М. М. Достоевский
Стихотворенiя А. Н. Плещеева.
Новое изданiе значительно дополненное. Москва. 1861.
Время. 1861. No 4.
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1861/APRIL/stiple.htm
Стихотворения А. Н. Плещеева, Достоевский Михаил Михайлович, Год: 1861
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Книжка г. Плещеева является въ самое неудобное для стиховъ время. Въ нашей литератур въ числ многихъ дикихъ выходокъ чуть-чуть что не возникаетъ вопросъ о томъ, что обилiе стиховъ въ литератур означаетъ ея упадокъ и мельчанiе. Право, мы не шутимъ. Ничего не можетъ быть серьёзне. Въ самомъ дл, одинъ изъ нашихъ наиболе — не скажемъ, читаемыхъ или любимыхъ, но вообще изъ наиболе толстыхъ журналовъ, выразилъ въ своемъ февральскомъ номер мысль, что обилiе стиховъ въ литератур знаменуетъ упадокъ ея. Онъ даже опирается на подобную же мысль, когда-то высказанную Веневитиновымъ. Правда, почтенный журналъ прибавляетъ, что это онъ говоритъ о стихотворенiяхъ безъ поэзiи, но этимъ ограниченiемъ, по нашему мннiю, странность этой мысли нисколько не уменьшается. Стиховъ безъ поэзiи всегда и во всякой литератур, бываетъ больше чмъ съ поэзiей. Да и опредлить извстную дозу поэзiи въ стихотворенiи дло довольно тонкое и щекотливое. Ужь лучше бы почтенному журналу прямо объявить, что у себя стихотворенiй онъ боле помщать не будетъ. Какъ нарочно въ томъ же номер почтеннаго журнала не было никакихъ стиховъ, даже и стиховъ г. Розенгейма. И точно, стихи вещь мудреная. Они могутъ обличить недостатокъ критическаго такта въ журнал. Въ проз что ни помсти — сойдетъ съ рукъ. Не вс же сотрудники генiи, а журналъ долженъ выходить къ извстному числу. Если читать ужь будетъ не въ мочь тяжело, то пожалуй еще скажутъ, за то учености много, оттого и тяжело, а такой упрекъ всегда лестенъ. Стихи же другое дло: вещь кажется и легкая: вся-то соткана изъ чего-то воздушнаго, неуловимаго, изъ звуковъ, изъ римъ, изъ мимолетныхъ впечатлнiй, изъ чувствъ тонкихъ и подъ-часъ неопредленныхъ, а главное вещь необязательная, въ томъ смысл, что никто и не требуетъ, чтобъ въ каждой книг журнала были стихи. Безъ прозы обойдтись нельзя, безъ стиховъ можно. Но зато всякiй требуетъ того, что если помщать стихи, то помщать хорошiе. Всякiй требуетъ, чтобъ въ помщенныхъ стихахъ была поэзiя, это нчто, такое неуловимое, что его никакою ученостью не отыщешь, никакимъ умомъ не узнаешь и не отличишь.
Теперь представимъ себ редактора — не редактора наиболе толстаго журнала, а такъ какого-нибудь редактора, совершенно небывалаго, совершенно фантастическаго редактора. Пусть этотъ редакторъ будетъ милъ, любезенъ, уменъ, пусть будетъ онъ украшенъ всевозможными добродтелями, пусть будетъ онъ прекраснымъ семьяниномъ и, къ довершенiю всхъ преимуществъ, пусть будетъ онъ богатъ, чиновенъ, со связями, однимъ словомъ, пусть будетъ онъ перломъ редакторовъ, находкой-редакторомъ, однимъ словомъ фантастическимъ редакторомъ. Но вмст со всми этими прекрасными качествами и добродтелями, пусть будетъ онъ одаренъ или лучше сказать обездаренъ отъ природы отсутствiемъ всякаго пониманiя поэзiи. Пусть понимаетъ онъ акцiи, учеты, дивиденты, дисконты, пусть жизнь онъ знаетъ какъ Фаустъ, архитектуру какъ бобръ, откупа какъ Кокоревъ, науку какъ Гёте, но поэзiю знать, какъ Гёте, пусть ему не будетъ дано отъ природы. Извстно, что природа всегда въ чемъ-нибудь да откажетъ. Есть много такихъ людей: все знаютъ, но въ дл поэзiи ничего не смыслятъ.
Пусть также этотъ редакторъ печатаетъ стихотворенiя въ своемъ журнал.
Вотъ цлое положенiе или ситуацiя, какъ говорятъ романисты и драматурги. Конечно такой идеальный редакторъ бросится на имена. Флагъ прикрываетъ товаръ. Громкое имя само за себя отвчаетъ, а я тутъ въ сторон, разсуждаетъ редакторъ и разсуждаетъ весьма благоразумно. И вотъ вслдствiе такого разсужденiя стихотворенiе, подписанное именемъ, онъ печатаетъ, безыменныя же или съ неизвстными именами лежатъ въ портфеляхъ редакцiи, какъ выражаются теперь редакторы. Такихъ портфелей съ такими стихотворенiями со дня основанiя журнала должно накопиться десятки пудовъ, а не портфелей.
И вотъ является книга его журнала съ стихами, подписанными извстными именами, и на другой же день являются къ нему разные сотрудники п почти каждый изъ нихъ говоритъ, ну положимъ хоть слдующiя фразы: ‘Ну, Афанасiй Афанасьевичъ, какую же вы дрянь напечатали’! — Какъ, дрянь, возражаетъ редакторъ, да вдь это написано такимъ-то, посмотрите вотъ и на обертк стоитъ. — ‘Все-таки дрянь, хоть и стоитъ на обертк!..’ и ну, доказывать милйшему и добродтельнйшему изъ редакторовъ всю негодность помщенныхъ стихотворенiй. Что посл этого прикажете длать? Даже и имена не спасаютъ. А ну васъ и со стихами, говоритъ возмущенный редакторъ. Стихи въ журнал показываютъ упадокъ въ литератур. Правду говоритъ въ февральскомъ номер одинъ изъ нашихъ извстныхъ журналовъ. Не стану помщать стиховъ. Только мсто занимаютъ.
А мста стихи занимаютъ всего четвертъ печатнаго листа изъ 35 или 40 листовъ, изъ которыхъ состоитъ обыкновенно книга журнала.
Это напоминаетъ намъ одного господина, который жаловался, что мухи занимаютъ у него много мста въ тарантас.
Какъ же теперь не сказать, что стихотворенiя г. Плещеева являются не во-время. Говорятъ, что ‘С. Петербургскiя Вдомости’ слдуя внушенiю своего тарантаса, въ которомъ мухи занимаютъ такъ много мста, уже поспшили отозваться о книжк г. Плещеева очень — неблагосклонно. Вольно же поэту ничего не печатать въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’? Самъ виноватъ. Его бы тогда хвалили.
Но что бы ни говорили ‘Отечественныя Записки’ съ своею крпостною газетою, а есть много людей, любящихъ стихи и понимающихъ поэзiю. Есть довольно ушей тонкихъ и сердецъ чуткихъ, и для нихъ-то собственно и пишутъ поэты. Для нихъ-то и мы во ‘Времени’ будемъ всегда помщать стихи, которые по крайнему нашему разумнiю найдемъ хорошими и преимущественно будемъ стараться знакомить публику съ новыми талантами. Да какъ же и проявятся они иначе какъ не въ журналахъ. Въ журналахъ совокупилась вся наша текущая литература. Издателей-книгопродавцевъ у насъ еще до сихъ поръ нтъ, въ томъ смысл по крайней мр, какъ они есть напр. въ Англiи или въ Германiи. У насъ надо прежде прославиться, прiобрсти всмъ извстное имя, чтобъ найдти для себя издателя. Наши издатели издаютъ книги или съ спекулятивною цлью, какъ напримръ, разные сонники, разныя гадательныя книжонки, разныя ‘средства отъ болзней’ и сами придумываютъ заманчивыя заглавiя для своихъ сонниковъ и ‘средствъ’, или сочиненiя уже извстныхъ писателей, или наконецъ, книги научнаго содержанiя, общающiя врный успхъ. Да и много ли такихъ издателей?
Но обратимся къ стихотворенiямъ г. Плещеева.
Г. Плещеевъ въ одной небольшой, но и не совсмъ маленькой книжк, собралъ все лучшее, написанное имъ стихами во все продолженiе его литературнаго поприща. Мы прочли его книжку, хотя и признаемся, что это былъ трудъ ужасный, мучительный. Не потому ужасный и мучительный, чтобъ стихи были плохи, спшимъ оговориться: совсмъ напротивъ. Г. Плещеевъ хорошiй поэтъ, и стихи его большею частью прекрасные стихи. Но мы не понимаемъ одного: какъ ни одинъ критикъ, ни одинъ рецензентъ, писавшiй о собранiи лирическихъ стихотворенiй, не высказалъ еще ни разу подобной мысли, т. е. той мысли, что прочесть уютный томикъ мелкихъ стихотворенiй, составляетъ въ нкоторомъ смысл нравственный подвигъ. Каждое стихотворенiе поэта есть непремнно плодъ или его мысли или его впечатлнiй, каждое стихотворенiе написано имъ подъ влiянiемъ минуты, большею частью совершенно противоположной по своему настроенiю той минут, подъ влiянiемъ которой было написано предыдущее. Такъ что одно стихотворенiе составляетъ часто совершенную противоположность другому, которое однако, напечатано съ нимъ рядомъ. Поэтъ переживаетъ подобныя плодоносныя минуты въ теченiе года, а иногда и многихъ лтъ, между-тмъ какъ критикъ по обязанности своей долженъ погружаться въ нихъ въ очень короткiй промежутокъ времени. Нравственное состоянiе, которое онъ испытываетъ невыразимо. Одно стихотворенiе погружаетъ его въ элегiю, а другое, слдующее, можетъ возбудить въ немъ хохотъ, если оно комическаго содержанiя или негодованiе, если въ немъ преобладаетъ сатира. Одно полно нги и любви, другое караетъ взятки, третье даетъ образъ сытаго жуира и возбуждаетъ смхъ. Читатель, купившiй книгу нашего поэта — а мы совтуемъ ему купить его книжку, потомучто въ ней найдетъ онъ много хорошаго — читатель прочтетъ ее иначе чмъ критикъ. Ему некуда торопиться. Онъ прочтетъ въ ней то, что ему понравится въ извстную минуту настроенiя его души и отложитъ ее въ сторону до другой минуты, въ которую онъ прочтетъ другое.
Но мы прочли стихотворенiя г. Плещеева и нкоторыя даже по нскольку разъ, чтобъ выяснить себ т впечатлнiя, которыя ему наиболе дороги, которыя наиболе дразнятъ его жалостливую музу. Мы удерживаемъ за нею это прилагательное. Она же такъ любитъ откликаться у него на современные вопросы. Поклонники ‘искусства для искусства’ терпть ихъ не могутъ и ршительно утверждаютъ, что эта вопросоманiя губитъ у насъ не одно поэтическое дарованiе. Мы не приверженцы ‘искусства для искусства’ въ томъ смысл какъ понимаютъ эту теорiю ея ярые адепты. Мы думаемъ и совершенно серьезно, что поэзiя можетъ быть и въ этихъ вопросахъ точно также какъ въ любви, въ красотахъ природы, даже въ лун, про которую такъ много воспвали минувшiе поэты, даже въ ней, которую не позабываютъ и настоящiе. Поэзiя, по нашему, таится во всемъ: въ отвлеченномъ, сухомъ какомъ-нибудь факт, точно также какъ въ самомъ яркомъ образ дйствительности. Поэзiя во всемъ, потомучто она въ сердц поэта. Отъ него зависитъ превратить самую скучнйшую прозу жизни въ обаятельнйшiй поэтическiй мiръ, самый отвлеченный вопросъ въ жгучее впечатлнiе. Какъ это онъ длаетъ, это его тайна.
Но почему же такъ скучны у насъ т поэты, которые затрогиваютъ современные вопросы? Почему, напримръ, такъ ужасенъ для насъ г. Розенгеймъ съ откупами, съ таксой и тому подобными тэмами?
Конечно ужь не отъ тэмъ. Можетъ быть, еслибъ онъ писалъ только къ ней, къ лун, воспвалъ бы одни весеннiя впечатлнiя, можетъ-быть тогда онъ былъ бы еще ужасне?
Истинный поэтъ, чмъ бы онъ ни вдохновился, всегда сдлаетъ такъ, что его вдохновенiе будетъ законно. Предметъ, на которомъ онъ остановитъ свое вдохновенiе, непремнно пройдетъ у него путемъ таинственной метаморфозы и въ результат выйдетъ достойнымъ поэзiи. Въ подтвержденiе этого мы можемъ указать на бльшую часть стихотворенiй Некрасова, стихотворенiй прелестныхъ и въ высшей степени поэтическихъ, несмотря на всю сухость и, такъ сказать, дловитость вопросовъ, которымъ посвящены эти стихотворенiя.
Дловитость направленiя теперь въ большомъ ходу въ нашей литератур. Принимаются только за нее большею частью вовсе не художники, не поэты. Мы говоримъ это безъ всякаго сожалнiя. Если не берутся, значитъ она ихъ не вдохновляетъ, значитъ еще эта дловитость не настолько созрла, чтобъ глубоко язвить поэтическiя сердца и исторгать изъ нихъ истинно-поэтическiе вопли. Въ свое время явятся поэты и этого направленiя. Да ужь и явились: Некрасовъ можетъ служить блестящимъ примромъ нашей мысли. Вотъ истинный поэтъ этого направленiя, вотъ поэтъ, котораго, не говоримъ до боли, но до истинной поэзiи язвятъ нкоторые недуги наши.
Г. Плещеевъ тоже любитъ откликаться на современные вопросы и, по нашему мннiю, часто весьма, но не всегда удачно. Они у него не всегда проходятъ путемъ той метаморфозы, о которой мы говорили. Выпишемъ для примра, хоть десятое стихотворенiе перваго отдла:
Я у матушки выросла въ хол…
Въ этомъ стихотворенiи поэтъ ставитъ передъ нами громадный соцiальный вопросъ, — участь двушки, соблазненной и покинутой.
Вотъ это стихотворенiе:
Я у матушки выросла въ хол
И кручины не вдала злой.
Да счастливой двической дол
Позавидовалъ недругъ людской.
Рчи сладкiя сталъ онъ, лукавый,
Мн нашоптывать ночью и днемъ.
И наскучили смхъ и забавы,
И наскучилъ мн матери домъ.
Сердце билось испуганной пташкой,
Не давало ни часу заснуть.
Подымалась подъ тонкой рубашкой
Высоко моя блая грудь.
Я вставала съ постели босая,
И бывало всю ночь напролетъ,
Подъ окошкомъ кого-то ждала я —
Всё казалось мн, кто-то идетъ…
Два прелестные станса:
Я ждала и дождалась милва —
И ужь какъ полюбился онъ мн,
Молодца не видала такого
Прежде я никогда и во сн. —
Очи карiя бойко глядли
На меня изъ-подъ черныхъ бровей.
Допытать они видно хотли —
Что въ душ затаилось моей.
Допытали они, что готова —
Хоть на гибель для нихъ — я была…
И за милымъ, изъ дома роднова
Я какъ малый ребенокъ пошла.
Былъ онъ баринъ богатый, и гд-то
Всё въ далекихъ краяхъ проживалъ.
Слышь лечился — и только на лто —
Онъ въ помстья свои назжалъ.
Только лаской его и жила я,
Блый свтъ съ нимъ казался милй.
Ни почемъ было мн, что дурная
Шла молва про меня у людей.
Да не думала я, не гадала
Что любви его скоро конецъ.
Вдругъ постыла милому я стала —
И съ другой онъ пошелъ подъ внецъ.
Не пригожимъ лицомъ, — не красою —
Приманила дворянка его:
Приманила богатой казною —
Много взялъ онъ за нею всего.
Съ той поры будто солнышка нту,
Всё глухая, осенняя ночь.
Какъ не жди — не дождешься разсвту,
Какъ не плачь, а бд не помочь.
И съ красой я своей распрощалась,
Не узнала бъ теперь меня мать.
Ни кровинки въ лиц не осталось, —
Словно зелья мн дали принять.
Ахъ! измной своей — не отравой —
Онъ съ лица мн румянецъ согналъ…
Буду помнить я долго, лукавый,
Что ты ночью мн лтней шепталъ!
Что это стихотворенiе носитъ въ себ такъ называемую идею, о томъ свидтельствуетъ весь томикъ стихотворенiй г. Плещеева. Рдкое изъ оригинальныхъ стихотворенiй его не вызвано какою-нибудь современною мыслью. Переводныя же почти вс отзываются тмъ, что въ послднее время у насъ привыкли называть стихами съ направленiемъ. Мы ничего не имемъ противъ этого и даже рады, что мiросозерцанiе нашего поэта, не замкнуто въ тсный кругъ мимолетныхъ впечатлнiй или маленькихъ, частныхъ явленiй природы. Намъ кажется только, что вопросъ иногда суживается въ стихахъ г. Плещеева, что поэзiя должна бы была поставить и обработать его иначе, чмъ обыкновенное разсужденiе. Хоть бы вотъ и этотъ вопросъ. По нашему, ужь лучше вовсе не задаваться имъ, чмъ подвергать его такой обработк. Говоримъ здсь о поэтической обработк, потомучто о другой тутъ не можетъ быть и рчи. Въ этомъ вопрос таятся цлыя драмы, драмы ужасныя: таятся самоубiйства, дтоубiйства, безумiе, мало ли какихъ ужасовъ не таится въ немъ! А въ этомъ стихотворенiи на чт жалуется покинутая двушка? На то, что разлюбилъ ее ея милый. Но это въ природ вещей — любовь не продолжается вчно. Еслибъ не онъ разлюбилъ ее, она можетъ быть сама бы его разлюбила. На то, что онъ женился на богатомъ урод? Но это ужь его дло, если онъ разлюбилъ. Мы довольны, что все по крайней мр такъ благополучно кончилось, что кром блдности и нкоторой утраты красоты (будемъ надяться, что не надолго), никакихъ другихъ несчастiй не случилось съ покинутой. Но можетъ быть мы видимъ вопросъ, идею тамъ, гд поэтъ и не думалъ ни о вопрос, ни объ иде? Можетъ быть мы все это ему навязали? Можетъ быть. Но въ такомъ случа стихотворенiе теряетъ всякое достоинство и становится еще блдне. Намъ уже боле нравится старинный романсъ Пушкина, написанный имъ при самомъ начал его поэтическаго поприща и такъ опошленный лакейскимъ и фабричнымъ пнiемъ:
Подъ вечеръ осенью ненастной
Въ пустынныхъ два шла мстахъ…
Но такихъ стихотворенiй, какъ вышеприведенное, у г. Плещеева мало. Мы нарочно остановились на самомъ слабйшемъ, чтобъ показать разомъ главный недостатокъ его поэзiи. Впрочемъ и въ этомъ род у него есть стихотворенiя прекрасныя, вотъ, напримръ хоть это:
ОПУСТВШIЙ ДОМЪ
Одинъ по улицамъ брожу я съ грустной думой,
На спящiй городъ хоръ дрожащихъ звздъ глядитъ.
Вотъ предо мной дворецъ забытый и угрюмый,
Гд жизнь провелъ въ пирахъ и нг сибаритъ.
Когда-то музыка гремла въ пышныхъ залахъ,
Изъ оконъ лился свтъ отъ тысячи свчей,
И кубки старые усердно осушала
Шумящая толпа напудренныхъ гостей.
Теперь заброшены огромныя палаты,
Въ роскошныхъ комнатахъ и пусто и темно,
Давно лежитъ въ земл хозяинъ торговатый,
Въ чужихъ краяхъ живутъ наслдники давно.
Стоитъ уныло домъ, а на крылечныхъ плитахъ,
Подъ рубищемъ дрожа, бднякъ заснуть прилегъ
И думаетъ: когда бъ въ палатахъ позабытыхъ
Отъ стужи дали мн хоть тсный уголокъ!
Такихъ прекрасныхъ стихотворенiй мы много могли бы выписать у г. Плещеева. Ему ненависты всякая ложь и несправедливость. Онъ съ болзненнымъ участiемъ смотритъ на всхъ обдленныхъ въ мiр, на всхъ униженныхъ и оскорбленныхъ. И это главное достоинство его поэзiи. И это главная черта, заставляющая симпатизировать его благородной муз. Онъ всегда откровененъ и простосердеченъ въ стихахъ своихъ, а это большое достоинство. Онъ самъ говоритъ въ стихотворенiи: лунной ночью.
И мн когда-то было мило
Свтило блдное ночей,
Такъ много грезъ оно будило
Въ душ неопытной моей!
Когда лучи его дрожали
На влаг дремлющей рки —
Душа рвалась къ неясной дали,
Полна невдомой тоски.
И было томное сiянье
Путеводителемъ моимъ,
Когда спшилъ я на свиданье,
Кипя восторгомъ молодымъ.
Прошли неясныя стремленья,
И поэтическiе сны!
Теперь иныя впечатлнья
Во мн луной порождены.
Досадно мн, что такъ безстрастно
Съ недосягаемыхъ высотъ,
Глядитъ она на мiръ несчастный,
Гд лжи и зла повсюду гнётъ, —
Гд столько слабыхъ и гонимыхъ,
Изнемогающихъ отъ битвъ.
Гд льется столько слёзъ незримыхъ,
И скорбныхъ слишится молитвъ.
Или в другомъ стихотворенiи, обращаясь къ призракамъ, онъ восклицаетъ:
Исчезните — зловщiя виднья!
Я не пойду на вашъ печальный зовъ!
Я жить хочу! Страданья и волненья
Я чашу полную испить до дна готовъ!
И до конца я вры не утрачу —
Что озаритъ нашъ мiръ, любви и правды свтъ.
Пускай я здсь — какъ въ мор капля — значу,
Но каждый честный бой — оставить долженъ слдъ.
Исчезните! А вы святые звуки —
Вы силу новую въ мою вдохните грудь.
Хотя бы жизнь одни сулила муки —
Я бодро встрчу ихъ — благословивъ свой путь!
Изъ приведенныхъ отрывковъ и пьесъ читатель видитъ какими мыслями вдохновляется муза г. Плещеева. Выборъ его переводовъ еще боле подтвержаетъ наше опредленiе. По нашему крайнему убжденiю г. Плещеевъ въ переводахъ еще боле поэтъ, чмъ въ оригиналахъ. Переводчикъ онъ превосходный, и мы совтовали бы ему обратить вниманiе на эту яркую сторону его таланта. Для переводовъ своихъ онъ выбирает не однихъ только первоклассныхъ поэтовъ. И прекрасно длаетъ. Въ иностранныхъ поэтахъ онъ ищетъ прежде всего своей мысли и беретъ свое добро, гд бы оно ни было. Найдетъ онъ это добро у Макса Вальдау, онъ и у Макса Вальдау возьметъ его. Встртитъ свою мысль у Роберта Прутца, онъ и изъ него ее вытащитъ. Даже какого-то Чарльза Ламбы онъ не оставилъ въ поко: зачмъ онъ воруетъ плещеевскiя мысли? А Анастасiй Грюнъ, Оскаръ Радвицъ и Карлъ Бекъ очевидно для того только и существуютъ на свт, чтобъ выразить на нмецкомъ язык одну какую-нибудь завтную мысль г. Плещеева и потомъ отдать ее ему, да не просто отдать, а съ процентами, потомучто мы уврены, что въ перевод г. Плещева эти мысли выражены лучше.
Замтили мы также въ талант г. Плещеева струйку иронiи и даже нкоторой веселости, которою онъ кажется пренебрегаетъ. А между тмъ въ этомъ род у него есть нсколько прелестныхъ стихотворенiй. Упомянемъ изъ нихъ о стихотворенiяхъ: Счастливецъ и Мой знакомый. А одну переводную его пьеску мы даже выпишемъ: такъ она хороша по своей веселости и иронiи. Это изъ Гейне:
ГРАФИНЯ ГУДЕЛЬ ФОНЪ ГУДЕЛЬСФЕЛЬДЪ
Преклоняются вс, о графиня,
За червонцы твои предъ тобой.
В раззолоченной пышной карет,
Запряжонной четверкой лихой,
Ты на герцогскiй балъ покатила.
Тамъ огни и оркестръ ужь гремитъ,
И по мраморнымъ, гладкимъ ступенямъ
Длинный шолковый шлейфъ твой шумитъ.
А вверху галуны и ливреи,
И кричатъ великаны лакеи:
C’est m-me la comtesse Gouldefeld.
Въ дорогихъ кружевахъ, въ бриллiянтахъ,
По сiяющимъ заламъ дворца,
Гордо, съ веромъ ты выступаешь,
И не сходитъ улыбка съ лица.
Такъ высоко отъ радости дышетъ,
Грудь твоя и полна и бла,
Передъ цлымъ дворомъ герцогиня —
Cara mia тебя назвала.
Вальсируютъ съ тобой камергеры.
Превозноситъ самъ герцогъ манеры
De m-me la comtesse Gouldefeld.
Но бда, если денегъ не будетъ!
Вс къ теб повернутся спиной.
Cara mia презрительно взглянетъ,
И ни слова не скажетъ съ тобой.
Длинный шлейфъ твой оттопчутъ лакеи,
Не пойдешь съ камергеромъ плясать,
И любезностей ты не услышишь,
Только будешь обиды глотать.
Даже герцогъ съостритъ герцогин:
Какъ несетъ чеснокомъ отъ графини,
Отъ m-me la comtesse Gouldefeld.
Вообще мы думаемъ, — и да проститъ намъ нашъ милый поэтъ, съ которымъ насъ связываетъ давнишнее знакомство — вообще мы думаемъ, что онъ пренебрегаетъ многими сторонами своего таланта ради другихъ, которыя въ немъ не такъ сильны и ярки. Напримръ: г. Плещеевъ пишетъ не одни стихи: онъ и прозаикъ. Онъ пишетъ повсти и романы, и иногда премилыя повсти. Самыя лучшiя изъ нихъ т, въ которыхъ онъ беззавтно, безъ претензiи предается своей врожденной веселости, и какъ-будто стыдясь этого, отдаетъ въ журналъ не такъ распространенный въ публик. По нашему мннiю, самыя лучшiя его прозаическiя вещи напечатаны были въ журнал самомъ распространенномъ въ тогдашнее время, но это случилось въ начал его литературнаго поприща, именно въ ‘Отеч. Зап.’. Это было уже очень давно, когда г. Плещеевъ только начиналъ писать, и эти лучшiя вещи назывались: Енотовая шуба и Папироска. Въ прошломъ году онъ написалъ тоже одну лучшую (подчеркиваемъ) свою вещь и отдалъ ее уже не въ ‘Современникъ’ и даже не въ ‘Отеч. Зап.’, а въ ‘Библiотеку для чтенiя’. Это были небольшiя сцены изъ чиновничьяго быта. Не помнимъ ихъ названiй. Самыя неудачныя, по нашему искреннему мннiю, онъ напечаталъ въ ‘Русскомъ Встник’, хотя мы уврены, что онъ потому-то тамъ ихъ и напечаталъ, что считалъ ихъ самыми лучшими. Такое непониманiе своей силы мы могли бы указать во многихъ поэтахъ, и въ современныхъ и въ давно уже почившихъ. Мы не понимаемъ отчего наши писатели такъ боятся предаваться всей искренности своихъ талантовъ. Неужели не надола имъ еще эта рутина, эти старые мотивы, которые когда-то имли большой смыслъ — смыслъ противодйствiя романамъ тридцатыхъ годовъ, романамъ съ небывалыми лицами, съ невозможными приключенiями, съ разными deus ex machina и т. п. вещами. Вдь всегда тянуть прежнюю канитель скучно, а между тмъ мы видимъ, что не только г. Гончаровъ, но и новые писатели — гг. Потанинъ, Родiоновъ, Помяловскiй (вс они боле или мене съ дарованiемъ и нкоторые даже съ большимъ), тянуть ее преусердно. Но объ этомъ мы сбираемся поговорить въ одномъ изъ ближайшихъ номеровъ ‘Времени’, а теперь, оканчивая разборъ нашъ, который вышелъ длинне, чмъ мы предполагали, не можемъ не сказать, что чувствуемъ большую симпатiю къ стихотворенiямъ г. Плещеева и желаемъ имъ не залежаться въ книжныхъ лавкахъ. Въ этомъ, впрочемъ, мы уврены. Что бы ни говорили ‘Отеч. Зап.’, а любителей стиховъ у насъ много.