И суслика свист осторожный,

И взлет одинокой дрофы.

Мне степь открывала, как тайну:

Дрофа, что боялась меня,

Летела навстречу комбайну —

На грохот совхозного дня.

И я вспоминал почему-то,

Как суслик меня рассмешил:

Он выбежал в пятнах мазута —

В соседстве с машинами жил…

1943

ДЗОТ В СТЕПИ

Я прохожу дорогой длинной,

И степь несет навстречу мне

Тревожный крик перепелиный,

Как отзвук детства, в тишине.

Нас провожая и встречая,

Она всегда была такой —

Вся в желтых пятнах молочая,

В цветах ромашки полевой.

И если б я не видел дзота,

Что здесь густой травой зарос,—

Мне показалось бы, что кто-то

Нас в детство снова перенес.

Мы и сейчас не позабыли

Своей мальчишеской мечты

И так же любим, как любили,

Степей пахучие цветы.

И вечно будет одинаков

Для нас дымок степных палов,

Летучий снег июльских маков

И поздний крик перепелов.

Травою скрыт не для того ли

Красноармейский дзот вдали,

Чтобы цветы в открытом поле,

Врагом не смятые, цвели!.,

1943

ВОЕННО-ПОЛЕВАЯ ДОРОГА

Степь лежит налево и направо,

Целый день кричат перепела.

И уходит спрятанная в травы

Колеи железная стрела.

Шелестят стрекозы, пролетая,

И никто поверить бы не мог,

Что в степи не дымка золотая —

Мотовоза трепетный дымок.

Над полынью, донником, осокой

Он висит, как облачко, и ты

На ходу с платформы невысокой

Достаешь осенние цветы.

Только почему она так строго

Названа военно-полевой,

Мирная Амурская дорога,

Где шмели гудят над головой?

Невзначай когда-нибудь в землянке,

Может, и припомнятся бойцу

Эти перегоны и стоянки,

Ветерок, скользящий по лицу.

А сейчас и спрашивать не надо,

И никто не скажет все равно,

Что здесь возят: пушки и снаряды

Или с элеваторов зерно.

1943

ВЕЧЕР НА ПОЛЕВОМ СТАНЕ

Пахнет полынью и мятой,

И от соседних болот

Легкий туман сизоватый

Низко над степью плывет.

В стан донесется случайно

И затеряется вдруг

Скороговорка комбайна,

Трактора сдвоенный стук.

Все здесь пустынно и тихо,

Только, легка и быстра,

Ходит одна повариха

С мисками возле костра,

Даже чугунное било

У полевого двора

Людям напомнить забыло:

В стан возвращаться пора.

1943

КОМБАЙНЕР

Он домой возвратился с фронта —

И трава распростерлась ниц,

Пробежала до горизонта

Золотая волна пшениц.

Чуть прихрамывая от боли,

Сам себе приказав — ‘терпи’,

В тот же день он выехал в поле

И комбайны повел в степи.

Снова в прежней уверен силе,

Так держал он в руках штурвал,

Что соседи над ним шутили,

Будто он и здесь воевал.

Вы, наверно, его видали:

Вон проходит он впереди,

Три нашивки и две медали

Пронося на своей груди.

1943

ЗЕРНОВОЙ ДВОР

Здесь слышен только стук лопат,

Глухая речь машин, и всюду

Зерно шумит, как водопад,

Как дождь, который не забуду.

У элеватора стою,

С утра за веялку берусь ли —

Везде, подобная ручью,

Течет пшеница в тесном русле.

Ручей вычерпывают весь,

И вот он падает повторно,

И под лучом — то там, то здесь —

Как искры, вспыхивают зерна…

1943

ОСЕНЬ В ДЕРЕВНЕ

Притихли колхозные хаты.

Увяла герань на окне.

Работают в поле девчата,

А парни давно на войне.

Пройдет по деревне сурово

Старик с деревянной клюкой,

Чуть скрипнут ворота, и снова

Везде тишина и покой.

Но в этот покой почему-то

Сегодня не верится мне:

Наверно, такие минуты

Бывают и на войне.

Иду я долиной степною —

Дорога уходит в поля,

И коршун кружит надо мною,

И пахнет цветами земля.

За первым проселочным знаком

Раскинулся стан полевой:

Деревня стоит бивуаком,

Как будто готовится в бой!

1943

*** * ***

Беспутные ветры степей

Встречали меня у дороги,

Царапал колючий репей

Мои запыленные ноги.

И спал я за первой копной

Пырейного теплого сена,

Но этой дороге степной

Был верен всегда неизменно.

Не здесь ли мой прадед ходил,

Тропу пробивая к Амуру?

Не здесь ли костры разводил

На злую догадку маньчжуру?

Мне коршун не скажет в ответ,

Где кости былых атаманов,

Видны ли ему или нет

Могильные кручи курганов.

Я там прохожу, где они

Когда-то оставили след свой,

И шепчет трава: ‘Схорони

Ты их золотое наследство!’

И сизой волной острецы

Бегут и бегут вдоль дороги,

Туда, где проводят бойцы

Учебный поход по тревоге.

1943

*** * ***

Облокотясь на подоконник,

Ты друга милого ждала,

В окно врывались пять гармоник

Со всех пяти концов села.

Ты поднималась им навстречу,

Платок пуховый теребя.

Одна гармоника в тот вечер

Играла только для тебя.

До поздней ночи возле хаты

Тогда был слышен смех девчат.

Но на войну ушли ребята,

И все гармоники молчат.

Твой гармонист из Кишинева

Тебе в деревню шлет поклон.

Ты перечитываешь снова,

Что из похода пишет он.

Фотограф снял его в шинели,

И про себя решила ты,

Что и в боях не постарели

Его веселые черты.

Тут ошибиться не обидно —

Пусть ты немножко неправа:

На фотокарточке не видно,

Как серебрится голова.

И на тебя глядит он строже,

Но ты заметишь по всему,

Что и милее и дороже

Ты стала другу своему.

Вернется он, и ты для встречи

Наденешь праздничный наряд.

И пять гармоник в этот вечер

Вновь о любви заговорят.

1943

ТОПТУГАРЫ

Даль сибирская сквозная,

Зорь охотничьих пожары —

Наша станция лесная,

Топтугары, Топтугары…

Серебристые подвески,

След январского мороза,

Надевает в перелеске

Белоствольная бepeзa.

Дыма синяя воронка,

Облак бойкие отары —

Забайкальская сторонка,

Топтугары, Топтугары…

Перегон за перегоном —

Мы спешим скорей на запад,

И тайга несет к вагонам

Зимней хвои пьяный запах.

И стоят стеною дикой

Сопок сближенные пары.

Выйдет девушка с брусникой.

Топтугары, Топтугары…

Забайкалье собирает

Сыновей своих в дорогу,

Забайкалье посылает

Фронту новую подмогу.

Возле шилкинского плеса,

Где шумит кедровник старый,

День и ночь стучат колеса:

Топтугары, Топтугары…

1943

САРАНА

(Сибирская легенда)

Среди трав на опушке лесной

У ручья, что звенит, как струна,

Каждый год расцветает весной

Непонятный цветок — сарана.

Он горит среди ясного дня,

Отряхнув полевую росу,

То — как жаркая вспышка огня,

То — как чья-то косынка в лесу.

Только встань под высокой звездой —

Ты услышишь, как вслед за щеглом

Закричит, засвистит козодой,

Щур захлопает сильным крылом.

Говорят, неизвестный казак

Из одной атаманской семьи

Растерял в приамурских лесах

И доспехи, и кости свои.

С Ерофеем Хабаровым здесь

Проносил он, царям вопреки,

Нашу русскую славу и честь

К дальним плесам великой реки.

Схоронили его до весны

На холме у высоких берез.

А весною цветок сараны

Из казацкого сердца пророс.

Похоронен и сам Ерофей —

Только слава осталась одна.

С той поры все сильней и сильней

Расцветает в лесах сарана.

И сейчас, если корень цветка,

Положив на ладонь, рассмотреть,—

Будет сердце того казака

На ладони сиять и гореть.

И еще говорят старики:

Кто хоть раз прикасался к цветку, —

Ни ружья, ни меча из руки

На своем не уронит веку.

Он пойдет, не страшась никого,

В бой за землю родную свою,

И прибавится к силам его

Сила прадедов в этом бою.

И какой бы ни встретился враг —

От могилы врагу не уйти,

Словно тот неизвестный казак

Тесаком преграждает пути.

Я видал не однажды и сам,

Как бойцам, что идут на войну,

Выносили ко всем поездам

Полевые цветы — сарану.

Сибиряк сохранил и сберег

Нашу славу, как стяг полковой,

У старинных можайских дорог

И в окопах сырых под Москвой.

Он лежал на кровавом снегу,

Он в суглинке стоял по плечо,

Но не дал опоганить врагу

Той земли, что любил горячо.

Опален сталинградским огнем,

Испытал он всех бед глубину.

Ты у Волги узнаешь о нем,

У курганов степных на Дону…

После боя, в землянке ночной,

Где мигает фонарь на стене,

Вспомнит он о далекой, родной,

О сибирской своей стороне.

Вспомнит он и друзей, и жену,

И цветок пламенеющий тот,

Что в Сибири в любую весну

Из казацкого сердца растет,

Что горит среди ясного дня,

Отряхнув полевую росу,

То — как жаркая вспышка огня,

То — как чья-то косынка в лесу…

Если воин готов ко всему,

Пусть цветок на дорогу сорвет,—

Будет сердце казачье ему

Освещать всю дорогу вперед!

1943

В РОДНОМ СЕЛЕ

Вот наконец мое село—

Родимый сердцу уголок,

Где от черемухи бело,

Где цветом яблонь замело

Дороги вдоль и поперек.

Я постучал в одну из хат:

— Игнат Беляев здесь живет?

— Игнашки нету,— говорят,—

Он в Красной Армии солдат,

Он третье лето немца бьет.

— А где Илья Пономарев —

Мой старый друг и мой сосед?

— Сын бригадира? Жив-здоров!

Пилотом стал Пономарев —

Он облетел весь белый свет.

Я постучался в поздний час

Еще в один заветный дом:

— Где Алексеенко Тарас?

— Он далеко пошел у нас:

В райкоме стал секретарем…

Переступив родной порог,

Все разлетелись, как скворцы, —

На юг, на запад, на восток,

Во все края, во все концы.

Все далеко сейчас пошли…

Где вас искать, мои друзья?

От деревень своих вдали

Мы повстречаться не могли,

И вас опять не видел я.

Свои у каждого дела:

Кому — в колхоз, кому — в райком.

Но всем дорога нам была

Одним широким большаком.

Я по нему пришел в село.

Знакомый путь. Знакомый след…

Здесь от черемухи бело.

Здесь не был я двенадцать лет.

1943

ТАЕЖНЫЙ КОЛХОЗ

Ходят звери возле хаты.

Волк. Мужик. Судьба одна.

Ой, родимая, глуха ты,

Наша волчья сторона!..

Так про нашу сторону

Говорили в старину.

Целый день перед глазами —

Кедры, сопки да река.

Баба из избы боялась

Выходить без мужика.

Если ж выйдешь за брусникой,

Не успеешь посмотреть —

В сопках ягоду сбирает

Вместе с бабою медведь…

Время облаком белесым

Проплывало над тайгой.

Лес кругом, а что за лесом?

Мир такой иль не такой?

Эти годы пролетели,

Не воротятся опять.

Мужики теперь в артели

Научились воевать.

Ты пойди сейчас по свету,

Посмотри на все дела:

Говорят, в Сибири нету

Лучше нашего села.

Лучше пашен и садов,

Урожая в сто пудов.

Наши фермы, как светлицы,

Наши кони — как один,

Полукровки-кобылицы

Лучше венских балерин.

Как мы ели, как мы пили —

Подивиться каждый мог,

А какие планы были —

Всем соседям невдомек!

По колхозам в эту пору

Каждый планы намечал.

Все у нас пошло бы в гору,

Только немец помешал.

Но уже из Польши пишут

Два сибирских земляка,

Что на ладан Гитлер дышит:

Воевать — кишка тонка!

За Сибирь, что сердцу свята,

За колхоз, за всю страну

Бейте Гитлера, ребята,

Добивайте сатану!..

1941—1944

В АМУРСКОМ ЛИМАНЕ

Лиман амурский — в дымке голубой,

И рыбаки благодарят погоду.

Их катера, наполнены кетой,

Причаливают к рыбному заводу.

На берегу, где сохнут невода,

Где суетятся бондари у бочек, —

Весь день не умолкают, как всегда,

И шум, и смех, и возгласы рабочих.

Лишь только ночью с кратким часом сна

В поселке забывают об уловах,

И чуткая, как рыба, тишина

Стоит в заливах улиц поселковых.

1943—1944

ПРИАМУРЬЕ

Край далекий — с лесами да сопками,

С поздней жалобой птиц,— это ты

Разбудил голосами высокими

Сыновей золотые мечты.

Много стран в эти годы видали мы,

По дорогам солдатским пыля.

Только нам и за дальними далями

Снилась наша родная земля:

Небеса с колдовскими закатами,

И тайги вековечный покой,

И Амур с берегами покатыми,

И весенний туман над рекой.

Выйдешь в поле — весна над равниною

Из цветов вышивает узор,

Вереницу следит журавлиную

Голубыми глазами озер.

И любая березка знакома нам.

Только крикнешь — на все голоса

Птичьим щебетом, свистом и гомоном

В тот же миг отзовутся леса.

Лось идет ли по склону отлогому,

Головой раздвигая кусты,

Или рысь возвращается к логову —

В каждом шорохе слышишься ты.

Я бы ветры вдохнул твои с жаждою,

Я бы выпил ручьи до глотка,

Я тропинку бы выходил каждую,—

Да моя сторона велика.

Как посмотришь — не хватит и месяца

Обойти и объехать ее.

Только в песне да в сказке уместится

Приамурье мое!..

1944

НА ВОЛОЧАЕВСКОЙ СОПКЕ

Когда с высот Июнь-Корани

Я погляжу на край родной,—

Он сразу весь, как на экране,

Тогда встает передо мной:

Луга в цветной своей накидке,

Где ветер августа прошел,

Озер серебряные слитки

И паутины тонкий шелк.

Как будто спят степные дали,

Как будто здесь ничьи глаза

Десятилетья не видали,

Как в мире буйствует гроза.

Но отраженьем гроз вчерашних

Лучи закатные легли

На волочаевские башни,

На пашни мирные вдали.

И пусть окоп зарос травою,

Пусть тишина и все молчит, —

Здесь даже шмель над головою,

Как пуля снайпера, летит!

1944

*** * ***

Камень. Редколесье. Солонцы.

Долгий час охотничьей тревоги.

Убегают в разные концы

Зверя неприметные дороги…

Камень. Редколесье. Солонцы.

След изюбра. Тянется, строга,

Стежка, уводящая от пули.

И восьмиконечные рога

Где-то за березкой промелькнули…

След изюбра. И тайга, тайга…

1944

ОЛЕНЬ-ЦВЕТОК

В Тигровой пади спозаранок

Я каждый день услышать мог

Короткий свист пугливых ланок.

Изюбра осторожный вздох.

Шумит, клубится, как живая,

Лесная речка за спиной,

И егерь, зверя подзывая,

Трубит в рожок берестяной.

Тут позабудешь все на свете:

Долину, лес, речной поток, —

Когда к тебе на звуки эти

С горы сбежит олень-цветок.

Вот он идет, трубит невнятно

В ответ певучему рожку,

И пляшут солнечные пятна

На разрисованном боку.

За ним другой подходит просто,

Совсем не чувствуя беды,

Туда, где тонкая береста

Поет на разные лады.

И вот уже их здесь немало

Спустилось в дол, подняв рога,

Как будто разом замелькала

Живыми бликами тайга.

Рожок трубил, и мне казалось.

Я не звериный слышу бег,

А вся природа отозвалась,

Когда к ней вышел человек.

1944

ГЛУХАРЬ

Где, год от году не редея,

Стоят деревья на пути,

Как в сонном царстве Берендея,

Куда дороги не найти,

Где зажигается, как плошка,

Совиный глаз в лесу ночном

И пахнет ягода морошка

Неустоявшимся вином,

Где глухари встречают лето

И куропатка гнезда вьет,—

Там, вдалеке от сельсовета,

Чудаковатый дед живет.

У старика семья в достатке,—

Угомониться бы душе,—

А он проводит дней остатки

Один в таежном шалаше.

В лесных озерах ставит сети

И бережет в садках улов,

С ружьем кремневым на рассвете

Ждет на току тетеревов.

И день-деньской в лесу, как дома,

Он бродит, зная наперед,

Где, у какого бурелома,

Лисица рябчика берет,

Какой тропинкой белка ходит,

В каком дупле хранит запас

И где волчат своих выводит

Волчица старая сейчас.

Иной охотник — конный, пеший —

Зайдет к нему — дивится сам:

Живет старик один, как леший,

И ходит-бродит по лесам.

А ведь в колхозе домик новый,

И вид на речку из окна,

И пахнет свежестью сосновой

В том доме каждая стена.

Поразмышлять — не для забавы

Он собирает и хранит

Коренья разные и травы

И со зверями говорит,

Трубит, как лось, в глухую пору

И дразнит в сумерках лису,

И звери, как по уговору,

Перекликаются в лесу…

Так, от зари и до заката,

Он ходит по лесу с ружьем,

И деревенские ребята

Его прозвали Глухарем.

Но если холод недалече,

В тайге повеяло зимой,—

Старик ружье берет на плечи

И возвращается домой.

Идет он вечером к старухе,

На стариковский свой привал,

А по селу несутся слухи:

‘Глухарь уже оттоковал!’

В тайгу не медля шлют подводу,

Добычей грузят целый воз,

И раздает старик народу,

Что нынче из лесу привез.

Кому ерши в корзину лягут,

Кому сохатины кусок,

А для ребят орехов, ягод

Старик положит в туесок.

Тряхнет лисицей осторожно

У сельских модниц на виду:

Такую дать не каждой можно,—

Мол, вот ударницу найду…

А сам подходит к трактористке:

— Взяла процентами. Носи.

Да старику взамен расписки

Сто грамм на свадьбе поднеси.

Потом, во всем храня порядок,

Зайдет в правленье: — Вот и мы!

Мол, как у вас насчет лошадок

И вообще насчет зимы?

Зима, мол — время для покоя

На шестьдесят восьмом году.

Да вот ведь дело-то какое,

Однако в конюхи пойду…

Потом свернет к соседней хате,

К другому деду завернет,

И про лося расскажет кстати,

И про медведицу приврет,

Узнает новости за лето,

Расспросит всех насчет войны,

И засидится до рассвета,

И протоскует до весны.

1944

*** * ***

Утка быстрая в небе лиловом

Прочертила крылами дугу,

И повеяло болиголовом

От высоких стогов на лугу.

Солнце к дальним ушло перелескам

И, касаясь озер луговых,

Рассыпным переменчивым блеском

Обожгло и осыпало их.

Ты не веришь разводьям утиным,

Поздним светом насквозь залитым —

Золотым, фиолетовым, синим,

Голубым и опять золотым.

Только, сердце другим поверяя,

Ты уже не забудешь нигде

Этот вечер далекого края

С разноцветным огнем на воде.

1944

ИВОЛГА

Прислушайся, как иволга поет,

К нам издалека в рощу залетая.

Опять, опять покоя не дает

Тебе и мне певунья золотая.

Ей ни к чему, что через этот лес

Солдатская дорога проходила

И что травою зарастает здесь

Артиллериста свежая могила.

А ты стоишь без каски у холма,

Не думая, что, может быть, когда-то

Свирелью птицы Родина сама

В бой провожала русского солдата.

И вот он спит сейчас глубоким сном,

Как будто лег под этой крышей плотной,

Чтоб вместе с нами в сумраке лесном

Всегда дивиться иволге залетной.

1944

*** * ***

Мы лишь по книгам землю изучали,

У карты отвечали невпопад,

Моря и реки путая вначале

И с Белгородом путая Белград.

Но в этот год мы жгли костры под Ригой,

Прошли Белград, и — дайте только срок —

Сама земля раскрытой ляжет книгой,

Исхоженная вдоль и поперек.

1944

МОЙ ГОРОД

Есть слово древнее — хабар.

У русских воинов сначала

Оно удачу означало.

И от чертогов до хибар

Был славен воинский хабар.

Пусть я удачу назову

Сегодня как-нибудь иначе,

Но сам я в городе удачи —

В родном Хабаровске живу.

Еще пустынный берег был

Едва открыт лесному гольду,

Что пробегал на лыжах по льду,—

И наш российский старожил

Сюда дорогу проложил.

В Амур казацкие челны

Уже приплыли издалека,

Хотя их каждая протока

Пугала грохотом волны.

И речью оглашен людской,—

Ей только ветер был соперник,—

Преображался дикий берег,

И сам Геннадий Невельской

Уже входил в пролив морской.

Мой город вышел к берегам,

Откуда виден каждый парус.

Удача первая, Хабаровск,

Тогда пришла к твоим ногам.

Ты и сейчас, как в старину,

Дружины выслал боевые

На край земли, на край России,

В тайгу, в лиман, к Сахалину

Дарами радовать страну.

Отсюда плыли рыбаки,

Отсюда шел в леса геолог

Искать у прибережных рёлок

Золотоносные пески.

Когда же памятной зимой

От гололедиц было скользко —

Отсюда к стройкам Комсомольска

Дорогой трудной и прямой

Шла молодежь на подвиг свой.

А только утреннюю тишь

Чужая бомба разорвала —

Ты за станком и у штурвала,

Боец и труженик, стоишь.

Взгляни за грань своих тревог,—

Там жизни новое начало:

Волна рокочет у причала,

А вдоль нехоженых дорог

Хехцирский дует ветерок.

Мы снова сядем на траву,

И мир представится иначе.

…Хабар по-старому —удача,

А я в Хабаровске живу.

1944-1945

ТАЕЖНЫЕ ГРАВЮРЫ

Олененок

Среди кустов зеленых,

У речки серебристой,

Гуляет олененок —

Теленочек пятнистый.

Он ходит по опушке

В лесной своей сторонке,

И у него веснушки —

Совсем как у девчонки.

Коза

Пришла коза напиться,

Стоит за тальниками,

Точеные копытца

Поставила на камень.

Потом к воде припала,

Прислушалась тревожно

И листик чернотала

Сорвала осторожно…

1944—1945

НАД ШАНТАРСКИМИ ОСТРОВАМИ

Под крылом самолета — тайга и тайга,

Золотая земля в непромытых бутарах.

Голубые песцы. Голубые снега.

Голубая зима на Шантарах.

Твой покинутый чум. Бесприютный дымок.

Чей-то след торбазов на культбазу.

Ты летишь далеко. Ты иначе не мог.

Ты сюда возвратишься не сразу.

А на скалах прибрежных лежат облака,

Словно чайки на птичьих базарах.

Голубые хребты. Голубая река.

Голубые снега на Шантарах.

Где-то город вдали… Там, наверное, ждут.

Там профессор седой к тебе выйдет навстречу.

И найдутся друзья — камчадал и якут.

Новый чум. Новый дом. И открытые речи.

Только нет, не забыть… Где-то воет пурга.

Все следы замело — нет ни новых, ни старых.

Голубые песцы. Голубые снега.

Голубая зима на Шантарах.

1945

ТИГРОЛОВ

Дальневосточному тигролову
П. П. Богачеву

В тайге, среди пней и валежин,

Где снежная бьет коловерть,

Где путь для других невозможен,

Проходит Тигриная Смерть.

Суровое прозвище это

Недаром дано мужику:

Он каждую зиму и лето

Уходит за зверем в тайгу,

Где синим одеты туманом

Сихотэ-Алиня верхи,

Где с кедров зеленым кафтаном

Свисают тяжелые мхи.

Идет по местам нелюдимым,

Шагает по чаще лесной,

Охотничьим греется дымом

И спит на снегу под сосной.

И царственным пусть называют

Тигриный запальчивый род,—

Лесную царицу, бывает,

Он тоже берет в оборот.

И гонит, собак напуская,

По снежным сугробам, пока

Собачья проворная стая

Не хватит ее за бока.

Когда же случится собакам

На шкуре тигровой висеть,

На зверя расчетливым взмахом

Он кинет тяжелую сеть,

Загонит, навалится быстро,

Потом вспоминая не раз,

Как сыпались желтые искры

У пестрой царицы из глаз…

Он только в больнице узнает,

Как схватка была горяча:

Там рану хирург зашивает

Ловцу от плеча до плеча.

1945

ДВЕ РЕКИ

(Хунгари и Тумнин)

Две реки бегут с одной горы,

Разлучась друг с другом на просторе,

И одна торопится в Амур,

А другая — в сумрачное море.

Только и амурская волна

Добежит до моря-океана,

И куда бы реки ни текли —

Суждено им встретиться нежданно.

Так и мы расходимся порой,

Милые друзья и домочадцы,

Чтобы где-то встретиться опять

И в окно друг к другу постучаться.

1945

*** * ***

Этот день по-осеннему мглист.

Погляди, как за нашим окошком

Ветер кружит рябиновый лист,

Расстилая его по дорожкам.

Я тебе никогда не совру,

Верь тому, что вчера говорилось:

Эта осень пришла ко двору

Лишь затем, чтоб весна повторилась.

1945

*** * ***

Ты вчера был моим соседом,

Жил напротив — подать рукой,

А сейчас для меня неведом

Даже адрес короткий твой.

К нам нескоро доходят вести…

Ты уже, говорят, бывал

И под Варной и в Бухаресте,

В Трансильвании воевал.

Сапоги обмахнув от пыли,

Ты входил к черногорцу в дом.

Сербиянки тебя поили

Молодым дорогим вином.

Пролегала твоя дорога

По своим и чужим местам.

Но до Рейна теперь не много,—

Скоро, скоро ты будешь там.

Я письма не пошлю вдогонку —

Нету адреса целый год.

Все равно не забудь девчонку,

Что тебя на Амуре ждет…

1945

9 АВГУСТА 1945 ГОДА

Нет, мы никогда, никогда не забудем,

Как шел к нам японец в двадцатом году:

И горе утрат, принесенное людям,

И муки, и слезы, и кровь, и беду.

Мы вспомним сегодня, как села пылали,

Как пепел Ивановки сердце нам жег,

Как девушек наших секли шомполами,

Как плакали дети у вражеских ног.

И каждая сопка родимого края,

И каждая речка, и каждая падь

Поведают нам о делах самурая,

О замыслах черных напомнят опять.

Нет, мы не забудем ни скорбного пепла,

Ни топок, где заживо люди горят,

И ненависть наша сегодня окрепла,

И камни о мести давно говорят.

Двадцатые годы не явятся снова,

И нам не мириться со старой судьбой.

Теперь — автомату законное слово

И нашему танку, идущему в бой!

1945

ЗА АМУРОМ ХОДИЛО ГОРЕ

За Амуром ходило горе

По чужим дорогам,

В глинобитных ютилось фанзах

На холме отлогом.

Не сказать, не пойти к соседу,

Не поплакать даже, —

Ох, и зорки глаза кошачьи

У японской стражи!

Гаолян зашумит под осень

На сыром рассвете, —

Утром в ноле придет японец,

Заберет две трети.

А завертится старый жернов

У твоей избушки, —

Для себя господии заморский

Испечет пампушки…

Ты смотрел на соседний берег,

Подходил к Амуру.

Ветер, ветер, скажи всю правду

Старику маньчжуру!..

Наши весла скользнули в воду,

Закачались лодки,

Повернулись лафеты пушек

Для прямой наводки.

Первый выстрел вспугнул, как птицу,

Тишину ночную…

Это наша пошла подмога,

Рубежи минуя.

1945

САНЧАГОУ

Здесь тишину годами берегли,

В маньчжурском городишке Санчагоу.

Днем — патрули. И ночью — патрули.

И тишина. И ничего другого.

Мерцает и качается слегка

Цветной фонарь из рисовой бумаги.

Шаги конвоя. Тусклый блеск штыка.

И солнце самурайское на флаге.

В харчевнях гости сипнут до зари,

И женщины толпятся у окошка,

Где вместо стекол — бычьи пузыри,

Квасцами просветленные немножко.

Кругом покой. Шаги одни и те ж.

И на колах висят не для того ли

Две головы казненных за мятеж,

Как черные горшки на частоколе?

Бездомный пес пролаял на луну.

И снова — ночь. И ничего другого.

…Мы расстреляли эту тишину,

Когда входили в город Санчагоу.

1945

СУНГАРИЙСКИЕ БОЛОТА

Ты вниз поглядел из окна самолета —

И ты не увидел привычной земли:

Глухие разводья, протоки, болота,

Озера и топи лежали вдали.

Там чахлые гравы шептались и дрогли,

И плакали чибисы, злясь на судьбу,

И серая цапля, как иероглиф,

Стояла, — должно быть, с лягушкой в зобу.

Бездонные топи. Озера. Болота.

Зеленая, желтая, рыжая мгла.

Здесь даже летать никому неохота.

А как же пехота все эго прошла?..

1945

ДОРОГА НА ДУНЬХУА

Над маньчжурскими проселками

Громко буйволы ревут

И тяжелыми двуколками

Придорожный камень бьют.

Люди вскинули, как полымя,

Красный флаг над головой,

Машут нам широкополыми

Шляпами наперебой.

Как старуха остроглазая,

Пережитое кляня,

Из-за синих сопок Азия

Долго смотрит на меня…

1945

ФАРФОРОВАЯ ВАЗА

Тебе навстречу, будто ожидая

Не первый год спасителей своих,

Выходит китаянка молодая

И к танку прикасается на миг.

Она выносит вместо хлеба-соли

(Здесь хлеба не видали с давних пор)

Все, что сумела сохранить в неволе, —

Драконами расписанный фарфор.

Ты ей вернул фарфоровую вазу:

Бойцу она в походе ни к чему,

Но на душе теплее стало сразу,

И легче стало сердцу твоему.

Китайскую деревню покидая,

Ты не забудешь, может быть, вовек,

Что всюду был — от Праги до Китая —

Желанным гостем русский человек.

1945

КОЛОДЕЦ

Был колодец в деревне Туяни,

Да японец повесил замок,

Чтоб к нему приходили крестьяне

И за воду платили налог.

Он запрятал ключи от колодца,

Хоть и прибыль была небольшой:

Нищета из болота напьется

И закусит сухой черемшой…

Дождались перемены крестьяне:

Наши танки прошли большаком.

Но колодец в деревне Туяни

И сейчас, как тогда, под замком.

Наш полковник расспрашивал мэра:

— Где же воду вы будете брать? —

И ответил старик офицеру:

— Будем новый колодец копать.

— А про старый вы разве забыли?

— Нет, никто позабыть бы не смог:

Там японца вчера утопили

И повесили снова замок…

1945

НА ДОПРОСЕ

Под Фугдином в ночную пору

Мы доставили в штаб полка,

Привели на допрос к майору

Очень важного ‘языка’.

Был японец таким учтивым —

Гостю прошеному под стать:

То заладит речитативом

Что-то вежливо бормотать,

То раскланивается в пояс,

Сохраняя высокий слог,

То, открыто забеспокоясь,

Отодвинется в уголок.

А майор за столом — ни слова,

Только смирно велит стоять,

Поглядит на него сурово —

И задумается опять.

К сердцу боль подступает комом,

Будто чувствует каждый нерв:

Чем-то веет давно знакомым

От учтивых его манер.

И майор, вспоминая что-то,

В пальцах пляшущих мнет листок:

— Что же вы, господин Хирота.

Иль забыли Владивосток?..

И короткий допрос окончен.

Слышно — танки гремят вдали.

Незадачливого японца

Автоматчики увели.

А майор говорит солдатам,

И в словах его — тяжесть свинца:

— Этот вежливый гость в двадцатом

Расстрелял моего отца…

1945

КИТАЙЧАТА

Томит дорога тяжким зноем,

И отдых радует солдат…

О, как запомнились мне двое

Веселых смуглых китайчат!

От них и пушки были близко

И танки мчались, грохоча,

А китайчат прельщала миска

Красноармейского борща.

Наш повар шустрым китайчатам

Дал знак движением руки:

— А ну-ка, хлопцы! Борщ горячий! —

И показал на котелки.

Другой боец, заметив это,

И сам подсел поближе к ним.

Своей их потчует галетой

И сладким сахаром своим.

А наш сержант — детина страшный,

Усищи рыжие торчат —

Вдруг достает пирог домашний

И угощает китайчат:

— Я по дороге встретил жинку —

Она в Хабаровске была, —

Так баба целую корзинку

Мне разной сдобы напекла.

Хоть от усушки и утруски

Не так уж сдоба хороша, —

Я угощаю вас по-русски,

Как мне велит моя душа.

А вы, друзья, оставшись дома

Без Красной Армии, без нас,

Пономаренкова Пахома

Потом вспомянете не раз…

Он на ветру стоял без каски

Среди веселой суеты,

Во всем являя столько ласки

И столько теплой доброты!

И, на усы сержанта глядя,

Гадали двое китайчат,

Что говорит им рыжий дядя —

Словоохотливый солдат.

Пусть китайчата русской речи

В своих не слышали местах —

Они сержанта в этот вечер,

Наверно, поняли и так.

Недаром же ему вдогонку,

Пока не замер гул шагов,

Они выкрикивали звонко,

Легко и весело:— Шанго!¹

г. Муданьцзян

1945

¹ Шанго — хорошо (кит.).

ВЕЧЕР НА СУНГАРИ

Сколько, сколько мы исколесили

Разных неисхоженных дорог!

Не вчера ли слышал я в Саньсине

Окающий волжский говорок?

Не вчера ли радовали душу

И теперь покоя не дают

Девушки, что русскую ‘Катюшу’

Вечером на Сунгари поют?..

Мы уходим дальше в этот вечер,

И закат над сопками горит,

И маньчжур на ломаном наречье

Нас за все, за все благодарит.

1945

МУДРЕЦ

С краткой речью в городе Нинапи

Русский пехотинец выступал.

Слушали солдата горожане,

Переполнив невысокий зал.

Правду открывая в каждом звуке,

На мгновенье замерли сердца.

А потом восторженные руки

Над толпою подняли бойца.

Для толпы ликующей в то время

Человека не было милей.

Я подумал: так из академий

В старину несли учителей.

Может быть, в сравненьях толку мало,

Может быть, не к месту старина:

Просто человека посылала

В край маньчжурский мудрая страна.

1945

НОЧНОЙ ПЕЙЗАЖ

Стынет небо сизое,

Звездами пыля,

И шумят чумизою

Черные поля.

И деревня сонная

Залегла у гор,

Валом обнесенная,

Как тюремный двор.

1945

*** * ***

Среди маньчжурской этой шири

Печать мы видели одну:

Здесь даже имени лишили

Многострадальную страну.

Чтобы ярмо вошло в привычку,—

Не признавая ничего,

Ей, как собаке, дали кличку:

Маньчжоу-го, Маньчжоу-го…

А нас привел на поле боя

Победоносный этот путь

Затем, чтоб имя вековое

Опять Маньчжурии вернуть.

1945

НИНГУТА

Видно, слава былая

Отошла в никуда.

Воет непогодь злая

Над тобой, Нингута¹.

Серебро твоих пагод,

Украшенья твои —

Все развеяли за год

Меченосцы Пуи².

И, прохожих пугая

У любого моста,

Ты стоишь, как нагая,

Нингута, Нингута…

Но меняется время,

Входит песнею в дом.

И не в царском гареме —

Радость в доме твоем.

Пусть еще не прикрыта

Плеч твоих нагота,—

Меченосная свита

Не придет, Нингута.

У старинного храма

Не поставит коней.

Не прикажет упрямо

Торопиться за ней…

Чем же ты обозначишь

День святого суда?

Ты смеешься и плачешь —

Нингута, Нингута…

г. Нингута

1945

¹ Нингута — старинное название города Нинани, одного из древнейших городов Маньчжурии.

² Пуи — марионеточный император Маньчжоу-го, пленен Советской Армией.

ВЕЧЕРНЯЯ ШКОЛА РУССКОГО ЯЗЫКА В ГОРОДЕ НИНАНИ

Судья, купец и рикша из предместья,

Переступив, как школьники, порог,

За парту сели и впервые вместе

Свой необычный начали урок.

И девушка в простой китайской блузке

Им объясняла, путая слова,

Как пишется ‘Маньчжурия’ по-русски

И как по-русски пишется ‘Москва’.

И вот судья, соперничая с рикшей,

К тетради от усердия приник.

Зачем он, к иероглифам привыкший,

Теперь за русский принялся язык?

— Вы думаете, это входит в моду? —

Мне говорили в дальнем уголке.—

Мы много-много русскому народу

Хотим сказать на русском языке!

1945

ХАРБИН

Ты припадаешь к запотелым окнам,

Дивясь всему, увиденному тут:

И этим дилижансам допотопным,

И рикшам, что по улице бегут,

Лицейским острословам и задирам,

Кокардам на фуражках стариков,

Давно перелицованным мундирам —

Реликвиям потерянных веков,

Монашенке, что за угол свернула,

Где лавочник свечами торговал,

Приказчику с походкой есаула,

Вечерней перекличке зазывал,

Цветочнице с китайскою гвоздикой,

Калеке на резиновой стопе —

Всей разноликой и разноязыкой,

Унылой и скучающей толпе.

Еще вчера она по ресторанам

Пустые коротала вечера,

Кляла чужбину хором полупьяным

И слушала Вертинского вчера,

Голодная, кидалась на приманку —

Не снизойдет ли божья благодать? —

Потом просила Веру-хиромантку

О будущем России погадать.

А город, равнодушный к переменам,

Кружил ее вдоль скверов и домов,

Где продавались по доступным ценам

Меха, бобы, измена и любовь,

Где было все подавлено и смято

Движением невидимой руки,

Где вежливые сыщики Ямато

Сновали по ночам, как пасюки.

Одни уходят. Явятся другие.

И так всегда…

А где-то за спиной

Все чаще говорили о России,

Как сыновья — о матери родной.

И вот она — подвижница святая,

Вся славой осиянная в веках,—

Пришла сама, величием блистая,

С победными знаменами в руках.

Никто не позабудет этой встречи:

Увитых георгинами штыков,

Малюток чьих-то, поднятых на плечи,

Коленопреклоненных стариков,

Мужской слезы, оброненной впервые,

Молитвенного шепота вокруг,

И взглядов нежных: ‘Русские! Родные!’,

И трепета горячих женских рук…

Все это было перед листопадом…

Теперь ты снова к окнам подойди:

Там свежий ветер кружит по оградам

И город моют шумные дожди.

Там осень запоздалая у входа

Развесила халат свой расписной.

Но в этот раз осенняя погода

В Маньчжурии повеяла весной.

1945

ХАРБИНСКИЕ МИНИАТЮРЫ

Лодочник

Чем жизнь его бездомная была? —

Ни доблестью, ни подвигом, ни риском.

Она была — как лодка без весла,

Гонимая теченьем сунгарийским.

Рикша

Он возит всех. Его коляска тут

И день и ночь мелькает на дорогах.

А час придет — и рикшу повезут.

Но только раз. На похоронных дрогах.

Омела

На старом тополе омела зацвела…

А люди шепчут, как на литургии,

О вашей свадьбе: — Здесь любовь была!

— Нет, здесь коварство! — говорят другие.

1945

ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ

В тучах неласковым диском

Желтое солнце плывет.

Бонзою в храме буддийском

Ветер мне песню поет.

Ей, как мольбе иноверца,

Я бы поверить готов,

Только не радует сердца

Тихая песня без слов.

1945

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Вспышкой далекою, робкою

Вдруг светлячок промигнул.

Крикнул протяжно за сопкою

Чем-то встревоженный мул.

Так вот и ждешь: за оградою

Скоро петух запоет,

Песней горластою радуя

Русское сердце твое.

Только ни в сумерки хмурые,

Ни по утрам, на заре,

Ты не услышишь в Маньчжурии

Песни такой на дворе,

Хлопанья крыл на колодине

Возле убогих лачуг…

Взглянешь — и грустью по Родине

Сердце наполнится вдруг…

Деревня Дзидинцун,

по дороге на Дуньхуа

1945

У ЖЕЛТОГО МОРЯ

Как парус, висит над причалом

Осенний китайский закат,

И джонки под парусом алым

Навстречу закату летят.

И кажется в эту минуту

С притихших морских берегов,

Что к мачтам привязан как будто

Летучий эскорт облаков.

Но паруса крылья косые

Исчезли во мгле голубой,

И я вспоминаю Россию

И Черного моря прибой.

И в памяти слит воедино

И парус, и этот закат,—

Как будто из повести Грима

Китайские джонки летят.

1945

НА ЧУЖБИНЕ

Маньчжурия, Маньчжурия —

Китайская страна…

Плывет над нами хмурая

Осенняя луна.

И ветер над полянами

Гуляет не спеша,

Сухими гаолянами

И травами шурша.

По ним проходишь, маясь, ты

К селенью за холмом,

Где спят на крышах аисты

Своим пугливым сном,

Где утром в дымке розовой

Не встретишь на виду

Ни рощицы березовой,

Ни тополя в саду.

Твою дорогу длинную

Нужда обступит вдруг

Тысячелетней глиною

Задумчивых лачуг.

Как будто вся — немытая,

Несытая — страна

Стоит, из глины битая,

Стеной обнесена…

И птицей быстрокрылою

Вдруг улетит мечта

В далекие и милые

Родимые места,

Где все не так — и узкая

Тропинка над рекой,

И небо наше русское,

И ветер не такой…

1945

*** * ***

Не рвите на клумбах китайского сада

Торжественных роз: их солдату не надо.

И южного лотоса тонкие блюдца

Пусть в синих озерах у вас остаются.

Мне лучше простой василек покажите,

Что скромно цветет в зеленеющем жите,

Кувшинку мне дайте с фиалкой лесною,

Что девушки наши срывают весною,

Когда заплетают венки на полянах,

Парней поджидая на зорях медвяных.

Вы русскому сердцу сегодня поверьте

И ландыш рязанский пришлите в конверте.

Ведь я не забыл на просторах Китая,

Как пахнет в Рязани весна золотая.

1945-1946

НА СОПКАХ МАНЬЧЖУРИИ

Снова мы здесь,

На сопках Маньчжурии снова,

И так же вокруг непогода шумит,

Бойцов провожая сурово.

По тем же местам,

Где шли гренадеры лихие,

Сегодня проходят и наши полки —

Великая слава России.

Один погрустит

Над старой солдатской могилой

И в дальний поход заторопится вновь

С наказом от Родины милой.

Другой на кресте

Забытую надпись читает,

Горячей рукой проведет по лицу:

Знать, дымом глаза застилает…

А ветер шумит,

Сгибая дубки молодые,

И прежние песни над ними поет —

Да мы-то уже не такие!

Мы только вчера

Прошли всю Европу с тобою,

На Дальний Восток из Берлина пришли,

Готовясь к последнему бою.

Сегодня жена

Из радиосводки узнает,

Что бой отгремел и московский салют

Победу уже возвещает.

Пусть ветер шумит

И тучи проносятся хмуро,—

Мы славно закончили дальний поход,

Пришли к берегам Порт-Артура.

1945

МЕЙЛИН

Ты мне сегодня покажи

Заветных окон витражи,

Где за цветным стеклом опять

Она солдата будет ждать.

Ей говорил не ты один:

— О, здравствуй, милая Мейлин,

О, здравствуй, милая Мейлин!..

А за окном рождался вдруг

Старинной флейты легкий звук.

Он затихал на миг и вновь

И верность славил, и любовь.

Как ручеек на дне долин,

Звенела флейта у Мейлин.

О, что за флейта у Мейлин!..

Нам пела девушка о том,

Как друг ее покинул дом

И при полуночной звезде

Ушел с отрядами Чжу Дэ.

На свете много есть причин

Грустить и плакать, как Мейлин,

Любить и верить, как Мейлин!..

Ты мне сегодня покажи

Заветных окон витражи,

И я приду, чтоб ей сказать:

Уже недолго друга ждать.

Вернется лучший из мужчин

К тебе, печальная Мейлин,

К тебе, красавица Мейлин!..

1945-1946

У СОЛДАТСКОЙ МОГИЛЫ

Над зеленою кручей,

Возле ивы плакучей,

От родимого дома вдали,

В тесной братской могиле

Двух бойцов схоронили —

Два товарища в землю легли.

Скучно, скучно солдатам —

Молодым, неженатым —

Оставаться в китайской земле.

Ветер ласковый, что ли,

С приамурского поля

Прошумел бы над ними во мгле.

И услышал их ветер

И принес на рассвете

Мимолетную песню свою:

Память светлую в хатах

Берегут о солдатах

В их родном приамурском краю.

Над плакучею ивой

Вереницей шумливой

Птицы осенью держат свой путь,

Из далекого края

Их веселая стая

Прилетает сюда отдохнуть.

А случайный прохожий

Остановится тоже,

Бросит в землю ржаное зерно,

И потом над могилой,

Как на Родине милой,

На ветру всколосится оно.

Спят в могиле герои,

И над ними порою

Тихо кружится коршун стенной.

И хранит молчаливо

Одинокая ива

Их глубокий солдатский покой.

1945

АМУР ПОСЛЕ ГРОЗЫ

Где берега, как два врага,

Глядели с давних пор

И где одна волна с другой

Не прекращала спор —

Гром, перекатываясь, шел

У роковой черты

И вдруг затих, и чистый свет

Прорвался с высоты.

Ом пробивался из-за туч

И радугу занес

Над присмиревшею рекой,

Как семицветный мост.

И посветлело все вокруг —

И сопки и луга.

И, как друзья, сошлись к воде

Речные берега.

1945

3 СЕНТЯБРЯ 1945 ГОДА

Над нами ветров беспорядок

И флагов почетный парад,

И яркими вспышками радуг

Цветные ракеты горят.

От самого древнего деда

До младшего внука в семье

Великое слово ПОБЕДА

Сегодня у всех на уме.

Утихли военные бури,

И Родину славит народ,

И русский матрос в Порт-Артуре

На новую вахту встает.

1945

КУРГАНЫ

У курганов, забытых и пыльных,

Где гуляет степной ветерок,

Одиноко грустит чернобыльник —

Вечный сторож пустынных дорог.

Не по ним ли, не здесь ли когда-то,

Задыхаясь в летучей пыли,

Из-за Желтого моря солдаты

Бесконечным потоком прошли?

Их следы замело под Хайларом,

Где вчера отшумел ураган.

И в Монголии, рядом со старым,

Вырос новый могильный курган.

Тот, кто древним завидовал ханам,

Замышляя опасный набег,—

Все доспехи свои по барханам

Растерял и утратил навек

И лежит он в степи полудикой,

В неприютной земле распростерт,

Может, рядом с монгольским владыкой —

Кочевым повелителем орд.

Друг на друга они непохожи,

Только судьбы их сходятся тут:

Роковым чернобыльником тоже

Их следы на земле зарастут,

1945—1946

ЧАХАР

Степь монгольская. Зной. Пески.

Медного будды пустые храмы.

Ламы ленивые, как быки.

Быки медлительные, как ламы.

Сонное царство степных отар.

Медленных дюн кочевое стадо.

Выжженный солнцем лежит Чахар¹

На многотрудном пути солдата.

Встретив бойца, молодой баргут

С бронзоволицым отцом — аратом

С дальних кочевий к нему бегут,

Русского вслух называют братом…

Глохнет колес одинокий стук.

Зори степные сродни пожару…

Скоро пригонит ветер-пастух

Гурт облаков грозовых к Чахару.

1946

¹ Чахар — провинция Внутренней Монголии.

СТЕПНОЙ БИВАК

Пески степей мерцают, как слюда…

Сквозь облаков летучую препону

Осенних звезд несметные стада

Монголка-ночь ведет по небосклону.

Ни голоса, ни крика вдалеке…

А ты следишь на воинском биваке,

Как лунная дорожка на песке

То вспыхнет вся, то скроется во мраке,

То ляжет над кочевьями Жэхэ¹,

Где пахнет степь кизячными дымками,

Кумысом, забродившим в кожухе,

Бараньей шерстью, салом, курдюками…

Вглядись, боец, в степную эту мглу:

Здесь мир застыл, дремуч и первобытен,

Со шкурой зверя, жирником в углу

И войлоком домашних шерстобитен.

Здесь правды ждут. И ты войдешь в жилье

Таким, как есть — обветренным и юным,—

И скажешь всем, что ты принес ее

В пески Жэхэ по пастбищам и дюнам.

А лагерь спит… И ты приляжешь сам,

Негаданным предчувствием томимый…

Монголка-ночь ведет по небесам

Осенних звезд табун неисчислимый.

1946

¹ Жэхэ — провинция Внутренней Монголии.

СОЛДАТ ШЕЛ ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ

От семи смертен на волоске,

Шел солдат в поход через пустыню,

Где лежат с глазницами пустыми

Черепа верблюжьи на песке.

Жег лицо монгольский суховей,

От жары обугливались губы.

И не будь он воином — ему бы

Не уйти от гибели своей.

В сорок первом памятном году

Он хватил такого злого лиха,

Что теперь посмеивался тихо:

‘Нет, не сдамся. Выдюжу. Дойду’.

Но в стекло расплавленный песок

Весь горит, как трепетное пламя,

И лучей прямыми шомполами

Солнце сверху бьет ему в висок.

Питьевой воды на переход

Два глотка осталось у солдата.

На коня взглянул он виновато,

Дал ему: бедняга не дойдет…

Жаром, как из адовых печей,

Плотно обволакивало ноги.

Попадись ручей на полдороге —

Он бы залпом выпил весь ручей.

Речка, и над речкою туман

Где-то есть для жаждущего взора.

А в песках — соленые озера

Вдруг блеснут, как дьявольский обман.

Он свернул с горячего пути,

Посмотрел — и отошел в сторонку:

Соль…

А соли целую солонку

Он с рубахи мог бы натрясти…

Если же случалось подремать,

Расстелив попону ненадолго,

Каждый раз солдату снилась Волга —

Рек привольных царственная мать.

И еще в солдатских этих снах

Он бродил с товарищами где-то,

Видел дом, саратовское лето

И кадушку с ковшиком — в сенях.

А вставал — и снова, как в дыму,

В знойной мгле степного суховея

За своим полком он шел скорее,

Как велела Родина ему.

Видел он, как тлеют на песке

Черепа с глазницами пустыми…

Но перешагнул через пустыню —

От семи смертей на волоске.

Ветром замело его следы —

Их никто в песке не обнаружит.

Да солдат об этом и не тужит:

Он ушел от пламенной беды.

Не в песках свой след оставил он,

Не в пустыне, голой и безводной,—

В благодарной памяти народной

След солдата гордо сохранен.

1946

*** * ***

Мы проходили по следам Козлова.

Гобийским потом пахло от рубах,

И даже мельком сказанное слово

Как будто высыхало на губах.

Мы шли полуослепшие от пыли,

В степных песках прокладывая путь.

Но мы не путешественники были —

Нам не дано до боя отдохнуть.

И грянул бой!.. В какой бы лютой злобе

Враг ни кипел — откатывался он…

Кто за два дня прошел пустыню Гоби —

Тот был давно в победе убежден!

1945-1946

БАЛЛАДА О МЕРТВОМ ГОРОДЕ

Помню я, один солдат пехоты,

Что давно с Монголией знаком,

Говорил про город Хара-Хото,

Навсегда засыпанный песком.

Мертвый город… Только степь без края.

Только волки воют при луне…

И к чему экзотика такая

Вспомнилась солдату на войне?

А солдат рассказывал недаром,

Как он брал степные города:

‘Самый первый город за Чахаром

Нам казался вымершим тогда.

Сумрак фанз, где нет числа тенетам.

Рваных крыш убогие венцы.

Смерть и жизнь, задавленная гнетом,

Были здесь как сестры-близнецы.

Стража, стерегущая кого-то.

Сабельного звона холодок.

Замертво, как древний Хара-Хото,

Лег в пески уездный городок…

Нет, он встал! Бегут навстречу люди —

В рубищах, прикрытые тряпьем.

Ведь они мечтали, как о чуде,

Об освобождении своем.

Забывая тягостные муки,

Семьями выходят на порог,

К воину протягивают руки,

И кричат, и плачут у дорог…’

Я солдата слушал на привале,

Об одном лишь думая тогда:

Где прошел он,— мертвые вставали,

К жизни поднимаясь, города.

1945-1946

*** * ***

Все пески да пески окрест

Да горячий монгольский камень.

Голубая юрта небес

Опускается над песками.

Знойной пылью плывет песок,

И колышется, оседая

На невыбритый твой висок,

Марша трудного пыль седая.

Ты отмоешь ее потом,

С плеч солдатских стряхнешь усталость,

Но заметишь, вернувшись в дом:

На висках седина осталась.

1945

ТУМАНГАН

(Песня корейца)

Выйду рано из фанзы своей,

Поднимусь на высокий курган,

Вдаль взгляну, где бежит средь полей

Туманган¹.

За рекою — чужое село,

Дым веселых рыбачьих костров.

Чье-то счастье от горя ушло

На полсотни шагов.

Только здесь расстоянья не в счет —

Не пройдешь их ни в дождь, ни в туман.

Между горем и счастьем течет

Туманган.

Много в море воды он унес,

Шелестя по камням в полумгле.

Много, много здесь пролито слез

На корейской земле.

Счастье — там, на другом берегу,

Горе — здесь, где шумит гаолян.

Только я переплыть не могу

Туманган.

1945-1946

¹ Туманган — река, по которой проходит граница между СССР и Кореей. События происходят до освобождения Кореи Советской Армией.

КОРЕЯНКА

Как бы в грехах содеянных повинна,

Она толпу обходит стороной:

В руках — узлы, на голове — корзина

И плачущий ребенок за спиной.

И женщина сгибается от муки,

Укрыться с глаз торопится скорей,

Как будто в непосильном этом вьюке

Несет все горе родины своей.

1945—1946

СТАРИК

Он сидит, о прожитом вздыхая.

Смотрят в землю тусклые глаза.

И дымит-дымит, не потухая,

Длинная корейская ганза¹.

Что видал он? Все одно и то же:

Тесной фанзы сумрак голубой,

Под собою — глиняное ложе,

Глиняные стены — пред собой.

Где она — и молодость и зрелость,

Если до застенка два шага?

Прожил век — и старость не согрелась

Огоньком родного очага.

Он сидит, скрестив худые ноги.

Смотрят в землю тусклые глаза.

Жизнь прошла в печали и тревоге,

Отгорев, как старая ганза.

1945-1946

¹ Ганза — трубка,

ЛУНА

Над Кореей взошла луна…

Словно весть о великом благе,

Ей навстречу несет страна

Золотую луну на флаге.

В эту лунную ночь опять,

У семейного кана¹ греясь,

Нам спасибо спешит сказать,

В пояс кланяется кореец.

На луну и на флаг рукой

Он махнет, чтобы честь по чести

Знали русские, смысл какой

В символическом этом жесте.

Да, мы поняли все сполна:

Здесь не только знамена эти,

А как будто сама луна

При японцах была в запрете…

1945—1946

¹ Кан — глинобитная печь, род лежанки.

ИЗЫСКАТЕЛИ

Строителям железных дорог

Дальнего Востока

Не о бессмертии мечтали мы,

Когда с тобой тропинку пробивали

Сквозь этот лес, заглохший в буревале,

Сквозь лютые препятствия зимы.

Не знали мы, что можно, как штыком,

Таежными шипами исколоться

И потонуть в сугробе, как в колодце,

Не вскрикнув и не вспомнив ни о ком.

Не знали мы, что можно на снегу

Спать до утра, как у себя в постели,

В лесном дупле пережидать метели

И проклинать морозы и пургу…

Твой новый шаг — твой облегченный вздох.

И ты, как я, одной мечтою грелся,

Что нам вослед прямая ляжет рельса

И вздрогнет лес от шума поездов.

А та тропа, что нас в тайгу вела,—

Она потом о нас напомнит людям…

Пусть мы с тобой бессмертными не будем —

Бессмертными останутся дела.

1946

СКАЛА ‘АЙ-Я-ЯЙ’

Наш бригадир, придя к рассвету

В необжитой таежный край,

Скалу разглядывая эту,

Присвистнул даже: ‘Ай-я-яй!’

И не пришло бы во вниманье

Всем, кто стоял сегодня тут,

Что эту шутку, как названье,

Потом на карты нанесут.

А мы обдумывали строго,

Как у гранитных этих плеч

Пройдет железная дорога,

Чтобы стрелою к морю лечь.

Скала грозила ей обвалом —

Все сокрушил бы тот обвал.

И нам, строителям бывалым,

Здесь поединок предстоял.

И страшный гром прошел по скатам,

И, дрогнув, рухнула скала,

Как будто огненным раскатом

Земля расколота была.

Мы среди зарослей зеленых

От взрыва прятались тогда,

И к нам из тьмы упал орленок

С куском орлиного гнезда…

Так, день за днем, мы шли на приступ,

Так путь прокладывали весь,

И лишь один гранитный выступ

От всей скалы остался здесь.

Когда из поезда ты выйдешь,

Вновь посетив далекий край,

Ты полустанок здесь увидишь

С названьем странным: ‘Ай-я-яй’.

1946

ПРОБНЫЙ ПОЕЗД

Вокзал. Торжественные стяги.

Оркестров медное кипенье.

Сам генерал-директор тяги

Дает сигналы отправленья.

И наш состав проходит мимо —

Гремит ‘ура’ могучим хором,

И клочья розового дыма

Уже плывут за семафором.

Как именинники, к разъездам

Идут строители дороги,

Что навсегда венцом железным

Легла на горные отроги.

Охотники, оставив поиск

Следов медвежьих за рекою,

Бегут взглянуть на первый поезд

И помахать ему рукою.

С полей в открытые окошки

Они цветы бросают метко —

И верб веселые сережки,

И золотых акаций ветки.

Весь поезд наш в лесных пионах,

В метелках таволги колючей,—

Сама тайга на диких склонах

Их припасла на этот случай…

Нас к морю вывела дорога,

Где чайки вьются над бизанью,

Состав запаздывал немного —

Назад пойдет по расписанью!..

1946

МЕДВЕЖИЙ УГОЛ

(Рассказ путейца-строителя)

Когда укладывался шпалами

Участок нашего пути,

Медведь пришел с боками впалыми

И заревел шагах в пяти.

Хоть нас в бригаде было шестеро,

Мы разбежались кто куда.

Без трехлинейки, без винчестера

С медведем встретиться — беда!

А он, забыв десятки мелочных

Своих лесных медвежьих дел,

По полотну ходил, как стрелочник,

И в нашу сторону глядел…

Сейчас — не то. Грохочет линия:

Московский поезд мчится к нам,

И кедры, белые от инея,

За ним бегут по сторонам.

Как бы дождавшись ветра свежего,

Они шумят наедине,

Что нет сейчас угла медвежьего

И в нашей дальней стороне.

1946

СИХОТЭ-АЛИНСКИЙ ПЕРЕВАЛ

Такой подъем, такая высота —

За облака тебя уносит поезд.

И твой сосед на новые места

Глядит с небес, чуть-чуть забеспокоясь.

Вон там, в долине, плещется река,

И все в ней неоправданное было,

Как будто чья-то девичья рука

В лесные травы ленту обронила.

А поезду — и реки нипочем,

И эти вот заоблачные горы:

Он со своим усердным ‘толкачом’

Взбирается в небесные просторы.

— Да, перевал!.. — воскликнет кто-нибудь.—

А как же те, что днями и ночами

До самых туч прокладывали путь,—

Кто двигал их, какими ‘толкачами’?..

И сразу все столпятся у окна —

Из всех купе соседи и соседки,

Твоих друзей припомнят имена —

Простых героев новой пятилетки.

А поезд мчит… Чуть-чуть блеснет река,

Струясь навстречу пляшущему бую.

И кажется, что девичья рука

Здесь обронила ленту голубую…

1946

*** * ***

Таежный воздух зноем напоен,

Цветы — и те как будто отпылали.

Лишь бархатный порхает махаон,

Чуть шевеля нарядными крылами.

В лес, как в предбанник, входишь в этот час,

Где влажный жар, настоянный на листьях,

На мхах, на травах,— обжигает вас

Под крышей лип и ясеней дуплистых.

И рады вы той первой из дорог,

Где скорый поезд пробегает мимо.

С ним в этот лес ворвется ветерок,

И зной уйдет, как поезд в клочьях дыма.

1946

*** * ***

Да, мы не раз географа помянем,

Что шел тайгой в былые времена,

Давал названья рекам безымянным,

Придумывал для сопок имена.

Мы не географы — строители простые,

Но мы свои названия даем

И новым городам твоим, Россия,

И станциям, что в дебрях создаем.

Нас никакой географ не осудит,

Не станет, не осмелится винить,

Когда названья новые он будет —

В который раз! — на карту заносить.

1946

*** * ***

Мы с обрыва с тобой смотрели,

Как от берега в глубину

Золотые плывут форели,

Пошевеливая волну.

Рыб держа на своей примете,

Август бросил на дно реки,

Как ячейки рыбацкой сети,

Солнца трепетные кружки.

1945-1946

ПЧЕЛЫ

Приходит ночь.

Уснули в поле жницы,

Чтобы чуть свет приняться за дела.

И, опоздав в свой улей возвратиться,

Ночует в колокольчике пчела.

И вот опять шумят поля и долы…

А я к веселым жницам подойду

И вспомню пчел:

Мне кажется, что пчелы

У нас в колхозе учатся труду.

1945-1947

В ПОЗДНИЙ ЧАС

Только зорька самоцветный пояс

Вывесит над соснами в бору,—

Козодой — ночной молотобоец —

Молоточком бьет по серебру.

Значит, летом, в месяц сенокосный,

Кузнецу недаром повезло:

Не в его ли кузнице колхозной

Птица изучала ремесло?..

В поздний час кузнец не даст ответа,

Тишина стоит в ночном бору.

Сосны спят. Лишь птица до рассвета

Молоточком бьет по серебру.

1946

*** * ***

На мертвых травах снег лежит давно,

А их метелки семя сохранили,

И в снег, живое, падает оно,

И в лед вмерзает, чистое от пыли.

Все снежная скрывает пелена,

Как будто мир притих от потрясений.

Земля уснула, семенем полна,

Чтобы проснуться в зелени весенней.

1946

*** * ***

Когда бы я не был знаком

С твоими холмами зелеными,

Что пахнут лесным чесноком,

Сосновой смолой и пионами,

Когда бы не знал я дорог

К твоим соловьиным кустарникам,

К лугам, где мышиный горох

Обнялся с травой-золотарником,

Когда бы в полях не бывал,

Где зреют колхозные озими,

Где с осени каждый увал

Под пашню возделан колхозами,

Когда бы ручьи позабыл,

Где каждая струйка — хрустальная,—

Наверно бы, так не любил

Тебя, сторона моя дальняя!..

1946

ЗВЕЗДА ГЕРОЯ

Сын вернулся в село родное,

Свой солдатский закончив путь.

Золотая Звезда Героя

Высшей славой легла на грудь.

И отец был на поле боя,

Хоть сюда не дошла война:

Серп и молот — Звезда Героя —

У него на груди видна.

Им награда дана по праву,

Отстоявшим советский край,—

За днепровскую переправу,

За стахановский урожай.

И теперь они знают оба,

Что в стране, где они живут,

Труд солдата и хлебороба

Одинаково люди чтут.

1946

*** * ***

Уже без малого два года

Солдат провел в стране чужой,

И вот из дальнего похода

Он возвращается домой.

Передохнув на перекрестке,

Солдат свернул в знакомый лес,

И перед воином березки

Стоят навытяжку окрест.

‘Здесь все твое, на все надейся’,—

Шумят столетние дубы

И, словно старые гвардейцы,

Трясут зеленые чубы.

Идет солдат, забыв невзгоды,

На травке сделает привал…

Леса родные! В эти годы

Он и за вас повоевал.

1946-1947

КОМБАЙНЫ ВЫШЛИ СО ДВОРА

Комбайны вышли со двора:

Уже пшеницу жать пора,

По плечи вымахала рожь,

И урожай овса хорош,

И знойный колос ячменя

Недаром ждет меня.

Кто первым в поле уловил

Проворный шелест мотовил,

Кто в бункерах увидеть мог

Парного семени дымок,—

Тому земля родных полей

Становится милей.

А над комбайнами вдали

Уже курлычут журавли,

И я любому журавлю

Вдогонку крикнуть норовлю:

‘Летишь ты, птица, в этот раз

Не вовремя от нас!..’

1946-1947

*** * ***

Костром бивачным чай пропах.

Мы пьем его по пятой кружке

И среди поля, на снопах,

Ложимся спать — лицом друг к дружке.

И кто-то первый в тишине

Сказал, потягиваясь сладко:

— По фронтовой привычке мне

И здесь нужна бы плащ-палатка…

Так возникает разговор

О том, что было пережито…

А за спиной, как темный бор,

Шумит некошеное жито.

Мы до единого зерна

Его возьмем с полей богатых.,

И снова вспомнит вся страна

О нас, как о своих солдатах.

1946—1947

В СВАДЕБНУЮ ПОРУ

Снег покрыл молодую озимь —

Значит, в гости соседей звать:

В районе по всем колхозам

Начинается время свадьб.

Женихи — при медалях каждый —

Как всегда, до поры молчат

И своею походкой важной

Только сводят сума девчат.

И невесты — о том ни слова,

Что украдкою ждут сватов,

Что у каждой своя обнова,

Свой заветный наряд готов.

Урожай был не так богатым,

Как тогда, в предвоенный год,—

Все равно по колхозным хатам

Будут пиво варить и мед,

Жарко печи топить к морозам,

На пирушку соседей звать…

В районе по всем колхозам

Начинается время свадьб.

1946-1947

РОССИЯ

Еще на руках матерей,

Словам обучаясь впервые,

Мы в первой же фразе своей

Тебя называли, Россия.

Тому не уйти в забытье,

Что с детства хранится упрямо.

Как слово любимое — мама! —

Шептали мы имя твое.

Россия!.. И я вспоминал,

Как этого имени ради

Отец в партизанском отряде

В двадцатом году умирал.

Россия!.. Скрипят в полумгле

Колеса армейских тачанок,

И старые однополчане

Поют о родимой земле.

А ты, словно мать, по садам,

По школам нас всех разводила.

И жизнь открывалась на диво

Такая широкая нам!

Глядишь и глядишь с высоты

На пашни, долины и реки,

И все это — наше навеки,

И все это, Родина, ты!

Россия!.. И пахнет сосной,

И город в строительной стружке,

И наши друзья и подружки

В обнимку проходят весной.

Россия!.. Папанинский флаг

Над крышею мира трепещет,

И звездам весь мир рукоплещет

На чкаловских гордых крылах.

Россия!.. Ударят грома —

Ты черную тучу отводишь,

Война,— так на битву выходишь,

Как совесть людская сама.

Россия!.. Да будет он свят,

Тот подвиг и труд беспримерный,

Что вынес защитник твой верный,

Твой сын, твой советский солдат!

Он тысячи гиблых дорог

Прошел, избавитель Европы,

Чтоб снова, оставив окопы,

Вернуться на отчий порог.

И вот уже пахнет сосной,

И город в строительной стружке,

И снова друзья и подружки

В обнимку проходят весной.

Лежат перед ними родные

И милые сердцу края.

Россия, Россия, Россия —

И вера, и правда моя!..

1946

В ПОРТУ

В эту бухту в дни далекие,

В стародавние года

Заходили одинокие

Наши русские суда.

И в тумане дня осеннего

Где-то здесь, на берегу,

Был затерян след Арсеньева,

Уходившего в тайгу.

В том краю, где он по месяцу

Человека не встречал,

Я теперь с гранитной лестницы

На морской гляжу причал.

Корабли — их видно издали —

День и ночь в порту дымят,

Чередой подходят к пристани,

Цепью якорной гремят.

Лязг лебедок, словно жалобу,

Ветер с пристани донес:

Здесь на берег с мокрой палубы

Выгружают паровоз.

Там, где чья-то резковатая

Речь слышна на корабле,

На канатах экскаваторы

Опускаются к земле.

Рядом лес шумит вершинами,

А внизу звенит металл.

Берег, занятый машинами,

Рубежом исходным стал.

На тайгу в поход идут они,

Горы приступом берут.

И опорными редутами

Стройки новые встают.

И огнями небывалыми

Жизнь в долине расцвела.

А над бухтой, над причалами

Реют наши вымпела.

1946

СОВЕТСКАЯ ГАВАНЬ

Здесь было безлюдье,

И берег сурово

С фрегата ‘Паллада’

Встречал Гончарова.

И думал он тут,

В человека не веря,

Что эта земля

Существует для зверя.

Тот век проходил

Унизительной былью:

Сам царь человеку

Обламывал крылья.

Далекая гавань

С лесами своими

Носила его

Ненавистное имя.

А мы в этот край,

Золотой и богатый,

С машиной пришли

И с мечтою крылатой.

Дымят пароходы

У ближнего мола,

И клуб зашумел,

И веселая школа,

И в окнах домов,

Что стоят на просторе,

Зеленой волной

Отражается море…

В наш век бы горячий

Вернуть Гончарова,

Чтоб здесь он прошел,

Как и мы, зачарован.

О нас бы теперь

Он сказал, как о чуде,

А мы — рядовые

Советские люди.

1946—1948

У РЫБАЧЬЕГО КОСТРА

Рыбаки сидели у костра,

Мошкару пугая дымокуром.

А в кустах до самого утра

Птица колдовала над Амуром.

Вторила другая вдалеке —

Посреди болотистого луга.

Стопудовой тяжестью в реке

Бултыхала сонная калуга.

Золотые угли вороша,

Кто-то размечтался об удаче:

— До чего же ночка хороша!

Будем с ‘урожаем’, не иначе.

Я видал рыбацкий ‘урожай’,

К берегу спускаясь на рассвете:

Лодки с осетрами через край,

Рыбой переполненные сети.

1946-1948

*** * ***

Степной вагон. Мерцанье свечек.

Бригада с поля подошла.

И молодой политпросветчик

Читает ‘Правду’ у стола.

Там речь идет о нашем веке:

О плане Маршалла, о том,

Как за свободу бьются греки,

Что затевает Белый дом.

И вся бригада полевая

К столу подсела в тесный круг,

Ничем чтеца не прерывая

И настораживая слух.

И хоть не сказано в газете,

Что завтра делать ей пора,—

Как будто танки, на рассвете

Выходят в поле трактора.

1946—1948

ЛЕТО

Субботний день. Конец недели.

А старикам покоя нет.

У председателя артели

Они собрались на совет.

За стариками звеньевые

И бригадиры подошли,

Что с понедельника впервые

С заимок выбраться смогли.

И сразу стало тесно в хате.

— Раздайтесь, граждане, чуток.

А ну, Иван Петрович, кстати

У косарей подбей итог.

— Ты где косил?

— За Дальним логом.

— Ну, как там травы?

— Хороши.

Там ставить можно стог за стогом,

Знай только сено вороши.

— А как с прополкою?

— Отлично!

Вот бригадир не даст соврать:

Я вместе с бабой самолично

Протяпал соток двадцать пять.

— За ней угонишься едва ли.

— Да, здесь мужик не возражай:

Мол, слово Сталину давали

Собрать богатый урожай…

У всех работы много летом:

С прополкой справишься, а тут

Уже хлеба по всем приметам

Через недельку подойдут.

Не догляди — и срок упустишь.

От всех соседей прячь глаза,

Когда и с колосом, а в пустошь

Вдруг обернется полоса.

Нет, не бывать тому в артели,

Что вышла ныне в первый ряд.

Об урожае — главном деле —

В правленье люди говорят.

Они составят план уборки,

А лишь закончится совет —

Вдруг сразу вспомнят о махорке,

И чей-то вытрясут кисет,

И засидятся до рассвета,

Но в поле встретят день труда…

В свои права вступает лето,

А гам — колхозная страда.

1947

РЕЧКА

Бежала речка вдоль села,

В горах начало взяв свое.

Над ней черемуха цвела,

Гляделась яблонька в нее.

По вечерам со всех полей

Слетались к речке кулики,

И отражались звезды в ней,

Как золотые огоньки.

Те огоньки в струе речной

Заметил умный человек,

Что жил со светлою мечтой

И породнился с ней навек.

Он здесь трудился много дней:

Весь берег речки замостил,

Плотину выстроил на ней

И гидростанцию пустил.

Теперь, как ночка над селом,

Те золотые огоньки

По проводам из дома в дом

Бегут от берега реки.

А речка катится вперед

И дело делает свое.

Над ней черемуха цветет,

Глядится яблонька в нее.

1947

НА РАССВЕТЕ

Ночь глубока и безраздельна.

Ручей у мельницы журчит,

Да сыч, закатывая бельма,

От злой бессонницы кричит.

Тем ярче будет утро это:

У всех в колхозе много дел.

Еще задолго до рассвета

Движок вдали затарахтел.

Пришел на кузню старый коваль,

Чтобы, как водится весной,

Поколдовать над горном вдоволь,

Плуги готовя к посевной.

Все просыпается от гула,

Еще неясного пока:

Ведром доярка громыхнула,

Чихнул мотор грузовика.

Дымком предутренним белесым

Еще окутано село.

Но вот заря встает над лесом.

Дымок растаял. Рассвело…

1947-1948

НА ПТИЦЕФЕРМЕ

Еще рассвет не гасит звезд,

И мгла висит над хатой,—

Уже трубит на весь колхоз

Петух — горнист крылатый.

Еще у многих на засов

Закрыта дверь, наверно,—

Уже в сто сорок голосов

Грохочет птицеферма.

Там записные певуны

И петушки-подлётки,

Как будто чем удивлены,

Поют, прочистив глотки.

Они зальются, помолчат

И заведут сначала,

Самих себя перекричат,

И все им крику мало.

Пробьется солнце из-за гор,

Лучом ударит косо,

И в тот же час на птичий двор

Несут овес и просо.

Куриный пух

Взметнется вдруг,

И важные лехгорны

У старой птичницы из рук

Зерно клюют проворно.

Для них есть в лужицах вода

И червяки на грядке,

И разбредутся кто куда

Беспечные хохлатки.

Петух пройдется возле них.

Он, как боец на ринге,

Среди соперников своих,

Побитых в поединке.

Один уходит чуть живой,—

Он высмотрит другого

И круг очертит боевой

Концом крыла тугого.

Потом взберется на забор

И с высоты отвесной

Вдруг огласит весь птичий двор

Своей победной песней.

А сзади птичница грозит

Ему за все на свете:

— Ишь, разошелся, паразит,

Должно, в артисты метит.

И криком кур привлечена,

И забиякой смелым,

Едва взглянув на драчуна,

Она займется делом.

Все надо взять ей на учет,

Чтоб подсчитать примерно,.

Какие нынче принесет

Доходы птицеферма.

Покоя мысли не дают —

Бегут, бегут, мелькая…

А петухи весь день поют,

Почти не умолкая,

1947—1948

УЧЕТЧИК

Учетчик в поле — голова.

А инструмент фактический —

Три палки, сбитых буквой ‘А’,

Да карандаш химический.

Присвистнув в лад перепелам,

Чуть глянет утро серое,

Весь день он ходит по полям,

Их на гектары меряя.

И вот уж в поле ни души,

А ты при этой должности

Еще ходи, еще пиши,

Дать сводку за день поспеши

Быстрее по возможности.

Зато, былинку теребя,

Сам бригадир тревожится:

И лег бы спать, да без тебя

Ему и спать не можется…

1947

НА ОСТРОВАХ

Острова, острова, острова —

Взмах весла на дощатых паромах,

Сизый дым тальников, и трава,

И зеленые флаги черемух…

Острова, острова, острова.

Дикой таволги розовый цвет,

Низовые ветра над Амуром,

И шалаш, где мы встретим рассвет,

Отогнав мошкару дымокуром…

Только зорька займется едва —

Мы с тобой поплывем на рассвете

Мимо луга, где в пояс трава,

И закинем рыбацкие сети…

Острова, острова, острова.

1947

*** * ***

Сыростью повеяло из рощи,

Затихает иволга вдали,

И тумана белые озера

Между синих сопок залегли.

Как ночные путники, березки

Где-то затерялись на пути

И стоят в озерах по колено,

Словно вброд хотят их перейти.

1947

*** * ***

Как будто в берлоге медведица,

Река подо льдом залегла,

И солнце по-зимнему светится,

И в поле — морозная мгла.

Вся в инее — в сизом каракуле —

Березка стоит за мостом,

И пишет смешные каракули

Лисица пушистым хвостом,

1947

*** * ***

За кустами краснотала,

За сквозным березняком

Что-то речка бормотала

Беспечальным языком.

Выйди к речке спозаранок:

Посреди шумливых вод

Из тайги венок саранок

По теченью проплывет.

В эту краткую минуту

Ты саранок не лови:

Это девушка кому-то

Намекает о любви.

Может, где-то новой встречи

Ждет охотник молодой,—

Он вчера стоял весь вечер

Над серебряной водой.

Он стоял у краснотала

И разгадывал, о ком

Тихо речка бормотала

Беспечальным языком.

1947

ЛЕСНАЯ МУЗЫКА

(Сосна)

Скрипит высокая сосна,

И, молнией расколота,

Весной на землю льет она

Смолы живое золото.

И каждый вечер по весне

Своей тропинкой узенькой

Идет к расколотой сосне

Медведь — любитель музыки.

Чуть слышно дерево поет…

Дивясь такому случаю,

Медведь раскачивать начнет

Виолончель певучую.

Когда ты ходишь по лесам —

И ты тропинкой узенькой

Приди к сосне, послушай сам

Лесную эту музыку.

1941

РУЖЬЕ

Где ты, верное мое

Деревянное ружье?

Я возьму тебя опять,

Стану на крылечке

И, как снайпер, стрелять

Буду без осечки.

Только бей иль не бей —

Выстрела не слышно.

Веселится воробей

На соседней крыше.

Даже курице — и той

Весело бывает,

Что заряд холостой,

Ружье не стреляет.

По врагу старший брат

Бил из автомата.

Вот бы мне автомат

Такой, как у брата!

Дед идет белковать

И берет винчестер.

Вот бы мне побывать

С дедушкою вместе!

Я бы каждый заряд

Мимо не потратил.

— Подожди,— говорят,—

Подрасти, приятель!..

1947

КАБАРГА

Весь день молчит суровая

Столетняя тайга.

У кедра обомшелого

Укрылась кабарга.

Над ней летят пушистые

Снежинки в тишине,

И кружатся, и падают,

И тают на спине.

Сюда с ружьем охотничьим

Нанаец завернет,

Но только снег утоптанный

У дерева найдет.

1947

ЧЕРНЫЙ ЗАЯЦ

В стороне приморской жил

Огородник-старожил.

К огороднику во двор

Часто бегал заяц-вор.

Он капусту воровал

И морковку вырывал.

Звероловы за покражу

Зайца выпачкали сажей.

С криком-хохотом: ‘Беги!’

Гнали вора до тайги.

Черный заяц, белый снег —

Он теперь виднее всех.

И живет в тайге просторной

Бывший вор, от сажи черный.

Но уже на огород

За капустой не идет,

БАРСУК

Барсуку недосуг —

Ищет он поживу.

Ходит в роще барсук,

Растолстев от жиру.

Там достал корешок,

Поурчав несыто,—

И земля на вершок

В дубняке изрыта.

Там гнездо разорил,

Съел сорокопута,

Глухаренка без крыл

Выследил как будто.

Осторожно пошел

Пашней вдоль бороздки,

Двух личинок нашел

Под листом березки.

Раскопал червяка

В придорожной яме.

Жук летел — и жука

Прихватил когтями.

К лесу вышел опять

И в глухую пору

Вновь до завтрака спать

Возвратился в нору.

1947

СЛЕДОПЫТ

Одевается лес

Первою порошей.

Вася ходит в лесу —

Следопыт хороший.

Вот лисичка свой след

Прочертила мелко.

Следопыт угадал:

‘Пробежала белка’.

Рядом заяц-русак

Ночевал у елки.

Вася глянул на снег

И подумал: ‘Волки!’

Вот сохатый стоял

Возле пня сырого.

Следопыт поглядел,

Говорит:— Корова!

С веток падает снег,

Хлопьями слетает.

Вася ходит в лесу

И следы читает…

1947

СЕРЫЙ ЩЕНОК

Весною серого щенка

Охотник нам принес.

Щенок все лето во дворе

С Полканом нашим рос.

И дружба их была крепка —

Не разольешь водой.

Куда направится один —

Туда идет другой.

Полкан залезет под навес,

А вежливый щенок

Начнет выщипывать репьи,

Развалится у ног.

И не по дням, а по часам

У нас он подрастал:

Из неуклюжего щепка

Большой собакой стал.

И если мы пасли ягнят,

То с нами службу нес

И добродушный наш Полкан

И этот серый пес.

Два раза бегали они

Гулять в соседний лес.

И вот Полкан пришел один,

А серый пес исчез,

У нас охотник побывал

И тайну нам открыл,

Что он весною не щенка —

Волчонка подарил.

1947

ОХОТНИК

Смастерив ружье из палки

И повесив за плечом,

Всем рассказывал Сережа:

— Мне и тигры нипочем!

Вот пойду я на охоту

В уссурийскую тайгу —

И в тайге любого зверя

Из ружья убить могу.

Надоело мне без толку

У крыльца возить песок!..—

И отправился Сережа

За околицу в лесок.

Он и трех шагов не сделал,

Только вышел из ворот,—

Видит, солнышко садится

Прямо к ним за огород.

И ему уже за хатой

Померещилась тайга.

Куст рябины, как сохатый,

Вскинул грозные рога.

Чью-то голову и ноги

Он увидел в тот же миг.

Старый пень к нему с дороги

Волком лезет напрямик.

С четырех сторон упрямо

Звери смотрят на него.

И Сережа крикнул:— Мама!—

Нет ни мамы, никого.

Темнота — страшней и строже.

Кто-то вышел со двора:

— Ты куда ушел, Сережа?

Скоро ужинать пора…

1947

РЫБАКИ

Мы вместе с папой-рыбаком

Живем в колхозе ‘Буря’.

Он с каждой рыбою знаком,

Что водится в Амуре.

А я с весны завел тетрадь

И по его совету

Хочу всех рыб зарисовать

В свою тетрадку эту.

Вот эта рыба снасти рвет,

Когда придется туго.

Она — царица наших под,

Амурская калуга.

Здесь нарисована кета.

Осеннею порою

Речушка малая — и та

Полным-полна кетою.

А здесь, поблизости с кетой,

Всем рыбакам на зависть,

Блеснув чешуйкой золотой,

Плывет амур-красавец.

Вот, серебристая с боков,

Толпыга мутит воду

И часто в лодки рыбаков

Запрыгивает с ходу.

Китайский гость — змееголов

В речной траве пасется.

Он в папин утренний улов,

Наверно, попадется!

А рядом, возле камыша,

Гуляет ерш вполпуда.

Поймать амурского ерша

Всем рыбакам не худо!..

Мой папа может рассказать

Про всяких рыб в Амуре.

А папа мой, хотите знать,

Рыбак первейший в ‘Буре’!

1947

ПЕРВЫЙ УРОК

Пришла учебная пора.

В просторном школьном зале

Букварь нам выдали вчера

И буквы показали.

Из школы выбежав едва,

Теперь мы сами слышим

Все эти буквы и слова,

Что на уроках пишем.

Везде стоит веселый гам,

Во всех дворах окольных,

И ‘ку-ка-ре-ку’ по слогам

Петух кричит, как школьник.

‘Карр-карр!’ — ворона возле нас

На дереве хлопочет,

Как будто с нами в первый класс

Записываться хочет.

Гуся послушаешь — и он,

Тугой к любым наукам,

Сегодня тоже увлечен

Своим шипящим звуком.

С Полканом я заговорю,

Что нас у двери встретит,

И сразу, как по букварю,

‘Ам-ам!’ — Полкан ответит.

Куда бы мы ни шли сейчас —

Мы слышим по дороге,

Как будто все,

Собравшись в класс,

С утра зубрят уроки.

Но и ворона, и петух,

И все Полканы в мире

Нам никогда не скажут вдруг,

Что дважды два — четыре,

1947

В ШАХТЕРСКОЙ СЕМЬЕ

Есть на Сучане новый дом,

Он всем шахтерам дорог.

И в этом доме мы живем —

В квартире номер сорок.

У нас — шахтерская семья,

И все с утра в забое,

А дома бабушка да я

Хозяйничаем двое.

Мой дед шахтером с давних пор,

Ему почет повсюду.

Отец — шахтер и брат — шахтер,

И я шахтером буду.

1947

ЮНГА

Паренек идет в тельняшке,

Подпоясанный ремнем,

И звезда на медной пряжке

Золотым горит огнем.

Он идет легко и скоро,

Чуть ботинками пыля.

Это юнга с монитора,

С боевого корабля.

Он приехал в гости к маме,

И со вторника уже

Проживает рядом с нами

На четвертом этаже.

Мы расспрашивали юнгу,

Как, от берега вдали,

Строй выравнивая в струнку,

Ходят в море корабли,

Как, выбрасывая пламя,

С мониторов пушки бьют,

Как сигнальщики флажками

Им сигналы подают…

Нам хотелось между делом

Разузнать наедине,

Для чего он тертым мелом

Чистит пряжку на ремне.

Усмехнулся он,

Как будто

Наших слов не разберет:

— Вы, ребята, сухопутный,

Непонятливый народ…

Мы хотя и возражали,

Но веселой чередой

Сами гостю помогали

Чистить пряжку со звездой.

Только утром нас разбудят —

Мы бежим к нему скорей.

Жаль, что дома он пробудет

Лишь всего пятнадцать дней…

1947

КРАСУЛЯ

Возле фермы на лужке,

Где ковыль и мята,

Ходят-бродят целый день

Пестрые телята.

А погонят их домой —

Я подкараулю

Быстроногую свою,

Резвую Красулю.

Подбежит она ко мне,

Встанет на дорожке.

У нее — звезда на лбу,

Пуговками — рожки…

Тимофеевки ль нарву,

Хлеба припасу ли,—

Все на ферму отнесу

Для своей Красули.

И зато меня зовет

Вся деревня наша:

— Ты у нас животновод,

Климова Наташа!..

1947

МОЯ КОЛЛЕКЦИЯ

Я в этот год за много дней

Собрал коллекцию камней.

Пока задача не легка мне —

Узнать, что скрыто в каждом камне.

Но я в геологи пойду,

Руду и уголь — все найду!

1947

ПОЧТАЛЬОН

Вечно занят Петя —

Сельский почтальон.

На велосипеде

Разъезжает он.

То у сельсовета,

То в тени у хат

Видят в это лето

Петин самокат.

С почтой по бригадам

Ездит паренек

И газеты на дом

Доставляет в срок.

Петя на примете

У всего села.

Люди хвалят Петю

За его дела.

1947

ЗОЛОТЫЕ РУКИ

Ребята с нашего двора —

На все большие мастера:

Есть трактористы, моряки,

Врачи, шоферы, рыбаки,

Один художник, агроном

И даже физик-астроном,

Который носит всю весну

Свой план полета на Луну.

Есть композитор и поэт,

Жаль, генерала только нет.

Но, если глянуть сквозь забор,—

Там генералов полный двор,

Там даже спор вчера возник:

Кто будет маршалом из них?

1947

ПТИЧЬИ ГОЛОСА

Ходили мы за ягодой

В соседние леса

И шум деревьев слышали,

И птичьи голоса.

Звенят, перекликаются

Синицы и дрозды,

Овсянки и малиновки

Поют на все лады.

Одна еще не кончила,

Другая, подхватив,

Как серебро, рассыпала

Особый свой мотив.

Заворковала горлинка,

Забормотал удод,

И вся тайга веселая

Щебечет и поет.

Недаром мы подумали,

Когда пришли назад,

Что вся природа летняя

Похожа на детсад.

1947

СОЙКА

Непоседливая сойка

Хитрым делом занята:

Пересмешничает бойко

Возле каждого куста.

Всем она дает уроки,

И сама за полчаса

У дрозда и у сороки

Перехватит голоса,

Петухом зальется звонко,

Фыркнет кошкой у окна,

Передразнит жеребенка —

Молодого скакуна.

Лесоруб идет с пилой —

Сойка вертится юлой:

Глаз жемчужный завела

И запела, как пила!..

Всех смешит шальная птица,

Потерявшая покой.

И народ не зря дивится

Пересмешнице такой.

1947

ВЕСЕЛОЕ НОВОСЕЛЬЕ

(Лесная сказка)

Чтоб жить в тепле, когда морозы

Ручьи и реки скроют льдом,—

На бойком месте у березы

Решили звери строить дом.

Силач-медведь ворочал бревна —

Он расчищал лесной завал,

А техник-заяц хладнокровно

Распоряженья отдавал.

Другие зайцы тес пилили,

Работал плотником енот,

И каждый делал, что по силе,

Все мастерство пуская в ход.

С березы к ним спустился дятел,

И, чтобы время не терять,

Он две стены проконопатил

И где-то спрятался опять.

А барсуку печное дело

Пришлось, как видно, по душе:

Он печь сложил, и печь гудела —

В ней полыхал огонь уже.

На зависть всем своим знакомым,

Лишь сняли плотники леса,

Единогласно управдомом

Была назначена лиса.

Она к себе призвала белку,

Бурундука и двух ежей,

Чтоб их поставить на побелку

И на уборку этажей.

Когда же в дом вселились звери,—

Их новосельем дорожа,

Секач-отшельник стал у двери:

Он попросился в сторожа.

С тех пор в том доме без опаски

С лисою рядом заяц жил…

Я это вычитал из сказки

И все в стихи переложил.

1947

РАБОЧИЙ ГОД

В той книге времени святой,

Что пишет сам народ,

Он был страницей золотой,

Рабочий старый год.

Срывая лист календаря —

Последний лист в году,

Бокалы сдвинем, говоря:

— Хвала и честь труду!

Сейчас, на новом рубеже,

Мы видим все ясней,

Как много сделали уже

Для Родины своей.

А время к подвигам зовет,

Его пароль: вперед!

К нам високосный новый год,

Как труженик, идет.

Налейте крепкого вина!

Нам предстоят дела,

Каких еще ничья страна

Увидеть не могла.

Мы так украсим отчий дом

В родном своем краю,

Чтоб каждый радовался в нем

За Родину свою.

Чтоб каждый жил, забыв навек

Войны кровавый след,

Чтоб знал он, гордый человек,

Что выше счастья нет.

Так пусть же будет в книге той,

Что создает народ,

Страницей вписан золотой

И этот новый год!

1 января 1948 г.

ЛЕСА ШУМЯТ

Леса шумят…

В долинах, на пригорках,

Чуть шевеля весеннею листвой,

Стоят они в зеленых гимнастерках,

Как будто на поверке боевой.

Спроси их, путник: чем они богаты?

Они ответят: верностью своей!..

В зеленых гимнастерках, как солдаты,

Стоят они, защитники полей.

1948

БАРХАТНОЕ ДЕРЕВО

Деревьев приамурских семена

Лесничий упаковывает в ящик.

Потом их ждет дорога, и весна,

И соловьи в необозримых чащах.

Зашевелится семечко в земле,

Проснется в нем таежная натура,

И бархатное дерево с Амура

Вдруг зашумит в украинском селе.

А может быть, в защитной полосе

Оно шатром раскинется над степью,—

И воздадут хвалу его красе,

Зеленому его великолепью.

А может, у дороги зацветет,

Где шум стоит от проходящих авто…

Так бархатное дерево войдет

В пейзаж коммунистического завтра,

1948

ГОВОРЯТ, ЧТО ЕСТЬ ПОЛЯНА…

Говорят, что под Москвою

Есть лесная полоса,

Где шумят густой листвою

Изо всех краев леса.

Говорят, под небом щедрым

Там в один зеленый ряд

Стала ель с приморским кедром

И кавказский виноград.

Говорят, что есть поляна,

Где по-дружески весной

Обнимается лиана

С подмосковною сосной…

Как не верить лесоводам,

Если волею Кремля

Нам все больше с каждым годом

Покоряется земля.

Славлю век, в который можно

Под Москвою видеть сад,

Где шумит и кедр таежный,

И кавказский виноград!

1948

ДУБ

Словно часовой, в широкой пойме

Он стоит, оберегая рожь.

И недаром на патрон в обойме

Каждый желудь у него похож.

1948

СБОРЩИК ЖЕЛУДЕЙ

Собрав немалое количество

Золотобоких желудей,

Парнишка утром шел в лесничество

С корзиной полною своей.

Не знал он, путь привычный делая,

Чем труд его прекрасен был:

В своей корзине рощу целую

Парнишка утром проносил.

1948

СУХОВЕЙ

Из далекой пустыни

До приволжских степей,

Словно тучи густые,

Гнал пески суховей.

Угрожая посевам,

Обжигая ковыль,

С печенежским напевом

Гнал он знойную пыль.

Той кочующей пыли,

Что несет суховей,

Мы войну объявили

Всей державой своей.

На путях у пассатов,

На границах пустынь

Лесовод и таксатор

Занимают посты.

Завтра встанет у пашен,

Что засеял колхоз,

Пограничная стража

Тополей и берез!

1948

НОВОСЕЛЬЕ

Украсить лесом здешние края,

По пятилетке, задались мы целью.

И вот он, лес!..

И песня соловья

Пришлась как раз к лесному новоселью.

Никто не ждал крылатого певца.

Он прилетел

И, свыкшись постепенно,

На пробу вывел, радуя сердца,

Свое замысловатое колено…

Что грех таить,—

Почти деревней всей

Мы слушали того певца на ветке

И думали, что даже соловей

К нам прилетел по плану пятилетки!

1948

ЛЗС

Три скромных буквы: ЛЗС¹.

Но вижу я за ними:

Как зашумел над степью лес

Вершинами своими,

Как расцвели весной сады

Вокруг села степного,

И там, где не было воды,

Ручьи запели снова,

Как рожь пошла

В свой полный рост,

Невиданный доселе,

И как на зорьке первый дрозд

Свои рассыпал трели…

А дерево, что рвется ввысь —

К лазури, к солнцу, к свету,—

От нас

Потомкам

В коммунизм

Доставит эстафету.

1948

¹ ЛЗС — лесозащитная станция.

КЛЕН

На лугу стоит зеленом

Одинокий клен.

Говорят, под этим кленом

Партизан казнен.

В час ночной его не стало.

А взошла заря —

Как росу, земля впитала

Кровь богатыря.

И, должно быть, в знак отваги

Клен, багряный весь,

Словно огненные флаги,

Ветви поднял здесь.

1948

НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Сторонка милая моя,

С перепелами вдоль обочин,—

Твоею славой славен я,

Твоей заботой озабочен.

Благословен мой край, и в нем —

Наш труд,

Наш дом, где все знакомо.

Я нитка в знамени твоем

Над черепичной крышей дома.

1948

* * *

Прощанья и встречи с цветами в охапке,

Гудок паровозный вдали.

И тонких морщинок гусиные лапки

У глаз осторожно легли.

Свою забывая спортивную пору

И мяч у футбольных ворот,

Идешь ты — как будто взбираешься в гору:

Под старость одышка берет.

Ну, что же… И я помаленьку старею,

Как в гору иду за тобой.

Но с горной вершины мне стане! виднее

Весь этот простор голубой!..

1948

*** * ***

Когда к вам в сердце чистое,

Как в молодости, вновь

То нежно, то неистово

Вдруг постучит любовь,—

Вы невзначай привыкнете

К докучливым ветрам,

К ночной звезде навыкате,

К морозу по утрам,

К полярному сиянию

Над вашей головой

И даже к расстоянию

Меж Аткой¹ и Москвой.

Тогда и сопки голые,

И в дельтах камыши,

И крымские магнолии

Для сердца хороши.

Куда бы вы ни ездили

В родимой стороне,—

Для вас цветут созвездьями

Пионы по весне,

Для вас дугою-радугой

Сияют небеса,

Над Ангарой и Ладогой

Для вас шумят леса,

Над каждою рябиною

Дрозды хлопочут вновь…

Живи, неистребимая

И вечная любовь!

1948—1949

¹ Атка — рыбачий поселок на Колыме.

ЗЕЛЕНЫЙ ПОЯС

Мохнатый ельник.

Свежий след лося.

Глухарь токует, за ветвями кроясь…

Вам нет границы, русские леса!

Из края в край

Шумит Зеленый пояс.

А выйдешь в степь —

Ей тоже нет конца,

И степь родную не охватишь глазом…

Вокруг нее —

Так нам диктует разум —

Зеленый пояс ляжет в три кольца.

И это будет делом наших рук…

Придет пора —

Мы одолеем вьюгу.

Сады перешагнут

Полярный круг,

А лиственница выберется к югу.

И вижу я тот благодатный год,

И зной песков,

Где рощи зашумели,

И полюс холода,

Где мы достигли цели:

Там ртуть мертва, но яблоня цветет!

1949

*** * ***

Сторонка родная, где прожиты годы,

И дом, как маяк, у реки…

Войду в поговорку иль выйду из моды —

Припомнят меня земляки:

‘Он жил для тебя и работал неплохо,

Бродил по дорогам лесным,

Был сыном твоим до последнего вздоха

И верным солдатом твоим…’

Они для меня прозвучат как награда,

Простые слова земляков,

И лучшей награды поэту не надо

Во веки веков.

1949