СТАТЬИ ИЗ ВЫП. 1 ‘КАРМАННОГО СЛОВАРЯ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ’
СТАТЬИ ИЗ ВЫП. 1 ‘КАРМАННОГО СЛОВАРЯ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ’
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Статьи из вып. 1 ‘Карманного словаря иностранных слов’, Майков Валериан Николаевич, Год: 1845
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Майков В. Литературная критика
М., ‘Художественная литература’, 1985
АНАЛИЗ и СИНТЕЗ. Так называют два единственно возможные способа человеческого познания, две способности, служащие ему основой. История анализа и синтеза есть история человеческого познания, история наук, история понятий, история образованности. Поэтому мы сочли нужным развить здесь этот предмет с некоторою подробностью.
Встретив какой-нибудь новый для нас предмет и желая ознакомиться с ним, познать его, мы достигаем этой цели не иначе, как, во-1-х, изучением его частей, во-2-х, познанием отношений этих частей между собою, в-3-х, определением отношений сего нового для нас предмета к другим уже известным. Так, например, найдя новое животное и желая изучить его, мы необходимо начнем с того, что рассмотрим все его составные части, потом постараемся составить себе понятие о целом, которое они составляют, наконец, постараемся определить, к какому из известных нам разрядов ближе всего подходит это новооткрытое животное.
Во всех этих приемах нашего ума цель достигается посредством двух способностей: 1) способностью мысленно различать познаваемый предмет на его составные части, 2) способностью мысленно соединять эти части в одно целое. Первая способность (и прием) ума называется анализом, вторая способность (и прием) называется синтезом. Без анализа мы вечно бродили бы в каком-то туманном представлении всего существующего, не отличая одного предмета от другого, как новорожденные младенцы, а без синтеза, при одном анализе, мы не были бы в состоянии понимать связи между бесконечным множеством явлений и предметов, ни один из них не представлялся бы нам как нечто целое, составляющее часть другого целого, во всем видели бы мы отдельные части, состоящие из других частей и т. д. При отсутствии анализа мы не отличали бы человека от животного, животного от растения, растения от минерала и т. д. При отсутствии же синтеза вместо человека нам представлялись бы руки, ноги, голова, грудь и проч., вместо растения — листья, стволы, ветви, корни. Напротив того, с помощию того и другого, мы можем равно познавать и целое, и части.
Очевидно, что и в науке, как в совершеннейшей форме человеческого познания, эти два способа, эти две деятельности ума должны находиться в самой тесной неразрывности для того, чтобы наука служила нам зеркалом существующего, изъяснением тайн его. Но история показывает нам, что в этом отношении человечество почти всегда шло ложным путем. Ум человеческий то, коснея в тумане синтеза, старался объяснить себе все тайны жизни одним каким-нибудь началом, то утопал в бездонном море анализа, изучая частные явления и отказываясь от постижения связи, существующей между частями мира.
До XVII столетия в науке преобладал синтез, вследствие чего она оставалась чем-то бесплодным и мечтательным. Основанием каждой науки служило какое-нибудь отвлеченное понятие, какое-нибудь ничем не доказанное, ни из чего не выведенное положение, которым объяснялись все явления, относящиеся к этой науке: никто не думал изучать самых этих явлений в их отдельности и от частного познания переходить к общему. Против такого ложного направления восстал английский философ Бэкон (Bacon). Он доказал, что первым шагом к познанию должно служить опытное изучение частей познаваемого предмета. В самом деле, всякий знает по опыту, что, знакомясь с предметом, мы необходимо начнем с того, что рассмотрим состав его. Но, приступая к усвоению науки, мы забываем, что в образовании ее мы должны руководствоваться теми же способами, как и в обыкновенном, ежедневном, обиходном познании. Ум наш не может измениться в силах и деятельности оттого, что мы устремляем его на тот или на другой предмет. Поэтому-то, встретив, например, в путешествии какое-нибудь растение, какого я до того времени никогда не встречал, и желая познакомиться с ним,— я необходимо должен рассмотреть какой у него ствол, какие листья, ветви, корни и проч., то почему же бы мог я поступить иначе, принимаясь за изучение растительной физиологии, науки о законах растительной жизни? Не должен ли я в этом случае, так же как и в первом, ознакомиться прежде всего порознь со всеми явлениями, которые в сложности своей составляют процесс растительной жизни? Я изучу развитие зародыша в семени, изучу питание растения корнями и листьями, образование всех частей его, оплодотворение и тогда только получу понятие о жизни растения, как о целом, состоящем из множества частей, имеющих между собою живую связь. Так и поступают аналитики. Но синтетики думают иначе. Они начинают с того, чем бы надо было кончить: без всякого опытного знакомства с частями предмета они произвольно, наугад, составят себе общее понятие о целом, которое изучают, например, о растительной жизни, и стараются объяснять себе этим призраком все явления, встречающиеся в процессе образования растения.
Со времени Бэкона аналитики не перестают спорить с синтетиками. В течение половины прошедшего столетия и в течение всего настоящего анализ взял верх над синтезом. Но торжество его до сих пор более в науке, чем в действительной жизни: синтез так долго господствовал в человечестве, что большая часть понятий, составляющих наши наследственные убеждения и руководствующих нас в жизни, суть не что иное как синтетические (априорические) идеи, укорененные в наших умах тысячелетиями. Уничтожить эти призраки, освободиться от предрассудков, провести все, что составляет жизнь, сквозь спасительное горнило основательного размышления — вот задача, которую предположила себе современная цивилизация (см. Цивилизация). Противники успехов (прогресса) жалуются, что, анализируя жизнь, разбирая все явления, из которых она слагается, мы лишаем себя возможности ею наслаждаться, разрушаем множество пленительных обманов, словом, делаем себя несчастными. Анализу приписывается современное разочарование, которым так колют глаза новым поколениям. Нельзя не сознаться, что, предавшись анализу, мы действительно не можем наслаждаться тем, что находим недостойным человека. Но, в стремлениях к истине и к добру, не должна ли поддерживать нас надежда на осуществление заветных наших- мыслей? Кроме того, анализ не может переделать человеческой природы: никакая сила ума не уничтожит в человеке его потребностей, которых удовлетворение составляет жизнь и наслаждение. Так, например, говорят, что анализ должен убить любовь и дружбу. Это неправда: он может разрушить разные нелепые понятия об этих чувствах, а убить самые эти чувства он не в силах. Притом вся неприятность разочарования (если кому-нибудь действительно неприятно расстаться с понятиями, которые он нашел нелепыми) падает на то поколение, которое испытывает его на себе. Следующему же поколению уже не приходится пить ту же горькую чашу, оно уже застает новые понятия, которые препятствуют ему очароваться и разочароваться в том, что служило предметом очарования и разочарования предыдущего поколения.— Наконец, если б это разочарование и было так страшно, как его изображают, то спрашивается: неужели, не стоит нести этот крест за все, что анализ сделал для человечества? Не он ли привел нас к изучению общества, к познанию его ран и болезней и к изысканию средств их излечения? Синтетик равнодушно смотрит на такие явления, он даже редко замечает их, нищета, голод, разврат, невежество — все это такие явления, которые он спешит объяснить каким-нибудь мировым законом гармонии, какою-нибудь блестящею теорией необходимости зла, а потому никто и не вздумает заняться их устранением. Впрочем, при всей своей необходимости, анализ есть все-таки односторонность. Мы сказали в самом начале, что он не может быть единственным способом человеческого познания, что сие последнее образуется из тесного соединения его с синтезом. Каждый предмет, доступный познанию нашему, состоит из частей и в то же время, в свою очередь, есть часть какого-нибудь высшего целого. Человек есть часть общества, общество — часть человечества, человечество — часть органической природы, часть живого населения земли, самая земля — часть солнечной системы и т. д. Потому и познание каждого предмета объемлет собою познание частей и познание целого. Первое достигается анализом, второе синтезом. Тем не менее, однако ж, неопровержимо то, что начальное познание должно быть аналитическое. Посему, если смотреть на современную науку как на начальную деятельность ума, решившегося беспристрастно пересмотреть и пересоздать все, что до сих пор было им сделано, то нельзя не согласиться, что человечество решилось идти к истине самым прямым и естественным путем.
ДИДАКТИКА. Под этим словом разумеется тот род литературы, к которому относятся все произведения слова, имеющие целью убедить человека в каких-нибудь истинах, действуя на ум посредством доказательств. Следовательно, дидактика совершенно противоположна беллетристике (см. это слово) или изящной литературе, к которой относятся произведения слова, действующие на эстетическое чувство, то есть на чувство изящного.
Есть, однако ж, точки, в которых дидактика сходится с изяществом, во-первых, когда дидактик, имея в виду развить и доказать истину, не пренебрегает изящным способом выражения, во-вторых, когда поэт развивает в изящном произведении какую-нибудь мысль, которая в то же время им доказывается. Жестоко ошибаются те, которые относят к области изящного тот род литературы, который известен был в минувшем столетии под названием дидактической поэзии, эта поэзия ограничивалась рифмой и метром, следовательно не имела никаких существенных признаков изящества. Но, с другой стороны, нельзя не признать существенности дидактической поэзии, если относить к ней изящные произведения литературы, заключающиеся в поэтическом и ораторском развитии чистой мысли. Впрочем, заметим, что и в этом случае мысль должна быть развита так, чтобы она возбуждала соответственное ей чувство: без этого не может быть поэзии.
ДРАМА. Драмой в обширном смысле называется зрелище сильного проявления жизни, сопровождаемого борьбой противоположных начал. В этом значении должно принимать, например, следующую фразу: борьба страсти с долгом породила в душе этого человека живую внутреннюю драму, или следующую: вражда патрициев и плебеев превратилась в кровавую драму междоусобной войны. В том же смысле должно понимать выражения: драматическое положение, драматический оборот дела, драматическая жизнь. Здесь, и во всех подобных фразах, слово драматический может быть заменено выражением: исполненный борьбы, движения.
В более тесном смысле, в деле изящных искусств, драмой называется изображение жизни в ее движении или, выражаясь определеннее, воспроизведение тех положений человека, где он является в какой-нибудь борьбе с судьбой, или с обществом, или, наконец, с своею собственною страстью.
Наконец, в теснейшем смысле, драма есть особенный род драматической поэзии (см. Драматическая поэзия), которого сущность, по общепринятому, но весьма неточному понятию, заключается в какой-то средине между комедией и трагедией.
ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ. Тот род поэзии, который совершенно воспроизводит жизнь, заставляя идеи и характеры выражаться в речах и поступках людей, взятых прямо из действительного мира.
Драматическую поэзию до сих пор не перестали еще разделять на комедию, драму и трагедию. Комедия изображает лица и события с такой стороны, которая вызывает насмешку. Трагедия отличается воспроизведением борьбы человека с судьбою, борьбы, кончающейся его гибелью. Драма занимает средину между ними: она воспроизводит события столь же плачевные, как и трагедия, но не оканчивающиеся гибелью действующих лиц. Очевидно, что отделять драму от трагедии так же нелепо, как, например, отделять в науке изучение костей человеческого тела от изучения других составных частей его. И драма и трагедия равно изображают борьбу человека с враждебною силою, будет ли то судьба, или общество, или собственная страсть, чем кончится его борьба — это случайность, которую никак нельзя принимать в соображение при основном, существенном делении.
ЖУРНАЛ. Первоначальный смысл этого слова — ежедневная ведомость, отчет в каких-нибудь событиях или действиях, что можно выразить русским словом дневник. В настоящее время так называют периодическое издание, которое имеет целию как обобщение идей, господствующих в классе людей образованных, и водворение общественного сознания, так и изложение событий и новооткрытых фактов, имеющих интерес для известного государства или для всего человечества. Поэтому журнал есть представитель современной умственной и политической деятельности отдельного общества, возникшего на основании какой-нибудь ученой или социальной идеи, и бывает ученый, политический, экономический и литературный. Совершенство журнала вообще зависит от обилия и достоверности источников, из которых он почерпает новости, от единства и беспристрастия излагаемых в нем мнений, которые все должны быть проникнуты одною идеею, от легкости и чистоты слога. Ясно, что самый важный журнал есть тот, в котором выражается характер преобладающих в государстве сил, который возник из потребности народной и служит мерилом общего управления и степени сознания прав и обязанностей граждан, отражением общего вкуса и нравов, одним словом, журнал политический и литературный.
ИДЕАЛ. Идеалом называется образцовый, возможно совершенный в своем роде предмет. Следовательно, идеал есть выражение идеи в форме. Так, например, статуя Аполлона Бельведерского считается идеалом мужской красоты, то есть, иными словами, ни в какой форме не удовлетворены так совершенно условия мужской красоты посредством изображения форм тела, как в этом дивном произведении древнего ваяния. Это совершенство формы, соответствующей идее, и отличает идеал от сей последней. Так, например, идеей государства называем мы условия его благосостояния, представляемые в уме. Напротив того, идеалом государства мы назовем уже какое-нибудь действительно существующее государство или такой предмет его устройства, в котором изложены все его составные, действительные части. Идеал не должно смешивать с утопией (см. это слово), утопия — мечта, а идеал совершенно согласен с требованиями действительности, хотя совершенное выполнение его едва ли возможно человеку.
ИДЕАЛЬНОСТЬ и ИДЕАЛЬНЫЙ. Идеальностью предмета или изображения называется то свойство, по которому он может назваться образцом, идеалом в своем роде. Так, например, мы назовем идеальною администрацией такую, которая соединяет в себе все признаки благоустройства. Лица драм Шекспира считаются идеальными, потому что они вполне выражают человеческие характеры. Например, к его изображению ревнивца, в лице Отелло, нельзя прибавить ни одной черты: так оно полно. Такою же идеальностью отличаются, например, в живописи лица, изображенные Рафаэлем.
ИДЕАЛИЗМ. Система философии, подчиняющая внешний мир, природу господству внутреннего духа и основанная не на наблюдении явлений жизни, а на идеях, врожденных в человеческом уме. Это учение совершенно противоположно материализму (см. Энциклопедию наук1, сл. Философия).
Идеализмом называется также особенное расположение человека к сверхчувственному, умозрительному взгляду на вещи, не подчиняющемуся условиям обыкновенного опытного познания. В искусствах идеализмом называют недостаток изящной формы, когда сия последняя принесена в жертву беспредельной мысли.
ИДЕЯ. Так называется признак, общий многим предметам. Например, чувство можно назвать главной идеей животного царства, ибо оно встречается у всех животных, без исключения. Ум человеческий одарен способностью соединять в одно целое один и тот же признак, разбросанный по разнообразным предметам. Эта способность называется синтезом, обобщением или отвлечением. Чем более обобщены в уме нашем познаваемые им явления (факты), тем выше наши идеи. Выражение: возвыситься до идеи значит познать нечто общее в предметах, которые, несмотря на это сходство, различны между собою. Так, например, изучая животных, можно ограничиться изучением различных пород порознь. Но тогда мы не будем в состоянии отдать себе отчет з том, что такое животное вообще, в противоположность растениям и минералам. Для того, чтоб возвыситься до этой идеи, надо сравнить все породы животных между собою и отделить общие признаки от частных. Совокупность этих признаков и составит идею животного. Точно так же, например, идея добра есть то, что сходно во всех поступках, называемых добрыми, идея прекрасного есть то, что составляет неизменный характер всех явлений, называемых прекрасными.
Но, кроме того, идеей называются также все вообще мысли, мнения и даже планы отдельного человека. Так, например, можно сказать: Екатерина II привела в исполнение многие идеи (планы, мысли, предположения) Петра Великого.— В этом смысле говорится: глубокие идеи, разрушительные идеи, и проч.
ИДИЛЛИЯ. Поэтическое произведение, имеющее предметом своим изображение быта людей, не вышедших еще из естественной простоты, из оков природы. В прошедшем столетии и в начале нынешнего в идиллиях обыкновенно выводились мечтательные лица, пастушки и пастушки так называемого золотого века. Однако ж эти лица разговаривали и действовали как маркизы блестящего двора Людовиков. Само собою разумеется, что такого рода произведения отжили свою эпоху: мечта о золотом веке разрушена,— мы знаем уже, что первобытное состояние человека есть состояние грубости и жестокости. Поэзия нашего времени, держась истории и действительности, не пускается более в мир ложно истолкованных басен. Но так как и всегда можно найти людей, находящихся еще под владычеством природы, то самый предмет идиллии не может исчезнуть: мы называем этим именем всякую сцену из жизни людей, не освободившихся из оков первобытного неразвития.
ИЛЛЮСТРАЦИЯ. Издание книг с рисунками, поясняющими текст. Эти рисунки или заготовляются особо на отдельных листах и прилагаются к сочинению, или печатаются в связи с текстом (см. сл. Политипаж). Иллюстрация вошла в моду уже в новейшее время, и множество великолепных иллюстрованных изданий показывает, что подобные книги удовлетворяют потребности читателей как в эстетическом отношении, дополняя текст рисунком в тех местах, где содержание требует более живописи, чем слова (например, политипажи Гранвиля), так и со стороны пользы и удобства, избавляя нас от чтения иногда утомительных описаний местностей, зданий, костюмов, военных действий и т. п. (как, например, издание путешествий Дюмон-Дюрвиля, Робинсона и множество других).
ИРОНИЯ. Иронией называется кажущийся разлад между мыслью и формой ее выражения или между целью и средствами к ее достижению. Так, например, нельзя не приписать иронического характера сочинению Маккиавеля ‘О монархе’, где он, как будто бы с полным, глубоким убеждением доказывает, что монарх не должен стесняться ничем для усиления своей власти, между тем как, принимая в соображение другие сочинения того же писателя, можно догадаться, что похвалы его деспотам суть не что иное, как сильная сатира.
КАРИКАТУРА. Прекрасное, изящное, выраженное или изображенное в превратном виде таким образом, что мы поражаемся самым безобразием частей и отсутствием видимого единства в целом, и в самом разладе произведения с художественными требованиями видим тайное напоминание чего-то прямо изящного, стройного. Но большею частию карикатуру разумеют как преувеличенное изображение смешных сторон человека, по которым тотчас можно узнать его. В этом смысле карикатура — холодное, безучастное осмеяние человеческих немощей — поражает нас единственно своим остроумием, отнюдь не действуя на чувство, так что можно усомниться в ее художественности. Карикатуру не должно смешивать с юмором (смотри это слово).
КОМЕДИЯ. Тот род драматических произведений, которого цель — изображение лиц и положений, вызывающих в одно время и смех и сожаление о человеческой слабости. Первое условие комедии состоит в том, чтобы главные действующие лица в самом характере своем заключали что-нибудь достойное замечания, в каком бы то ни было отношении, так, чтобы смех, производимый пьесой, происходил не от одной обстановки их обстоятельствами. Иначе это будет водевиль, фарс, пошлость. Возбудить смех толпы нетрудно: но надобно, чтоб этот смех был не бессмыслен, чтобы его возбуждал человеческий характер, избранный комиком, а не фарсы, не случайные приключения, введенные в пьесу. Таково условие комизма,
КРИТИКА. Всякая деятельность человека, как частная, так и общественная, все, что он создает на основании своих потребностей и способностей, все это подчинено известным законам, от которых он не должен уклоняться, и по тому самому подлежит разбору, суждению, анализу. Этот суд ума над деятельностью и называется критикой. Ясно, что критика ничего не создает, но она пролагает путь созданию. Жить без критики, без обсуживания дел своих и чужих — значит прозябать подобно растению, жить очертя голову, как говорит русский народ. Большая часть человечества живет таким образом, то есть не рассуждая о том, как надо жить. Напротив того, каждый народ развивающийся, переходящий периоды младенчества, юношества и мужества, непременно имеет в своей истории эпоху критическую, время, когда вдруг пробуждается размышление, он одумывается и спрашивает себя: разумны ли были до сих пор его жизнь и деятельность, согласны ли с здравым смыслом понятия?.. Наш век есть век критический, но, наученные примером предков, мы критикуем, анализируем, имея в виду не одно разрушение старого, но и создание нового. Такая критика вполне достойна одобрения.
В тесном смысле, под критикой разумеется разбор какого-нибудь произведения искусств или наук, на что, впрочем, нет никакого основания. Еще более ошибаются те, для которых слово критика означает то же, что брань, злостное, пристрастное осуждение. Если бы оно действительно имело такой смысл, то нелепо было бы сказать: ‘добросовестная критика, справедливая критика’ и т. п. Повторяем, что критика есть суд над деятельностью, разбор, анализ, будет ли это суд беспристрастный и справедливый, или пристрастный и ложный — это зависит от личности критика. (Критик — человек, рассматривающий явления с целью одобрить их или осудить.)
ЛАНДШАФТНАЯ ЖИВОПИСЬ. Чтобы художественное произведение могло пленять нас, надо, чтобы между изображением художника и сердцем зрителя было что-нибудь общее, какое-нибудь соприкосновение, порождающее сочувствие. Поэтому, с первого взгляда, кажется сомнительно, чтобы изображение мертвых, бесчувственных предметов могло быть пленительно, изящно. Но заметим, что каждая местность имеет то, что называется характером и что заставляет нас прибегать, говоря об ней, к прилагательным, заимствованным из нашего человеческого мира. Мы говорим: веселый вид, угрюмый вид, величественная, грозная местность и т. п. Из этого нельзя не заключить, что природа производит на нас впечатления, совершенно соответствующие тем, которые производятся близкими к нам, человеческими явлениями. Кроме того, так как изящное есть, иными словами, живое, жизненное (см. Энц. наук, ст. Эстетика) и так как жизнь равно разлита и в природе и в человеке, только в различных видах, под различными условиями, то мы и не можем не сочувствовать сердцем тому, что, по вкоренившемуся заблуждению, кажется нам мертвым: в природе есть и разум в виде законов, которым она подчинена, есть и развитие, выражающееся в беспрерывной смене одних форм другими, в перемещении частиц вещества, в притяжении и отталкивании, в перемене фигур и цветов, есть, наконец, борьба, сопротивление, одним словом, есть все, что мы в самих себе называем жизнью и что составляет условия изящества. Для примера возьмем какое-нибудь необыкновенное явление природы, например, бурю. Нельзя не сочувствовать этому явлению, ибо в душе человеческой есть явления, совершенно ему соответствующие. Бурей в природе называем мы отчаянную борьбу стихий между собою, здесь напор, и сопротивление, и торжество, и поражение, явления, нам совершенно знакомые по собственному опыту. Как же им не сочувствовать? Как не понимать, что человек и природа составляют одно неразрывное целое, которое может быть названо бытием, жизнью (в обширном смысле)? В сущности между ними нет никакого различия, только формы и условия их разнятся между собою так резко, что ум наш, пораженный этим различием, упустил из виду одинаковость (общность, тожественность) самой сущности и тем самым ввел нас в множество глубоких заблуждений и зол.
Итак, ландшафтная живопись имеет полное право занимать место в мире изящного: 1) потому, что человек не может не находить в каждой местности отражения собственного своего мира, 2) потому, что жизнь природы и жизнь человека — два явления неотделимые.
Однако ж, само собою разумеется, что, несмотря на эту общность, человек еще более сочувствует жизни, выражающейся под условиями чисто человеческими. Вот почему человеческая фигура или даже жилище человеческое, даже, наконец, фигура домашнего животного, как намек на недалекое присутствие человека,— все это сильно оживляет пейзаж. Впрочем, не должно ли объяснять это деление тем, что, любя жизнь и сочувствуя действительности, мы удовлетворяемся вполне тогда, когда видим в картине полное соединение обеих форм жизни — то есть соединение человека и природы.
ЛАНДШАФТ, или ПЕЙЗАЖ. Слова, недостаточно заменяемые русскими словами ‘вид’, ‘местность’. Они имеют два значения. Иногда ландшафтом, или пейзажем, называется действительная местность, известный угол земли. Так, например, можно сказать: ‘Я спустился с гор в долину, и предо мною открылся великолепный ландшафт’. Иногда же под этим словом разумеется местность, изображенная художником, или, лучше сказать, самая картина, изображающая вид природы. В обоих случаях ландшафтом называется только та действительная или вымышленная картина, в которой главную роль играет природа, а не человек. Посему, в художественном отношении, ландшафт имеет свои особенности (см. Ландшафтная живопись).
ЛИРИЗМ. Слабость, свойственная многим бездарным стихотворцам,— сообщать в своих произведениях мысли и чувства, не имеющие интереса ни для кого, кроме самого автора и людей, ему близких. Хорошо еще, если поэт так дорог публике, что она интересуется всеми частностями его жизни и личных отношений. Но большею частью подобные выходки свойственны людям мелким, которые не в состоянии возвыситься над кругом своих частных дел, приключений и чувствований, по неизмеримому самолюбию, а иногда по ложному понятию об искусстве, которое в настоящем значении своем никак не должно быть чуждо общих идей и интересов, они решаются на публичную откровенность и никак не допускают мысли, чтобы читатели могли сказать по выслушании их исповеди: ‘Какое нам дело до всего этого, все эти подробности очень далеки от того, что нас занимает’. Лиризм встречается также и в сочинениях прозаического содержания, где он еще несноснее. Так, например, сколько есть путешествий, мемуаров, в которых автор, человек, вовсе не замечательный по своей личности, вместо того чтобы описывать страну со всеми ее любопытными подробностями, рассказывает собственные приключения, сообщает сведения о своем здоровье, о своем аппетите, о своих обедах, встречах с приятелями и знакомыми, людьми также неисторическими и проч.?2 В обширном смысле слова, лиризмом можно назвать и вообще слабость говорить всякому о себе, навязывать другим свои личные интересы. Такие лирики не разбирают,— хотите ли вы их слушать, примете ли вы участие в их излияниях, имеют ли они право на ваше участие, никогда не подумают они, не мешают ли они вам в собственных ваших занятиях, не осуждаете ли вы их в ту минуту, когда, из приличия, выслушиваете малейшие подробности рассказа. Представьте же на своем месте целую публику: писатели, зараженные лиризмом, поступают с нею точно так же, как и болтун, который портит нам кровь и губит наше золотое время.
Лиризмом, в частности, называют вышеописанную слабость в произведениях поэзии эпической и драматической, когда автор, вместо того, чтобы рассказывать то, за что взялся, занимает читателей отступлениями, относящимися не к предмету рассказа, а к его собственному миру, или, вместо того, чтобы влагать в уста своих героев речи, приличные их характеру и положениям, заставляет их говорить то, что хотел бы выразить он сам.
ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ. К этому разряду относятся те произведения поэзии, которых содержание заключается в мысли и чувстве самого поэта, облеченных в художественную форму. Из этого следует, что содержание лирического произведения тем более, чем возвышеннее личный характер поэта. Но жестоко ошибаются те, которые думают, что лирический поэт, для того чтобы быть занимательным в своих излияниях, должен отличаться от обыкновенных людей необыкновенностью (иначе странностью) своих чувств и мыслей. Защитники этого нелепого и устарелого мнения говорят, что, в противном случае, он не выходит из ряда людей пошлых. Но на это можно сказать, что поэт — все-таки человек и что по тому самому, выражая мысли и чувства, не общие всем людям, находящимся на известной степени образованности, он явно обманывает себя и других, то есть пишет о том, чего не понимает сам ни умом, ни сердцем. Не значит ли это то же, что чертить на песке узоры и фигуры без всякого сознания и смысла? Не справедливее ли требовать от лирического поэта, чтобы он, вместо того, чтобы выражать в своих произведениях свои исключительные, чисто личные [субъективные] мысли и чувства, вливал в художественную форму те из них, которые могут найти отголосок в уме и сердце каждого. Если он грустит о том, что составляет наши радости, если он веселится тем, что нас огорчает, то между ним и нами не может быть ничего общего, песни его не могут действовать на наше чувство, не встретят в нас никакого сочувствия, и мы будем иметь полное право не считать их поэтическими, а чудака, который сотворил их,— поэтом. Мучимый неудовлетворенным самолюбием, раздраженный неуспехом своего шарлатанства, он скажет нам: ‘толпа не понимает поэта’. Но на подобные выходки должно отвечать тем, что поэт отличается от обыкновенных людей не сущностью своих чувств, а высокою степенью их силы и способностью выражать их так осязательно и сильно, что мы не можем не узнать в них собственных чувств своих в полном, могущественном их развитии.
Из всего этого следует, что задача лирического поэта состоит в художественном выражении мыслей и чувств, общих если не всему человечеству или обществу, то по крайней мере людям, стоящим на известной ступени цивилизации.
ЛИТЕРАТУРА. Приблизительно всякому известен смысл этого слова. Но мы считаем необходимым объяснить здесь то определенное значение, которое получило оно в наше время.
Большая часть школьных руководств смотрят на литературу как на совокупность всего, что выражается письмом. Поэтому многие относят к явлениям литературы письма и всякого рода частные сделки и сношения, выражаемые на бумаге. Другие, напротив того, стесняют круг литературы до того, что допускают в ее область одни только изящные произведения слова.
Современная наука считает крайностями то и другое понятие и относит к литературе те произведения ума и воображения, которые имеют какое-нибудь общественное значение. Это значение может быть трех родов: 1 ) когда литературное произведение имеет достоинство всегда и всюду, то есть, говоря ученым языком,— достоинство абсолютное, 2) когда оно удовлетворяет временной и местной потребности, 3) когда оно выражает дух времени и общества, под условиями которого возникло. ‘Иллиада’ Гомера имеет достоинство безотносительное, абсолютное, она будет оценена во все века и всеми образованными народами, ибо лица, изображенные в ней, запечатлены таким общечеловеческим характером, что они не могут не быть понятны всякому образованному человеку, к какой бы стране или эпохе он ни принадлежал. В пример произведений второго рода можно привести ‘Недоросля’ Фонвизина. Эта комедия возбудила глубокое сочувствие всех образованных людей века Екатерины, ибо выразила вполне известную сторону нравственного зла тогдашнего общества. Но, с дальнейшим развитием России, интерес этой комедии уменьшался, и она превратилась для нас в исторический памятник второй половины XVIII столетия.— Наконец, есть произведения, вполне неудовлетворительные как в художественном, так и в ученом отношении, но тем не менее выражающие дух века и страны: им также нельзя отказать в исторической замечательности. Таковы, например, приторные идиллии XVIII века, появившиеся во множестве во всех европейских литературах.
Из этого следует, что литературным произведением в наше время не признается то, что носит характер частности, в чем выразился отдельный мир человека без всякого отношения к обществу и человечеству.
‘Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемый Н. Кириловым’, выпуск 1, вышел в Петербурге в апреле 1845 г. Первый выпуск заключал слова от А до Мариоттова трубка. Вся основная работа по составлению и редактированию первого выпуска была проделана В. Н. Майковым. Об этом свидетельствовал брат его А. Н. Майков в письме к П. А. Висковатову (см.: Достоевский. Статьи и материалы. Под ред. А. С. Долинина. Пг., 1922, с. 266—271, также в сб.: Петрашевцы. Л., 1926, т. 1, с. 21—22). Во вводной статье к изд. 1891 об этом говорилось так: ‘В. Майкову принадлежал главный труд над первым выпуском ‘Словаря’: он был его редактором и автором важнейших, руководящих статей в этом выпуске, остальные написаны товарищем В. Майкова по университету, даровитым Р. Р. Штрандманом’ (с. XVII). Других, более конкретных указаний об авторстве статей в этом выпуске нет, кроме прямого утверждения в том же источнике, что статья ‘Анализ и Синтез’ принадлежала В. Майкову. Однако можно по ряду совпадений с мыслями и положениями журнальных статей В. Майкова, по характерной принятой им терминологии и по стилю выражения считать, что и остальные приводимые нами здесь статьи также составлены им. Однако поскольку прямые данные об этом отсутствуют, а совпадения в содержании и стиле не могут служить достаточным доказательством авторства, мы помещаем их в качестве приложений к основному составу издания.
Статьи выпуска 1 словаря получили высокую оценку и признание со стороны передовой критики 1840-х гг. и несомненно оказали сильное влияние на читателей. Белинский в заметке, опубликованной в ‘Отечественных записках’ сразу же по выходе выпуска, писал: ‘Мы тем более рады ему, что он составлен умно, с знанием дела, словом, столько удовлетворителен, сколько от первого опыта и ожидать нельзя… Этот словарь, как первый опыт,… превосходен. Когда он выйдет вполне, мы еще скажем о нем несколько слов, а пока советуем запасаться им всем и каждому’ (Белинский, т. 7, с. 565). В статье ‘Русская литература в 1845 году’ он вновь особо отметил словарь в числе ‘беллетристических сочинений дельного содержания’ (Белинский, т. 8, с. 28). Позднее Герцен, который, отправляясь в 1847 г. в Париж, захватил, по сохранившимся свидетельствам, словарь с собой и показывал его своим друзьям, вспоминал в ‘Былом и думах’: ‘Петрашевцы ринулись горячо и смело на деятельность н удивили всю Россию ‘Словарем иностранных слов’ (Герцен А. И. Собр. соч., М., 1956, т. 10, с. 344).
Второй выпуск словаря (Мариоттова трубка — Орден мальтийский) был составлен М. В. Буташевичем-Петрашевским, отпечатан в апреле 1846 г., но выпуск в свет его был Петербургским цензурным комитетом задержан, а затем почти весь тираж сожжен. Выпуск 1 также был отнесен к числу запрещенных книг.
Текст вып. 2 полностью воспроизведен в кн.: Философские и общественно-политические произведения петрашевцев, М., 1953, с. 123—358.
Преследование первого выпуска началось позднее. Этим занялся пресловутый ‘Комитет 2 апреля’, учрежденный в 1848 г. для борьбы с революционными идеями. Представление на ‘высочайшее благоусмотрение’ было сделано комитетом в ноябре 1849 г. О первом выпуске здесь говорилось: ‘По тщательном рассмотрении означенной книжки Комитет не мог не признать в ней направления не только двусмысленного, но и прямо предосудительного’. Комитет видел в словаре явное намерение ‘развивать такие идеи и понятия, которые у нас могли бы повести к одним лишь вредным последствиям’. Указывались статьи и непосредственно толкующие такие понятия, как Авторитет, Анархия, Демократия, Деспотизм, Конституция, и статьи другого рода, как будто бы не касающиеся политических тем. Среди таких ‘неблагонамеренных статей’ назывались и статьи: Анализ, Идеал, Идиллия, Ландшафтная живопись и др. (см. Maлеин А. И. и Берков П. Н. Материалы для истории ‘Карманного словаря иностранных слов’ Н. Кирилова.— Труды Института книги, документа, письма, III. Статьи по истории энциклопедий, ч. 2. Л., 1934, см. также Добровольский Л. М. Запрещенная книга в России. 1825—1904. М., 1962, с. 43—45, здесь дана подробная библиография).
1 Первоначально составители словаря предполагали дать в приложении к нему ‘Энциклопедию наук’ — статьи об отдельных научных дисциплинах в их историческом развитии.
2 Намек на М. П. Погодина и его книгу ‘Год за границей’ — см. примеч. 21 к статье ‘Нечто о русской литературе в 1846 году’.