М. Н. Катков
М. Н. Катков
Сравнение статей де Мазада в ‘Revue des Deux Mondes’ и петербургского социалиста Ю. Ж. в ‘Современнике’
Сравнение статей де Мазада в ‘Revue des Deux Mondes’ и петербургского социалиста Ю. Ж. в ‘Современнике’
Сравнение статей де Мазада в ‘Revue des Deux Mondes’ и петербургского социалиста Ю. Ж. в ‘Современнике’, Катков Михаил Никифорович, Год: 1866
Время на прочтение: 7 минут(ы)
В конце прошлого марта над ‘Московскими Ведомостями’ разразились удары с различных сторон. Говоря о предостережении, которое было нам объявлено от г. министра внутренних дел, мы упомянули о двух обвинительных актах против нас, противоположных по своим доводам, но равно предававших нас казни: о статье в ‘Revue des Deux Mondes’, подписанной г. Шарлем де Мазадом, и о статье в ‘Современнике’ (февраль и март нынешнего года) ‘Вопрос молодого поколения’ за подписью г. Ю.Ж. (не господин ли это Юлий Жуковский, недавно выходивший на поединок с издателем ‘Вести’, бывший чиновник государственной канцелярии, являвшийся кандидатом в мировые судьи в Петербурге?). О статье г-на де Мазада мы уже говорили. Не худо припомнить и родственную ей по своим желаниям статью г. Ю.Ж. в ‘Современнике’. Казалось бы, что общего между блестящим французским публицистом, пишущим в одном из лучших европейских журналов, и между нашим полуграмотным и полудиким, исполненным цинизма в выражениях доморощенным социалистом, пишущим в петербургском социал-демократическом органе, как назван ‘Современник’ в ‘Рижской Газете’? И, однако же, на этот раз блестящий французский публицист и невежественный петербургский социалист дружно сошлись между собою во вражде и ненависти к ‘Московским Ведомостям’ и как бы заранее рукоплещут прекращению нашей деятельности вследствие министерского распоряжения от 26 марта. Факт этого изумительного совпадения ударов, направленных против ‘Московских Ведомостей’, должен быть решительно непонятен, если бы не принять во внимание, что французский публицист стоит за польское дело, то есть за дело государственной измены в России, а русский социализм, или, употребляя более обширное понятие, русский нигилизм есть не более как порождение той же государственной измены и уже не раз за последние пять или шесть лет оказывался сознательным или бессознательным ее орудием. Итак, это не более как раскаты одного и того же грома, различающиеся между собой лишь по среде, где они рождаются, или, если угодно, лучи одного и того же светила, лишь преломленные различно, каждый в среде, пробегаемой им. Среда г. де Мазада есть ничем не замаскированное, но зато идеализованное шляхетско-польское дело, среда автора статьи ‘Вопрос молодого поколения’ есть то же самое польское дело, но под маской русского демократического социализма, а общее светило, их озаряющее, с ведома ли их или без ведома, есть русская государственная измена.
Впрочем, как ни стараются заинтересованные стороны скрыть свое родство или тождество, на этот раз оно выступает с поразительною очевидностью. Сущность всех обвинений, направленных в последнее время против ‘Московских Ведомостей’, заключается в том, что они возбуждают недоверие к правительству или, как выражается социально-демократический ‘Современник’, что они ‘дискредитируют администрацию’. Как г. де Мазад высказался прямо и решительно против существования в России сериозной политической печати, так точно и петербургский социалист, с своей точки зрения, находит ‘ненормальным и соблазнительным, чтобы такая роль (роль опекунов и поучителей администрации, которую он нам старается навязать) была предоставляема в монополию (?) какому-либо частному органу, ибо в таком случае влияние такого органа становится слишком решительно и официально’. Стараясь всячески раздуть огонь, он также, подобно г. де Мазаду толкует о ‘насильственном врывательстве ‘Московских Ведомостей’ в административную сферу’, о том, что один из издателей этой газеты ‘вошел в роль администратора в администрации’, о ‘двойственной зависимости низших исполнителей и двойственном соображении (sic!) ими своих действий, с одной стороны, с тем, что скажет непосредственная власть, а с другой — с тем, что скажут ‘Московские Ведомости», и, наконец, о ‘терроризации общества присутствием (sic!) партий и терроризации чиновников и исполнителей публичными доносами (sic!) в потворстве нигилизму’. Покрывая нигилизм и министерство внутренних дел широким щитом своим, г. Ю.Ж. приводит одну тираду из нашей газеты (образчик ‘воркотни против министерства’, как он выражается) и восклицает:
Видите ли, дело приходит к тому, что уже не ‘Ригаше Цей-тунг’, не рижский цензор, не шайка нигилистов, а ‘Северная Почта’ министерства внутренних дел инкриминируется в кумовстве с сепаратизмом! Все это но меньшей мере очень смело, но откуда столько у вас храбрости, г. Катков? Вот что вы нам объясните. Рассудите перед нами, должен ли феодализм или крепостничество пользоваться какими-либо привилегиями относительно литературной храбрости, когда его гражданские привилегии считаются уничтоженными? Скажите на милость, не отражается ли вредно и соблазнительно такая исключительная храбрость на общем строе дел? употребляя ваши выражения, не скомпрометирует ли она отчасти власть, которая представляется как бы покровительствующей одной рукой тому, от чего отказывается другой?..
Впрочем, не только сами ‘Московские Ведомости’, но и вообще нынешнее патриотическое настроение русского общества равно составляют предмет клеветы и ненависти как для французского публициста, руководимого друзьями польского дела, так и для петербургского социалиста. Разница вся в том, что первый посредством удивительного фокуса производит из патриотического настроения социализм, демократизм и атеизм и грозит страшными его последствиями преимущественно русским землевладельцам, а второй видит в нынешнем патриотическом настроении русского общества крепостничество, стремление ‘воскресить растраченные доходы, поддержать дух барства в школах и в молодом поколении, воспитав его в классической праздности (или, что то же, по словам автора, дав ему классическое образование) и отняв кусок хлеба у детей (разумей студентов) и женщин, и, наконец, испортить Положение 19 февраля против крестьян’. ‘Все это-то вот называется патриотизмом’, — прибавляет полудикий сын Петербурга, и под его пером патриотизм становится таким же страшилищем для крестьян, каким оказывается он у г. де Мазада для помещиков.
Но петербургскому публицисту, каков бы он ни был, нельзя же публично и во всеуслышание отречься от своего отечества, и вот вместо всем известного патриотизма русского общества он старается водворить какой-то новый патриотизм, собственного изобретения. Нынешний патриотизм, изволите ли видеть, барский, крепостнический патриотизм, ‘барство же было объединяющим и централизующим началом только тогда, когда объединение представлялось в чисто политической, военной форме, и это политическое объединение приносила с собой политическая власть, извне налагавшая его и приносившая чуждую массам дисциплину’, а теперь это политическое объединение должно быть упразднено вместе с барством и крепостным бытом и должно быть заменено социальным объединением. А не то ‘иные люди раньше нас вступят на путь свободных корпораций и окажутся лучше объединены и политически сильнее нас’. Итак, вот требование социалистского патриотизма: заменить прежнее внешнее объединение в России социальным объединением (с помощью связанных между собою наподобие фаланстер свободных рабочих корпораций, что ли?). Что может быть нелепее этой идеи? И, однако, нашлись же ловкие люди, которые и на том сумели одурачить наших недоучившихся писак-нигилистов и убедить их в необходимости политического разделения России в видах водворения в ней чистейшего социализма. Другое требование петербургского социалистского патриотизма, иначе именуемого патриотизмом детей (разумей студентов), заключается в упразднении самостоятельного личного хозяйства и производства посредством земель и капиталов, принадлежащих отдельным лицам и с помощью вольнонаемного труда, и в замене его общинным хозяйством и производством посредством земель и капиталов, принадлежащих рабочим обществам или ассоциациям. Первый вид хозяйства и производства слывет у нашего автора под именем барства крепостного, ныне упраздненного, и барства кулаков-предпринимателей, или барства промышленного, а также батраческой системы, грозящих водвориться на месте барства крепостного, а второй, социалистский вид хозяйства и производства обозначается словами ‘разлив богатств в массу’. Автор говорит:
Итак, существующие государства будут вступать все решительнее на путь разлива богатств в массу, и счастливейшим будет то, конечно, которое раньше других вступит на этот путь… О разливе богатств и образовании средних достатков в массе, о перенесении центра тяжести культуры в массу заставляет нас хлопотать наш собственный политический интерес… Две формы хозяйства поставлены крестьянскою реформой рядом: старые помещичьи усадьбы с вольнонаемным трудом и крестьянское сельское общество. Одна из этих форм должна выгореть, две рядом процвесть не могут: или крестьянское хозяйство возьмет верх, или помещичье… Поддержать последнее есть одно средство, это — зарезать крестьянское хозяйство не хозяйственным, а насильственным путем привилегий, если же дать помещичьим хозяйствам только капиталы на поддержку хозяйств, то это будет значить только растратить капиталы, которые с большею выгодой для самих помещиков могли быть употреблены на поддержание не помещичьих, а, напротив, крестьянских хозяйств… Земля помещиков скорее найдет выгодных арендаторов и покупщиков между крестьянскими обществами, чем между случайными промышленниками-кулаками, и это тем скорее и выгоднее, чем в лучшем положении будут находиться крестьяне.
Итак, вот идеал наших социалистов, осуществление которого они проповедуют даже во имя патриотизма, скрывая или не зная и сами, что это какой угодно патриотизм, только во всяком случае не русский. Как не вспомнить при этом, что и тот фанатик, который посягнул на жизнь Государя, точно так же заявлял свои заботы о рабочих и, как сказывают, имел при себе прокламации о разделе помещичьих земель? Как не вспомнить, что и общество ‘Земля и Воля’, действовавшее заодно с польскими мятежниками в 1863 г., точно так же стремилось упразднить личное землевладение и раздать помещичьи земли крестьянам? Так вот откуда в настоящее время гремят громы против ‘Московских Ведомостей’ и вот откуда мещут в нас если не перунами, то самыми отвратительными ругательствами.
Пояснив свой собственный социалистский патриотизм, г. Ю.Ж. продолжает о действительном патриотическом настроении русского общества: ‘Наш патриотизм по меньшей мере медвежий, а о настоящей любви к народу не имеется и подозрения. Но этого мало: нет настоящей любви и к самим себе, и мы еще готовы испортить всю жизнь для того, чтобы иметь возможность поважничать сегодня… Несомненно, найдутся и публицисты, которые поддержат нас в таком рвении, потому что мы за это преподнесем им чернильницу’. Этот последний намек не должен, впрочем, относиться к ‘Московским Ведомостям’: г. Ю.Ж. свидетельствует, что статьи этой газеты пишутся не чернилами, а опивками барских обедов. Патриотизм, которым мы готовы испортить самим себе всю жизнь, есть не что иное, как барский заговор. Как г. де Мазад толковал о какой-то дворянской партии, органом которой будто бы служат ‘Московские Ведомости’, так точно и г. Ю.Ж. старается заподозрить разом и ‘Московские Ведомости’, и дворянство, которое, читая ‘катковские прокламации’, будто бы ‘восхищается лысою (sic!) мыслью о том, что составляет силу и партию, могущую постоять за себя перед кем угодно и вести речь с кем угодно на равных и даже на высших правах’. Во сколько крат’молодое поколение’ вернее понимает настоящие интересы страны!
Что ж это за молодое поколение, о котором толкует г. Ю.Ж., и что за вопросы этого молодого поколения? Под именем молодого учащегося поколения он разумеет социалистов и нигилистов, клевеща на значительное большинство нашей учащейся молодежи, а ‘вопрос молодого поколения’, или ‘вопрос детский’, как он иначе его называет, он старается сделать приманчивым для неопытных юношей, изображая его в виде вопроса ‘о связи между куском хлеба и образованием’, в этой связи, по словам его, и заключается ‘первое начало всей педагогики’. Всякий, кто только получил или думает, что получил какое-либо образование, при самом вступлении своем в жизнь, без всяких усилий с своей стороны, без всяких поисков, независимо от нравственных своих качеств и свойств своего характера имеет, по этому новому социальному учению, право ‘требовать: 1) труда, дающего прочное обеспечение, и 2) труда на общество, а не на исключительные лица. Пока мы этого не устраним, мы не выполним детского вопроса’. Дело разъясняется еще более следующею тирадой:
Юношество хотело знаний, которые дали бы ему роль практических деятелей, оно хотело служить положительному успеху общественной (то есть общинной) производительности хозяйства и культуры, поэтому оно искало реальных знаний. Юношество хотело эти знания применить к действительному успеху и развитию постановленной на очередь народной жизни и к богатству сельских обществ, а не к богатению аферистов.
Итак, очевидно, что без упразднения нынешнего патриотизма и без осуществления видов патриотизма социалистского ‘детский вопрос’ не может быть разрешен, и связь между куском хлеба и образованием не может быть найдена. Как же г. Ю.Ж. и в начале и в конце своей статьи старается уверить всех и каждого, что ‘вопрос молодого поколения’, поставленный таким образом, не имеет ‘никакой политической подкладки (sic)’, никакого отношения к тем или другим политическим убеждениям и что резонеры — так называет он нигилистов — ищут только связи между образованием и куском хлеба? Учение об этой связи есть уже яд, вливаемый в нашу бедную молодежь, а что же сказать о дальнейших видах этого новоизобретенного патриотизма социалистского? Недаром же изобличение гнусного характера нигилизма возбуждает ярость в петербургском социалисте против ‘Московских Ведомостей’. ‘В одном кармане каждой стриженой барышни, — говорит он, — московские редакторы видели пучок прокламаций, а в другом — разрывную гранату’. Это сказано почти накануне 4 апреля. Да, действительно мы видели если не разрывные гранаты в кармане стриженых барышень, то по крайней мере тесную связь всего нигилизма с делом государственной измены в России. Опасения, которые мы не раз высказывали, быть может, казались преувеличенными, но, к несчастью, событие 4 апреля ясно показало, что мы ничего не преувеличивали и что всего можно было ожидать от врагов или дураков, руководимых врагами.
‘Современник’ рвет и мечет на нас за дерзости наши относительно правительственных лиц. Он негодует на нас за притязание на независимость, он изумляется, как терпит правительство нашу ошалелую газету. Он также находит, что мы колеблем доверие к правительству. От недостойных нападений наших Главное управление по делам печати нашло себе ревностного защитника в этом благородном органе… ‘Современник’ может успокоиться: желание его и многих других исполнено, дни наши изочтены.
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1866.20 апреля. No 83.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/katkov/katkov_sravnenie_statey.html.