Статьи из 2-го выпуска 'Словаря иностранных слов', Петрашевский Михаил Васильевич, Год: 1846 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 79 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПЕТРАШЕВЦЫ

СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ

РЕДАКЦИЯ П. Е. ЩЕГОЛЕВА

ТОМ ВТОРОЙ

СТАТЬИ, ДОКЛАДЫ, ПОКАЗАНИЯ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКВА * 1927 * ЛЕНИНГРАД

М. В. ПЕТРАШЕВСКИЙ

СТАТЬИ ИЗ 2-ГО ВЫПУСКА ‘СЛОВАРЯ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ’ ¹)

¹) ‘Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемый Н. Кириловым’. С.-Петербург MDCCCXLV (вып. 1-й, 1845 г., стр. 1—176), (вып. 2-й 1846 г., стр. 177—324), буквы от Map до Орд.,

Принадлежность выбранных статей Петрашевскому устанавливают: с одной стороны, общая многим из них фурьеристская идеология и обширная начитанность в социалистической литературе эпохи, с другой — внешние признаки ‘редакторской руки’ — ссылки на будущие статьи (в самом словаре и в ‘Приложении’, предназначенном для пополнения 1-го вып., редактированного В. Майковым), а также и некоторые привычки слога, характерные для рукописей Петрашевского (см. В. И. Семевский. Буташевич-Петрашевский. М. 1922 г., стр. 68—69).

Возможно полно выбраны статьи, имеющие характер пропаганды, а также более своеобразные по содержанию. Ред.

Материализм. Материализмом называется, во-первых, такой взгляд на вещи, по которому все духовное, сверхчувственное, считается вымыслом, по которому человек есть ни что иное, как усовершенствованное животное, не имеющее иной цели, кроме удовлетворения своих телесных потребностей, но отличающееся от прочих животных искусством умножать и утончать эти потребности, предвидеть их и удовлетворять им с расчетом и соображением. Само собою разумеется, что этот взгляд свойствен всякому неразвитому и грубому человеку. Внешний мир, видимая, чувствуемая природа поражает его прежде всего, он необходимо знакомится с нею, привыкает к физическим явлениям и научается даже объяснять их. Многие навек остаются с таким ограниченным взглядом, не подозревая, что кроме явлений, познаваемых телесными чувствами, есть явления духовные, которые не занимают пространства, которых нельзя ни измерить, ни ощупать, которые не поддаются ни зрению, ни слуху, ни обонянию, ни вкусу. Таковы, например, явления нашего воображения, памяти, ума, воли и т. д. Если же кому и случится подумать об этих таинственных, невидимых явлениях, то, желая разгадать их, он не может не объяснить их себе подобно явлениям видимым, которые ему уже знакомы. Так, например, память представляется ему каким-то вместилищем, в котором расположены в последовательном порядке впечатления и понятия, накопленные им в жизни. По этой же причине люди воображают, что душа должна помещаться в одной какой-нибудь части тела. Но таких людей, неразвитых и грубых, ошибочно называют часто материалистами. Это название, по-настоящему, идет только к таким людям, которые размышляли равно и о материи и о духе и уверились, что в мире нет ничего, кроме материи. Напротив того, ребенок и дикарь думают так поневоле, потому только, что им еще никогда не приходило в голову, что существует мир духовный. Таких людей не следует называть материалистами, ибо еще бог знает, что из них выйдет — с дитятей, если он возрастет не только телом, но и душою, и с дикарем, если он образуется, т.-е. если он не только оденется во фрак и наденет желтые перчатки, а если он действительно перестанет быть скотом. А между тем многие ученые впадают в эту ошибку, называя материализмом младенческий взгляд на вещи. Так, например, Кузен, создатель эклектической философии (см. эклектика), утверждает, что философия во всяком обществе начинается материализмом, что материализм есть необходимо первая философская система, за которой следует идеализм, потом скептицизм, наконец — мистицизм (см. эти слова). Но сказать, что в такой-то стране господствует такая-то система, такой-то взгляд на вещи — значит сказать, что люди, держащиеся этой системы, этого взгляда, предпочли его другим взглядам, выбрали его из нескольких. А можно ли это сказать про таких людей, которые по естественному ходу развития не могут еще выбирать между различными взглядами один такой, который бы казался им разумнейшим, про тех, которые сходятся с материалистами единственно потому, что не имеют еще понятия о духе, как о существе, не подлежащем понятиям пространства?

Мистицизм. Это слово употребляется в трех значениях. Во-первых, так называется таинственность того, что выходит из ряда явлений, допускающих объяснение, нашего ума. Так, например, мистицизм господствует в народных сказках о духах, мертвецах, волшебниках и т. п. Во-вторых, мистицизмом называется также особенное расположение, настроение души к впечатлениям таинственного: можно не принимать его за действительность, отвергать его умом и в то же время иметь склонность упиваться этим обманом воображения, отдыхая в этом упоении от впечатлений мира действительного, понятного нашему уму, не кажущегося нам чудесным, мистическим. Наконец, в-третьих, мистицизмом называется целое учение, которого сущность заключается в убеждении в недостаточности обыкновенного пути познания (посредством анализа и синтеза) и в возможности другого, высшего познания, которое открывает нам мир тайны. Мистицизм в этом смысле есть величайшее заблуждение, существующее с незапамятной поры и более всего препятствующее успехам человеческого ума, Всего неосновательнее в нем то, что, отказываясь от обыкновенного пути разума, мистики хотят, чтобы мы считали в высшей степени разумным то, что создает их воображение, что не основано на опыте, что противоречит всем убеждениям разума. Нельзя не согласиться, что человеческое познание ограничено, как и все человеческое, но как бы ни был слаб наш разум,— все-таки мы не можем иметь убеждений, противоречащих его доводам. Мистики сами не могут внутренно отказаться от этой мысли, чтоб доказать необходимость высшего познания и недостаточность обыкновенной деятельности разума, они сами же должны употребить то средство, которое так презирают, они должны доказать нам, что мы заблуждаемся, а чтоб доказать, надо употребить в дело разум, ибо иначе доказательство не может возникнуть. Из этого ясно, что мистицизм есть система нелепая и сама себе противоречащая. Господство же ее как в понятиях одного человека, так и в понятиях целого общества, означает или неразвитие разума, или разрушение его. Все дети, так же как и все младенческие народы, в высшей степени склонны к мистицизму, потому что воображение берет у них верх над силою ума. Сюда же относятся и те люди, которые, по особенному темпераменту, всю жизнь остаются мечтателями. Точно так же, наоборот, к мистицизму часто приводятся люди, истощенные трудом мысли, люди, стремившиеся всю жизнь к познанию того, чего не допознать человеку, люди, убедившиеся в слабости ума, неудовлетворенные тем, что посредством его познали. Вот почему Кузен весьма справедливо называет мистицизм ‘отчаянием разума’ (dernier coup de dsespoir de la raison).

Мистицизм, как система, развился на Востоке. Греческие философы, даже положительнейший из них, Аристотель, не могли совершенно освободиться из-под его власти. Полнейшее же свое развитие получил он в Александрии, куда удалилась древняя ученость для того, чтобы противоборствовать христианству. Греческая философия перемешалась здесь с множеством восточных суеверий. Более всего александрийцы следовали Платону и Пифагору, отчего и явились две новые системы — неоплатонизм и неопифагореизм. Возникли и другие системы, из коих кабалла и гностика перешли в Европу и держались там в продолжение всех средних веков. Быстрое развитие разума в течение четырех последних столетий утомило человечество. Поэтому и в наше время, об-руку с анализом, начинает развиваться мистицизм.

Мода. Свойство природы человеческой, многообразие ее требований, постоянное их развитие, неподавимое никакими формами общежития, хотя бы оно было основано на безусловных началах квиетизма (см. квиетизм), побуждая человека к вечному прогрессу и движению, делает для него опостылым и издавна установленные формы быта общественного. Заставляет его не довольствоваться однажды придуманными способами удовлетворения его потребностей, но заботиться непрестанно об отыскании новых, более соответственных с его природою. Заставляет его смотреть с улыбкою презрения на все, освящаемое более стародавним преданием, чем живой, изменчивой потребностью минуты, глядеть на пережитое, как на несвоевременное, негодное, как на стеснительное для свободного развития его деятельности, побуждает его искать всего прекрасного в будущем и ждать всего хорошего в новом. Это стремление к новизне, многообразное выражение жизненного принципа природы человеческой,— обнаруживает свое преобразовательное влияние также и в так называемых мелочах общественной жизни (которые, как, например, одежда, приемы, интонация голоса, более способны к изменению) и создает моду и модничанье. Выражения же ‘в моде’ или ‘не в моде’ могут быть отнесены ко всему, и нет пределов царству моды. На все быть может мода: на ученость, как и на невежество, на умственный квиетизм, как и на полное развитие мысли. Но выражение ‘мода’ преимущественно употребляется для обозначения особых форм покроя одежды и образа жизни, господствующих в известном обществе или кругу общества. Слово ‘мода’, рассматриваемое с этимологической точки зрения, означает вообще способ или образ или форму, совершения чего-нибудь — и более относится к оболочке явлений, к формам их внешнего обнаружения, нежели к самой сущности их. И всякая, какая бы она ни была, мода,— принимая это слово в обширном его значении, не есть явление случайное и беспричинное в круговороте общественной жизни, но необходимое, обусловливаемое ничем неподавимыми требованиями природы человеческой на изящество и удобство способов их удовлетворения. Этим мы нимало не защищаем многие уродливые, антиизящные моды, вводимые часто новейшею промышленностью для сбыта своих произведений, или грубые вкусы дикарей (например, сдавливанье головы и т. п.). Абсолютного тождества между людьми нет и быть не может, и общие требования природы человеческой в каждом индивидууме являются различными,— поэтому уже видно, что стремление к однообразию, монотонности (см. это слово) неестественно, и что мод должно быть бесконечное множество по существу самой природы человеческой, и что они должны не только изменяться соответственно с изменением общих требований человечества, но даже соответственно с требованиями отдельных лиц. Так что, собственно говоря, при настоящем развитии общественной жизни в странах, действительно образованных, каждый человек, для полного и всестороннего развития своего, должен необходимо руководствоваться собственным сознанием в избрании способов удовлетворения своих нужд и изменять их постоянно, соответственно развитию своих требований. Господство моды всемирно, власть ее проявляется и у народов, обреченных вечному застою (китайцев и т. п.) и неподвижности, благодаря началам религиозным и политическим их общественного быта. Но истинной почвой, срединой для проявления господства моды, со всеми ее прихотливыми и разнообразными требованиями, могут быть те общества, где промышленность достигла значительного развития, где творческая мысль человека покорила уже своей власти силы природы и сделала их покорными орудиями своего произвола, где все: металл, камень, огонь, воздух — привыкло менять свои первобытные формы на искусственные, чтоб только сделаться более способными к удовлетворению причудливых желаний человека. Степень бессознательной привязанности какого-либо народа к прежним формам одежды или быта общественного, отчуждение его от новизны и боязнь нововведений могут служить удостоверением незначительности его развития нравственного и промышленного и совершенного подчинения его духа грубой и животной материи.

Однообразие и тождество всего и во всем прямо противно жизненному принципу природы. Мода, побуждая человека не довольствоваться одними старыми формами, но жить, так сказать, общею современною жизнью, поддерживает и развивает в нем благородное стремление к усовершенствованию, мирит с действительностью, заставляя его считать возможным осуществление абсолютно-прекрасного в настоящей жизни. Так, благодаря ей (моде) ₍и причудливой воле человека, материи, служащие для удовлетворения нужд его чисто физических, получают изящные формы и являются единовременно средствами к удовлетворению его животных и эстетических требований, как, например, это бывает в одежде и т. п. Очевидно, что приискание таковых способов для удовлетворения своих потребностей, равно как и самые способы, нимало не заслуживает порицания, но полного поощрения, как ведущее к облагорожению, утончению чувствований и самых органов их восприятия.

Слово ‘мода’ получило право гражданства в русском языке не ранее конца царствования Екатерины II, когда произошло значительное развитие промышленности и общественного быта. Производные слова от моды: модница, модничанье, модничать — вошли в общее употребление во второй половине царствования Александра I, когда стремление подражать формам иностранного быта (особенно французам) сделалось всеобщим и дошло до смешного, как, например, некогда модное картавленье на манер французский (prononcer grassayement) и т. п.

Модерантизм. Под сим именем разумеют философское учение (см. слово мораль) об умеренности, или о способах согласования в человеке противоположных требований его духа и тела. Оно вмещает в себе единовременно учение спиритуализма и сенсуализма, не впадая ни в одну из их предосудительных крайностей. Оно признает законность и святость удовлетворения всех нормальных (см. слово нормальный) требований природы человеческой и, вменяя в обязанность каждому человеку стремиться к полному, совершенному и гармоническому развитию его способностей, полагает только ту форму общественного быта совершенною и истинно соответственною природе, где не только нимало не стесняется развитие человека, но не полное и [не] всестороннее развитие человека делается, так сказать, невозможным.

Моногамия. Браком в естественных науках вообще называется соединение существ двух различных полов с целью произведения потомства. Форма брака — рассматриваемая в отношении к человеку, как установление гражданское и положительное, не повсеместно одна. И как установление формы его было более результатом столкновения случайностей, общественных, политических и экономических нужд известных народов и их религиозных предубеждений (как, например, у римлян, греков, евреев и т. п.), нежели делом полного сознания истинных потребностей природы человеческой, то мы находим во всех формах брака без различия, установленных положительно разными законодательствами, введение многих посторонних элементов, нимало не вытекающих из сущности самого брака и делающих этот священный союз любви (каким впервые бог провозгласил его) тривиальным орудием достижения разных побочных целей. Так что любовь — высокое правило, провозглашенное христианством для междучеловеческих отношений, а тем уже более для супружеских — является почти совершенно позабытым и изгнанным в настоящих брачных отношениях,— так что брак, рассматриваемый каким он является в жизни действительной, есть договор более соединения хозяйств, чем святого единения и осуществления слов бога: и с (его ради оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей и будет два в плоть едину (книга Бытия, гл. 2, ст. 24). Так что мы ни одну из положительно существующих форм брака не можем почесть удовлетворяющей рациональным требованиям природы человеческой, ибо при установлении ни в одной из них не было истинное знание биологических законов природы человеческой (да и самые эти знания еще не достигли полного совершенства) принято за положительное основание для точного определения естественных форм супружеских отношений. Все они, как не основанные на общем воззрении на сущность природы человеческой, грешат односторонностью и требуют взаимного дополнения и исправления. Допущение более или менее развода в моногамии или моноандрии — бесспорно совершеннейшей из настоящих форм брака — может служить сему доказательством. Моногамия и моноандрия (единоженство и единомужество) — противуполагаются обыкновенно полигамии, полиандрии и бигамии (см. слово полигамия). Она господствует в землях христианских и основывается на внесенном в новый мир божественным учением Христа сознании о равенстве прав человеческой личности и проистекшем оттуда признании одинаковости и тождественности прав мужчины и женщины, как необходимых (друг друга взаимно дополняющих) членов какого бы то ни было общежития, бытие которых равно необходимо для его целости и существования, и совершенное исключение из среды общества одного из них делает бытие его невозможным. При таком воззрении всякая другая форма брака, при настоящем положении общественной организации, хотя бы и более соответствующая природе, должна необходимо показаться несогласной с общепринятыми ныне понятиями (официально в Европе) о законных способах удовлетворения любви и стремлении человеческого духа к фамилизму (см. это слово).

Мораль. Принимая в смысле нравоучения,— есть совокупность правил, признаваемых за истинные в известном обществе (или между последователями ее учения) и служащих для руководства при определении практической годности человеческих деяний. Истинная мораль, или нравоучение — одна, ею может быть названа только та, которая выводит свои положения не из многих предположений априорических, повидимому необходимых для успокоения духа человеческого, но из опытного исследования природы человеческой и строгого анализа всех ее потребностей,— та, которая, не отвергая ни одного из ее, повидимому противоположных, но, тем не менее, нормальных (см. это слово) требований, ставит в священную обязанность всякому человеку всестороннее их развитие. Таково должно быть истинное человеческое нравоучение. Но от него весьма далеко отстоит большая часть нравоучений, имеющих силу в различных обществах. Так, положительных моралей или нравоучений бесчисленное множество — и все они изменяются соответственно местным религиозным, политическим и социальным убеждениям и вообще направлению духа времени и общественного развития. Отличительная черта всех положительных нравоучений — преимущественно основывающихся на религиозных учениях — есть односторонность, или исключительность и нетерпимость. Главнейшие нравственные учения были: рационализм, эвдемонизм, стоицизм, материализм, модерантизм и др. (см. эти слова).

Моралистом называется обыкновенно тот, кто, выставляя себя последователем какого-либо нравственного учения, старается сделать его господствующим в обществе. В худом смысле называют моралистом человека, проповедующего правила нравственности, но им не следующего.

Музеум, или музей. …Если прямое назначение искусства — одушевлять человека и разумно украшать его жизнь — не может осуществиться, потому что жизнь и искусство нередко находятся в разладе между собою, то тем более учреждение музеев — устраняя всякое соприкосновение человека с поэтическими созданиями, которые хранятся взаперти и, будучи нагромождены одно подле другого, без всякого разумного основания, разве только по школам или в хронологическом порядке — имеет вредное влияние на общество, между тем как эти самые произведения, будучи помещены сообразно с идеею изображаемых ими предметов и в местах, наиболее способных к воспроизведению того впечатления, под влиянием которого некогда находился сам художник, нашли бы глубокое сочувствие в душе каждого и достигли бы высшего своего назначения…

Наивный. …Обыкновенно слово ‘наивный’ служит, как эпитет, для обозначения такого действия или выражения, которое, безыскусственно вытекая из сущности природы человека, его совершившего или произнесшего, вытекая из природы его, неиспорченной до конца общежитием, является противоречащим с общепринятыми обычаями и приличиями. Такое разногласие между установленными общежитейскими формами и формулами (будет ли оно происходить от силы, или от слабости развития лица, оказавшегося наивным), обнаруживающееся в поступках или в речениях, обыкновенно производит приятное впечатление на все лица, в которых ненормальность воспитания не совершенно заглушила естественные побуждения природы человеческой. Приятность ощущений, производимых в душе таковых людей такой чистой безыскусственностью, происходит: или от полного сладости пробуждения в их сердце тех давно забытых естественных и прекрасных побуждений природы, внушению которых они безбоязненно покорялись в счастливые времена их беззаботного детства, или от обнаружения другими тех помыслов, тех чувств, которые принудили они себя затаить в глубине своей души в угоду странным и смешным приличиям. Наивность, в первом случае, должна их радовать, как призрак, как напоминание о жизни их детства, как появившийся пред их глазами на мгновенье силуэтный очерк безмятежного счастья, несогласующегося с действительностью и искусственностью общественных отношений. Во втором случае наивность их будет веселить, как открытая другим тяжелая тайна, которую хранить и им не хочется, а высказать нет сил, ибо чародейственная сила общепринятых приличий и обычаев общественных осуждает уста их на вечное немование. Поэтому всякую простодушность или наивность в жизни практической (но не в поэзии или стихотворстве) можно назвать безмолвным протестом противу внешних форм быта общественного, невольной, бессознательной попыткой природы приобресть давно утраченную человеком его естественность. Наивность (простодушие и простодушность), в том смысле, как ее обыкновенно теперь понимают, может иметь место в жизни практической, доколе не придут формы быта общественного в полную гармонию с требованиями природы человеческой…

Натура. …Чем полнее и многостороннее будет умственное развитие какого-либо человека, тем более точек соприкосновения с природою должна представлять жизнь его, тем больших и разнообразнейших наслаждений будет для него она источником,— о таком человеке можно сказать с Баратынским:

С природой одною он жизнью дышал,

Ручья разумел лепетанье,

И говор древесных листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье,

Была ему звездная книга ясна,

И с ним, говорила морская волна,

Изведан, испытан им весь человек.

Причудливое мечтательное разъединение духа и материи не найдет места в его сознании, развитом в гармонии с целой природою, и все явления природы, без различия, будут представляться ему тесно между собою связанными и проникнутыми одной всеобщей и всемогущей жизненной силою. Для него божество не будет тем, чем оно представляется для ума обыкновенного и чисто эмпирического. Оно будет для него не злой и разрушительной (каким оно иногда представлялось древним), но благодатной и зиждительной силою, полною мудрости, благости и разумения, обнаруживающегося во всяком явлении природы, и весь мир жизненных проявлений природы будет для него священною книгою непосредственного откровения божества. Сознание господства — в сфере явлений физических и нравственных — одного общего закона мировой (космической) необходимости послужит примирением его с действительностью и многими антилогическими явлениями жизни практической.

Натурализм. Обыкновенно противополагается супернатурализму (см. это слово). В смысле вероучения означает учение, считающее возможным для человека достижение, путем одного мышления, без всякой помощи предания, откровения или самоличного явления божества, и осуществление в действительной жизни вечного и будущего блаженства чрез полное, самостоятельное и самодеятельное развитие сил природы своей. Натурализм, в низших фазисах своего развития, откровения божества в положительных религиях считает ложными, созданиями не божественными, а чисто человеческими. В дальнейшем своем развитии это учение, вмещая в себе пантеизм и материализм (см. эти слова), считает божество ни чем иным, как общей и высшей формулой человеческого мышления, переходит в атеизм (см. это слово в Приб. к Словарю), и даже наконец преображается в антропотеизм (см. это слово в Приб. к Словарю), т.-е. в учение, признающее высшим существ о-м только человека в природе. Натурализм, находясь на этой степени своего рационального развития, считает всеобщее признание божества в положительных религиях происшедшим от обоготворения человеком своей личности и общих законов своего мышления, все религии, которые представляет нам историческое развитие человечества, считает только постепенным приготовлением человечества к антропотеизму или полному самосознанию и сознанию жизненных законов природы.

Натуральное право. Натуральным или естественным правом называется та наука, которая из начал чистого разума или идеи о справедливости выводит все права и обязанности человека, как человека и как члена человеческого разумно-основанного общества. В этом смысле натуральное право противуполагается законодательству положительному, развившемуся под влиянием совершенно разнородных случайностей. У римлян содержанием праву натуральному (jus naturale) служило изложение тех требований природы человеческой, которые общи человеку с животными. Вообще основные начала натурального права, его определение — зависят от того понятия, которое имел писатель о натуральном, нормальном или естественном состоянии человечества (см. слово натуральное или нормальное состояние), так что мы не можем указать ни на одно сочинение о натуральном праве, как на удовлетворяющее абсолютным требованиям разума. Одною из главных причин неразвития натурального права должно считать странное мнение: будто бы безусловное принятие законов правды и справедливости (без применения к личностям) при определении внешних форм междучеловеческих отношений — неудобосогласимо с действительными интересами целого общества!?, точно так, как и то мнение, что справедливость и истина никогда не могут сделаться всеобщим достоянием человечества (духа человеческого), и что для счастия большинства людей невежество и заблуждения необходимы!!. Без содействия начал натурального права или философии права невозможны: ни разумная, ни систематическая кодификация законов, ни отыскание начал для разрешения многообразных коллизий, встречающихся между различными частями администрации, неизбежными вследствие самого ее исторического развития и проистекающего оттуда недостатка теоретической сознательности, ни органическое развитие законодательства, соответствующее истинным требованиям человеческим, ни издание постановлений, предупреждающих общественные нужды и прямо благоприятствующих развитию жизни общественной. Впрочем, для натурального права, в смысле науки, совершенство недостижимо до тех пор, пока будут в мире юридическом различаться обязанности юридические от нравственных, сила физического принуждения будет занимать место разумного убеждения, пока в основу его, равно как и всякого философского учения, не будет положено естествознание. Впрочем, и теперь некоторые положения натурального права можно считать абсолютно верными, как, например, следующее: ‘что человек имеет, подобно всякому другому существу, право (par le fait mme) и обязанность на жизнь, которая для него, как и для всего в природе, состоит во всестороннем развитии, соответственно требованиям или законам его природы’, ‘что на человека самым фактом его рождения возлагается прямая обязанность гармонического развития духа и материи’, ‘что жизнь человека всегда и везде и для всех безусловно священна’, ‘что всякое благоустроенное общество должно стремиться к тому, чтоб не было никакого противоречия или разногласия между интересами различных его членов, чтоб не Галлерово: bellum omnium contra omnes, т.-е. не вражда всех противу каждого, но общее и единодушное стремление всех содействовать к полному благосостоянию и благоденствию каждого было бы общим законом для всех гражданственных отношений, и чтоб самое общество было практическим осуществлением завета братской любви и общения, оставленного нам спасителем. Одним словом, чтоб каждый сознательно полюбил ближнего, как самого себя. Так тождественны истины положительной философии с истинным учением религии! ‘Что всякая война перед судом разума есть зло, указывающее на неестественность общенародных отношений, проистекающее от неодинаковости развития народов, зло, которое должно прекратиться совершенно, когда человечество вступит в эпоху полного своего развития’, ‘что всякое установление положительное, препятствующее свободному развитию человека (например, установление 10.000 церемоний в Китае), есть вопиющая несправедливость’, ‘что формы быта общественного постоянно меняются и должны изменяться соответственно развитию требований в человеке,— и что сравнительная степень совершенства быта общественного определяется количеством и разнообразием средств или способов, доставляемых им для удовлетворения различных требований человеческой природы’, ‘что всякое общество, не доставляющее положительно всех нужных средств для всестороннего развития его членов, есть форма быта общественного, преходящая, несовершенная и предуготовительная для другой, более совершенной — как, например, варварство приготовило феодализм, и он в свою очередь установил цивилизацию (см. эти слова).— Гроциуса и Пуффендорфа следует назвать отцами натурального права. Весьма важно для успехов развития права натурального было старание Канта и Фихте вывесть начала его непосредственно из начал практического разума и свободы роли. Еще важнее попытки новейших мыслителей установить его безусловно на началах разума, без всякого отношения к известным и определенным формам государственного, или общественного быта, и даже из начал его определить самые формы оного. Они признают вообще необходимость общежития, общественности и общежительности (socit, sociabilit и socialite), а государство, каким оно является в настоящее время у народов образованных, считают формой быта общественного сравнительно совершеннейшей с другими формами, предшествовавшими государству в историческом порядке развития человечества — как, например, варварством, патриархальностью,— но не считают его достигшим полного своего развития, ибо оно еще не доставляет человеку вполне всех способов удовлетворения разнообразных требований его природы, вследствие самой неполноты развития различных основных элементов государственной жизни, как, например, промышленности, образованности, общественности, публичности и солидарности всех интересов.

Натуральное состояние. Это выражение вообще употребляется для означения состояния какого-либо предмета, соответственного с законами его природы. В этих случаях оно заменяет слова природный и естественный. В смысле более тесном выражение: ‘натуральное состояние’ употребляют для означения естественного и первобытного состояния человечества. Употребленное в этом смысле слово это представляет человека и человечество стоящими на заре их сознательной жизни, на первых ступенях их всестороннего развития, еще непривыкшими для искусственных потребностей, возбужденных и развитых в них цивилизацией (см. это слово), пренебрегать и даже жертвовать удовлетворением действительных требований своей природы. Сказание об этом первобытном состоянии сохранилось в преданиях почти всех народов и послужило канвой для изображения разными поэтами золотого века. — Эти поэтические изображения первобытных времен человечества увлекли многих мыслителей, несознавших возможность бесконечности развития человечества {Англичанин Прейс первый высказал ясно эту мысль, Кондорсет и Кант обобщили ее. Ныне она принята всеми мыслителями.}, и заставили их принять это первоначальное, натуральное состояние человечества, соответствующее его младенческому возрасту,— за нормальное (см. это слово) во все периоды его развития, за общую формулу человеческих отношений, выше и лучше которой ничего не в состоянии придумать человечество. Нам, их потомкам, разубежденным действительностью и опытами в их заблуждениях, может показаться смешным то, что они, худо поместив их идеал благосостояния человеческого, хотели вместить в рамки прошедшего грядущее развитие человечества, влить живое и живущее своей органической жизнью в мертвые формы отжившего, приняли мертвое за тип совершенства для всего одаренного жизнью. Они забыли, что в природе ни для чего нет полных повторений, нет воскрешения, полного воспроизведения форм, однажды отбывших свою чреду. К распространению такового понятия о натуральном состоянии человечества всего более содействовал Ж. Ж. Руссо. Пораженный бесчисленными противоречиями, представляемыми действительностью (совершенно неудобосогласимыми при состоянии тогдашней организации общественной), он напал на ложное заключение: что соглашения этих противоречий должно ожидать не от развития человека, не от совершенного удовлетворения его нужд, но от приведения человека к бессознательности первобытной. Жизнь всего в природе обнаруживается и действительно состоит в беспрерывном преобразовании внешних форм, замене одних явлений другими. В этом смысле все, одинаково мыслящие с Руссо, правы, утверждая, что преобразование общественного быта, соответственно требованиям природы человека, безусловно нужно, и что оно действительно постепенно происходит вследствие самого развития общественного быта, и совершение этих преобразований в нем есть sine qua non для самого его существования. Но они неправы в том отношении, что утверждали, будто бы тип, идеал, первообраз общественного благоустройства и человеческого счастия должно искать в мире прошедшего,— а не в будущем, в сфере пережитых человечеством явлений, на страницах истории,— а не в разумном сознании человеческом, очищенном от влияния местных предубеждений всякого рода (!!).— Не преданием о прошедшем, но сказаньем о грядущем должно считать в этом смысле золотой век. Осуществление его практическое или содеяние общества живым орудием полного благоденствия и счастия всякого человека принадлежит будущему и составляет еще неокончательно разрешенную общественную задачу.— В различных новейших сочинениях, особенно социальных, как, например, у Charles Fourier в его ‘Trait de l’association domestique et agricole’ или в ‘Thorie de l’unit universelle’, изд. в Париже в 1841 г., для означения этого состояния употребляются слова эденизм, отаитизм (см. эти слова).

Нация. Это слово часто употребляется вместо слова народ в тех случаях, когда имеют в виду обратить внимание читателя или слушателя на племенную родственность членов какого-либо народа — на происхождение их от одного общего родоначальника,— или указать на происхождение оттуда общности языка, обычаев и нравов, имеющих силу в каком-либо народе. Всякий народ или нация, рассматриваемая с гуманной точки зрения, является в тех же отношениях к целому человечеству, как вид в отношении к роду, и только постепенно развиваясь, т.-е. утрачивая свои индивидуальные, частные признаки или прирожденныя свойства, он может стать на высоту человечественного, космополитического развития (s’lever au degr du perfectionnement humanitaire),— тогда только может настать для него время постижения общечеловеческих интересов, тогда только развитие его жизненных сил будет совершаться гармонически с требованиями целого человечества. Тогда только может какой-либо народ внести свою собственную лепту в сокровищницу человеческих знаний, дать самодеятельный толчок общечеловеческому развитию, когда будет им усвоена, вместится в нем совершенно вся предшествовавшая образованность, и будут поняты все интересы жившего до него человечества, и пережиты им все его страдания путем собственного тяжелого опыта. В этом смысле Россию и русских ждет высокая и великая будущность.

Национальность. Происхождение от одного общего родоначальника, одинаковость языка, климатических влияний, тождество исторических и политических событий и необходимо проистекающая отсюда одинаковость нравов и обычаев — кладут свой общий однообразный и характеристический отпечаток на все лица, принадлежащие к какому-либо одному народу, так что в выражении физиономии, манерах, акценте (как бы [они] ни были изменены воспитанием) всегда почти остаются некоторые особенности, по которым нетрудно бывает человеку опытному узнать, к какому народу принадлежит встреченное им лицо. Эти-то общие отличительные черты, по которым можно узнать, к какому народу принадлежит по своему происхождению известное лицо, и называются типическими или национальными признаками. Совокупность таковых типических признаков (как, например, образ жизни, нравы, социальные убеждения, религиозная настроенность духа, обычаи и т. п.), отличающих один народ от другого и дающих ему как бы самостоятельное значение среди человечества, и называется его национальностью. Чем на низшей степени своего нравственного, политического или религиозного развития находится какой-либо народ, чем менее способов к всестороннему и разнообразному удовлетворению его потребностей представляет ему развитие у него промышленности, чем менее находится он в дружественном общении с прочими народами, чем предосудительнее и даже чем беззаконнее для него кажутся сношения с чужестранцами, усвоение себе их идей и форм их быта общественного, чем более положено преград положительных безусловно ко всяким таковым заимствованиям и сообщениям (как, например, в Китае),— тем более должны признавать мы таковой народ находящимся под влиянием материи, тем более будет дух его, так сказать, овеществлен и поставлен в зависимость от грубой и безорудной природы, тем далее отстоять он будет от идеала общечеловеческого развития, тем менее будут подходить по своему нравственному достоинству члены его к высокому типу истинного человека, принимаемому в космическом и космополитическом смысле,— тем резче будет выказываться его- национальность (овеществление в нем общечеловеческого духа), тем резче будет он отличаться от других народов, тем будет он национальнее и уединеннее среди общения общечеловеческого, тем более отпечатков дикости и варварства будет носить в себе его национальность, и тем с большим фанатизмом (см. это слово) будет он ее держаться и даже будет бессознательно готов принесть в жертву благосостояние других народов для торжества своей национальности, погубить плоды тысячелетних трудов человечества, сравнять с землей памятники наук и искусств и на развалинах их гордо и самодовольно раскинуть свою кочевую палатку и рассадить капусту…, все это и даже еще более ужасное будет он готов совершить во славу своей национальности! Арабы в начале введения у них магометанства могут служить сему примером. Мы, русские, вправе теперь гордиться Петром, разом извлекшим нас из варварства, и нашей способностью заимствовать и себе совершенно усвоивать все хорошее иностранное, поверенное и испытанное на Западе тяжелым, а иногда даже и кровавым опытом.— Мы должны благодарить Петра и мудрых его наследников, что они приблизили нас к идеалу государственной, общественной и человеческой жизни, в котором все стараются более подчинить не случаю, не обстоятельствам, не старине, а идее истинного и прекрасного, и что в нашей администрации уже нет места (как это было до Петра) господству привычки, рутины и бессознательно принятых предрассудков,— и что наука, знание и достоинство ею руководят!!. ..и что главный и отличительный признак нашей национальности в настоящее время есть благородное стремление постепенно освободиться от влияния случая и подчинить все явления жизни общественной безусловным законам разума (доказательством этому может служить издание свода законов!..), что нам теперь священно и драгоценно в наследии предков одно только истинное и прекрасное, и мы уже не боготворим бессознательно все старое потому только, что оно старо.

Национальное собрание. Это слово употребляется преимущественно для обозначения народного собрания. Если не прямое, то по крайней мере посредственное участие целого народа, чрез его представителей, в положении решений на таковых собраниях всегда более или менее вмещается в самом понятии о национальном собрании. Таковые собрания бывают постоянными, или случайными. В странах, где жизнь общественная находится на высшей степени развития — так, например, в Северо-Американских штатах и т. п.— они суть явления не случайные, а постоянные, или периодические. Примеров таковых национальных или общенародных собраний — как чрезвычайных, так и постоянных — можно найти весьма многр в древней и новой истории. Так, в России примером таковых собраний может служить земский собор, избравший на царство ныне царствующий дом Романовых. Слово национальное собрание обыкновенно употребляется для. обозначения двух собраний, бывших во время первой или Великой французской революции, преимущественно же это наименование присвояется первому законодательному собранию (Constituante), самодеятельно заступившему место генеральных штатов (см. слово генеральные штаты и штаты), созванных 5 мая 1789 года Людовиком XVI. Национальное собрание, как и генеральные штаты, состояло из представителей трех тогда признаваемых во Франции сословий: духовенства, дворянства и среднего сословия (tiers tat, bourgeoisie), которое и было посредственно представителем всего народа. Среднее сословие имело, сравнительно с количеством представителей прочих сословий, большее количество представителей, бывших в то же время представителями целого народа, почему и самое собрание получило название народного, или национального собрания (Assemble nationale). Это собрание замечательно тем, что в нем впервые законно и законодательно выразилась сознательная мысль народа французского, и его можно принять за начало рационального развития общественности у сего народа. Труды этого собрания, созванного Людовиком XVI с истинно благородными и народолюбивыми намерениями, отличаются человеколюбием, благонамеренностью и духом истинно философским,— почему отнюдь не должно смешивать его с прочими собраниями подобного рода, бывшими во время французской революции.— Так что можно сказать утвердительно, что, если б Людовик XVI последовал вполне благоразумным решениям сего собрания, советам Неккера и других просвещенных своих министров, то историку вовсе бы не пришлось упоминать о многих ужасах этой революции, и самое политическое преобразование Франции, как желал этого сам Людовик, да и самое возрождение народа французского совершились бы тихо, мирно, без потрясений. — Важнейшими декретами этого собрания, имевшими великое и благодетельное влияние на последующее за сим нравственное развитие Франции, были следующие: 1) Объявление прав человека (dclaration des droits de l’homme). 2) Уничтожение рабства (I’aboiition de la qualit de serf). 3) Уничтожение феодальных судов (l’abolition des juridictions seigneuriales). 4) Постановление уравнительности раскладки налогов и подчинение им всех сословий (l’galit des impts). 5) Уничтожение продажности мест (l’abolition de la vnalit des offices). 6) Уничтожение провинциальных и городских привилегий (la destruction de tous les privil&egrave,ges de villes et de provinces). 7) Допущение евреев и протестантов к пользованию всеми правами гражданскими и политическими наравне с католиками.

Обращение церковных и монастырских имуществ в государственную собственность для уплаты государственного долга. 9) Преобразование многих церковных постановлений согласно общим требованиям века, сближение духовенства с прочими сословиями и подчинение его общим государственным постановлениям.

Все, что носило! да себе печать духа средних веков, в государственных, в гражданских -постановлениях — было если не совершенно уничтожено декретами Constituante, то по крайней мере так преобразовано, что с тех пор возрождение всего этого в первобытных формах времен феодализма стало совершенным анахронизмом для Франции.— Важнейшим трудом Constituante было составление ц издание конституции, которая послужила образцом для всех последующих французских конституций, так что все они являются только различными преобразованиями этой.— Вот главные ее пункты, сохраненные в последующих конституциях без всяких изменений.

Глава II, отд. I, 1 и 2. Королевство неразделимо и наследственно по салическому закону. Личность короля священна и неприкосновенна, король именуется королем французов.

Глава I, 1. Законодательное собрание составляет одну палату и образуется из представителей или депутатов разных департаментов.

Отделение III. Верховная власть принадлежит всему народу в совокупности и не может быть передана ни одному, ни нескольким лицам.

Отделение II, 1. Все правительственные должности, как, например, префекта и т. п., должны быть замещаемы по выбору.

Глава V, 1. Судебная власть, ‘для большей охраны справедливости решений, не должна находиться в зависимости ни от короля, ни от законодательного собрания.

Глава II, 5. Всякий суд, уголовный и гражданский, должен производиться публично.

Глава V, 9. Суждение о виновности обвиняемого принадлежит присяжным, без их приговора никакое дело не может быть решено судебным порядком, обвиненные имеют право избрать по своему произволению адвоката.

Глава V, 10. Никто не может быть содержим арестантом без приговора суда, по одному подозрению, какого бы рода оно ни было.

Глава I, 1. Все граждане имеют одинаковые права на занятие всех должностей без различия, соответственно их талантам и достоинствам.

Глава I, 2. Всякий гражданин может пользоваться полною свободою, почему и имеет право избирать место жительства и странствовать без всякого помешательства со стороны местных властей. Также имеет полное право свободно выражать свои мнения, писать и печатать, не подвергаясь никакому суду или цензуре. Всякий гражданин имеет полное право следовать обрядам какой ему угодно веры и переходить из одной в другую по своему произволу.

Издавши эту конституцию, установивши новый порядок во Франции, это собрание, как исполнившее свое назначение, объявило себя уничтоженным.

Источниками для изучения истории сего собрания могут служить: Thiers. Histoire de la rvolution franaise.— С ab et. Histoire populaire de la rvolution franaise.— Histoire parlementaire de la France {‘Histoire parlementaire de la rvolution franaise, ou Journal des Assembles nationales depuis 1789 jusqu’en 1795’. Paris 1833—1838, 40 томов. Сборник документов, составленный Бюше (Buchez). Ред.}.— Histoire de dix ans par Louis lanс — Это собрание заменено было вторым национальным законодательным собранием.

Негрофил. Так называют благородных поборников правды, принимающих живое, деятельное участие в судьбе несчастного племени негров (см. это слово), и доблестные, усилия которых в новейшее время увенчались успехом. По важности современного политического вопроса о торговле неграми и уничтожении невольничества мы считаем не излишним изложить его с некоторою подробностью {Следует очерк истории рабовладельчества. Ред.}.

Несмотря на разумность и святость уничтожения подобного рабства и угнетения, в то самое время, когда европейские дворы были заняты вопросом о неграх, а доблестные друзья человечества напрягали все силы ума и красноречия для его разрешения, нашлись люди… и, что всего удивительнее, люди ученые, занимавшие кафедры и известные в литературе, которые возвысили голос в пользу невольничества, основываясь на истории римлян и греков и тому подобных доводах… Другие видели в усилиях английского правительства корыстные расчеты!! Некоторые соболезновали о разорении владельцев колоний! Что теперь работа обходится колонистам дороже, чем прежде!— Были и такие, которые торжественно изрекли, что ‘негры неспособны к образованию, и что природа (?) создала их для неволи’. На это можно бы сделать много замечаний физиологических и сослаться, как на живые факты, на колонии свободных негров (например, Либерию, близ Сиэрра-Леона), или отвечать словами великого Питта, что когда римляне в первый раз взяли в плен британцев, то тоже сказали, что британцы неспособны к образованию. А на первое замечание можно сказать, что если Англия и имела другие цели при своих филантропических стремлениях, то эти цели не были главные, наконец, какие бы ни были эти цели, тем не менее результат их оказался важен и в высшей степени полезен для значительной части человеческого рода. С другой стороны, если и можно сомневаться в чисто филантропических намерениях английского правительства, то нельзя сомневаться в намерениях многих частных лиц, как, например, Вильберфорса, Питта и других людей, которые всегда будут делать честь стране, которой они принадлежат.

Негры. …Из них особенно заслуживает внимания племя буджуанов, или бушуанов, красивейшее и доблестнейшее из негрских племен, живущее на восток от мыса Доброй Надежды, до того неподклонное рабству, что европейцы почти не берут их в свои колонии. Красноречивое доказательство великой истины, что неуступчивость и враждебное отношение к притеснителям лучше всего заверяют неприкосновенность и свободу человека.

Некоторые натуралисты утверждали, что самый организм и физиономия негров свидетельствуют о неспособности их к образованию и цивилизации. С другой стороны, защитники негров, для опровержения сего несправедливого приговора, с младенческим простодушием приводят в пример различные похвальные черты негров, как, например, преданность господину, любовь к детям, привязанность к родине и т. п., забывая, что они исчисляют свойства, общие многим породам животных, между тем как можно привести другие, более основательные доказательства причины неразвития негров, а именно: 1) деспотизм, искони господствующий в мелких владениях, образуемых неграми в Африке, 2) отсутствие всяких сношений с странами более цивилизованными и, преимущественно, злостные поступки европейцев, которые, вместо того, чтобы очеловечить и развить эти младенческие племена, обманом, или хищнически увозят их в тяжкую неволю, в которой они утрачивают последние следы разумности и часто от угнетения становятся скотоподобными, между тем как в новейшее время доказано, что их necnoi-собность происходит единственно от младенческого состояния их ума, который при благоприятных обстоятельствам может вполне развиться, что, следовательно, их должно воспитать, точно так, как мы воспитываем наших детей, и что совершенно несправедливо, будто один только европеец может быть умен…

Некролог. …В некрологе исчисляются деяния человека, достойные суда общественной критики. Нельзя доверять фактам, сообщаемым некрологом, но в нем можно найти точное выражение образа мыслей и людей той эпохи, их воззрения на общественные заслуги и добродетели. Так, например, некролог Малюты Скуратова был бы драгоценным историческим памятником, из него мы бы узнали впечатление, которое произвела смерть временщика и злодея на его современников.

Неология. ..У нас официально в литературе, т.-е. в схоластических руководствах к познанию словесности (иных покуда еще не.имеете я), вопрос о праве и законности неологии и неологизма в словесности не решен положительно.— Неологию, как в литературе, так и везде, преследуют люди устарелые и преимущественно отсталые, не могущие ни следовать за современным развитием человечества, ни ему сочувствовать. Монотонность и даже пошлость явлений, среди которых бывает суждено большей части людей провести свою жизнь, нимало не возбуждающая к деятельности их ум, повергает его в апатию, от этого происходит то, что разность между общим ходом человеческого развития, жизнью таких людей и ее развитием будет все более и- более увеличиваться, так что всякое новое явление, чем яснее и полнее будет оно выражать действительные требования природы, т.-е. [чем] больше взаимнодействия различных сил природы будет дотребно для явления его в мир действительной жизни, чем будет оно необходимее, а не случайнее, тем случайнее, страннее, чудеснее будет оно им казаться. Для таких людей, у которых разумность младенчествует от устарения, всякое нововведение будет казаться нелепостью. К этим людям принадлежат литераторы-пуристы, посвятившие себя в рыцарей-защитников первобытной чистоты форм языка. Такие люди готовы преследовать все неосвященное столетним употреблением, не обращая нимало внимания на то, что нововведение будет прямым результатом необходимости выразить в новых и определенных формах вновь возникающие разумные потребности в народе. Ум этих людей не может возвыситься до сознания развития не только нравственного или умственного, но даже физиологического (растительного),— от этого их близорукому взору вся жизнь природы кажется вмещенной в тесный круг возвратных и беспрерывно повторяющихся явлений!!. Им от этого вовсе не кажется, чтоб развитие жизни в природе постоянно вносило в мир явлений действительных новые, сравнительно лучшие и совершеннейшие формы для своего обнаружения, что беспрерывность нововведений, новизны, нововводительства была внешним выражением жизненного принципа в природе, и что жизнь сама в себе есть ни что иное, как ежемгновенная неология. Остановись это преобразование, эта замена одних форм обнаружения жизни другими, прекратись неология — тогда по-мертвение будет уделом всего сущего. Если для жизни природы безорудной sine qua non будет беспрерывное изменение ее форм или внешних знаков ее обнаружения, то этот общий закон преобразования форм будет иметь еще большее значение относительно разумной стороны человека, ₍наиполнейшее свое обнаружение он должен и будет иметь в сфере человеческого мышления и творчества — в обширном значении этого слова… До тех пор нельзя ожидать сознательности в развитии народа и рациональности в его общественной жизни, пока язык его не приобретет способность выражать вполне все разнообразные требования рационально развитой природы человеческой. Такое старание о развитии языка, нам кажется, скорее должно быть занятием истинного литератора, желающего быть национальным, чем сомлевание от восторга при разборе заунывной бессмысленности какого-нибудь напева — вроде ай люли!!.

Разрешение вопроса о праве и законности неологии в языке или в языках приводится к разрешению следующих вопросов: достигло ли человечество полного своего развития? Совершился ли в нем вполне акт самосознания или сознания лрироды?.. Достигла ли в нем жизнь природы до своего высшего проявления?.. Содержат ли настоящие языки — органы или знаки проявления разумности (сознания) в человеке — все потребные формы для обозначения многообразных обнаружений сознания и сознательности в человеке?— На все эти вопросы мы должны сделать ответ отрицательный — убеждающий в абсолютной необходимости неологии и нововведений всякого рода для развития общественного (см. слова: новация, новатор, новаторство и реновация).

Слово неология употреблялось многими теологами, приверженцами католицизма, для означения антикатолического, или, так сказать, неправославного учения,— а самых преподавателей этого учения неолотами (см. слова: неохристианизм, неокатолицизм).

Неохристианизм. В Западной Европе вообще под неохристианизмом понимают учение христианское, очищенное от всяких предубеждений, вошедших в него от влияния разных народностей путем исторического развития, и развивающееся соответственно общему ходу развития человечества и разумности. Это понятие утверждается на том, что религию и религиозные убеждения отнюдь не должно рассматривать отдельно от.жизни человека и человечества, и что она во всех своих проявлениях находится в тесной и полной зависимости от всех обстоятельств, имеющих, или могущих иметь влияние на самый быт человека. Одним словом, религия не есть явление случайное, но необходимое и неизбежное в разумной жизни человечества, не выдумка чьего-либо досужего воображения, но выражение действительного требования определения причинности явлений, она есть ни что иное, как миросозерцание, соответствующее различным степеням умственного развития различных народов. Этому общему закону органического развития подчиняется также и христианство, как нраво- и вероучение. Основная идея христианства — любовь, выразившаяся в этих многознаменательных словах Христа: возлюби ближнего, как самого себя,— подобно всякой другой идее, являющейся практической формулой для определения разнообразных отношений жизни общественной в известном обществе, должна была подчиниться общему закону органического развития, значение и практическое действие этой идеи должно сохранять до тех пор всю свою целостность, пока все возможные выводы из нее не будут проверены действительной практикой и пока все постороннее, примешанное к основному догмату, не будет от него отделено путем сознательного анализа и опыта. И только потом может начаться круг действий другой, новой и более разумной идеи. Проникновение общества идеей христианства или любви совершалось медленно и постепенно, пока, наконец, не достигло оно полноты и не проявилось, по мнению неологов, в неохристианизме (см. слово сен-симонизм).

Непотизм. …В странах, где выбором общественным определяются все лица к отправлению их должностей, непотизм меньше имеет места, ибо он был бы гибельным для лиц, чрез меру подчинившихся влиянию родственности, ибо занятие должностей людьми неспособными и неимеющими гражданских добродетелей послужило бы не опорою для лиц, им проложивших к ним дорогу, но прямо повлекло за собою утрату общественного доверия и уважения. Развитие непотизма в государственном управлении весьма вредно для общественного благосостояния, ибо лишает народ всякого доверия к правительству, и отклоняет людей, истинно способных и достойных, от посвящения своей деятельности пользам отечества, и развивает ужасное зло лихоимства, наушничества, и производит самое нерадение к пользам общественным и народным.

Стремление, замечаемое с половины прошедшего столетия у всех образованных народов, определить значение человека по его способностям (таланту), качеству и количеству его производительности (труду) и самым способам производительности (капиталу) значительно ослабило вредное влияние непотизма. Теперь, в настоящее время, когда признанье превосходства труда и таланта пред богатством и происхождением значительно увеличилось и выводится из общественных нравов,— преобладанье родственных связей перед действительными достоинствами значительно уменьшилось, но, тем не менее, оно имеет еще значительную силу в обществе. Всякая родственная связь, как основывающаяся на одинаковости происхождения, есть связь более физическая, чем нравственная или разумная, которая утверждается на одинаковости сознания общих интересов. — Эта сила родственных связей, покуда еще не вполне ослабленная разумностью, и есть главная из причин замечаемого у нас в обществе подчинения духа материи, а разумности случаю. До сих пор еще встречаются люди сентиментальные, толкующие про высокость сердечных ощущений и побуждений и превосходство их над решимость, проистекающей из разума, лишенные действительных нравственных достоинств, которые защищают во имя любви — которой высокого, истинно-человеческого значения они вовсе не понимают — и святость так называемых родственных или семейственных (физических) связей, и все злоупотребления непотизма.

Нивеллеры. Наименование нивеллеров (уравнителей) присвоялось многим партиям и сектам (см. эти слова) в разных странах, так, например, в Англии под этим именем иногда разумелась партия левеллеров (levelers) (см. это слово в Приб. к Словарю). Преимущественно так называли из анабаптистов приверженцев и последователей Мюнцера, бывшего главным предводителем нивеллеров во время так называемой крестьянской войной. Учение нивеллеров, по словам Sleidan’а в его ‘Истории веры и государства’, состояло в следующем: 1) Все лица к отправлению духовных или церковных должностей определяются общим народным избранием, дебраны к отправлению этих должностей могут быть все без различия. 2) Слово божие должно быть проповедуемо и объясняемо, следуя прямому внушению своей совести р разума, нимало не заботясь о применении его к положительным гражданским или политическим учреждениям. 3) Так как учение Христа есть учение равенства, fro рабство должно быть уничтожено в христианском мире. 4) Д1ногоразличные подати, которыми отягчен был народ со времен феодализма, должны быть уничтожены, и единственно десятинный сбор с зерновых произведений может быть сохранен. 5) Все помещики или землевладельцы должны предоставить принадлежащие им воды и леса в общее пользование. 6) Все же земли, не принадлежащие кому-либо в особенную исключительную собственность и на право владения которых не имеется особенных’ законных и положительных доказательств, должны поступать в общее владение. Некоторые из их требований в течение времени были исполнены в Германии, но не без кровопролития, ибо нет примера восстановления утраченных прав без жертв кровавых и гонения!! . . . {Точки в оригинале. Ред.}. Учение нивеллеров значительно распространилось в Германии, главной причиной успехов, так [же] как и самой крестьянской войны, с которой его история тесно связана, были те ужасные угнетения, которым подвергался в то время в Германии низший класс народа от высших классов. Это учение нашло такое сочувствие в Германии, что последователи его успели завладеть несколькими городами в Германии, как, например, Мюнстером, где на некоторое время нашло себе почти совершенное осуществление учение нивеллеров. Соединенными силами имперских князей они были разбиты, изгнаны из городов, которыми им удалось завладеть. Этим окончилось политическое существование общин, организованных в духе учения Мюнцера. Умереннейшие из нивеллеров, более следовавшие религиозной стороне этого учения, чем политической — известны под именем анабаптистов (см. это слово в Приб. к Словарю).

Нормальное состояние. Это выражение буквально означает: правильное состояние, т.-е. состояние известного предмета, соответственное законам его природы. В этом смысле оно не может быть употреблено вместо выражения — естественное состояние {Для большей ясности советуем прочесть статью натуральное состояние, стр. 218 (перепечатана у нас, стр. 16).} или положение, ибо вообще в природе никогда предметы не бывают в неестественных или ненатуральных положениях или состояниях, хотя и могут некоторые из них являться взору наблюдателя неправильно или ненормально развивающимися, находясь под влиянием сильнейших действователей природы, нежели те, которыми определяются формы их органического развития. Нормальных или правильных состояний будет столько, сколько находится в природе различно организованных существ: поэтому и формула нормальности развития будет различна для различных существ.— Выражение: ‘нормальное развитие’, или ‘нормальность развития’, без большой ошибки может быть употреблено вместо ‘нормальное состояние’, ибо в понятии о состоянии предмета всегда заключается понятие о постепенности его развития.

Выражение нормальное состояние во многих новейших философских сочинениях, особенно социальных, употребляется как техническое, для обозначения нормальности развития общества, человека и человечества.

Нормально развитым человеком обыкновенно называют того, в котором все силы его природы, все страсти, гармонически развитые, являясь вполне свободно-деятельными, пробуждая его к деятельности, непосредственно ведут его к исполнению его высокого назначения. Таковое нормальное развитие, всего менее зависящее от лица, им пользующегося, всегда предполагает определенную массу средств, доставленную обществом для удовлетворения нужд человека (minimum de l’existence), без которой акт его жизни или жизненного развития являлся невозможным, так что нормальность развития или нормальное состояние человека находится не только в связи, но и в полной зависимости от нормальности развития самого общества.

Нормально развитым или благоустроенным обществом,— обществом, находящимся в нормальном состоянии,— будет то, которое доставляет всякому из членов своих средства для удовлетворения их нужд пропорционально потребностям и поставляет всякого человека в такое положение или отношение к целому обществу, что он, предаваясь вполне влечению естественных своих побуждений, нисколько не может нарушать гармонии общественных отношений, но будет деятелем, не только полезным самому себе, но и целому обществу, без самозаклания личности.

Человечество тогда только можно почесть достигшим нормального развития или состояния, когда дух единства и единения проникнет всех людей . . . . {Точки в оригинале. Ред.} и будет едино стадо и един пастырь (Ев. Иоанна, гл. 10, ст. 16). Когда физические и нравственные силы отдельного человека достигнут апогея их возможного развития, и для человека вообще настанет пора самосознания, самозакония, общности и общительности, когда человек войдет в непосредственное общение с природою, и все люди в совокупности явятся полными властелинами живых и действующих сил ее (земли), и они будут покорными орудиями человеческого произвола, когда все, что считается трудом удручающим, отвратительным обратится в источник непосредственного наслаждения жизнью . . . . . . . . . . . . {Точки в оригинале. Ред.} (см. статьи: овенизм, социализм, фурьеризм, эдем, и в Приб. к Словарю ст. коммунизм).

Новаторство. Это слово очень часто употребляется вместо слова: ‘нововводительство’. Так как значение этого слова положительно не установилось, то мы займемся его определением.

Масса действующих сил в природе от вечности постоянно одна, разнообразие явлений, в ней замечаемое, есть ни что иное, как произведение многоразличной комбинации этих постоянно действующих сил природы. Эти положения новейшая наука признала истинными и положила в основу своего миросозерцания. Из них прямым выводом будет утверждение, что в природе нет и не может быть ничего совершенно (нового, то-есть такого, чего прежде не существовало под другими формами, и что все вообще изменения природы (состоя в перестановке действующих сил) имеют значение только относительно известных, определенных точек мироздания, мысленно принятых за неподвижные и за точки опоры для обозрения мира и его явлений.

Поэтому ‘новаторством’, ‘нововводительством’, в применении к человеку, называется акт его, как существа самозаконного и самосознательного, приводящий [в движение], на основании более общих законов мироздания (нежели те, коими доселе направление их определялось), действующие силы (предметы) в природе, или в человеке, доступные его владычеству и управлению, и чрез это сочетание вносящий в сферу мировой жизни новый ряд или род явлений, необходимость происхождения которых нельзя [было] бы вывесть логически, непосредственно из общего хода предшествовавших и присущих явлений, в бытии которых он является первой, главной причиной и творческой силой. Почему, чем полнее, рациональнее будет акт новаторства, чем наибольшее количество действующих сил в природе обнимет он и приведет в движение, тем многообразнее может быть и будет сочетание действующих сил, тем чудеснее, поразительнее и разнообразнее должны быть результаты новаторства, тем наибольшее противодействие он должен встретить в прежде установившемся сочетании сил. Чем важнее будет новаторство в сфере быта общественного, тем большее количество интересов оно должно потрясти, тем наибольшую реакцию встретить в нравах общественных, так что сила противодействия новаторству будет находиться в прямом отношении к его полезности. Примером новаторства истинно социального может служить реформа Петра I. Мы пользуемся плодами возбужденного ею разумного движения в России именно потому, что творческая обновительная его деятельность коснулась всех частей организации общественной и во всем нравственно-живом и живущем возбудила стремление к прогрессу (см. это слово), наперекор многим, желавшим оставить в закоснении невежества разумение народа. Примером смелого новаторства в быте общественном, могут служить системы Овена, Сен-Симона, Фурье, где аналитическая мысль, с большей или меньшей точностью пройдя по всем составам общественного организма, пыталась вычислить все, даже сколько биений потребно в секунду для. правильности и нормальности его отправлений.

Новатор (Novateur). Это прозвание дают и можно давать без различия всякому нововводителю, так что ‘новатор’, под пером иного узколобого публициста (см. это слово) или писателя, может явиться укоризною, которою он хочет отличить нововводителя от прочих людей, за странно иногда обнаруженную, высокую всегда по своему началу потребность — внести усовершенствование в избранную им сферу деятельности,— и предать ее, за высокие ее порывы, на поругание толпе, привыкшей следовать рутине принятых убеждений, страшащейся всякого, даже неизбежно-требуемого общим развитием человечества, отклонения от мелочных форм прежде-установленного порядка, как требующего большей энергии деятельности и мышления, и ведущего за собою многие такие явления, которым образца нельзя встретить в сфере замеченных накануне явлений. Впрочем, отрадным доказательством развития разумности в Европе может служить то, что прежде инквизиция (к счастью, de facto везде уничтоженная ныне в Европе), руководимая изуверством, готова была, во славу господню, как она мыслила, возвести всякого на свой костер и предать сожжению не только за действительное новаторство, но и за помысл о нем, ныне же только отсталая половина человечества глумится над смелым нововводителем и иногда имя его обращает в смешное прозвище. Точно так же слово ‘новатор’ может быть синонимическим выражением для обозначения всего прекрасного, высокого, благородного в природе человеческой, доблестно приносимого в жертву на пользу человечества… Слово сие должно приятно раздаваться в ушах тех людей, для сердца которых дороги высшие интересы’ человечества и его интегральное развитие. Теперь, пред нелицеприятным судом истории, венец славы принадлежит уже не смелым или кровожадным проливателям крови ближних, но скромным новаторам в области науки и искусства, не мечу окровавленному, но мирной гражданской доблести и мудрости законодательной, не животной силе, но светлому и ясному разумению. Теперь разрушение перестало быть геройством, и описание станка Аркрайда, или паровой машины Фультона, или какого-нибудь другого нового усовершенствования практического, скорее возбудит удивление в сердце читателя, нежели описание знаменитой победы Наполеона, для которой этот гений крушения безжалостно устилал трупами своих соотечественников поле сражения, говоря: mais c’est de la chair canons…

Высока, тяжела миссия всякого новатора и новаторства! К ней можно приготовиться только глубоким и долгим учением, ждать в ней успеха — только при точном знании законов природы. Неуспех, страдания, гонения были доселе уделом всякого новатора, не льстившего невежеству, но который, руководясь истиною, стремился усвоить ее человечеству. Христос (для евреев, его не признавших…) был только новатором — умер на кресте — и стал божеством, спасителем (для верующего в него человечества…). Так таинственна воля господня!!! — и крест — орудие позорной казни — стал знаменем и заветом спасения, вечного блаженства и жизни!

Новация (Novation) происходит от латинского слова novus и употребляется в разговоре вместо слов ‘обновление’, ‘возобновление’, хотя собственно оно значит новление или акт новления. Иногда новацию (обновление) употребляют вместо реформа (изменение), но этим отнюдь нельзя заменить революцию (преобразование) {См. эти статьи.}, ибо понятие, представляемое словом новация — новление и подновление,— заключает в себе представление об изменении или преобразовании, произведенном в данном предмете с целью привести его в прежнее нормальное положение (см. это слово) и чрез то увеличить его прочность и срок его целесообразного существования. Действительно, в идее реформы также заключается представление об известном преобразовании, менее касающемся основных, существенных начал какого-либо общественного учреждения, нежели второстепенных, т.-е. о преобразовании форм, а не сущности.

Облигация. Это слово взято с латинского (obligatio) и вообще означает ‘обязательство’, то-есть отношение двух лиц или сторон, основанное на разумной решимости и обоюдном согласии, в силу которого или одна сторона или обе стороны приобретают право взаимно (обоюдно) требовать исполнения или совершения чего-либо,— и действие, логически вытекающее или долженствующее вытекать из такого отношения, называется ‘обязанностью’. Все обязанности такового происхождения следует собственно называть обязанностями гражданскими, ибо они могут иметь место только в обществе. Во всяком обязательстве важнейший момент его составляет степень разумно-сознательной решимости лица, обязывающегося к исполнению избранной им обязанности, и важность только уже второстепенную имеет пред глазами разума его внешняя форма, как удостоверяющая в действительности его бытия. Посему необязательным, недействительным, саморасторгнутым, нравственно-беззаконным должно признать, а иногда и в действительности признается всякого рода обязательство, данное без полного сознания его значения. Из такового обязательства, даже и по соблюдении всех внешних форм, установленных положительным законодательством для его укрепления, не возникает никакой обязанности действительной, ибо злой умысел стороны обязывающей относительно обязавшейся очевиден. При разрешении вопроса о рациональной (см. это слово) или нравственной годности известного обязательства и действительности или недействительности из него проистекающей обязанности отнюдь не должно упускать из виду степень нравственного насилия или психического принуждения (см. это слово) к самому обязательству, заключающегося в сочетании обстоятельств быта общественного (нравов, общепринятых понятий и убеждений религиозных или политических), властительски установивших нормы для деятельности человеческой, прежде нежели для обязующегося наступила пора разумного сознания.— Фикция (см. это слово) юридическая, а иногда и философская — безусловности свободы произвола в человеке — делает также часто обязательными на будущее время и даже на всю жизнь {См. статьи: моногамия и полигамия.} мгновенные, случайные и безотчетные решения человека, непривыкшего к сознательности, и умножает ими и без того великое число часто весьма тягостных и едва удобоисполняемых обязанностей гражданских, за неисполнение которых закон часто грозит тяжкими казнями, нередко несправедливыми. Вот почему обязанности или обязательства личные не могут переходить по наследству: в них каждый может отвечать только сам за себя или собою за другого. Вот почему (в этом случае следует ^дивиться мудрости отечественного законодательства!) не довольствуются одними актами, удостоверяющими действительность происхождения какого-либо лица, для предоставления ему прав подданства, но от всякого требуют присяги в подданстве государству, для удостоверения в том, что он в действительности признает хорошею, возможно-лучшею ту форму общежития, среди которой предполагает провести свою жизнь…

Овенизм. Так называется, от имени ее творца, Роберта Овена (Robert Owen, род. в 1772 г.), систма взаимного содействия и общей собственности (Syst&egrave,me de la coopration mutuelle et de la communaut des biens), возникшая в Англии в первых годах XIX столетия и возбудившая на западе всеобщее внимание. Основная идея овенизма следующая: ‘Истинное назначение человека на земле есть жизнь, сообразная с законами его природы, т.-е. полное удовлетворение ее требований, выражающихся в потребностях, наклонностях и вкусах. Содействовать человеку в таковом удовлетворении потребностей значит содействовать ему в достижении счастия,— высшей, конечной цели всей его деятельности. Отсюда непосредственно выводится разумная необходимость уничтожить во всех видах его проявления зло, как начало, противоборствующее счастию человека.— ‘Зло я вред,— учит Овен,— могут причинять человеку самые явления природы, но по мере того как мысль человека подчиняет себе силы природы, раскрывающиеся в феноменах (см. это слово) земного шара, вредные для человека обнаружения оных постепенно должны умаляться, так что зло физическое потеряет всякую реальность со времени установления верховного преобладания человека над всем составом планеты: к такому результату, очевидно, ведет развитие науки и промышленности. Зло может также иметь своим источником действия других людей, но и в этом виде своего проявления оно должно по необходимости уничтожиться с удалением причин, побуждающих к таким деяниям’.— Далее Овен старается следующим образом доказать, что последнее возможно. ‘Источник деяний, которые имеют своим следствием зло, должно,— говорит он,— искать не в мнимой испорченности человеческой природы: человек не совершает зла только для зла, но всегда с целью усвоить себе чрез это какое-либо известное благо. Почему справедливее искать причину его в обстоятельствах, под влиянием которых совершается самое развитие известного человека: присущность их нимало от него не зависит, а между тем они безусловно определяют образ и самый характер его деятельности. Только чрез рассмотрение их можно вполне себе объяснить умственное и физическое развитие человека, его характер, его пороки и добродетели. Они даже могут совершенно лишить его сознания нравственного достоинства его деяний. В общежитии редкому удается избегнуть такого положения, в котором находясь он мог бы, без неприязненных столкновений с другими членами своего общества — следовательно, без противодействия и вражды — удовлетворить требованию первейших и справедливейших потребностей своей природы. Иному же те самые обстоятельства своенравно дают освященные в глазах общества и освящаемые общественным мнением права на действия, явно клонящиеся ко вреду его ближних’.

Признав полную зависимость деятельности человеческой от обстоятельств, овенизм отвергает свободу человеческого произвола л всякую ответственность человека за причиняемое им зло, а принуждение и наказание признает средствами несправедливыми и недостаточными к искоренению зла в союзе общественном. Почему он должен был искать радикального излечения всех недугов общества в изменении формы его организации, ибо настоящая, по выражению Овена и его последователей, ‘заставляет быть членов общества во враждебном отношении между собою, потому что определение этих взаимных отношений вовсе не основывается да действительном знании требований человеческой природы, д что она не представляет каждому одинаковой возможности к полному и всестороннему удовлетворению его потребностей’.— Овенизм приписывает эти явления влиянию: ‘1) различных предрассудков, предубеждений, поставляющих людей в зависимость один от другого, не вытекающую нимало из естественных законов его природы, или разъединяющих и вооружающих их друг, против друга, или же предписывающих человеку, как непременную обязанность, неудовлетворение известных безусловных требований его природы и чрез то поставляющих его в тягостную борьбу с самим собою, 2) неравенства людей по состояниям или положению их в обществе,— откуда проистекает разделение их на. касты, разъединенные различием интересов, из которых каждая смотрит на все прочие, как на орудие своего благосостояния, и за общее благо принимает свое частное, 3) исключительной частной собственности, которая, развиваясь исторически под влиянием начал наследства и фамильного эгоизма, сосредоточила в руках немногих плоды человеческой промышленности л право на счастие сделала монополиею (см. это слово) нескольких людей во вред прочим’.— ‘Соединенное действие этих начал — выводит далее овенизм — породило в ‘обществе дух исключительности или индивидуальности (эгоизма) (см. эту статью), соперничества, который побуждает каждого из его членов искать свое счастие независимо от других и нередко созидать свое благосостояние на погибели другого. Отсюда проистекает беспрестанное противоречие между интересами различных членов одного и того же общества, вся их разъединяющая враждебность, насилие и обман, пороки и преступления’.— ‘Счастие же человечества безусловно требует совершенного уничтожения в обществе этих принципов вражды. Для чего, уничтожив причину ее, необходимо заменить принцип вражды, который был доселе принципом быта общественного,— новым, миротворным и гармонизирующим: именно принципом взаимного содействия. Под влиянием последнего все индивидуальные стремления согласуются и направляются к единой цели: к увеличению общего счастия, но осуществление его в действительности (это есть главное начало овенизма) требует предварительного установления общего и притом равного участия всех членов общества в пользовании плодами умственной и промышленной человеческой деятельности’.

Согласно с этими общими началами, овенизм представляет новую форму общественного устройства, основание которой есть ассоциация (см. эту статью в Приб. к Словарю), или добровольное соединение людей в отдельные общины.

Условиями ассоциации, по учению Овена, должны быть следующие:

1) Участие в ассоциации основывается единственно на убеждении. Каждый может от него отказаться и получить обратно внесенный им капитал, увеличенный частью, пропорциональною содействию, оказанному им в умножении общественного богатства.

2) Свободное выражение мыслей и мнений ничем не стесняется. В религиозных верованиях каждый руководится частными убеждениями.

3) Все работы добровольны. Различные меры должны быть приняты, дабы они могли соделаться привлекательными. Работы же, для благосостояния общества необходимые, но отвратительные, тягостные, или могущие быть вредными для здоровья человеческого, производятся машинами. Каждый соучастник может избрать занятия по своим склонностям.

4) Во всяком промышленном производстве и во всяком нематериальном занятии члены общества должны взаимно друг другу содействовать. Это содействие может быть или механическое, или умственное, но во всяком случае оно должно быть добровольное,— возникшее или из убеждения в полезности предпринимаемого труда, или же из сознания того, что он доставит какое-либо наслаждение, удовольствие. При этом никогда не должна быть упущена из вида польза общественная, требующая отстранения от участия в подобном содействии лиц, действительно неспособных к оному.

5) Общую собственность составляют: орудия, производства, сырые материалы, назначенные к употреблению для воспроизведения новых, и все то, что, нося название капитала, не предназначено к непосредственному потреблению.

6) Предметы, уничтожающиеся чрез потребление, хранятся в общественном магазине, и тогда только, когда берутся из него, обращаются в собственность потребителей. Предметы же, не тотчас уничтожающиеся, делаются частною собственностью только на время пользования ими (usus fructus).

7) Общество своими делами заведывает или само, непосредственно,— в общих собраниях его членов,— или чрез сменяемых поверенных, действия коих подлежат надзору и обсуждению. В этом отношении права и обязанности всех взрослых членов общества одинаковы, мнения лиц обоего пола равноценны, и женщины допускаются к должностям, их полу соответственным.

Несогласия и раздоры прекращаются полюбовно. Исключение из общества есть крайняя мера, допускаемая и признаваемая необходимою только в начале его существования.

9) Воспитание детей овенизм установляет общественное, нимало не устраняющее влияния родителей. Оно обнимает теоретическое и практическое изучение всех наук, искусств и ремесл, полезных в обществе.— Сироты пользуются совершенно одинаковыми правами с прочими детьми.

10) Для избежания беспорядка в занятиях, без утраты притом возможности открытия и применения способов производства, требующих совокупного действия многих лиц, в minimum определяется число участников в общине 500, а в maximum 2.000.

По этому плану основана была Овеном в 1800 году промышленная колония в деревне Hью-Ланарк (New-Lanarck) в Шотландии, и англичане вскоре назвали ее ‘картиною удобства, счастия, опрятности и довольства’.— Позже возникли колонии: Ньюгармони (New-Harmony) в Пенсильвании и Орбейстон (Orbiston) близ Глазгова.

Ода. Род лирической поэзии, отличающийся возвышенностью и силою чувства. Величие созерцаемого предмета приводит поэта в восторг: порыв восторга составляет характер оды. Так как порыв мгновенен, то истинно-поэтическая ода бывает кратка и сжата. Истинно-поэтические оды редки, потому что редко великое.

На пути всякого развития необходимы крайности: мысль, пока она не обошла своего предмета со всех сторон, попеременно увлекается то той, то другой стороной, в этих-то уклонениях и состоит процесс развития. В первый период жизни неделимого общества или целого человечества,— чувство, несдержанное мыслию и усиленное фантазиею, царствует вполне. Весь мир, еще неузнанный, непостигнутый, следовательно, полный чудес — поражает воображение и сильно возбуждает чувство. Порыв взволнованного чувства изливается из души свободно, горячею струею. И все, каждый неделимый предмет, каждое отдельное явление в тот период может быть источником такого сердечного излияния, предметом первобытной, естественной оды.

Далее — пробуждается мышление: отдельные предметы и частные явления обобщаются, возводятся в отвлеченные понятия. Воображение, освещенное мыслию, поражается реже, ибо бесконечное множество предметов и явлений, сливаясь в понятия, так сказать, входят в определенные сферы. Естественно, что в дальнейшем ходе по этому пути мысль временно должна была увлечься в синтетическую крайность, впасть в так называемые ‘общие места’. А между тем первый шаг ее деятельности отозвался везде, следовательно, и на произведениях слова: свободные создания воображения частных личностей возводятся в общие понятия, образуются роды словесных произведений и их теории. Но и здесь — тот же закон уклонения: создание мысли — теория, переходя в крайность, превращается в догматику, в неподвижные правила. Эти правила, отвлеченные от частных, случайных явлений, налагаются, как цепи, и на то, что не терпит никаких цепей: воображение, сила чувства, вдохновение — подводятся под мерку, ставятся на определенные, заранее назначенные места. В истории развития слова это — период классический, период риторики, правильных, НО редко поэтических произведений: ибо поэты, помня первые восторженные образцы, из которых извлечены их правила, считают долгом подражать им безусловно, восторгаются преднамеренно, по обязанности. То — пора громких од, од формальных, потому что в них главное дело — форма, а внутреннее содержание состоит из общих мест. Так как развитие словесности идет наравне с общечеловеческим развитием, то этот второй средний период литературы вполне соответствует и современен второму среднему периоду умственного развития человека, когда мысль, дойдя до общих начал и чувствуя невозможность итти далее, останавливается и временно успокоивается на них, на этих темных метафизических началах.

Но мысль, по существу своему, не может оставаться в покое. Она наконец отказывается от невозможного, спускается на землю и принимается за строгий разбор того, что ей доступно, что у ней, так сказать, под руками. Это — период разумно-положительный, период анализа. Перед силой анализа рушатся прежде установленные начала, авторитет, общие места, догматика — исчезают. Вера остается за тем, что разобрал и одобрил разум, восторг возбуждается тем, чем сознательно поражен разум. Недоступного уже нет для мысли: для нее осталось одно чудо — ‘начало всех начал’, но она от исследования его отказалась однажды навсегда, все же прочее ей доступно, доступно ее разбору. Как бы ни было материально громадно явление, разум отыщет его исходный пункт, разложит на составные начала,— и громада распадется. События, деяния человеческие тогда только поразят мысль и пробудят восторг, если в них лежит глубоко-разумное начало… Переходя к словесности, нельзя не заметить, что при таком положение вещей любимым миром для воображения поэта должен стать внутренний мир человека: не факты должны вдохновлять его, а их источник. Само собою разумеется, что в этом мире нет места фразам без содержания, нет места восторгам без сознания, нет места исполинским подвигам без глубоко-разумного начала и, следовательно, нет места торжественным одам на победы, переходы и многоценные празднества!.. Вот причина, почему в наш век так глубоко упала ода и на ее месте водворились те роды поэзии, которые соответствуют потребностям современного гения — анализу внутреннего человека.

Мы, русские, только пол веком отделены от того периода нашей литературы, который по всей справедливости называется классическим, когда теория словесности была настоящим уложением, неизменным догматом, а словесность, в свою очередь, выражала современный дух общества. Оживленная Русь пытала свои силы, ‘геройствовала’…, и поэзия ее звучала военной трубой, Русь, быстро озаренная ярким светом с Запада, потянулась к этому свету всеми силами, сначала бессознательно — и словесность ее поставила выше всего готовые образцы, безусловно подчинилась им, и вдохновения свои заключила в строгие законы ‘приличия’. Остатки старинного, широкого барского житья слились с европейской утонченностью, и из этой смеси, под влиянием тогдашнего блестящего царствования, образовалась эпоха великолепных пиров и праздников — и поэзия славила жирные обеды и тех, кто давал их, и наивно любовалась разноцветными огнями фейерверков и иллюминаций… Все эти черты тогдашней поэзии, выразившейся — как и следовало, в форме оды, имеют у нас могучего представителя. Гений Державина только временем и ненадолго вырывался из-под тяжелого гнета современных понятий и обстоятельств жизни, большинство же его произведений, несмотря на проблески огромного таланта, подавлено классической формой, напряженным парением. Оды его обыкновенно длинны и потому не выдержаны. В них только пробивается пламенная струя истинной поэзии и часто тонет в обильном разливе риторики. Примеры противного, т.-е. с начала до конца выдержанной оды, у Державина крайне редки. Таково, например, знаменитое, грозное стихотворение: ‘Властителям и судиям’ {В издании сочинений Державина 1845 г., 8, стр. 10.}, оно кратко, и потому все одушевлено и все проникнуто высоко-поэтической, благородной мыслию…

Современную славу Державина составили преимущественно его оды: ‘Бог’, ‘Фелица’, ‘Водопад’, ‘На взятие Варшавы’. В особенности запечатлены могучим талантом оды: ‘На тщету земной славы’, ‘Слава’, ‘Предвестие’, ‘На смерть князя Мещерского’, ‘Вельможа’ (местами), ‘На возвращение гр. Зубова из Персии’, ‘На победы в Италии’.

Но есть у Державина, например, оды: ‘На панихиду Людовика XVI’, ‘На выступление корпуса гвардии в поход’, ‘На возвращение полков гвардии’, ‘На парение орла’, ‘Шествие по Волхову Российской Амфитриды’, ‘Гимн лиро-эпический’ и проч. Читая эти оды, бесконечно длинные, невольно спросишь: неужели своенравный гений поэзии мог покориться такому тяжелому, почти физическому труду?.. Но, чтобы отказаться от подобного вопроса, довольно прочесть его ‘Послание к Храповицкому’ {В издании сочинений Державина 1845 г., 8, стр. 128.}, эту искреннюю исповедь души, благородной и преисполненной справедливого негодования на существующий порядок общественный…

Новый век — и новые явления… У нас оду заменила элегия (см. эту статью) — отголосок сознательного воззрения на жизнь и современный мир. Пушкин и Лермонтов — представители этой возрожденной поэзии. В других литературах, например, во Франции, на месте оды развилась, согласно с обстоятельствами, политическая песня. Французы может быть ни к одному из своих писателей не чувствуют такой симпатии, как к Беранже. У них значение Беранже важно: эта не простой народный весельчак, несмотря на легкую, шутливую форму, поэзия его имеет глубокий смысл, и он правду сказал:

‘. . . . . . . . . . en mon livre

Dieu brille travers ma gaiet,

Je crois qu’il nous regarde vivre,

Qu’il а bni ma pauvret,

Sous les verroux, sa voix m’inspire

Un appel son tribunal.

Des grands du monde elle m’enseigne rire’… ¹).

¹) Перевод: ‘Бог сияет сквозь веселость моей книги, я верю, что он видит нашу жизнь, что он благословил мою нищету. Послушный ее голосу, из тюрьмы взываю я к его суду, она учит меня смеяться над великими сего мира’. Ред.

Одалиска. …Странное положение невольниц гарема, противуестественные отношения их к внешнему миру — образуют из них не менее странные существа: вся жизнь их приведена к одной исключительной цели, и цель эта — общая всему животному царству, а потому трудно несчастным женщинам не утратить человеческого характера. А если и не вдруг глохнут в них душевные потребности, то эти же самые потребности, вечно насилуемые и неудовлетворенные, развивают такие стороны страстей, которые вовсе не гармонируют с теми образами, в которые облекает иногда этих таинственных красавиц воображение азиатских и иных европейских поэтов, еще не сознавших, что человечественность в женщине возможна только при ее эманципации или сравнении прав обоих полов согласно учению христианства и евангелия.

Опиум. …Вопрос о торговле опиумом будет вечно пятном позора для Англии в летописях истории человечества.— Не чудесно ли, не поразительно ли, не отвратительно ли в тот век, когда суд здравого смысла и положительного народного права воспрещает всякое притязание одного народа или государства на независимость и самостоятельность другого,— видеть народ образованный и просвещенный, стоящий выше другого на лестнице умственного развития, требующий с оружием в руках от иноземного правительства право на безвозбранную отраву и измождение целого народа!.. Ужасно видеть проливаемую кровь собратий или сограждан для доставления другим возможности пользоваться монополически постыдной регалией (см. это слово) разврата!.. После этого недостает только, для полноты оскорбления всякого нравственного и человечественного чувства, введения в конституцию (в государственное уложение) поощрительной премии безнравственности, продажи с аукциона патентов (в pendant индульгенциям) на распутство и безнаказанное совершение преступлений, или отдачи городов или целых провинций на откуп для совершенного развращения!..

Оппозиция. Выражение ‘оппозиция’ употребляется вообще для обозначения противоречия, противуположности, противудействия, но преимущественно оно употребляется в языке политическом и административном, как выражение техническое, для означения той противуположности, того отношения, в котором иногда находится мнение общественное, а часто и того благотворного и полезного воздействия, котороа оно производит на решения и образ деятельности лиц, призванных к отправлению правительственных должностей в техстранах, где в развитии жизни общественной было наименее отклонения от общих законов нормального развития природы человеческой (см. статьи: норма, нормальное состояние), где формы представительного правления делают более или менее действительным участие целого народа как в законодательстве, так и в администрации, и личную безопасность гражданина не мифической,— В собственном смысле разумеют под оппозицией всех членов парламента, законодательного собрания или административного учреждения, не согласных в своих мнениях с мнением большинства. Также под оппозицией (в странах, где введены формы представительного правления) разумеется независимый образ мыслей членов парламента, тот, который заставляет их следить шаг за шагом за действиями правительства, противиться всему тому, что может быть им предпринято вредного. Оппозиция столь же древна, как и конституция, как признание власти закона, а не произвола, чуждого началам регулятивным в обществе для всех отношений, и ей, т.-е. оппозиции, упрочиваемой полной свободою выражения мыслей (par la libert de la presse), принадлежат в странах, где господствуют формы правления представительного, на деле охрана законной свободы граждан от властительского произвола.— Оппозиция, хорошо организованная, составляет существенный элемент всякого благоустроенного правления, восставая противу всякого рода как правительственных, так и административных злоупотреблений, она содействует к прочности политического организма, поддерживая в нем элемент жизни и движения.— Парламентская борьба, происходящая от разногласия (несолидарности) интересов, служит к развитию таланта ораторского и к постижению общих государственных интересов, является надежнейшим средством к практическому научению правительственной мудрости и разоблачает пред судом, сограждан все требования, все немощи и болезни организма общественного, предохраняет разум общественный (esprit publique) от апатического застоя и захирения,— и исправляя направление деятельности административной, она таким образом охраняет права разумности от вторжений грубого произвола, насилия, случайности, устраняет пагубный рутинизм и старообрядство из администрации.

Состав оппозиции всегда бывает разнороден: она делится на множество отдельных партий, руководящихся различными, а нередко диаметрально-противуположными началами. Для обозначения таких различий к слову оппозиция прибавляют эпитеты объяснительные, как, например, фактическая, роялистская и систематическая.

Фактическую оппозицию (opposition de faits) составляют те члены парламента, которые, признав официально общие или коренные начала государственных учреждений вполне справедливыми, разногласят с мнением большинства относительно разрешения вопросов второстепенных и, не обвиняя эти коренные начала в неверности, осуждают правительство только за неправильность практического их применения. Такого рода была в английском парламенте оппозиция вигов, но со времени эманципации (см. это слово) католиков и допущения ирландцев к избранию в члены парламента, рядом с оппозицией противу неблагоразумных мер правительства, т.-е. с фактической (de faits), образовалась оппозиция радикальная (opposition de principes), признающая не те административные начала, которые считаются большинством палаты годными к устроению порядка общественного и к руководствованию правительственной деятельности, а иные… Некоторые из членов радикальной оппозиции (в Англии), далее других пошедшие на пути логического развития их начал, обнаруживают стремления, некогда приводившие в движение партию Мильтона {Знаменитого поэта, творца ‘Потерянного Рая’.} (см. статьи: Океания, индепенденты, левеллеры, нивеллеры, коммунизм). Во Франции этот отдел оппозиции составляют многие добросовестные и благонамеренные люди, убежденные опытом в недостаточности учений республиканских от неполноты их развития, гибельности для общественного развития военного деспотизма времен империи и в несовершенстве, как формулы для организации общественной (см. статьи: организация, реорганизация общества, формула), конституционной монархии, и потому требующие полной реорганизации общества (см. статью радикальная оппозиция).

Употребление названия роялистская оппозиция принадлежит преимущественно Франции. Под этим наименованием разумеют там членов обеих палат, оставшихся приверженными Бурбонам, считающих Людовика-Филиппа узурпатором (см. это слово) и непризнающих законность его правления, ибо ему недостает санкции, законности (lgitimit) (см. легитимистская оппозиция в Приб. к Словарю и статью санкция). Эта часть оппозиции имеет также множество оттенков. В журналистике представитель благороднейшего оттенка этой партии — Abb de Qenoude, издатель ‘Gazette de France’,— homme du droit commun (человечественного права), как он сам себя называет.

Еще случается встречать в сочинениях политических название случайная оппозиция (opposition de circonstance). Под этим наименованием разумеют тех членов палат министерской партии или большинства, которые обыкновенно подают свой голос в пользу его решений, но иногда, при решении отдельных важных или неважных вопросов, подают свой голос в пользу мнения оппозиции.— Довольно яркий и замечательный пример таковой частной, временной или случайной оппозиции мы встречаем после июльской революции при прениях об уничтожении наследственности перства, где большая часть министерских приверженцев перешла на сторону оппозиции и решила уничтожить наследственность перства.

Иногда также говорят об оппозиции частной, индивидуальной, личной. Эта оппозиция, не взирая на ее скромное название, играет довольно важную роль среди парламентских прений. Эти оппозиции образуют всякого рода политические пройдохи и шарлатаны, например, Тьер, не придерживающиеся никаких определенных политических начал и считающие правительственную власть законным достоянием их парламентской ловкости. Независимый образ мыслей таковых людей продолжается до занятия ими значительного выгодного положения в административной машине, или до получения министерского портфеля (см. статью портфель), смотря по степени их талантливости и честолюбия.

Отличительную черту систематической оппозиции составляет безусловное сопротивление мерам министерства и осуждение их для его ниспровержения. Некоторые писатели, а в том числе и Бентам, не одобряют систематическую оппозицию (opposition quand mme), утверждая, что она противоречит с самыми простыми и безъискусственными понятиями о доброй нравственности. ‘Неестественно,— говорит он,— чтоб кто-либо говорил противу собственного своего убеждения и бесчестно осуждал общеполезную меру из ненависти к своим врагам — ее предложителям, и, находя ее худой, поддерживал ее потому только, что она предложена друзьями или единомышленниками’.— Другие же вопрос о справедливости систематической оппозиции разрешают следующим образом: всякая оппозиция, для того чтоб быть действительной, должна опираться на известные общие начала, иметь доктрину (см. статьи: доктрина, партия, принцип), которые принимая за путеводные, она должна в духе их уметь разрешать все многосложные вопросы, представляемые жизнью общественной и политической.— Такая оппозиция, будучи убеждена в истинности своих начал, заметив гибельное влияние на благосостояние общественное тех людей, в руках которых находится правительственная власть, должна всеми силами стараться об отнятии у них оной, если силы ее к тому дают ей возможность, и в этом случае, противясь их мерам, даже полезным, она поступит благоразумно и справедливо. Если же она слаба, то священной обязанность. ее будет поддерживать все общеполезные меры, из какого бы источника они ни проистекали. Так, она должна безусловно принять всякую меру министерства, содействующую к прочнейшему установлению средств охраны личной безопасности и гражданской свободы, как, например, обобщение права избрания, улучшение форм судопроизводства, введение открытого судопроизводства — этого единственного благонадежного охранительного установления противу несправедливости судейских решений, полную замену им инквизиционного или безгласного (см. статью процесс инквизиционный), уничтожение финансовых мер, стесняющих свободу книгопечатания и развития духа публичности и ассоциации (см. эту статью).

Некоторым лицам самое наименование оппозиция кажется чем-то странным, диким, предосудительным, едва не синонимом слова — преступный, тогда как она есть явление, необходимое при всякой форме быта общественного, ибо она есть ни что иное сама в себе, как обнаружение в мире нравственном общего закона противудействия сил, под условием воздействия или взаимодействия которых совершается развитие всех форм бытия в природе. Мы не можем указать на земле ни на одно человеческое общество, в котором элементы жизни общественной не находились бы между собой в дисгармонии и которое бы не представляло собою картину хаотического состояния мироздания, в которой все было бы делом божественной любви и святого общения, а не борьбы и вражды всего противу всего и всех. Отсутствие солидарности (см. эту статью) интересов — причина такой ненормальности.— Анализируя постепенное развитие жизни общественной и общительности (sociabilit), мы находим постоянную замену одних интересов другими, появление новых требований рядом с небывалыми до сего способами их удовлетворения. Цель этой борьбы, этого движения — все та же: развитие, прогресс (см. эту статью), но характер и свойство употребляемых средств для достижения этой цели изменяются по мере улучшения быта общественного и исправления в духе безусловной, а не кастической справедливости установлений общественных. Прежде оппозиция — при неразвитии общественности (социальности) и публичности (см. эти статьи) — проявлялась у многих народов, кроваво и не без некоторого величия, ибо для иных без потоков крови нет величия и величества (du sublime), впоследствии, при развитии у них свободы выражения мыслей и права общничества (le droit d’association) и установлений, обеспечивающих от насилия личной свободы человека, как гражданина, при развитии установлений вроде суда присяжных — жюри (см. Приб. к Словарю или статью жюри), публичности судопроизводства (см. эту статью),— оппозиция стала являться более правильной и мирной и послужила залогом преобладания разумности над силой животненной и грубой и торжества разумного само-закония.— И там, где и за что прежде противники нещадно умерщвляли друг друга, теперь они там и о том, т.-е. в странах просвещенных и образованных, хладнокровно и мирно рассуждают.— Если еще поныне в обществах, подобных Турции, Персии, особенно древней по своему деспотизму, для меньшинства, т.-е. для людей бесправых de jure или de facto (см. слово de facto) так трудно и невозможно мирными путями сохранение человеческих прав, то, напротив того, в странах образованных, где обнародованы собрания положительных законов (для воздания всем равной и безъискусственной справедливости), где поэтому, как, например, в Европе (и в нашем дорогом отечестве), относительно выражения всякого рода новых и человеческих идей — даже несогласных с мнением большинства, но, без сомнения, не разрушающих общих постановлений, признанных однажды навеки справедливыми,— соблюдается полная и мудрая терпимость (см. том XV Св. Зак. Угол. от ст. 195—205 и др.)… одним словом, в странах истинно-просвещенных и образованных новые интересы без мер насильственных снимают тяжелый покров идей обветшалых и предубеждений с разумения общественного и приобретают право гражданства в экономии быта общественного.— Здесь разумению и разумности присвояется право безусловной или свободной деятельности, ибо нет в европейских законодательствах (равно как и в нашем отечественном) закона, положительно воспрещающего какой-либо известный род мнений или воззрений как на природу, так и на жизнь и общество (см. Св. Угол. Зак. I книгу). Высокое преимущество новейших обществ состоит в том, что в них, чрез признание оппозиции законной для развития человечества, для торжества истины, разума не нужно того, что бывало некогда, например, в древнем Риме, где идеи христианства, этого высокого учения всеобщей любви, получили свое господство только чрез кровопролитие!.. Нашим законодательством (превосходящим своим благодушием, кротостью и простотою европейские законодательства) узаконяется оппозиция даже противу высших присутственных и правительственных мест, например, Сената (см. Св. Зак. изд. 1842 г.) (см. статьи: сенат и прокурор).

Всякая оппозиция, каково бы ее направление ни было, в наш век положительного рассудка, так как неблагонадежно действие на одно чувство ненависти или мщения и расчет на увлечение одною личностью других, должна, чтоб быть действительной, основываться на определенных, хорошо выработанных началах, и опираться или на общечеловеческие интересы, или интересы целого общества, или, по крайней мере, интересы сословия, ведать цель своих стремлений и знать зерно наилучшие способы их осуществления,— одним словом, быть в духе времени, иначе она будет безуспешна и даже смешна безотчетностью своих порывов (см. статьи: рациональная оппозиция, политика и тактика оппозиционная, также: палата, парламент).

Оптимизм (см. статью пессимизм). Оптимизмом обыкновенно называют философское учение, утверждающее, что, не взирая на несовершенства, замечаемые в отдельных частях мироздания, оно в целости вполне совершенно, и что все, что в мире ни совершается, все совершается к лучшему, и что все другим быть не могло, как тем, чем оно есть. Многие приписывают это учение Плотину и стоикам (см. статью стоик). Собственно же слово ‘оптимизм’ употребляется для означения учения Лейбница, выраженного им в ‘Теодицее’: ‘Опыт соглашения учения о предведении и мудрости божией с свободою человеческого произвола и с явлением в мире зла’. Это учение в истории развития человечества имеет преимущественно значение, как весьма неудачная попытка защиты деизма противу сокрушительных нападений атеизма практического, внушаемого самой действительной жизнью и неудобосогласимостью с идеей о божественной благости и премудрости многих явлений, как бы нарочно брошенных, током мировой жизни пред очи разумения человеческого для вечного пытания твердости и верности разного рода верований, предубеждений…, преемственно полученных им от предшествовавших поколений и беспрестанно влекущих мысль его в круговорот плодотворных сомнений… Так, например, атеизм (см. эту статью), т.-е. учение, отвергающее бытие божества и действительность премудрости всемогущего промысла, опирается на факты, по его мнению прямо ему противоречащие, подобные смерти детей в утробе матери, смерти всякого человека вообще до времени полного органического и умственного его развития, и одним словом — гибель всякого существа, недостигшего нормальности развития, т.-е. не выполнившего своего назначения, как представляющая непроизводительную или менее, нежели следовало, производительную трату живых сил природы, не оправдываемую никакими видами практической пользы или наставлений. Эти факты, равно как другие, сему подобные, постоянно остаются доселе камнем преткновения и соблазна для мыслителей, пытавшихся согласить зло с вечной благостью, творческое предведение с свободою человеческого произвола… (см. статьи: теология, теозофия).

Оптимизм, как одна из внешних форм обнаружения учения деизма, заслуживает внимания еще тем, что показала нетвердость начал даже богопознания рационального (т.-е., рассудочного) и невозможность всякого богопочитания без безусловного признания положительных откровений!.. Так глубоко и всеобъемлюще значение веры!.. Без веры несть спасения!

Оракул. Так у древних называлось или божество, предрекавшее будущее, или то место, где находилось прорицалище.

При первом воззрении на мир человек во всем видит сверхъестественное: природа является божеством, или, лучше, всякий предмет представляется жилищем божества, всякое явление природы — непосредственным действием божества. Эти обоготворенные предметы, эти фетиши (см. статью фетишизм) окружают человека отвсюду, он сталкивается с ними на каждом шагу…

Отсюда прямо вытекает вера в предвещания: все бесконечно-разнообразные народные приметы, от крика ворона до явления кометы (см. в Приб. к Словарю статью ауспиции), имеют источником это первобытное воззрение.

Но, вместе с успехами человека в деле естествознания, таинственная завеса, скрывавшая причины явлений, мало-помалу спадает с очей его, неразгаданное становится понятным, чудо признается простым, натуральным фактом, одним из проявлений жизни природы, в нем ищут уже не откровения божества, не предтечу труса, потопа и нашествия иноплеменных, а стараются узнать, удобоприменяем ли он к практической жизни человека и какое значение может иметь в сфере его деятельности, а идея о божестве считается понятием условным… {Его вводят только в крайних случаях, для разрешения непосредственно неразрешимых вопросов, что обще всем религиям…}.

Чем менее масса сведений человека о природе, тем в более тесной зависимости от нее он находится, тем более подчинен он влиянию могучих перемен, в ней происходящих, тем безусловнее его вера в ‘чудесное’, ₍не вытекающее из общего хода явлений природы, ибо все недоступное младенческому уму его он бессознательно относит за пределы видимой природы и живописует себе божество, сообразно с обстоятельствами, то мрачным, карающим, губящим, то радостным, милосердным, благим… В том и другом случае он старается приобрести благоволение божеств своих: жертвы, моления, песнопения, сооружение храмины, для его особенного, ‘тайного’ присутствия — все клонится к тому, чтобы задобрить небесную аутократию и испросить ее посредничества в житейских превратностях…, вымолить рождение сына и даже нескончаемое потомство, прощение за убийство ближнего, месть врагу, усмирение разгневанной стихии (бури, землетрясения), снятие с народа тяжкой кары — голода, язвы и т. п…

Но всякое явление природы имеет узаконенную продолжительность, свое начало и свой конец, закон мировой необходимости очевиден. Поэтому во все времена человечеству оставалось только бороться с враждебными (т.-е. в известный момент проявляющимися таковыми) явлениями природы, приискивать разумные средства для противодействия им и предупреждения их. Поэтому всего важнее для человека знать предопределенный ход, процесс явления, ему угрожающего, одним словом, знать критический момент жизни (о котором можно заключать только по данным, взятым из прошедшего), короче, ему желательно узнать грядущую судьбу свою, ‘попытать будущее’…

При настоящем состоянии науки подобная задача нередко может быть решена удовлетворительным образом {Астрономические и метеорологические наблюдения с большей или меньшей точностью определяют изменения атмосферы, небесные явления, урожаи и т. п. Теория вероятностей с каждым днем более и более находит применений к самым разнородным явлениям жизни, наконец, самое наглядное изучение природы дает человеку возможность угадывать предстоящие перемены. Так, матросы на корабле, без всяких теоретических знаний, по навыку и разным приметам, предсказывают бурю, попутный ветер, безветрие и т. п. Многолетняя практика врача дает ему возможность с уверенностью определить приблизительно долголетие жизни, близость смерти или выздоровление его пациента.}. Притом та же наука показывает нам и пределы, за которые не может проникнуть пытливое око нынешнего человека, исчисляет вопросы, которые мы должны завещать счастливому потомству, которому суждено дознать и решить многое, чего не успело для него сделать настоящее поколение…

Но что могли сделать в этом отношении люди первобытных обществ, когда наука была в младенчестве? Из каких данных черпать знания о необходимом последующем, или, как они говорили, узнавать волю божию?..

Не зная свойств и причин явлений, они толковали их по своему… Единичный факт, неподвергнутый разбору, становился роковой приметой: случалось ли, например, какое-нибудь несчастие в полнолуние, с тех пор полнолуние почиталось эпохою бедственною, фатальною… Дикий корень исцелял больного от недуга, и растение становилось предметом всеобщего почитания и чуть ли не средством от всевозможных болезней… Удачная битва и победа над врагами доставляла предводителю место в иерархии богов, святых, и имя его переходило из рода в род и мало-помалу делалось нарицательным, для означения идеала геройской доблести или военной хитрости.

Очевидно и в этот период жизни человечества люди, более других знакомые с природою и обладавшие различными полезными в общежитии сведениями, получали чрезвычайный вес среди своих собратьев и мало-помалу становились в глазах их отделенными от общечеловеческой судьбы, могущественными… К ним обращается простолюдин, темный человек, с вопросами, для него неудоборазрешимыми, в их руки переходила и власть общественная… и переходила на основании более или менее справедливом, ибо если может существовать на земле властительство справедливое, законное и благое, то, конечно, только тогда, когда оно представлено благодетелями человечества, которые превосходством ума, таланта и знаний стяжали себе всеобщее доверие и удивление.

Поэтому-то все великие люди древности — цари, полководцы, законодатели — были в то же время жрецами.— Влияние и власть великих людей основывается на той прямой пользе, которую они приносят обществу… но, по мере того как власть переходит от гениального или, по крайней мере, талантливого и добродетельного человека к лицам ничтожным, неспособным и сомнительной добродетели… для поддержания власти и народного доверия, за недочетом истинных заслуг и полезных открытий, появляется надобность в таинственности, которою последние всеми силами стараются облечь свой сан и свою особу. Они внушают мысль, что не все люди равны пред богом, как то возвестило христианство, не все могут сообщаться с ним, а только ‘некоторые’…, учение великих их предшественников подвергается перетолкованию: простой, отнюдь не символический оборот речи получает смысл пророческий, теология обращена в какой-то набор неудобосогласимых сказаний, которые, помощью всевозможных комментариев, принимают за нравственные начала, которые в сущности можно почерпать только из действительной жизни, а не из мифа…

Ясно, что главную причину подобных уловок должно искать в невежестве первенствующего класса людей в обществе и сознании их нравственного м а лоси лия, ибо истинно-великие деятели общественные никогда не стараются придать себе величия и силы искусственным способом: личные достоинства и подвиги и благосостояние сограждан — вот лучи их ореола, не нужно им ни мрачного храма, ни раззолоченного престола, ни черной книги, ни чудотворных ладунок… Их проповедь спешно разливается в народе, их воля несокрушима и в стане и на площади, их учение просто и доступно разумению каждого, как основанное на радикальном изучении природы человека, а не на насилии и злостном обскурантизме.

Но большинство остается на стороне посредственности… и поэтому неудивительно явление оракулов, прорицающих будущее устами священнослужителя или жреца-шарлатана, чудодействующего пред лицом невежественного народа…

Первые оракулы, о которых упоминается в истории, были в Египте, из них замечательнейший — Юпитера Аммона (см. статью Юпитер), отсюда они перешли в Грецию, где особенно были славны оракулы: Дельфийский (см. статью А п. полон и пифия), Додонский (см. статью Юпитер), Эпидаврский (см. статью Эскулап) и мн. др.— От греков вера в прорицалища привилась и к римлянам, которые во времена императоров нередко обращались к Дельфийской пифии и др. прорицалищам, впрочем, у них и до того существовали гадания, как то доказывает существование авгуров, сибиллиных книг и т. д. (см. эти статьи, а также в Приб. к Словарю статью ауспиции).

Влияние оракулов на народ долго было непоколебимо, но, как и все, основывающееся на одной бессознательной вере, должно было пасть с первым пробуждением самосознания. Начало этого самосознания осуществилось в лице Сократа: он первый бросил легкую иронию на нелепую веру в прорицалища, внутренний голос сознания назвал своим оракулом и погиб, как реформатор, жертвою своей проповеди.

Учение Христово, в первобытной чистоте своей, нанесло сильный удар всем возможным пифиям и прорицателям, изобличило их хищничество, коварство и деспотизм, и, в противуположность тому, являя пример бескорыстия, братолюбия, имея основным догматом милосердие, а целью — водворение свободы и уничтожение частной собственности, с каждым днем привлекало себе новых сподвижников… Как ни прекрасно начало сего учения, но оно еще не получило нормального развития…

Оранжисты. Прозвание, данное в презрительном смысле ирландскими католиками врагам их — туземным протестантам, во время религиозных споров и гонений в конце XVII столетия. Это одно из тех слов, которыми народная ненависть клеймит своих притеснителей…

Вся история Ирландии, от начала ее политического существования почти до наших времен, крайне неутешительна. Во время всеобщего движения народов она некоторое время оставалась неприкосновенною, первые посетили ее датчане, но скоро (во второй половине XII столетия) их сменили другие, более настойчивые завоеватели: с соседнего острова пришли англо-норманны — и это роковое вторжение было началом трехвекового периода кровавой борьбы, борьбы физических сил, движимых, с одной стороны, чудовищным стремлением поработить, с другой — отстоять единственное народное достояние — независимость. Наконец, незаконная сила восторжествовала: Англия достигла своей цели — покорила Ирландию. К несчастью, это случилось только тогда, когда Европа уже пережила первый фазис своего развития, когда в ней кипела свежая великая новость — реформация. Здесь нужно заметить известный физический закон: если на пути какого-либо движения явится преграда, то, чем долее будет держаться этот оплот, тем более прильет к нему сил и тем страшнее будет пролом. Чем долее тянулся гнетущий мрак средних веков, чем глубже подавляли мысль, тем порыв ее был стремительнее. При этом отчаянном порыве могли ли быть соблюдены границы?!— И если мы видим, с одной стороны, что последние усилия умирающего изуверства, столкнувшись с каверзами отвратительной политики, проявились в Варфоломеевской ночи {См. Сabet, ‘Prcis de l’histoire des franais’, p. 109—114, в I томе его сочинения: ‘Histoire populaire de la Rvolution franaise’.} и тому подобных возмутительных фактах, то, с другой стороны, энтузиазм исповедников новой веры нередко переходил в фанатизм: поборники новой идеи неистово мстили за минувшее гонение, к тому же, политические цели и здесь не замедлили привить свой нечистый элемент к делу религии, и с этой недостойной примесью жаркая борьба идей образовала что-то уродливое, неблагородное,.. И всего возмутительнее то, что вся беда падала на тех, кто менее был виноват!.. То же случилось и с Ирландией: она еще не успела отдохнуть от ужасов завоевания, как новообращенная Англия внесла в нее новые ужасы, едва ли не поразительнее прежних. Англия приняла протестантизм, ирландцы, измученные неравной борьбой, не успевшие достаточно развиться под гнетом притеснений, чуждые умственных движений Европы, смиренно оставались католиками. Римский двор основывал на них некоторые надежды, Англия поняла это, ей представилась возможность отторжения, она сосчитала и могущие произойти от того убытки, решилась сделать ирландцев своими единоверцами и… встретила сильное сопротивление.— Отчего?— Оттого, что она была смертельным врагом ирландцев, их деспотом, похитителем их свободы, оттого, что на ней лежала кровь ирландцев…, наконец, оттого, что вера, какова бы она ни была, все же служила родовым достоянием народу, одною из нравственных опор в борьбе его за независимость. В новом покушении Англии ирландцы видели новое хищение и обрекли себя снова на страдания. Благочестивые гонения, воздвигнутые Англиею на, свою угнетенную соседку, были действительно страшнее прежних, ибо они имели вид благонамеренности, вид законности. Орудия этих угнетений состояли уже не в убийствах, которые, как известно, противны правилам христианской религии, а в грабеже: лишение земель, конфискация имений и прочие невинные меры были употреблены для благородной цели обращения ирландцев к новой вере. Конфискованные имения поступали в королевскую казну, на отнятые у ирландцев-католиков земли поселялись колонии английских и шотландских протестантов, образовавших таким образом новый элемент ирландского народонаселения, враждебный коренному туземному. Эти благородные подвиги английского правительства продолжались во времена Генриха VIII, Елисаветы и ее наследников, Кромвеля и первых Стюартов до Иакова II, который вдруг изменил политику и явился покровителем католиков. Он стал возвращать им утраченные права и отнятые имущества, но эта попытка, противная английской аристократии, стоила ему престола. Свергнутый, он убежал в Ирландию, и католики взяли его под свое покровительство, за что объявлены были бунтовщиками. Протестантские колонисты с своей стороны объявили себя приверженцами нового правительства и подданными его представителя — Вильгельма Оранского, вследствие чего католики и назвали их оранжистами, и слово это укоренилось в народе, обратилось в прозвище презрительное, ненавистное для ирландцев-католиков, ибо в дальнейшем ходе дел оранжисты служили достойным, презренным орудием английского правительства, целью которого сделалось другое утонченное гонение несчастных ирландцев: вопрос получил характер юридический, дело шло о стеснении прав, о подчинении ирландского парламента английскому. Здесь-то оранжисты принимают на себя роль отчасти вероломную, отчасти подлую, имея преимущественное право заседания в парламенте, они, жители Ирландии, поддерживали меры правительства, направленные против ирландцев, за то, что правительство предоставляло им выгоды на счет их католических одноземцев.

И странно покажется, если сказать, что ирландские католики терпели разные юридические оскорбления до 1829 года…, что почти до наших времен Англия не переставала разграничивать своих подданных по вероисповеданиям, терпела неравенство их прав и, несмотря на общее направление европейской цивилизации, давно задавшей себе общественные вопросы, из глубины человеческой природы вытекающие,— она, просвещенная держава, водимая духом аристократии, проникнутой холодным эгоизмом, так долго не могла дойти даже до полной веротерпимости, без которой, кажется, мудрено и думать о прогрессе, об усовершенствовании, в таком смысле, как понимают его теперь…

Ныне Ирландия отдохнула, окрепла, …но родовая ненависть к Англии, необходимое следствие народных оскорблений, не погасла, и, без сомнения, отношения двух обществ — оскорбившего и оскорбленного — не останутся в своих настоящих пределах!!.

Оратор (от латинского os, oris — рот). Этимология этого слова указывает на самое его значение (см. статьи: фигура риторическая, фигура и т. п.). Первые ораторы были просто говоруны, болтуны, и только впоследствии, при развитии общества, когда влияние грубой животной силы, насилия, стало уменьшаться, права разумности стали уважаемы…, слово, как орудие, как средство для выражения мысли, т.-е. разумности, получило должное значение в обществе. В том только может быть развитым дар слова, чья жизнь полнее, богаче и разнообразнее, т.-е. в ком происходит более явлений. Слово есть ни что иное, как средство, как орудие для внешнего выражения или осязательного обнаружения таковых внутренних явлений природы человеческой. Знак может быть только для чего-нибудь, в природе, среди мировой жизни нет отрицания, но только есть постоянное утверждение и положительность. Знака для ‘ничего’ не может быть ни в природе, ни в мысли человека. Слово, как знак, может означать только то, что вошло в сферу внутренней жизни человека, и поэтому, разумеется, чем больше понято, чем больше перечувствовано, чем больше узнано и познано, тем значительнее будет запас для словесного обнаружения. Тот только может говорить, у кого есть что выразить, есть что сказать. Молчание, если оно только не происходит из особенной, даже иногда весьма похвальной при настоящей организации общества осторожности или боязни, чтоб речь не была иногда превратно понята или перетолкована во вред говорящему людьми официально неблагонамеренными (см. слово шпион), в большей части случаев бывает прямым следствием и указанием неполноты умственного развития и недостатка отчетливо сознанных воззрений на те предметы, о которых идет речь в присутствии человека молчаливого или молчащего. Самолюбие человеческое, хитрое на выдумки для прикрытия своих недостатков, умело остроумно распорядиться и с молчаливостью: молчание, этот признак неразвитости (die Unmndlichkeit), поставило в число похвальных свойств человека и даже включило в число атрибутов добродетели, под именем скромности, и пустило его в ход, как могущественное средство к изучению самой мудрости (см. статью пифагореизм), и советовало его считать признаком ума и даже мудрости!.. В этом случае здравый смысл первобытного человека может ‘, служить для подтверждения справедливости нашего мнения, смысл, который не бессловесности и животной молчаливости, но живому человеческому слову вручил жезл властительский в своих общинах, еще не слишком удалившихся от первобытности и естественности. Поэтому, при образовании первоначальных обществ (associations des tres libres et gaux), от бессознательного признания разумного превосходства людей, обладающих даром слова, произошла и передача в руки их общественного управления. Доказательством этому могут служить Греция, Рим и многие республики… В этих странах оратор (говорун) является человеком государственным. Сфера его обязанностей, как гражданина, расширяется, тягость общественного или народного руководительства падает на него. Для успешного действия слова бывает уже потребно многое, чего вовсе не требовалось при первоначальном обнаружении в обществах действия живого человеческого слова. От оратора, т.-е. человека, претендующего на убеждающую силу речи, в это время требуется, сверх красного слова,— доблести, добродетели, знания или мудрости. Добродетель требуется от него, разумеется, не безусловная, не общечеловеческая, не космополитическая, не основывающаяся на знании действительных или нормальных требований (см. статьи: норма, нормальное состояние, нормальные требования) природы человеческой и полного сознания проистекающих оттуда истинных и священных обязанностей человека, как человека, но требуется от него добродетель только национальная, т.-е. такая, какая признается в том обществе, где ему пришлось родиться. Все же его мудрость и доблесть политические ограничиваются уменьем хорошо обделать дела своего народа, не обращая нисколько внимания на благо других народов. От него требуют прежде всего, чтобы он был эгоистом в духе национальности и всякого чужеземца считал варваром, врагом, которого можно и даже следует лишить всего для своей пользы… Так было в Греции, так было в Риме, так бывает в обществах неразвитых, так бывает и поныне там, где нет истинного христианства (см. ст. христиане первобытные). В это время установляется понятие как об ораторе, так и о качествах, которые он должен иметь. Наука развивает дар убеждения в лицах, призванных господствовать силою разумения чрез посредство слова. С развитием эстетического чувства, современного умножению материальных удобств жизни, самая личность оратора является немаловажным условием для успешности его слова. Только людям организации (см. статью организация) более совершенной и хорошо развитой выпадает на долю магическая власть слова, только их голос может потрясать все фибры сердца, волновать по произволу все страсти человека, заставлять его в одно мгновение переживать многие годы, чувствовать именно то, что им захочется, чтоб он чувствовал, своей рукою определять мету, цель для их деятельности и влечь к ней целые народы!.. Хороший рост, звучный голос, величавая осанка, чело, носящее на себе отпечаток глубоких дум, глаза живые, полные мысли, выразительность физиономии (см. эту статью), ее удобоподвижность для выражения всех многоразличных ощущений, волнующих душу говорящего, живописность жестов и всех движений — вот телесные качества оратора, которые могут содействовать к успеху его речи. Но обладание одними этими материальными или физическими свойствами для полного торжества оратора еще недостаточно. Он должен знать все сокровенные изгибы сердца, человеческого, ножом беспощадного анализа уметь разнимать по составам все требования его слушателей, следить проницательным взором за малейшим движением мельчайших фибр или мускулов, приводящих в движение дух его, знать все желания своих слушателей, даже те, которые они страшатся обнародовать,— одним словом, знать все, что только можно знать, знать все то, что другие желают, и в одном слове уметь высказывать эти желания, требовать безусловно их осуществления, и все это выражать и требовать так именно, как этого всем хотелось. Не иметь никакого темперамента или характера, быть ни мрачным, ни суровым, ни игривым, ни веселым, ни язвительным, ни ядовитым, ни страстным и чувствительным, ни сухим и безжалостным, ни черство-рассудительным, ни строго-логическим, ни смешным и бессвязным, ни вздорным и сумасбродным, ни рассудительно-неверующим атеистом, ни фанатиком-всеверующим, ни многословным, ни лаконическим, но всем вместе, смотря по тому, как требуют того обстоятельства, настроение духа его слушателей… Он должен сверх сего глазомерно, сразу видеть количество бессмыслия и разумности и меру их взаимного соотношения в том народе, среди которого судьба повелела ему действовать,— то количество истин, заблуждений и предрассудков, которое живет в его сознании, которое является необходимым для его насущного, ежедневного обихода, служа ему материалом, основой для составления суждений и мнений, потребных для его общественного быта. В таком только случае он может надеяться, что слово его будет не-противоустоимо. Образец такого могущества слова и мысли мы видим в истории. Сорок лет постоянного властвования Перикла в Афинах были делом обольстительного действия его могучего слова. Лучшим примером очарования, которым он обнимал душу своих слушателей, может служить речь его в честь воинов, павших в войне Самосской. Эта речь пробудила такой энтузиазм в народе, что все матери и вдовы,— его…, виновника смерти любезных их сердцу,— в торжестве несли по городу, осыпали цветами, в восторге целовали края его одежды… Полное сознание истины, искренняя готовность ей служить и жертвовать всем для нее, есть одно из существеннейших средств к успеху оратора. Гениальность и все другие дары, собранные от всего человечества, влитые в существо оратора, не в силах поддержать ложных начал, представить естественным противуестественное, поддержать неподдержимое… Они только могут несколько содействовать оратору к омрачению разумения лиц, не слишком привыкших к распознанию всех диалектических тонкостей, они могут только на несколько мгновений продлить чахоточную жизнь предрассудка и заблуждения, сделать его погибель несколько торжественнее и живописнее, но и то только в обществе невежественном, необразованном, не вступившем в эпоху сознания и самозаконного развития!

Там только явление оратора возможно, где быт общественный этого требует, где ему может быть присвоено не частное, но общественное значение, где он — не только лицо физическое, но и юридическое…

Ораторство. Хотя это слово давно внесено чужеземной образованностью в наш язык и уже совершенно обрусело, но значение его до сих пор еще не установилось, и его попеременно употребляют то для означения таланта ораторского, то для означения искусства ораторского в тесном смысле, то для означения речи ораторской,— а иногда даже для означения всего этого вместе. В этом смысле оно употреблено в часто встречаемой в разговоре и в книгах фразе: ‘развитие ораторства единственно возможно в республиках’. В этом случае под ораторством разумеется все, что только может относиться к действию изустно-словесному, имеющему целью убеждение или преклонение воли других. Это общее значение мы считаем собственно свойственным слову ораторство, почему и займемся разъяснением его в этом смысле.

Невозможность для человека достигнуть многого деятельностью одних своих личных сил, без дружественного содействия существ ему подобных, не могла не пробудить в нем сознания его бессилия в уединенности и вместе с тем не развить в нем требования общительности и общежительности. Человеку, взятому в отдельности, почти ничего невозможно совершить, но все возможно совершить в обществе и обществом (par l’association et dans l’association). Для него всегда труд уединенный и однообразный, н.е определенный природным влечением (travail isol, monotone, non attrayant), будет всегда тяжкой казнью, и великая нравственная сила потребна, дабы не пасть под его гнетом.

Человек, как индивидуум, поставленный лицом к лицу с природою — ничтожен. Человек же, как род, могуч, и одна только неизменяемость законов природы может быть гранью для его самозаконного развития. Для него, как для существа разумного, как обладающего сознанием законов природы, в мироздании нет ничего {Ему.} неподчинимого, нет ничего {Сверхъестественного — эти слова находятся в сохранившейся рукописи, и, очевидно, исключены цензурою (см. Семевский. Буташевич-Петрашевский, П. 1922, стр. 70). Ред.} такого, чего бы не заключалось в его природе и из нее не развивалось: он сам для себя и микрокосм и макрокосм. Дар слова, как лучшее средство обнаружения многообразных процессов внутренней жизни человека, как могущественнейшее орудие преклонения воли других к оказанию ему содействия, как живая связь общественности или общения, является, по самой своей природе, краеугольным камнем в созидании могущества человека и человечества (в совокупности, т.-е. в смысле рода), как сохранитель предшествующего развития, делает для него (как для индивидуума, так и как для рода) возможным бесконечное развитие (perfectionnement indfini et infini). Сперва это усиление человека содействием других, это преклонение воли другого совершалось безотчетно и бессознательно, выражалось в виде просьбы, изъявления своих нужд и вообще имело первоначально малое отличие от прочих родов внутренней деятельности человека, выражаемых словом. Впоследствии, при большем развитии человека, общества и потребностей его, явилась настоятельная нужда в наибольшем содействии людей, и тогда только убеждающее или убедительное действие слова получило свое настоящее значение. Это же действие слова стали отличать от простого выражения мыслей тогда только, когда заметили, что слово может являться не только средством к выражению внутренних процессов природы человеческой, но и началом определительным чуждой деятельности, орудием преклонения других людей, тогда явились названия: ораторства, для означения такового убеждающего действия слова, и ораторской речи (см. эту, статью) — для обозначения особых форм выражения мыслей, более годных к таковому убеждающему действию и имеющих особенною целью таковое убеждающее или преклоняющее действие.

Когда развитие человека не достигло еще полноты, когда им весь мир жизненных отправлений природы не исчерпан в общих чертах и отчетливое сознание общих законов многоразличных явлений природы не сделалось для него доступным, тогда, разумеется, будет невозможным или преждевременным явление общих правил, формул или начал, которые могут служить мерилами практической годности идей или действий разного рода. В это время еще не может быть даже и помину об ораторском искусстве в собственном смысле (см. эту статью), и все искусство ораторское в эту эпоху общественного развития будет неразрывно соединено с личностью самого оратора и будет заключаться в личном его умении и наблюдательности.

В это время могут явиться только образцы ораторского искусства, и то если общественное устройство будет способствовать к этой высоте человеческого развития. Как знания в буквальном смысле нет — а priori, а только — а posteriori, то и здесь практика является предшественницей теории и обобщительницей частных фактов и явлений.

В эту эпоху успех идеи, истины, провозглашаемой оратором, совершение того действия, к которому хочет преклонить он своим словом, вполне зависит от уменья его (как говорят французы, poser la question) представить предмет в свете, благоприятном его целям, показать истинным и необходимым то, что ему таким кажется, ибо, вследствие неразвития разумного масштаб, критериум истины еще не определился в сознании человеческом безусловно. Этот период можно назвать эпохою софистики в ораторском искусстве. Развитие или неразвитие ораторства, этого благоуханнейшего и полезнейшего плода общественности, общежительности и публичности, среди разных человеческих обществ, представляемых нам историей, не есть явление случайное, беспричинное, не имеющее своего корня в самых формах быта общественного, т.-е. в его гражданских, политических и религиозных установлениях. Для проявления всякого рода жизненности потребно приснобытие соответственной средины: нет ее — и быть не может соответственного с этою срединою обнаружения жизненности. Смешон поэтому в глазах всякого истинно-мыслящего человека укор в бестала ‘тлив ости там, где была бы жалкая посредственность законодательницей, и где самая талантливость являлась бы ч ем-то враждебным духу тамошних общественных учреждений!.. Не странно ли там искать ума, общечеловеческих полезных открытий, усовершенствований и изобретений, где всякое обнаружение разумности, всякое нововведение было бы чем-то противузаконным, безнравственным, где самая справедливость от века ни на одно мгновение не являлась нелицеприятной, где общественное судилище есть ни что иное, как охранительное учреждение для всякой неправды?! Где как бы все, и человека и природу, покрыла плесень застоя и онемения, …где однообразие, монотонность, безмыслие и бессмыслие — закон общественной жизни…, как это и есть в Турции или Китае! Тут странно было бы искать образцов красноречия… Тут, даже при рассмотрении человека с физиологической точки зрения, достаточное развитие мозга в голове, следовательно, и разумности, невозможно, ибо все жизненные соки должны притечь к пятам от беспрерывного их поражения ударами бамбука, который в туземном воспитании есть живое и полное осуществление нравственных побуждений (см. Voyage en Chine par Deris).

Так! полное, нестесняемое никакими общественными учреждениями развитие индивидуальности (см. эту статью в Приб. к Словарю), признание не силы, но разумности началом, управительным в обществе, законом положительным, обычаем, упроченное разными охранительными политическими учреждениями, обеспечение свободы мысли, чувства -и их внешнего публичного обнаружения, ясное сознание как своих частных, так и общественных интересов, поддерживаемое публичностью всех общественных и административных отправлений,— вот главные условия, без бытия которых развитие ораторства делается невозможным. Вот почему под небом счастливой Эллады, в роскошной Аттике, среди свободных республик, мы находим преимущественно образцы высокого развития красноречия. Впрочем, и в тех странах, где жизнь общественная наиболее является благоприятной для развития красноречия, и там явление образцов ораторского искусства не повседневно.

Для явления чего бы то ни было необыкновенного среди мировой жизни, среди жизни общественной потребно особенное, новое и небывалое сочетание действующих сил или обстоятельств, приводящих в гальваническое сотрясение все жизненные элементы. Только в часы великих потрясений, переворотов, торжеств или бедствий общественных, когда перестала преобладать инерция,— когда все соки общественной жизни пришли в воспроизводительное брожение, тогда только возможно явление оратора — глашатая истин и нужд общественных, тогда только он может надеяться всяким звуком своего голоса возбуждать сочувствие в своих слушателях. Тогда только, когда обстоятельства этого требуют, может явиться он высоким и великим!.. Для общества, не привыкшего к рассудительности и разумности, слова мудреца будут словесами безумия!.. В нем глупость и невежество будут удостоены обожания, а истина и знание гонимы!!. Так в последние дни золотого века Аттики, на стогнах роскошных Афин раздавалась речь Демосфена. Свободная мысль одного этого великого гражданина обветшавшей республики, воспрянувшая на защиту умирающей греческой свободы, облекшись в обаятельное и могучее слово, противилась губительной силе оружия и золота македонского, и долгое время одно слово его нейтрализовало все действие могущества Филиппа и его бесчисленных фаланг…, разбудив в сердцах афинских граждан высокие чувства гражданской доблести и свободы, некогда согревавшие сердца Леонида и Фемистокла!.. Так теперь в Великобритании, когда бедствия Ирландии и народа дошли до крайних пределов, замечательно явление Оконнеля, как оратора. Сила его речи есть прямой вывод из развития жизни общественной этой страны. Поистине можно назвать чудесным действие его слова: несколько миллионов ирландцев и все католики Англии думали как бы одной его мыслью, двигались так, как велело им его могучее слово, волновались и утихали, смотря по тому, что он сказал на митинге (см. эту статью) и что объявлял им полезным для успеха реппиля (см. эту статью). В этом случае общественное положение Оконнеля более придает значения и силы его слову, нежели слово его положению.. Сила его слова тоже -не будничное явление в летописях ораторского и преимущественно парламентского красноречия. Такое действие человеческого слова единственно возможно только там, где есть свобода мысли, чувства… Явление людей, одаренных силою речи Цицерона и Демосфена, нормально только в тех странах, где разумность получила права, ей принадлежащие. Здесь только возможна речь сильная, смелая и поучительная, ибо ‘невольник никогда не может быть красноречивым’, как сказал великий Лонгин {Неоплатоник III в., которому приписывается книга по эстетике ‘О возвышенном’ и несколько отрывков из риторики. Ред.} в своем трактате ‘О высоком’ (см. также Державина, стр. 128, изд. 1845). Вот почему в Афинах, в Греции, а не в Персии и Турции мы находим образцы искусства ораторского, вот почему и во Франции, среди Национального и Законодательного собрания, мы видим возрождение волшебного действия человеческого слова, которое ему принадлежало по праву в республиках древнего мира. То же волнение страстей, тот же полный страха трепет сердца, который ощущали некогда граждане древнего мира при решении важнейших вопросов их общественного быта!.. Не менее поразительны самоотвержение и энтузиазм, возбужденные могучим словом Мирабо, когда он убеждал Национальное собрание во- имя всего, что свято человеку, во имя всего человечества и его благоденствия — подавить в себе эгоистические чувства, отречься от некоторых, для других удручительных прав и привилегий (пользование которыми стало правом, привычкою и необходимостью для целых сословий от незапамятности обладания ими)… Речь его заключил всеобщий поцелуй братства и клятва отречения. Одно мгновение изгладило значение столетий!! {Мирабо бывал великим оратором, когда истина говорила его устами. Когда же он пытался защитить незащитимое, поддержать неизбежно предназначенное к разрушению ходом мировой жизни и незадержимым током человеческого развития, когда слова его были уловкой находчивого софиста и увертливого диалектика, а не выражением сердечных убеждений, тогда ораторы, менее его талантливые, но руководимые сознанием истины, искренним чувством любви к человечеству, не уступали ему в действии, и тогда гениальность едва спасала его от всеобщего пренебрежения. См. Саbet. ‘Histoire populaire de la Rvolution franaise’.}.

Мы, как древние риторы, говоря об ораторстве, нимало не привязываемая к форме и не считаем расположение по хриям и т. п. схоластическим образцам или формам выражения мыслей необходимым условием для того, чтобы речь человеческая была поистине ораторскою и достойна введения в ‘руководства к познанию словесности’ в качестве образцового произведения. Мы можем указать, как на образцы ораторства, на иные трехдневные парламентские речи и на несколько отрывочных возгласов, кстати произнесенных пред толпами. Эти разнохарактерные явления равно- эстетичны в глазах истинных ценителей изящного. Чтобы не винили нас в пристрастии, мы готовы даже указать на многие места поучений XII столетия, не уступающие в положительном достоинстве разглагольствию многих патентованных парламентских ораторов, а в эффектности — многим речам знаменитейших ораторов древнего мира. То невероятное действие, которое производили их речи на толпы народа, может служить тому доказательством пред глазами истинного наблюдателя человечества, пред судом ума, не зараженного предрассудком (см. статьи: реформа, реформаторы, пуритане). Мы должны закончить это следующим общим замечанием: для того, чтобы ораторство, как и всякое обнаружение сил природы человеческой, не сделалось односторонним, а потому ненормальным, необходимо, чтоб все требования человека получили соответственное удовлетворение, чтоб для деятельности как нравственных, так и материальных сил его самое это удовлетворение явилось началом, гармонизующим их развитие…

Ораторская речь. Мы уже сказали (статьи оратор и ораторство), что резкое отличие ‘ораторской речи’ от всех прочих словесных произведений составляет ее исключительное назначение и способ ее употребления: она произносится изустно в собрании слушателей с тем, чтобы убедить этих слушателей, увлечь их в пользу известной идеи. Ее дело, подвиг оратора, должно совершиться в один час. Достижение цели оратора есть устремление частных волей по одному направлению, единодушное решение вопроса, общий приговор.

Принимая положение, что образоваться и развиться в человеческом обществе может только то, в чем есть потребность, и применяя это положение к ораторской речи, мы невольно приходим к вопросу: во всяком ли политическом обществе может развиться ораторская речь точно так же, как развиваются все прочие словесные произведения? Конечно, нет, потому что не всякая форма общественная дает пищу этому искусству, потому что значение частных волей не везде одинаково, потому что для решения общественных вопросов не везде (нужно общественное убеждение…

Есть два вида общественного быта, где ораторская речь является могучим двигателем. Один — когда элементы будущего политического тела еще не образовали стройного целого, когда частные личности еще сохраняют свою отдельность, пока власть, как вязкий цемент, не слила их в общую массу, не сгладила их своеобразных характеров, когда эти частные личности еще не познали других законов, кроме тех, которые искони вложила в них природа… Тогда, если среди этой полной природных сил толпы, юной, энергичной, ..явится страсть, вооруженная мощным словом, …тогда оно, это слово, чудотворно, как игра Орфея: с быстротой электрической струи оно потрясает эти девственные сердца и увлекает и вдохновляет их… Тогда оно нужно, как сила возбудительная, как сила, связующая общим одушевлением отдельные, ничему неподклонные личности.

Потом, когда народ переживет века, переживет много положительных бед и условных торжеств, перепытает много мнимой славы и горьких унижений, когда минет его молодость, и он станет мужем и достигнет полного самосознания, и почувствует он, что от всех минувших зол, страданий и смерти спасли его собственные же силы, что источник его жизни, его счастья и величия — в нем самом,— тогда он смело берет назад свои утраченные права, чувство человеческого достоинства, временно заснувшее, снова откликается в нем на голос природы, и мысль, свободная от предрассудков, чистая, как звезда, является ему вожатаем надежным, неуклонным. Тогда-то ей, этой мысли, становится нужен богатый покров, тогда-то громовое слово получает свое значение. Тогда-то каждая черта общественной жизни, каждое ее движение — плод разумного¹ убеждения, неделимое перестает быть бедным, безжизненным аппаратом с механическими отправлениями, но является живым мыслящим деятелем, истинным членом сознательного общества, непременным участником в решении его вопросов.

В смысле искусства ораторская речь испытала при своем историческом развитии ту же участь, какую испытала она как явление политическое. Средний период общества всегда выражается мертвою буквой, неподвижной формулой. Этот период породил витиеватость, риторику — ‘способ делаться искусственным оратором’. Но изобретение не удалось: риторы остались риторами, хрии остались хриями, не заменив ораторов и ораторских речей. Ораторская речь, как искусство высокое, вдохновенное, имеет бесчисленные условия, но условия неуловимые, ускользающие от всевозможных теорий. Не только дух языка, дух народа, положение народных дел, …но даже известный класс слушателей, образ их понятий, даже минутное расположение их — все создает новые правила для ораторской речи. Сверх того, личность самого оратора, являющегося актером на сцене великой общественной драмы — разоблачать судьбу народа в явлениях его жизни,— личность оратора имеет здесь огромное значение.

Как война родит великих полководцев, так время народных волнений производит великих ораторов. Разительные примеры представляет в этом отношении Франция: бурное окончание прошедшего столетия, период реставрации и 1830 год ознаменовались колоссальными личностями, возвысившимися ‘а поприще народной трибуны.

В различных статьях мы постараемся представить характеристику знаменитейших из общественных двигателей, которые силою бессмертной своей речи пробудили миллионы дремавших и подавленных умов, сообщили им сокровища мысли, приготовленные трудами ученых конца XVII и XVIII столетия (см. статьи философы XVIII века, энциклопедисты, скептицизм, а в Приб. к Сл. статью вольтерианизм), неутомимо ратовали и стояли за свои убеждения, смело шли на смерть и горделиво умирали за общее дело равенства и свободы, явив собою пример страшной энергии, огнедышащих страстей или суровой пуританской добродетели и высокого стоицизма, и даже тех, которые, хотя и впадали в заблуждения и крайности, но, тем не менее, в личностях своих обнаружили много юношеского, поэтического увлечения, нежной, горячей любви и геройского самоотвержения…

Так, в статье революция 1789 года будет сказано о величайшем из ораторов — Мирабо и о роли, которую он играл в эту великую годину, в статьях дантонисты и гебертисты (в Приб. к Словарю) постараемся дать верное понятие о Дантоне, Камилле Демулене и кордельерах, в статье якобинцы особенно обратим внимание на Робеспьера, Сен-Жюста и др., в статье роялизм упомянем о талантливых Барнаве, Дюпоре и Ламете (см. также в Приб. к Словарю статьи: жирондисты и бриссотины), в статье революция июльская будут разобраны, как ораторы, Манюэль, де-Серр, Бенжамен-Констан, Лафаэт, Араго, Лафит, Тьер, Гизо, Беррье, Гарнье-Паже и другие…

Равным образом отсылаем читателей к статьям: парламент, палата, трибуна и т. п.

Оратория. …Человек не только в лирических своих порывах, но и поставленный среди общества участником общечеловеческой драмы, как звено единой цепи существ, ему подобных, как одна нота великого аккорда — человечества, понятен композитору, как и поэту-писателю: мы знакомы с Дон-Жуаном, с Ромео и Юлией, с Вильгельмом Теллем, с Семирамидой, с Отелло, с Люцией не только по Шекспиру, Вольтеру, Шиллеру, Вальтер-Скотту, но и по Беллини, Моцарту, Россини…

Но есть громадные феномены, те знамения мировой жизни, в которых человек исчезает, как атом в бездне пространства, пред лицом которых человечество с своими страданиями и торжествами, войнами и молениями, моровыми язвами, крестовыми походами, реформациями, революциями, с своими эпосом и драмою…— едва заметный злак, сонм эфемерид, и весь вопль миллионов людей, прешедших и переходящих с громами оружия и гимнами новым обоготворенным идеям — едва слышное пение кузнечика, где века — секундный бой стенных часов…, феномены страшной космической драмы, в которой сценами будут: состояние тьмы и хаоса, …явление тверди, рождение человека, …или то время, когда разверзлись хляби и источники и залили земное яблоко даже до вершин Арарата, …потопили и мамонта, и бегемота, и всех антедилювиальных наших братии…, наконец, более доступная разумению человека, но также невыразимая для многих игра стихий — буря, землетрясение и т. п., времена года… Такие явления, такая драма могут быть воспроизведены только немногими избранниками небес, совладать с такими темами может только могучий, всеобъемлющий гений. Изображение таких феноменов, передача такой драмы в звуках требует иных сил, иных звуков. Тут нет пособия сцены: все должен выразить звук, притом он должен рассказать, заставить почувствовать невидимое, темно-предугадываемое. Это, так сказать, гимн самой природы, хоры элементов… {Точки в оригинале. Ред.}.

Было время, когда человечество пробудила божественная мысль, когда в римской провинции, в угнетенной Иудее, раздалось слово любви и свободы и быстро разлилось по земле, и потрясло престолы кесаря и наместника, и смутило все отжилые верования, сняло с человечества томительное ожидание искупления, возвестив, что оно настало и осуществилось, и человек того времени прозрел нравственно, парализованная до того преданием, суеверием и деспотизмом толкователей Моисея его мысль вновь обрела подвижность и силу, обуревавшие его страсти улеглись и приняли правильное течение, будучи примирены словами: ‘возлюби ближнего’, ‘признай в ближнем своего брата’…, ужас смерти затих при мысли о бесконечности любви и о несправедливости суда человеческого, как зла преходящего, он отказался от стяжания, от мысли о ‘моем’ и ‘твоем’, когда простая притча показала ему нераздельность благ природы и равенство прав каждого живущего существа на все ее сокровища…

Такое учение, такие правила требовали кровавого искупления в те времена, когда человеку, консулу провинции, предоставлено было право жизни и смерти каждого из ее жителей, когда свобода была монополией римского гражданина, и вне стен римских крест, лезвее меча или ссылка ожидали каждого, непочтившего динарий с кесаревым ликом… И римский судия омыл руки в крови ‘богочеловека’…

Но (по свидетельству евангелистов): ‘потряслась земля’, ‘померкло солнце’, ‘мертвые встали из гробов’, ‘разорвалась церковная завеса’, …римский сотник оторопел от ужаса, стоя на месте казни. . . . . . . . . . . . . {Точки в оригинале. Ред.}

Такая драма, такое зрелище недоступно ни перу, ни кисти!.. Дивно ‘Снятие со креста’ Корреджио, ужасна смерть на челе, увенчанном тернием, высоко-трогателен плач Марии, …но какая картина изобразит мрак, покрывший иудеек в то мгновение, когда мысль спасения отлетела от них и утонула в беспредельном пространстве, и остались они в тупом изуверском ожесточении, гордые беззаконною казнию, гордые римскими оковами, римской кустодией, римской податью, римской расправой?!. Только глухие звуки органа под перстами Себастиана Баха, или сотни пронзительных труб и фаготов, слившиеся в одну невыносимо-мучительную мелодию, способны навести нынешнего человека на помыслы об этом всемирном страдании и совместить в его душе чувство ужаса, пробуждаемое гибелью Помпеи или Лиссабона, с высокою стоическою скорбью реформатора в виду костра и изуверов…

Другой пример величественной и страшной темы для оратории представляют следующие восторженные строки апостола:

‘Яко же бо молния исходит от восток, и является на запад: тако будет пришествие сына человеческого’.

‘Иде же аще будет труп, тамо соберутся орли’.

‘Абие же по скорби дний тех, солнце померкнет, и луна не даст света, и звезды спадут с небеси, и силы небесные воздвигнутся’.

‘И тогда явится знамение сына человеческого на небеси: и тогда восплачутся все колена земные, и узрят сына человеческого грядуща на облацех небесных с силою и славою многою’.

‘И после ангелы своя с трубным гласом велиим, и соберут избранные его от четырех ветр, от конец небес до конец их’… {Матф., гл. XXIV, ст. 27—31.}.

Органическая эпоха. Со времени появления и распространения сен-симонизма это выражение сделалось техническим, вышло из круга сочинений, собственно имеющих целью уяснение этой преобразовательной системы быта общественного, и получило право гражданства в литературе не эфемерной, а более серьезной, чем газетные объявления о новых магазинах и товарах.

Это выражение Находится в тесной связи с воззрением сен-симонистов на мир (см. статьи: сен-симонизм и сен-симонисты).

Когда силы природы находятся, так сказать, в разъединении, когда действие одной силы уравновешивается и даже почти совершенно уничтожается действием другой и когда действие ни одной из сих сил не имеет ни определенности, ни самостоятельности, ни независимости от влияния прочих сил,— тогда взору наблюдателя невозможно отыскать среди круговорота мировой жизни явлений, резко одно от другого отличающихся. Такое состояние природы или разъединение сил в природе и есть то, что обыкновенно хотят означить словами: хаос, ‘состояние хаотическое (см. эти статьи). С того же мгновения, когда является одна из сил в природе преобладающей, она делается центром, около которого группируются другие явления, становится особого рода органическим, производительным началом явлений (бытии, предметов или существ), имеющих свой отличный, самостоятельный характер, выдвигающий их из широкого круга хаотической безразличности. Сила эта до тех пор будет сохранять свой органический характер, пока не достигнет наибольшего своего развития (т.-е. не произведет все те явления, которые не может она, по самым свойствам, не внести в круговорот мировой жизни), пока не появится новая сила, новый действователь в природе, влиянию которого ей, в свою очередь, суждено подчиниться. Со времени воздействия на нее таковой новой силы, с первого мгновения подчинения ее действию, настанет для нее период утраты ее самостоятельного органического значения в природе. С этого времени все производимые ею явления будут еже-мгновенно терять свою особенность, характеристичность, и существа (формы бытия) или обнаружения этой силы будут снова помалу утрачивать свою самостоятельность и, пройдя ряд постепенных, незаметных изменений, преобразуются так, что два крайние момента обнаружения действия этой силы в существах (напр., моллюск и человек), в которые она, так сказать, внедрялась в разные периоды своего мирового действия, явятся не только несходными, но даже совершенно разнородными (см. статьи: Протей и протеизм).

Первый период такового действия силы должно назвать органическим, созидательным, второй же — дезорганическим, разрушительным. В применении к человечеству, к действию в нем идей, последний период может не без основания быть назван критическим. Это название и дают ему сен-симонисты.

Этот взгляд на образ мирового явления был перенесен сен-симонистами в историю и применен ими к их воззрению на степени или ступени развития человечества. По их учению, в человечестве ‘идеи играют такую же роль, как силы в природе, и эпохи нового направления в развитии человечества определяются появлением идей, имевших направительное влияние на развитие человечества (см. статьи: сериарность и сен-симонизм) {Здесь выражение ‘идея’ собственно употребляется в смысле философского воззрения на природу, в смысле общей формулы, теории всех жизненных отправлений, в смысле систематической мысли, обнимающей все роды человеческой деятельности, разрешающей все вопросы, предлагаемые человеку его общественным бытом (целым обществом) и его частной личностью.}.

Разумеется, надобность и возможность такой теории, определяющаяся общим ходом человеческого развития, не может представляться часто или даже ежемгновенно. Вот почему сен-симонисты, разбирая историю человечества по тем памятникам, в достоверности которых менее причин сомневаться, нежели в прочих, признают только два момента во все продолжение послепотопной жизни человечества, в которые теории (идеи, общие воззрения), постепенно, втихомолку вырабатываемые самой жизнью человечества, обнаруживались извне с полной отчетливостью и определенностью, являлись новым организующим началом для разнообразных стремлений человечества, пришедших в разъединение и совершенную дисгармонию. Эти два момента суть следующие:

Первую органическую эпоху или, лучше, сказать, эпоху органического развития сил человечества, видят они во время греческого и римского политеизма. Начало же ее относят к тому времени, когда победители перестали убивать своих побежденных врагов, но нашли для себя более выгодным обращать их в работы, когда это начало эксплоатации (см. эту статью) человека человеком, т.-е. превращения человека человеком в орудие к упрочению удобств своего материального бытия, ускорило общий ход развития человечества, дав ему возможность, чрез увеличение средств к удовлетворению требований его природы, установить гражданственность и общественность. Век Августа и Перикла они именуют концом этой эпохи.

Вторую органическую эпоху они относят ко времени утверждения власти католицизма и феодализма и считают ее сохраняющей свое значение в религиозном отношении до Леона X, а в политическом — до Людовика XIV.

Соответственно этим двум эпохам, они принимают две эпохи критические (см. статьи: протестация, протест).

Пределы первой критической эпохи определяют промежутком времени падения политеизма и появления христианства. Начало этой эпохи относят ко времени явления первых философов в Греции, а конец — к началу проповеди евангелия.

Вторую критическую эпоху они считают начавшеюся с пробуждением разума в Европе: от начала реформы Лютера и последовавшего затем упадка католицизма. Эта эпоха обнимает три века и простирается до Сен-Симона, которого учение (по мнению сен-симонистов) положило начало новой органической эпохе, которой задача состоит в уничтожении антагонизма частных интересов, в постановлении полного общения человечества, без отношения к различным народностям, и в признании глагола любви, завещанного спасителем, общим законодательным началом для всех между человеческих отношений {См. ‘Exposition de la doctrine de St. Simon, par М. Bazard et Enfantin’. Paris 1829, I, v. 8^о.}. В статье сен-симонизм показана недостаточность этой формулы со стороны практической.

Значение эпох критической и органической в истории развития человечества сен-симонисты истолковывают следующим образом: какое должно быть назначение человека в отношении к человечеству и вообще к каждому из людей? Каково его назначение в отношении к вселенной? Вот главные вопросы, которые всегда предлагало себе человечество. Во все органические эпохи оно имело разрешение этих вопросов, хотя неполное, как это часто доказывает последующий прогресс, но, тем не менее, удовлетворяющее современным требованиям. По появлении таких разрешений развитие человечества ускорялось благодаря тому покровительству и содействию, которое оказывали этому развитию человечества общественные учреждения, вызванные этими разрешениями и установленные согласно с их духом и направлением. Но эти же самые учреждения и установления, следствие самого этого ускоренного развития, не могли вечно оставаться вполне удовлетворительными, вызывали сознание потребности новых установлений, усилившееся сознание таковой потребности и дает начало эпохе критической (аналитической). В это время мысль человеческая анализирует все прежде созданное творческою ее деятельностью, применяет к действительности и, находя прежний синтезис (см. эту статью) неудовлетворительным, ниспровергает его и стремится заменить новым. Поэтому все критические эпохи (см. статью эпоха), как в науке, так и в жизни, суть эпохи антагонизма, противоречия, противоборства новых требований и способов их удовлетворения со старыми, эпохи переходного состояния. В эти эпохи господствует скептицизм (NB см. эту статью), сомнение и равнодушие к разрешению этих проблем. Одним словом, всегда, когда разрешаются задачи общественные, тогда начинаются эпохи органические, когда же нет общего, удовлетворительного для современников разрешения этих вопросов, тогда бывает эпоха критическая.

В органические эпохи цель общественной деятельности ясно определяется, и все усилия, как мы выше сказали, направляются к исполнению этой цели, к осуществлению которой люди постоянно направляются в течение всей их жизни воспитанием и законодательством. Общечеловеческие отношения установлены законом, обычаем, откровением, отношения же отдельных лиц определены тоже по ним. Задача, цель, которую имеет в виду осуществить общество, ясна разумению всякого, и, одним словом, гармония царствует во всех общественных отправлениях и отношениях…

Эпоха критическая представляет совершенно противоположные явления. В начале ее замечается совокупность в деятельности разных членов общества, устанавливаемая всеобщей попыткой разрушить созданное деятельностью прежней эпохи. Разница в основе этих стремлений не замедлит, однако, обнаружиться, и скоро каждый из действовавших в этом направлении начинает заботиться только об усвоении себе части разрушающегося общественного организма. Тогда совершенно утрачивается сознание цели общественной деятельности, имевшее место в прежнюю эпоху, равно как и сознание законности власти или, точнее сказать, законности основания власти тех, которым она принадлежит de facto (см. эту статью). Такой же антагонизм является между интересами общественными и частными, ежеминутно получающими преобладание над интересами общими, и человек, перестав признавать справедливыми формы своих отношений к существам, ему подобным, к целой вселенной, переходит к сомнению, а от сомнения — к отрицанию прежних своих верований…

Таков отличительный характер обеих эпох по учению Сен-Симона.

Органический, органическое существо, органическое тело. Организм. Организация. …В человеке, на высшей степени его органического развития, действие на него внешнего мира является уравновешенным с воздействием его на внешний мир, и он через то может явиться, является и со временем, чрез сознание мировых законов, должен вполне с о делаться властелином и устроителем всей видимой природы, в которой нет ничего ему неподчинимого, как сознательному и самосознающему началу творческой деятельности.

Организатор, организировать. Слово организатор собственно значит производитель органов. Это название преимущественно присвояется людям, обладающим талантом распорядительности, всего же удобоприменимее к общественному действователю, т.-е. к человеку, для которого не мертвые, или бессознательно действующие, но жизненные силы природы, пришедшие в сознание в человеке, сам человек, как он есть, а> всеми его слабостями и недостатками, служат сырым материалом для его построек. Иными словами, так называют соединителя людей и направителя деятельности их сил к известной определенней цели. Для организатора, как и для устроителя какого-либо механизма, необходимо знание природы и свойств тех материалов, из которых он хочет построить машину, их взаимное действие друг на друга. Для организатора, в смысле общественного деятеля, необходимо глубокое знание людей и уменье поставить их в такое положение, чтоб все их ‘так называемые’ добродетели, ‘порочные’ склонности являлись орудиями, содействующими к достижению его целей, чтоб личность их была вполне этим заинтересована, чтоб каждый, стремясь к достижению своих личных целей, чрез это уже на самом деле и бессознательно осуществлял общую цель, предположенную организатором. В этом случае важным политическим и педагогическим правилом будет уменье не подавлять страсти (т.-е. естественные стремления природы человеческой), но, развивая их гармонически, уничтожать вредность влияния одной посредством другой и все их направлять к осуществлению собственно человеческого назначения. (Il ne faut pas comprimer les passions, tendances naturelles de l’homme, mais les utiliser en les dveloppant harmoniquement, de mani&egrave,re que l’effet pernicieux d’une passion soit ananti par l’action neutralisante d’une autre).

Организировать — значит поставить разные предметы, или действующие силы природы в такое отношение, одна к другой, чтоб они, действуя соответственно с их природою, служили средством к достижению какой-либо цели, или к произведению какого-либо действия.

Организация производства или произведения (organisation de la production). Собственно говоря, человек и природа бессильны произвести что-либо заново, произвести небывалое, но только могут преобразовать уже существующее. В этом смысле экономисты-социалисты употребляют выражение ‘организация производства или произведения’. Произвести, в смысле политико-экономическом, значит преобразить известный сырой материал (mati&egrave,re premi&egrave,re) {Им может быть всякая вещь, даже и обработанная. Значение ее, как сырого материала, обыкновенно определяется отношением к новому производству, к которому она относится, как средство к цели.} соответственно известной цели так, чтоб он явился действительным средством к удовлетворению известных нужд частных или общественных. Акт производства, в смысле экономическом, состоит в применении известных действователей производства (agents de la production) к сырому материалу и в преобразовании его соответственно с видами производителей. При настоящей организации общественной главными производительными силами или началами во всяком произведении или производстве являются талант, капитал и работа.

Капиталом (в смысле agent de la production) следует считать всю массу произведений человеческой деятельности, оставшуюся непотребленною за удовлетворением всех насущных нужд человечества, служащую или прямо орудием к новому производству, или непосредственно средством к оному, освобождая людей от производства разных работ, так сказать, предварительных относительно к известному определенному производству, без которых при этом производстве нельзя бы было обойтись. Под талантом (см. эту статью) в этом случае мы должны разуметь ту мысль, то разумное усилие, которое было необходимо для отчетливого сознания какого-либо известного экономического предприятия, то уменье, то искусство, ту практическую ловкость, то знание цели труда и способов его совершения, которые необходимы для успешного его исполнения. Под работой мы разумеем вообще всякое сознательное или бессознательное усилие человеческой деятельности (effort de l’activit humaine), имеющее целью доставить человеку новые способы к удовлетворению его потребностей. В этом смысле и акт созерцания философа, в глубине самосознания пытающегося отыскать общие нормы обнаружения человеческой мысли, может быть назван также трудом работника. В какой мере и степени этим различным агентам производств|а, т.-е. таланту, капиталу и работе, принадлежит производительное участие во всяком произведении человеческой деятельности? И какое поэтому вознаграждение каждому из сих производителей (или их представителей) должно достаться?

Вот коренные, существенные и жизненные вопросы политической экономии, которые вовсе не западают в головы прежних экономистов, привыкших держаться своих экономических фактов, убитых несчастным формализмом и смешной генерализацией (см. эту статью в Приб. к Словарю) частного явления. Вот вопросы, которые прямо наводят всякого мыслящего человека на необходимость правильной организации производства. Неопределенность вознаграждения, выделяемого в практике на долю каждого агента производства, есть одна из главнейших причин той неправильности, которая замечается в разных жизненных отправлениях новейших обществ, тех лихорадочных пароксизмов, попеременно поражающих разные страны, которые с достаточной очевидностью обнаруживаются в угнетении английского пролетария победоносным соперничеством машины… и которые кажутся ‘так себе’, ‘ничем’ и ‘бог весть чем’ для политиков, избравших себе девизом: apr&egrave,s nous le dluge.

Причину этих явлений должно искать не столько в неопределенности относительного значения этих различных начал производства, сколько в оказании особенного предпочтения капиталу или его представителям, в ущерб прочим производительным элементам — таланту и производительному труду человека.

Это предпочтение, оказываемое капиталу, овеществившемуся труду, простирается до того, что личность и права человека, как человека, иногда приносятся в жертву овеществленному труду (travail consolid) предшествовавших поколений человечества, часто незаконно и несправедливо усвоенному… Если бы не было разных обстоятельств, ослабляющих эту поглотительную_у способность капитала, cette qualit absorbante du capital, как весьма хорошо выражается Proudhon в его знаменитом сочинении ‘Qu’est ce que la proprit’, тогда бы все человечество, по истечении известного времени, явилось бы обращенным в рабство не личности другого человека, но своему собственному труду и труду овеществленному!!! Подобное действие замечается в настоящее время на Западе и обнаруживается в том влиянии, которое приобрели ра общественную жизнь овеществленный труд — капитал и их представитель — деньги или денежная аристократия. Это явление не могло долго оставаться незамеченным и не обратить на себя внимания всех тех, кому близки к сердцу прогресс и счастие человечества, и не заставить их отыскивать способы к устранению этого общественного зла (см. статьи: роман, организация промышленности). Таким образом возникнул вопрос об организации производства, который теперь стал жизненным вопросом современного общества и породил целую литературу, которая должна составить эпоху в истории человечества, по тому благотворному влиянию, которое она способна оказать на будущее развитие человечества и устроение его благосостояния. Этот вопрос, впрочем, не впервые представляется разумению человечества, не впервые обращает на себя внимание мыслителей… Для желающих хотя несколько ознакомиться с историческим развитием этого вопроса мы укажем на соч. Villegardelle: ‘Histoire des ides sociales avant la rvolution franaise ou les socialistes modernes devancs et dpasss par les anciens penseurs’.

Не будем упоминать о различных способах организации производства или ослабления влияния овеществленного труда, предлагаемых разными мыслителями. Мы в этом случае ограничимся указанием на учение Charles Fourier, преимущественно замечательное потому, что оно не исключает и не приносит ни одного из сих агентов производства в жертву другого и чрез это делает безусловно возможным установление солидарности интересов, нимало не оскорбляя уже установившихся общественных отношений. В своих сочинениях: ‘Nouveau monde industriel’ и ‘La fausse industrie’ он показывает эти способы согласования. Предложенный им способ замечателен тем, что он, признавая значение всех этих производительных сил, дает каждой из них постоянное безобидное вознаграждение — дивиденд — и тем ослабляет действие капитала. За вычетом издержек производства, всю массу вновь произведенных ценностей он распределяет следующим образом между представителями этих трех агентов производства: ⁴/₁₂ из чистой выгоды предоставляет на долю вкладчику капитала, ¹/₁₂— самому производителю труда, ³/₁₂ — тому, чья идея, чье знание, чей талант руководили этим промышленным производством. Впрочем, не всякому труду он предлагает равное вознаграждение, но всякому труду предлагается доля, прямо пропорциональная его полезности и обратно пропорциональная его привлекательности (NB. См. статьи: серия, талант, социализм, фурьеризм, а в Приб. к Словарю статью группа). Высшая задача общественной экономии состоит в умении постоянно уравновешивать способы удовлетворения нужд с самыми потребностями и обеспечивать каждому члену общественного организма безбедные способы существования (minimum de l’existance) чрез доставление ему средства к общеполезному труду. Такая соответственность между нуждами и способами их удовлетворения и приведение всех общественных отправлений в таковое состояние солидарности (см. эту статью) также иногда подразумевается под именем организации производства.

Орден рыцарский. …В позднейшие времена начали учреждать ордена с целью вознаграждения и поощрения мужества и таланта, умеренность в раздаче этих почестей еще более возвышала их в глазах искателей, заставляла добиваться их с большим рвением…

Но все изменяется, даже самые полезные учреждения! При нынешнем развитии общества ‘ордена’ потеряли прежнюю силу и значительность, чему наиболее содействовала неумеренность в раздаче их…

Впрочем, этого нельзя сказать о любезном нашем отечестве: в ‘нашей администрации нет места господству привычки, рутины и бессознательно принятых предрассудков,— наука, знание и достоинство ею руководят’… ‘Не было примера, чтобы у нас в России человек, приносивший относительно, так сказать, услуги отечеству, был оставлен без призрения’… {‘Мертвые души’. Рассказ капитана Копейкина. Глава X, стр. 393. Петрашевцы, т. II. 6}, ‘и без вознаграждения’ — прибавим мы, преисполненные удивления к благотворным распоряжениям нашего правительства.

М. В. ПЕТРАШЕВСКИЙ

СТАТЬИ ИЗ 2-ГО ВЫПУСКА ‘СЛОВАРЯ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ’ 1)

Читайте также:

СТАТЬИ ИЗ 2-ГО ВЫПУСКА ‘СЛОВАРЯ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ’ ¹)