СТАРЫЙ СУДЪ.
(Разсказъ слдователя).
СТАРЫЙ СУДЪ.
(Разсказъ слдователя).
А. Шкляревскаго.
А. Шкляревскаго.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Старый суд, Шкляревский Александр Андреевич, Год: 1873
Время на прочтение: 55 минут(ы)
Въ конц пятидесятыхъ годовъ, до начала гласнаго судопроизводства, я служилъ судебнымъ слдователемъ въ Н—ской губерніи, въ З—скомъ узд, лежащихъ въ черноземной полос нашей имперіи. Мн всего было около двадцати-четырехъ лтъ, институтъ судебныхъ слдователей только что вступалъ въ силу — и должность моя, новая сама по себ, нравилась мн, интересовала меня. Особенно занимало меня мое могущество при производств слдствій, полиція мн была подчинена, я могъ арестовать, заковывать въ кандалы, сажать въ острогъ и проч., или, выражаясь словами одного моего профессора: ‘могъ располагать, по произволу, судьбами равныхъ мн существъ…’ Говорятъ, во власти есть необъяснимая прелесть! Это я испыталъ на себ, опытомъ… Къ сожалнію, интересныхъ длъ у меня въ производств было немного: большею частію одн мелкія, незначительныя воровства.
Жилъ я тогда въ узд, на конц большой деревни, избушка моя стояла на самомъ берегу излучистаго Донца, такъ что, во время половодья, огородъ и часть двора заливались водою, а на улицу, изъ сней, приходилось вызжать въ лодк. Знакомствъ у меня ршительно не было, я такъ еще былъ юнъ, что и не умлъ завести ихъ, стсняясь представиться окружнымъ помщикамъ, въ которыхъ недостатка въ той мстности не было. Изрдка лишь меня навщали лсничій и уздный докторъ, два заматерлые холостяка, да, по должности, становой приставъ, хотя и женатый, но, по образу жизни, принадлежавшій къ тмъ семейнымъ людямъ, посщеніе которыхъ не представляетъ особой пріятности.
Былъ іюль мсяцъ, и я наслаждался кейфомъ, но неимнію въ производств длъ. Временемъ я кое что почитывалъ, а преимущественно курилъ, пилъ сливки и купался по нсколько разъ въ день. Однажды, утромъ, возвратившись съ купанья, я готовился пить чай, какъ вдругъ послышался звукъ дорожнаго колокольчика… Я сталъ прислушиваться. Звуки съ каждой секундой становились явственне, а когда я высунулся въ окно, то увидлъ и дорожній дормезъ, допотопный экипажъ нашего становаго пристава, прозванный ноевымъ ковчегомъ.
Становой приставъ былъ субъектъ замчательный, но не рдкій, такъ какъ въ сред становыхъ и другихъ незначительныхъ полицейскихъ чиновниковъ, я зналъ много похожихъ на него личностей. Въ отношеніи къ своему семейству и знакомымъ, онъ былъ человкъ мягкій, обходительный, съ дамами чрезвычайно любезный, охотникъ до поцлуевъ ручекъ и самъ признававшійся въ холостой компаніи, что онъ ‘женолюбивъ’, за это-то, вроятно, жена его, Марья Степановна, и держала его въ ежовыхъ рукавицахъ, о чемъ вдалъ весь уздъ. Наружностью онъ былъ свжій мужчина лтъ сорока, невзрачный, но краснощекій, что питало въ немъ претензію на красоту. Марья Степановна была маленькаго роста, суха какъ сушеная рыба и зла какъ кошка. Кто зналъ Гелактіона Никифоровича въ частной жизни, тотъ поусомнился бы, чтобы онъ могъ имть кровожадные наклонности, между тмъ, онъ имлъ ихъ, и, при исполненіи служебныхъ обязанностей среди простаго народа, становился лютымъ тигромъ, даже по наружности: рдкіе, рыжеватые волосы приподнимались кверху, жолтые глаза становились зелеными и таращились, нижняя губа подкусывалась и изъ устъ вылетали такія слова, отъ которыхъ забжалъ бы на край свта, въ тридесятое государство… Изумительно, гд только слышалъ и перенялъ ихъ Гелактіонъ Никифоровичъ. Бда, если въ его стан случался пожаръ… Половина присутствующихъ на пожар крестьянъ будетъ непремнно избита: одного за волосы, другаго въ зубы, третьяго за бороду, четвертаго вытянуть палкой — ему ровно ничего не стоитъ…
— Что это вы длаете?!… замтишь, бывало, наконецъ ему, съ сердцемъ.
— Не могу, батенька, не могу… Такой у меня характеръ!… кричитъ Гелактіонъ Никифоровичъ, ударяя и себя съ азартомъ въ грудь кулакомъ.— Нельзя иначе, такой у насъ народъ, все до тла сгоритъ безъ этого!..
До назначенія судебныхъ слдователей, какъ я слышалъ, онъ такъ же производилъ и дознанія: то есть, начиналъ допросъ — дачею въ зубы преступнику… Но, отъ этого, при всей моей молодости, я съумлъ отучить его, удаливъ Гелактіона Никифоровича при подобномъ начал отъ слдствія и составивъ объ его поступк протоколъ… Эта штука обошлась ему во всхъ отношеніяхъ очень дорого и онъ едва усидлъ на мст. Впрочемъ, Гелактіонъ Никифоровичъ не былъ злопамятенъ и скоро примирился со мною. Вообще, не смотря на свое подъ-часъ жестокое обращеніе съ крестьянами и другіе гршки, Стоцкій (фамилія становаго) пользовался ихъ расположеніемъ. Извстно, что крестьянину тяжеле всего разстаться съ своею собственностью, потому что она пріобртается тяжкимъ трудомъ,— а Стоцкій не былъ грабителемъ и взяточникомъ въ тсномъ смысл этого слова, за что ему доставалось не мало распеканцій и упрековъ отъ жены: ‘посмотри, какъ другіе становые живутъ’ и пр. Онъ не стснялъ и не вымогалъ, а бралъ что дадутъ, то есть, принималъ, какъ учтиво выражались чиновники стараго времени, ‘благодарность’. Русскій же мужикъ такое даяніе и до сихъ поръ считаетъ законнымъ и съ своей стороны обязательнымъ, за толчкомъ же онъ по привычк тоже не гонится, а вслдствіе всего этого, крестьяне о Стоцкомъ разсуждали такъ: ‘отца роднаго не нужно, какъ Гелактіонъ Никифоровичъ!.. Что дашь ему — довольствуется, не брезгуетъ, не мозжитъ!… Одно слово: милый человкъ!… Коли и сотворитъ когда плюху, али зуботычину — такъ что съ того?.. Извстно, человкъ въ сердцахъ, дловъ у него много, а тутъ мы его тревожимъ… Много довольны!’
— Новость! закричалъ становой, увидвъ меня въ окно,— вы тутъ чаекъ попиваете, да папиросочки покуриваете, а вотъ не знаете, какую я вамъ грозу привезъ? Съ этими словами, приподнявъ свою форменную фуражку въ клеенчатомъ чахл и съ кокардой, для поклона, онъ сталъ вылазить изъ дормеза, остановившагося у моей калитки, за дормезомъ подкатила еще и тлега, запряженная тройкой, въ которой сидли его письмоводитель (совершенно спившійся съ круга отставной чиновникъ) и сотскій съ свтлой бляхой.
— Какая такая гроза?… спросилъ я становаго, когда онъ вошелъ въ комнату и мы поздоровались.
— Что? небойсь, испугались?.. Ха-ха-ха! Никакой грозы нтъ, сказалъ серіозно и успокоительно становой,— а только хлопоты, да и то пустыя… Убійство съ грабежомъ… Я привезъ вамъ отношеніе… Подемъ сейчасъ на слдствіе вмст, тутъ недалеко. Я мимоздомъ уже дознаніе сдлалъ. Въ сел Кондюровк, помщика Катеринкина, нашли, на гумн крестьянина Тарасова, мертвое тло…
— Неизвстнаго человка?..
— Нтъ, извстнаго: З—скаго 3-й гильдіи купеческаго сына Михаила Иванова Медвдкина… Вотъ, сейчасъ мой письмоводитель подастъ вамъ вс бумаги.
— За врачемъ послали-ли?..
— Какже! Тотчасъ. А думаю онъ уже тамъ…
Я попросилъ становаго садиться и предложилъ ему чаю. Въ комнату вошелъ его письмоводитель, въ дырявыхъ сапогахъ, истертомъ и безъ многихъ пуговицъ вицъ-мундир, съ засаленными бортами и прорванными локтями, съ портфелемъ бумагъ подъ мышкою. Лицо его синебагроваго цвта было небрито и покрыто слоями пыли, мутноголубые глаза на выкат смотрли съ тмъ выраженіемъ, какое имютъ глаза у уснувшей рыбы, то есть, глядятъ безмысленно и не моргая. Изъ всей физіономіи выдлялись большой величины носъ, вспухшій у ноздрей, и кудлатые русые волосы, казавшіеся отъ ныли темными. Онъ былъ такъ пьянъ, что, желая сдлать мн поклонъ, едва удержался на ногахъ, съ помощію стны.
— Опять за дорогу натрескался? пугнулъ его становой.
— Капли воды… въ ротъ не бралъ… отвчалъ письмоводитель, кладя на стулъ портфель и стараясь отыскать въ немъ приготовленныя для меня бумаги. Но руки ршительно отказывались ему служить и форменные полулисты валились на полъ…
— Пошелъ спать въ тарантасъ!!! крикнулъ на него становой,— чтобы чрезъ полчаса, къ отъзду, непремнно выспался! какъ встрепаный чтобъ былъ! а не то водой окачу… Сотскій! сведи его выкупаться!.. Воды капли не пилъ?… А водки сколько? бутылки дв вытрескалъ?.. Купаться!…
Я посовтывалъ становому лучше дать ему уснуть, если время терпитъ.
— Ну, пошелъ,— спи, чортъ съ тобой!…
Письмоводитель, сдлавъ пируэтъ къ дверямъ, кое какъ поплелся изъ комнаты. Я, по его уход, хотлъ было прибрать бумаги.
— Ненужно, не трудитесь, замтилъ становой,— посл дорогою прочтете… Я лучше на словахъ вамъ разскажу… Время терпитъ… стража около тла поставлена, преступникъ отысканъ… Какъ бы проглотить рюмашку бодряги?… Такъ остроумно становой всегда называлъ водку.— Если у васъ нтъ, то у меня она есть въ тарантас…
За водкой и закуской становой разсказалъ мн произшествіе въ томъ самомъ вид, въ какомъ оно содержалось въ его дознаніи.
— Замтили ли вы,— началъ свой разсказъ становой, длая мн вопросъ,— когда вы прозжаете дорогой мимо Кондюровки, напримръ, сюда,— то въ сторону на лво, эдакъ въ полуверстномъ растояніи напротивъ села, видна обширная степь, что-то въ род лска въ ложбинк, а дале какія-то строенія?…
Я утвердительно кивнулъ головою.
— Степь эта, продолжалъ Стоцкій,— принадлежитъ зажиточному мужику, приписавшемуся въ купцы, Медвдкину, въ разведенномъ лск находится пчельная паска, а строенія — его же кошары для рогатаго скота, он отъ паски далеко. Самъ Медвдкинъ живетъ въ город, гд иметъ лавку и торгуетъ саломъ, невыдублеными кожами, дегтемъ, медомъ, воскомъ и прочими подобными предметами, на паск же жилъ его сынъ, молодой человкъ, съ прикащикомъ, почти однолткомъ. Отсюда они наблюдали за степью, часть которой отдаютъ въ наймы для пастбищъ, за кошарами и за самой паской,— сверхъ же всего этого они закупаютъ у окрестныхъ крестьянъ различный домашній скотъ для перепродажи и убою. Старикъ Медвдкинъ частенько назжаетъ сюда изъ города присмотрть благополучно ли все, такъ какъ главная у него надежда на прикащика, человка хотя серіознаго и извстнаго ему своею честностью, но все же посторонняго, къ сыну же своему онъ надлежащей довренности не иметъ, потому что молодой человкъ въ прошлое время былъ замченъ въ кутеж. Этотъ молодой Михайла Ивановъ Медвдкинъ, живя на паск и посщая за разными надобностями Кондюровку, познакомился съ женою крестьянина помщика Катеринкина Моисея Тарасова — Акулиною Васильевою Тарасовою. Сначало дло шло шито и крыто, а потомъ провдалъ мужъ и погрозилъ Медвдкину — поколотить его, а посл и убить, однако это не помогло: Михайла Ивановъ продолжалъ посщать его жену въ ночное время… Тарасову это стало не въ терпежъ — и дло кончилось тмъ, что въ ночь на 8 іюля онъ подстерегъ своего соперника, когда тотъ проходилъ по его гумну, подкрался, разскъ топоромъ голову и положилъ на мст…
— Значитъ, спросилъ я становаго,— преступникъ сознался?…
— Ну, вотъ!— саркастически возразилъ становой,— вы хотите, чтобы нашъ русскій мужикъ сразу сознался?.. Обыкновенно: знать — не знаю, вдать — не вдаю… Но улики противъ него вс на лицо: есть свидтели и собственное его сознаніе, какъ онъ за два дня до происшествія похвалялся въ питейномъ дом убить Медвдкина, на бль его найдены обильные потеки крови, и въ ночь совершенія преступленія онъ неизвстно гд находился. Когда поутру увидли трупъ Медвдкина, то Тарасова въ деревн не нашли, онъ убжалъ, но, какъ на него падало подозрніе, то по моей просьб управляющій тотчасъ разослалъ за нимъ въ разные концы погоню — и Тарасовъ былъ пойманъ, верстахъ уже въ пятнадцати отъ Кондюровки…
— Что же показываетъ въ свое оправданіе Тарасовъ? предложилъ я становому вопросъ.
— Да, вздоръ разный! Чуть не небылицу…
— Про какой же вы грабежъ говорили?…
— По грабежу-то вотъ вамъ придется узлы распутывать, замтилъ становой — крестьяне села Катеринкина: Егоръ Миролюбовъ, Демьянъ Трофимовъ и Василій Шуйскій показали, что Медвдкинъ, будучи вечеромъ въ ихъ слобод, закупалъ у нихъ телятъ и они видли у него бумажникъ съ крупными, сотенными и пятидесяти-рублевыми, ассигнаціями, на глазъ рублей тысячу, кром того на Медвдкин были серебряные глухіе часы на тонкой, чрезъ шею, золотой цпочк… Этого всего при убитомъ не оказалось, а также не найдено и при пойманномъ Тарасов.
— Кто же первый увидлъ трупъ? спросилъ я.
— Акулина…
— Гм!.. какимъ образомъ?
— Какъ какимъ! удивился становой,— вышла на гумно…
— За какимъ дломъ?.. по какой надобности?..
— Да мало ли можетъ быть какая надобность?..
— Однако, возразилъ я,— вы спросили объ ней у Акулины?..
— Нтъ…
Я покачалъ головою.
— Эхъ, Александръ Андреичъ! Александръ Андреичъ!— укоризненно вскричалъ на меня становой, съ энергическій жестомъ руками,— вамъ никогда не угодишь!.. Думаешь какъ лучше, а выходитъ хуже… Ну, кчему я буду тревожитъ бабу, когда ясно, что Медвдкина убилъ ея мужъ?.. Богъ съ вами!… читайте ужь лучше сами вс показанія… Можетъ быть еще ошибки найдете!..— И становой съ сердцемъ сталъ подбирать и подалъ мн относящіяся къ длу бумаги, посл чего съ надутымъ лицомъ сталъ прихлебывать изъ стакана чай.
Я читалъ и морщилъ брови, становой счелъ это за недовольство его работой.
— Вижу, проговорилъ онъ,— по вашему, я мднаго гроша не стою, а начальство меня всегда одобряетъ.
— Я вовсе и не думаю винить васъ, почтеннйшій Гелактіонъ Никифоровичъ, отвчалъ я ему,— вы произвели дознаніе весьма обстоятельно, сняли показанія со всхъ причастныхъ длу, и вопросы которые слдовало бы предложить Акулин Тарасовой относятся, такъ сказать, къ сфер слдствія уже, а не дознанія, слдовательно, вы ни въ чемъ неповинны. Я разспрашиваю васъ частно, собственно для соображеній, потому что мн нужно иначе дйствовать. Чтобы правильно произвести слдствіе и достоврно отыскать убійцу, я долженъ, по моему убжденію, недоврчиво смотрть даже на неотразимые факты, падающіе на одно лицо, и заподозрить всхъ прикосновенныхъ къ длу… Позвольте!.. Тутъ замшаны деньги!… Разв Медвдкина изъ за нихъ не могъ убить его прикащикъ?..
— Помилуйте!..Они закадычные друзья съ самаго дтства… это вс утвердятъ…Человкъ ничего не знаетъ… Ушелъ его хозяинъ ночевать изъ дома, какъ часто онъ длалъ, тамъ его и убили….
— Мало чего, что друзья!.. А Акулина разв не можетъ быть преступницей?..
— Любовница-то?.. Изъ какихъ чертей?..
— А будто любовницы не убиваютъ! противорчилъ я, иронически пожавъ плечами.— Я вамъ наскажу бездну мотивовъ къ совершенію убійства именно Акулиной, по разнымъ цлямъ… Мы не знаемъ: искренно ли она его любила?.. Можетъ быть и корыстно?.. Слдовательно, видя у него въ тотъ день большую сумму денегъ, она могла сама убить его, чтобы пріобрсть ихъ, во вторыхъ, могла, по этому предмету войти въ соглашеніе съ мужемъ, или по мужниному вліянію быть его соумышленницей, въ третьихъ, у нихъ могла быть ссора, четвертый мотивъ — ревность, кто ихъ знаетъ, что между ними было?… въ пятыхъ, подъ гнетомъ притсненій мужа, не видя возможности продолжать сношенія съ Медвдкинымъ и страстно любя его, она могла убить его, чтобы онъ, кром ея, и въ будущемъ не принадлежалъ бы никакой другой женщин… въ шестыхъ, могло говорить въ ней и религіозное чувство: угрызеніе совсти за проступокъ противъ брака — въ изступленіи она и убила его, чтобы удалить причину ея нравственнаго паденія, бороться противъ которой ей было не подъ силу…
— Ишь, куда вы занеслись! иронически замтилъ Гелактіонъ Никифоровичъ, хлопнувъ себя рукою по ляшк.— Вотъ то-то молодость!.. Вы смотрите, какъ мы, прямо: если бы Тарасовъ въ ту ночь не убилъ Медвдкина, то чегожь бы онъ бжалъ изъ деревни?…
— Это ничего не значитъ, возразилъ я, подбирая въ ум предлогъ къ побгу Тарасова изъ Кондюровки,— это… это могло произойдти случайно… Могло быть даже такъ, сказалъ я энергически,— что Тарасовъ нечаянно, не будучи убійцей, наткнулся на трупъ Медвдкина, убитаго его женою,— и со страха, предполагая, что на него надутъ подозрнія, бросился бжать.
При этихъ моихъ словахъ, становой крайне изумился и выпучилъ на меня глаза. Онъ видлъ, что я показанія крестьянина Тарасова не читалъ — а между тмъ, Тарасовъ въ немъ приводилъ мой доводъ къ причин побга….
Изъ имвшихся въ показаніяхъ данныхъ я увидлъ лта фигурировавшихъ лицъ: Медвдкину было 25 лтъ, Акулин — 20, мужу ея — 36, а прикащику Медвдкина Петру Силову Зарайскому — 25 лтъ. Послдній, между прочимъ, показалъ, что хозяинъ его предъ вечеромъ возвратился на паску изъ Кондюровки и потомъ, поужинавъ, опять туда пошелъ, вроятно къ Акулин, откуда уже и не возвращался. Объ убійств его онъ узналъ отъ старшины села Кондюрова, пришедшаго его извстить объ этомъ. Деньги находились при его хозяин постоянно. Въ убійств и грабительств онъ подозрваетъ мужа Акулины, крестьянина Моисея Тарасова. Самъ онъ происшествіемъ было очень удивленъ — и увидя трупъ хозяина, со слезами бросился обнимать его.
Окончивъ чтеніе всхъ показаній, я немедленно собрался въ Кондюровку и поторопилъ къ отъзду и станового, начавшаго предаваться сладкой дремот. Письмоводителя по розыскамъ не оказалось. Ему удалось, неизвстными путями, пробраться изъ моего двора на чужой огородъ — вроятно, чтобы спастись отъ угрожавшаго ему купанья,— гд, забравшись въ густой и высокій бурьянъ, онъ предался сладкому успокоенію. Онъ прибылъ въ Кондюровку посл насъ, почти ночью и на жесточайшемъ похмль.
Прибывъ въ Кондюровку и узнавъ, что уздный врачъ ждетъ меня, я первымъ дломъ отправился съ нимъ для осмотра тла и удостовренія: не было ли кмъ измнено его положеніе, противъ того, въ какомъ оно было найдено свидтелями и становымъ?..
Кондюровка была довольно большое помщичье имніе, содержавшее въ себ до 3 1/2 тысячъ душъ крестьянъ и до 200 жилыхъ избъ, исключая амбаровъ, сараевъ, магазиновъ, втряныхъ мельницъ и прочихъ строеній. Здсь же въ Кондюровк была и постоянная резиденція становаго пристава, Гелактіона Никифоровича Стоцкаго. Для помщенія ему предназначенъ былъ отдльный домъ, съ девятью окошками на улицу и двумя крылечками во дворъ. Одно составляло какъ гласила надпись на черной дощечк: ‘Въ хотъ канцелярію’, состоявшую изъ сней, передней и залы, а другое — входъ въ его квартиру, гд властвовала Марья Степановна. Населеніе состояло изъ великороссіянъ — съ примсью малороссовъ изъ другаго имнія того же помщика Катеринкина, которое находилось въ сосднемъ узд. Селеніе было выстроенно въ длину, вблизи большой дороги, пролегавшей въ губернскій городъ и тянулось по берегу одного изъ незначительныхъ притоковъ Донца, боле чмъ на дв погонныхъ версты. Отъ квартиры становаго до избы Тарасова, по дорог вдоль широкой улицы, наполненной маленькими ребятишками и стаями собакъ, попадались и красивенькія бленыя хатки малороссіянъ съ миніатюрными, привтливыми окошечками, со ставнями расписанными красной глиной, охрой и синькой, и съ примазанными присьбами {Присьба — завалина, фундаментъ.}, а также и срыя, некрашенныя прочныя избы великороссіянъ, безъ оконъ на улицу, съ массивными воротами, съ крышею, и съ сараями, гораздо лучшаго лснаго матеріала, чмъ сама изба. Приближаясь къ жилищу крестьянина Тарасова, мы узнали домъ еще издали по небольшой толп народа, стоявшаго въ ожиданіи насъ, уже насмотрвшись на зрлище, у растворенныхъ, какъ бы для торжества, воротъ. Въ толп ярко блистали на солнц бляхи сотскихъ и десятскихъ.
Изба Тарасова была великорусская съ окнами во дворъ. На крыльц сидли старикъ и старуха, это были родители Моисея, нсколько бабъ и мужиковъ, но народу было не много, такъ какъ пора стояла лтняя, рабочая. Стоявшіе у воротъ, при нашемъ приближеніи, разступились и почтительно поснимали шапки, сидвшіе привстали и поотвшивали низкіе поклоны. Лица у крестьянъ были такія испуганныя, блдно-желтыя, со втянутыми щеками и съ такими робкими взорами, какъ будто вс они безъ изъятія ждали наказанія и чувствовали за собою вину преступленія. Становой принялъ на себя обязанность быть нашимъ вожакомъ. Съ нкоторой важностью осанки, свойственной военачальникамъ, онъ шелъ впереди насъ чрезъ широкій, почти пустой дворъ, по направленію къ виднвшейся на другомъ конц его калитк на кумно. Дворъ весь заросъ травою, съ боковъ его стояли: съ одного — хлвъ для скота, откуда неслись жалобные стоны запертаго тамъ теленка, и курятникъ, съ другого: навсъ, крытый соломою, гд помщались опрокинутые деревенскіе зимніе сани-развальни, соха и дв изломанныя телги,— изъ крайней выскочила здоровая кудлатая овчарская собака и съ страшнымъ лаемъ бросилась на отороплаго становаго, сотскій кинулся отогнать ее, съ крикомъ: ‘куды, сибирная?!..’ На гумн было тихо и мирно — и ничто не говорило о совершенной наканун кровавой драм. Пахло сномъ и соломой, солнце начало уже спадать и отъ стоговъ ложилась тнь. За гумномъ видлся ровъ, а дальше, рка, окруженная съ обихъ сторонъ плакучими ивами, на которыхъ, съ одной на другую, перелетали вороны или галки, за ркой глазамъ представлялась изпещренная желтыми, красными, свтло и темно-зелеными квадратами, а изрдка и углами, необъятная нива, во весь кругозоръ. Судя по изб и по гумну, Моисей Тарасовъ не принадлежалъ къ числу особенно зажиточныхъ крестьянъ, но и не былъ бденъ. Гумна его сосдей были гораздо богаче. Его состояло преимущественно изъ однихъ стоговъ соломы, нсколькихъ сна и двухъ скирдъ прошлогодняго хлба, изъ которыхъ одна была до половины обмолочена. Къ ней прислонены были грабли, вилы и два цпа: не вдалек куча соломы и зерна, покрытая рядномъ. Видно было, что у Моисея не хватило въ запас готоваго хлба — и онъ позднимъ вечеромъ, возвратившись домой съ полевыхъ работъ, домолачивалъ старый…
Можетъ быть онъ занимался этимъ и вчера, вмст съ своей женою, обдумывая планъ убійства, или совершенно не предполагая, какая чрезъ нсколько часовъ его постигнетъ ужасная катастрофа…
Около одного стога, въ самомъ конц гумна, торчали два мужика-караульщика безъ шапокъ, и лежало на земл что-то длинное, прикрытое холстомъ. Тутъ же близко стояли: небольшой столикъ съ бумагами, перьями, чернильницей, и стулъ, приготовленные распорядительнымъ становымъ. Когда я съ докторомъ, фельдшеромъ и слдовавшею сзади насъ толпою,— въ числ которой были свидтели того, въ какомъ вид поутру найденъ былъ на гумн трупъ Медвдкина,— подошли къ стогу, становой скомандовалъ караульнымъ: ‘открой!..’ Т приподняли холстъ — и глаза всхъ присутствовавшихъ устремились належавшій на земл, бездыханный, мужской трупъ… Еще сутокъ не прошло, какъ молодой человкъ лишенъ былъ жизни, а уже трупъ его, подъ палящими лучами іюльскаго солнца, началъ разлагаться. Изъжелта-темно багровое лицо его, съ запекшеюся кровію,— которую, жадно прильнувъ, пили овода, мухи и появившіеся комары,— волосы смоченные кровью, прилипшіе космами на голов и вискахъ,— все это было ужасно, хотя при жизни своей Медвдкинъ принадлежалъ къ числу рослыхъ и красивыхъ молодцовъ, типъ которыхъ весьма часто можно встртить, напримръ въ Апраксинскомъ рынк, по словамъ его знавшихъ, онъ былъ блъ, румянъ, краснощекъ, имлъ прекрасные черные волосы, хорошо очерченный съ горбомъ носъ, темнокаріе жизненные глаза, носилъ тонкіе усики и недавно пробившуюся, почти пушокъ, овальную бородку. Тло лежало въ поз мертвецовъ, вытянутое, какъ принято говорить, въ струнку. Ноги плотно прижались одна къ одной, а руки на живот разошлись — но такъ странно, какъ будто прежде он лежали сложенными на груди… Медвдкинъ былъ одтъ въ длинный черный суконный сюртукъ, старый синій атласный жилетъ и розовую ситцевую рубаху съ манишкою, шея была обвязана чернымъ шелковымъ шарфомъ, съ красными концами.
— Рана должна находиться, сказалъ врачъ, обращаясь ко мн, по расмотрніи лица убитаго,— въ задней части черепа…
— Но обратили ли вы вниманіе, спросилъ я у него,— на позу трупа?.. Могла ли принять ее жертва сама собою, безъ посторонней помощи?..
— Конечно, нтъ!.. Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія, потвердилъ докторъ.
— Я бы желалъ записать это въ протоколъ до осмотра раны…
— Пожалуй… Мы даже измримъ разстояніе, какъ разошлись руки…
— Все это такъ… сказалъ я врачу по французски,— но предварительно мн хотлось бы спросить у свидтелей: дйствительно ли Медвдкинъ найденъ въ этой именно поз и не уложилъ ли кто его такъ изъ усердія, по христіанскому обряду.
— Братцы! обратился я къ толп народа.— Кто изъ первыхъ увидлъ тло?… Выйдите сюда, поближе!…
— Я!… я!… я!… послышались голоса, и къ столику подошло трое мужчинъ, да съ десятокъ бабъ.
— Какъ вы узнали, что тутъ на гумн убитый?
— Мы, значитъ, заговорила одна молодая баба,— я тетка Лукерья, тетка Степанида да бабушка Фекла, еще тамъ поотдаль были, полоскали красны, какъ слышимъ на гумн Акулина голоситъ… Я и говорю бабамъ-то: Чего Акулина голоситъ?.. А тетка Степанида мн: ‘поди, погляди!’ Я черезъ ровъ и пустилась къ Акулятк, да вплоть до убитаго подбжала, какъ взглянула это — бжать опять къ рк, и оповстила всхъ… Тутъ, кто посмле: я, Степанида, да еще не помню кто, бросились глядть и побжали чрезъ ровъ, а другія побоялись, пошли во дворы, собрали мужиковъ и гурьбой пришли уже съ улицы…
Разузнавъ кто Лукерья, Степанида и Фекла, я спросилъ у нихъ и у остальныхъ: такъ ли все было, какъ разсказывала ихъ товарка? ‘Такъ’, отвчали мн вс согласно.
— Ну, ты первая, обратился я къ разсказывавшей,— какъ пришла, не помнишь: такъ ли лежалъ этотъ молодецъ, какъ теперь, или кто его переложилъ?
— Не знаю… Кажись, что такъ…
— Точно такъ, ваше благородіе, подтвердили мужскіе голоса.
Посл этихъ удостовреній, по соглашенію со мною, врачъ приступилъ къ осмотру черепа. Туловище трупа было приподнято. Начиная почти отъ самаго темени, до затылочнаго шва включительно, видна была огромная, трехъ дюймовъ въ длину и 3 линіи въ ширину, рана, нанесенная острымъ холоднымъ оружіемъ. Врачъ нашелъ, что она безусловно сдлана топоромъ,— ударомъ, какъ можно было предполагать, сверху, прорублены были: кожа и черепъ до мозга, съ поврежденіемъ его и затылочнаго шва. Врачъ объяснилъ мн, что этотъ ударъ считался въ медицин неоспоримо смертельнымъ, повергающимъ жертву съ обморочное состояніе, при которомъ начинается прекращеніе всхъ жизненныхъ отправленій, при осмотр нашемъ кровь и блдно-желтоватая подкожная матерія, сочтенная мною сначала за мозгъ, совершенно запеклась, и все это такъ было спутано и заволочено длинными волосами, что врачъ, чтобы лучше разсмотрть рану, веллъ фельдшеру обстричь, обмыть и обрить вокругъ ея волосы. Здсь мы обратили вниманіе на два обстоятельства: первое, что эта длинная рана имла въ конц затылочнаго шва сравнительно большую широту, чмъ въ начал темени, это давало поводъ предполагать, что если рана произошла отъ топора, то ударъ послдовалъ спереди, чрезъ голову, а не сзади, потому что остріе скиры шире немного въ верху, а съ низу уже,— второе, что хотя подъ черепомъ находились кровь, и залиты были часть спины и фалдъ сертука, а также она протекла съ шеи подъ рубаху и сильно омочила ее,— но, отъ подобной раны, крови должно было бы изойдти гораздо боле, и сверхъ того, отъ этого удара Медвдкинъ долженъ былъ упасть тотчасъ же — въ ту или другую сторону, но мгновенно,— а потому кровь не могла быть въ виднномъ изобиліи на спин и на рубах. Все это, вмст съ позой, наводило на мысль, что Медвдкинъ убитъ въ другомъ мст, гд и осталась значительная часть крови отъ раны,— а сюда, на гумно, перенесенъ. Объ этомъ мы съ докторомъ стали разсуждать довольно громко. Мужики начали роптать:
— Помилуй-те, ваше высокоблагородіе, заговорилъ одинъ изъ нихъ, старикъ,— за что это вы на всхъ насъ бду накликаете?… Ну кто изъ насъ станетъ его убивать?… Кому какое онъ зло сдлалъ?… Парень былъ добрый, веселый, шутливый, царство ему небесное!… Мы очень много имъ довольны… извстное дло, была у него съ Моисеемъ вражда, чрезъ жену… Это дло ихъ… Какъ угодно, ваше высокоблагородіе, больше Моисея ни кто… Это его рука… Мужикъ здоровый, съ разу человка ушибыть можетъ! Вотъ, онъ и ушибъ…
Я принялся успокоивать ихъ, разстолковавъ свою служебную обязанность, и общалъ не медлить ни минуты и, если Богъ пошлетъ, завтра же кончить слдствіе.
Другихъ ранъ или побоевъ на тл Медвдкина не оказалось, найдены только слды двухъ недавнихъ ушибовъ: одинъ — пятно на боковой лопатк, а другой — ссадина на локт, оба на правой сторон и могли произойти отъ паденія. Кончивъ наружный осмотръ, врачъ хотлъ приступить къ анатомическому вскрытію черепа и груди, но я попросилъ его, если можно, отложить это до завтра, такъ какъ въ данномъ случа анатомическое изслдованіе едвали могло повлечь за собою какое-нибудь серіозное открытіе.— Могу ли располагать вашимъ временемъ? спросилъ я у него:— мн бы хотлось сейчасъ, при труп, сдлать допросъ Тарасовой….
— Сдлайте милость! къ вашимъ услугамъ, какъ угодно…
— Гд семейство Тарасовыхъ? узнавалъ я у становаго.
— Мужа, отвчалъ онъ,— я посадилъ въ арестантскую, чтобы не бжалъ, а жена — здсь, въ изб, при ней караульные…
— Пошлите ее къ допросу.
Становой отрядилъ двухъ сотскихъ, побжавшихъ рысью. Трупъ, по моему желанію, былъ уложенъ въ ту позу, въ какой онъ лежалъ до осмотра.
Сопровождаемая сотскими, Акулина тихо подошла къ намъ, поклонилась и стала, съ горестною миной въ лиц, у изголовья трупа, подперши лвой рукою щеку. По костюму ея я догадался, что она была малороссіянка, то же самое потверждалъ и акцентъ ея. По наружности ее можно было счесть еще за двушку, очень молодую, хорошо физически развитую, средняго роста. Красный, ситцевый съ каймою и съ разбросаннымъ по полю его рисункомъ жолтаго горошка, платокъ кокетливо обхватывалъ черные волнистые волосы на голов, выпуская изъ подъ себя начесы, извивавшіеся отъ природы фестонами. Темносиніе глаза, казавшіеся черными, какъ нельзя боле шли къ чрезвычайно блому и нжному цвту ея лица. На щекахъ ея былъ постоянный румянецъ, даже и въ то время когда она сильно блднла, если же случалось ей краснть, то краска выступала пятнами, даже на лбу. Носъ и губы были крупной формы, верхняя губа посредин особенно толста и какъ бы припухла, ротъ широкъ, но его выкупали прекрасные, блые, ровные зубы. Все лицо, кром пріятной улыбки, нкотораго добродушія, молодости, свжести — не имло особаго выраженія, но было красиво и могло въ извстной степени нравиться. Блую коленкоровую рубаху, вышитую на плечахъ деревенскимъ узоромъ, съ широкими рукавами, застегнутыми въ кисти руки, стягивала у пояса синяя съ блыми цвточками ситцовая юбка, рзко обозначая формы роскошнаго бюста молодой женщины, на которомъ лежали, свсившіяся съ шеи, два крупныхъ ожерелья, красное и желтое, съ вправленными посередин ихъ рублемъ и полтинникомъ стараго чекана, съ изображеніемъ креста, отчего они и называются въ простонародіи, въ Малороссіи, крестовиками {Иначе дукаты.}. Предложивъ толп удалиться, я сдлалъ Акулин вопросъ:
— Вы знаете, чье это тло? Вмсто отвта, она закрыла лицо руками и заплакала.— Становой и докторъ отошли отъ насъ на нкоторое разстояніе и отозвали сотскихъ. Народъ ушелъ во дворъ.
— Признаете ли вы, продолжалъ я,— что это тло вашего знакомаго, купеческаго сына, Михайлы Ивановича Медвдкина?
— Онъ, отвчала она чуть слышно.
— И вы первая увидли его сегодня, здсь, мертвымъ? Разскажите по порядку все, но по правд, не утаивая, для чего вы пришли сюда и какъ замтили тло?
Не отрывая рукъ отъ лица, съ выступившими яркими пятнами на лбу отъ стыда, посл сильной блдности, Акулина начала запинаясь:
— Онъ общалъ посл зорьки придти… Я вчера вечеромъ сказала ему, что Мосей на зорьк удетъ въ поле…
— Значитъ, вы еще вчера условились съ нимъ видться? Это уже очень поздно было, или рано? и гд вы видлись?
— Въ такую, какъ теперь, пору, на току… {Токъ — мсто на гумн, гд молотятъ.}.
— А не говорилъ онъ вамъ, куда онъ отъ васъ пойдетъ?
— Нтъ, онъ сказалъ, что идетъ въ кабакъ — купить водки, а потомъ пойдетъ домой вечерять (ужинать), чтобы завтра встать раньше… Мосей легъ спать, продолжала, немного освоившаясь съ допросами, Акулина,— здсь на этомъ стогу, она указала на скирду початаго хлба,— а я на крыльц со стариками. Раненько сегодня проснувшись, я пошла искать Мосея, узнать ухалъ ли онъ, а старикамъ сказала, что иду убирать зерно. Мосея на стогу не было: я и подумала, что онъ либо ушелъ, либо ухалъ,— и веселенькая побжала ко рву съ этой стороны поглядть: нейдетъ ли Михайла Ивановичъ? Какъ, глядь, около этого стога онъ лежитъ мертвый…. Тутъ я и заголосила…
Акулина и въ настоящее время стала всхлипывать. Я минуты дв хранилъ молчаніе, соображая: искренно ли ея показаніе.
— Какъ же вы его нашли, спросилъ я,— прислоненнымъ къ стогу, или лежащимъ?
— Такъ, какъ и теперь лежитъ…
— И вы его не ворошили? не складывали ему рукъ? ничего?
— Нтъ…. Я только упала и начала его цаловать…. Онъ тогда еще не раздулся…. Простите, ваше благородіе, прибавила она, отстраняя руки отъ лица, покрытаго краскою и ручьями слезъ, смотря на меня умоляюще-плачущими глазами,— мой грхъ: я дуже-дуже его любила…. Акулина зарыдала, приговаривая сквозь плачъ:
— Милый Михайла Ивановичъ!…
Чтобы прекратить тяжелую сцену, начинавшую раздражать до слезъ и мои негодные нервы, я поспшилъ предложить ей нсколько новыхъ вопросовъ,— частію потому, что я видлъ страстное желаніе молодой женщины кому-нибудь заявить о своихъ чувствахъ къ мертвецу, что ей неудобно было высказать домашнимъ, родственникамъ мужа,— а частію, чтобы сдлать показаніе пополне и въ другой разъ не безпокоить несчастную для передопросовъ.
— Давно ли же вы познакомились съ Михайлой Ивановичемъ?…
— Третій годъ, еще въ нашей слобод, откуда я взята…. Я не здшняя…. Онъ здилъ къ намъ скотъ закупать…. Почти года два я его такъ любила — а тутъ, какъ вышла замужъ за Мосея и познакомилась…
Я невольно улыбнулся: мн пришли на умъ свтскія барышни…
— Мужъ вашъ давно знаетъ, въ какихъ вы находились отношеніяхъ къ Михайл Ивановичу?…
— Вотъ какъ было дло: я съ перваго раза сама Мосею во всемъ повинилась и дала зарокъ не переступать больше закона, отогнать отъ себя Михайлу Ивановича… да не вытерпла и стала съ нимъ видться по секрету — Мосей дозналъ, поругалъ, побилъ… Я не унялась….
— Не подозрваете ли вы своего мужа въ этомъ убійств?
— Кто его знаетъ, ваше благородіе, проговорила она, покачивая головою,— Мосей не изъ такихъ, чтобы убивать людей… Онъ человкъ добрый…
— Однако, вы слышали, замтилъ я,— онъ общался убить его?
— Слышала… Онъ похвалялся въ чужихъ людяхъ да въ кабак — и меня убить!…. а домой придетъ, спроситъ что пость, уляжется спать и слова не скажетъ… Въ послднее время онъ хотлъ просить управляющаго, чтобъ мн дозволили жить въ город, въ работницахъ… куда на зиму перезывалъ меня Михайла Ивановичъ….
— Любитъ ли мужъ васъ?…
— Ничего, не обижаетъ… Кто его знаетъ!… Можетъ и онъ убилъ! чужая душа потемки…
— Что это у васъ за кровь?… спросилъ я вдругъ, внезапно увидвъ, на подручной правой сторон рукава ея рубахи, большое длинное овальное кровяное пятно.
— Это я сегодня замаралась отъ покойника.
— Много у вашего мужа топоровъ, или по вашему сокиръ?
— Одна.
— Гд она?…
— Въ хат, у стариковъ, подъ лавкою.
Я кликнулъ сотскаго и врача. Первый былъ посланъ въ избу за топоромъ, а втораго я попросилъ обратить вниманіе на кровавое пятно у Акулины.
У нея еще оказалось нсколько незначительныхъ пятенъ на обоихъ рукавахъ, которыя врачъ призналъ дйствительно-могшими произойти отъ прикосновенія къ окровавленному предмету.
Когда топоръ былъ принесенъ, я замтилъ, что рукоятка его была вымыта и выскреблена, очень недавно, а лезвее отточено.
— Кто мылъ, спросилъ я Акулину,— рукоятку топора?
— Я, созналась она.
— Для чего?…
— Вчера вечеромъ Моисей точилъ сокиру и обрзалъ себ палецъ.
— Кто это видлъ еще?…
— Вс наши домашніе…
Я поусомнился и позвалъ отца и мать Моисея. Т подтвердили слова своей невстки. Принесенный топоръ размромъ лезвія совершенно совпадалъ съ величиною раны и мы съ врачемъ заключилъ, что Медвдкинъ убитъ именно имъ.
Допросъ мой на тотъ день Акулин былъ конченъ — и я поручилъ становому содержать ее подъ неусыпнымъ карауломъ и не въ семь ея мужа…
Между тмъ, на гумн стало темно, продолжать допросы другимъ еще лицамъ сдлалось невозможно. Но, вмст съ тмъ, спать было рано и хотлось поспшить слдствіемъ, поэтому мы сговорились съ врачемъ: ему дать время отдохнуть, трупъ перенести въ нежилую избу и приступить къ анатомическому изслдованію. Я же до того ршился снять допросъ въ становой канцеляріи пристава съ крестьянина Моисея Тарасова.
Было уже около половины одинадцитаго вечери, когда ко мн привели Моисея Артемова Тарасова. Онъ былъ мужчина очень высокаго роста, почти великанъ, но худощавый и узкій въ плечахъ, совсмъ не такой силачъ, какъ я предполагалъ о немъ по словамъ крестьянъ, только смотря на его ростъ, у меня мелькнула мысль, что при немъ ему вполн удобно было нанести ударъ въ голову Медвдкину. Морщинистая, смугловатая кожа его на лиц какъ бы присохла на щекахъ, лишенныхъ волосъ, только широкій черепъ его былъ покрытъ свтлорусыми волосами, съ проборомъ на средин, да острый подбородокъ оканчивался волосянымъ кустикомъ рыжаго цвта. Отъ выпуклаго, но маленькаго и также морщинистаго лба вдоль всего лица тянулся длинный и большой носъ къ блымъ тонкимъ губамъ, прикрытымъ рдкими усами, бровей и рсницъ вовсе не было и ихъ замняли красные ободки, подъ которыми рельефно выдлялись срые большіе глаза, но они не были страшны, а напротивъ свтились блескомъ ума. Костюмъ его составляли: холщевая русская съ косымъ воротомъ рубаха, поверхъ синихъ набойчатыхъ шароваръ, задвинутыхъ въ сапоги,— при тонкомъ поиск, около котораго болтался привязанный на веревочк гребень. На плечахъ былъ накинутъ срый крестьянскій зипунъ.
— На васъ падаетъ подозрніе, началъ я къ нему рчь безъ дальнихъ околичностей,— въ убійств купеческаго сына, Михайлы Иванова Медвдкина?.. Я долженъ васъ предупредить, что нашъ законъ неумолимо строгъ къ людямъ, запирающимся въ своихъ преступленіяхъ,— потому что, пока преступленіе откроется, подозрніе часто надаетъ на лицъ ни въ чемъ неповинныхъ, и т напрасно переносятъ различныя страданія,— тогда какъ, при откровенномъ сознаніи, къ раскаивающемуся законъ гораздо снисходительне… Поняли ли вы меня и знаете ли это?…
— Знаю-съ, робко отвчалъ онъ.
— Ну, теперь, еще слушайте: признаетесь ли вы сейчасъ, или нтъ,— для меня собственно все равно: потому что я, все таки, такъ дло не оставлю и узнаю его до тонкости…
Глаза Моисея радостно сверкнули. Я продолжалъ.
— Во первыхъ, я хочу удостовриться во всемъ самъ, лично, во вторыхъ — дознать, не было ли у васъ сообщниковъ явныхъ или тайныхъ, то есть такихъ, которые навели васъ на мысль совершить преступленіе, а въ третьихъ, хотя вы и признаетесь, но я прямо суду такъ дло представить не могу, не провривъ вашихъ словъ. Богъ васъ знаетъ, можетъ быть вы хотите на себя принять чужой грхъ?…
— Наше благородіе! воскликнулъ Тарасовъ,— дознайтесь правды!… Клянусь вамъ Богомъ, безвинно погибну, коли не ваша милость… Моисей опустилъ голову и всплеснулъ руками.
— Слдовательно, не вы убили Медвдкина?…
— Не я, ваше высокоблагородіе!… Видитъ Богъ, не я… Моисей при этихъ словахъ широко перекрестился съ раскольничьимъ слагательствомъ перстовъ.
— Помните, сказалъ я ему,— я васъ предупреждалъ относительно запирательства… а противъ васъ сильныя улики…
— Все знаю… Погибать должонъ…
— Хорошо, замтилъ я,— о невинности вашей и погибели мы поговоримъ посл… Отвчайте теперь на нкоторые мои вопросы: откуда, напримръ, у васъ эта кровь, которую я замчаю на рубашк?
— Вечеромъ вчера точилъ топоръ и маленько обрзался… Изволите видть…
Я взглянулъ на чуть-замтную ранку въ средин состава большаго пальца и позвалъ, находившагося въ сосдней комнат, врача — спросить у него: можно ли отъ такаго незначительнаго порза такъ сильно окровавиться? Врачъ утвердительнаго отвта не далъ. У Моисея значительно былъ вымазанъ кровью подолъ рубахи, и въ особенности на правомъ боку. Я предложилъ врачу сличить эту кровь съ кровью на рубах Медвдкина, но онъ отнесся къ этому съ такою гримасой, какъ будто изъ этого ничего не могло выйдти. Не свдущій въ медицин, я не сталъ настаивать, но послалъ сотскаго къ родителямъ Моисея за новой для него рубахой, а эту приложилъ къ длу, къ числу вещественныхъ доказательствъ. По уход врача, я спросилъ Монсея: почему онъ не перемнилъ, или не замылъ тогда же рубахи, посл порза?…
— Рубахъ у меня, простодушно отвчалъ Моисей,— всего три — и нтъ у насъ обычая, чтобы мнять ее ране, какъ отъ воскресенья до воскресенья, какъ тамъ ни пачкайся. И-то это завела Акулина… Она, вишь, хохлушка и соблюдаетъ чистоту, а при первой покойниц жен было дв, а то и одна, и носишь бывало, пока вовсе не годится… Замыть точно сбирался, думалось: скупаюсь на зорк и замою…
— Положимъ, это такъ. Но, какъ вы объясните причину побга, который при такомъ произшествіи невольно кладетъ на васъ сильное подозрніе?…
— Нельзя всего сказать, ваше благородіе, отвчалъ онъ со вздохомъ,— ну, да вотъ какъ дло было: съ вечера я собирался сегодня чуть свтъ въ ноле и улегся спать на гумн: я и всегда сплю либо подъ навсомъ, либо тамъ. Сонъ у меня чуткій. Вдругъ, передъ зарею, заслышалъ я какой-то шорохъ, какъ будто кто идетъ… Да, что скрывать?… Дла наши вашему благородію извстны… Подумалось: не Медвдкинъ ли пробирается къ Акулин?… Дале, слышу, какъ застонало… опять думаю: видно знакъ подаетъ. Подождалъ еще немного, ничего не слышно… Можетъ и показалось! А сонъ прошелъ. Вотъ, я всталъ на скирд и началъ на востокъ креститься, какъ глядь, подъ дальнимъ стогомъ что-то чернетъ… Гляжу еще и признаю, по сертуку, Медвдкина. ‘Рано, кричу ему,— пришелъ жену провдывать: мужъ еще дома!..’ Молчитъ. Въ другой разъ кричу: ‘Михайла Ивановичъ, вставай, Акулина идетъ!…’ Тожь молчитъ. Тогда я слзъ съ скирда и самъ пошелъ къ нему, подумавъ: не пьянъ ли онъ… А онъ не пьянъ, а совсмъ мертвый!.. Затрясся я весь. Руки и ноги подкосились… Ну, думаю, пропалъ я теперь… Вся слобода на меня напустится… Вспомнилъ я и то и другое, и что похвалялся Медвдкина убить… Что длать?— все равно погибать! Постоялъ я надъ нимъ, постоялъ, да какъ махну прямо со двора, куда глаза глядли… Можетъ его и не хватятся долго, а въ полдень я буду уже далеко… Думалось мн пробраться верстъ за сорокъ, къ нашимъ… Тожь старообрядцы, только вольные… Надялся укрыться у нихъ, а дальше — что присовтуютъ… Но куда теперь убжишь: пора страдная, рабочая, на пол везд народъ, лса по близости нтъ, росту я такого что за версту видно!… У становаго сила великая!… Ну, и поймали меня верстъ за двадцать…
— Странно, замтилъ я,— по вашимъ словамъ, вы добродушно готовы были утромъ шутить съ Медвдкинымъ, а между тмъ, нсколько ране, вы угрожали ему смертію…
— Не врите вы мн, ваше благородіе?!… укоризненно и съ отчаяніемъ проговорилъ Моисей,— сущую правду я вамъ говорю… Ей-ей не сказка!.. А за похвальбу — коли судить, то вся наша слобода виновата… Мало кто на кого похвалялся?… На самого себя — и то похваляешься… Одначе Богъ до грха не допускаетъ!… Меня въ слобод за силача считаютъ, а я вовсе безсильный человкъ… Ну, начнутъ въ питейномъ, или такъ гд, за стаканчикомъ, смяться насчетъ жены и Медвдкина… Вотъ и похвастаешься силой, скажешь: мн такъ поучить нельзя, не такая у меня рука, а если поймаю — пришибу на смерть, сразу…
Чтобы вывдать отъ Моисея тайный смыслъ нкоторыхъ словъ его и заслужить большую довренность, я одобрительно согласился въ его тон:
— Конечно, что и говорить! Языкъ безъ костей: мелетъ, что ему вздумалось… Я врю вамъ, что все могло такъ случиться, какъ вы разсказываете… Вы невинны, но укажите же: кто виновенъ?… У васъ есть на кого подозрніе?…
Моисей молчалъ.
— Какъ же вы просили меня допытаться истины, когда вы молчите?… Говорите, не бойтесь ничего. Наказанія вамъ за это не будетъ. Я даже вотъ что готовъ для васъ сдлать: вы мн скажите, кого вы подозрваете,— а я буду производить слдствіе, какъ будто отъ васъ ничего не слыхалъ и нечаянно напалъ на слдъ… Удастся мн открыть — слава теб Господи! я защищу васъ, не удастся — пропадутъ только мои труды, а вы себ въ сторон… Что же, есть у васъ подозрніе?…
— Есть, отвчалъ онъ, подступая ко мн на два шага ближе.
— На кого?…
— Боязно мн сказать, ваше благородіе! Моисей пугливо оглянулся и видимо стснялся открытіемъ мучившаго его подозрнія.
— На прикащика Медвдкина?… спросилъ я.
— Н-нтъ… Онъ его задушевный благопріятель, душу свою за хозяина положитъ…
— На жену свою?…
— Нтъ… Головой поручусь, не причастна она…
— На кого же? спросилъ я съ недоумніемъ.
— На ста-но-ва-го, шопотомъ проговорилъ Моисей, длая шагъ и наклонясь къ моему уху…
Я крайне изумился и рзко поворотилъ къ нему голову.
— На чемъ же вы основываете свои подозрнія? спросилъ его, въ свою очередь, шопотомъ, боясь, чтобы становой не подслушалъ насъ изъ другой комнаты…
— Подходящія дла. Врзамшись онъ въ Акулину….
— Хорошо, остановилъ я его, указывая пальцемъ на стну и дверь,— подождите!.. и вставъ съ кресла, я пошелъ удостовриться, гд находится становой. Въ передней сотскому сказано было мною, чтобы онъ посмотрлъ за арестантомъ, становаго и доктора я засталъ на другомъ крыльц его квартиры пьющими пуншъ.
— Что, кончили допросъ? спросилъ меня становой.
— Да, отвчалъ я равнодушно,— осталось записать… А что?…
— Посл запишете… Управляющій присылалъ за нами, проситъ къ себ ужинать…
— Анатомическое изслдованіе, проговорилъ врачъ, звая,— я отложилъ до завтра.
— Такъ вы, господа, уходите?…
— Но и вы же съ нами? Онъ васъ убдительно просилъ, сказалъ становой.
— Не знаю… впрочемъ, хорошо. Только вы меня не ждите, я подойду, эдакъ, чрезъ часокъ, если будетъ не поздно, а сейчасъ отдохну до вашего ухода.
Становой и врачъ не хотли было идти безъ меня, но послднему вдругъ пришла фантазія перекинуться съ управляющимъ, до ужина, въ картишки: направо-налво,— и онъ потащилъ съ собою товарища, къ немалому моему удовольствію. Я поспшилъ къ допросу Моисея, выславъ даже подъ какимъ то предлогомъ изъ передней и сотскаго. Сообщивъ Моисею, что становаго нтъ дома и что онъ можетъ разсказывать спокойно, я приготовился его слушать.
— Четыре года тому назадъ, разсказывалъ Монсей,— я овдовлъ. Безъ бабы хозяйство пошло плохо, нужно было какъ нибудь выручаться, вотъ, я на осень добылъ себ добрый бредень и сталъ заниматься, кром своихъ длъ, рыболовствомъ. Гелактіонъ Никифоровичъ до этого тожь пребольшущій охотникъ — и стали мы съ нимъ на рк, версты за дв отъ села, встрчаться. Поймаю, бывало, что знатное — отдамъ ему, чрезъ это мы познакомились, и онъ все шутилъ надо мною. Однажды онъ и спрашиваетъ меня: — Отчего ты, Моисей, не женишься? вдь безъ бабы скучно?— Оно, точно, говорю, что скучно, да ужь какая за меня пойдетъ?.. Первый разъ я женился восемнадцати лтъ…— А хочешь, говоритъ, я тебя женю? да еще такую жену отыщу, что все село завидовать будетъ! Красавицу!— Коли, отвчаю, ваша милость, отыщите… Извстно, думаю, шутки.— Хорошо, говоритъ, только съ уговоромъ: позволь твою жену любить. Я и на это согласился. Тмъ разговоръ и кончился, я было и позабылъ объ немъ — какъ черезъ недльку онъ опять завелъ рчь о томъ же, а дальше какъ ни встртимся…— Вижу, говоритъ, что ты — мужикъ хорошій, смирный, хочу наградить тебя. Я все принимаю за шутки. Напослдокъ, по весн, встрчается онъ со мной и говоритъ: —Ну, я твое дло уладилъ, завтра за тобою пришлетъ управляющій. Гляди, не артачься, женись, будешь благодаренъ… А уговоръ помни!.. Наутро и вправду управляющій присылаетъ изъ правленія. Иду.— Вотъ что, Моисей Тарасовъ, приказываетъ управляющій,— ты тягольный и человкъ еще молодой… Теб надобно жениться, а то отымемъ тягло и возьмемъ во дворъ…— Слушаю.— Теб назначена невста изъ Ольховки, двица Акулина Васильева Пархоменкова… Не бойсь, не уродъ какой… Къ отцу ея приказъ уже посланъ, чрезъ тамошнее вотчинное правленіе. Видите,— пояснилъ мн Моисей,— Ольховка хуторъ меньше нашей Кондюровки и нашъ управляющій надъ ихнимъ — старшой, у насъ такой обычай: нашихъ двокъ выдаютъ за Ольховскихъ парней, а Ольховскихъ — за нашихъ, потому случаю, что баринъ хочетъ насъ раскольниковъ поуменьшить.— Когда же, спрашиваю я у управляющаго, это дло будетъ?— Да какой у насъ день сегодня?— Вторникъ.— Ну, если сегодня не успешь, позжай завтра къ Ольховку… Сначала явись въ правленіе, а потомъ къ невст. Въ воскресенье чтобы свадьба была… У невсты, я думаю, все готово… На, говоритъ, теб вотъ этотъ билетъ — отдашь тамъ въ правленіи… Ступай! Длать было нечего… Въ среду похалъ, увидалъ невсту: двка хоть бы и не мн. Замчаю, не понравился я ей лицомъ, да двинуться намъ обоимъ некуда… Я такъ и сказалъ ея отцу, матери и самой ей: не взыщите, хорошъ не хорошъ — каковъ есть! Самъ я не искалъ себ невсты, а приказано: наше дло подневольное… А обижать вашу дочь я не буду…— Знаемъ, кто это дло орудуетъ! сказали они мн,— это все вашъ становой… Ну, да ладно!.. и его охота не сбудется.— Почему-жъ становой знаетъ вашу дочку?…— Да онъ безперечь тутъ у нашего управляющаго толчется… Увидалъ двку на ярмарк раза два, да въ хоровод, понравилась она ему, присталъ и не отвяжется… Теперь, вишь, что выдумалъ.— Эге! думаю себ,— вонъ, куда хватило-то!.. Значитъ то-то не шутки были!.. Повсилъ я носъ, призадумался. Старики-хохлы — люди добрые, гостепріимные, послали за водкой, я себ… Выпили по стаканчику, дал по другому, дал по третьему… Старикамъ я по душ пришелся… Позвала мать дочь… Мн наказываетъ смотрть за ней построже, а ей блюсти себя, наплевать становому въ рыло, когда онъ станетъ увиваться, иначе грозила ее проклясть, чтобъ ей не было счастья на свт. Кончилось же это тмъ, что поршили присылать мн завтра сватовъ… Я послалъ, въ четвергъ учинился у нихъ пропой, а въ воскресенье мы и внецъ приняли… Недльку другую, посл женитьбы, становой насъ потревожилъ. Вдругъ, на третью, поздно вечеромъ, когда мы ложились спать, приходитъ онъ къ намъ, заднимъ ходомъ, чрезъ гумно. Подъ шинелью у него кулечекъ, а тамъ разная водка: и простая и сладкая и наливка съ ромомъ, прихватилъ также и закуски. Радъ не радъ, а долженъ былъ принять гостя.— ‘Я, говоритъ,— пришелъ тебя провдать, какъ поживаешь съ молодою женою, да условиться насчетъ рыбной ловли’. Напоилъ это онъ пьяными стариковъ и меня, наливки выпила и Акулина,— и все бы ему цаловаться, а она отвертывается, но раза два удалось ему таки чмокнуть, съ тмъ онъ и домой ушелъ. Во вторый разъ приходитъ такимъ же манеромъ — и выпивши все, вызываетъ меня въ сни и ублажаетъ, чтобы я вызвалъ туда зачмъ бы нибудь Акулину, а самъ ушелъ бы. Сдлалъ я такъ, да, видно, ему пришлось не по вкусу: приходитъ онъ изъ снецъ злющій презлющій, такъ звремъ и смотритъ, и сейчасъ же за шапку и драла. Акулина взошла бле глины. Тутъ и старики мои догадались, чего ходитъ къ намъ становой. На третьемъ раз онъ выдумалъ новую затю: приказываетъ мн, чтобы я, когда онъ будетъ уходить, сказался пьянымъ и веллъ бы Акулин его проводить по за гумнами. Не пойдетъ, говорю, она.— ‘Какъ, спрашиваетъ не пойдетъ? Да я теб тогда… Чтожь ты, говоритъ, уговоръ забылъ?… И тебя и жену твою со свта сгоню!.. Заморю барщиной, избы лишу… Для меня, говоритъ,— управляющій все сдлаетъ…’ Испугался я, вызвалъ Акулину и передалъ ей все… ‘Не бывать этому!.. говоритъ она…’ Какъ же быть съ нимъ?.. Злой онъ сегодня!… говорю ей… ‘Сегодня,— отвчаетъ,— я его обману…’ Въ изб она выпила съ нимъ наливки и что-то шепталась, посл чего онъ повеселвъ ушелъ. Всего онъ у насъ былъ четыре раза — и въ послдній ничего не говорилъ мн, а только подпаивалъ стариковъ, да поглядывалъ на Акулину. Я думалъ, что она пойдетъ провожать его, а онъ и не просилъ ее объ этомъ. Вдругъ ночью, ужь передъ свтомъ слышу, кто-то тарахнулъ въ окно и крикнулъ: ‘Помни же себ это!..’ Я узналъ голосъ становаго. Съ тхъ поръ на нашу семью посыпались гоненія. Стали назначать Акулину на барщину безъ срока — и какъ ни работай, все не угодишь. Баба было осунулась и захирла. Потомъ, на удивленіе всмъ, все пошло опять постарому: Перестали насъ гнать — и Акулина поправилась и зачала наряжаться. Откуда, думаю себ, у ней деньги?.. Началъ ее разспрашивать. Баба повинилась, что у ней еще въ Ольховк была сухая любовь съ Медвдкинымъ, а нын она повстрчалась съ нимъ здсь, потому что отецъ его купилъ подъ Кондюровкой степь и паску. Покойникъ былъ продувной малый и живо поршилъ съ становымъ: онъ и денегъ ему далъ, и грозилъ все разсказать жен его. Акулина винилась предо мною въ своемъ грх съ Медвдкинымъ, съ тмъ чтобы больше никогда съ нимъ и не видаться, да не выдержала и по селу пошли рчи, что она шалитъ съ нимъ. Я было ее побилъ, а дальше разсудилъ и то: насильно милъ не будешь, женились мы поневол,— и сталъ я глядть, будто ничего не вижу, такъ только для острастки погрозишь когда иногда, да скажешь что Медвдкину цлу не быть. На осень Медвдкинъ думалъ ее перевести въ городъ, она подлазила ко мн съ этимъ. Чтожь? я бы и тутъ не поперечилъ… Такъ, вотъ, ваше благородіе, заключилъ свой разсказъ Моисей,— по этому случаю я и думаю: не отъ становаго ли произошелъ грхъ? потому, что хотя у него съ Акулиной и поршено, но злоба у него и противъ нея и противъ Медвдкина есть… Это я доподлинно знаю. Къ тому-жь, онъ уже и длалъ противъ Медвдкина подсылы: разъ, въ эту зиму неизвстные люди поколотили парня, когда онъ шелъ отъ Акулины,— и оказалось, что то были становаго разсыльные, въ другой разъ онъ едва отъ нихъ уплелся..
— Вы говорите, спросилъ я Моисея,— что это обстоятельство многимъ извстно?… Напримръ, ваши сосди знаютъ?…
— Конечно, ваше благородіе, вдаютъ… А только спроси у нихъ прямо — скажутъ: знать не знаемъ, вдать не вдаемъ,— а стороною все бы дочиста разсказали, какъ и становой ходилъ къ намъ…
Показаніе Моисея было очень серіозно. Въ особенности чрезвычайно важна была ссылка его на подсылъ становымъ разсыльныхъ побить Медвдкина. Не дать вроятія словамъ его — я не могъ: ихъ говорилъ не какой нибудь проходимецъ-пройдоха, а безхитростный мужикъ… И кчему было бы ему лгать, если ложь его могла на другой же день обнаружиться? да и по закону я обязанъ былъ записывать всякое показаніе, какъ бы оно ни казалось нелпымъ, и изслдовать его. Предстояла бездна многоразличныхъ трудовъ и затрудненій. Стоитъ только заподозрить въ чемъ либо человка, а тогда всякій поступокъ его можетъ быть перетолкованъ во вредъ ему и служить фактомъ виновности. Теперь вс дйствія становаго по производству слдствія и даже самый личный пріздъ его ко мн — казались сильно подозрительными. Отославъ отъ себя Моисея Тарасова, вновь подъ арестъ, я предался глубокому раздумью относительно плана своихъ будущихъ дйствій. Что было мн длать съ становымъ? Производить объ немъ слдствіе, при отправленіи имъ своей должности, инкогнито, было съ одной стороны неудобно, съ другой — арестовать его, хотя я имлъ право по сильному на него подозрнію, я не ршался — какъ лицо административное и равное мн по рангу. Въ конц пятидесятыхъ годовъ, при первомъ учрежденіи должности судебныхъ слдователей, они хотя и были въ веденіи губернскаго прокурора, но состояли собственно при уздныхъ судахъ въ род чиновниковъ особыхъ порученій,— такъ что, несмотря на мое видимое могущество, въ сущности я былъ ниже даже становаго. Единственнымъ и надежнйшимъ средствомъ выдти изъ затруднительнаго положенія — казалось мн непосредственное обращеніе за совтомъ къ прокурору съ просьбою употребить свое вліяніе, чтобы становой приставъ подъ какимъ нибудь вымышленнымъ предлогомъ на время былъ отставленъ отъ должности, напримръ, чтобы его прикомандировали пока къ губернскому правленію, какъ это часто случалось. Слдствіемъ своимъ въ тотъ день я былъ крайне недоволенъ. Желая по горячимъ елдамъ поскоре дознаться истины, я впалъ въ непростительные промахи и совершенно сбился и спутался. Намекнувъ сегодня утромъ становому о неправильномъ производств имъ дознанія, я самъ произвелъ все гораздо хуже: во первыхъ, я не принялъ никакихъ мръ къ розыску бывшихъ при Медвдкин денегъ, чмъ можетъ-быть далъ возможность преступнику сбыть ихъ, во вторыхъ, производя на гумн Тарасова допросы, я въ то же время упустилъ осмотръ рва, тогда какъ при подобномъ осмотр я могъ напасть и на слды, откуда былъ принесенъ Медвдкинъ на гумно…. въ третьихъ, прикащика Петра Силова Зарайскаго также надлежало арестовать и на паск нужно было произвести строжайшій осмотръ избы и грунта земли, съ прикащика слдовало даже и начать допросы… въ четвертыхъ, не было дано знать, если этимъ уже не распорядился за насъ прикащикъ, отцу Медвдкина о смерти его сына. Все это было мною упущено изъ виду. Словомъ сказать, я растерялся и произвелъ начало слдствія какъ школьникъ, безъ всякаго плана… Поправить свои ошибки тотчасъ же я не могъ, потому что уже было два часа по полуночи,— и я съ нетерпніемъ ждалъ разсвта, ршась на донесеніе губернскому прокурору посл допросовъ прикащику и пополненія всхъ сдланныхъ мною промаховъ.
Вмсто того, чтобы на другой день проснуться часу въ восьмомъ утра и начать занятія,— не спавъ цлую ночь, я усплъ только послать нарочнаго къ старику Медвдкину объ несчастіи съ его сыномъ, а самъ въ эту пору улегся и проспалъ до 12 часовъ. Дале, къ великой моей досад, врачъ продержалъ меня часовъ до 3-хъ съ анатомическомъ изслдованіемъ трупа, при которомъ я былъ врод болвана, не имя ни какого понятія объ анатоміи и вообще объ медицин. Я сталъ свободенъ располагать собою въ самый разгаръ лучей палящаго іюльскаго солнца. Жара была до 30® по Реомюру. Нужно было по необходимости подождать, пока спадетъ, хоть немного. Въ голов моей вертлся планъ, составленный ночью: Освидтельствовать для формы,— можетъ быть и въ пустой слдъ, чтобы очистить себя по должности,— ровъ, вызвать прикащика — и задержавъ его, тщательно осмотрть паску, потомъ, сдлать донесеніе прокурору и начать секретное изслдованіе о становомъ. Въ пятомъ часу вечера, взявъ съ собою трехъ понятыхъ и двухъ разсыльныхъ, но не приглашая становаго,— который и не составляетъ какого либо члена слдствія, какъ полицейскій чиновникъ,— я отправился въ другой разъ на гумно Моисея Тарасова. Тамъ царила невозмутимая тишина и слышались трескучія псни полеваго кузнечика. Ровъ окружалъ гумно съ трехъ сторонъ, четвертой оно примыкало къ плетню двора. Съ лвой стороны отъ входа, въ небольтомъ разстояніи, изпешренномъ разными полевыми цвтами и травою, жолто-блой ромашкой, лопухомъ, красивымъ бурьяномъ, петровыми батогами, чебрецомъ, полынью и васильками,— разливался притокъ Донца, обсаженный ивами и мстнымъ тополемъ, къ берегамъ рки шла отъ рва узенькая, едва пробитая тропинка. За передней и правой стороной слдовала нива, густая и высокая рожь на которой мшала видть лежащую за нею большую дорогу и дале ея, внизу, паску Медвдкина. Осматривая ровъ со всхъ сторонъ, я не нашелъ съ обоихъ боковъ его никакихъ слда пятенъ засохшей крови или заторовъ ея, а также и человческихъ ступней. Грунтъ былъ черноземно-глиннистый — и отъ засухи такъ затвердлъ, что не принималъ отпечатка отъ давленія, и кром того окраины рва заросли мелкой ползучей, извстной уличной и садовою, травою, да мелкими кустиками чебреца, имющаго свойство очень скоро распрямляться. Только съ правой стороны, въ довольно глухомъ мст, я замтилъ съ одного бока рва какъ бы легкій обрывъ и напротивъ его ссадину, произшедшую отъ неясныхъ слдовъ человческихъ ступней. Я перескочилъ ровъ и началъ зорко осматриваться вокругъ. Мн показалось, будто бы прямо противъ меня по высокой ржи пролегла узкая полоса измятаго хлба по направленію къ гумну. Въ скорости я совершенно убдился въ этомъ, хоть, строго говоря, сильнаго измятія не было, и только полосою рожь полегла нсколько на бокъ, какъ будто по ней кто-то прошелъ, посл чего она вновь приподнялась, но не совершенно. Чтобы не портить рожь въ значительномъ количеств, я сказалъ понятымъ и сотскимъ, чтобы они обождали меня около рва, а самъ осторожно пошелъ по прилегшей, разсматривая по сторонамъ, но не оглядываясь назадъ. Я шелъ долго — и полоска привела меня прямо къ большой дорог, я вспомнилъ слова становаго, остановился и сталъ отыскивать глазами паску Медвдкина. Она находилась тоже прямо предо мною. Досадно,— подумалъ я,— что понятыхъ нтъ со мною. Теперь, кстати, можно было бы пойти на паску, сдлать допросъ прикащику и осмотръ, при одномъ же изъ сотскихъ находился мой портфель въ бумагами и письменными принадлежностями, вмст съ пружинной чернильницей и перьями. Не зная топографіи мстности, я собирался уже вернуться на гумно тою же дорогой, какъ, оглянувшись нсколько всторону налво я увидлъ идущихъ ко мн, не въ дальнемъ растояніи, понятыхъ и сотскихъ.
— Гд вы прошли? спросилъ я ихъ.
— А тутъ недалече, по меж… Мы догадались, сказалъ одинъ изъ понятыхъ, боле другихъ развитой и повидимому мужикъ со средствами,— что ваше благородіе, коли пойдете все прямо по этой полоск, то выйдете на большую дорогу, а потому и пошли скорёхонько вслдъ за вами — по меж. Межою, прибавилъ онъ,— будетъ не много дальше.
— И чудесно!… замтилъ я,— отсюда мы пойдемъ на паску, тамъ я допрошу прикащика и сдлаемъ осмотръ, что окажется… А межой,— спросилъ я,— вамъ ничего такого подозрительнаго не попадалось? напримръ: смоченной травы, тряпки какой или чего другаго…
— Нтъ, не попадалось… Видно только, что межа протоптана, какъ дорожка. Знать частой ходьбой по ней Медвдкина къ Акулин…
Отъ прозжей дороги, шедшей между землею владльца Кондюровки и Медвдкина, къ паск шла небольшая телжная дорога, по которой мы и отправились, съ обихъ сторонъ по скошенному лугу стояли копны сна, за лугомъ слдовала степь и въ небольшой ложбинк, вправо, къ тощему лску, паска. Ее огибалъ мелкій ручеекъ, для перехода чрезъ который положены было три толстыхъ бревна. Отъ ручья и тни липъ, окружавшихъ избу на паск, въ лицо повяло прохладой и легкой сыростью. Улья пчелъ расположены были сзади избы, между деревьями, въ числ которыхъ росло нсколько дубовъ, ясеней, березъ, кустиковъ оршника и изъ плодовитыхъ: вишня, яблонь и груша, разсаженные весьма рдко, чтобы для пчелъ могло удобно проникать солнце. Тутъ же былъ и огородъ съ разными хозяйственными произрастеніями. Изба представляла собою очень длинное строеніе, потому что къ ней примыкалъ подъ одну крышу сарай съ старыми ульями, тлегами и разнымъ хламомъ, потомъ омшанникъ, а дале уже и самое жилье. Оно состояло всего изъ двухъ маленькихъ комнатъ, съ глинянымъ поломъ, плотно присыпаннымъ пескомъ. Первую составляла кухня съ храбро высунувшейся впередъ русской печкой, нарами къ ней отъ стны, съ лавками вокругъ стнъ и грубымъ, старымъ, изломаннымъ, крестьянскимъ столомъ, эта была совершенно пуста и не показывала признаковъ постояннаго въ ней обитанія. Вторая величиною была боле, но въ длину,— въ ширину же была крайне узка — и вотъ ея расположеніе, играющее значительную роль въ этомъ расказ: Противъ входной двери, посредин стны находилось единственное въ этой комнат одностворчатое окно, по сторонамъ его, вдоль двухъ другихъ стнъ поставлены были лавки, недостигавшія другого угла, къ нимъ, что бы шире и удобне было лежать, придланы были на подпоркахъ доски, такъ что эти лавки образовали какъ бы дв самодльныя кровати. Между ними стоялъ отодвинутый отъ окна, почти посредин, небольшой крашеный столикъ съ ящикомъ. Еще въ комнат стоялъ подъ правою кроватью большой красный, окованный жестяными полосками сундукъ, а подъ лвою маленькій, блый, некрашеный сундучокъ. Боле изъ мебели здсь ничего не находилось, затмъ къ двери осталось свободнаго мста около трехъ съ половиною аршинъ. Въ углу стоялъ пузатый мдный самоваръ. Постель на правой кровати состояла изъ большой и довольно мягкой перины, прикрытой стеганымъ въ клтки, ватнымъ, старымъ замасленнымъ одяломъ подъ названіемъ ‘съ турецкими огурцами, прохоровское’, по имени фабриканта Прохорова,— и двухъ огромнйшихъ подушекъ, въ грязныхъ розоваго коленкора чахлахъ, безъ наволочекъ. Лвая постель заключалась въ набитомъ сномъ холщевомъ матрасик, прикрытомъ сшитыми кусками синей набойки, въ изголовь положенъ былъ толстаго сукна казакинъ и небольшая, блинкомъ, подушечка, въ блой наволочк. Надъ правымъ ложемъ, на стн висло нсколько паръ новаго и стараго мужскаго платья, мщанскаго покроя, и на изнак новой чуйки плюшевый картузъ, окутанный носовымъ платкомъ, для предохраненія отъ пыли, потомъ, полуаршинное зеркало, съ навшеннымъ на него полотенцомъ, съ красными концами, подъ зеркаломъ находилась въ деревянной рамк старинная бумажная картинка изъ ‘Ромео и Джульеты’ Шекспира, а вокругъ налплены были безъ рамъ картинки парижскихъ модъ разныхъ годовъ, конфектные билетики и ярлычки отъ обертокъ душистаго мыла. Надъ лвымъ ножемъ также висло платье: старый ватный архалукъ, дубленый полушубокъ и холодный, суконный, длиннополый сюртукъ, литографическихъ картинокъ и здсь была цлая коллекція — и вс въ бумажныхъ, самодльныхъ рамкахъ, зеленаго цвта, подъ простымъ оконнымъ темнозеленымъ стекломъ. Он представляли эпизоды изъ библейской исторіи, тутъ были: судъ Соломона, Юдифь убивающая Олоферна и вся притча о блудномъ сын, отъ удаленія его изъ дома родителей до растраты имнія съ женщинами и возвращенія къ отцу. Сверхъ того, видъ Дивногорскаго монастыря. На окн лежали толстыя книги въ кожаномъ переплет, это были четьи-минеи, молитвенникъ, псалтырь, Евангеліе и требникъ. Образа находились въ изобиліи въ правомъ и въ лвомъ углахъ, а когда я взошелъ — передъ ними горли лампадки и прилпленные огарки тонкихъ, восковыхъ свчь. Въ комнат сильно было накурено ладономъ. Едва мы переступили ручей, какъ съ разныхъ мстъ, а кажется преимущественно изъ сарая, на насъ кинулась, съ страшнымъ лаемъ, стая огромнйшихъ косматыхъ овчарскихъ собакъ, понятые и сотскіе составили вокругъ меня каре и съ трудомъ отбивались палками, вызвывая крикомъ прикащика. Изъ избы вышелъ невысокого роста, худощавый и неширокоплечій мужчина, въ нанковыхъ широкихъ брюкахъ, засунутыхъ въ длинные сапоги, и въ черномъ суконномъ жилет, надтомъ сверхъ синей ситцевой рубахи. Онъ былъ блондинъ и великороссъ, носилъ длинные рыжеватые волосы на голов, аккуратно подстриженные по купечески въ скобку, и небольшую бородку, усы же достигали большихъ размровъ. Постоянное выраженіе лица его было сосредоточенно, задумчиво, серіозно, теперь онъ похожъ былъ на человка, котораго гнететъ какая-то тайна или съ которымъ случилось большое несчастіе. Тонкій, длинный носъ на конц завострился, большіе открытые голубые глаза глядли тускло и окружены были красными пятнами, какъ отъ слда недавнихъ слезъ. Онъ сталъ усмирять собакъ, называя ихъ по именамъ, и проводилъ насъ въ избу, кто-то изъ понятыхъ шепнулъ ему, что я судебный слдователь. Лицо его еще боле поблднло. До моего прихода онъ занимался составленіемъ письма. На крашеномъ столик, между двумя кроватями, лежала шахматная доска, съ купеческими, деревянными шашками чернаго и желтаго цвта, нсколько листовъ блой бумаги, пузырекъ съ чернилами, перочинный ножикъ и очиненое гусиное перо. Одна четвертушка листа была вся исписана свободнымъ почеркомъ, но съ большими орфографическими ошибками: вскользь взглянувъ на написанное, я нашелъ на одной строк шесть ошибокъ, иногда ихъ было нсколько на одномъ слов.
— Я пришелъ спросить васъ, сказалъ я Зарайскому,— что вамъ извстно по длу объ убійств Медвдкина? И послали ли вы къ хозяину увдомленіе о несчастномъ произшествіи съ его сыномъ?…
Зарайскій стоялъ у порога съ мертвенною блдностью на лиц, уныло опустивъ голову и руки, какъ преступникъ. Я прислъ около стола на правомъ лож, понятые стояли противъ меня у лваго, разсыльные смотрли изъ дверей кухни.
— Извольте читать, ваше благородіе, печально отвчалъ Зарайскій, слегка покачивая головою,— пишу Ивану Савельевичу… винюсь ему въ моемъ грх… Я убилъ его сына, Михайла Ивановича… Еслибъ вы не пришли, я бы самъ явился къ вашему благородію съ повинной, какъ бы только докончилъ письмо.
Вс присутствовавшіе были сильно поражены этимъ добровольнымъ сознаніемъ, но убитая страхомъ и горемъ физіономія Зарайскаго была такъ выразительна, что давала полное вроятіе его словамъ.
— Гд же вы его убили и за что? спросилъ я.
— Здсь, ваше благородіе… Вотъ на этомъ самомъ мст…
И Зарайскій сталъ расказывать произшествіе… Но показаніе его нуждается въ нкоторыхъ коментаріяхъ, добытыхъ мною изъ разныхъ источниковъ при слдствіи, поэтому считаю нелишнимъ пополнить его и, хотя вкратц, коснуться біографій обоихъ молодыхъ людей: Медвдкина и Зарайскаго.
Отецъ Петра Зарайскаго, Сила, служилъ съ самыхъ юныхъ лтъ пастухомъ у Медвдкиныхъ, сначала у отца Ивана Савельева, а потомъ у него самого. Это былъ человкъ тупой, совершенно безотвтный и положительный пролетарій, не знавшій никакого ремесла или своей собственности и имвшій, при своемъ скудномъ заработк, еще несчастную страсть выпить. Онъ умеръ, оставивъ своего пятилтняго сына Петрушку на кухн у Медвдкина, на полный произволъ судьбы… Матери Петръ лишился еще ране двумя годами, она служила тоже у Медвдкиныхъ кухаркой для рабочихъ, безъ жалованья, изъ за пищи и одежды. Кое-какъ, босой, въ рубищ и на черномъ хлб, посреди разныхъ разсылокъ, мальчикъ подросъ и подружился въ играхъ съ хозяйскимъ сыномъ Мишей, полюбившимъ его за унаслдованный отъ Силы скромный и безотвтный характеръ. Миша былъ съ нимъ однолтокъ. Эта-то дружба принесла Петру большую пользу и доставила ему возможность научиться грамот, вслдствіе которой онъ и не попалъ, по примру отца, въ пастухи, или въ простые работники, какъ онъ предназначался было сначала своимъ хозяиномъ, потому что, когда Миш исполнилось восемь лтъ и отецъ задумалъ отдать его въ школу, онъ ревлъ и не хотлъ идти туда одинъ безъ Петрушки. Такимъ образомъ Петръ и поступилъ въ школу. Старикъ Иванъ Савельичъ былъ человкъ стараго завта, простой и добрый, онъ вовсе не имлъ принципа угнетать мальчика, но по своимъ воззрніемъ ему казалось неприличнымъ взять сына пастуха къ себ въ домъ и водить наравн съ собственнымъ сыномъ, будь Петрушка не сынъ пастуха, онъ можетъ быть заботился бы о немъ гораздо боле. Но обстановка Петрушинаго воспитанія и при данномъ положеніи вещей мало чмъ была хуже Мишиной. Онъ былъ только зимою не такъ тепло одтъ, мене сытъ, да спалъ на голой лавк, а не на перин. Житье Медвдкиныхъ мало отличалось отъ жизни бдныхъ простолюдиновъ и въ будни они ли очень скудную пищу. Память у Михайлы Медвдкина была несравненно лучше его товарища, поэтому онъ быстро и твердо выучивалъ уроки, и считался даровитымъ мальчикомъ, тогда какъ Петръ шелъ себ сзади, въ посредственныхъ, за то онъ отличался скромнымъ поведеніемъ, не попадался, какъ Михайла, поминутно въ шалостяхъ, красиво писалъ и обдумавъ хорошо ршалъ практическія задачи, которыя при всхъ способностяхъ не давались Михаил. Послдній всегда высоко ставилъ въ своемъ мнніи Петра и относился къ нему съ оттнкомъ дтскаго уваженія, видя какъ всегда совтъ и замчанія Петра практически хорошо прикладывались къ длу. Чтобы покончить съ дтствомъ молодыхъ людей, я долженъ упомянуть еще объ одной личности, проживавшей въ дом Медвдкина и имвшей вліяніе на образованіе одной черты въ ихъ характерахъ. Это былъ слпой шестидесятилтній старикъ, отецъ жены Ивана Савельевича, заштатный пономарь, вдовецъ, человкъ очень религіозный, мистикъ, не получившій образованія даже и въ духовномъ уздномъ училищ, но тмъ не мене сильно начитанный въ библіи и четь-минеяхъ, почерпавшій изъ нихъ разсказы о житіяхъ различныхъ святыхъ на каждый день, и страстно любившій передавать ихъ слушателямъ. Жилъ онъ у Иванъ Савельича не изъ милости, а отдавъ ему свои деньги. Всякій вечеръ, въ особенности зимою, когда вечера бываютъ такъ продолжительны и въ кухн долго горятъ ночники, при которыхъ женщины въ дремот занимаются пряжею нитокъ и ческою льна, старикъ являлся сюда и заводилъ свои безконечные разсказы, пересыпая ихъ самыми строгими нравоученіями, съ угрозами адскихъ наказаній. Наружность старика была очень внушительна, образъ жизни аскетически строгъ (про него говорили, что онъ даже носитъ на тл желзные вериги), а потому его слушали съ почтеніемъ и нкоторымъ суеврнымъ страхомъ, какъ святаго мужа, тмъ боле что простой народъ любитъ подобные разсказы. Будь Досифей, имя старика, боле образованъ и развитъ, изъ него могъ бы выдти хорошій проповдникъ. Въ числ слушателей его были женщины работницы Медвдкина и ихъ сосдки, приходившія попристь вмст, работники наши Миша и Петруша, иногда приглашавшіе послушать дда-Досифея и своихъ уличныхъ товарищей. Хотя дтямъ, подъ эти разсказы, случалось неоднократно и засыпать, но за то многіе изъ нихъ сдлали сильное впечатлніе на ихъ дтскіе умы. Злые духи пугали ихъ воображеніе своими ухищреніями противъ людскаго благосостоянія и спасенія душъ — и въ каждомъ предмет и физическомъ явленіи, которое дти не въ состояніи были себ объяснить, они видли дйствія того же духа тьмы. Рядомъ съ святыми догматыми евангелія пошло подъ руку полное суевріе во всю мстую демонологію. Ночью мальчикамъ грезились разные ужасы — и они вздрагивая просыпались, крестясь и пугаясь ночной темноты… Имъ хотлось подражать жизни извстныхъ подвижниковъ первыхъ эпохъ христіанства, но дтская натура увлекала ихъ въ игры и шалости, да препятствовала и обстановка, совершенно не отъ нихъ зависящая. Здсь, по понятіямъ Досифея, они впадали въ грхъ, онъ совтовалъ имъ накладывать на себя эпитеміи, что мальчики и исполняли, кладя по условленному числу поклоновъ за утренней или вечерней молитвой, отказываясь отъ пищи и принимая этимъ, доступныя имъ, истязанія.
Этотъ религіозный фанатизмъ имлъ особенно сильное вліяніе на Петра, что же касается до Михайлы, то онъ, съ пыломъ принимаясь за различные подвиги, безпрестанно совершалъ противъ нихъ проступки, по увлекательности и воспріимчивости своего характера, и, хотя терзался нсколько совстью, но скоро предавался новымъ впечатлніямъ и разсивался, а потому слды оказывались слабе. Оба молодые люди въ юношеств грезили поступленіемъ въ монастырь и отшельническою жизнію. Они даже бжали изъ города З—а въ дв обители, находящіяся въ окружности, гд ихъ безъ документовъ не приняли. Петръ хотлъ тогда идти дале, въ какую-либо суровую пустошь, но Михаилъ раздумалъ и со слезами упросилъ своего товарища возвратиться къ его отцу. Тогда Петръ наложилъ на себя обтъ, хотя и оставаться въ ‘мір’, но вести вполн монашескую жизнь, онъ надялся, что можетъ быть современемъ послдуетъ для него указаніе свыше, призывающее въ пустыню или обитель. Иванъ Савельичъ, конечно, поругалъ сына и пріемыша за неспросъ родительской воли, безъ которой, объяснилъ онъ, и невозможно сдлать угодное Богу,— но ненаказалъ, какъ за дло все-таки богоугодное. Въ школ мальчики поучились года два, за тмъ ихъ засадили въ лавки: Михаилу въ бакалейную, Петра — въ лабазъ. Подростая Михайла съ каждымъ годомъ все боле и боле вступалъ въ права хозяйскаго сына, сталъ распоряжаться выручкой и, между прочимъ, разъзжать съ товарами по ярмаркамъ и закупать скотъ. Честность, аккуратность и смышленость Петра также обратили на себя вниманіе хозяина. Иванъ Савельичъ назначилъ его подручнымъ прикащикомъ, съ небольшимъ окладомъ жалованья, а затмъ сдалъ ему на отчетъ и весь лабазъ съ дегтярной лавкой, возлагая на него довольно серіозныя коммерческія порученія, которыхъ онъ не давалъ и Михайл.— Именовать онъ его пересталъ Петрушкой, а звалъ Петромъ, жена же Ивана Савельича величала Петромъ Силычемъ… Разъзжая по ярмаркамъ уздныхъ городовъ и селъ, Михайла ознакомился съ купеческими сынками и сталъ пошаливать, то есть, предаваться съ ними различнымъ кутежамъ и оргіямъ.
Вкусивъ запрещеннаго плода, онъ не оставлялъ своей замашки и въ своемъ город, а чрезъ это часто въ мсячной выручк не оказывалось нужной суммы, для представленія строгому отцу. Просить въ займы у товарищей — онъ совстился и боялся чтобы не пошли дурные слухи. Въ такихъ затруднительныхъ положеніяхъ онъ прибгалъ къ дружб Петра, продолжавшейся между обоими ими, къ его практическому уму и находчивости. Петръ выручалъ его подчасъ кровною деньгою, подъ часъ займомъ на свое имя, или удачнымъ для друга оборотомъ, а въ крайнихъ случаяхъ отдачею заимообразно части выручки по своей лавк, дрожа за собственную безопасность.
Дружба между Петромъ и Михайломъ была вполн искренна, въ особенности со стороны перваго. Жизненный опытъ показываетъ намъ, что это чувство всегда прочне между людьми совершенно разныхъ характеровъ. Петръ безкорыстно любилъ его какъ друга дтства, съ искрою благодарности за то, что, будучи хозяйскимъ сыномъ, Михайла смотритъ на него съ уваженіемъ,— но боле всего нравилась ему въ товарищ задушевная откровенность, полное довріе и словоохотливость, тогда какъ самъ онъ отъ природы былъ замкнутаго характера и малорчивъ. Не вполн испорченный Михайла, признавая неблаговидность своихъ поступковъ, уважалъ достоинства Петра, который, при этомъ, никогда не кололъ ему глаза и не читалъ скучной морали и сентенцій. Къ несчастію, дружб ихъ пришлось повстрчаться съ этимъ подводнымъ камнемъ…. До нкоторой поры Петръ смотрлъ на Михайлу такими глазами, что тому одна дорога, а ему другая. ‘Пусть пошалитъ, побалуется,— разсуждалъ онъ,— съ годами перемнится, остепенится…’
Переселеніе молодыхъ людей изъ города на паску произошло по распоряженію Пвана Савельича, въ вид изгнанія и наказанія обоихъ. Виновникомъ всего былъ Михайла. При покупк степи, луга и наски, вблизи Кондюровки, у одного купца, старому Медвдкину сразу понадобилась капитальная сумма денегъ — и онъ внезапно приступилъ къ поврк всхъ денежныхъ книгъ и товаровъ въ лавкахъ.. Предъ этимъ же Михайла на одной ярмарк растратилъ крупный кушъ денегъ и позаимствовалъ ихъ у Петра, что вмст съ прежними долгами составило сумму свыше полуторы тысячи рублей. Разновременно Михайла прокутилъ гораздо боле, но дефицитъ кое-какъ былъ пополненъ — немного имъ, а большею частью оборотами Петра, случалось и рискованными… Эта же сумма дефицита сдлана была въ непродолжительный періодъ за послднее время. Не предвидя такой неожиданности по проврк товаровъ и суммы по денежнымъ документамъ, Петръ и Михайла за недостаточностью времени не могли сдлать никакого изворота и весь недоточетъ палъ на лабазъ Петра. Старикъ и удивился, зная его аккуратность, и пришелъ въ ярость… Онъ посадилъ его въ полицію и угрожалъ острогомъ и Сибирью. Всть о мошенничеств Петра разнеслась по городу и этимъ спасла его, можетъ быть, отъ гибели. Нкоторые изъ среды богатыхъ купцовъ, товарищей старика, знавшіе о кутежахъ молодаго Медвдкина, ршились открыть отцу глаза, чтобы онъ не гршилъ на прикащика, а разузналъ: не дйствія ли это его роднаго сына. Собственная увренность въ честности Петра, казавшееся ему и прежде по временамъ ненормальное состояніе сына и сильное смущеніе при недочет въ лабаз,— заставили его поусомниться. Наконецъ и самъ Михайла во всемъ сознался. Проступокъ Петра этимъ уменьшался на много процентовъ. Сумма полторы тысячи была старику Медвдкину слишкомъ ничтожна, чтобы изъ за нея губить человка, преданнаго ему, семьянина и хорошаго торговца, за снисхожденіе къ его сыну, бывшему единственнымъ, остальные дти были у него все дочери, счетомъ до шести — и одну изъ нихъ, перезрлую дву, онъ онъ даже прочилъ за Петра. Кутежъ купеческихъ сынковъ такое частое явленіе, что на него ихъ родители смотрятъ весьма снисходительно. Иванъ Савельевъ пересталъ сердиться, но ему хотлось выдержать характеръ и показать на виновникахъ примръ строгости. Онъ отршилъ сына и Петра ихъ занятій, но послдняго выпустилъ изъ полиціи и веллъ ждать его распоряженій у себя на кухн, сына тоже не пускалъ на глаза, раздумывая какое бы дать имъ новое назначеніе, не упуская своихъ интересовъ. Купленная паска съ лугомъ, степью и кошарами для скота вывела его изъ затрудненія. Онъ могъ послать ихъ туда въ вид ссылки, чмъ показать строгость и характеръ,— а между тмъ, тамъ нужны были люди распорядительные, трезвые и на добросовстность которыхъ онъ могъ бы совершенно положиться. Петръ, не смотря на свой проступокъ, казался ему именно такимъ человкомъ. Онъ послалъ бы его туда во всякомъ случа, такъ какъ замна его въ лабаз была возможна, а туда послать было некого, но и самому Петру управиться одному было тоже трудно, а потому онъ далъ въ помощь ему своего сына,— съ строгимъ наказомъ, что за малйшую вину каждый отвчаетъ другъ за друга, какъ за самого себя. Распрей между товарищами, по поводу назначенія Петра нкоторымъ образомъ старшимъ, не послдовало: купеческіе сыновья съ дтства привыкли подчиняться главнымъ прикащикамъ и играть въ собственныхъ лавкахъ странную роль, между хозяевами и пшками, къ тому же, въ этомъ отношеніи Петръ умлъ хорошо держать себя, какъ прежде, не забываясь, счеты денегъ онъ всегда представлялъ, для передачи отцу, Михайл. Послдній тоже не вмшивался въ его распоряженія, имя къ порученному длу мало охоты и сноровки, у него были свои собственныя заботы.. Михайло былъ молодъ — и ему хотлось пожить… Перехожу теперь ко времени, когда въ дружбу молодыхъ людей запала темная тнь, психически повлекшая за собою катастрофу…
Любовь Михайлы Медвдкина къ Акулин началась (какъ правильно говорила она въ своемъ показаніи) два года назадъ, когда она была еще двушкой, въ Ольховк, куда за разными надобностями прізжалъ Михайла. Это чувство его къ ней нельзя назвать вполн серіознымъ, но оно было въ его характер и при молодости лтъ очень сильно, потому что Акулина была первою его любовью, на двадцатомъ году. Хотя въ промежутокъ, безъ нея, онъ и увлекался другими женщинами,— однако это вмст съ тмъ и увеличивало степень его къ ней страсти, такъ какъ она въ продолженіи почти двухъ лтъ упорно боролась съ его страстными порывами и выдержала борьбу, съ другими же подобными ей двушками судьба не сталкивала Медвдкина — и онъ, не могши составить правильнаго понятія объ Акулин, ставилъ ее на высокій пьедесталъ. Извстно, какъ всегда препятствія и опасности разжигаютъ молодую кровь.
Въ область моего разсказа не входятъ разсужденія о томъ, осталась ли бы, или нтъ, Акулина врна своему супружескому долгу, если бы она не по такому принужденію вышла за-ыужъ за Моисея, или если бы ее не преслдовалъ своею любовью становой…. Поэтому, здсь я ограничусь простымъ взглядомъ, что не всегда серіозные толчки вызываютъ насъ на тотъ или другой важный шагъ. Акулина Медвдкина любила, слдовательно, при всякомъ, даже случайномъ свиданіи, ихъ могли бы охватить воспоминанія, произошелъ бы порывъ увлеченія — и она volens-noleus стала бы къ нему въ подобныя отношенія. По крайней мр, въ приведенныхъ обстоятельствахъ, основанія къ нимъ были боле извинительныя. О своей любви къ Акулин Михайла своевременно передавалъ Петру, который имлъ на этотъ предметъ свои собственные взгляды…. Онъ не осуждалъ Михайлу за любовь къ Акулин въ Ольховк, когда она была двушкой, напротивъ, онъ даже глубоко сочувствовалъ грусти молодаго человка, но съ сожалніемъ предсказывалъ, что отъ этой любви ничего не можетъ быть хорошаго, такъ какъ отецъ его никогда не согласится на такой бракъ,— да Михайла и не думалъ просить согласія отца,— ‘погубить же двушку, говорилъ ему Петръ,— ты, врно, самъ не захочешь’… Михайла поспшилъ съ увреніями, не желая унизиться во мнніи Петра, но онъ смотрлъ на вещи боле легкимъ взглядомъ: ему казалось, виновность его могла искупиться денежно, что избавляло Акулину, въ будущемъ брак съ простымъ мужикомъ, отъ всякихъ обидъ и притсненій. Михайла зналъ, что Акулина замужемъ въ Кондюровк,— а потому, когда отецъ его купилъ тамъ землю и посылалъ туда, у него сейчасъ мелькнула мысль о волокитств за замужней женщиной, но Петру онъ уже не ршился признаться всецло въ своихъ надеждахъ, а только намекнулъ, что Акулина живетъ въ Кондюровк. ‘Что же съ того? отвчалъ ему Петръ,— Акулина теперь ломоть отрзанный!.. Прежде она была двушкой, теперь замужемъ!.. думать о ней — грхъ’.
Прибывъ на паску ране Михайлы недлею, Петръ случайно познакомился съ Моисеемъ, узналъ его женитьбу, полюбилъ его и сожаллъ о его грустной семейной обстановк. Встртясь съ Акулиной въ Кондюровк, пылкій Михайла не утерплъ, чтобы, хоть красня, не передать объ этомъ своему суровому другу. Всегда снисходительный ко многимъ безпорядочнымъ поступкамъ Михайлы, молчаливый Петръ разразился при этомъ извстіи цлымъ потокомъ упрековъ, наставленій и разныхъ сентенцій. Онъ прямодушно заподозрилъ Михайлу въ исканіи этихъ встрчъ и въ грязныхъ намреніяхъ насчетъ Акулины,— такъ какъ еслибы тотъ былъ честный человкъ, то постарался бы избгать не только встрчъ, но и злыхъ мыслей. Онъ высказалъ ему, что разстройство супружескаго союза считается великимъ смертельнымъ грхомъ и передъ людьми и передъ Богомъ, скрпляя все текстами изъ священнаго писанія. ‘Ты, проговорилъ онъ съ сердечнымъ укоромъ,— ее соблазняешь, мужа убиваешь — и обоимъ наносишь позоръ!… Вспомни! что говоритъ о соблазнахъ и убійствахъ священное писаніе?!..’ Въ заключеніи своей рчи Петръ довольно рельефно охарактеризовалъ положеніе въ деревн разстроенной четы, жены и мужа, предъ окружающими, съ перенесеніемъ обидъ и оскорбленій на каждомъ шагу. Въ отвтъ на вс эти доводы, Михайла только оправдывался нечаянностію встрчи съ Акулиной и божился, что у него нтъ противъ нея ничего дурнаго. Въ самомъ дл, слова Петра его напугали — и въ сердц его явилась мысль довольствоваться одними нечастыми свиданіями съ Акулиной, отъ которыхъ совершенно онъ не имлъ силы отказаться. Свиданія завели его, разумется, въ тснйшія отношенія…
Пока страсть въ молодомъ человк не была удовлерена, она заглушала его разсудокъ и совсть, настроенные на религіозный ладъ, посл того же начались мучительныя угрызенія совсти. Будь онъ человкъ сколько нибудь образованный, начитанный или развитый,— онъ могъ бы найти въ ум своемъ много рогатыхъ силлогизмовъ для оправданія своихъ поступковъ, но онъ съ дтства былъ въ другой обстановк. Облегчиться признаніемъ во всемъ Петру — онъ боялся, страшась суроваго осужденія и потока новой морали… Сослаться на священное же писаніе, на паденіе нкоторыхъ святыхъ, было тоже безполезно, потому что т искупали свои грхи раскаяніемъ и покаяніемъ, что могъ присовтывать ему и Петръ, а Михайла чувствовалъ, что любовь его къ Акулин еще сильна — и отъ полнаго покаянія онъ очень далекъ… И такъ, онъ скрылъ все отъ Петра, хотя наблюдательный товарищъ скоро проникнулъ въ его тайну. Первое время Михайла длалъ свои ночныя похожденія для свиданія въ Кондюровку не часто и украдкой отъ Петра, потомъ находилъ разные предлоги. На зиму они оба были отозваны въ городъ, гд занимались прежней торговлей, а на весну посланы опять въ степь. Михайла прибылъ въ март, Петръ — въ ма. Зимою Михайл случалось бывать въ Кондюровк, и въ одну изъ такихъ побывокъ противъ него была сдлана извстная засада, разсказанная Моисеемъ. Во время лтняго прибытія на паску Петра, тайны въ отношеніяхъ Михайлы къ Акулин уже не существовало ни для ея мужа, ни для цлой Кондюровки. Даже пастухи и прочіе служащіе на отдаленныхъ кошарахъ — знали о любви въ Кондюровк своего молодаго хозяина. Пріздъ Петра стснялъ Михайлу: въ груди его уже западало противъ него что-то непріязнейное… Нкоторое время онъ еще церемонился предъ нимъ своими ночными уходами въ Кондюровку, но потомъ сталъ уходить, безъ дальнихъ словъ, лаконически отвтивъ въ первый разъ на вопросъ Петра: куда онъ?— ‘Иду въ Кондюровку…’ Не смотря на это, притворяясь предъ товарищемъ постоянно веселымъ и беззаботнымъ, Михайла продолжалъ страдать совстью по прежнему, серіозное лицо Петра кололо его, служило ему упрекомъ — и на немъ онъ читалъ какъ бы осужденіе своимъ поступкамъ, что было для него тмъ боле невыносимо, что ему хотлось вмсто этого подлиться съ другомъ разсказомъ о своей счастливой любви, прелестяхъ Акулины, предположеніяхъ, нкоторыхъ забубенныхъ похожденіяхъ и оставленіи станового въ дуракахъ… Нсколько разъ, подъ хмлькомъ, на Михайлу и нападалъ приливъ такой откровенности, но Петръ сурово останавливалъ его. ‘Ну, молчу!..’ кричалъ ему Михайла, не желавшій слушать его наставленій, и замолкалъ… Петръ также видлъ, что его суровость уменьшаетъ чувство любви къ нему товарища, и скорблъ объ этомъ, но онъ никакъ не могъ переломить себя, чтобы смотрть снисходительно на его поступокъ, или поддакивать ему… Онъ даже не могъ принудить себя быть и равнодушнымъ зрителемъ. Оставаясь по большей части на паск одинъ, Петръ еще боле углублялся въ самого себя и въ чтеніе священнаго писанія. Михайла, возвращаясь передъ разсвтомъ изъ Кондюровки, часто заставалъ его усердно молящагося предъ иконой, освщенной лампадой и восковыми свчами. Ему почему-то казалось, что Петръ такъ усердно молится за него,— это еще боле усугубляло его внутреннія волненія… Въ такомъ положеніи отношеній между собою, къ молодымъ людямъ нагрянулъ день катастрофы.
— Наканун, разсказывалъ блдный и печальный Петръ,— привезено было изъ города письмо отъ Ивана Савельича, въ которомъ онъ веллъ мн осмотрть удобное мсто около кошаръ, чтобы выстроить тамъ заводъ, для выдлки навознаго кирпича, поэтому, утромъ въ этотъ день, я всталъ пораньше, попрощался съ Михайломъ Ивановичемъ и пошелъ себ одинъ на кошары, гд и пробылъ до самой вечерней поры. Прихожу, вижу изба заперта, ‘значитъ, подумалъ,— онъ ушелъ куда-то’. Ключъ же отъ замка я зналъ гд, потому что у насъ условлено, уходя другъ безъ друга, прятать его въ извстномъ мст, подъ крышей. Но идти одному не хотлось, да и нужно было кое-что оглядть на паск, тамъ у насъ въ курган еще живетъ старикъ глухой, нмой и безъ памяти, божій человкъ. Пересмотрвъ улья и перемтивъ какіе слдовало, я прошелъ еще на огородъ и кое-гд выпололъ бурьянъ, дальше совсмъ стало темно — и я, подошедши къ изб, услся на порог поджидать Михаила Иваныча. Гляжу, идетъ и онъ, веселый и немного подъ-хмлькомъ. Поздоровкались, поговорили насчетъ письма Ивана Савельича, да сказалъ онъ, что ходилъ, вспомнивъ мои намеднишнія слова, въ Кондюровку насчетъ покупки телятъ, которыхъ приведутъ завтра, посл чего немного помолчали, какъ вдругъ Михайла Ивановичъ и говоритъ:
— Знаешь что, Петръ Силычъ, будемъ мы по прежнему друзьями?…
— Да я, говорю,— и теперь не сержусь…
— А когда такъ, то пойдемъ мы въ избу, выпьемъ но рюмочк видочки, я вонъ полуштофъ принесъ, поужинаемъ, сьиграемъ, какъ бывало, въ шашки, да покалякаемъ… Идетъ?…
— Пожалуй, отвчаю,— только больше рюмки не принуждай… А насчетъ ужина не прогнвайся, ничего нтъ: я недавно пришелъ — и охоты сть нтъ. Разв теб сварить что? Провизія есть.
— Э! такъ ты, говоритъ,— въ изб, значитъ, не былъ. Я безъ тебя хозяйствомъ занимался: нарубилъ дровъ, вытопилъ нечку и сварилъ картофелю, кулешу съ саломъ и десятокъ яичекъ. Кулешъ холодный я больше еще люблю, чмъ горячій… Пойдемъ.
— Ну, врите, ваше благородіе, прервалъ себя разсказчикъ, обращаясь ко мн,— есть у насъ ангелъ-хранитель! блюдетъ онъ за нами, только мы, неразумные и непросвщенные, не слушаемъ и не понимаемъ его. Словно кто говорилъ мн: ‘не ходи въ избу, не пей водки!’ Нтъ, не послушался!.. Петръ тяжело вздохнулъ.
‘Въ изб мы все сдлали такъ, какъ говорилъ Михайла Ивановичъ. Засвтили свчку, онъ досталъ изъ кармана водку и поставилъ на столъ, потомъ самъ сюда же притащилъ и свое стрянье. Я выпилъ стаканчикъ водки и сълъ съ солью всего дв или три картофелины, онъ лъ кулешъ и яйца съ аппетитомъ и все подчивалъ меня.
— Ну, теперь, говоритъ онъ, поблагодаривъ Бога и прибравъ со стола въ нечку,— давай изъ ящика шашки, будемъ играть…
— А не грхъ, спрашиваю,— заниматься этими пустяками?
— Что тутъ за грхъ? Вдь не на деньги…
— Теб-то, говорю,— можетъ быть и нтъ, а мн есть: ты знаешь, какой я на себя обтъ наложилъ..
— Да и монахи, говоритъ,— въ шашки играютъ…. Богь милостивъ, на первый разъ проститъ… Давай!..
‘Подумалъя: ‘нужно, видно, принять грхъ, уважить добру-молодцу… совсмъ я съ нимъ разошелся’. Сли: вотъ тутъ,’ показалъ Петръ, ‘онъ, на правое ложе, здсь — я, на своей кровати. Свчка на стол стояла около Михаила Ивановича, шашельница посредин, а къ окну водка со стаканчикомъ. Первую партію выигралъ я. Нужно замтить, что этой игр я и научилъ Михаила Ивановича, и игралъ не въ примръ лучше его.
— За это, говоритъ мн Михаилъ Ивановичъ,— слдуетъ выпить! и налилъ водки. Я было отказываться, но онъ присталъ ко мн съ уговорами, что это въ послдній разъ, и поцловался со мною. Выпивши второй стаканчикъ, я захмллъ и проигралъ вторую партію. Михаилъ Ивановичъ употреблялъ водку часто и привыкъ къ ней, я же не пилъ по году и больше, и испивалъ всегда самую малость — и то, чтобъ поскоре отвязаться, когда кто пристаетъ. Отъ этого, къ прежнему хмлю отъ двухъ стаканчиковъ, при закуск, у него прибавилось его немного, я же совсмъ одурлъ. Посл второй партіи Михаилъ Ивановичъ разставилъ шашки для третьей и опять налилъ водки.
— Вотъ что! говоритъ онъ мн,— Богъ любитъ троицу! Знаешь пословицу: ‘безъ троицы и домъ не строится’. Еще разъ уважь мн, захотлось съ тобой именно побаловаться: давай выпьемъ еще по третьему и съиграемъ еще третію партію, а тогда и шабашъ!…Не вришь, что шабашъ? Гляди!’ Съ этими словами онъ залпомъ выпилъ стаканчикъ, налилъ другой мн и, отворивъ окно, выбросилъ за него полуштофъ. ‘Посл этой, говоритъ, партіи ложись, спи… А я пойду на дворъ… Чуть свтъ мн нужно быть въ одномъ мст’.
— Была ни была! сказалъ я, махнувъ рукою,— выпью и третію!.. Затмъ, начавъ играть, я задумался насчетъ послднихъ словъ Михаила Ивановича. ‘Значитъ, ты собираешься опять къ Акулин?….’ говорю я невзначай ему. Онъ искоса посмотрлъ на меня — и будто не слыхавъ, шутилъ: ‘ну, не молодецъ ли я? прежняго учителя своего объигралъ? И сейчасъ выиграю партію… Не молодецъ? скажи по правд?…’
— Молодецъ-то ты точно молодецъ! Только одно не хорошо, отвчаю:— зачмъ чужихъ женъ отбивать?.. Неладное это дло… Давно мн хочется поговорить въ серіозъ съ тобою…
— Теб-то какая надобность? говоритъ да какъ стукнетъ кулакомъ но столу, такъ что шашки разсыпались.
— Та, что глупо, говорю, длаетъ Иванъ Савельевичъ, что до сихъ поръ не женитъ тебя…
Отъ этихъ словъ Михаилъ Ивановичъ вскиплъ весь.
— Ахъ ты батрацкая рожа! кричитъ, перегибаясь ко мн черезъ столъ, и схвативъ за волосы, принялся таскать за ихъ и тузить кулакомъ по чемъ попало.
— Что ты, что ты? Сумашедшій! останавливалъ я его.— Ну, извини, коли я тебя до сердцовъ довелъ…
— То-то!… погрозилъ онъ, угомонившись, и слъ, блдный весь на кровать.— Мало того, что ты мн глаза колешь, подомъ шь,— еще смешь отца моего дуракомъ обзывать?… Ахъ ты свинопасъ!… Да я тебя!.. И при сихъ словахъ, Михаилъ Ивановичъ опять приподнялся и ударилъ меня на отмашь кулакомъ по зубамъ.
— Да, долго ли ты будешь драться? закричалъ тогда на него и я.— Извстно, говорю теб по дружб правду: пакости ты длаешь! Грхъ великій!.. Угодно, принимай мои словеса, угодно — нтъ, а драться не смй… А то я самъ… Я не усплъ докончить своихъ словъ, какъ Михаилъ Ивановичъ зычно закричалъ: ‘Что?… ты?.. меня?..’ И бросился вновь ко мн съ такимъ азартомъ, что заторохтлъ столъ и свча полетла на ноль. Мы остались въ темнот. Своимъ боемъ съ нимъ я такъ похвастался, во хмлю, чтобы остановить его: онъ былъ втрое меня сильне и слылъ силачемъ. Въ азарт, чтобы оборониться отъ него, я ощупью сразу схватилъ за рукоятку трещотки, лежавшей всегда у моихъ ногъ, съ которою я ночью постукивалъ иногда, отъ скуки, около избы,— и нанесъ ему въ темнот, видя его одну тнь, со всего размаха, ударъ прямо по голов… потому что, когда я размахнулся, онъ подался отъ меня назадъ… А онъ какъ застонетъ нечеловческимъ голосомъ и тотчасъ же грохнулся уже безъ стона на полъ… Но моментомъ ране, когда я не усплъ еще поднять руки отъ удара, что-то упало на полъ и зазвенло, будто что желзное… Въ ужас, вытаращивъ глаза, я какъ бы замеръ, а руки мои словно застыли…. Въ одной изъ нихъ я держалъ не рукоятку трещотки, а пустую, безъ лезвея, рукоятку топора… Лезвее-то и звякнуло объ полъ. Трещоткой же и нельзя было убить его, какъ бы я сильно ни ударилъ, разв бы попалъ въ високъ,— оттого что одна только рукоятка была полуторо-четвертная, шестивершковая палка, сама же трещотка сдлана была больше для забавы, изъ тонкихъ дощечекъ сигарочнаго ящика, потому что отъ воровъ у насъ собаки. Взгляните хоть сами… Петръ показалъ мн этотъ инструментъ, подтверждая вроятность своихъ словъ.— Какимъ образомъ очутился на лавк у ногъ моихъ топоръ — я не знаю… Трещотка тожъ тутъ была, но не попалась ма подъ руку. Видимое дло, все это штуки лукаваго.. Должно быть онъ подтолкнулъ Михаила Ивановича, когда онъ безъ меня стряпалъ въ изб и кололъ лучину, положить его сюда.
Догадавшись, что ударъ нанесенъ топоромъ, я сейчасъ же засвтилъ свчку и кинулся осмотрть Михаила Ива новича, не живъ ли онъ. Но рана была такая страшная, что не было никакой надежды… Я опустилъ голову и безъ чувствъ услся на лавку. ‘Господи!’ проговорилъ я, очнувшись, ‘неужто Ты допустишь, чтобы человкъ нечаянно погибъ?’ И началъ я перебирать въ голов, какъ бы мн самому спастися, скрыть Михаила Ивановича. Но въ то же время лзли мысли, какъ поминать его и замаливать свой грхъ. Одно мшало другому — и я запутывался. Снести его на гумно къ Моисею казалось лучше всего: онъ, какъ невинный, отдлается — за него Богъ, а Акулина пусть раздлывается, какъ знаетъ, потому что она всему причиною. Какъ дуракъ я былъ тогда: прежде всего я досталъ у покойника изъ кармана сюртука деньги и изъ жилета часы, чтобы кто его не ограбилъ, и чтобы посл подбросить это Ивану Савельевичу. Потомъ я взялъ съ его постели простыню да свою старую чинарку и окуталъ ими его голову, чтобы не текла кровь, посл нашелъ подъ лавкою большой изъ-подъ шерсти мшокъ — и, заложивъ туда покойника, пошелъ до большой дороги, а оттуда, прямо черезъ хлбъ, къ Моисею на гумно, гд около крайняго стога уложилъ его, тяжело вздохнулъ, перекрестился и пошелъ съ гумна обратно на паску, захвативъ простыню, мшокъ и чинарку.
Вещи эти я утопилъ въ нашемъ ручь, въ самомъ глубокомъ мст, обмотавъ огромный камень сначала чинаркой, потомъ простынею, и все это засунувъ въ мшокъ. Оставалось убрать избу, крови тамъ была длая лужа,— но какъ полъ былъ мазанъ глиною давно, то я толсто и плотно усыпалъ его пескомъ, отчего кровь и не прошла почти въ смазку глины — наружная-то тонкая корочка ея была очень жестка, такъ что, когда я засыпалъ остальнымъ пескомъ лужу и подмелъ его въ сторону, то, гд была кровь, осталось только замтно пятно величиною съ тарелку, чуть-чуть видное, и еще нсколько незначительныхъ. Тогда я попробовалъ корочку слущить, и вмсто пятенъ явилися сухія, обыкновенныя лысины, какія часто бываютъ въ глиняныхъ, давно-мазаныхъ полахъ, и какія были и въ другихъ мстахъ нашей избы сами по себ, я же нарочно еще прибавилъ ихъ. Мокрый песокъ съ лужи и слупленную глину я, аккуратненько собравъ, вынесъ изъ избы въ двухъ желзныхъ ведрахъ въ ручей, тамъ я вымылъ ихъ. Запачканную свою рубаху и брюки тоже утопилъ съ камнемъ, самъ вымылся и, наливъ ведра водою, пошелъ въ избу дожидать — будь что будетъ. Полъ же я вновь присыпалъ старымъ пескомъ, который лежитъ у насъ въ куч за сараемъ. Ддъ пасчникъ видлъ, какъ я набиралъ его. Но какъ я ни поспшалъ, а уже наступилъ Божій день… Только что усплъ управиться и прилечь, въ окно постучался кондюровскій старшина… Сердце во мн ёкнуло…
— Кто тамъ, спрашиваю,— чего?
— Я… здорово, Петръ Силычъ. Гд твой хозяинъ?…
— Кто его, говорю,— знаетъ, не ночуетъ…Все къ вашей Акулип Моисеих ходитъ… Вчера передъ вечеромъ побылъ немного и ушелъ, да и до сихъпоръ нтъ…
— Плохое дло, братъ ты мой, говоритъ старшина,— вдь твоего сподружника любезнаго укокошкали…
— Что-о-ты!..
— Такъ… Нашли убитымъ у Моисея на гумн…
— Неужто?… И схвативъ картузъ, я выбжалъ къ нему разспрашивать, а самъ дрожу весь и бле глины…
‘Старшина разсказалъ мн, какъ нашелъ покойника, и что Моисей убжалъ и за нимъ послали погоню. Я удивлялся и пошелъ съ нимъ глядть на трупъ и дать показаніе становому. Какъ увидлъ я Михайла Ивановича, на гумн, мертвымъ, среди народа,— взяла меня жалость… Я упалъ у ногъ его, обхватилъ ихъ и сталъ рыдать… Однако я и тутъ не повинился, одеревенлость какая нашла на меня! и на спросъ становаго: кого я подозрваю?— я отвчалъ: Моисея, мужа Акулины!.. Остальное я показалъ ему тоже, что говорилъ и старшин. Становой тотчасъ же отпустилъ меня. Тутъ поймали Моисея, увели его допрашивать, надъ трупомъ поставили караулъ, я побрелъ на паску… Дома я засвтилъ лампады, покурилъ ладономъ и сталъ читать отходную по новопреставленному рабу-Божію Михаилу, убитому мною.. Заливаюсь слезами… Стало жалко мн и Ивана Савельевича и безвиннаго Моисея… Тогда я ршился повиниться и ждалъ только присылки за мною отъ вашей милости… Цлую ночь сегодняшнюю я провелъ на молитв, утромъ задумалъ написать Ивану Савельевичу, да голова и руки не служили… Въ силу сообразилъ, чтобы написать вонъ это… какъ тутъ вы изволили придти…’
Въ дополненіе къ словамъ своего показанія, Зарайскій представилъ мн покойнаго Медвдкина часы, бумажникъ съ записною книжкою и 867 рублей съ коп. денегъ, которыя закопаны были имъ въ земляномъ фундамент избы. По записной книжк деньги оказались вс на лицо. Потомъ онъ принесъ топоръ, орудіе убійства, съ вытертымъ лезвеемъ и старой рукоятницей, а дале указалъ мста въ ручь, гд были утоплены имъ окровавленныя вещи. Одинъ изъ сотскихъ ползъ въ воду и добылъ ихъ. Кровь на рубах Зарайскаго почти вси смылась, на простын же и чинарк, закутанныхъ въ мшокъ, она сохранилась очень ясно,— всего боле на чинарк, какъ на суконной вещи. Вс доказательства совершенія убійства Зарайскимъ были на лицо, собственное сознаніе подтверждалось фактами — и мн оставалось арестовать его, сдлать нкоторыя еще дознанія и затмъ, скованнаго, подъ карауломъ отослать въ З—кій уздный тюремный замокъ, что и было мною исполнено…
Поздно вечеромъ, но посланной мною утромъ эстафет, прибылъ отецъ убитаго, купецъ Медвдкинъ, сдобородый и красивый старикъ. Онъ очень скорблъ о смерти сына, часто подносилъ красный фуляровый носовой платокъ къ глазамъ, но боле всего заботился о похоронахъ, благодарилъ меня за отысканіе убійцы и денегъ, и претендовалъ, зачмъ я дозволилъ доктору анатомически изслдовать трупъ… О Петр Зарайскомъ онъ покачивалъ головою и нсколько разъ приводилъ въ рчи своей извстную русскую пословицу: ‘не накормишь, врага не наживешь’… Усилія мои доказать, что убійство могло совершиться не съ умысломъ, нечаяннымъ случаемъ, были тщетны.
При отысканіи подлиннаго убійцы Михаила Медвдкина, взводимыя въ показаніи Моисея Тарасова подозрнія на становаго могли остаться безъ послдствій, какъ частное между ними дло объ оскорбленіяхъ. Я могъ поступить и еще проще: перемнить показаніе и исключить въ немъ все относящееся къ личности становаго, но при производств моемъ по этому предмету секретнаго дознанія, мною обнаружено, что показанія Моисея Тарасова вовсе не заключали въ себ клеветы — и онъ совершенно основательно могъ заподозрить Стоцкаго, за которымъ подобные поступки водились въ значительномъ количеств. Притомъ, хотя это въ закон и не возлагалось на обязанность судебнаго слдователя, но мн, какъ человку, хотлось бы оградить Тарасова отъ преслдованій становаго на будущее время, а у меня не было никакой гарантіи къ тому, что Стоцкій, посл смерти Медвдкина, не возъиметъ прежнихъ своихъ видовъ на Акулину… Вслдствіе всего этого я послалъ, помимо узднаго суда, къ губернскому прокурору особое секретное донесеніе о перемщеніи Стоцкаго конфиденціальнымъ образомъ для пользы службы въ другой отдаленнйшій уздъ.
Какъ молодой человкъ и на новой должности, которая служила первымъ шагомъ къ реформамъ по судопроизводству, я не ясно понималъ свою, довольно полицейскую, обязанность судебнаго слдователя. Нкоторые изъ насъ, вопреки прямому смыслу наказа: не оставлять безъ преслдованіи уголовныхъ преступленій,— тушили дло и заканчивали его миролюбно, напримръ, по незначительному воровству и прочее, чмъ брали на себя роль будущихъ мировыхъ судей, такъ какъ они видли, что безъ разсмотрнія мотивовъ къ преступленію, нельзя было абсолютно примнять мры наказанія, опредленныя въ законахъ. Вс мы, а въ томъ числ и я, крайне желали поскоре гласнаго судопроизводства и строжайшаго психологическаго анализа преступленія. Зная многія ршенія нашего узднаго суда и уголовной палаты, я, представляя первому на разсмотрніе слдствіе свое по длу объ убійств Медвдкина, боялся, что онъ не посмотритъ на преступленіе Зарайскаго съ надлежащей точки зрнія и примнитъ къ нему несоотвтственное наказаніе, что также можетъ сдлать и палата. Поэтому, прилагая журналъ слдствія, я въ мнніи своемъ, чтобы пояснить суду свой взглядъ и обратить на него его вниманіе, написалъ цлую защитительную рчь присяжнаго повреннаго. Я убжденъ былъ, что преступленіе Зарайскимъ совершенно было безъ заране обдуманнаго плана и неумышленнымъ образомъ. Въ прошломъ вс факты доказывали, что молодые люди были между собою друзьями, въ настоящемъ я не видлъ никакихъ достаточныхъ данныхъ для Зарайскаго желать смерти Медвдкину. Положимъ, что первый поводъ къ непріязни подалъ Зарайскій, своимъ, такъ сказать, религіознымъ воззрніемъ, фанатизмомъ даже, но эта же самая религіозность заставляла его ждать исправленія Медвдкина. Онъ могъ только необдуманно, какъ и случилось но его словамъ, вызвать Медвдкина на оскорбленія себ и убить, но здсь разрушается самъ собою умыселъ… Гораздо естественне предполагать, что раздражеиный Медвдкинъ могъ стать умышленнымъ убійцею Зарайскаго, котораго даже самый азартъ не могъ довести до мгновенія, когда бы онъ желалъ нанести смертельный ударъ. Такой ударъ могъ бы быть нанесенъ имъ единственно въ томъ случа, когда бы онъ защищалъ свою жизнь отъ нападенія на нее Медвдкина. Но, на сколько мн были извстны взгляды простолюдиновъ, подобное убійство счатается у нихъ самымъ извинительнымъ, а потому Зарайскому не было никакой надобности показывать не этотъ случай убійства, а другой, въ которомъ онъ, напротивъ, выставляетъ Медвдкина желавшимъ полнаго съ нимъ примиренія въ тотъ вечеръ, а себя зачинщикомъ ссоры и отчасти дерзкимъ противъ старика-хозяина. Разсказъ какъ произошла ссора — дышетъ вроятностью и искренностью. Самое признаніе должно считать вполн добровольнымъ, потому что письмо писано было имъ къ старику Медвдкину еще до моего появленія, я на слды не попалъ и они такъ хорошо были скрыты, что преступникъ не боялся, что они скоро, или когда нибудь, будутъ дознаны. Свидтелей же не было никакихъ, исключая безмолвнаго пасчника, который ничего не могъ объяснить и видлъ лишь, что Зарайскій бралъ песокъ. Этого старика я допрашивалъ, но онъ знаками показывалъ, что ничего не понимаетъ, и про песокъ едва можно было догадаться, что Зарайскій бралъ его утромъ изъ сарая. Хорошо спрятанные слды не могутъ также наводить слдователя на мысль о предумышленномъ убійств, потому что это рождается въ человк невольно, по чувству самосохраненія, онъ борется за свое существованіе, и чмъ кто смышленне или находчиве, тмъ прячетъ слды искусне. Да и вс скрытія слдовъ были обще-употребительныя въ простонародіи, исключая пола, гд Зарайскому помогъ случай. Наказаніе опредляетъ преступнику не слдователь, а судъ, но я и тутъ ршился косвенно высказать, что по моему мннію Зарайскій долженъ подлежать церковному покаянію и, наконецъ, ссылк въ отдаленныя губерніи…
Дло это заинтересовало меня, и за ходомъ его я наблюдалъ зорко. Въ первой инстанціи оно было закончено такимъ ршеніемъ: мщанина Петра Силова Зарайскаго, 25 лтъ, за убійство купеческаго сына Михайла Иванова Медвдкина, во время ссоры, острымъ холоднымъ орудіемъ, вслдствіе бывшихъ между ними непріязненныхъ отношеніи, и за ограбленіе у него 867 руб. 60 коп. денегъ, по 2 ст. 21, 2 пунк. 1925 ст. улож., лишивъ всхъ правъ состоянія, и освободивъ, на основаніи новыхъ правилъ, отъ слдующихъ ему по закону наказанія плетьми чрезъ палача 85 ударами и наложенія клеймъ, сослать въ каторжную работу на 15 лтъ, а затмъ водворить на жительство въ Сибири. Слдующая инстанція было-утвердила это ршеніе, но, за протестомъ прокурора, наказаніе Петру Зарайскому, дале, смягчено было на 5 лтъ мене пребываніи на заводахъ. За тмъ это ршеніе вошло въ законную силу.
Кончая здсь разсказъ свой, невольно обращаемся съ вопросомъ: такъ ли бы нын ршили?..