Стихотворенія и прозаическія произведенія А. П. Барыковой. Изд. ‘Посредника’ для интеллигентныхъ читателей. Спб. 1897 г. Ц. 1 р. 25 к. Съ нкоторымъ смущеніемъ принимаемся мы за разборъ этой книги. Намъ приходилось слышать и даже встрчать въ печати упреки, что въ своихъ отзывахъ о писателяхъ прежняго времени мы не высказываемъ достаточнаго уваженія и, прилагая къ нимъ мрку современныхъ требованій, нердко отказываемся признавать за ними значеніе теперь. Послднее совершенно врно, но что касается уваженія, этотъ упрекъ несправедливъ. Признавая за ними большія заслуги, мы только считали и считаемъ себя въ прав думать и говорить, что ‘рка временъ въ своемъ теченіи’ уноситъ не только людей, но и ихъ творенія, и значительное и умстное вчера не годится сегодня. Все относительно въ жизни, и кто мнитъ себя достигшимъ абсолюта, вырываетъ у себя почву подъ ногами и отршается отъ ‘духа жива’. Поэтому-то, есть многое въ литератур, сыгравшее въ свое время извстную роль, чего не слдуетъ тревожить теперь. И ‘прахъ забвенья’ иногда бываетъ больше почетенъ, чмъ это принято думать…
Къ числу такихъ отжившихъ произведеній принадлежатъ оригинальные стихи и проза Барыковой, когда-то охотно печатавшіеся въ лучшихъ журналахъ и встрчавшіе благосклонный пріемъ у читателей и критиковъ. Но пусть теперь самый снисходительный читатель оцнитъ слдующее стихотвореніе, напечатанное въ изданіи ‘Посредника’ на стр. 55.
Въ альбомъ счастливиц.
Съ птичьей головкой на свтъ уродилась,
Пла, порхала, сыскала самца,
Птичьей любовью въ супруга влюбилась:
Счастлива ты, милый другъ, безъ конца…
Въ гнздышк скрывшись отъ бурь и ненастья,
Съ гордостью глупыхъ выводишь птенцовъ.
Въ тепломъ навоз семейнаго счастья
Ищешь съ супругомъ любви червячковъ…
Зависть беретъ, какъ живешь ты привольно
Птичій свой вкъ,— безъ борьбы, безъ страстей,
Думъ безпокойныхъ, сомнній невольныхъ,
Глупыхъ стремленій… и горя людей…
Все. Но и этого довольно.
Просмотрвъ небольшую книжку подобныхъ твореній, а такихъ перловъ тамъ не одинъ, мы покраснли. Не за Барыкову, конечно, которая слышитъ теперь ‘райскіе напвы’, а за редакцію ‘Посредника’, которая думаетъ поучать своего ‘интеллигентнаго’ читателя такими произведеніями. Нужно быть или очень плохого мннія о своемъ читател, чтобы преподносить ему такіе стихи ‘въ альбомъ’, или все еще считать этого читателя младенцемъ, котораго надо кормить кашей съ ложечки. Эту ошибку раздляютъ съ ‘Посредникомъ’ и другія редакція, которыя никакъ не хотятъ примириться съ фактомъ, что современный читатель уже выросъ, и прежняя пища для него не годится.
Говорить о другихъ оригинальныхъ произведеніяхъ Барыковой намъ просто неловко. Это не поэзія, даже не стихотворная проза, а нчто, чему нтъ имени въ литератур. То же самое приходится сказать и о ея разсказахъ, приторно-томныхъ, написанныхъ суконнымъ языкомъ. Правда, и ея ‘стихи’, и ея проза преисполнены благими намреніями, но разв же это литература? Плохую услугу памяти Барыковой оказалъ ‘Посредникъ’, извлекши весь этотъ затхлый хламъ изъ старыхъ журналовъ,— хламъ, отъ котораго несетъ фальшью, какъ отъ всего дланнаго, натянутаго, нехудожественнаго и безжизненнаго.
Главное содержаніе книги, впрочемъ, составляютъ переводы, которые тоже не блещутъ красотой. Стихъ Барыковой тяжелъ, лишенъ граціозности и не поэтиченъ. Это, что называется, ‘дубовые стихи’. Она нарочно употребляетъ самыя грубыя выраженія, въ видахъ большаго реализма, что длаетъ чтеніе ея переводовъ тягостно-непріятнымъ. Подборъ пьесъ назойливо-тенденціозенъ, постоянное подчеркиванье проповднической жилки лишаетъ ихъ художественности, и въ общемъ получается впечатлніе грубой поддлки, фальшивой и скучно-томительной. Даже въ граціозныя, глубоко поэтичныя вещи Теннисона переводчица ухитрилась внести свою ‘барыковскую’ дубоватость, лишившую ихъ чарующей прелести оригинала. То же самое слдуетъ отмтить и въ ея переводахъ Коппе и Гте. Лучше другихъ переводы изъ Ришпена, ‘Перелетныя птицы’ и ‘Пснь торжествующей свиньи’, ближе отвчающаго общему духу и настроенію ‘музы’ Барыковой.
Мы отвыкли уже отъ такой ‘поэзіи’. Думаемъ, что время ея прошло, и ‘Посредникъ’ поступитъ правильно, если предоставить ‘мертвымъ хоронить мертвыхъ’, самъ же займется живыми, требующими иной поэзіи, чмъ такія, напримръ, прелести изъ Ришпэна:
Вотъ грязный задній дворъ, совсмъ обыкновенный,
Конюшня, хлвъ свиной, коровникъ и сарай,
А въ глубин овинъ подъ шляпой неизмнной
Соломенной своей. Тутъ для животныхъ рай.
Тутъ вчно стъ и пьетъ бездушная порода,
На солнышк блеститъ навозъ какъ золотой,
И дремлютъ сонныя канавъ и лужицъ воды,
Омывшія весь дворъ вонючею ркой, и т. д., и т. д.
Все это предметы, подлежащіе статистическому изслдованію, но причемъ тутъ поэзія?