А. И. Богдановичъ
Современные славянофилы.— Начало Русскаго собранія.
Современные славянофилы.— Начало Русскаго собранія.
Современные славянофилы.- Начало Русскаго собрания, Богданович Ангел Иванович, Год: 1902
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Годы перелома (1895—1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство ‘Міръ Божій’, Спб., 1908
‘Благословите, братцы, старину сказать.
‘Въ великой книг Божіей написана судьба нашей родины,— такъ врили въ старину на Руси, и древняя родная мысль наша тревожно и страстно всматривалась въ темныя дали будущаго, т дали, гд листъ за листомъ будетъ раскрываться великая хартія судебъ вселенной…’
Откуда это? Что значитъ этотъ величаво-гаерскій тонъ, смсь раешника съ дьячкомъ?— спроситъ изумленный читатель. Это — ‘благовстъ’ о ‘возрожденіи’ Россіи, ни больше ни меньше, какъ возвщаютъ намъ два сборника, вышедшіе одинъ въ начал года, другой недавно — ‘Заря’ и ‘Москва’, въ которыхъ провозглашается всему міру русскому о новомъ чуд добромъ и радостномъ, о славянофильскомъ поход на всякаго врага и супостата, заполонившаго нын ‘святую Русь’. Ударяя въ бубны и тимпаны, или по московски, ‘во вс колокола’, кучка до сихъ поръ невдомыхъ міру славянофиловъ, какимъ-то чудомъ уцлвшихъ отъ общаго разгрома, постигшаго (по ихъ словамъ) ‘святую Русь’, собралась вкуп и влюб и, ‘напрягши умъ, наморщивши чело’, съ потугами и усильями, отвчающими важности задачи, выпустила два сборника, полные предостереженій, мудрыхъ указаній и восторженныхъ откровеній.
Читатели не должны стовать, если міръ, который имъ откроется, покажется имъ страненъ, напомнитъ имъ ‘чудище обло, озорно, стозвно и лаяй’: все надо знать, тмъ боле свое, родное, въ которомъ какъ никакъ звучатъ несомннно отголоски современности.
Оживленіе славянофильства — вотъ что прежде всего знаменуютъ эти сборники, которые не стоятъ одиноко, но къ нимъ примыкаютъ и другія однозначущія явленія, какъ увидимъ ниже. Признаемся, — мы думали, что славянофильство теперь есть мертвый историческій терминъ, обозначающій давно отжившее историческое явленіе. Оказывается, — это далеко не такъ, оно, по крайней мр, само заявляетъ, что живо и несетъ въ себ не что-нибудь иное, какъ ‘возрожденіе Россіи’. Уже ради одной этой великой ‘миссіи’, возлагаемой имъ на свои рамена, оно заслуживаетъ если не вниманія, то хотя бы нкотораго знакомства. Правда, матеріалъ для этого, — мы должны предупредить читателей, очень скуденъ. Въ обоихъ сборникахъ фигурируютъ все интересные незнакомцы, скрывающіе свои великія имена подъ многообщающими псевдонимами или скромными иниціалами: Апокрифъ, Славяноборъ, Македонецъ, Русскій, Востоковдъ, Г. Е. Р. У—скій, В—евъ. Остальныя имена, пропечатанныя полностью, также мало говорятъ уму и сердцу: Недолинъ, Ягодынскій, Московцевъ. Къ великому нашему стыду, мы съ ними нигд не встрчались въ печати и ничего не можемъ сказать о ихъ дятельности. Но, пожалуй, оно и лучше: съ тмъ большей свободой могутъ говорить они, не будучи связаны прошлымъ, которое обязываетъ.
И дйствительно, прошлаго для нихъ не существуетъ. ‘Заря’. Выпускъ I,— читаемъ на обложк перваго сборника, что знаменуетъ и выпускъ второй, стало быть дло, разсчитанное на будущее если не процвтаніе, то продолженіе. Открывается сборникъ статьей ‘Гр. Л. Н. Толстой и вопросъ жизни’ Н. Апокрифа, въ которой нтъ собственно ничего славянофильскаго.
Но эта статья, должно быть, попала сюда по недоразумнію, ибо дале въ сборникахъ идетъ настоящая славянофильская свистопляска съ обычными для современнаго славянофильства неуклюжими движеніями. Начинаетъ ее г. Недолинъ, обрушиваясь сразу на весь западъ, которому онъ грозитъ ‘жупеломъ и металломъ’, если тотъ вовремя не опомнится и не признаетъ добровольно единою ‘святую русскую правду’. Наступитъ моментъ, вопитъ въ торжественномъ порыв г. Недолинъ, когда ‘по пятамъ изгнанныхъ насильниковъ можетъ послдовать месть освободившихся народовъ, не мене сильныхъ, окрпшихъ, но не забывшихъ многовковаго рабства. Тогда могла бы наступить такая всемірная революція, такое страшное потрясеніе стараго европейскаго міра, подобнаго чему не видала подлунная. Россія въ тотъ часъ должна быть страшно сильна и грозна,— грозна гнвомъ Бога, чтобы дать народамъ правду, судъ и свободу’. Словомъ, трепещите, языцы, и покоряйтесь. Въ ‘Задач современности’ г. А. М. У—скій раскрываетъ идею возрожденія славянофильской школы, предупреждая, что ‘не плакать, не смяться, но понимать’ надо его статью. Итакъ, воздержимся на время. Хотя статья трактуетъ о школ вообще, но рчь по существу идетъ о поднятіи ‘издревле служилаго сословія’, или проще — ‘нашего врнаго дворянства’. ‘Есть серьезныя основанія утверждать,— говоритъ авторъ вначал, — что за освобожденіемъ крестьянъ установившаяся система образованія была главною причиной экономическаго паденія помстнаго дворянства’. ‘Въ силу своихъ особенныхъ традицій,— поучаетъ авторъ,— дворянство не имло навыка къ трудовому пріобртенію матеріальныхъ средствъ, считая все подобное занятіемъ, не приличествующимъ дворянству, и вслдствіе этого, естественно, не имло ни надлежащихъ знаній, ни практической подготовки, необходимыхъ для самостоятельнаго, трудового пріобртенія средствъ, что требовалось уже новою эпохою’. Надо было создать ‘новое питаніе’, путь къ которому долженъ лежать черезъ школу. А для этого надо сдлать школу ‘земледльческою’, такъ какъ дворянство иметъ (или имло) землю, но не умло съ нею обращаться. ‘Программа русской школы должна быть существенно опредлена программой русской жизни: посл русской азбуки — азбука землевднія, посл православнаго катехизиса — катехизисъ земледлія, среди молитвъ къ Богу — теплыя молитвы къ земл: въ этомъ основаніе національной программы русской школы’. Дале рекомендуется внушить дворянству ‘уваженіе къ рублю’, который дворянство раньше презирало, теперь же къ оному вожделетъ, но недостаточно уважаетъ. Въ заключеніе ‘вопросъ о правительственномъ поощреніи’. Россія страна земледльческая, а потому ‘каждая постановка кмъ либо въ Россіи образцоваго, въ смысл экономическомъ и культурномъ, хозяйства… подлежитъ публичной отмтк тмъ или другимъ способомъ въ законодательномъ порядк. Въ большинств случаевъ такіе дльные хозяева тзъ лучшихъ земскихъ людей отличаются здравымъ умомъ и яснымъ пониманіемъ мстныхъ условій экономической жизни и народныхъ нуждъ, и поэтому только черезъ такихъ дятелей, людей трезваго сужденія, обширнаго ума и большого опыта, возстановится плодотворная связь между Землей и Властью. Кстати припоминается поучительный для насъ разсказъ. Въ одной старой земледльческой стран былъ слдующій интересный обычай: первый вельможа въ государств при вступленіи своемъ въ должность обязанъ былъ при устроенныхъ въ честь этого событія празднествахъ всенародно пройти борозду въ пол съ сохой… Хорошій бы обычай для Россіи’, глубокомысленно заключаетъ г. У—скій. Обычай ничего себ, замтимъ и мы, главное, недорогой и ни для кого не обидный — ни для ‘бархатника’, ни для ‘пахотника’, и сверхъ того символизирующій ‘плодотворную связь земли съ властью’. Хорошо пишутъ господа славянофилы о воспособленіи дворянству: дворянская школа, законодательнымъ порядкомъ отмтка и — связь съ землей. Въ особенности нравится намъ идея автора внушить дворянскому юношеству уваженіе къ рублю. По времени этотъ совтъ важне прочихъ, такъ какъ съ каждымъ днемъ рублей у насъ становится все меньше и меньше, какъ объ этомъ докладываетъ намъ постоянно тоже ‘славянофилъ’ г. Сергй Шараповъ.
Столько о школ. Авторъ ни мало не смущается вопросомъ, каковъ долженъ быть ‘земледльческій катехизисъ’, что это за земледльческая азбука. Все это не суть важно, ибо важно одно — изыскать новый способъ ‘питанія’ для обиженнаго судьбою сословія, которое, по своимъ традиціямъ имя склонность къ питанію, не обладаетъ для онаго средствами. Столь же простъ въ разршеніи національнаго вопроса г. Недолинъ, который полемизируетъ съ Вл. Соловьевымъ объ націонализм. ‘Не пристало Россіи искать, т. е. врне заискивать какого-то фантастическаго примиренія съ Европой, какъ это надлежитъ намъ сдлать, слдуя политическимъ идеямъ Вл. Соловьева, — пора самой Европ сознать вс свои вины передъ Россіей, а тмъ народамъ, которые, давно уже и навсегда побжденные Россіей, вошли въ составъ ея населенія, но все еще въ лиц шумливыхъ газетныхъ фразеровъ ‘враждуютъ’ съ нами заднимъ числомъ, понять смыслъ своихъ предательскихъ чувствъ, а подчасъ и дйствій, по отношенію къ россійскому государству’. Любопытне всего въ этой тирад ‘вс вины’ Европы. Жаль, что дальше мы не находимъ ихъ перечисленія, а то г. Недолинъ внесъ бы очень полезную графу въ нашу долговую книгу: ‘а за вс вины столько-то’. Счетъ этотъ славянофилы ведутъ издавна, со времени Петра, и до сихъ поръ не могутъ подвести итоговъ. Европа съ своей стороны могла бы предъявить боле существенный счетъ, въ вид нсколькихъ милліардовъ рублей, данныхъ ею въ займы на разныя мропріятія, въ томъ числ и на воспособленіе дворянскому сословію, о нуждахъ котораго современные славянофилы такъ пекутся. Право, за это одно она заслуживаетъ спасиба. Что было бы съ ними, если бы по ихъ желанію Европа снялась съ мста и исчезла, какъ щедринскій мужикъ, который улетучился по молитв глупаго помщика, ненавидвшаго мужичій духъ? Г. Недолинъ, надемся, помнитъ, что случилось съ глупымъ помщикомъ, котораго и начальство за это не одобрило.
Европу, конечно, пугать можно, но достать ее трудно, и потому г. Недолинъ всю свою энергію направляетъ на чуждыя національности, ‘давно уже побжденныя’, и обращается къ евреямъ. Отрицая цликомъ мысль Соловьева о необходимости равноправности, авторъ съ паосомъ восклицаетъ: ‘Что же будетъ, если евреи, какъ того требуютъ ихъ защитники, стали бы ‘равноправными’ съ русскимъ народомъ въ русской земл, если даже теперь, когда цпкія руки евреевъ все-жъ-таки не вполн еще развязаны, они со своимъ геніальнымъ пролазничествомъ забираются всюду, умютъ находить самыя вліятельныя связи, легко и незамтно подбираютъ къ своимъ рукамъ не только богатства русской земли, но, заполняя свободныя профессіи, постепенно, но неуклонно, и послдовательно захватываютъ и русскую литературу… Наша государственная власть… защищаетъ ‘малыхъ силъ’, русскій народъ, отъ позорнаго еврейскаго ига’. Также ршаетъ славянофилъ г. Недолинъ и вс остальные національные вопросы, все сводя къ ‘единой святорусской правд’: все, что не русское, да трепещетъ… ‘Націонализмъ въ политик, націонализація гражданской жизни’ — альфа и омега, ея же не прейдеши.
Есть одно достоинство въ современномъ славянофильств, это — его откровенность. Читая статьи обоихъ сборниковъ отнюдь не впадешь въ сентиментализмъ стараго славянофильства, что-то, хотя и смутно, говорившаго объ идеальномъ братств, о единеніи душъ, хотя бы и въ маниловскомъ тон, и проч. Нын всему этому конецъ, — какой-то почти свирпой ненавистью ко всему чужому несетъ отъ этихъ рчей о приведеніи всхъ къ одному знаменателю. Достается жестоко и печати въ стать нкоего г. Московцева. Вся печать, если врить этому суровому стражу ‘національнаго русскаго слова’, прогнила, заполонена еврействомъ (и дались имъ эти евреи!) и источаетъ тлтворный ядъ, отъ котораго погибаетъ все истинно-русское. Авторъ даже не задумывается, отчего-же, если справедливы его нападки, эта истинно-русская печать, представляемая имъ купно съ братьей, такъ по существу ничтожна, слаба и неподвижна, что можетъ только вопить? Что же мшаетъ ей проявить свою силу, коренную русскую мощь, истый духъ, по ихъ словамъ, непобдимый и непереносный ни для кого, кром истинно-русскихъ? Кажется, по ихъ же слову, время теперь самое для нихъ распрекрасное: вс излюбленныя ими исконныя начала ‘святорусской правды’ въ полномъ ходу, инородцы и иноврцы поставлены въ надлежащіе предлы, а если Европа еще не повинилась, то все же и не наскакиваетъ. Между тмъ, г. Московцевъ вопитъ ‘караулъ!’ и требуетъ ‘націонализаціи русской печати’. Опять таки, какъ это сдлать, онъ не задумывается, хотя тутъ же, какъ истинно не унывающій россіянинъ, и замчаетъ вскользь: ‘Если наше законодательство не позволяетъ евреямъ занимать мста на государственной служб, то нтъ никакихъ основаній допускать и сосредоточеніе печати въ еврейскихъ рукахъ’. И такъ говорятъ и пишутъ люди, осмливающіеся считать себя ‘наслдниками’ Аксакова, того самаго славянофила, который восплъ гимнъ ‘свободному слову’, который съ чисто религіознымъ паосомъ писалъ о свобод слова: ‘Мысль, слово! Это та неотъемлемая принадлежность человка, безъ которой онъ не человкъ, а животное. Безсмысленны и безсловесны только скоты, и только разумъ, иначе слово, уподобляетъ человка Богу. Мы, христіане, называемъ самого Бога Словомъ. Посягать на жизнь разума и слова въ человк — не только совершать святотатство Божьихъ даровъ, но посягать на божественную сторону человка, на на самый Духъ Божій, пребывающій въ человк, на то, чмъ человкъ — человкъ. Свобода жизни разума и слова — такая свобода, которую по настоящему даже смшно и странно формулировать юридически или называть правомъ. Это такое же право, какъ право быть человкомъ, дышать воздухомъ, двигать руками и ногами. Эта свобода вовсе не какая-либо политическая, а есть необходимое условіе самого человческаго бытія,— при нарушеніи этой свободы нельзя и требовать отъ человка никакихъ правильныхъ отправленій человческаго духа, ни вмнять что-либо ему въ преступленіе, умерщвленіе жизни, мысли и слова — самое страшное изъ всхъ душегубствъ’. (‘День’, 23-го января 1863 г.).
Замтимъ, однако, въ поученіе г. Московцеву, что русское законодательство нигд не воспрещаетъ евреямъ занимать мста на государственной служб, такого спеціальнаго закона противъ евреевъ пока еще нтъ. Что же касается сосредоточенія печати въ еврейскихъ рукахъ, то это чистйшій вздоръ, не въ обиду евреямъ будь оказано. Въ столичной ежедневной печати нтъ ни одного органа еврейскаго. Правда, есть одна газета, редактировавшаяся евреемъ, но и тотъ, по сообщенію ‘Московскихъ Вдомостей’, недавно крестился. Но, охотно уступая этого недавно крещенаго еврея г. Московцеву, все же не можемъ не возразить, что какъ одна ласточка не длаетъ весны, такъ одинъ еврей, притомъ же ‘немножко’ православный, еще не въ силахъ сдлать всю русскую печать еврейской. Переходя къ журналистик, можемъ констатировать, что въ ней, кром одного спеціально-еврейскаго изданія (‘Восходъ’), нтъ ни одного журнала, издаваемаго или редактируемаго евреемъ. Къ этому можемъ добавить къ вящему утшенію г. Московцева, что и громадное число сотрудниковъ въ журналахъ тоже искони русскіе люди. Поэтому, стовать на сосредоточеніе прессы въ еврейскихъ рукахъ ему нечего, тмъ боле нечего задумываться объ особыхъ мрахъ для огражденія невинности русской печати, которая и такъ достаточно ограждена всякими писанными и неписанными законами.
Да и зачмъ? Если врить авторамъ ‘Зари’ и ‘Москвы’, нын это во всякомъ случа излишне, такъ какъ наше время есть моментъ ‘національнаго возрожденія Россіи*. Объ этомъ свидтельствуютъ не только два эти сборника, но… русскія общества, прототипомъ которыхъ служитъ ‘Русское собраніе’ въ ‘Петроград’. Задача этихъ ‘разсадниковъ’ истинно-русскаго духа во вкус современнаго славянофильства понимается слдующимъ образомъ: ‘Путь къ объединенію русскихъ, патріотически настроенныхъ людей лежитъ въ организаціи русскихъ обществъ по примру Петербургскаго Русскаго Собранія. Ставя основною задачей поднятіе въ нашемъ обществ чувства своего національнаго достоинства, русскія общества равностороннимъ образомъ и публичными чтеніями, и нужною книгой, и патріотической газетой стремились бы освтить лучшія черты нашего національнаго характера, выяснить прекрасныя стороны нашей исторіи и быта, освтить дйствительность, возбуждая среди русскихъ людей энергію и предпріимчивость на пользу русскаго дла, публичною отмткою антинаціональныхъ теченій въ нашей жизни и литератур общества въ самомъ корн подскали бы (!) всякаго рода инородческія интриги, ознакомляли бы боле широкіе слои русскаго общества съ мало оцненными сокровищами русской религіозной и гражданской мысли’. Дале идетъ перечисленіе еще цлаго ряда задачъ вплоть до поощренія національной русской промышленности. Словомъ, если бы ‘Русское собраніе’ въ ‘Петроград’ прониклось какъ слдуетъ важностью своей миссіи, то ему пришлось бы стать чмъ-то въ род особаго государственнаго департамента, охватывающаго вс стороны и проявленія русской жизни.
Таковы мечты, но, къ счастью для насъ, не имющихъ чести состоять членами ‘Русскаго собранія’, послднее весьма далеко и отъ сотой части этихъ задачъ. По крайней мр, живя въ ‘Петроград’ и имя полную возможность слдить за дятельностью упомянутаго общества, мы ршительно ничего о ней сказать не можемъ. Прошло уже больше года, какъ это общество возникло, и если на первыхъ порахъ еще слышались отголоски его жизни на страницахъ періодической печати, то затмъ очень быстро общество со страницъ печати стушевалось. Очень вроятно, что члены его услаждаютъ другъ друга душеполезными бесдами во вкус вышеприведеннаго рецепта и дятельно ‘подскаютъ въ корн инородческія интриги’, но за стнами ‘Русскаго собранія’ это не отдается. Мы подчеркиваемъ эту безжизненность Русскаго собранія, какъ лишнее доказательство того, что почвы для его работы нтъ, нтъ той дружественной атмосферы вн его, которая живо воспринимала бы мысли собранія, такъ или иначе откликалась бы на нихъ, установляя живую связь между Собраніемъ и остальнымъ русскимъ обществомъ. Вдь какъ-никакъ, а послднее все же живетъ, волнуется, работаетъ, но ему ршительно все равно до того, чмъ занято ‘Русское собраніе’. И выходитъ на дл, что послднее просто мертворожденный плодъ ‘любви несчастной’ къ исключительному націонализму, всегда чуждому и русскому народу, и русской интеллигенціи. Редакторы ‘Зари’ и ‘Москвы’ обнадеживаютъ себя, что это лишь пока, а вотъ со временемъ вся Россія покроется цлой стью такихъ русскихъ собраній, и тогда ‘пойдетъ ужъ музыка не та’. ‘Какъ мы слышали,— заявляетъ редакція ‘Москвы’,— въ Харьков возникаетъ русское общество по почину проф. А. С. Вязигина, редактора ‘Мирнаго Труда’. Эти слова побудили насъ поинтересоваться, что это за журналъ, первый номеръ котораго мы получили еще весною, но дальнйшихъ номеровъ такъ и не видли, почему и не можемъ съ достаточной достоврностью утверждать, что ‘Мирный Трудъ’ въ Харьков продолжается. На обложк этого перваго номера значатся, въ качеств сотрудниковъ, чуть не вс профессора Харьковскаго университета и около нихъ нсколько хотя въ литератур и неизвстныхъ, но несомннно почтенныхъ именъ, въ ‘Мирномъ Труд’ надющихся снискать эту недостающую имъ пока популярность въ мір читателей. Журналъ открывается заявленіемъ отъ редактора, проф. Вязигина, излагающаго profession de foi новаго изданія. Скромно, но твердо, какъ подобаетъ истинному сыну своего отечества, редакторъ провозглашаетъ хвалу родному языку и выражаетъ увренность, что народъ, создавшій такой языкъ, не погибнетъ, съ чмъ, наврное, согласятся вс, даже и вольтеріанцы. Дале слдуетъ заявленіе, что достаточно мы созрли и ‘вошли уже, не какъ этнографическая величина, а какъ полноправный членъ въ среду культурныхъ народовъ’. Отсюда слдуетъ, что, не отворачиваясь отъ Запада, ‘страны святыхъ чудесъ’, по выраженію Хомякова, намъ слдуетъ внимательно изучить то хорошее, что тамъ есть, но главное — оставаться на родной почв. Въ особенности теперь, когда, ‘къ сожалнію, въ наше общество далеко еще не проникли твердые и ясные выводы современной науки. Оно еще недостаточно знаетъ свое родное и легковрно усваиваетъ обобщенія, безъ дальнихъ доказательствъ, какъ непреложную истину, какъ своего рода откровеніе. Западъ попрежнему остается поставщикомъ вяній и идей, заимствуемыхъ безъ проврки и порождающихъ только умственный и нравственный сумбуръ. Крайности и извращенія, встрчаюція стойкій отпоръ и дружное опроверженіе на мст своего происхожденія, у насъ принимаются за руководящія начала, за новыя слова, вливающія жизнь въ одряхлвшій міръ. Поклонники новизны пытаются водворить у насъ культъ силы, настроенія и страсти, объявляютъ безпощадную войну ‘обанкротившемуся’ разуму и суровой логик, усматриваютъ спасеніе отъ нашихъ болзней въ скорйшемъ усвоеніи прелестей капитализма и кадятъ передъ новымъ кумиромъ — босяками, выдавая ихъ за носителей обновляющихъ идеаловъ’. Такому нежелательному настроенію проф. Вязигинъ желаетъ противопоставить ‘не пустыя и звонкія слова, не боевые кличи и громкія рчи, способныя сладкимъ дурманомъ опьянить юныя головы’, а — ‘Мирный Трудъ’, ибо ‘наше отечество прежде всего нуждается въ скромныхъ труженикахъ, длающихъ свое ‘маленькое дло’ ради подъема общаго культурнаго уровня, являющагося слдствіемъ настойчивой работы каждаго надъ самимъ собой, а не туманныхъ стремленій къ насильственнымъ и кореннымъ переворотамъ, заране осужденнымъ исторіей на полную неудачу’.
Тотъ націонализмъ, образчикомъ котораго служатъ ‘Заря’, ‘Москва’ и ‘Русское собраніе’ въ ‘Петроград’, настолько чуждъ нашему обществу, что всякая попытка привить его намъ заране осуждена на смерть. Славянофилы перваго призыва, Хомяковъ, Киревскій, затмъ И. С. Аксаковъ, ихъ наиболе видный наслдникъ, были, дйствительно, люди выдающагося ума, таланта и благородной души, и тмъ не мене ничего не сдлали. Они дали нсколько интересныхъ образцовъ, лучше сказать попытокъ своеобразной философіи, которыя прошли почти безслдно для русской культуры — въ наук, искусств и еще мене въ русскомъ общественномъ сознаніи. Думать, что маленькіе эпигоны этихъ дйствительно большихъ людей смогутъ боле удачно справиться съ задачей обособленія Россіи отъ всего европейскаго, просто смшно, когда читаешь ‘выкликанія’ такихъ ‘мыслителей’, какъ вс упоминаемые выше гг. Московцы, У—скіе, Славяноборы и Востоковды. Могутъ возразить, что время было тогда неблагопріятное для дла Хомяковыхъ и Киревскихъ, а теперь именно такой моментъ, когда и общественное мнніе боле склонно къ націонализму, и условія общія — тоже. Это глубоко ошибочно, такъ какъ условія современной жизни меньше всего могутъ поощрять всякія націоналистическія попытки, и въ этомъ вся суть. Россія такъ тсно связана теперь съ общеевропейскими интересами и матеріально, и идейно, что отдлить насъ отъ Запада не смогъ бы и второй Петръ Великій, буде такой феноменъ вторично бы повторился въ исторіи. И разв только г. Меньшиковъ можетъ договориться до ‘китайской стны’ въ своемъ іудушкиномъ пустословіи. Въ одномъ изъ послднихъ номеровъ ‘Нов. Времени’ (отъ 14-го іюля) онъ разработалъ даже цлую программу ‘Россіи для русскихъ’, обнаруживъ въ ней поистин пошехонское невжество въ народномъ хозяйств и финансахъ. Пусть читатели простятъ намъ небольшую выдержку изъ этихъ іудушкиныхъ рчей о ‘Россіи для русскихъ’,— он очень характерны не только для г. Меньшикова.
‘Допустимте на минуту,— пустословитъ г. Меньшиковъ,— что это возможно, что это уже случилось, что европейскія границы закрыты для нашего хлба. Разъ нтъ вывоза — нтъ и ввоза, все то, что наше образованное общество получаетъ на Запад, оно будетъ вынуждено покупать дома. Какъ вы думаете — будетъ-ли это большимъ несчастьемъ?’— вопрошаетъ нововременскій Порфирій Владиміровичъ Головлевъ, и продолжаетъ съ наслажденіемъ пустословить: ‘Мн кажется, первымъ послдствіемъ закрытія границы, будетъ стремительный подъемъ русскихъ производствъ. Къ намъ точно съ неба упадетъ тотъ рынокъ, отсутствіе котораго угнетаетъ вс промыслы и котораго мы напрасно ищемъ въ Персіи, Туркестан, Турціи. Къ намъ вернется изъ-за границы нашъ русскій покупатель — все образованное общество, весь богатый классъ. Спросъ на внутренніе товары подымется на сумму теперешняго ввоза: подумайте, какой это электрическій толчокъ для ‘предложенія’!.. Что же касается избытка хлба, прежде вывозившагося, то ‘и съ хлбомъ не будетъ большой бды. Не станутъ его покупать у насъ — хлбъ останется дома. Онъ тотчасъ упадетъ въ цн и сдлается боле доступнымъ народной масс. Исчезнетъ эта страшная язва — недоданіе, можетъ быть, исчезнутъ и голодовки: ихъ не было, или они не были столь острыми до той эпохи, когда Россія стала выбрасывать за границу цлыя горы зерна. Въ старинныя времена въ каждой усадьб и у каждаго зажиточнаго мужика бывали многолтніе запасы хлба, иногда прямо сгнивавшіе за отсутствіемъ сбыта. Эти запасы застраховывали отъ неурожаевъ, засухъ, гессенскихъ мухъ, саранчи и т. п… Если вновь появится избытокъ хлба въ стран, народъ поздороветъ, отъстся, говоря грубо,— соберется съ силами для борьбы со стихійными бдствіями’ и т. д., и т. д.
Можно ли возражать противъ такого безпримрнаго пустословія, обезоруживающаго своимъ наивнымъ невжествомъ? Въ невинности души своей г. Меньшиковъ увренъ, что изъ-за границы Россія получаетъ только дорогія вина, сигары и бархатъ. Только одинъ щедринскій Іудушка могъ бы побдоносно выступить противъ и потопить словоизверженіе г. Меньшикова въ собственномъ пустословіи, въ род, напр., такой реплики: ‘Ахъ, ахъ, ахъ! А я еще думалъ, что вы, г. Меньшиковъ, справедливый человкъ, степенный! Ну, а мн-то, скажите, чмъ мн-то жить прикажете? Я-то откуда свои расходы долженъ удовлетворить? Вдь у меня сколько расходовъ — знаете ли вы? Конца краю, голубчикъ, расходамъ у меня не видно! Я и тому дай, и другого удовлетвори, и третьему вынь да положь! Всмъ надо, вс Порфирія Владиміровича теребятъ, а Порфирій Владиміровичъ отдувайся за нихъ! Опять и то: кабы я купцу рожь продалъ — я бы денежки сейчасъ на столъ получилъ. Деньги, братъ, святое дло. Съ деньгами накуплю я себ билетовъ, положу въ врное мсто и стану пользоваться процентами! Ни заботушки мн, ни горюшка, отрзалъ купончикъ — пожалуйте денежки. А за рожью-то я еще походи, да похлопочи около нея, да постарайся! Сколько ея усохнетъ, сколько на розсыпь пойдетъ, сколько мышь състъ! Нтъ, братъ, деньги какъ можно!’ и т. д., и т. д. до безконечности, какъ и г. Меньшиковъ, неутомимо истощающій свои рчи о мужик, о Россіи для русскихъ и проч.
Столь же основательны и утвержденія нашихъ славянофиловъ современнаго толка объ особомъ національномъ дух, который имъ только однимъ удалось узрть и, по мткому выраженію г. Струве (въ его стать ‘Въ чемъ же истинный націонализмъ?’, напечатанной первоначально въ ‘Вопросахъ философіи и психологіи’), ‘снять съ него даже не одну фотографію въ разныхъ позахъ — религіозной, государственной, общественной’. Каждый изъ нихъ вкладываетъ въ эти формы свое содержаніе и требуетъ затмъ общаго преклоненія, отметая все, что не укладывается въ его формочку, яко ересь, и взывая къ охран. Они желали бы остановить самую жизнь и заковать ее въ излюбленныя оковы ‘національнаго духа’. ‘Практически это — грубое посягательство на естественное право ‘исканія’,— говорится въ упомянутой стать,— на право и обязанность человка, какъ такового, безконечно совершенствовать культуру’. Отсюда проистекаетъ та мертвенность, которою отдаютъ вс славянофильскія современныя рчи. Тамъ, гд все въ движеніи, въ исканіи, въ творчеств новыхъ и новыхъ идей, они желали бы внести нчто незыблемое, утвердить на вки вчные нкоторое status quo, какъ раскольники — букву вмсто духа. Между тмъ, ‘національный духъ созидается въ вчно творческомъ процесс народной жизни, онъ не застываетъ никогда ни въ какую сущность до тхъ поръ, пока не превращается этотъ процессъ, поэтому національный духъ не соизмримъ съ тми формулами, въ которыя его стремятся втиснуть отдльныя лица, направленія и поколнія, онъ не тождественъ съ тми содержаніями, которыя націоналисты всхъ сортовъ такъ старательно пытаются одть его соблазнительною, вчно юною и пышною тканью. Никто и ничто, никакая формула, ни трехчленная, ни двухчленная, ни одночленная, не можетъ и не иметъ права сказать: національный духъ — это я.
‘Мы ршительно отвергаемъ, — говоритъ г. Струве въ томъ же мст упомянутой статьи,— какъ нелпое и — да будетъ позволено такъ выразиться — наглое притязаніе присвоить какимъ-нибудь содержаніемъ величество національнаго духа. Но мы знаемъ, какъ можно ‘въ дух и истин’ служитъ этому величеству. Для этого нужно не указывать властной рукой творческому процессу жизни его путей, а пролагать и расчищать ихъ для свободнаго исканія, памятуя, что только свобода творчества обезпечиваетъ національной культур полноту и богатство содержанія, красоту и изящество формы’ {Цитируемъ по сборнику ‘На разныя темы’, стр. 636 и слдующія.}.
Свжестью повяло на насъ отъ этихъ словъ посл того, какъ намъ пришлось одолть ‘Зарю’ и ‘Москву’ съ ихъ специфическимъ духомъ, отъ котораго, что называется, не продохнешь. Духъ этотъ, однако, не опасенъ, такъ какъ ютится онъ всегда на задворкахъ культуры и, по мр роста послдней, все боле и боле вытсняется за предлы общественнаго сознанія. Правда, по временамъ онъ какъ будто оживляется, крпнетъ и овладваетъ боле слабыми умами, какъ, напр., въ недавніе годы во Франціи. Это всегда совпадаетъ съ какимъ-нибудь важнымъ кризисомъ въ рост общества и вмст съ минованіемъ его исчезаетъ. Но еще никогда не бывало, чтобы окончательная побда принадлежала узкому націонализму, и его непремннымъ членамъ — шовинизму, антисемитизму и прочимъ его исключительнымъ качествамъ,— такая побда означала бы смерть культур, смерть человку, какъ существу, имющему право ‘на самочинное мышленіе и дйствованіе*.
‘Если врно, что ‘нація есть начало духовное’,— говоритъ г. Струве въ заключеніе упомянутой статьи о націонализм,— то истинный націонализмъ не можетъ быть ни чмъ инымъ, какъ безусловнымъ уваженіемъ къ единственному реальному носителю и субъекту духовнаго начала на земл — къ человку. Провозгласить такое уваженіе принципомъ развитія національнаго духа не значить бросить громкую фразу. Это значитъ выговорить точное и строгое нравственное правило, врность которому налагаетъ тяжелыя и отвтственныя обязательства’.
Въ этихъ словахъ лучшій отвтъ современнымъ славянофиламъ съ ихъ программой ограничительныхъ мръ, образчики которой мы приведи выше. Ростъ личности — вотъ отличительный признакъ нашихъ дней, и ни въ какія рамки больше не уложишь ее, кром тхъ, которыя она сама себ выберетъ, какъ наиболе отвчающія именно этому росту. Все, что способствуетъ ему, иметъ будущее,— и потому національно, все, что его задерживаетъ — осуждено жизнью на гибель,— и потому противно національному духу, который устами И. С. Аксакова провозгласилъ неотъемлемыми правами всякой личности — свободу слова, мысли и совсти. И, по остроумному замчанію г. Струве, именно отсутствіе этой свободы прежде всего убило самое славянофильство! ‘Славянофилитъ ‘Новое Время’, славянофилятъ даже ‘Московскія Вдомости’, на разные голоса славянофилитъ ‘Руоское собраніе’, но славянофильства и славянофиловъ нтъ.
То, что теперь именуется этимъ историческимъ терминомъ, есть грубая поддлка, по существу заключающая въ себ самый наивный шовинизмъ, съ одной стороны, съ другой — преслдованіе узко-сословныхъ интересовъ, преимущественно дворянскихъ. Гд прежній идеализмъ, хотя и туманный, но возвышенный и благородный? Гд прежняя проповдь вротерпимости и братства по отношенію къ иноврцамъ и инородцамъ? Гд прежняя ненависть къ насилію и произволу, ненависть, извлекавшая изъ лиры Хомякова мощные звуки противъ ‘неправды черной’?
Все это прошло и ‘быльемъ поросло’ для ныншнихъ славянофиловъ, а въ лучшемъ случа звучитъ для нихъ горькой насмшкой.
Августъ, 1902.