Стихотворения, Дмитриев Михаил Александрович, Год: 1866

 
 М. А. Дмитриев Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания В. С. Киселева-Сергенина Общая редакция Л. Я. Гинзбург Л., Советский писатель, 1972 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Биографическая справка 18. Предчувствия любви 19. Равнодушие 20. Весна 21. К неправедным судиям 22. Песня ('Сын бедный природы...') 23. <Эпиграмма на П. А. Вяземского> ('Князь Вяземский жало...') 24. <Эпиграмма на П. А. Вяземского и А. С. Грибоедова> 25. <Эпиграмма на А. С. Грибоедова> ('Хотя из гордости брось перья...') 26. <Эпиграмма на В. Ф. Одоевского> 27. Две феи 29. Эпитафия кому угодно 31. Жаль мне вас 33. Север 36. Ответ Аксакову на стихотворение 'Петр Великий' 37. Подводный город. Идиллия 38. Как пернатые рассвета 39. 'Сад снегом занесло: метелица и вьюга!..' 41. <Эпиграмма на И. С. Аксакова> Михаил Александрович Дмитриев принадлежал к одному из самых древних в России дворянских родов. {В неопубликованных автобиографических 'Записках' (ГИМ) М. Дмитриев указывал, что он происходит от Рюрика в '28-м колене', а от Мономаха - в 21-м. Там же находится стихотворение 'Мономахи' (см. его на с. 63), посвященное родословной поэта. В дальнейшем сведения, почерпнутые из этой рукописи, и цитаты из нее приводятся без ссылок. Продолжением 'Записок' служат неопубликованные 'Главы из воспоминаний моей жизни', 1864-1866 гг. (ГБЛ).} Он родился 23 мая 1796 года в поместье деда - селе Богородском Сызранского уезда Симбирской губернии. Отец его, А. И. Дмитриев, старший брат прославленного поэта И. И. Дмитриева (1760-1837), человек не чуждый литературе, сотрудничавший в изданиях Карамзина, состоял на военной службе в чине полковника. Он умер, когда сыну его исполнилось два года. После смерти матери (в 1806 году) заботу о воспитании подростка взяли на себя дед, бабушка и тетка. С 1806 года М. Дмитриев в Москве. Ровно год проучился он в 'высшем классе' Университетского благородного пансиона, а в 1812 году был принят в студенты Московского университета и одновременно приступил к службе в архиве иностранной коллегии. Из-за войны с Францией занятия в университете фактически начались с сентября 1813 года. М. Дмитриев прилежно посещает лекции А. Ф. Мерзлякова и М. Т. Каченовского, штудирует эстетику, совершенствуется во французском и овладевает немецким и латинским языками. Художественные вкусы М. Дмитриева больше всего характеризует его увлечение Державиным, Жуковским, а также довольно популярными в те годы французскими поэтами: Делилем, Флорианом, Парни. Большое значение в своем литературном образовании сам М. Дмитриев придавал знакомству с немецкой поэзией (Клопшток, Виланд, Шиллер), в то время мало известной в России. В январе 1814 года на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете был оглашен отрывок из поэмы Делиля 'Сельский житель' в переводе М. Дмитриева. В следующем году он печатает в журнале 'Российский музеум' (No 12, подпись: 'М. Д.') перевод басни Флориана 'Новый календарь'. В 1815 году переехавший в Москву Иван Иванович Дмитриев поселил племянника в своем доме, ставшем для него своеобразной литературной академией. Через дядю М. Дмитриев познакомился с рядом видных писателей - Жуковским, Вяземским, Д. Давыдовым, А. С. Шаховским, А. Е. Измайловым, В. Л. Пушкиным и другими. С захватывающим интересом он следит за боями 'Арзамаса' с 'Беседой'. В подражание 'Арзамасу' М. Дмитриев и несколько его друзей по университету (Раич, М. А. Волков, А. Д. Курбатов и другие) в конце 20-х годов учредили 'Общество любителей громкого смеха'. {Об этом обществе см.: А. Г. Грум-Гржимайло, В. В. Сорокин, 'Общество любителей громкого смеха'. - Сб. 'Декабристы в Москве', М., 1963.} Здесь читались пародии на сочинения литературных староверов, шутливые стихи, высмеивающие нелепые педантские замашки некоторых профессоров. Попытка будущих декабристов Ф. А. Шаховского, М. А. Фонвизина и А. А. Муравьева превратить это безвредное общество в тайную политическую организацию окончилась неудачей: участники его оказались неподготовленными к такой цели, и в 1820 году оно прекратило свое существование. В 1817 году М. Дмитриев, только что окончивший университет, был направлен в канцелярию управляющего коллегией иностранных дел графа К. В. Нессельроде, но через год возвращается в архив этой же коллегии и служит здесь до мая 1825 года. В 1823-1824 годах М. Дмитриев посещает кружок Раича, поддерживая особенно тесные отношения как с самим Раичем, так и с членами этого кружка - М. П. Погодиным и А. И. Писаревым. В 1823 году Рылеев и А. Бестужев направляют ему письмо с приглашением сотрудничать в их альманахе. В результате два стихотворения М. Дмитриева ('Лес' и 'Сын бедный природы...') появляются в 'Полярной звезде на 1824 год'. В декабре 1824 года по рекомендации Рылеева М. Дмитриев был принят в петербургское Вольное общество любителей российской словесности. Однако известность ему доставили не стихи, а его полемические выступления 1824-1825 годов. В 1824 году М. Дмитриев обрушился в 'Вестнике Европы' на предисловие П. А. Вяземского к 'Бахчисарайскому фонтану', посвященное пропаганде романтизма. Модное в то время слово 'романтизм' в контексте этой статьи означало идейную и творческую свободу писателя и шире - национальную самобытность. О романтизме же как специфическом явлении искусства Вяземский ничего определенного не сказал. {В том, что сущность романтизма ему неясна, сам Вяземский чуть позднее признался в письме к Жуковскому от 13 декабря 1824 г. (см.: 'Русский архив', 1900, No 2, с. 193).} М. Дмитриев с его трезвым и систематизированным умом тотчас нащупал уязвимость суждений Вяземского о романтизме - их слабую прикрепленность к литературным фактам, что и продемонстрировал в своей статье. Полемика приняла ожесточенный характер и перешла за пределы журнальной трибуны. Противники осыпали друг друга оскорбительными эпиграммами. Наконец Вяземский, которому эта перепалка надоела, 'возил показывать эпиграммы М. Дмитриева дяде его Ив<ану> Ив<анови>чу, а свои от него скрывал, и дядя ужасно рассердился на племянника, так что даже перестал принимать его', {'Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века', т. 1, М-Л., 1931, с. 185.} - рассказывал М. Н. Лонгинов. Сообщение это довольно правдоподобно, если учесть, что холодность и отчуждение, еще раньше вкравшиеся в отношения между родственниками, вынудили М. Дмитриева оставить дом дядюшки. 'В свойстве и средствах добра, - вспоминал М. Дмитриев, - мы никогда с ним не сходились: я имел всегда в виду самого человека и свойства его потребностей, а для него добро и счастие заключались в людском почете и в приличных декорациях, которыми должно обставить сцену жизни'. В следующем 1825 году М. Дмитриев зажег пламя шумной полемической войны, поводом к которой послужили публикация отрывка из 'Горя от ума' и восторженный отзыв о нем Н. А. Полевого. М. Дмитриев решительно осудил план комедии и характер главного героя. Приговор этот был отменен всей последующей жизнью пьесы Грибоедова. Однако дмитриевская статья, о которой принято говорить пренебрежительно - только как о факте литературного рутинерства, заслуживает более серьезного отношения: это было продуманное и не лишенное аргументации мнение. 'М. Дмитриев, - писал А. И. Кошелев, - был самый обильный и известный в свое время классик, последний и самый твердый устой упадавшего классицизма'. {<Н. Колюпанов>, Биография А. И. Кошелева, т. 1, М., 1889, с. 32.} На самом деле 'классицизм' М. Дмитриева заключался в традиционализме и нормативности его мышления, весьма, впрочем, далеких от литературной косности. М. Дмитриев был способен оценить Жуковского и Пушкина, Гете и Шиллера, а позднее Гейне. Он изучал Шеллинга и Окена и умел многое почерпнуть из их сочинений для себя. Что касается Дмитриева-поэта, то он не питал архаических симпатий и во многих случаях отступал от традиционных форм. Когда в 1830 году стихотворения М. Дмитриева вышли отдельным изданием, давний его антагонист Н. А. Полевой вынужден был признать, что в некоторых стихотворениях заметен переход к 'полуромантнзму'. Переход этот в меньшей степени отразился на 'механизме стиха', фактура которого, как справедливо отметил Полевой, возвращала читателя к недавно пройденному этапу русской поэзии: 'Форма, лад стихов у него старые - карамзинские, если угодно. Шероховато, но вылощено, отзывается тяжелым трудом, но гладко, принужденно, но стройно'. {Н. А. Полевой, Очерки русской литературы, ч. I, СПб., 1839, с. 444.} Как поэт М. Дмитриев никогда не пользовался успехом у современников. По-видимому, больший интерес возбуждали ходившие в рукописи его сатиры - 'талантливые пародии', по отзыву Гоголя, 'где желчь Ювенала соединяется с каким-то особенным славянским добродушием'. {Н. В. Гоголь, В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность. - Полн. собр. соч., т. 8, Л., 1952, с. 396. Известные нам 'пародии' М. Дмитриева - 'Новая Светлана' (сатира на Н. А. Полевого. - 'Русский архив', 1885, No 4, с. 649-659), 'Двенадцать сонных статей' (сатира на М. Т. Каченовского) и 'Петербургская Людмила' (сатира на А. А. Краевского и Белинского), обе опубликованные В. Н. Орловым в сб. 'Эпиграмма и сатира', с. 293-308 и 326-340, - не вполне согласуются с отзывом Гоголя.} Сам М. Дмитриев не обольщался насчет своих способностей и как-то признался, что у него 'нет сильного воображения, той творческой фантазии, которая составляет сущность поэзии'. {'Замечания и анекдоты', рукопись 1858 г., тетрадь 1 (ЦГАЛИ).} Тем не менее он имел слабость не только написать, но и напечатать массу плохих стихов, в которых потонули и бесспорно удачные вещи - оригинальные по мысли или энергии выражения. Недоброжелатели поэта язвительно острили на его счет. Вяземский окрестил его 'Лжедмитриевым' - как недостойного преемника дяди, а С. А. Соболевский в издевательской эпиграмме-эпитафии заклеймил стихами: Был камер-юнкер при дворе И камердинер на Парнасе. {*} {* Звание камер-юнкера выхлопотал для племянника И. И. Дмитриев. Однако к придворной жизни М. Дмитриев никакого отношения не имел.} Репутация бездарного и кичливого стихотворца была окончательно закреплена за ним Белинским. В основном такой она сохранилась до наших дней. В 1842 году М. Дмитриев напечатал резкое стихотворение 'Безымянному критику', написанное в ответ на статью Белинского 'Русская литература в 1841 году', где о Ломоносове, Державине и Карамзине говорилось как о безнадежно устаревших писателях. М. Дмитриев усмотрел в этом злонамеренную попытку очернить дворянскую культуру, посеять вражду между старым и новым поколением. В стихотворении он прямо обвинил Белинского в антипатриотизме. Этот неблаговидный поступок (адресат стихотворения был достаточно прозрачным) дал критику право печатно обвинить М. Дмитриева в сочинении рифмованного доноса. В борьбе со сторонниками европеизации русской жизни М. Дмитриев примкнул к кругу 'Москвитянина', ставшего трибуной славянофилов как официального, так и оппозиционного направления. С момента возникновения этого органа в 1841 году и до его прекращения в 1855 году М. Дмитриев был ревностным вкладчиком журнала, снабжая его стихами и прозой (статьями и рецензиями). Будучи в стане славянофилов, М. Дмитриев не разделял фанатической увлеченности вождей этой 'партии' и, как всегда, отличался независимостью взглядов. Так, например, он написал ответ на нашумевшее стихотворение К. С. Аксакова 'Петру'. Оспаривая утверждение его автора о том, что реформы Петра I нарушили самобытное развитие страны, привили чуждые народу формы европейского быта и образованности, М. Дмитриев всю вину за антинародную, антинациональную политику русского правительства возлагал на преемников царя-преобразователя, которые 'отреклися от добра' и 'прикрылися лукаво великим именем Петра'. В поэзии М. Дмитриева тех лет близость к славянофилам более всего сказалась в идеализации патриархальных нравов. Антитеза поэтической старины и корыстной, эгоистической современности определяет пафос многих его стихотворений (например, весь обширный цикл 'Московских элегий', изданный отдельно в 1858 году). М. Дмитриев скептически взирал на борьбу левых сил страны за свободу личности и демократизацию общественных отношений в России. Он предсказывал, что это неизбежно приведет к распаду кровных, семейственных, а, стало быть, и прочих человеческих связей, что означало для него закат личности. Теме увядания и духовного оскудения эмансипированного поколения посвящено стихотворение М. Дмитриева 'Жаль мне вас, младые девы...', перекликающееся со скептическими прогнозами 'Последнего поэта' Баратынского. Бытующее и поныне представление о М. Дмитриеве как идеологе крайней реакции и певце самодержавия нуждается в уточнении. В действительности следует говорить о консерватизме его взглядов, причем консерватизме оппозиционного свойства. Свидетельство тому - поздние подцензурные стихотворения М. Дмитриева вроде 'Подводного города', 'Как пернатые рассвета...', нелегального 'Ответа Аксакову'. Столь же показательны и суждения поэта о русском правительстве, которые мы находим в его конспиративных заметках. 'Везде правительство, - сказано в одной из них, - установлено для народа, а у нас весь народ живет для правительства. Это такое уродство, какого не представляет история... Одно правительство имеет слово, одна казна владыка, одна казна вольна придумать себе, что к лучшему, и совершать беспрепятственно, хотя бы в ущерб интересам и частным и народным'. За 'казну', продолжает он, понимая под этим словом самодержавно-бюрократический штат империи, 'стоит власть и сила, за частного человека никто... Казна не признает никакой истины: для нее истина только то, что ей самой полезно и выгодно. И потому истина в России не существует'. {'Замечания и анекдоты'. Рукопись 1859 г., тетрадь 2 (ЦГАЛИ).} Любопытно, что строки эти писал человек, многие годы занимавший видное положение в 'казне', носивший звание камергера. Начав со скромной должности надворного судьи в 1826 году, М. Дмитриев в 1839 году дослужился до обер-прокурора московского отделения Сената. Но чиновничья карьера не принесла М. Дмитриеву морального удовлетворения. Еще в 1830 году желание более осмысленной жизни побудило его вступить в масонское общество. Казенная служба, писал он позднее, 'делает человека пустым дельцом, ничтожным формалистом, равнодушным интриганом и эгоистом', тогда как 'отечество требует живых людей, а не бюрократов'. {'Главы из воспоминаний моей жизни' (ГБЛ).} С 1843 года М. Дмитриев заведовал делами общего собрания московских департаментов Сената. В марте 1847 года он был уволен по распоряжению министра юстиции графа В. Н. Панина, раздраженного строптивостью своего подчиненного. Потеряв службу, поэт уединяется в своем Богородском, время от времени наведываясь в Москву. С конца 40-х годов писательская плодовитость М. Дмитриева нарастает. Он пишет много новых стихотворений, много переводит (особенно из Горация), публикует монографию о поэте карамзинской эпохи И. М. Долгорукове (отдельное издание в 1863 году), книгу 'Мелочи из запаса моей памяти' (1854). За год до смерти поэта, скончавшегося 5 сентября 1866 года, из печати вышло двухтомное собрание его стихотворений. 18. ПРЕДЧУВСТВИЯ ЛЮБВИ Et, revant mon sort mysterieux... Des mes plus jeunes ans, je te vis dans mes cieux. Hugo {*} {* И, размышляя о моей таинственной судьбе... с самых юных моих лет, я видел тебя в своих небесах. Гюго (франц.). - Ред.} Напрасно я мечтал о почестях и славе И хладный труд ума предпочитал забаве, Напрасно в тишине, предавшись легким снам, Неверно пробегал рукою по струнам, Или, бежав от вас, мои поля родные, Пылал желанием узнать страны чужие, - Всё тщетно! Ты, любовь, звала меня к себе! И с тайной радостью покорствуя судьбе, Отринув навсегда тщеславия порывы, На розы я сменял и лавры и оливы! Я знал: жизнь наша сон! Да будет же она Фантазий, тишины, забвения полна. Душа, спокойное вкусив отдохновенье, Приятней, думал я, найдет и пробужденье! Я верил счастию! И кто вотще внимал Тому, что тайный глас природы предрекал? От самых нежных лет и тихий свет востока, И воды звонкие дубравного потока, И шепот в вышине трепещущих ветвей, И бледный свет луны из облачных зыбей - Во мне задумчивость роскошную питали И негу и любовь в грудь отрока вливали! О юности друзья! Я слышал ваш укор, Когда рассеянный, задумчивый мой взор Недвижим был среди забав и ликованья! Не знаю сам, куда влекли меня мечтанья, Но звона ваших чаш вокруг не слышал я, Но песнь веселости была не для меня! Повсюду предо мной был идеал прелестный, Знакомый лишь душе и сердцу лишь известный. Об нем я в тишине безмолвно тосковал, Когда луч утренний долины озлащал, О нем в час вечера, о нем в ночи глубокой Нередко, сна лишен, мечтал я одинокой! В нем юный музы друг любил воображать Улыбку кротости - небесного печать, Спокойствие лица - души изображенье, Любви чувствительность и дружбы сннсхожденье, Беспечность детскую с веселостью живой, Взор целомудрия, столь ясный и простой, Блаженства ангелов душе моей свидетель, Пред коим и порок признал бы добродетель! Сбылось! И счастлив тот, кто сердца в простоте Вверял желания всевидящей мечте. Спокоен, как дитя, на лоне у свободы! Всё изменяет нам, но не дары природы! Видал ли кто весну без Флориных даров, Без тени летний зной и осень без плодов? Так сердцу чистому вселенныя с начала Любовь весною лет еще не изменяла! И кто виновен в том, когда ряд лучших дней Провел над златом ты или в алчбе честен, От коих горький плод раскаянье готовит?.. Цвет счастья... дар тому, кто счастия не ловит 1822 19. РАВНОДУШИЕ Кто властен удержать младой души движенья, Когда любовь к земле и к жизни в ней горит? И кто потухший огнь ей снова возвратит, Когда угаснул ом от раннего мученья?.. О равнодушие! Сколь часто я взывал К тебе, волнуемый моей кипящей кровью, Как бы предчувствуя, что счастливой любовью Коварный рок меня на гибель прямо мчал! Без тучи грянуло несчастье над главою! Шум стих, я поднял взор - и ты... уже со мною! Но ты не тот беспечный бог. Спокойный, радостный, ступающий на розы, С которым жизни путь столь ровен и отлог: Ты отнял всё, отнявши слезы! Отдай мне их, отдай назад! Пусть вновь их пламень жжет мне грудь хотя однажды, Пусть сердце вновь томит неутолимость жажды, - Несносен для души бесчувственности хлад! 1823 20. ВЕСНА Светлее солнца луч играет над прудом, Луг зеленеющий смеется, Кругами ласточка летает над гнездом, Воркует горлица и жаворонок вьется!.. Всё... счастье и любовь! Лишь мне нет счастья и любови! Я молод, но весна моей не греет крови: Моя весна не придет вновь! Не для меня красы природы, И свежий аромат цветов, И вдохновение свободы, И вдохновение стихов!.. Мне боле нравится густая тень лесов. Кремнистые стези, пещеры дикой своды, Осенней ночи мрак, стихий нестройный бой, - Лишь в них я внемлю глас понятный и живой! Не мне в их мятеже почувствовать смятенье: Любви, младой любви моей Я видел с жизнию последнее боренье, Я видел, как тускнел свет милых мне очей, И научился видеть тленье! С тех пор не трепещу следов уничтоженья, Дивлюсь желаниям людей, Надежды их не понимаю, Не радуюсь весне в холодности своей И не жалея провожаю!.. 1823 21. К НЕПРАВЕДНЫМ СУДИЯМ Аще воистинну убо правду глаголете, правая судите сынове человечестии. Пс<алом> 57 Всегда ли правду вы творите, О судии земных сынов? Всегда ль виновного вините? Всегда ли слабому покров? О нет! Вы сердцем беззаконны, И злодеянье на весах, Вы с детства были вероломны И ложь сплетали на устах! Как змия яд, ваш яд опасен! Как аспид, глухи вы! Над ним Труд заклинателя напрасен: Закроет слух - и невредим! Пошли ж, о боже, день невзгоды И тигров челюсти разбей! И да иссякнут, яко воды Под истощенною землей! Да их губительные стрелы, Как преломленные, падут, И, как зародыш недозрелый, Да в свете тьму они найдут! Да праведник возвеселится, Омывши ноги в их крови, Да мщенью всякий изумится И скажет: 'Бог - судья земли!' 1823 22. ПЕСНЯ Сын бедный природы Так песню певал: 'В давнишние годы Я счастие знал! В давнишние годы Был мир веселей, И солнце и воды Блистали светлей! В то время и младость Резвее была, И долее радость Нам кудри вила, И лес был тенистей Стыдливой чете, И розы душистей, И люди не те! Тогда к хороводу Сбирались скорей И пели свободу Средь диких полей. В то время с весною Любовь нас ждала... В то время... со мною Подруга жила!' 1824 38. <ЭПИГРАММА НА П. А. ВЯЗЕМСКОГО> Князь Вяземский жало На 'Вестник' острил, Но критикой вялой Ему ж услужил. Нестоек он в слове! Я знал наперед: Бодливой корове Бог рог не дает! 1824 24. <ЭПИГРАММА НА И. А. ВЯЗЕМСКОГО И А. С. ГРИБОЕДОВА> Вот _брату_ и _сестре_ законный аттестат: Их проза тяжела, их острот_ы_ не остры, А вот и авторам: им Аполлон не _брат_. И музы им не _сестры_. 1824 25. <ЭПИГРАММА НА А. С. ГРИБОЕДОВА> Хотя из гордости брось перья, Чтоб не сказали наконец, Что Мефистофелес-хитрец У Вяземского в подмастерьи. 1824 28. <ЭПИГРАММА НА В. Ф. ОДОЕВСКОГО> В нем страстная к учению охота, От схоластических избавившись ходуль, Он в Шеллинге открыл, что бог есть нуль, А Грибоедов что-то. 1825 27. ДВЕ ФЕИ Sie geben, ach! niebt immer Glut Der Wahrheit helle Strahlen. Wohl denen, die des Wissens Gut Nicht mit dem Herzen zahlen! Schiller {*} {* Светлые лучи истины! Увы! они не всегда дают пламя. Блаженны те, кто за благо познания не расплачиваются сердцем. Шиллер (немецк.). - Ред.} Поэт Ты ль, Фея? Ты опять со мною! Но тот ли твой печальный взгляд? Сурова ты! Почто объят Твой взор таинственною мглою? Отколе ты пришла ко мне? В какой ты побыла стране, Что возвратилась столь печальной? Таков ли мир твой идеальный! Фея Я видела страну Судьбы! Я устояла средь борьбы, Но на челе моем примета Осталась - чуждого мне света! И не стереть ее с чела! И я не та уж, что была! Я в бездну прошлого взглянула, Прозрела в будущее я И в книге Вечности дерзнула Прочесть страницы бытия! Я не могу уже с тобою Петь ни беспечность, ни любовь: Они не возвратятся вновь! Вот мой привет - встречай тоскою! Поэт Печален он, привет твой мне! Что ж ты узнала в той стране? Фея Я зрела: есть над миром Воля И управляет всем она! И каждому своя есть доля, И доля всем земным одна! Вы ропщете несправедливо На неравенство благ и бед: Ни бед, ни благ на свете нет! Равны несчастный и счастливый! Одна в вселенной сумма сил, В их равновесьи - совершенство! Колеблют их лишь для равенства: Ты пал, но их восстановил! Другая Фея Постой, Дух адский, Дух смущенья! Друг прежний мой! Ты мне внемли! Я принесла из той земли Тебе другие откровенья! 'В вселенной сумма сил одна, В их равновесьи - совершенство!' Узнай же, что тебе дана Способность их хранить равенство! Себя возвысив самого, Ты их приводишь в возвышенье, Ты падаешь - твое паденье Не восстановит ничего. Напротив! Общее равенство, Закон могущий бытия, Часть общих сил влиет в тебя, Чтоб не разрушить совершенство! Первая Проникла я мглу вечной ночи, Судьбу я встретила за ней: Там яркий свет блеснул мне в очи, - Тебе он был бы тьмы темней! Я мнила ваши там печали И ваши радости найти, И утешенье принести Тебе из таинственной дали! Их нет! Нашла я в тех странах: Там весят вечные законы, А ваши цепи и короны Кладут в придачу на весах! Вторая 'Нет благ и бед? Между собой Равны несчастный и счастливый? Между восторгом и тоской Различья нет?' - Несправедливо! Их нет в стране, где искони Всё в чистом Свете совокупно, Вам то блаженство недоступно: Вам здесь существенность - они! Они, как общей жизни силы, Здесь движут Вечности закон, Но это таинство могилы: На что вам знать, как движим он? Первая Там ваши истины ничтожны! Добро - почти всегда мечта! И даже ваша красота - Один какой-то отблеск ложный! Кто мог бы вкупе их обнять, Без времени, без протяженья, Тот мог один бы, чужд сомненья, Их вдруг постичь, а не познать! Но, божества сосуд скудельный, Не снес бы знанья он и пал, А смертным мысли беспредельной Словами б всё не передал! Вторая Не признавай то за ничтожность, Чего ты чувствовал возможность С тех пор, как чувствовал себя! Ты вспомни прелесть бытия! Как сладко сердце трепетало, Когда _добра_ оно желало! Как был ты счастлив _красотой_! Что ты любил в ней? - Совершенство! Не ты ли чувствовал блаженство. Приемля _истину_ с тоской! Что облегчает жизнь вам? - Радость! Что очищает жизнь? - Печаль! Предай им без условий младость И не читай Судьбы скрижаль! Первая Блажен, кто вовсе чужд сомненья! Но кто пытался познавать, Тому отраду трудно дать: Не принесла я утешенья! Но в той таинственной стране, Я помню, говорили мне, Что можно в _истине_ суровой Отраду вам найти себе, - И непонятное мне слово Я принесла одно тебе! Не хочешь? Пусть себя тревожишь. Но ты не лучший путь избрал: Что ты проник и что познал. Ты позабыть уже не можешь! Вторая Исчезни, адский Дух смущенья! Почто рождаешь хлад сомненья В груди, где пламень обитал? Он той ли истины желал? И тот ли ты закон открыла, Который мог бы он обнять, В котором - временного сила, На коем - вечного печать! Не мог обнять он бренным взором, Что ты взялась ему открыть! Чего ты хочешь? Чтоб винить Он Небо стал своим укором? Исчезни ты! А ты внемли! Есть истина и для земли! Она не та, но те ж законы Вам отражаются и в ней. По коим над главой твоей Миров вратятся миллионы! Они не пали, и тебя Закон поддержит бытия! Что сам ты в сем кольце вселенной, Какое ты в цепи звено, Закрыто будь тебе оно - Но ни одно в ней не забвенно! Твой круг Природой очерчен, - Ты действуй в нем: обширен он! ----- И я внимал. И вдруг мгла ночи На миг мои покрыла очи. И в вихре Феи с двух сторон Слетелись, сшиблись, слышен стон! Вдруг тихо - ясен свод небесный, Обеих нет - и неизвестно, Кто победил, кто побежден! Во мне осталось лишь волненье, Или как то недоуменье, В котором помнишь чудный сон! Я мог привесть в успокоенье И душу, бывшую в сомненье, И сердце, полное тревог, Но что узнал, забыть не мог! 1828 29. ЭПИТАФИЯ КОМУ УГОДНО Из ничего кой-как пробился И в жизни значил кое-что! И, быв кой-чем, он возвратился По смерти в прежнее ничто! <1832> 81. ЖАЛЬ МНЕ ВАС О my brethern! I have told Most bitter truth, but without bitterness. Coleridge {*} {* О мои братья! Я сказал самую горькую правду, но без горечи. Кольридж (англ.). - Ред.} 1 Жаль мне вас, младые девы, Что родились вы в наш век, Как молчат любви напевы И туманен человек! Ваши матери весною Дней безоблачных своих Для любви цвели красою И для песен золотых! Вы цветете - без привета: Скука - пляски вашей след, На любовь вам нет ответа, На красу вам песен нет! Как богиням, в ваши годы Им курили фимиам, Кто поэт, кто жрец природы Вас введет с собою в храм? Ваши прелести земные Для земных блистают глаз - Наши души ледяные Не пылают уж для вас! 2 Жаль мне, юноши, что младость Ваших дней не весела, Что раздумье гонит радость Рано с вашего чела! Не слыхать нам песни вашей, Смех не шумен, шутка спит, И за дружескою чашей Откровенность не сидит! Горды вы своею скукой!.. Целя мудрыми прослыть, Жизни заняты наукой, Забываете вы жить! Не касался с наслажденьем Ваших уст еще порок, А мутите уж сомненьем Чистой жизни вы поток! Жаль мне слышать ваши споры О науке новых лет: Где за истину раздоры - Знак, что истины там нет! 3 Жаль мне, старцы, утружденных Жизни тягостным путем Видеть вас полузабвенных В поколенье молодом! Вы, как племени былого Обелиск из дальных стран, Для живых людей - без слова Вещей мудрости орган! Ваши подвиги забыты! В укоризну нам они! Новизной лишь знамениты Ум с заслугой в наши дни! Молча ваших дней преданья Вам приходится беречь, И, свалившись без вниманья, Дать простор - и в землю лечь! Грустно, дети, и печально Видеть быстрый ваш расцвет! Мир пустеет идеальный, Тесен, темен жизни след! Век быстрее прежних мчится! Он хлопочет, он спешит, Недосуг добру учиться: Веры нет, а ум кичит! Дни работы - и погашен В храме сердца фимиам! Добывая злата, брашен, Человек не входит в храм! То, земной поденщик нужды, Движет тяжесть он громад И, богатства духа чуждый, Хочет чревом быть богат, То, гордясь созданья силой, Мнит творца усвоить честь: С места сдвинул он, что было, - Не на месте то, что есть! Расшатались мудрых мненья? Бог и польза - на весах: Нет для духа убежденья И неверен каждый шаг! Человечество не здраво! В ваши зрелые года Как узнать, что будет право И что истина тогда! 5 Жаль тебя мне, век усталый, Ранний старец без седин, Мыслью буйный, в чувствах вялый, Об отцах забывший сын! Ни восторга наслажденья, Ни молитвенной слезы! Только алчность насыщенья! Только ропот в день грозы! Что ж за дух тебя волнует? Что за скорбь и теснота? Что за ветр в умах бушует? Что в душе за темнота? Чем ты, гордый, недоволен, О делах своих крича?.. Ты души недугом болен И не ищешь душ врача! Бог в творенья не прославлен, Тварь сама себе закон, Человек себе оставлен - Оттого и смутен он! 6 Мысль одна меня тревожит! От нее-то стынет кровь. В беззакониях, быть может, Не иссякла ль в нас любовь? Нет любви - не веет радость Освежающим крылом, И тогда - уныла младость, Старость - косна языком! Нет любви - животворящий Исчезает в людях дух, И сомненья дух блудящий Ходит в людях, нем и глух! И среди сердец пустыни, Где любви распалась связь, Дух стяжанья, дух гордыни Заработает, кичась! Разрабатывает пышно Счастье мир, как фабрикант, Но уж песен дев не слышно, Мудрый - кроет свой талант! Оттого-то жаль мне, девы, Что родились вы в наш век, Что молчат любви напевы И туманен человек! 1841 Москва 88. СЕВЕР Север грозный, Север бранный! Север наш родной! Шлемом льдов своих венчанный Исполин седой! У твоих детей, могучий, Молот члены сбил И, как сталь, мороз трескучий Грудь их закалил! Широко лежат их степи, Бурны их моря, Стерегут границ их цепи Два богатыря: Лед на полюсах туманных И мороз лихой! Этот бьет гостей незваных. Тот стоит горой! Корабли подплыть не смеют Полгода к брегам, Войска вражьи коченеют - Пир одним волкам! Редко веслами мы волны Пеним наших рек, На конях отваги полный Наш на них набег! Не шумят они под нами, Но порой трещат, Искры снежные клубами Вместо брызг летят. Ненадолго в шелк цветистый Рядятся луга, Стелят яркий, стелят чистый Свой ковер снега! И скидает изумрудный Лес с себя убор, И алмазной гранью чудной Ослепляет взор! Чудно светлы наши ночи! Ярко с высоты Смотрят звезд прекрасных очи В зеркальные льды! И шумит у нас кипучий По степям буран, И взметает снега тучи К небу великан! Ни во что железной груди Бой степей царя!.. Но есть край - другие люди, Теплые моря! Земли их - как сад цветущий, Вечно зелен лес, Волны рек всегда бегущи, Яхонт - свод небес! Выше облак путь нагорный Всходит по скалам, В море путь всегда просторный Быстрым кораблям! Сок от гроздий благовонный Каплют там леса! К слабым людям благосклонны Были небеса!.. Но пришли оттоль народы Запада с детьми, Сшиблись мы за честь свободы - Те легли костьми! 30 марта 1844 Москва 86. ОТВЕТ АКСАКОВУ НА СТИХОТВОРЕНИЕ 'ПЕТР ВЕЛИКИЙ' Священной памяти владыки Да не касается укор! С своей отчизны сиял Великий Застоя вечного позор. Но, осветя ее наукой, Ее он жизни не давил: Ему князь Яков Долгорукой Без страха правду говорил. Пусть, ненавидя зло былое, Себе избрал он путь иной, Но, отвергая отжилое, Стране своей он был родной. Но в разрушеньи созидая, Он вел нас к благу одному, И завещал он, умирая, Свой подвиг дому своему. Его ль вина, что завещанье Не в силу мудрого сынам И тяжела, как наказанье, Их власть покорным племенам, Что, своротя с дороги правой И отрекаясь от добра, Они прикрылися лукаво Великим именем Петра. И стал им чужд народ им данный, Они ему закрыли слух, Ни русский в них, ни чужестранный, Ни новый, ни старинный дух. О нет! упадшая глубоко, Родная наша сторона Дух раболепного Востока Безмолвно зреть осуждена. Но пусть дней наших Валтасары Кончают грешный пир, пока Слова, исполненные кары, Напишет грозная рука. 1845 (?) 87. ПОДВОДНЫЙ ГОРОД Идиллия Море ропщет, море стонет! Чуть поднимется волна, Чуть пологий берег тронет, - С стоном прочь бежит она! Море плачет, брег песчаный Одинок, печален, дик, Небо тускло, сквозь туманы Всходит бледен солнца лик. Молча на воду спускает Лодку ветхую рыбак, Мальчик сети расстилает, Глядя молча в дальный мрак! И задумался он, глядя, И взяла его тоска: 'Что так море стонет, дядя?' - Он спросил у рыбака. 'Видишь шпиль? Как нас в погодку Закачало с год тому, Помнишь ты, как нашу лодку Привязали мы к нему?.. Тут был город всем привольный И над всеми господин, Нынче шпиль от колокольни Виден из моря один. Город, слышно, был богатый И нарядный, как жених, Да себе копил он злато, А с сумой пускал других! Богатырь его построил, Топь костьми он забутил, Только с богом как ни спорил, Бог его перемудрил! В наше море в стары годы, Говорят, текла река, И сперла гранитом воды Богатырская рука! Но подула буря с моря, И назад пошла их рать, Волн морских не переспоря. Человеку вымещать! Всё за то, что прочих братии Брат богатый позабыл, Ни молитв их, ни проклятий Он не слушал, ел да пил, - Оттого порою стонет Моря темная волна, Чуть пологий берег тронет - С стоном прочь бежит она!' Мальчик слушал, робко глядя, Страшно делалось ему: 'А какое ж имя, дядя, Было городу тому?' 'Имя было? Да чужое, Позабытое давно, Оттого что не родное - И не памятно оно'. 11 апреля 1847 Москва 88. КАК ПЕРНАТЫЕ РАССВЕТА... Как пернатые рассвета Ждут, чтоб песни начинать, Так и ты в руках поэта, Лира - песен благодать! Ты безмолвствуешь, доколе Мрак и холод на земле, Любишь песни ты на воле, В свете солнца, не во мгле! 'Что вы песен не поете?' - Вопрошает Вавилон. 'Как нам петь? Вы нас гнетете, Ваша воля - нам закон! Где у нас скрижаль Сиона, Богом писанный глагол? Песен нет, где нет закона, Где единый произвол!' 1848 Москва 89 Сад снегом занесло: метелица и вьюга! И это всякий день! Нет мыслящего друга. Кому мне передать со скукою борьбу? Ветр воет и свистит в каминную трубу! Читаю и пишу всё утро до обеда, Но с книгами, с пером - безмолвная беседа! Мне нужен разговор - его-то здесь и нет! В двенадцати верстах от нас живет сосед, Забытый человек которого-то века. Поехал посмотреть живого человека - К нему проезду нет! Снег по грудь лошадям, В ухабах - пропадешь: как по морским волнам Кидает каждый миг ныряющие сани! 'Пошел назад!' А там, подалее к Сызрани, Где верст пятнадцать степь в длину и ширину, Обоз и спутники в ночь вьюжную одну Дорогу, как в степях Сахары, потеряли, Увязли и в снегу рассвета ожидали! Той ночью волк поел у мельницы гусей, А нынче на мосту перепугал людей! Вот наши новости! О людях уж ни слова! Подкатится к крыльцу вдруг тройка станового... 'О! чтоб его совсем!' - 'Поставьте самовар. Да рому!' - Вот чем здесь поддерживают жар И тела и души! О родина святая! Чье сердце не дрожит, тебя благословляя! 9 февраля 1849 С<ело> Б<огородское> 41. <ЭПИГРАММА НА И. С. АКСАКОВА> Какое счастье Ване - Женат на царской няне! Притом какая честь - Ему и Тютчев тесть. Сказать пришлося к слову - Родня он и Сушкову. Какую дребедень Теперь запорет 'День'. 1866 ПРИМЕЧАНИЯ При жизни поэта его стихотворные произведения издавались отдельными сборниками трижды: 'Стихотворения' (чч. 1-2, М., 1830), 'Московские элегии' (М., 1858), 'Стихотворения' (чч. 1-2, М., 1865) (все произведения в этих изданиях датированы автором). Кроме того, отдельно были напечатаны: 'Люциферов праздник. Романтическая карикатура' (М., 1828), несколько од, а также переводы: 'Наука поэзии, или Послание Горация к Пизонам' (М., 1853) и 'Сатиры Квинта Горация Флакка с объяснительными примечаниями' (М., 1858). 18. MB, 1830, No 12, с. 289. Вошло в изд. 1830, ч. 1 (раздел 'Элегии'), Эпиграф - из стихотворения В. Гюго 'A toi' ('Lyre, longtemps oisive, eveillez-vous encore...') из кн. 5 сб. 'Оды и баллады' (1828). За публикацию в MB этого и других стихотворений упрекал издателя журнала М. П. Погодина в письме к нему от 21 апреля 1831 г. С. П. Шевырев: 'Мне так было досадно, - сетовал Шевырев, - что ты стихи Хвостова поместил в 'Смеси', а Дмитр<иева> под вывеской 'Изящ<ной> словесн<ости>'. Да Хвостов имеет бессмертную славу дурного поэта, а Дмитриев и этого не имеет' (см.: С. П. Шевырев, Стихотворения, 'Б-ка поэта', Б. с, Л., 1939, с. 231). Эта и две следующие элегии Д. имеют в виду покойную жену поэта, скончавшуюся в 1821 г., через несколько месяцев после свадьбы. 19. Альм. 'Памятник отечественных муз', СПб., 1827, с. 187. Вошло в изд. 1830, ч. 1 (раздел 'Элегии'). 20. Изд. 1830, ч. 1, с. 48 (раздел 'Элегии'). 21. Изд. 1830, ч. 1, с. 217 (раздел 'Подражания Библии'). 22. ПЗ на 1824, с. 93, без загл. Печ. по изд. 1830, ч. 1, с. 81 (раздел 'Смесь'). 23. 'Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века', т. 1, М.-Л., 1931, с. 192, по списку из архива М. Н. Лонгинова (ПД). Эпиграмма относится к полемике Д. с П. А. Вяземским - автором предисловия к 'Бахчисарайскому фонтану' Пушкина, вышедшему в свет в марте 1824 г. (см. биогр. справку, с. 33). Жало на 'Вестник' острил. М. Т. Каченовский, издатель BE, как отъявленный литературный старовер был осмеян Вяземским еще в 1820 г. в сатирическом 'Послании к М. Т. Каченовскому'. 24. Там же, с. 201, по списку из того же архива. Поводом для эпиграммы послужил водевиль Вяземского и Грибоедова 'Кто брат, кто сестра, или Обман один из тысячи' (1823), первый раз поставленный 24 января 1824 г. и успеха не имевший. В рецензии Н. Д. (BE, 1824, No 1, с. 150) водевиль был забракован. 25. Там же, с. 201, по списку из того же архива. Эпиграмма имеет в виду водевиль, написанный совместно Вяземским и Грибоедовым (см. предыдущее примеч.). Вместе с тем она, видимо, является отзвуком начавшейся в 1825 г. полемики вокруг 'Горя от ума', застрельщиком которой стал Д., напечатавший в BE (1825, No 6, е. 109-113) неодобрительный разбор грибоедовской комедии (см. биограф, справку, с. 33). Мефистофелес-хитрец. Имя героя драматической поэмы Гете всплыло, должно быть, в связи с тем, что в 1825 г. Грибоедов напечатал перевод отрывка из 'Фауста'. Кроме того, в его эпиграмме на Д. ('Как распложаются журнальные побранки...') упоминаются Фауст и черт, т. е. Мефистофель. 26. Там же, с. 433. Вызвана тем, что в споре о комедии 'Горе от ума' писатель В. Ф. Одоевский (1803-1869) решительно встал на сторону Грибоедова, напечатав в МТ (1825, No 10) резкую статью с выпадами против Д. и его союзника А. И. Писарева. Он в Шеллинге открыл, что бог есть нуль. На одном из заседаний кружка С. Е. Раича (12 апреля 1823 г.) В. Ф. Одоевский прочел свой перевод главы из 'Натурфилософии' Окена 'О значении нуля' (см.: И. Путята, Князь В. Ф. Одоевский. - РА, 1873, No 2, с. 258). Окен Л. (1779-1851) - немецкий философ и естествоиспытатель, последователь Шеллинга, применявший его идеи в конкретных областях естествознания. 27. MB, 1829, ч. 1, с. 131, вместе со стихотворением 'Соблазнитель' и общим примеч.: 'Сии два стихотворения составляют, так сказать, две стороны одного предмета. Вопросы философии в них одни и те же, но в первом я хотел представить беспокойное сомнение разума испытующего, а во втором - спокойную уверенность простого сердца! Две точки для большей части людей совершенно противоположные: только в соединении их может состоять счастие мыслящего человека'. Вошло (с тем же примеч.) в изд. 1830, ч. 2 (раздел 'Разные стихотворения'). Эпиграф - из стихотворения Шиллера 'Свет и тепло'. Сходная проблематика в статье Д. 'Знание и вера' (MB, 1830, No 9, с. 31-43, за подписью: 85, 78). В этих стихотворениях Д. затронул важную сторону умственной жизни России 20-х годов - интерес к идеалистической диалектике, в свете которой пересматривались социальные и этические проблемы. Закон равновесия (равенства) сил, о котором говорится в 'Двух феях', - не что иное как исходное положение философии Шеллинга (принцип единства полярных сил), рассмотренное в его труде 'Философские исследования о сущности человеческой свободы' (1809). Д. предлагает два возможных толкования этого принципа применительно к сфере нравственного практического сознания. Согласно первому, равновесие добра и зла, выступающих как две полярные силы, не зависит от человека и полностью определяется волей миродержавного промысла. Человек в этом случае обречен на бездействие и пессимизм. Согласно другому (его отстаивает 'вторая фея'), равновесие добра и зла лишь в конечном итоге зависит от верховной воли, человек же в пределах возможностей, отведенных ему на земле, может управлять этим колебанием сил, тем самым возвышая свой дух. Абсолютное единство полярных сил, т. е. бытие 'по ту сторону добра и зла' - удел бога, а не человека - такова общая мысль стихотворения. 29. 'Молва', 1832, 7 июня, с. 181, подпись: М. Д. В 1832 г. Д. был активным сотрудником 'Молвы', где его стихотворения появлялись за полной и сокращенной подписью. 31. Москв., 1842, No 1, с. 1. Вошло в изд. 1865, ч. 1 (раздел 'Разные стихотворения'). Эпиграф - из стихотворения английского поэта С. Т. Колриджа 'Fears in solitude' ('Страхи в уединении'). Явным отзвуком стихотворения Д. является стихотворение А. С. Хомякова 'Жаль мне вас, людей бессонных...'. 33. Изд. 1865, ч. 1, с. 93, 114, 142 (раздел 'Разные стихотворения'). 36. 'Русская потаенная литература XIX столетия', Лондон, 1861, с. 238. Константин Сергеевич Аксаков (1817-1860) - один из вождей славянофильства, поэт, критик и публицист. Написанное им в 1845 г. стихотворение (точное название: 'Петру') не могло быть напечатано по цензурным условиям, но широко разошлось в списках. Вопреки официальному и общепризнанному взгляду, стихотворение бросало мрачный свет на деятельность Петра I, в результате которой, по мысли Аксакова, было подавлено народное, национальное начало ради приобщения русской жизни к чуждым ей формам европейского общественного быта. В отличие от К. Аксакова, вину за кризисное состояние страны Д. целиком возлагал на преемников Петра I, исказивших великие замыслы царя-преобразователя. Дата написания 'Ответа', видимо, близка к дате стихотворения К. Аксакова. Долгорукой Я. Ф. (1659-1720) - приближенный Петра I, полководец и государственный деятель, зарекомендовал себя смелым и принципиальным человеком, однажды он позволил себе опротестовать решение Сената, подписанное самим императором. Пушкин упомянул Долгорукого в 'Стансах' ('В надежде славы и добра...'). Дней наших Валтасары - здесь, люди, облеченные властью, деспоты, Валтасар - последний, по Библии, царь Вавилона, его гибель предсказали чудесные письмена на стене дворца, в котором он пировал. 37. Изд. 1865, ч. 1, с. 175 (раздел 'Разные стихотворения'). Об этом стихотворении Д. пишет в неопубликованных 'Главах из воспоминаний моей жизни' (ГБЛ). Подзаг. носит иронический характер. В стихотворении использована старая легенда о гибели Петербурга от наводнения. См. примеч. 279. 38. Изд. 1865, ч. 1, с. 126 (раздел 'Разные стихотворения'). Имея в виду подобные стихотворения, Д. писал в 'Главах из воспоминаний моей жизни' (ГБЛ): 'Негодование составляет общий характер моих стихов с этого времени (т. е. с 1840-х годов). Правду сказать, что в царствование Николая Павловича и нечем было быть довольным'. Комментарием к стихотворению могут служить след. строки из рукописи Д. 1859 г. 'Замечания и анекдоты'. В России, сказано там, 'нет системы, нигде единства мысли, которому бы следовало правительство к постоянной и обдуманной цели. Нынче так показалось, завтра другим манером покажется. Нынче деспотизм, завтра наполовину либерализм, наполовину самовластие' (ЦГАЛИ). Вавилон - традиционное в гражданской поэзии наименование деспотического государства, обычно России. Скрижали Сиона. Десять заповедей, сообщенных богом Яхве Моисею для его соплеменников, были высечены на каменных досках - скрижалях, здесь в переносном значении: нравственный кодекс, гуманистическая мораль. 39. Изд. 1865, ч. 2, с. 127 (в цикле из 20-ти стихотворений 'Деревенские элегии'). Автограф - ЦГАЛИ (в тетради стихотворений под загл. 'Деревенские элегии'). О родина святая! Чье сердце не дрожит, тебя благословляя - неточная цитата из 'Певца во стане русских воинов' Жуковского. 41. РА, 1912, No 4, с. 638, в статье 'Из записной книжки 'Русского архива''. Ваня - Иван Сергеевич Аксаков (1823-1886), видный деятель славянофильства, поэт, публицист и журналист. В 1860 г. женился на старшей дочери поэта Ф. И. Тютчева Анне (1829-1889), незадолго до того ставшей воспитательницей великой княжны Марии Александровны. Сушков Н. В. (1796-1871) - бездарный поэт, доводился родственником Тютчеву, на сестре которого был женат. 'День' - газета, издававшаяся И. С. Аксаковым в 1861-1865 гг. и прекращенная им сразу после женитьбы. ПОКОРНОСТЬ ПРОВИДЕНИЮ (Из Шиллера {1}) ---------------------------------------------------------------------------- Урания. Карманная книжка на 1826 год для любительниц и любителей русской словесности Издание подготовили Т. М. Гольц и А. Л. Гришунин Серия 'Литературные памятники' М., 'Наука', 1998 OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- И я в Аркадии {2} родился! Над колыбелию своей Природы слышав зов, я к счастью устремился: И я в Аркадии родился, Но слезы лишь одни был дар весны моей! * Май жизни раз цветет, и вновь не расцветает! Он для меня - уже отцвел! О братья! кто из вас о мне не сострадает? Светильник дней моих бог тихий преклоняет И сонм мечтаний - отлетел! * Глубоким мраком окруженный, О вечность! я в твоих вратах уже стою! Прими залог, тобой на счастье мне врученный, Вот он, с печатию еще не преломленной: Я счастия не встретил в жизнь свою! * Нет! я не знал его. - Днесь к твоему престолу Вознесть дерзаю голос мой. Я помню: некогда молва неслася долу И с радостью я веровал глаголу, Что, правосудная, воздашь нам верной мздой. * 'Здесь, - слышал я, - ждут ужасы злодея {*} И радость правому дана, Изгибы сердца все увидим, цепенея, Страдалец примет дань, душою просветлея, И будет Промысла загадка решена!' 'Здесь встретит изгнанный отчизны край счастливый, Терновому пути для странника - предел!' - И твердою рукой страстей моих порывы Держала Истина, сей вождь наш терпеливый, Кого не все из нас, но редкий лишь обрел! {* Слово: _здесь_ должно разуметь о Вечности, ибо Поэт представляет себя уже во вратах оной. - На немецком: Da steh' ich schon auf deiner finstern Brucke. etc.} * Я слышал: 'Заплачу тебе в грядущей жизни, Пожертвуй юностию мне!' Я внял, и все презрев в своей земной отчизне, Взял обещание о той грядущей жизни И юность... видел, как во сне! * 'Отдай Лауру мне, залог любви бесценной! Отдай мне ту, которой жил!' 'За гробом мзда!' - и я рукой окровавленной Исторгнув милую из груди уязвленной, Заплакал громко - и вручил! * 'Вотще ждать мертвому обетов совершенья! Мне явно насмехался свет: Сей дар грядущего - есть лжи изобретенье, Ты взял за истину - блаженства привиденье, Исчезнешь сам - и где обет?' * Толпа насмешников, толпа сих змей, твердила: 'Пред кем трепещешь? - пред мечтой, Которую одна лишь древность освятила! - И боги не спасут, кого пожрет могила: Их хитрость создала в дар слабости людской!' * 'И что за будущность - для праха? Что вечность? - суетный! и ты гордишься ей? Все их величие - в одном покрове мрака: То тень гигантская от собственного страха В зерцале совести твоей!' * 'Надежда! - ей во лжи уликой разрушенье! И ей ли верные ты блага посвятил? Шесть тысяч лет молчали смерть и тленье, Или мертвец восстал из недр успокоенья И воздаянье возвестил!' * Упадший духом и унылый, Я зрел: к твоим брегам стремятся времена {*}, Природа старелась, ее слабели силы, Не восставал мертвец вещать мне из могилы, Но _Вера к Промыслу_ была во мне полна! {* К брегам Вечности. - Поэт, в продолжение всей пьесы, обращается к ней.} * Все жизни радости заклал я пред Тобою, Днесь повергаюся пред трон Твой, Судия! * Я все презрел, был тверд пред дерзкою толпою, Твои лишь блага чтил высокою ценою: Мздовоздаятель! жду своей награды я! - * 'Любовь моя равна на все мои творенья! Небесный голос мне вещал: Два цвета - слышите ль, земные поколенья! - _Надежды_ цвет и наслажденья Растут для мудрого, кто их обресть желал!' * 'Кем сорван был один, другим не утешайся! Живущий миру, жди от мира и плода! Кто веровать не может, наслаждайся, Кто может веровать - лишайся, А правду о земле услышат в день суда!' * 'Не ты ль надеялся? - награда вся с тобою! И вера для тебя блаженством уж была! Спроси владеющих премудростью прямою: Что может жизнию быть отнято земною, Возможно ли, чтоб вечность отдала?' Мих. Дмитриев. Стихотворение М.А. Дмитриева. Автограф неизвестен. В 'Урании' - первая публикация. Вошло в книгу М.А. Дмитриева 'Стихотворения' (М., 1830. Ч. 1. С. 149) и датировано 1823 г. 1 Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих (1759-1805) - немецкий поэт, драматург, теоретик искусства. И любомудры, и участники Общества друзей Раича испытали влияние немецких преромантиков, в частности творчества Шиллера. Переводчиками его сочинений были Тютчев, Шевырев, Андросов, А. Писарев, Лихонин. Увлечены были Шиллером и Погодин (см.: Барсуков Н. Жизнь и труды Погодина. Кн. 2. С. 18-20), и Веневитинов. 2 Аркадия - центральная область Пеллопоннеса в Греции. Воспевалась как страна невинности, простоты нравов и мирного счастья. ---------------------------------------------------------------------------- Северная лира на 1827 год М., 'Наука', 1984 ---------------------------------------------------------------------------- ВИДЕНИЕ ЭЗДРЫ {1} Кн. 3, гл. 3, 4 1 В единый день я возлежал На ложе, в мысли погруженный. Я запустение Сиона {2} вспоминал... Я видел Вавилон, обильем упоенный... Смутился сердцем я! невольно в грудь мою Проник дух ропота и тяжкий дух печали, И грешные уста невольно искушали Творца и Судию. 2 'Всевышний!' - я изрек,- мы все, сыны земные, Лукавы сердцем искони! Ты благ - и милуешь, ты праведен - и злые Достойно познают карающие дни! Ты предал свой народ деснице Вавилона: Не смертным пререкать Тобой реченный суд, Но лучше ль нас они творят дела закона, И лучше ль нас живут?' 3 Едва вступил в сей град, гордыней вознесенный, Что я узрел в его стенах? Одно несчастие! один порок надменный! Все, все погрязли во грехах! Объятый ужасом, я видел: им пощада, Но Ты ж, хранивший их, карал своих людей И тщетно в том искал я истины Твоей: Что казнь Твоя?... и что награда?... 4 'Я зрел: из всех земли племен Один Израиль {3} Твой хранил Твои заветы, Но многий труд его плодом не награжден, Без всякой мзды его оставлены обеты! Я зрел язычников: они Не помнят имени и дел Твоих не знают, Почто ж, как пышный крин, роскошно процветают Преступные их дни?' 5 Умолк я - вдруг перед очами, Сияющ, в веяньи благоуханных крыл Предстал, ниспослан небесами, Небесный Уриил {4}. 'Муж буйственный! - он рек,- ты жаждешь тайн, доныне Всезрящей мудростью сокрытых от земных, Я послан возвестить об них твоей гордыне, Но прежде сам реши гаданья уст моих! 6 Ты можешь ли огня извесить тяготенье, Измерить быстроту парящих ветра крыл, И возвратить назад минувшее мгновенье, Которым ты не дорожил?' Смутившись, я молчал, как бы искал ответа В несознающемся уме, Но чем упорнее стремился в область света, Тем боле был во тьме' 7 И снова мне вещал небесный посетитель: 'Когда б тебя я вопросил О глубине морской, иль о числе светил, Или: где райская обитель? Тогда бы праведно ответствовал ты мне: 'Я в бездну не сходил, пути небес не знаю!' Но днесь лишь о земном тебя я вопрошаю, О днях, о ветре, об огне! 8 О них ли ты покрыт неведения тьмою? Реки же о себе теперь правдивый суд: Великость оных тайн, сокрытых пред тобою, Вместит ли бренный твой сосуд?' О нет! - я возопил: - но лучше б не рождаться,- Удел ничтожества сноснее во сто раз,- Чем жить, чтобы терпеть, терпеть, чтоб сомневаться... И снова Уриил простер мне в притче глас, 9 'Однажды дерева прибрежныя дубравы Составили совет: 'Пойдем на океан, да сдвигнем величавый И пустим корни там, где волн иссякнет след!' Подобно, возшумев в гордыне, И волны буйные восстали и рекли: 'Пойдем против дубрав, потопим, и отныне Да в новой широте простремся по земли'. 10 Но тщетно было древ дубравных умышленье: Ниспал небесный огнь, конец их... был жесток! Ничтожным стало волн крамольное стремленье: Их удержал песок! Но если б ты судил и тех и сих крамолу, Кого б ты оправдать иль обвинить посмел?.. 'Все суетны,- я рек, главой поникнув долу: - Всему есть свой предел!' 11 Твой суд есть правый суд! - рек Уриил: - почто же Не судишь так и о себе?.. Земля дана древам, волнам морское ложе, И гибель в их борьбе! Почто же хочешь ты, жилец земли случайный, Познать и изменить, что скрыто в временах? Не мысли постигать законов вечных тайны: Их постигают в небесах. М. Дмитриев. Сюжет стихотворения восходит к третьей книге Ездры Ветхого завета Библии. Вошло в издание стихотворений М. А. Дмитриева (ч. 1-2. М., 1830, ч. 1, отд. 'Подражания Библии'). 1 Эздра - в православной традиции Ездра, годы рождения и смерти неизвестны, реформатор иудаизма. 2 Сион - здесь: царство иудеев, символ их родины. В 587 г. до н. э. Иудея была завоевана вавилонским царем Навуходоносором, а главный город ее, Иерусалим - разрушен. 3 Израиль - здесь: еврейский народ. 4 Небесный Уриил (евр.) - 'свет Божий', ангел, посланный от бога к Эздре для его наставления и объяснення ему сокровенных путей божиих. М. А. Дмитриев (?) Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Подготовка текста, составление и примечания С. А. Рейсера. М., 'Художественная литература', 1975. ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Кнут. Подражание 'Ветке Палестины' Лермонтова ('Скажи мне, двигатель народный...') 'Когда наш Новгород великий...' КНУТ (Подражание 'Ветке Палестины' Лермонтова) Скажи мне, двигатель народный, Символ народной простоты, Какой рукою благородной И занесен откуда ты? От стран ли дикого Востока Пришел ты в обществе меча, В руках ревнителей пророка Слепому рабству нас уча? Иль, чуждого происхожденья, Ты по сродству нам близок стал, И ни единого мгновенья Еще нерусским не бывал? Скажи мне: грешною сшитою Тебя кто первый перенес? От униженья ль пред тобою Он лил потоки горьких слез? Иль, честью не обеспокоен И крепок выей и хребтом, Он был равно тебя достоин Перед людьми и божеством? Меж нами действуя свободно, Пришлец в России вековой - Ты лучший страж любви народной И власти верный часовой! Конец 1840-х - начало 1850-х годов (?) * * * Когда наш Новгород великий Отправил з_а_ море послов, Чтобы просить у них владыки Для буйных вольницы голов, Он с откровенностию странной Велел сказать чужим князьям: 'Наш край богатый и пространный, Да не дался порядок нам!' С тех пор род Рюриков владеет, А всё порядка не видать. О Нестор, Нестор! кто посмеет Тебя во лжи изобличать - Когда на первой же странице Печать ты правды положил? Ни веки буйною станицей, Ни Петр железною десницей - Никто ее не сокрушил. Всё тот же Руси жребий странный: И край обильный и пространный, И немцев - эка благодать! А всё порядка не видать. 1854 Дмитриев Михаил Александрович (1796-1866) - поэт, переводчик, мемуарист и критик реакционного направления. Кнут. (Подражание 'Ветке Палестины' Лермонтова). Стихотворение написано, по-видимому, позже помещенного выше и как бы полемизирует с ним.