‘Отечественныя Записки’, No 7, 1848
Москва и Москвичи. Записки Богдана Ильича Бельского. Издаваемые М. Н. Загоскиным, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1848
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Москва и Москвичи. Записки Богдана Ильича Бельскаго. Издаваемыя М. Н. Загоскинымъ. Выходъ третій. Москва. Въ университетской тип. 1848. Въ 12-ю д. л. 538. стр.
Въ третій разъ является передъ нами Богданъ Ильичъ — и хоть бы на волосъ измнился онъ противъ прежняго! Какимъ онъ былъ при первомъ знакомств, такимъ, вроятно, останется и при двадцать-первомъ посщеніи, если только, къ счастію русской литературы, удостоитъ онъ насъ такимъ количествомъ визитовъ. Хоть бы постарлъ онъ немного — нтъ! онъ не постарлъ нисколько-можетъ-быть, отъ-того, что и въ первое свиданіе съ нами былъ уже довольно-старъ. Богъ-знаетъ, какъ это длается, а между-тмъ это такъ: фактъ замчательный, который самъ себя рекомендуетъ всмъ людямъ, нежелающимъ старть, всмъ молодымъ старикамъ или всмъ старымъ юношамъ.— Другой фактъ, не мене замчательный, относится не къ особ Богдана Ильича, а къ его имени и отчеству. Во вс три раза, какъ мы его видли, никакъ не могли мы назвать его по фамиліи, а всегда называли (и будемъ называть) по имени и отчеству. Такъ идетъ къ нему — Богданъ Ильичъ! и такъ не идетъ къ нему: — господинъ Бльскій! О monsieur Бльскомъ и говорить нечего… Вс ли испытывали подобное ощущеніе, мы утвердительно сказать не беремся: по-крайней-мр, отвчаемъ за себя искренно, что намъ чрезвычайно-ловко говорить: ‘здравствуйте, Богданъ Ильичъ!’, ‘до свиданія, Богданъ Ильичъ!’ и какъ-то языкъ не поварачивается произнести: ‘Прощайте, г-нъ Бльскій!’, ‘здорова ли супруга ваша, господинъ Бльскій?.. Но мы позабыли, что Богданъ Ильичъ не женатъ.
Впрочемъ, это хорошо — не то хорошо, что онъ не женатъ, а то, что онъ сохранилъ свое первоначальное обличіе. Чрезъ малйшую перемну онъ утратилъ бы свою оригинальность, которая именно и заключается въ постоянств физіономіи, потерялъ бы свою свжесть — то-есть, свжесть старости. Да и намъ бы отъ этого не было легче: пришлось бы три раза знакомиться съ однимъ и тмъ же человкомъ. То ли дло однажды навсегда составить себ о человк постоянное мнніе? Скажите.Богданъ Ильичъ — и вы все сказали.
При такомъ постоянств Богдана Ильича, разумется, и записки его постоянны, то-есть интересны по-прежнему. Это, большею частію, разсказы случаевъ, по поводу которыхъ Богданъ Ильичъ высказываетъ свое мнніе, или, врне сказать, логическій выводъ. Каждый случай есть не что иное, какъ посылка: изъ нея выводится заключеніе. Что важне въ мысли Богдана Ильича: случай, или логическій выводъ — объ этомъ пусть онъ самъ судитъ. Наша обязанность замтить только, что его записки могли бы, на самомъ достаточномъ основаніи, назваться ‘Собраніемъ случаевъ’ или Собраніемъ логическихъ выводовъ’.
Имя въ виду преимущественно языкъ, какъ орудіе литературы, мы обратимъ вниманіе на одну статью изъ записокъ Богдана Ильича. Это также случай или логическій выводъ, названный ‘Письмомъ изъ Арзамаса’.
У Богдана Ильича есть пріятель въ Арзамас, Андрей Яковлевичъ, который, читая разныя книги, и преимущественно журналы, выписывалъ употребленныя въ нихъ иностранныя слова. Такъ-какъ онъ не совсмъ понималъ значеніе этихъ словъ, то и отнесся съ покорнйшей просьбой къ Богдану Ильичу объяснить ихъ. Богданъ Ильичъ переводитъ ихъ вс на отечественный языкъ, при чемъ, разумется, достается тмъ, которые пользуются иностранными словами — по нужд или безъ нужды, объ этомъ не говоритъ письмо изъ Арзамаса.
Дло давно извстное, успвшее наскучить читателямъ. Есть правдолюбы, которые въ каждомъ фёльетон кричатъ противъ порчи русскаго языка, и тутъ же кстати его портятъ, доказывая справедливость пословицы, чему посмешься, тому и поработаешь. Вмсто того, чтобъ ршить, какимъ началомъ должно руководствоваться при заимствованіи словъ изъ иностранныхъ языковъ, и потомъ подвергнуть критическому разсмотрнію введенныя иностранныя слова, фёльетоны и ‘выводы’ берутъ десятокъ выраженій, случайно или неслучайно имъ попавшихся, смотрятъ на нихъ Богъ-знаетъ съ какой точки и потомъ преспокойно считаютъ правымъ свое воззрніе, лишенное всякой ученой основы.
Вотъ, на-примръ, Богданъ Ильичъ нападаетъ на слова: ‘тенденція, субстанція, цивилизація, гуманность, юмористика, меркантильная индустрія, ирритація и беллетристика’. Смшно стоять за нкоторыя изъ этихъ словъ, на-пр. за ‘меркантильную индустрію’ и ‘ирритацію’, которыя, вроятно, сказаны кмъ-нибудь въ шутку, нообъ остальныхъ мы имемъ честь побесдовать съ Богданомъ Ильичемъ.
Начнемъ съ субстанціи. Богданъ Ильичъ ставитъ подл него въ скобкахъ: substance, и восклицаетъ: ‘Что за необходимость употреблять непремнно французское слово, понятное только для тхъ, которые знаютъ ‘этотъ языкъ’? Отсюда видно, что Богданъ Ильичъ, въ жару негодованія, считаетъ слово субстанція французскимъ. Намъ до сихъ-поръ казалось, что оно чисто-на-чисто латинское и что изъ латинскаго языка перешло во французскій. Не одни Французы, но и Нмцы, и Англичане, и Итальянцы, и другіе народы употребляютъ это слово въ сочиненіяхъ философскихъ для означенія особеннаго понятія. Другими словами: это техническій терминъ, имющій опредленное значеніе въ наук. Онъ можетъ входить и въ обыкновенную житейскую рчь, но тогда теряетъ свое научное значеніе или принимаетъ по-крайней-мр другой оттнокъ.— Чмъ же замняетъ ‘субстанцію’ Богданъ Ильичъ? ‘Слово отъ слова русскимъ сущность‘. Вотъ его неотразимое доказательство: ‘даже ‘въ обихъ грамматикахъ, русской и французской, часть рчи, называемая ‘по-русски имя существительное, а по французски le nom substantif, происходитъ отъ одного и того же корня’. Но существительное происходитъ не отъ слова сущность, а отъ слова существо, слдовательно, по мннію Богдана Ильича, существо и сущность ршительна) одно и то же! Слдовательно я могу сказать безразлично: такой-то есть существо и онъ же есть сущность. И будто я не могу сказать: сущность такого-то, какъ существа органическаго, состоитъ въ томъ-то и томъ-то? Видите ли, Богданъ Ильичъ, какъ легко запутаться при перевод словъ съ одного языка на другой?.. Вы считаете субстанцію Французскимъ словомъ: да будетъ по вашей фантазіи. Развернемъ же хорошій Французскій лексиконъ и узнаемъ значеніе этого слова: ‘Substance — tre qui subsiste par lui-mme, toute sorte de matiè,re, ce qu’il y a de meilleur, de precis en quelque chose’. Видите ли? три значенія въ одномъ слов! Сообразно первому, вы найдете въ нкоторыхъ философскихъ сочиненіяхъ такую фразу: Богъ есть первоначальная субстанція, сообразно второму, мы выражаемся — я люблю существенное (а не фантастическое), сообразно третьему, имемъ право сказать: сущность этого предмета, этого дла. Итакъ, ваша сущность соотвтствуетъ одному значенію, а вы ее ставите на трехъ мстахъ! Хоть бы выписали вы то выраженіе, въ которомъ вставлено слово субстанція. Тогда бы можно было судить о справедливости или несправедливости его употребленія. А то вы взяли одно только отдльное слово, какъ-будто есть возможность понять въ этомъ случа положительный его смыслъ!
О слов ‘гуманный’ Богданъ Ильичъ разсуждаетъ такъ, ‘я думаю, что ‘въ этомъ слов не всякій Французъ ‘узнаетъ свое humanit, тмъ боле, ‘что при передлк на русскіе нравы ‘оно получило смыслъ гораздо обширнйшій’. Конечно, не всякій. Если Французъ понимаетъ значеніе и хорошо слышитъ звуки словъ humanit и гуманность, то онъ тотчасъ увидитъ, что слово гуманность произошло отъ гуманный (humanus), точно такъ же, какъ наивность, сантиментальность произошла отъ словъ наивный, сантиментальный. ‘Гуманность, продолжаетъ ‘Богданъ Ильичъ, можно перевести ‘русскимъ словомъ человчность‘. Почему жь не человчественность? Вдь французское слово humanit, къ которому вы адресуетесь, иметъ два значенія, какъ и русское ‘человчество’: la nature humaine (человческое естество, человчество) и les hommes en gnral (родъ человческій, человчество). При переложеніи иностранныхъ словъ на отечественныя, необходимо принимать въ соображеніе, кром смысла, и условія благозвучія. Вмсто ‘діаметра, радіуса, мизантропа’, употребляйте, если угодно, поперечникъ, полу поперечникъ, человконенавистникъ — да лучше ли отъ этого будетъ книгамъ и людямъ? Притомъ же, если вы перевели намъ гуманность, то покорнйше просимъ васъ перевести ужь кстати гуманный и гуманистъ — слова, употребляемыя также въ извстномъ значеніи.
Слова юмористъ и юмористика Богданъ Ильичъ переводитъ балагуромъ и балагурствомъ — вроятно, къ великому удивленію всхъ юмористовъ вообще и Гоголя въ-особенности, попавшаго въ балагуры. Въ основаніе своего перевода, Богданъ Ильичъ берегъ англійскій лексиконъ, который называетъ юморъ особенною способностью ума показывать все въ потшномъ, смшномъ и шутовскомъ вид. Не лучше ли было бы обратиться прямо къ Гоголю, опредляющему юморъ гораздо-глубже и врне: ‘способностью смотрть на предметы сквозь зримый міру смхъ и незримыя міру слезы-‘. Нтъ нужды, что опредленіе заимствованное, это не мшаетъ ему быть врнымъ. Богдану Ильичу не нравится, сверхъ-того, слово юмористика. Почему же? потому-что сочиненіе, написанное въ дух разгульныхъ псень, никто не называетъ удалистикой? Прекрасное доказательство! Слово юмористика составлено, по подобію другихъ иностранныхъ словъ, ‘лингвистика’, ‘стилистика’, ‘статистика’, отъ извстныхъ прилагательныхъ и на основаніи извстныхъ правилъ производства. Зачмъ зашла сюда удалистика? Разв прилагательное удалый иметъ одинакое окончаніе съ тми словами, отъ которыхъ произошли юмористика, стилистика, и проч.? Воля ваша, Богданъ Ильичъ, а вы немножко сбились!
Потомъ Богданъ Ильичъ смется надъ беллетристикой: Зачмъ оно, когда у насъ есть изящная словесность, точь въ-точь замняющая это слово, ибо belles lettres и изящная словесность одно и то же? Изъ такого разсужденія очевидно, что Богданъ Ильичъ опирается на корень слова, на первоначальное его значеніе, совершенно забывъ другой законъ, тоже господствующій въ язык, именно: удаленіе словъ отъ первоначальнаго значенія, ихъ измненія. Въ какія бы смшныя исторіи попалъ Богданъ Ильичъ, еслибъ вздумалъ держаться начальнаго смысла словъ! Не-уже-ли ему это не извстно? Примры передъ глазами. Сантиментальный значитъ чувствительный, исполненный чувства. Шиллеръ, желая положить различіе между древнею и новою поэзіею, называетъ первую — наивною, вторую — сантиментальною. Но извольте теперь сказать о стихотвореніяхъ извстнаго поэта, хоть Жуковскаго, они сантиментальны — что выйдетъ: похвала или порицаніе? Можете о нихъ сказать, что они исполнены чувства-и съ вами никто не будетъ спорить. Такъ и беллетристика: назовите записки Богдана Ильича изящною словесностью — и вс коварно улыбнутся. Скажите, что это произведеніе беллетристики — вс подумаютъ, ну, да, отъ-чегожь? пожалуй! Первоначальное значеніе иногда до Того измняется, что вы и со свчкой не съищете его въ слов. И я воображаю, какъ самъ Богданъ Ильичъ удивится, прочитавъ гд нибудь: землеописательное положеніе земли, вмсто: географическое положеніе земли, хотя географія слово-въ-слово значитъ землеописаніе.
Въ защиту словъ тенденція и филантропія воспользуемся авторитетомъ — С. П. Шевыревымъ. Въ разбор романа Достоевскаго: Бдные Люди, сей ученый, извстный своимъ пуризмомъ, употребилъ именно эти два слова: филантропическая тенденція. Что сказать посл этого? Умолкните, Богданъ Ильичъ!
Наконецъ, иметъ ли право Богданъ Ильичъ быть судьею языка? какъ онъ самъ пишетъ? Конечно, слогъ его гладокъ и чистъ, но не везд правиленъ. На стр. 182, съ ужасомъ читаемъ, ‘я ‘вмсто козлинаго молока, буду пить ‘шампанское!’ Ай, ай, козлиное молоко! куда жь двалась русская пословица: отъ козла ни шерсти, ни молока? Впрочемъ, эта ошибища Богдана Ильича можетъ объясниться тревогой, причиненной ему козломъ во время визита Буркину. У страха глаза велики, и Богдану Ильичу могло показаться, что у козла, кром роговъ, есть и молоко.