Время на прочтение: 6 минут(ы)
Ирина Кнорринг Стихотворения --------------------------------------------------------------------------- 'Мы жили тогда на планете другой...': Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990: В 4 кн. Кн. 1 М., 'Московский рабочий', 1995. --------------------------------------------------------------------------- Рождество Там 'Стучались волны в корабли глухие...' Старый квартал Мыши Монпарнас 'Россия! Печальное слово...' Измена 'Этим летом опять поедем...' 'Я покину мой печальный город...' 'Считать толково километры...' 'Тебе - без упрека и лести...' 'Когда сердце горит от тревоги...' 'Где-то пробили часы...' 'Войной навек проведена черта...' 'Темнота. Не светят фонари...' РОЖДЕСТВО Я помню, Как в ночь летели звездные огни, Как в ночь летели сдавленные стоны, И пугали оснеженные дни Тревожные сцепления вагонов. Как страшен был заплеванный вокзал, И целый день визжали паровозы, И взрослый страх беспомощно качал Мои еще младенческие грезы Под шум колес... Я помню, Как отражались яркие огни В зеркальной дали темного канала, Как в душных трюмах увядали дни, И как луна кровавая вставала За темным силуэтом корабля. Как становились вечностью минуты, А в них одно желание: 'Земля'. Последнее - от бака и до юта. Земля... Но чья? Я помню, Как билось пламя восковых свечей У алтаря в холодном каземате, И кровь в висках стучала горячей В тот страшный год позора и проклятья, Как дикий ветер в плаче изнемог, И на дворе рыдали звуки горна, И расплывались линии дорог В холодной мгле, бесформенной и черной, И падал дождь... 1925 ТАМ Там даль ясна и бесконечна: Там краски знойны и пестры, И по долинам в душный вечер Горят арабские костры. Там иногда далеко, где-то Журчит прибой взметенных волн, Там в синих форменках кадеты Играли вечером в футбол. Там счастье было непонятно, И был такой же серый день, Как те разбросанные пятна Арабских бедных деревень. Там безрассудные порывы Мешались с медленной тоской, Оттуда мир, пустой и лживый, Казался радостной мечтой. Там сторона моя глухая, Где горечь дум узнала я, Пусть ненавистная, пусть злая, Вторая родина моя. 1925 * * * Стучались волны в корабли глухие, Впивались в ночь молящие глаза. Вы помните - шесть лет тому назад Мы отошли от берегов России. Я все могу забыть: и боль стыда, И эти годы темных бездорожий, Но страшных слов: 'Да утопи их, Боже!' - Я в жизни не забуду никогда. 1926 СТАРЫЙ КВАРТАЛ Занавески на окнах. Герань. Неизбежные вспышки герани. В предрассветную, мглистую рань Тонут улицы в сером тумане. День скользит за бессмысленным днем, За неделей - бесследно - неделя. Канарейка за грязным окном Заливается жалобной трелью. Резкий ветер в седой вышине Бьется в стекла, мешая забыться. Иногда проступают в окне Неприметные, стертые лица. А в бистро нарастающий хмель Заметает покорные стоны. И над входом в убогий отель В темной нише смеется Мадонна. 1928 МЫШИ Мыши съели старые тетрадки, Ворох кем-то присланных стихов. Мыши по ночам играют в прятки В сонном сумраке углов. Мыши съели письма из России, Письма тех, кого уж больше нет, Пыльные обгрызочки смешные - Память отошедших лет. Мыши сгрызли злобно и упрямо Все, что нам хотелось сохранить: Наше счастье, брошенное нами, Наши солнечные дни. Соберем обгрызанные части, Погрустим над порванным письмом: Больше легкого земного счастья По клочкам не соберем. Сделает иным, ненастоящим Этот мир вечерняя заря. Будет падать в окна свет мертвящий Уличного фонаря. Ночью каждый шорох чутко слышен, Каждый шорох, как глухой укор: Это гложут маленькие мыши Все, что было до сих пор. 1931 МОНПАРНАС ...А сказать друг другу было нечего, Разговор был скучный и скупой. Шумный, долгий монпарнасский вечер Вдунул жизнь в 'Ротовду' и 'Куполь'. Громкоговоритель надрывался Над большой и пестрою толпой. Звуки резкие танго и вальса Путались с трамвайной трескотней. Мы сидели молча на диванах, Скучные от пива и вина. 'Тот уехал?' - 'Да'. - 'А этот?' - 'В Каннах...' И опять надолго тишина. И в тяжелом папиросном дыме Поднимались взоры к потолку. Кто у нас вот эту боль отнимет, Эту безнадежную тоску! Становилось скучно, страшно даже. Ждем, что кто-нибудь сейчас придет И со смаком в сотый раз расскажет Злой литературный анекдот. Так, под солнцем, неподвижным взглядом Пролетал за часом мертвый час. 'Так и надо... Значит, так и надо...', И ревел неумолимый джаз. 1932 * * * Россия! Печальное слово, Потерянное навсегда В скитаньях напрасно-суровых, В пустых и ненужных годах. Туда - никогда не поеду, А жить без нее не могу. И снова настойчивым бредом Сверлит в разъяренном мозгу: - Зачем меня девочкой глупой От страшной, родимой земли, От голода, тюрем и трупов В двадцатом году увезли! 1933 ИЗМЕНА Воображаемому собеседнику Измены нет. И это слово Ни разу не слетало с губ. И ничего не стало новым В привычно-будничном кругу. Измены нет. Но где-то втайне, Там, где душа совсем темна, В воображаемом романе Она уже совершена. Она сверкнула жгучей новью, Жизнь подожгла со всех сторон. Воображаемой любовью Реальный мир преображен. И каждый день, и каждый вечер - Томленье, боль, огонь в крови. Воображаемые встречи Несуществующей любви. А тот - другой - забыт и предан. (Воображаемое зло!) Встречаться молча за обедом Обидно, скучно, тяжело. Круги темнее под глазами, Хмельнее ночь, тревожней день. Уже метнулась между нами Воображаемая тень... А дом неубран и заброшен. Уюта нет. Во всем разлад. В далекий угол тайно брошен Отчаяньем сверкнувший взгляд... Так,- проводя, как по указке, На жизни огненный изъян,- Ведет к трагической развязке Воображаемый роман. 1934 * * * Этим летом опять поедем Вдоль далеких дорог - ты и я. Снова будем на велосипеде Проезжать чужие края. Мы должны побывать в Бретани, Мы должны... но скорей, скорей! Как нам страшно в мерзлом тумане У мигающих фонарей. Ведь потом ничего не будет. Ведь должны еще много знать. Ведь уходят и годы, и люди, Торопись, торопись не отстать. Мы должны... но молчи об этом! Только лето у нас с тобой. Больше мы не увидим света, Никогда не вернемся домой. Это наше последнее лето Перед смертью или войной. 1936 * * * Я покину мой печальный город, Мой холодный, неуютный дом. От бесцельных дел и разговоров Скоро мы с тобою отдохнем. Я тебя не трону, не встревожу. Дни пойдут привычной чередой. Знаю я, как мы с тобой несхожи, Как тебе нерадостно со мной. Станет дома тихо и прилично,- - Ни тоски, ни крика, ни ворчни... Станут скоро горестно-привычны Без меня кружащиеся дни... И стараясь не грустить о старом, Рассчитав все дни в календаре, Ты один поедешь на Луару В призрачно-прозрачном сентябре. И вдали от горестной могилы, Где-то там, в пути, на склоне дня, Вдруг почувствуешь с внезапной силой, Как легко и вольно без меня. 1936 * * * Считать толково километры, На карте намечая путь, Учесть подъемы, силу ветра. Что посмотреть. Где отдохнуть. Решить внимательно и строго, Что нужно брать с собой, что - нет. Вязать пуловеры в дорогу И чистить свой велосипед. Мечтать о воздухе хрустальном И тишине лесов и рек, О городке провинциальном, Где будет ужин и ночлег. И в настроении прекрасном На карту заносить пути, Пока не станет слишком ясно, Что больше некуда идти. 1937 * * * Тебе - без упрека и лести, Тебе, мой доверчивый друг, За наше усталое 'вместе', За лед непротянутых рук. За ночи у детской кровати (Покорное тельце в огне), За ночи в больничной палате, В пустой, неживой тишине. За то, что по-разному верим И разное видим вокруг. За радости и за потери - Тебе, мой обманутый друг. Мое непрощеное счастье, Мое пораженье в борьбе... - Без боли, без гнева, без страсти,- Последнее слово - тебе. 1939 * * * Когда сердце горит от тревоги, А глаза холоднее, чем сталь,- Я иду по парижской дороге В синеватую, мглистую даль. Начинает дождливо смеркаться, Тень длиннее ложится у ног. Никогда не могу не поддаться Притягательной власти дорог. Как люблю я дорожные карты, Шорох шин, и просторы, и тишь... А куда бы не выйти из Шартра - Все дороги уводят в Париж. И часами безмолвно и строго, Плохо скрыв и волненье, и грусть, Я смотрю на большую дорогу, По которой назад не вернусь. 1939 * * * Где-то пробили часы. - Всем, кто унижен и болен, Кто отошел от побед - Всем этот братский привет С древних, ночных колоколен. Где-то стенанье сирен В мерзлом и мутном тумане. Шум авионов во мгле, Пушечный дым на земле И корабли в океане. - Господи, дай же покой Всем твоим сгорбленным людям: Мирно идущим ко сну, Мерно идущим ко дну, Вставшим у темных орудий! 1940 * * * Войной навек проведена черта, Что было прежде - то не повторится. Как изменились будничные лица! И все - не то. И жизнь - совсем не та. Мы погрубели, позабыв о скуке, Мы стали проще, как и все вокруг. От холода распухнувшие руки Нам ближе холеных, спокойных рук. Мы стали тише, ничему не рады, Нам так понятна и близка печаль Тех, кто сменил веселые наряды На траурную, черную вуаль. И нам понятна эта жизнь без грима, И бледность просветленного лица, Когда впервые так неотвратимо, Так близко - ожидание конца. 1941 * * * Темнота. Не светят фонари. Бьют часы железным боем где-то. Час еще далекий до зари, Самый страшный час - перед рассветом. В этот час от боли и тоски Так мучительно всегда не спится. Час, когда покорно старики Умирают в городской больнице. Час, когда, устав от смутных дел, Город спит, как зверь настороженный, А в тюрьме выводят на расстрел Самых лучших и непримиренных. 1942 КНОРРИНГ Ирина Николаевна (4 мая 1906, Самарская губ. - 23 января 1943, Париж). Детство провела в Харькове, в 1920 г. родители увезли ее в эмиграцию, в Северную Африку. В 1925 г. И. Кнорринг переехала во Францию. Жила в Париже, училась во Франко-Русском институте. В 1928 г. вышла замуж за поэта Ю. Бек-Софиева. Еще до этого в 1927 г. поэтесса заболела тяжелой формой диабета. Болезнь, несомненно, повлияла на ее творчество, трагическая тема неизбежной смерти стала лейтмотивом поэзии И. Кноррииг. По свидетельствам близко знавших ее людей, поэтесса практически не пользовалась черновиками: стихи складывались 'в уме'. При жизни Ирины Кнорринг вышли два сборника ее стихов. Третий был издан посмертно в 1949 г. ее матерью. Четвертый был напечатан (тоже посмертно) уже в СССР, в Алма-Ате в 1963 г. Стихи И. Кнорринг вошли в состав антологий 'Якорь', 'На Западе', 'Муза Диаспоры'. БИБЛИОГРАФИЯ: 'Стихи о себе' (Париж, 1931), 'Окна на север' (Париж, 1939), 'После всего' (Париж, 1949).
