Статьи и переводы из 'Вестника Европы', Шаликов Петр Иванович, Год: 1805 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

К. Ш — въ.

Статьи и переводы изъ ‘Встника Европы’

Содержаніе

Подушка и рука

Объ удовольствіи изъ Лантье

О краснорчіи Бридена

Письмо къ другу

Подушка и рука.

Подушка.

Когда свчка погашена, когда голова на подушк и когда, заглянувъ въ глубину души своей, не находишь въ ней ничего прискорбнаго для ближнихъ — ахъ! какой сладостной бальзамъ разливается тогда по всему существу нашему!… Сонъ подобенъ въ то время небесной жизни!

Никогда не бываетъ онъ пріятне, спокойне, какъ по прошествіи дня, въ которомъ сдлаешь нсколько добра, или посл того, какъ можешь сказать. самому себ: ‘я употребилъ день мой на важное и полезное упражненіе!’

Минута, въ которую ложится голова на подушку, есть та минута, въ которую совсть произноситъ приговоръ свой. Голова, имвшая какое нибудь дурное намреніе, находитъ себя окруженною терніемъ, подушка изъ пуху самаго нжнаго длается жесткою подъ непокойною головою злобнаго. — Чтобъ быть щастливымъ, надобно быть въ пріязни съ подушкою, въ противномъ случа должно каждую ночь выслушивать ея упреки.

Бесда подушки съ человкомъ государственнымъ, съ человкомъ свтскимъ, съ интригантомъ, съ Авторомъ сатиръ, могла бы имть много замчательнаго… сколько бы было любопытныхъ открытій! и чего бы не сказала намъ подушка Владтелей, подушка Министровъ!

Въ эту минуту говоритъ съ нами истина, ибо совсть, когда захотимъ хорошо слышать ее, сказываетъ намъ, каковы мы.

Нероновъ отецъ говаривалъ: я знаю Агриппину — знаю себя: не возможно, что-бы дитя, рожденное ею, не было чудовищемъ.

Мы щастливы или нещастливы воспоминаніями. Память, во время ночи, представляетъ намъ наши ошибки, наши глупости — кажется для того, чтобы научились избгать ихъ, иначе он не потеряютъ насъ изъ виду, будутъ удалять сонъ, являться въ сновидніяхъ, длать ихъ мучительными въ наставленіе, что покой и щастіе заключаются только въ гармоніи добраго поведенія и въ исполненіи нжной благости.

Другіе угадываютъ, но мы себя видимъ, намъ извстно, кто мы. — Монтань говоритъ: ‘не смотрите на заключеніе людей, смотрите на свое собственное.’

Подушка предваряетъ насъ, что намъ должно длать завтра: кто уметъ разспрашивать свою подушку, тотъ получитъ отъ нее мудрые отвты. Ежели она отталкиваетъ вашу голову — перемните свое предпріятіе, но ежели она съ миромъ принимаетъ ее на мягкія свои округлости — совершайте его.

Блаженъ, кто можетъ сказать самому себ, положа голову на подушку: ‘Никто не укоритъ меня своею горестью, своимъ нещастіемъ, я не сдлалъ пятна на добромъ имени ближняго, свято почиталъ собственность его, какъ залогъ семейственнаго. спокойствія, и плата работнику не оставалась за мною по захожденіи солнечномъ, какъ выражаетъ Священное Писаніе.’

Сіи свидтельства совсти, сіе удовольствіе сердца, доставляютъ сладостной сонъ и пробужденіе еще сладостнйшее!

Не худо перечитывать, имя голову на подушк, сочиненіе свое. Душа находится тогда снова въ томъ состояніи, въ которомъ находилась она при сочиненіи — но лучше видитъ себя и бываетъ собственнымъ своимъ судьею… Пріятно встрчаться съ собою въ хорошихъ чувствованіяхъ!… То, что внушала намъ страсть минутная, будетъ казаться въ сіе время млкимъ, ничтожнымъ, но ежели вы имли щастіе пожертвовать мщеніемъ, неудовольствіемъ — сочиненіе ваше утшитъ, укрпитъ васъ, вы извините вс ошибки, за которыя должно стыдиться передъ однми Музами. Авторъ, которой былъ добрымъ въ такой-то день, найдетъ себя добрымъ въ другой разъ… Онъ не будетъ чувствовать сего смятенія, которое ожидаетъ Автора язвительныхъ сочиненій, разтерзавшихъ душу противника его.

Сатирикъ и человконенавидецъ никогда не перечитываютъ произведеній своихъ — даже тхъ, которыя принесли имъ славу — съ тою роскошью, которую вкушаетъ Авторъ любезной, разсматривая сочиненіе, гд критика можетъ находить несовершенства, но гд нжная нравственность не оскорбляется.

Бьетъ полночь… часъ торжественной!…. Сокрывая отъ взоровъ моихъ землю, ночь длаетъ меня обладателемъ небесъ. Сіи милліоны солнцевъ и міровъ, разсянныхъ Предвчнымъ съ такою щедростію, даютъ человку свободу наблюдать ненарушимые законы, которымъ покорены они.

Ночи обязаны Кассиніи, Галилеи прекраснйшими своими открытіями. Комета, шедшая передъ усыпленнымъ свтомъ, встртила бодрствующій глазъ твой, Мессье неутомимой! Будучи внимательнымъ стражемъ чудесъ небесныхъ, ты узнаешь ее, извщаешь объ ней и отводишь ей мсто между великими тлами, плавающими въ эфир.

Вс существа превосходныя, украшающія разумъ свой, бодрствуютъ, боле или мене, во время ночи. Ея безмолвіе и спокойствіе благопріятствуютъ размышленіямъ и заступаютъ мсто сего добровольнаго мрака, на которой нкогда осуждали себя мудрецы Греціи — для того, что видть одну истину.

Ночь есть общая благодтельница всего, что иметъ дыханіе. Во время ея владычества составляется большая половина суммы щастія, разсянной по земл. Жестокія страсти перерываются, тяжелые труды не удручаютъ боле человчества, невольникъ, обремененный цпями деспотизма, паритъ мыслями далеко отъ темницы своей, и обвиняетъ тирана своего передъ собраніемъ всего міра, роскошь упоеваетъ своими прелестями молодыхъ супруговъ и заглаживаетъ преступленія войны кровопролитной.

О ночь! продли для меня молчаливые часы свои, споспшествуй мирнымъ трудамъ моимъ, и дай мн свободу изливать на бумагу чувства и мысли, пріятныя не развлеченной душ моей!

Рука.

Рук человческой одолжена вселенная безчисленностію искуствъ, отъ звуковъ музыкальнаго инструмента до ударовъ молотка. Нужда, удовольствіе — все обязано сему удивительному органу, отличающему человка: съ нимъ приходитъ онъ въ ндра земли, ставитъ горы на-равн съ холмами, роетъ каналы на дн моря, полагаетъ ему оплоты и царствуетъ надъ порабощеннымъ міромъ.

Буквы, начертанныя рукою человка, переживаютъ паденіе Государствъ, и сіе обстоятельство длаетъ ихъ чмъ-то божественнымъ… Умъ человческой не погибаетъ — напротивъ, онъ растетъ. Душа мудраго объемлетъ огнемъ своимъ того, которой долженъ родиться черезъ тысячу лтъ посл него.

Анаксагоръ сказалъ: ‘рука длаетъ мудрымъ человка, безъ нее душа его была бы для него безполезна.

Движеніе руки столь же краснорчиво, какъ и движеніе глазъ, это общій языкъ всхъ народовъ: рука зоветъ, отсылаетъ, общаетъ, грозитъ, боится, допрашиваетъ, отрицается, сомнвается, льститъ, клянетъ, означаетъ числа,выражаетъ характеръ радости, печали, раскаянія, наконецъ руки говорятъ, когда уста должны безмолвствовать.

Желзо есть истинной скипетръ, съ которымъ человкъ повелваетъ Природ… Щастливъ бы онъ былъ, ежели бы не обратилъ его противъ самаго себя!

Сіи обитатели новаго свта имлй основательную причину уважать желзо, мняя золото свое на безцнныя орудія земледльческія.

Желзо выкапываетъ камень, длаетъ его гибкимъ и покорнымъ какъ воскъ, отворяетъ входъ въ рудники, возвышаетъ зданія, связываетъ части корабля, разскающаго море, желзо даетъ плодородіе полямъ, снимаетъ жатву и производитъ спасительныя операціи надъ тломъ человческимъ.

Въ то время, какъ мы удивляемся чудесамъ въ искуств часовъ, дикой стоитъ въ изумленіи передъ простымъ и полезнымъ изобртеніемъ гвоздя. — Посредствомъ сего твердаго и крпкаго металла, человкъ, покорившій его прежде вол своей для дйствія надъ самыми упорными тлами, произвелъ работы, которыя причинили перемны на земномъ шар: онъ сравнялъ высоты, возвысилъ равнины, заключилъ въ цпи Океанъ, снялъ рощи, выкопалъ озера, перемнилъ теченіе ркъ и втровъ.

Съ французскаго — К. Ш—въ.

Объ удовольствіи изъ Лантье

Удовольствіе есть такое ощущеніе, которое каждой испытываетъ, но котораго никто описать не можетъ, подобно легкому пару, оно тотчасъ улетаетъ, какъ скоро захотите раздроблять его. Человкъ свтской наслаждается имъ, и не знаетъ его, знаетъ — и не можетъ его постигнуть. Кажется, что оно по свойству своему противится всякому размышленію и уклоняется отъ всякаго изслдованія… истинной хамелеонъ, принимающій вс виды и не удерживающій ни одного…удовольствіе есть произведеніе страстей, цль и пища ихъ. Скупой полагаетъ его въ разсматриваніи своихъ сокровищъ, честолюбивой въ иде о власти, роскошной въ забавахъ. Будучи поперемнно предметомъ ихъ желаній и раскаянія,оно кажется необходимымъ для человка, бгущаго за нимъ, подобно изступленному, бгущему на извстную погибель… Мы видимъ одни цвты, и падаемъ въ бездну прежде, нежели подумали объ ней.

Таково ложное удовольствіе, и таковы вообще вс удовольствія чувствъ!

Есть одно истинное, которое можетъ быть вкушаемо только сердцами очищенными и постоянными: то, которое раждается отъ согласія дйствій нашихъ съ законами Природы и добродтели — удовольствіе единственное, за которымъ не слдуетъ раскаяніе, которое продолжительно и которое въ душ чувствительной составляетъ изъ наслажденій своихъ непрерывную цпь щастія.

Сіе истинное удовольствіе, и одно, заслуживающее имя свое, столь же трудно описать, какъ и другое. Надобно испытать его — чтобы чувствовать, надобно чувствовать — чтобы узнать его, а весьма не многіе дошли до сего знанія.

Ежели бы что нибудь могло дать идею о сихъ двухъ родахъ удовольствія,то надлежало бы сказать, что одно есть удломъ любви, другое наградою дружбы.

Любовь есть страсть слпая и мятежная, которая объемлетъ душу посредствомъ чувствъ, которая, подъ прелестію удовольствія, причиняетъ горести, ослабляетъ сердце и ввергаетъ нещастливца, ею одержимаго, въ такое состояніе, изъ котораго онъ не можетъ вытти по своей вол. Онъ желаетъ, боится, огорчается и утшаетъ себя по пустому. Тысяча различныхъ и противныхъ между собою чувствованій господствуютъ надъ всми способностями души его… Уничтоженіе разсудка слдуетъ за симъ необходимо — и что же виною зла сего? Часто одинъ взглядъ!….. Такъ слабая искра производитъ ужасной пожаръ.

Дружба, напротивъ, есть чувство тихое и спокойное, которое наполняетъ душу безъ всякаго волненія, которое услаждаетъ горести жизни, помогаетъ сносить ихъ и облегчаетъ бремя, налагаемое ими. Это страсть сердецъ добродтельныхъ, она раждаетъ и питаетъ изліянія сокровенныя, источникъ множества неизвстныхъ другимъ пріятностей, она продолжаетъ жизнь, удвоиваетъ ея цну и подкрпляетъ человка въ нещастіяхъ, какъ какъ радуетъ его въ благополучіи.

Восторги любви суть мечты скоропреходящія, которыхъ возвращеніе разсудка тотчасъ разсеваетъ, наслажденія дружбы суть истинныя удовольствія, которыя время усиливаетъ, и которыхъ возмутить ничто не можетъ. Любовники ссорятся, оставляютъ другъ друга и разрываютъ связь свою по самой легкой причин, друзья сносятъ великодушно погршности, не разлучныя съ существомъ нашимъ, и сожалютъ одинъ въ другомъ о слабостяхъ человческихъ, не стараясь увеличивать ихъ.

Снизхожденіе есть истинное основаніе дружбы, сходство въ чувствахъ — узы ея, а совершенное согласіе въ добродтеляхъ кладетъ послднюю печать на сію благороднйшую страсть сердца.

Молодые люди и женщины безъ сомннія никакъ не поврятъ, чтобы дружба могла имть преимущество надъ любовью — и не мудрено: Природа, прелесть роскоши, сила примровъ — все увлекаетъ юность на противоположной путь… только въ возраст зрломъ — тогда, какъ неумренность въ забавахъ притупитъ чувства ея, она приноситъ на олтарь дружбы сердце истощенное и не способное уже вкушать ея сладости.

Что касается до женщинъ — это другое дло. По тому ли, что темпераментъ ихъ холодне отъ природы, или воспитаніе пріучаетъ къ нкоторому принужденію, отъ котораго не возможно имъ вдругъ отвыкнуть — только извстно, что он мене нашего склонны къ своевольству, особливо въ первомъ возраст, но он отъ этого не боле способны вкушать сладость дружбы. Самолюбіе, врожденное и почти всегда господствующее чувство души ихъ, не дозволяетъ имъ видть въ подругахъ своихъ ничего инаго, кром соперницъ — а это лишаетъ ихъ всякаго единодушія.

Женщины, которымъ Природа отказала въ энергіи чувствованій, и которыя принуждены замнять силу, не достающую имъ, искуствомъ, длающимъ ихъ славу — женщины, по этой причин, гораздо непроницаеме мущины. Очень видно, что все осуждаетъ ихъ на молчаніе, и что, не бывъ любовникомъ, трудно узнать тайну женщины.

К. Ш — въ.

‘Встникъ Европы’. Часть XIV, No 6, 1804

О краснорчіи Бридена (*).

(*) Изъ книги: Principes d’loquence pour la chaire et le barreau, par le Cardinal de Maury.

Бриденъ былъ Миссіонарій, проповдывавшій въ селахъ. Онъ родился съ краснорчіемъ простонароднымъ, исполненнымъ картинъ и силы, и никто, подобно ему, не имлъ въ такой высокой степени рдкаго дара овладть душею многолюдства. Во всхъ его проповдяхъ замчены обороты естественно Ораторскіе, метафоры очень смлыя, мысли пылкія, новыя и разительныя, вс свойства богатаго воображенія, нкоторыя черты, a иногда и цлыя рчи, приготовленныя и писанныя съ жаромъ, даже со вкусомъ. Однажды онъ говорилъ проповдь въ церкви Святаго Сульпція въ Париж, 1751 го года. Лучшее общество столицы желало изъ любопытства слышать его. Бриденъ, возшедъ на каедру, увидлъ въ собраніи многихъ Епископовъ, многихъ Чиновниковъ и безчисленную толпу церковнослужителей. Сіе зрлище вмсто того, чтобы устрашить Бридена, вдохнуло ему вступленіе, достойное Боссюэта или Демосена. Вотъ оно:

‘Три вид слушателей, для меня столъ новыхъ, я бы долженствовалъ, кажется, растворить уста мои только для того, чтобы просить о снизхожденіи къ бдному Миссіонарію, не имющему тхъ дарованій, которыхъ требуете въ то время, когда хотятъ бесдовать съ вами о вашемъ спасеніи. Но чувство души моей совсмъ иное, нежели смиряюсь, то не думайте, чтобы я унизился до жалкихъ безпокойствъ суетности!…… Сохрани Боже, чтобы служитель Неба имлъ нужду въ извиненіи вашемъ! ибо — кто бы вы ни были — вы гршники, мн подобные. Только предъ лицемъ Бога, моего и вашего, чувствую въ сію минуту живое стремленіе поражать грудь свою. До сихъ поръ я возвщалъ о справедливости Всевышняго въ храмахъ, покрытыхъ соломою, проповдывалъ строгость покаянія злополучнымъ, не имющимъ куска хлба, открывалъ добрымъ поселянамъ грозныя истины Религіи…. Что я длалъ, нещастной? Опечаливалъ бдныхъ, лучшихъ друзей Бога моего, вселялъ страхъ и горесть въ души простыя и врныя, о которыхъ мн должно было жалть и утшать ихъ! Но здсь взоры мои устремляются на однихъ знатныхъ, на богатыхъ, на утснителей страждущаго человчества, или на гршниковъ дерзкихъ и ожесточенныхъ. Ахъ! только здсь надлежало гремть словомъ святымъ во всей сил грома его, и поставить съ собою, на этой каедр, съ одной стороны смерть, вамъ грозящую, a съ другой великаго Бога моего, пришедшаго судить васъ. Я держу нын приговоръ вашъ въ рук моей. Трепещите, слушая меня, люди гордые и всхъ презирающіе: потребность спасенія, необходимость смерти, безъигвстность сего ужаснаго часа для васъ, послднее раскаяніе, страшный судъ, малое число избранныхъ, адъ и посл всего вчность!… Вчность! вотъ предметы, о которыхъ хочу говорить съ вами, и которые надлежало мн сохранить для васъ единственно. Ахъ! какая нужда мн въ вашихъ мнніяхъ, которыя, можетъ быть осудили бы меня не спасти васъ. Богъ станетъ трогать сердца ваши въ то время, когда недостойной служитель Его будетъ говорить съ вами, ибо я позналъ долговременнымъ опытомъ, сколь велико Его милосердіе. Тогда, пораженные ужасомъ къ прошедшимъ своимъ несправедливостямъ, вы броситесь въ объятія мои, проливая слезы совсти и раскаянія, и по сил угрызенія найдете меня довольно краснорчивымъ.’

К. Ш — въ.

‘Встникъ Европы’. Часть XX, No 8, 1805

Письмо къ другу.

(Отъ 4 го Августа, 1805.)

Есть важныя одолженія, которыя можемъ длать другъ другу, которыя оставляютъ въ душ глубокія впечатлнія и вчную благодарность, но ничего нтъ трогательне гостепріимства искренняго, ничто не обязываетъ сердца нашего такой нжною признательностію, какъ сія священная добродтель общежитія. Она всегда была отличительною чертою характера Рускихъ, никакія перемны свта не могли изгладить ее, и хлбъ съ солью всегда на стол для странника подъ благословеннымъ небомъ моего отечества.

Не изъ Исторіи, но по собственному опыту говорю теб объ этомъ, другъ мой! Выслушай:

На возвратномъ пути своемъ изъ С. Петербурга, верстъ за двенадцать до Клина, переломилася ось нашей коляски (я халъ съ пріятелемъ) — что длать? Но, къ щастію проишестіе, столь чувствительное для нетерпливости увидться съ друзьями, случилось въ селеніи, и мы находимъ кузницу и вызываемъ Циклопа, договариваемся о цн, и работа начинается. Между тмъ, смотримъ на прохладной садикъ и березками осненной домикъ помщика, которому принадлежала деревня. Полдневной сильной жаръ и чрезмрная усталость представляли воображенію нашему сіе тихое жилище чертогами роскоши и наслажденія, любуемся и видимъ слугу, которой подходитъ къ намъ, и проситъ отъ имени Господина постить его. Мы взглянули другъ на друга съ живымъ удовольствіемъ и пошли, идемъ по тнистой алеи сада, входимъ на чистой зеленой дворъ, напослдокъ — въ комнаты. Почтенной хозяинъ встрчаетъ насъ, и привтствуетъ самымъ милымъ образомъ, тотчасъ вошла, изъ другаго покоя, и хозяйка, которая осыпала насъ ласками. — ‘Между тмъ, какъ починяютъ вашу коляску,*’ сказали оба: ‘покорно просимъ отдохнуть.’ Мы съ трудомъ выражали нашу благодарность: тонъ чистосердечія, непринужденности, простоты — все требовало особеннаго вниманія къ любезнымъ страннопріимцамъ — и мы забывали о ceб…. Любезность ихъ простиралась до того, что они были благодарньк Циклопу своему за удовольствіе, которое онъ доставилъ имъ принимать y себя дорогихъ гостей. Но, первое чувство, изъявленное ими, было трогательное сожалніe о разлук съ юнымъ сыномъ, котораго за нсколько дней передъ тмъ они проводили на службу Царю и Отечеству — въ походъ противъ враговъ тишины и спокойствія. — Ахъ! какъ живо, какъ глубоко чувствуютъ вс узы, вс обязанности Природы люди въ посредственномъ состояніи, подъ низкимъ кровомъ смиреннаго жилища!… a въ огромныхъ палатахъ, на штофныхъ диванахъ, подъ золотыми карнизами…. Обращаюсь къ моимъ героямъ. Поставили завтракъ, и насъ просятъ отобдать. Я готовъ былъ провести y нихъ цлой день. Передъ обдомъ входятъ дв дочери хозяйскія, и сцена удовольствій нашихъ украсилась новою прелестію: одна изъ нихъ (старшая) лицомъ, фигурою и цвтомъ молодости и здоровья заставитъ смотрть на себя самаго Мизогина. За столомъ говорили о многомъ, но это не мшало внимательной хозяйк подчивать гостей усерднйшимъ образомъ. — Сидя такъ близко съ милымъ, интереснымъ семействомъ, я вспомнилъ пріятную мечту {Смотри Подарокъ друзьямъ моимъ, сочиненіе А. Таушева. Ав.} твою, другъ мой! и погрузился на минуту въ задумчивость сладкую, очаровательную…. Боже мой! когда и для кого объяснится тайна счастія человческаго! Не уже ли подлинно одинъ призракъ его мелькаетъ передъ нами? что же оно само? гд же, какъ же можно обладать имъ неотъемлемо?… Кто мн скажетъ!

Почти во вс разговоры родительскія чувства вмшивали что нибудь относительное къ безцнному предмету ихъ — къ милому сыну, несущему жизнь свою на жертву долга. Какъ я понималъ горестное удовольствіе ихъ! какъ старался питать его! — Посл обда, вкуснаго, свжаго и сытнаго, подали десертъ и кофе, бесда не перерывалась, и почтенной хозяинъ, говоря о служб и состояніи своемъ {Онъ иметъ только пять сотъ руб. дохода — и угащиваетъ съ такимъ удовольствіемъ, люди одты такъ хорошо, столъ такой изобильной, въ покояхъ такъ чисто!… Войдите же къ богачу и вы услышите горькія стованія на трудность жизни!… Ахъ! они бдны въ самомъ дл. Ав.}, изъяснялся съ такимъ благородствомъ мыслей, что приводилъ насъ въ восхищеніе,

Напослдокъ коляска наша починилась, и мы должны были проститься съ любезными хозяевами. Могу сказать передъ судилищемъ совсти, что я прощался съ ними, какъ съ родными, и говорилъ, подобно Карамзину, въ сердц своемъ: ‘Гостепріимство, священная добродтель! если я когда нибудь тебя забуду, то пусть навки останусь бездомнымъ странникомъ на земл, и нигд не найду втораго Петра Алексевича Киреева!

К. Ш—въ.

Сказка.

(Изъ Боккалини.)

Нкоторой славной Критикъ, собравъ вс ошибки одного знаменитаго Поэта, поднесъ ихъ въ даръ Аполлону. Сей богъ принялъ даръ благосклонно и ршился наградить приличнымъ образомъ Автора за трудъ его, въ такомъ намреніи веллъ положить передъ нимъ кучу ржи, еще не молоченой, потомъ приказалъ ему отдлить солому отъ хлба, и класть ее особливо. Критикъ началъ работу съ великимъ искуствомъ и удовольствіемъ, и когда окончилъ ее, то Аполлонъ подарилъ его — соломою.

К. Ш—въ.

‘Встникъ Европы’. Часть XXIII, No 17, 1805

Читайте также: