Стихотворения, Гуро Елена, Год: 1913

Время на прочтение: 7 минут(ы)
Елена Гуро
Стихотворения
Оригинал здесь — http://elenaguro.narod.ru
Готическая миниатюра (‘В пирном сводчатом зале…’)
Днём (‘Прядки на березе разовьются, вьются…’)
Из средневековья (‘В небе колючие звезды…’)
Старый романс (‘Подана осторожно карета…’)
Скука (‘В черноте горячей листвы…’)
Вдруг весеннее (‘Земля дышала ивами в близкое небо…’)
Финская мелодия (‘Над нами, фрачными, корсетными, крахмальными…’)
‘Стихли над весенним солнцем доски…’
Шалопай (‘Ах, деньки деньки маются!..’)
Из сладостных (‘Венок весенних роз…’)
‘Нора, моя Белоснежка…’
Немец (‘Сев на чистый пенек, / Он на флейте пел…’)
Полевунчики (‘Полевые мои Полевунчики…’)
‘Вянут настурции на длинных жердинках…’
Одностроки
Песни города
ГОТИЧЕСКАЯ МИНИАТЮРА
В пирном сводчатом зале,
в креслах резьбы искусной
сидит фон Фогельвейде:
певец, поистине избранный.
В руках золотая арфа,
на ней зелёные птички,
на платье его тёмносинем
золоченые пчелки.
И, цвет христианских держав,
кругом благородные рыцари,
и подобно весенне-белым
цветам красоты нежнейшей,
замирая, внимают дамы,
сжав лилейно-тонкие руки.
Он проводит по чутким струнам:
понеслись белые кони.
Он проводит по светлым струнам:
расцвели красные розы.
Он проводит по робким струнам:
улыбнулись южные жёны.
Ручейки в горах зажурчали,
рога в лесах затрубили,
на яблоне разветвлённой
качаются птички.
Он запел, — и средь ночи синей
родилось весеннее утро.
И в ключе, в замковом колодце,
воды струя замолчала,
и в волненьи черезвычайном
побледнели, как месяц, дамы,
на мечи склонились бароны…
И в высокие окна смотрят,
лучами тонкими, звезды.
…………………….
Так, в прославленном городе Вартбурге,
славнейший певец Саксонии —
поет, радость дам и рыцарей,
Вальтер фон Фогельвейде.
(Из книги ‘Шарманка’, 1909)
ДНЁМ
Прядки на березе разовьются, вьются,
сочной свежестью смеются.
Прядки освещенные монетками трепещут,
а в тени шевелятся темные созданья:
это тени чертят на листве узоры.
Притаятся, выглянут лица их,
спрячутся как в норы.
Размахнулся нос у важной дамы,
превратилась в лошадь боевую
темногриво-зеленую…
И сейчас же стала пьяной харей.
Расширялась, расширялась,
и венком образовалась,
и в листочки потекли
неба светлые озера,
неба светлые кружки:
озеро в венке качается…
Эта скука никогда,
как и ветер, не кончается.
Вьются, льются,
льются, нагибаются,
разовьются, небом наливаются.
В летней тающей тени
я слежу виденья,
их зеленые кивки,
маски и движенья,
лёжа в счастьи солнечной поры.
(Из книги ‘Шарманка’, 1909)
ИЗ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
В небе колючие звезды,
в скале огонек часовни.
Молится Вольфрам
у гроба Елизаветы:
‘Благоуханная,
ты у престола Марии — Иисуса,
ты умоли за них Матерь Святую,
Елизавета!’
Пляшут осенние листья,
при звездах корчатся тени.
Как пропал рыцарь Генрих,
расходилися темные силы,
души Сарацинов неверных:
скалы грызут зубами,
скрежещут и воют.
‘Ангелом белым Пречистая Лилия,
ты, безгрешная Жертва Вечерняя,
Роза Эдемская,
Елизавета!’
Корчатся тени,
некрещеные души,
клубами свиваются, взвыв.
‘Смилуйся, смилуйся, Матерь Пречистая,
‘Божия Матерь.
‘Молит за нас тебя ангел твой белый,
‘наша заступница
‘Елизавета!
‘Сгинь, власть темная
‘от гроба непорочного.
‘Свечи четыре —
‘Пречистый Крест
‘и лилии — лилии,
‘молитвы христианские!’
………………..
Огоньки в болоте мелькают
в ядовитой притихшей тине.
Под часовней карлики злые
трясут бородами…
И пляшут колючие звезды,
дрожит огонек лампадки…
Невредимы в ночи осенней
весенние цветочки
у непорочного гроба.
(Из книги ‘Шарманка’, 1909)
СТАРЫЙ РОМАНС
Подана осторожно карета,
простучит под окном, по камням.
Выйдет сумрачно — пышно одета,
только шлейфом скользнет по коврам.
И останутся серые свечи,
перед зеркалом ежить лучи.
Будет все, как для праздничной встречи,
непохоже на прежние дни.
Будут в зеркале двери и двери
отражать пустых комнат черед.
Подойдет кто-то белый, белый,
в отраженья свечой взойдет.
Кто-то там до зари окропленной
будет в темном углу поджидать,
и с улыбкой бледно-принужденной
в полусумраке утра встречать.
И весь день не взлетит занавеска
меж колоннами, в крайнем окне,
только вечером пасмурным блеском
загорится свеча в глубине.
(Из книги ‘Шарманка’, 1909)
СКУКА
В черноте горячей листвы
бумажные шкалики.
В шарманке вертятся, гудят,
ревут валики.
Ярким огнем
горит рампа.
Над забытым столиком,
в саду,
фонарь или лампа.
Pierette шевелит
свой веер черный.
Конфетти шуршит
в аллейке сорной.
— Ах, маэстро паяц,
Вы безумны — фатально.
Отчего на меня,
на — меня?
Вы смотрите идеально?..
Отчего Вы теперь опять
покраснели,
что-то хотели сказать,
и не сумели?
Или Вам за меня,
за — меня? — Обидно?
Или, просто, Вам,
со мною стыдно?
Но глядит он мимо нее:
он влюблен в фонарик…
в куст бузины,
горящий шарик.
Слышит — кто-то бежит,
слышит — топот ножек:
марьонетки пляшут в жару
танец сороконожек.
С фонарем венчается там
черная ночь лета.
Взвилась, свистя и сопя,
красная ракета.
— Ах, фонарик оранжевый, — приди! —
Плачет глупый Пьерро.
В разноцветных зайчиках горит
его лицо.
(Из книги ‘Шарманка’, 1909)
ВДРУГ ВЕСЕННЕЕ
Земля дышала ивами в близкое небо,
под застенчивый шум капель оттаивала она.
Было, что над ней возвысились,
может быть, и обидели ее, —
а она верила в чудеса.
Верила в свое высокое окошко:
маленькое небо меж темных ветвей,
никогда не обманула, — ни в чем не виновна,
и вот она спит и дышит…
и тепло.
(Из книги ‘Осенний сон’, 1912)
ФИНСКАЯ МЕЛОДИЯ
Посвящается
несравненному сыну
его родины —
Паси Яскеляйнен
Над нами, фрачными, корсетными, крахмальными,
ты запел песню родины.
Ты из нас, фрачных, корсетных,
выманил воздух морозной родины.
Вот из голой шейки девушки
вышло озеро, задутое инеем.
Вот из красного уха мужчины
вышло облако и часть леса,
а женщина выпустила из головы сосны,
а я дорогу и парня в валенках.
И пришёл мох с болота и мороз.
Полетели по снегу дровни — Эх-на!
Полетели целиной — Эх-на!
Через ухабы поскакали — Эх-на!
На мотив ‘Alae’itke atini’!
‘Не плачь, мать родная’
Ты не плачь, не жалей меня, мама,
Ты не порть своих глазочек.
Далеко раскинулась дорога по бездорожью.
Не ломай руки!
Ты не порть старые глазки!
У тебя сын не пропадет,
у тебя сын из можжевельника,
у тебя сын — молодой булыжник,
у тебя сын — молодая веточка,
а веточка молодая, пушистая
гнется и не ломится.
Ты не ломай руки, мама.
а бери ведро.
Я всегда за тебя носил воду.
Ты не плачь, мама,
А возьми топор.
Я тебе топил тепло печку,
а у тебя для моего топорища руки малы.
Эх-на! Родная земля поет,
Вот поет дорога.
Дорога моя — вот.
Вот и сам я!
А я вожжи взял,
эх, родина!
А я ружье взял.
Вот — и мать.
Не тужи, не тужи, родная,
задул большой ветер —
не тужи, не плачь, мама.
Камень при дороге стал,
сосна шумит.
Ветер дальше, дальше погнал окрест.
Не плачь, мама.
Родина, родина — земля,
одна ты — мать.
За тебя я ушел.
Не тужи, не тужи, родная,
не плачь, мама.
(Из сборника ‘Садок Судей — II’ op. 1, 1912)
***
Стихли над весенним солнцем доски,
движение красным воскликом мчалось.
Бирко — Север стал кирпичный, — берег не наш!
Ты еще надеешься исправиться, заплетаешь косу,
а во мне солнечная буря!
Трамвай, самовар, семафор
Норд-Вест во мне!
Веселая буря, не победишь,
не победишь меня!..
Под трапом дрожат мостки.
В Курляндии пивной завод,
И девушки с черными косами.
(Из сборника ‘Трое’, 1913)
ШАЛОПАЙ
финские мелодии
Ах, деньки деньки маются!
Кто, их по ветру раскидал?
— Полоумный!
Да никто, никто умный
мои денечки не подобрал.
И не подберет,
и не принесет
к моей маме.
Мама, мама, мамочка — Не сердись —
я на днях денечки-то подберу
я на море светлое за ними побегу.
Я веселый!
Я их маме обещал моей суровой
Моя мама строгая, — точь-в-точь
я, как день — она как ночь!
………………………………….
— Подойди, подойди близенечко,
мой сынок,
проваландался маленько-маленечко
мой денек, мой денек.
Подошел, приласкался нежненечко
на часок, на часок.
У меня сердечко екнуло,
мой сынок, мой сынок.
У меня из рук плетка выпала
он смеется — дружок:
проленился я маленько. Да, маленько-маленечко
мой денек.
(Из сборника ‘Трое’, 1913)
ИЗ СЛАДОСТНЫХ
Миниатюры
Венок весенних роз
Лежит на розовом озере.
Венок прозрачных гор
За озером.
Шлейфом задели фиалки
Белоснежность жемчужная
Лилового бархата на лугу
Зелени майской.
О мой достославный рыцарь!
Надеюсь, победой иль кровью
Почтите имя дамы!
С коня вороного спрыгнул,
Склонился, пока повяжет
Нежный узор ‘Эдита’
Бисером или шелком.
Следы пыльной подошвы
На конце покрывала.
Колючей шпорой ей
Разорвало платье.
Господин супруг Ваш едет,
Я вижу реют перья под шлемом
И лают псы на сворах.
Прощайте дама!
В час турнира сверкают ложи.
Лес копий истомленный,
Точно лес мачт победных.
Штандарты пляшут в лазури
Пестрой улыбкой.
Все глаза устремились вперед
Чья-то рука в волнении
Машет платочком.
Помчались единороги в попонах большеглазых,
Опущены забрала, лязгнули копья с визгом,
С арены пылью красной закрылись ложи
(Из сборника ‘Трое’, 1913)
***
Строгая злая Королева распускает вороньи
волосы и поет:
Ты мне зеркальце скажи
Да всю правду доложи
Кто меня здесь милее
Нора, моя Белоснежка,
Нора, мой снежный цветик,
Мой облачный барашек.
Ох ты, снежная королева,
Облачное руно,
Нежное перышко,
Ты, горный эдельвейс,
Нора, моя мерцающая волна,
Нора, мой сладко мерцающий сон!
…Ах, строгая Королева, не казни меня,
Не присуждай меня к смерти!
Мое снежное облако,
Моя снежная сказка,
Эдельвейс с горы,
Много милее тебя!
(Из сборника ‘Трое’, 1913)
НЕМЕЦ
Сев на чистый пенек,
Он на флейте пел.
От смолы уберечься сумел.
— Я принес тебе душу, о, дикий край,
О, дикий край.
Еще последний цветочек цвел.
И сочной была трава,
А смола натекала на нежный ком земли.
Вечерело. Лягушки квакали
Из лужи вблизи.
Еще весенний цветочек цвел.
— Эдуард Иваныч!
Управляющий не шел.
Немца искали в усадьбе батраки.
Лидочка бежала на новый балкон
И мама звала: ‘Где ж он?’
Уж вечереет, надо поспеть
Овчарню, постройки осмотреть.
‘Да где ж он пропал?!’
Мамин хвостик стружки зацеплял.
Лидочка с Машей, столкнувшись в дверях,
Смеялись над мамой — страх!
А в косом луче огневились стружки
И куст ольхи.
Вечерело, лягушки квакали
вдали, вдали.
— Эдуард Иваныч!
Немчура не шел.
Весенний цветочек цвел.
(Из сборника ‘Трое’, 1913)
ПОЛЕВУНЧИКИ
Полевые мои Полевунчики,
Что притихли? Или невесело?
— Нет, притихли мы весело —
Слушаем жаворонка.
Полевые Полевунчики,
Скоро ли хлебам колоситься?
— Рано захотела — еще не невестились.
Полевые Полевунчики,
что вы пальцами мой след трогаете?
— Мы следки твои бережем, бережем,
а затем, что знаем мы заветное,
знаем, когда ржи колоситься.
Полевые Полевунчики,
Что вы стали голубчиками?
— Мы не сами стали голубчиками,
а знать тебе скоро матерью быть —
То-то тебе свет приголубился.
(Из сборника ‘Трое’, 1913)
***
Вянут настурции на длинных жердинках.
Острой гарью пахнут торфяники.
Одиноко скитаются глубокие души.
Лето переспело от жары.
Не трогай меня своим злым током…
Меж шелестами и запахами, переспелого, вянущего лета,
Бродит задумчивый взгляд,
Вопросительный и тихий.
Молодой, вечной молодостью ангелов, и мудрый.
Впитывающий опечаленно предстоящую неволю, тюрьму и чахлость.
Изгнания из стран лета.
(Из сборника ‘Трое’, 1913)
ОДНОСТРОКИ
Нарисованы желтые быки. Закоптелые, пропыленные.
*
Сосульки повисли на крышах, как ледяные кудрявые гривы.
*
Давит пальцы железными клещами холод.
*
По утрам воздух белый, туманный от сжимающегося холода.
*
Сухой металлический шум деревьев.
*
Из оттаявшего снега, крутые черные ребра лодок.
*
Зыблется майский смех берез.
*
Из водосточных труб вывалились ледяные языки, почти до земли
(Elena Guro. Selected Writings from the Archives. Р. 56-58)
Золотой луч запутался в прутиках и остался надолго. Не торопится уйти.
*
Удивленные своей чистотой и четкостью, остановились ветви.
*
Переплавилась любовь в облако и сияет призывом.
*
На окна мороз накинул нежные из ледяных цветочков ризки.
*
Посреди горницы стол и на голой сосновой доске лежит хлеб и ножик.
(Гуро Е. Жил на свете рыцарь бедный. СПб., 1999. С. 16, 40, 25, 37, 36.)
ПЕСНИ ГОРОДА
(Вступление)
Было утро, из-за каменных стен
гаммы каплями падали в дождливый туман.
Тяжелые, петербургские, темнели растения
с улицы за пыльным стеклом.
Думай о звездах, думай!
И не бойся безумья лучистых ламп,
мечтай о лихорадке глаз и мозга,
о нервных пальцах музыканта перед концертом,
верь в одинокие окошки,
освещенные над городом ночью,
в их призванье…
В бденья, встревоженные электрической искрой!
Думай о возможности близкой явленья,
о лихорадке сцены.
……
Зажигаться стали фонари,
освещаться столовые в квартирах…
Я шептал человеку в длинных космах,
он прижался к окну, замирая,
и услышал вдруг голос своих детских обещаний
и лихорадок начатых когда-то ночью.
И когда домой он возвращался бледный,
пробродив свой день, полуумный,
уж по городу трепетно театрами пахло —
торопились кареты с фонарями,
и во всех домах многоэтажных,
на горящих квадратах окон,
шли вечерние представленья:
корчились дьявольские листья,
кивали фантастические пальмы,
таинственные карикатуры —
волновались китайские тени.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека