Стихотворенія фонъ-Лизандера. Москва. Въ тип. Семена. 1845. Въ 12-ю д. л. 202 стр.
Стихотворенія фонъ-Лизандера. Москва. Въ тип. Семена. 1845. Въ 12-ю д. л. 202 стр.
I.
II.
Убжденіе.
‘Отечественныя Записки’, No 3, 1846
Стихотворения фон-Лизандера, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1855
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Въ наше время, у стихотворцевъ есть непремнно какое-нибудь направленіе, есть мысль, которой они служатъ непремнно своимъ поэтическимъ или стихотворнымъ даромъ. Возьмите книжку стихотвореніи, написанныхъ человкомъ сколько-нибудь мыслящимъ (есть люди не мыслящіе и стихи безсмысленные): вы найдете въ ней, конечно, десятокъ-другой пьесъ, сложенныхъ на разные тоны, непроникнутыхъ однимъ завтнымъ стремленіемъ, можетъ-быть, найдете даже, что эти пьесы выше прочихъ въ чисто-эстетическомъ отношеніи, но ихъ мало, какъ потому, что трудно писать хорошія пьесы въ какомъ бы то ни было отношеніи, эстетическомъ и не-эстетическомъ, такъ и потому, что едва-ли не трудне въ наше время писать пьесы безъ извстнаго направленія, ради одного лирическаго восторга, для удовлетворенія только своей страсти къ пнію. Теперь мало такихъ пвчихъ птицъ, или, говоря высокимъ слогомъ, такихъ покорныхъ сыновъ Аполлона, и мы иначе представили бы себ Аполлона, еслибъ надобно было намъ олицетворять поэзію.
Точно также у г. фонъ-Лизандера есть пьесы, выходящія изъ общей настроенности: ‘Простая Двушка’ (лучшее стихотвореніе, помщенное въ нашемъ журнал), ‘Отъздъ’, ‘Явись въ послдній разъ’, ‘Нтъ, не хотлъ бы я оставить этотъ свтъ’, ‘Дв Звзды’, ‘Убжденіе’. Есть удачный переводъ одной пьески Байрона (‘Мелодія’) и слишкомъ-явное подражаніе Лермонтову (‘Современная жизнь’). Для образца выпишемъ два стихотворенія:
Нтъ, не хотлъ бы я оставятъ этотъ свтъ
И, бросивъ тлнный прахъ подъ тлнною землею,
Перелетть туда, гд смертной жизни нтъ,
Гд вчно мы живемъ безсмертною душою…
Не потому, чтобъ эту жизнь любилъ я
И что она подъ-часъ леляла меня,
Не потому, что еще мало жилъ я,
Что грудь моя волна и жизни и огня,
Не потому, что было бъ сердцу больно
Въ тотъ мигъ, когда его свтъ чистый озарятъ,
Забыть, а можетъ-быть, и осмять невольно
Все, что оно теперь такъ любитъ, такъ хранитъ,
И здсь оно вдь любитъ мимолетно,
И здсь оно, какъ пасть нмыхъ гробовъ,
Хоронитъ каждый день, хоронитъ беззаботно
И лучшія мечты, и вру, и любовь…
Но потому, что въ немъ святыя есть волненья,
Что чувства вчныя, безсмертныя есть въ немъ,
Которымъ нтъ предла и забвенья,
Которымъ не заснуть холоднымъ, мертвымъ сномъ,
Что въ часъ, когда мой духъ парилъ бы равнодушно,
Земное все забывъ, къ небесной сторн,—
О многомъ бы оно грустило простодушно
И долго билось бы въ живомъ, горячемъ сн…
Межъ насъ законъ толпы холодной
Свои холодныя преграды положилъ,—
Но чувствъ сердечныхъ жаръ свободный
Нигд и никогда ничьимъ рабомъ не былъ…
Ты расцвла не въ пышномъ свт,
Но въ золотыхъ стнахъ его блестящихъ залъ, —
Но юныхъ лтъ въ роскошномъ цвт
Любить не онъ, а Богъ святое право далъ.
И,— такъ свжа, такъ свтлоока,—
Свободы и полей хранишь ты лучшій даръ —
Даръ сердцемъ жить, и жить глубоко,
И не таить, какъ грхъ, любви и чувства жаръ…
Я выросъ въ ней, въ толп бездушной,
Но на душу мою оковъ не налагалъ:
Любилъ я врилъ простодушно —
И рабство думъ и чувствъ свободно презиралъ…
И вотъ мы встртились съ тобою…
Зажегъ огонь любви знакомыя сердца…
Иль не обнимешься со мною,
Но, трепеща, пойдешь на пошлый судъ глупца?
Нтъ, вижу: будешь ты моею,
Моей всегда и вся… И буду я твоимъ,
Твоимъ, всь — и не сробю
Ни предъ судомъ толпы, ни предъ Судомъ Инымъ.
Вс же остальныя стихотворенія посвящены развитію одной мысли: они воспваютъ былыя желанія, мечты, обманувшія душу, угасшій цвтъ молодости. Это — элегіи, въ которыхъ къ одной и той же печали прививается часто сомнніе, болзнь вашего вка. Но въ элегіи надобно различать и силу причины, родившей горесть, и силу горести рожденной. Чмъ обширне и глубже источникъ, изъ котораго текутъ слезы, тмъ обширне и важне содержаніе элегій, тмъ глубже сочувствуемъ мы слезамъ. ‘Индивидуальныя печали’ могутъ быть предметомъ элегическихъ пьесъ, но гораздо-интересне т элегическія пьесы, предметъ которыхъ ‘общія печали людей’. То, что выходитъ изъ воззрнія на личныя страданія, всегда почти мелко, то, что выходитъ изъ печальнаго воззрнія на міръ, изъ мысли о міровыхъ, общественныхъ страданіяхъ, высоко и почтенно. Страдаетъ юноша, которому измняла его любезная, страдалъ и Оберманъ, незнавшій гд помститься съ своею мыслію,— но какое огромное разстояніе между этими двумя страданіями! Если первый призывъ на поэтическое представленіе печали стихотворецъ и услышалъ изъ среды собственныхъ горестей, то онъ, для прочности этого представленія, долженъ отъ индивидуальнаго идти къ общему, не затворяясь въ тсной сфер только своихъ чувствъ. Страдальцамъ, развивающимъ только собственныя, личныя горести, мы можемъ сказать словами Лермонтова: какое дло намъ, страдалъ ты, или нтъ? Не сказалъ бы онъ того о симпатіи человка къ общимъ, міровымъ страданіямъ. Подъ бременемъ глубокой печали, вызванной величіемъ общихъ скорбей, позволено даже изнемочь, но стыдно пасть подъ ношею единичныхъ невзгодъ. Это непростительная слабость, тщедушный эгоизмъ. Потомъ, горесть должна находить себ разршеніе, выходъ въ какую-нибудь сторону: иначе она сдлается забавною немощью, обнаружитъ нравственное безсиліе человка. Жуковскій нашелъ это разршеніе… въ самой печали. Міръ, имъ созданный, чрезвычайно-оригиналенъ, настоящее, въ которомъ, замкнута дйствительная жизнь человка, для него не существуетъ само-по-себ, но сложено изъ двухъ элементовъ: изъ воспоминанія, живущаго въ въ прошломъ, и изъ надежды, пребывающей въ будущемъ. Воспоминаніе его такъ иногда живо, что все отжившее кажется ему оживленнымъ, а близкое далекимъ. Еще сильне у него надежда: онъ не только увренъ въ загробномъ свиданіи съ милыми, но даже слышитъ ‘Голосъ съ того свта’, говорящій ему, ‘что любовь не умираетъ и въ отшедшихъ за Коцитъ’. И что такое страданіе въ разлук? Та же любовь. Что такое скорбь о погибшемъ? обтъ неизмнной надежды. Печаль Жуковскаго иметъ свою благодать, свою святыню: вотъ почему жалетъ онъ, что земное горе наше не вчно. Въ проходимости горя видитъ онъ отсутствіе благодати. Можно бы многое сказать о такомъ взгляд на жизнь и о той поэзіи, которая ему служитъ, но поэзія Жуковскаго находитъ въ себ обезпеченіе въ полномъ развитіи основнаго чувства, въ сил своей, которая достойна уваженія, какъ и все сильное. Совершенно противоположное направленіе видите вы въ элегіяхъ Пушкина. Пушкинъ не поддается печали, его охватившей: печаль его охотно я скоро переходитъ въ свтлое воззрніе на жизнь, какъ лтніе сумерки нкоторыхъ странъ сливаются съ блескомъ наступающаго утра. Онъ не одваетъ природы въ трауръ по случаю своей смерти, но приглашаетъ се сіять вчной красотою надъ той могилой, гд онъ ляжетъ. Ему нужно небо вполн-чистое: сердце его, понимающее важность жизни, смотритъ и на ‘послднюю тучу разсянной буря’, какъ на досадную помху полнот наслажденія. Исходъ печали въ радость, разршеніе тьмы свтомъ, есть принадлежность богато-организованной натуры. Наконецъ, бываютъ и такіе люди, которымъ противна печаль, но которые не видятъ и радости, бгутъ отъ тьмы, по къ свту не приходятъ. Душа ихъ, возмущенная искаженіемъ общества, страшится опозорить свою гордость хотя малйшей уступкой безсмысленному, беззаконному, и разршеніе своей печали, какъ неминуемаго слдствія безплодныхъ сопротивленій, находятъ они въ сил отчаянія. Таковы Байронъ и Лермонтовъ, родственные по духу, хотя отсюда и не слдуетъ, чтобъ они были равны талантомъ.
Мы сказали все это безъ мысли сравненія. Сравненіе, въ настоящемъ случа, не иметъ мста. Примры такихъ поэтовъ, каковы Жуковскій, Пушкинъ и Лермонтовъ, не возвысятъ, равно какъ и не имютъ нужды унижать стихотвореній г. Ливандера. Мы сказали все это для того, чтобъ показать, какъ важенъ выходъ изъ печали въ какую-нибудь сферу. Куда же выходитъ печаль г. Лизандера? Многіе укажутъ ему туда, на отчизну всхъ страдальцевъ, но
…Эти сны о жизни за могилой,
О жизни неземной,
Въ которой грудь вдохнетъ иныя силы,
Блаженство и покой,
Весь этотъ міръ, таинственный и чудный…
Какъ здсь ему разсудокъ врятъ трудно!
Безъ бдъ и слезъ, безъ бурь и безъ волненья,
Весь этотъ лучшій міръ —
Не торжество ль холоднаго забвенья,
Не тотъ ли сердца пиръ,
Когда оно не любитъ, не страдаетъ
И ничего не ждетъ и не желаетъ?..
(Стр. 185 и 18$).
Куда же обратиться за утшеніемъ? авторъ не видитъ его ни въ мечтаніяхъ, ни въ наслажденіяхъ, ни въ воспоминаніяхъ, и признаетъ какую-то странную волю судьбы:
Знать, такова ужъ судьбы воля вчная,
Знать, такова ужь и жизнь наша странная:
Въ пору мечтанія — степь безконечная,
Въ мигъ наслажденья — волна быстротечная,
Въ часъ вспоминанія — бездна туманна.
(Стр. 191),
Вотъ до чего доходятъ съ личными скорбями, заключаясь въ сферу индивидуальнаго, или лучше смазать: вотъ на чемъ останавливаются при одномъ личномъ! Бда тому, кто остановился! Хотите ли спасенія? идите впередъ. Тогда печаль отстанетъ отъ васъ, и вы нагоните боле возвышенныя печали.
Скажемъ нсколько словъ о стихотвореніяхъ г. Лизандера, въ эстетическомъ отношеніи. Строеніе каждой пьесы его почти всегда одинаково: сначала описаніе природы, какъ предмета наиболе-любезнаго печальнымъ, а потомъ выраженіе печали. Дйствительно, вліяніе природы на огорченное сердце могущественно. Въ природ скорбящая душа видитъ то, чего давно не замчаетъ въ себ: свжесть, спокойствіе, постоянство. Одн волны мирнаго ручья представляютъ ненаглядную картину для глазъ, отуманенныхъ думой или слезою:
Небо горитъ въ нихъ, свободно и пышно сіяя,
Липа трепещетъ, зеленой вершиной качая,
Темной чертой пролетаетъ вечерняя птица,
Жаркимъ лучомъ золотая сверкаетъ зарница.
Облако бури и тихая ночи лампада,
Мрачный утесъ и листокъ изъ далекаго сада —
Все въ твоемъ лон плыветъ, и блестя и чаруя.
Струй твоихъ ясныхъ ничмъ, никогда не волнуя.
(Стр. 180 и 181).
Стихи въ нкоторыхъ пьесахъ очень-хороши, что доказывается приведенными выписками, хотя они не чужды однообразія. Вообще, дарованіе у г. Лизандера есть: иначе мы не ршились бы, по поводу его стихотвореній, войдти въ довольно-подробное разсужденіе объ элегическихъ пьесахъ. Отчетливый голосъ журнала есть всегда дань боле или мене замчательному достоинству литературнаго произведенія.