Е. Г. БУШКАНЕЦ
СТИХОТВОРЕНИЕ ‘НА КАЗНЬ ЧЕРНЫШЕВСКОГО’ И ЕГО АВТОР
На казнь Чернышевского
Стихотворение ‘На казнь Чернышевского’ и его автор, Бушканец Е. Г., Год: 1962
Время на прочтение: 9 минут(ы)
H. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. 3
Издательство Саратовского университета, 1962
Перед нами тетрадь со стихотворениями — ни одно из них никогда не появлялось в печати. Написаны они в 1861—1864 годах. Автор их — малоизвестный литератор-шестидесятник Владимир Романович Щиглев {Тетрадь находится в архиве Института русской литературы АН СССР (Пушкинского Дома) в фонде журнала ‘Русская старина’ — опись 2, ед. хр. 3197. В тетради девятнадцать стихотворений: ‘Собор’, ‘Современные вопли’, ‘Мужичок’, ‘Галатея’, ‘Тебя, великий человек…’, ‘Стук, стук, стук’, ‘Печален взор прекрасный твой…’, ‘Я счастлив детски перед сном…’, ‘На 1864 год’,, ‘Старая скорбь’, ‘Все одно и то же на земле…’, ‘Что живется нам так трудно…’, ‘Зрелище мрачное, злое…’, ‘Пушки, бастионы спят во тьме ночной..:’, ‘Пожар утих, едва мерцает…’, ‘Под небом Красного села…’, ’30 августа 1864 г.’, ‘Честь небесам, миновала жара…’, ‘На казнь Чернышевского’.
Кроме того, в настоящей статье использован автограф стихотворения Щиглева ‘Скажи-ка, дядя…’ — там же, фонд 93, опись 3, ед. хр. 1427.}.
В. Р. Щиглев (1840—1903) — один из писателей-демократов, вступивших в литературу на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов прошлого столетия. Мировоззрение его формировалось под влиянием ‘Современника’. С полным основанием он считал себя учеником и последователем Чернышевского.
Печататься Щиглев начал еще гимназистом. В 1862 г., по окончании Первой петербургской гимназии, он поступил на юридический факультет университета, некоторое время провел в Полтавской губернии, пытаясь искать пути к сближению с народом. В шестидесятых годах Щиглев помещал сатирические стихотворения и карикатуры в ‘Искре’ и ‘Будильнике’, печатался также в ‘Русском слове’. Позднее он работал в ‘Деле’, ‘Русской правде’, ‘Северном курьере’ и др. изданиях. До конца жизни он сохранял верность лучшим традициям шестидесятых годов.
В 1916 г. В. Семевскому и Р. Минцлову удалось напечатать небольшую заметку о Щиглеве. Они обратили внимание на то, что большая часть стихотворений Щиглева не издана, так как представляет собой ‘резкую сатиру на проявления произвола правительства и горячее восхваление людей, борющихся с ним, гонимых и преследуемых’. При этом отмечалось, что большинство антиправительственных стихотворений Щиглев был вынужден уничтожить сам, когда его предупредили о предстоящем обыске — лишь немногие из них сохранились в копиях у его друзей. Тогда же Семевский и Минцлов опубликовали несколько бесцензурных стихотворений Щиглева, написанных в 1880-е и 1890-е годы,— среди них ‘На смерть Н. Г. Чернышевского’ (‘Над Волгой где-то там вдали…’ {С. Р. Минцлов и В. Семевский. Старый шестидесятник. ‘Голос минувшего’, 1916, No 9, стр. 40—53.}).
Впрочем, даже в 1916 г. некоторые имевшиеся в его распоряжении тексты Семевский напечатать не мог — стихотворение ‘Памяти С. Кравчинского-Степняка’ было опубликовано им только после революции {‘Голос минувшего’, 1918, No 7—8, стр. 146.}. Четыре очень интересных стихотворения Щиглева, также восьмидесятых-девяностых годов, сообщил в 1917 г. С. А. Венгеров {‘Былое’, 1917, No 5—6, стр. 126—132.}.
Несколько приоткрыть завесу над бесцензурным творчеством Щиглева шестидесятых годов удалось И. Г. Ямпольскому. В издание ‘Поэты ‘Искры’ (1933 г.), он включил ряд не публиковавшихся стихотворений Щиглева второй половины 1860 годов. Три года спустя в ‘Литературном наследстве’ появилось его сообщение о тетради юношеских стихотворений Щиглева и шесть произведений из нее {‘Поэты ‘Искры’, Л., 1933, стр. 595—615, ‘Литературное наследство’, т. 25—26, 1936, стр. 444—448, два стихотворения 1865 г. из архива Семевского опубликовал Б. П. Козьмин в комментариях к книге Водовозовой ‘На заре жизни’, М., 1934, т. II, стр. 462—464. В них также с глубоким сочувствием упоминается Н. Г. Чернышевский. И. Г. Ямпольский впервые четко определил Щиглева как представителя левого крыла искровцев, в произведениях которого звучала ‘почти неприкрытая проповедь крестьянской революции, злая издевка над помещиками-консерваторами, недовольными реформой 1861 г., и над помещиками-либералами, нажившимися на ней’. (‘Поэты ‘Искры’, 1933, стр. 598). К сожалению, из нового издания сборника произведения Щиглева были И. Г. Ямпольским исключены. В послевоенные годы статей или публикаций о Щиглеве не появлялось.}.
Двадцать до сих пор неизвестных стихотворений Щиглева, которым посвящено это сообщение, представляют несомненный историко-литературный интерес. Создание Щиглевым в последние месяцы гимназической жизни и в годы студенчества, эти стихотворения ярко свидетельствуют, как глубоко захватывала молодых писателей-демократов могучая проповедь Чернышевского. Особо значительным представляется нам стихотворение ‘На казнь Чернышевского’, в котором с большой силой выразилась любовь передовой молодежи к вождю революционных сил, ненависть к его тюремщикам, судьям и палачам. Стихи Щиглева не лишены художественных недостатков. Но они помогают прояснить процесс формирования и развития революционно-демократической поэзии. Они обогащают наши представления о передовой общественно-политической мысли эпохи революционного натиска 1861 года.
Из стихотворения в стихотворение Щиглева проходит мысль об угнетенной м задавленной родине. Он подчеркивает, что главный враг народа — царь-самодержец. Романовы — вот виновники всех несчастий и бед. Напомним, что в конкретных условиях той эпохи одним из серьезных препятствий для развязывания революционной борьбы против самодержавно-крепостнического строя были царистские иллюзии масс. Чернышевский и его единомышленники объясняли крестьянам, что на царя надеяться нечего, пытались разоблачить наивную веру в ‘доброго царя-батюшку’. Именно в этом видит свою задачу и Щиглев, он прямо обращается к народу:
Бедняк-народ! Попал ты в сети,
Тебя опутал царский дом!
(‘Ода’)
С гневом говорит он о доме Романовых, который ‘разросся, как в тюфяке гнездо клопов’, он посылает проклятия ‘помазанным небом уродам, глупым, черствым душой, как бревно’. Парад в Красном селе по поводу окончания военных действий на Кавказе не только наводит поэта на воспоминания о пленении в Гунибе Шамиля… Он грустит, что есть в России еще ‘два Гуниба’,— два места, где обитают ее настоящие враги:
Один из них — Романов дом,
Гнездо плодливое сатрапов,
А за Цепным стоит мостом
Другой Гуниб, другой, и в нем
Еще живет Шамиль-Потапов!
Его мюриды — просто львы,
Их ружья уши, мы их цели,
Аул их — крепость у Невы…
(‘Под небом Красного села…’)
Около Цепного моста в Петербурге находилось Третье отделение, А. Л. Потапов — начальник штаба корпуса жандармов и управляющий Третьим отделением. На царя и его жандармов направляет Щиглев бич своей сатиры.
Щиглев вступал в литературу, когда революционное движение в стране уже пошло на убыль. Лучшие представители разночинной молодежи были заточены в тюрьмы и крепости, сосланы в Сибирь, все чаще правительство прибегало к смертным казням. Против торжествующей реакции Щиглев пытался выступать в подцензурной печати {См., например, карикатуру и подпись к ней, построенную на двух значениях слова ‘сажают’ в ‘Искре’, 1863, No 20, некоторые непропущенные карикатуры вошли в сборник ‘Неопубликованные карикатуры ‘Искры’ и ‘Гудка’. Изд. ‘Искусство’, 1939, обращает особое внимание карикатура Щиглева на тему: двуглавый орел — урод.},— открыто бичевал ее в своих бесцензурных стихотворениях, предназначенных для нелегального распространения.
Первые тяжелые утраты революционная демократия понесла осенью 1861 года. Расправа властей с участниками студенческих выступлений в Петербургском университете, закрытие университета и заключение в крепость большой группы студентов, арест и ссылка Михайлова вошли в сознание современников как начало правительственных репрессий. С этими событиями совпала преждевременная смерть Добролюбова — тяжелая, невозместимая утрата для лагеря революции. Щиглев откликнулся на эти события взволнованными строками:
Хмурится небо… Туман непроглядный,
Оттепель ярая, год не отрадный,
Видно и небо правительством нашим
Купно бессильем и пьянством монаршим
Очень обижено и недовольно.
Небо! Да разве нам тоже не больно?
В тюрьмах холодных за правое дело
Много безвинных студентов засело…
Паткуль, Игнатьев, Путятин восстали,
С войском пришли, увидали и взяли…
Хмурится небо, глядит недовольно,
Небо! Да разве нам тоже не больно?
Вот и Михайлов с недужною грудью —
Гласности нашему нет правосудью!
В дальний Тобольск ему ехать решила…
Снежная, ранняя вышла могила…
Хмурится небо, глядит недовольно.
Небо! Да разве нам тоже не больно?
С честною жизнью, с прямою душою
Трудно брести, знать, мирской колеею…
Жертву одну мы еще проводили —
Рядом с Белинским ее положили…
Хмурится небо, глядит недовольно.
Небо! Да разве нам тоже не больно?1
(‘Современные вопли’)
1 А. В. Паткуль — петербургский обер-полицмейстер, А. Д. Игнатьев — петербургский генерал-губернатор, Е. В. Путятин — министр народного просвещения, Добролюбов был похоронен рядом с могилой В. Г. Белинского.
Щиглев часто обращается к воспоминаниям о первых борцах за свободу — он верит, что их никогда не забудет родина:
Были люди с горячей душой,
Их кружок небольшой пред тобою
Ждал с любовью, мольбой и тоскою
Первый вздох из груди молодой…
Но погибли они без возврата,
Не успевши тебя умолить…
Не пришлось им тебя оживить —
И цепями была им оплата
(‘Галатея’)
Сурова судьба и нового поколения друзей народа. Щиглев тяжело переживал поражение революционного натиска, преследования лучших людей родины:
Что живется нам так трудно?
Что царит так ярко гадость?
Отчего у нас безлюдно?
Неужели в грезах радость?
Чем же может быть утешен
Человек, когда он дышит
Смрадным воздухом и слышит:
Тот расстрелян, тот повешен!
Поэт проклинает мир, в котором на людей ‘за честные стремленья’ обрушиваются ссылки и казни, в котором
бессильно бешен,
Утомлен и смрадно дышишь
И все только слышишь, слышишь:
Тот расстрелян, тот повешен!
(‘Что живется нам так трудно…’)
На новые репрессии царизма — запрещение ‘Современника’ и некоторых других изданий, арест Чернышевского, преследование всех демократических сил — Щиглев откликнулся: сатирой ‘Скажи-ка, дядя…’ — перепевом лермонтовского ‘Бородина’. Щиглевский дядя-ретроград не вспоминает с гордостью о старых временах, его вполне устраивают и новые порядки: ‘Стоит ли жалеть былое? И нынче царство не дурное: жандармы там и тут. Пусть зашумят мальчишки снова, и одного довольно слова,— а уж карета и готова: посадят, отвезут’.
А наша крепость? Что плохая?
Она — Бастилия родная —
Надежна и крепка!
Какие бравые солдаты,
Как сыры, душны казематы,
Благословенна уж трикраты
Петровская рука!…
Она хранит весь берег невский —
В нем скрыт надежно Чернышевский —
Безбожник, бунтовщик.
И много там сидит народу,
Не жаль мятежную породу —
Они кричали про свободу —
Теперь же нем язык.
Щиглев не раз возвращался в своих раздумьях к заточенным в крепости—Чернышевскому и его единомышленникам. При этом он часто обращался к ритмам и интонациям Лермонтова:
Пушки, бастионы
Спят во тьме ночной.
В башлыке угрюмо
Ходит часовой.
А в стенах томятся
Жертвы правоты…1
1 Выразительны заключительные строки этого стихотворения:
Подожди немного,
Сядешь там и ты…
Высшее идейно-художественное достижение в творчестве Щиглева 1860-х годов — стихотворение ‘На казнь Чернышевского’. Приведем этот интересный памятник агитационной поэзии революционной демократии полностью.
Как? Под дождем — с открытой головой
Привязанный к столбу, расслабленный, больной!
Чья ж эта подлая потеха?
Какой вертеп устроил гнусный пир?
Где мы?.. Не здесь ли дантов адский мир
Среди скорбей и дьявольского смеха?
Богиня правды, что с тобой?
Кто гибнет казнью площадной?
Гляди: — не вор он, не убийца!
Где ж виселиц стоит безмолвный, страшный ряд.
Где пули каждый день за грудью грудь сверлят —
Там с честью встречен кровопийца!
А он — измученный, больной,
Стоит спокойно над толпой,
В глазах — холодное презренье…
Толпу ты вправе презирать,
Все отдал ты, что мог отдать —
Что ж получил в вознагражденье?
На каторге мертвящий труд,
Потом под синим льдом приют,
Где в вечном сне все спит глубоко,
Где все заносит вьюгой снег…
Прости нас, честный человек,
Нас слабых, стоящих упрека.
Прощай! Идя в далекий путь,
Верь, не одна болит здесь грудь,
Верь, не одни скрежещут зубы…
Сибирский снег нас не страшит,
Но пусть же тайно кровь кипит
И пусть на время сжаты губы…
А ты, властитель-государь,
Державы смирной русский царь —
Твоя убавилася слава:
Пятно великое не смоешь ты с себя,
И даже смыть его нельзя
Отменой крепостного права!
Пафос стихотворения не в подчеркивании революционных заслуг Чернышевского. О его служении родине сказано кратко — все отдал он, что мог отдать. Чернышевский оставался в руках самодержавия, и всякое подчеркивание роли Чернышевского в освободительном движении было бы неуместно. Зато с исключительной силой прозвучало в стихотворении проклятие палачам вождя революционеров 61-го года. Необычность темы заставила Щиглева отказаться от характерной для его сатирических стихотворений поэтической манеры. Впервые в его творчестве зазвучала взволнованная речь трибуна-гражданина, в стихах его появились новые ораторские интонации.
Стихотворение ‘На казнь Чернышевского’ явно испытала на себе воздействие лермонтовской ‘Смерти поэта’. Подобно тому, как Лермонтов в заключение стихотворения обращался к виновникам гибели Пушкина — ‘А вы, надменные потомки…’, Щиглев обращался к палачу Чернышевского — ‘А ты, властитель-государь…’. И как тем не смыть своей черной кровью поэта праведную кровь, так Александру II не смыть с себя великого пятна. Расправа над Чернышевским — такое же национальное горе, каким в свое время была гибель Пушкина {Отметим, что отмену крепостного права Щиглев никогда не ставил в заслугу Александру II. По логике стихотворения реформа 19 февраля 1861 г. упомянута лишь как действие царя, по его собственному мнению, якобы, прославившее его.}.
Щиглев был очевидцем ‘гражданской казни’ Чернышевского. В 1889 г. он вспоминал, как его учитель стоял у ‘позорного столба’.
Стоял он, слабый, но упорный,
Могучий духом, но покорный,
Но — не покорностью раба!
(‘На смерть Чернышевского’)1
1 ‘Голос минувшего’, 1916, No 9, стр. 51.
Не раз напоминал Щиглев, что на деле к позорному столбу навеки пригвоздили себя царь и его жандармы. В стихах по поводу эпидемии сибирской язвы он писал:
Зараза одна миновала, прошла
Рогатой скотине досталось…
Да жаль, что не ту она нам извела —
Другой еще много осталось.
Осталась другая под крышей дворцов
С избытком земных наслаждений…
Язвила бы, язва, ты этих скотов,
Не трогая бедных селений.
От них-то, стоя у позорных столбов,
И гибнут российские силы.
И роет Сибирь, среди вечных снегов.
Подснежные вечно могилы…
(‘Честь небесам, миновала жара…’)
Щиглев, так тяжело переживавший крушение революционного натиска, понимал, что его участники, несмотря на то, что они потерпели полное поражение, были великими деятелями эпохи. Память о них будет вдохновлять на борьбу новые поколения революционеров. В одном из стихотворений Щиглев рисует символическую картину разгромленного народного восстания. Скрылся ‘надежды светоч золотой, разбиты в сердце упованья’. Мертвый край уныл и мрачен. ‘Еще свежи в могилах кости, еще хмельны победой гости — мечта заветная, — восклицает поэт, — прощай’. Но подвиг героев зародил ‘искры будущих стремлений’ — идеи отцов поднимут на борьбу детей:
Да, дети! С теплой верой в вас —
Нам все же легче наше бремя…
Расти же, молодое племя,
И смой пятно обиды с нас!
(‘Пожар утих, едва мерцает…’)
Иногда Щиглеву кажется, что победа не так уж далека, что отживающий строй переживает предсмертную агонию — ‘Пожар старинный угасает, он вас лишь вспышкой обольщает, — так иногда светло сверкает последний уголек!’. Иногда же уничтожение самодержавной тирании представляется ему возможным лишь в столь далеком будущем, что ‘расстаться с этим крепким злом’ его ‘лишь внуков смогут дети!’. Но победа все-таки неизбежна!
Поверь, минует непогода,
Зарей осветится восток,
Воскреснет падшая свобода,
Сплетется миртовый венок.
Теперь вперед! Зови же к счастью,
Все силы выдвини сполна —
Всегда борьба с гнетущей властью
Честней бессмысленного сна.
Своими стихами Щиглев неутомимо боролся с ‘гнетущей властью’, стремился приблизить освобождение народа. Его вдохновлял в этой борьбе образ ‘многострадального и верного сына родной земли’ Чернышевского {Определение из стихотворения ‘На смерть Чернышевского’.}.
Стихотворения Щиглева, которые мы кратко охарактеризовали, — яркое проявление нелегальной революционно-демократической сатиры 1860-х годов.
Революционные стихотворения В. Р. Щиглева нелегально распространялись в списках. По одному из таких списков, сохранившемуся в архиве M. H. Чернышевского, стихотворение ‘На казнь Чернышевского’ без указания автора напечатано в 1928 году {К. юбилею Чернышевского. Саратов, 1928, стр. 184—185. Список имеет заглавие ‘Современная ода (19 мая 1864 года)’ и хранится в основном фонде Дома-музея Н. Г. Чернышевского, No 605 (указано H. M. Чернышевской).}. Некоторые стихотворения Щиглева вошли в нелегальные сборники второй половины прошлого столетия. В одном из гектографированных сборников революционных стихотворений помещено стихотворение Щиглева ‘Тебя, великий человек…’ {ЦГИАМ, коллекция нелегальных изданий, No 4106, стр. 10.}, оригинал которого находится в описанной нами тетради.
Внимание историков литературы до сих пор привлекали главным образом сатирические произведения писателей-демократов в том виде, в каком они появлялись на страницах подцензурных изданий — ‘Свистка’ (приложения к ‘Современнику’), ‘Искры’, ‘Гудка’, отчасти ‘Будильника’. Ученики и последователи Чернышевского через все препоны цензуры провели там идею крестьянской революции. В то же время создавались сатирические произведения, рассчитанные на нелегальное распространение в списках. Идея революции там уже не маскировалась для обхода цензуры — она звучала прямо, неприкрыто. Так, В. С. Курочкин создал для нелегального распространения стихотворения ‘Двуглавый орел’, ‘Русский певец’, ‘Над цензурою, друзья, смейтесь так же, как и я…’, В. Берви-Флеровский — ‘Несчастная угодливость’, Д. И. Писарев — ‘На открытие памятника Николаю I‘ и т. д. Заметный вклад в нелегальную революционно-демократическую сатиру внес В. Р. Щиглев. Вклад этот, как и вообще вся нелегальная сатира революционеров 1861 года, заслуживает самого пристального изучения.