Въ память женщины-врача Евгеніи Павловны Серебренниковой.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28.
1900.
СТАРАЯ ШКОЛА.
СТАРАЯ ШКОЛА.
(Изъ воспоминаній).
Н. А. Русскихъ.
Старая школа, Русских Н. А., Год: 1900
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Обычный на Урал заводскій видъ: обширный прудъ, съ двухъ сторонъ обрамленный домами заводскихъ жителей, замкнутый съ третьей стороны плотиной. Внизу, подъ горой расположены закоптлыя фабрики, съ трубами, вчно испускающими клубы чернаго дыма. Рчка, пройдя черезъ плотину и достаточно загрязнившись отъ колесъ, турбинъ и разныхъ водостоковъ, набурливъ и напнившись въ подневольныхъ каскадахъ, выбивается, наконецъ, на свободу и тихой струей разливается по зеленымъ лугамъ, постепенно сбрасывая съ себя слды недавняго заточенія. Со стороны, противоположной плотин, за прудомъ виднются острова, покрытые вчно-зеленымъ хвойнымъ лсомъ, а дальше, за ними, прудъ теряется изъ вида въ безконечныхъ извивахъ. На одной изъ сторонъ пруда церковь, окруженная оградой, и здсь на самомъ припк чернютъ могильныя плиты и возвышаются кресты съ надписями, то краткими, то растянувшимися въ длинную эпитафію. Ни одного деревца не стоитъ здсь, все открыто, точно въ степи,— заводскій народъ не любитъ садовъ. Не подалеку отъ церкви идутъ главныя улицы съ тремя-четырьмя каменными домами заводской знати и съ деревянными одноэтажными однообразнаго типа домами ‘служащихъ’, и чмъ дальше, тмъ постройки идутъ хуже, заканчиваясь на окраинахъ совсмъ разваливающимися хибарками бдняковъ. Среди этихъ незатйливыхъ построекъ то тамъ, то здсь выдается домъ мстнаго лавочника, окрашенный въ какую-нибудь вычурно яркую краску, да на гор, гд происходитъ базаръ по воскресеньямъ, виднются нсколько лавокъ съ краснымъ товаромъ и принадлежностями скромнаго домашняго обихода. На другой сторон пруда нестройными рядами стоятъ покосившіеся и вкось, и вкривь дома, преимущественно, рабочаго люда. Вотъ и вся несложная картина заводскаго поселенія, какихъ не мало разбросано по Уралу на его высокихъ склонахъ.
Центромъ завода, какъ въ прямомъ, такъ и въ переносномъ значеніи слова, слдуетъ считать заводское правленіе, двухъэтажное зданіе, казарменнаго вида, каменное, выбленное, съ вышкой для пожарнаго сторожа. Въ верхнемъ этаж помщается собственно правленіе, т.-е. то административное учрежденіе, которое вдаетъ вс заводскія дла, распоряжается всми заводскими дйствіями, нанимаетъ и увольняетъ служащихъ и рабочихъ и вершитъ ихъ судьбу. Здсь цлая іерархическая лстница, внизу которой находятся писаря и другая канцелярская челядь, не имющая своего сужденія, а только изъ года въ годъ переписывающая разные отношенія, отчеты, вдомости и проч., а вверху — члены правленія, возсдающіе въ особой комнат, за столомъ съ краснымъ сукномъ, и, наконецъ, глава всей этой сложной машины — управитель, который, впрочемъ, рдко показывается въ правленіи, а ршаетъ вс дла на дому, въ своемъ кабинет, какъ deus ex machina. Вся эта служебная лстница представляетъ сложную, но стройную систему, и восхожденіе по ней совершается медленно, путемъ долгаго просиживанія стульевъ и неукоснительнаго чинопочитанія. Въ другой части верхняго этажа помщается школа, состоящая изъ двухъ обширныхъ комнатъ безъ прихожей. Каждое утро сюда стекается толпа ребятишекъ и своимъ неугомоннымъ крикомъ наполняютъ всю эту половину. Однако прочныя стны стариннаго зданія и большой корридоръ не позволяютъ этому шуму проникать въ комнаты правленія и нарушать административное священнодйствіе.
Внизу, за ршетками и крпкими дверями помщается касса, постоянно охраняемая сторожами, а въ другой половин нижняго этажа… театръ. Да, театръ, гд служащіе на святкахъ упражнялись въ сценическомъ искусств, разыгрывая ‘Ворону въ павлиньихъ перьяхъ’ и ‘Филатку и Мирошку’. Какъ ни разнообразны были элементы, заключенные въ этомъ обширномъ зданіи, но они не спутывались между собою и, повидимому, другъ другу не мшали. Съ Олимпа, гд возсдала заводская администрація, шли приказанія о заготовк угля, о доставк руды, о рубк лса и т. д., кассиръ угрюмо сидлъ за ршеткой и считалъ хозяйскія деньги, школьники гудли, какъ пчелы въ уль, а по праздникамъ зимой открывался храмъ Мельпомены, и на сцен появлялись лицеди изъ мстной интеллигенціи, услаждая зрніе и слухъ скучающей заводской публики.
Школа по числу классовъ занимала дв большихъ комнаты, загроможденныхъ такъ, что у стнъ едва оставались свободные проходы. У одной изъ узкихъ стнъ первой комнаты стояла каедра, съ высоты которой учитель могъ обозрвать свой обширный классъ. На стнахъ висли печатныя таблицы для взаимнаго обученія, да въ углу стояла классная доска,— вотъ и вс принадлежности немудренаго ученія для начинающихъ. Все это носило довольно унылый казенный отпечатокъ, не было даже такихъ простйшихъ приспособленій, какъ вшалки для верхняго платья, и ученикамъ предоставлялось сбрасывать его въ общую кучу въ уголъ, а по окончаніи занятій извлекать оттуда общими силами.
Второй классъ былъ меньшаго размра, потому что многіе свое образованіе кончали первымъ классомъ. Здсь на стнахъ были картины изъ русской исторіи, учитель сидлъ за небольшимъ столомъ,— вотъ и вся разница. Полный курсъ кончали не вс,— много званыхъ, но мало избранныхъ, и прямой путь для этихъ избранныхъ обыкновенно былъ въ правленіе, гд долгимъ и упорнымъ трудомъ служащіе постепенно переходили изъ ничтожества къ рангамъ высшаго разряда. Ученики были преимущественно изъ рабочаго класса — мастеровыхъ, и только нсколько человкъ изъ семей служащихъ или такъ называемыхъ ‘приказныхъ’. Одвались они большею частію очень бдно: лтомъ рубаха и штаны изъ синяго холста, безъ обуви, а зимой, кром того, онучи и лапти, сверху — срый зипунъ. Дти успвали дома насмотрться на всякую всячину, на пьянство и буйство родителей, и уже съ раннихъ лтъ были знакомы со многими недозволенными для ихъ возраста вещами, они были грубы и бойки на видъ, во въ сущности это были очень трусливые, запуганные зврки, до безпамятства боявшіеся всякаго начальства, подъ которымъ подразумвались вс, кто былъ одтъ по-господски. Въ то время, о которомъ мы говоримъ, т.-е. боле тридцати лтъ тому назадъ, школой завдывали два учителя. Земства тогда еще не было, и потому эти учителя содержались отъ заводоуправленія, которому и были до извстной степени подчинены. Одинъ изъ нихъ происходилъ изъ семьи, до чрезвычайности бдной, жившей въ маленькой хибарк, и, можетъ быть, благодаря этому обстоятельству, онъ мало пользовался расположеніемъ въ высшихъ кругахъ мстнаго общества. Это былъ высокій, худощавый блондинъ съ прыщеватымъ лицомъ и хриплымъ голосомъ. Образованіе онъ получилъ небольшое, окончивши курсъ приходскаго училища. Онъ, между прочимъ, былъ скрипачъ и потому его приглашали вмст съ другимъ музыкантомъ-віолончелистомъ на вечеринки. Зная его любовь къ выпивк, за нимъ строго слдили, но все же, проигравъ нсколько кадрилей, онъ оказывался навесел, а къ концу вечера былъ уже совсмъ пьянъ, и его отвозили домой, завернувъ вмст со скрипкой, какъ мертвое тло. Въ просторчіи его называли Юдкой, такъ какъ его имя было уда Аанасьевичъ.
Пріемы при обученіи письму были довольно упрощены. Первая парта писала на песк, въ буквальномъ смысл этого слова. Собственно, это была и не парта, а доска шириною около четверти съ закраинами и двумя желобками, между которыми и писались буквы. На этой доск былъ насыпанъ мелкій песокъ, который выравнивался дощечкой, потомъ по желобкамъ проводились вверху и внизу строки — черты посредствомъ желзной палочки, и письмо производилось такими же палочками, расширенными на одномъ конц лопаточкой. Каждый ученикъ писалъ на пространств, какое соотвтствовало его сиднью, затмъ, когда вс ученики закончатъ свою строку, старшій ученикъ провритъ написанное, песокъ вновь выравнивался и писаніе начиналось тмъ же манеромъ. Сколько при этомъ глоталось пыли, сколько лзло ее въ глаза — въ разсчетъ не принималось.
Слдующія парты писали на грифельныхъ доскахъ, обыкновенно сломанныхъ на куски, при чемъ на долю младшихъ учениковъ приходились кусочки не боле 2—3 квадратныхъ вершковъ. На послднихъ партахъ писали уже на бумаг гусиными перьями. Ученики разсаживались по количеству знаній и переходили съ парты на парту, по мр ихъ увеличенія. При каждой парт находился ученикъ, боле преуспвшій въ паукахъ, и руководилъ занятіями, онъ диктовалъ, исправлялъ написанное и, наконецъ, училъ читать.
Обученіе чтенію производилось по таблицамъ, развшаннымъ по стнамъ. Для каждой парты полагалась таблица, съ написанными на ней буквами, складами, словами и, наконецъ, цлыми изреченіями. Но такъ какъ требовался порядокъ и при размщеніи учениковъ у таблицъ, то употреблялся слдующій пріемъ: когда наступало время для чтенія, дежурный у парты командовалъ громкимъ голосомъ: ‘Первая парта встать!.. Первая парта, направо, маршъ!’ И ученики этой парты шеренгой, одинъ за другимъ, направлялись подъ командой дежурнаго къ таблиц. Затмъ отводилась такимъ же образомъ вторая парта, третья и т. д., пока весь классъ не располагался кругомъ стнъ у соотвтствующихъ таблицъ. Тогда начиналось ученье. Читали вс сразу, громко, стараясь перекричать другъ друга, и можно вообразить, какой хаосъ водворялся въ класс? По окончаніи занятій ученики распускались также парта за партой, по особой громогласной команд.
Благодаря такой систем обученія, гд каждая группа учениковъ имла своего руководителя изъ старшихъ товарищей, гд вс пріемы сводились къ команд, какъ у солдатъ, учителю оставалось мало дла, онъ могъ, заведя всю эту машину, сидть на своей каедр и спокойно наблюдать за всмъ происходившимъ, по временамъ только спрашивая уроки и принимая устные рапорты отъ дежурныхъ о состояніи ‘ввренной ему’ парты и выслушивая ихъ жалобы на шалости и непослушаніе учениковъ. Какъ возмездіе за проступки, примнялась цлая система наказаній, но объ этомъ скажемъ потомъ.
Такъ шло время, ученикамъ предоставлялось учиться подъ руководствомъ дежурныхъ, переходить съ парты на парту, до тхъ поръ, пока не накапливалось столько знаній, что можно было перевести ихъ посл экзамена во второй классъ. Это достигалось, впрочемъ, не скоро, во всякомъ случа проходило нсколько лтъ, пока, наконецъ, ученикъ, если у него хватало терпнія, могъ разсчитывать на переводъ. Большинство же, не постигнувъ всей мудрости, выходили изъ школы, не окончивъ курса. Прохожденіе перваго класса давало умнье читать, писать и считать, т.-е. первыя четыре ариметическія правила. Къ этому надо присоединить нсколько молитвъ и начало священной исторіи, которымъ обучалъ священникъ.
Второй классъ представлялъ изъ себя боле семейную картину. Учениковъ здсь было сравнительно немного, человкъ 20. Здсь не было этихъ разводовъ, маршировки, всеобщаго галдпія передъ таблицами, учитель, Семенъ Николаевичъ, боле осмысленно относился къ длу и пользовался большимъ уваженіемъ какъ среди учениковъ, такъ и въ обществ. Возрастъ учениковъ здсь былъ отъ 12-ти до 16-ти лтъ, но науки все же шли не далеко: дло кончалось русской грамматикой, ариметикой, священной исторіей и начатками катехизиса. Впрочемъ, давались еще нкоторыя понятія объ исторіи и географіи.
Обращеніе съ учениками было самое ‘простое’. Вызываетъ, положимъ, уда Аанасьевичъ ученика къ каедр отвчать урокъ. Ученикъ путается и отвчаетъ плохо. Тогда учитель, молча, не говоря ни слова, ударялъ ученика книгой по голов. Если это предостереженіе не помогало и продолженіе отвта было столь же слабо, то учитель, также молча, приступалъ къ дранью за уши или за волосы, и въ конц концовъ провинившійся ставился на колни въ уголъ.
Это битье по голов и дранье за уши было настолько обычнымъ явленіемъ, что оно никого не смущало, и занятія отнюдь не нарушали своего теченія. Если на какой-либо парт многіе не знали урока или знали плохо, то доставалось и дежурному то же самое наказаніе.
Учитель второго класса, Семенъ Николаевичъ, также не мало дралъ за уши. Но законоучитель не прибгалъ къ этой мр, онъ изобрлъ свою особенную, такъ называемыхъ ‘рябковъ’. Батюшка подзывалъ къ себ провинившагося ученика, приказывалъ ему наклонить голову и начиналъ мелкими щипками драть волосы, подражая тому, какъ ощипываютъ рябчиковъ. Этой выдумкой онъ весьма гордился: и больно, и слдовъ никакихъ не остается! Разв только ученикъ лишится нсколькихъ клочковъ волосъ. Поплачетъ, похнычетъ да и перестанетъ.
Было еще одно своеобразное наказаніе, это — лапти. Въ шкафу, между запасами бумаги, карандашей и другихъ классныхъ принадлежностей, хранились большіе и старые лапти. Ихъ надвали на ученика, отличавшагося большой и хронической лностью, и заставляли ходить кругомъ обоихъ классовъ, въ назиданіе прочимъ, а иногда высылали и въ корридоръ, чтобы проходящіе въ правленіе служащіе также могли видть, какъ наказуется порокъ.
Но особенно рзкое, удручающее впечатлніе на всхъ учениковъ производило наказаніе розгами. уда Аанасьевичъ дралъ часто и безпорядочно, что называется, направо и налво. Достаточно было получить нсколько единицъ за плохое ученіе или очень зашумть во время класса, тотчасъ же отдавалось грозное приказаніе: ‘розогъ!’ Розги тоже хранились въ шкафу, длинные, упругіе прутья березы, связанные штукъ по пяти вмст — это орудіе производило магическое дйствіе на всхъ школьниковъ уже однимъ своимъ видомъ: какъ только учитель объявлялъ свое ршеніе произвести экзекуцію, весь классъ притихалъ, шумъ исчезалъ какъ бы по волшебству, и вс замирали въ ожиданіи чего-то страшнаго. Для исполненія наказанія назначался какой-нибудь ученикъ изъ старшихъ. Присужденный ложился тутъ же на полъ у доски, обнажался у всхъ на виду и, по команд учителя, розги начинали работать. Ученикъ всхлипывалъ еще до начала наказанія, посл перваго же удара онъ кричалъ во все горло, визжалъ, вылъ, и чмъ дальше шло дранье, тмъ громче и громче кричалъ наказуемый.
Что длалось въ это время съ учениками, которые были свидтелями этой сцены, трудно сказать: то блдные, то покраснвшіе, съ искаженными чертами лица, съ блестящими глазами, не смя громко вздохнуть, сидли они и съ замираніемъ сердца слдили за всей процедурой. Вотъ осужденный, плача и безсильно ломая руки, падаетъ передъ учителемъ на колни, прося о помилованіи, вотъ онъ идетъ къ лобному мсту — въ уголъ, еще разъ молитъ о пощад, вотъ начинаетъ разоблачаться, ложится и ждетъ перваго удара. А палачъ тоже самъ не свой, неловко теребитъ розги, размахивается и даетъ первый ударъ, неумлый, легкій, но потомъ, при грозномъ поощреніи учителя изловчается и сыплетъ удары своему товарищу до тхъ поръ, пока не услышитъ приказаніе остановиться. Вс это видятъ, вс слышатъ вопли наказываемаго, среди которыхъ можно только разобрать: ‘простите, простите, больше не буду!..’
Экзекуція кончилась. Заплаканный и истерзанный ученикъ спшитъ одться, садится на свое мсто и, закрывши лицо, долго еще продолжаетъ рыдать. Классъ тоже не можетъ скоро успокоиться, тишина хранится еще долго, урокъ какъ-то разстраивается,— видимо, вс потрясены этой сценой и занятія не идутъ уже въ голову.
Такія наказанія розгами были нердки, чуть не каждую недлю, однако, повидимому, школьники никакъ не могли привыкнуть къ этимъ сценамъ. Всякій разъ, какъ они совершались, съ классомъ происходило одно и то же, онъ какъ бы оцпенетъ, какъ будто каждый испытываетъ на себ всю боль и весь позоръ наказанія. Даже самые смлые изъ школьниковъ, сорванцы, и т притихали и не находили въ себ силъ смотрть на это хладнокровно.
Во второмъ класс розги появлялись рдко, разъ-два въ годъ, и здсь еще больше замчалось удручающее ихъ вліяніе. Наказанный чувствовалъ неимоврный стыдъ и часто изъ-за этого бросалъ даже школу. Случалось такъ, что посл наказанія ученикъ переставалъ ходить учиться, странствуя это время гд-нибудь по дорогамъ, скрывая отъ родителей свое несчастіе, а потомъ открывался имъ и настойчиво требовалъ взять его изъ училища. Просьба эта, конечно, исполнялась, и ученіе этимъ оканчивалось.
Но вотъ пришло земство и принесло намъ новыя школы. Дти вздохнули свободне.
Но — только дти, а ихъ отцы, которыхъ драли въ старой школ, и теперь еще продолжаютъ носить на себ это позорное пятно…
И вспоминается мн, какъ на одномъ изъ врачебныхъ създовъ въ Перми Евгенія Павловна Серебренникова, всегда отзывчивая къ несчастно другихъ, среди общаго молчанія и тишины увреннымъ голосомъ читаетъ свое предложеніе.
‘Въ послднее время, посл серьезныхъ уроковъ холерныхъ и голодныхъ годовъ, весь образованный классъ охваченъ единодушнымъ стремленіемъ поднять культуру народныхъ массъ, и отовсюду слышатся голоса за введеніе всеобщаго обученія, на ряду съ другими мрами, клонящимися къ просвщенію народа’.
‘Одновременно съ этимъ вопросомъ всталъ тсно связанный съ нимъ вопросъ объ уничтоженіи тлеснаго наказанія, особенно для лицъ, получившихъ образованіе въ народной школ’.
‘Вопросъ этотъ настолько назрлъ и наболлъ въ душ каждаго просвщеннаго человка, что въ короткое время сдлался злобою дня, и по поводу его высказываются земскія собранія, ученыя общества, и пишется въ литератур и общей, и медицинской, и юридической, и церковной, и даже въ военной,— статья генерала Драгомирова, въ журнал ‘Развдчикъ’, гд онъ говоритъ, что нтъ наказанія боле противнаго природ человка, какъ тлесное…— Предлагаю уважаемымъ товарищамъ присоединиться къ призыву нашихъ старшихъ собратовъ и ходатайствовать предъ губернскимъ земскимъ собраніемъ отъ имени създа врачей о возбужденіи ходатайства со стороны, послдняго объ отмн тлеснаго наказанія…’