СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
Малый театръ: Макбетъ, Шекспира, Федра, Расина.
Ан.
‘Русская Мысль’, кн.III, 1890
Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1890
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Несбывшіяся надежды всегда настроиваютъ человка на унылый, можно сказать, пессимистическій ладъ, многократно несбывшіяся надежды совсмъ отнимаютъ охоту надяться. Въ такомъ-то печальномъ настроеніе приходится намъ вести съ читателями бесду о самомъ крупномъ событіи истекшаго театральнаго сезона — о постановк трагедіи Шекспира Макбетъ на сцен Малаго театра въ бенефисъ высокоталантливой артистки Г. Н. едотовой. Такое же точно состояніе духа переживаемъ мы пятый разъ въ теченіе немногихъ лтъ и все по случаю перенесенія на нашу сцену произведеній Шекспира. То же самое испытывали мы при постановк Ричарда III, Антонія и Клеопатры въ бенефисъ же г-жи едотовой, потомъ Отелло въ бенефисъ г. Ленскаго, недавно при постановк комедіи Сонъ въ лтнюю ночь, но въ значительно слабйшей степени потому, что никакихъ большихъ надеждъ не имли, и, наконецъ, въ весьма большой мр относительно Макбета, такъ какъ, вопреки предшествовавшимъ разочарованіямъ, надежды наши какъ-то особенно разрослись. О томъ, что изъ Сна въ лтнюю ночь должно выйти нчто врод фееріи, мы были отчасти предупреждены постановкою этой пьесы на сцен Большаго театра и отсутствіемъ на афиш именъ первыхъ артистовъ московской труппы. На Макбета же мы возлагали самыя блестящія надежды, во-первыхъ, потому, что главныя роли распредлены между первоклассными артистами, во-вторыхъ, потому, что къ исполненію своихъ ролей артисты готовились больше года, и бенефисъ нсколько разъ откладывался за неготовностью артистовъ выступить въ столь трудной пьес, и, наконецъ, потому еще, что исполненію пьесы предшествовали цлые ученые трактаты, разъясняющіе значеніе этой трагедіи, сущность изображаемыхъ въ ней характеровъ, съ указаніемъ, какъ понимались они выдающимися критиками и какъ олицетворялись на сцен величайшими артистами. Положимъ, такіе же трактаты предшествовали и постановк Сна въ лтнюю ночь но то — Сонь, и, притомъ, слишкомъ длинный ‘сонъ’, а то Макбетъ — совсмъ не ‘сонъ’, а самая реальная, самая живая дйствительность, боле живая и реальная, чмъ Отелло, Гамлетъ и Лиръ. Со стороны вншней Макбетъ поставленъ образцово, самимъ знаменитымъ мейнингенцамъ есть чему позавидовать, мы сказали бы — поставленъ идеально, если бы не ‘тнь’ Банко, выдвигаемая изъ-подъ полу. Намъ передавали, что выдвигаютъ эту ‘тнь’ потому, что театръ не иметъ зеркалъ, необходимыхъ для изображенія ‘призраковъ’. Очень жаль. При такой постановк слдовало бы запастись и соотвтствующими приспособленіями, стоющими, къ тому же, не Богъ всть какихъ капиталовъ. Декораціи сдланы вс новыя г. Гельцеромъ такъ, что лучшаго нельзя требовать. Костюмы, оружіе, утварь, вся бутафорская часть поразительны своею роскошью и типичностью, свидтельствующими о большомъ знаніи и истинно-артистической любви къ длу лица, имъ завдующаго. Сцена пира поставлена великолпно, обычная въ подобныхъ случаяхъ малочисленность персонала искусно маскируется его размщеніемъ и расположеніемъ декорацій. Къ сожалнію, режиссеръ оставилъ пирующихъ и прислуживающихъ совершенно безучастными къ тому, что передъ ними происходитъ. Король неистовствуетъ, падаетъ, говоритъ страшныя слова, длаетъ безумныя вещи, а его гости и слуги держатъ себя такъ спокойно, какъ будто все это самыя заурядныя явленія шотландскихъ пировъ того времени. Еще одно, послднее замчаніе относительно постановки: въ пятомъ акт шумъ битвы за сценой и звуки трубъ слишкомъ громки и мшаютъ слышать разговоръ Макбета съ Макдуфомъ, имющій такое капитальное значеніе для завершенія трагедіи и для законченности характера ея главнаго героя. Если считается возможнымъ прерывать во второмъ дйствіи шумъ бури на время разговора, то тмъ паче слдовало бы пріостанавливать звуки трубъ и стукъ оружія, которые въ данномъ случа ровно ни на что не нужны, пожалуй, даже излишня, такъ какъ бой, въ сущности, уже оконченъ полною побдой войскъ Малькольма и Макдуфа.
За исключеніемъ этихъ совершенно ничтожныхъ промаховъ, все было сдлано, что только въ силахъ сдлать театральное управленіе и артисты для блистательнйшаго исполненія пьесы. Въ особенности много поработали артисты, имя для руководства, какъ мы сказали, настоящій трактатъ о Макбет, написанный ученымъ, знатокомъ англійской литературы вообще и Шекспира въ частности, мы говоримъ о стать почтеннаго профессора И. И. Стороженко, помщенной въ журнал Артистъ (кн. 2, 3 и 4-я 1889 г.). Какимъ же образомъ и почему не осуществилась еще разъ наша надежда увидать, наконецъ, такое исполненіе шекспировской трагедіи на первой русской сцен, которое разсяло бы унылое настроеніе, оставшееся посл Антонія и Клеопатры, Отелло, Ричарда III? Неужели намъ окончательно приходится сознаться въ томъ, что важнйшія произведенія великаго драматурга не по силамъ нашимъ первенствующимъ артистамъ? Неужели, въ самомъ дл, они непосильны ни въ общемъ, ни въ розницу, т.-е. отдльными ролями, какъ знакомили съ ними публику Гаррикъ и Кинъ, артистки Причардъ и Сиддонсъ, а въ наше время — Росси и Сальвини, Поссартъ, Барнай и Ристори?
Вс предшествовавшіе опыты и боле всхъ послдній съ Макбетомъ приводятъ насъ къ весьма грустному заключенію о томъ, что для Шекспира у насъ нтъ исполнителей. Г. Южинъ, несомннно, артистъ съ очень большими дарованіями, роль Макбета отдлана имъ превосходно, умно и такъ тщательно, какъ это можетъ сдлать только человкъ, увлеченный своимъ дломъ. И, все-таки, мы не видали настоящаго Макбета въ исполненіи одного изъ талантливйшихъ нашихъ артистовъ. Игра была очень хорошая, но не было олицетворенія грандіознаго образа, созданнаго Шекспиромъ изъ древняго лтописнаго сказанія. Артистъ прекрасно читалъ роль, отлично изобразилъ лицомъ, мимикой и голосомъ то, что долженъ былъ переживать герой трагедіи, но самъ онъ, г. Южинъ, внутри себя, своимъ существомъ ничего этого не переживалъ передъ нами, онъ только лицедйствовалъ. Онъ говорилъ о кинжал, ‘обращенномъ къ нему рукояткой’, манящемъ къ себ, осязаемомъ рукою и, тмъ не мене, существующимъ только въ разстроенномъ воображеніи человка, готоваго совершить страшное дло. И ни на мгновенье никто изъ публики не обратилъ глазъ въ ту сторону, гд видлся роковой призракъ кинжала, влекущій за собою убійцу. А почему это такъ? Потому, что у артиста недостаетъ силы заставить публику поврить въ дйствительность того, что онъ говоритъ. Г. Южинъ самъ не увлекается до галлюцинаціи и публику не увлекаетъ. И это онъ сознаетъ и чувствуетъ, пытается поправить дло тмъ, что вынимаетъ изъ ноженъ настоящій кинжалъ, находящійся у его пояса, роняетъ кинжалъ на полъ, потомъ поднимаетъ его. Правда, въ перевод С. А. Юрьева, по которому играется трагедія, мы находимъ такіе стихи:
‘…Иль ты кинжалъ
Воображенья только, лживый призракъ,
И созданъ мозгомъ, жаромъ воспаленнымъ?…
А все тебя я вижу такъ же ясно
И столь дйствительнымъ на видъ, какъ тотъ,
Который здсь теперь я обнажаю.
Ведешь меня путемъ, какимъ я шелъ,
Съ оружіемъ такимъ же, какъ и ты’.
Въ перевод А. И. Кронеберга это мсто передано такъ:
‘Кинжалъ — мечта, дитя воображенья,
Горячки, жгущей угнетенный мозгъ?
Но нтъ! ты здсь. Твой образъ осязаемъ
Не меньше этого въ моей рук.
Ты въ путь задуманный меня ведешь:
Такой клинокъ хотлъ употребить я’.
Мы не имемъ подъ руками подлинника и не беремся ршить, который изъ двухъ переводовъ къ нему ближе. Въ данномъ случа это не особенно важно, такъ какъ г. Южинъ долженъ играть по первому тексту, но кинжала обнажать на самомъ дл артиста, все-таки, ничто не обязываетъ, на это нтъ авторской ремарки. Обнажить настоящій кинжалъ онъ усплъ бы при словахъ: ‘Иду — и кончу все!’ Впечатлніе получилось бы иное, боле сильное, чмъ какое оказывается посл продолжительной возни съ обнаженнымъ кинжаломъ. При словахъ, которыя нами написаны курсивомъ, достаточно поднести руку къ кинжалу и затмъ протянуть ее опять по направленію къ призраку оружія, ведущаго совершить убійство,— заставитъ зрителя еще разъ вздрогнуть за участь человка, подпавшаго подъ непреодолимое вліяніе какой-то таинственной силы, влекущей къ страшному длу. И это нисколько не было бы несоотвтствіемъ между словами текста и жестами артиста. Пояснимъ примромъ: предположимъ, что герой собирается на войну, его пытаются остановить, онъ настаиваетъ на своемъ и восклицаетъ: я обнажаю мечъ за родину святую! Это отнюдь не обязываетъ героя выхватывать мечъ изъ ноженъ и махать имъ передъ мирными обывателями, сокрушающимися объ отъзд близкаго человка. Очень патетическая, по существу, минута, при подобномъ потрясаніи оружіемъ, можетъ вызвать улыбку на лицахъ даже растроганныхъ прощаніемъ свидтелей. Приблизительно то же самое дйствіе оказываетъ и кинжалъ, вынимаемый изъ ноженъ г. Южинымъ. За дйствительнымъ кинжаломъ для зрителя совершенно исчезаетъ тотъ ‘лживый призракъ’, который ведетъ Макбета къ преступленію.
Мы остановились на этой сцен потому, что считаемъ ее одною изъ капитальнйшихъ въ трагедіи для уясненія зрителямъ характера Макбета и всхъ поразительныхъ своею правдою и тонкостью оттнковъ психическаго процеса, роковымъ образомъ превращающаго доблестнаго героя-честолюбца въ чудовище злодйства. Это одинъ изъ труднйшихъ для исполнителя монологовъ и едва ли не самый важный для правильнаго пониманія трагедіи. Выкиньте его или, что то же самое, передайте неправильно, и передъ вами будетъ не тотъ Макбетъ, котораго создалъ Шекспиръ а другой,— не трагическій герой, влекомый властью рока и самъ безсильный передъ этою властью. Останется человкъ далеко ужь не того закала, останется герой, немногимъ стоящій выше мелодраматическаго злодя. Надъ нимъ непремнно получитъ первенство его супруга, леди Макбетъ, тогда какъ леди Макбетъ, въ сущности, совсмъ не героиня, а лишь звено той страшной цпи, которою верховная сила рока опутала героя. Тутъ намъ кажется умстнымъ опредлить различіе между драмой и трагедіей, между положеніемъ герои драмы и трагедіи. Въ первой драматизмъ заключается въ той обусловленной обстоятельствами внутренней борьб, которую переживаетъ человкъ, поставленный въ необходимость избрать тотъ или иной выходъ изъ невыносимаго положенія. При этомъ человкъ остается совершенно свободнымъ, выборъ зависитъ исключительно отъ него самого. Въ драм есть всегда такой моментъ, когда она, смотря по ршенію главнаго дйствующаго лица, или врне — автора, можетъ быть превращена въ комедію, т.-е. въ пьесу, кончающуюся для всхъ благополучно. Не то въ трагедіи: тутъ не можетъ быть ни выбора, ни выхода изъ положенія, по существу своему, безъисходнаго. Съ того момента, когда завязанъ, такъ сказать, узелъ трагедіи, ея герой или героиня попадаютъ во власть рока и его непреодолимою силой обречены на гибель. Драма иметъ при этомъ свое мсто, но она предшествуетъ трагедіи, составляетъ какъ бы введеніе въ трагедію, прологъ къ ней. Таковъ въ Макбет весь первый актъ. Тутъ Макбетъ еще драматическій герой, въ которомъ борятся честолюбіе съ долгомъ, и отъ героя зависитъ ршить, какому изъ двухъ влеченій онъ долженъ слдовать. Въ драм разршается жизненно практическій вопросъ, который можетъ быть выраженъ въ опредленной и ясной форм. Трагедія начинается тогда, когда вопросъ ршенъ, и человкъ уже невластенъ перершить его иначе, или измнить что-либо въ состоявшемся ршеніи и въ положеніи, созданномъ такимъ ршеніемъ. Драма Макбета заканчивается седьмою сценой перваго акта, съ нею вмст заканчивается и роль драматическаго артиста, затмъ наступаетъ уже очередь трагика.
Мы находимъ, что г. Южинъ, исполняя эту роль, былъ совершенно въ уровень съ изображаемымъ лицомъ ‘драматическаго’ Макбета. Артистъ съумлъ превосходно оттнить въ высшей степени важную черту характера шотландскаго тана, а именно то, что Макбетъ — не злодй и даже человкъ не злой, а только сильная, богатырская натура, типическое дитя желзнаго вка, не выдрессированное культурой, не умющее обуздывать своихъ страстей, слпо врящее въ колдовство и вдьмъ и въ ихъ предсказанія, легко поддающееся чужимъ вліяніямъ и ловкимъ внушеніямъ, особливо если они совпадаютъ съ его собственными честолюбивыми мечтами. Съ переходомъ къ трагедіи во второмъ акт, какъ мы уже говорили, у г. Южина недостаетъ силы для выраженія того состоянія, въ которомъ человкъ уже не властенъ надъ своими поступками и даже надъ своими мыслями. Натура его остается такою же, какою и была,— могучею и способною на великое геройство, и, вмст съ тмъ, герой оказывается немощнымъ передъ увлекающимъ его рокомъ. Тутъ нтъ уже мста внутренней ‘драматической’ борьб, такъ какъ лицомъ къ лицу стоятъ дв силы, совершенно несоизмримыхъ, изъ которыхъ одну, гигантскую, мы видимъ въ человк, другая же можетъ быть сравниваема только со стихійными силами. Съ нею никакая борьба немыслима, сопротивленіе невозможно, передъ нею вс равны, вс одинаково ничтожены,— герой и малое дитя, титанъ и слабая женщина. Трагизмъ въ томъ и заключается, что сознающій свое превосходство надъ всми окружающими, все-таки, пытается противустать этой всесокрушающей сил и гибнетъ въ безнадежной борьб. Постепенно раскрываемая авторомъ несомннность исхода должна ужасомъ охватывать зрителя, но такое впечатлніе получается лишь тогда, когда въ геро, созданномъ авторомъ и воспроизведенномъ исполнителемъ, публика видитъ дйствительно личность, одаренную настолько, что попытки сопротивленія никому не покажутся несоотвтствующими великой иде, долженствующей лежать въ основ трагедіи. Всякое боле или мене очевидное несоотвтствіе въ такомъ произведеніи можетъ превратить его въ траги-комедію, съ какой бы стороны ни оказалось несоотвтствіе, со стороны ли самого героя, слишкомъ мелкаго для подобной роли, со стороны ли силы, вызывающей его отпоръ. На этомъ-то послднемъ построенъ чудный романъ Сервантеса. Примровъ перваго мы приводить не будетъ и ограничимся лишь тмъ, что напомнимъ читателямъ нкоторыхъ исполнителей ролей Гамлета и Отелло преимущественно на провиціальныхъ сценахъ.
Г. Южинъ не трагикъ, и ему не удалось воспроизвести грандіозную фигуру шекспировскаго Макбета. Публика оставалась все время холодною, сдержанною, хотя и очень внимательною. Ясно было, что большинство зрителей выдляетъ произведеніе отъ исполненія. И хорошо было уже то, что правильная читка, сдержанные жесты артиста много помогали въ этомъ публик. Передъ нею былъ, все-таки, подлинный Шекспиръ, хотя и не блестяще разыгранный, за то мастерски прочитанный при великолпной сценической постановк. Для не трагика это уже огромная заслуга и доказательство, что умный и образованный артистъ дльно поработалъ надъ ролью и, сознавая свои силы, съумлъ воздержаться отъ недоступнаго ему трагизма. Публика была серьезна, быть можетъ, немного поскучала, но мста не было ни для одной улыбки. Вс остальные исполнители были много ниже г. Южина. Мы сказали, что публика скучала. Этому способствовало, главнымъ образомъ, то обстоятельство, что Макбетъ разыгрывается у насъ безъ пропусковъ даже такихъ сценъ, которыя ни на что не нужны и могутъ почитаться устарвшими въ наше время, какъ, напримръ, длинное разсужденіе привратника или цлая картина, поставленная для изображенія воочію убійства сына Макдуфа. Ученые находятъ въ словахъ привратника нкоторыя указанія на время, когда написана трагедія, для ученыхъ этотъ монологъ и иметъ свое значеніе, для публики же онъ никакого значенія не иметъ. Что же касается сцены убійства ребенка, то очень можетъ быть, что во времена Шекспира она производила извстное впечатлніе на зрителей. Теперь же, сама по себ, она впечатлнія не производитъ и къ тому еще расхолаживаетъ то впечатлніе, которое должно бы получиться при сообщеніи Россе Макдуфу объ избіеніи его семьи Макбетомъ, если бы зрители не присутствовали при самомъ событіи. На постановку же этой лишней и расхолаживающей публику картины уходитъ цлый антрактъ для перемны декорацій, и нкоторое время, кажущееся длиннымъ оттого, что оно занято неважными разсужденіями второстепенныхъ актеровъ. Шекспиръ — великій человкъ, но изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы каждая написанная имъ вводная фраза или сцена были многоцнными перлами, которыхъ не сметъ коснуться святотатственная рука, управляющая теперешнею сценой. Мннія ученыхъ въ высшей степени важны тамъ, гд дло идетъ о научныхъ вопросахъ: о времени, когда написано то или другое произведеніе, подъ какими вліяніями, откуда оно заимствовано, какъ обработано авторомъ и почему, именно, такъ обработано, какое оно имло значеніе для современниковъ и впослдствіи и т. под. Ученые комментаріи къ крупнымъ художественнымъ произведеніямъ совершенно необходимы. Но въ томъ, что касается художественнаго воспроизведенія образовъ, данныхъ великими писателями, артисты-исполнители должны съ большою осмотрительностью пользоваться такими комментаріями. Иначе актеръ или актриса рискуютъ впасть въ очень большую ошибку: начать играть по комментаріямъ, т.-е. подъ диктовку ученыхъ, весьма почтенныхъ и знающихъ много, быть можетъ, только неспособныхъ вдохновить артиста силою творчества, которое должно быть непремнно самостоятельнымъ. Не въ комментаріяхъ, кмъ бы они ни были написаны, а внутри себя должны артисты и артистки искать вдохновенія, въ своей собственной душ должны они найди такія струны, которыя чутко отзывались бы и звучали бы стройно, затронутыя произведеніемъ автора. При такомъ артистическомъ творчеств, само собою разумется, одни и т же образы, воспроизведенные разными артистами, нердко оказываются весьма несходными между собою. И, что всего важне, самая серьезная критика не всегда въ состояніи точно и доказательно опредлить, какое изъ такихъ воспроизведеній наиболе соотвтствуетъ замыслу автора. Это въ особенности ясно отмчается въ сужденіяхъ объ исполненіи разными артистами роли Гамлета. То же самое до нкоторой степени бывало и съ разборомъ игры исполнительницъ роли леди Макбетъ. Основною задачей артиста и артистки должно быть созданіе образа цльнаго, ясно усвоеннаго и ярко выраженнаго для публики. Зрителямъ дла нтъ до того, какъ играли эту роль миссъ Притчардъ или Сара Сиддонсъ, или Ристори. Для публики, да и для творца — также, все дло въ томъ, чтобы роль была сыграна хорошо, то есть чтобы получилось живое лицо точно опредленнаго характера. Артистк эта роль даетъ огромный просторъ выказать свои дарованія,— большій, чмъ какая-либо другая шекспировская женская роль, такъ какъ изображать леди Макбетъ молодая актриса можетъ молодою, пожилая — пожилою, хотя бы сорокалтнею женщиной въ первомъ и второмъ актахъ. Каждая артистка можетъ придавать леди Макбетъ такой характеръ, какой артистк наиболе по средствамъ, наилучше удается: безсердечной злодйки или доброй женщины, увлеченной честолюбіемъ до злодйства, или даже не злой и не доброй, а очень обыкновенной женщины полуварварскаго времени, не особенно впечатлительной передъ кровавыми сценами. Макбета останавливаетъ не убійство само по себ, а то обстоятельство, что убить приходится гостя и родственника, и, конечно, опасеніе мести. Леди Макбетъ ничмъ подобнымъ не смущается. Въ ея душ не происходитъ никакой борьбы между добромъ и зломъ. Она такъ увлечена мечтами о королевской власти и слав, что забываетъ все на свт въ погон за осуществленіемъ своихъ желаній и сама готова совершить убійство, но не хватаетъ у нея на то силы лишь потому, что король напоминаетъ ей ея отца. Она чрезвычайно легко смотритъ на убійство, какъ и большинство ея современниковъ, и слишкомъ самонадянно полагается на свою хитрость и умнье концы спрятать… Леди Макбетъ воображаетъ, будто, вымазавши кровью спящихъ стражей, она все устроила какъ нельзя лучше. И вслдъ за тмъ она пугается, пугается до обморока, когда воочію является логически-необходимый результатъ такого поступка — убійство Макбетомъ этихъ двухъ страшныхъ свидтелей. Если бы Шекспиръ хотлъ въ лиц леди Макбетъ представить типъ злодйки, онъ бы ее заставилъ подсказать мужу, что надо прикончить стражей, онъ сдлалъ бы ее участницей или предстрекательницей въ послдующихъ убійствахъ. Если бы, наоборотъ, Шекспиръ хотлъ изобразить добрую и мягкую женщину, онъ, несомннно, оттнилъ бы съ достаточною ясностью эти черты характера, на что мы въ трагедіи не видимъ никакихъ намековъ. Не находя достаточныхъ указаній автора, и, притомъ, такого автора, какъ Шекспиръ, ни на злодйство, ни на доброту и мягкосердіе, какъ на основныя черты характера леди Макбетъ, мы считаемъ себя вправ настаивать на томъ, что Шекспиръ хотлъ въ лиц супруги шотландскаго тана XI столтія показать намъ типъ женщины того суроваго времени, когда сила и жестокость шли непремнно рука объ руку, а доброта и мягкосердечіе были синонимами слабости.
Макбетъ — не злодй въ душ и не мягкосердечный человкъ, какимъ изображенъ король Дунканъ. Макбетъ честолюбецъ и суровый сынъ жестокаго вка. Мы не видимъ никакихъ основаній къ тому, чтобы его супруга была чмъ-либо инымъ. Разговоръ о томъ, что она ‘черепъ раздробила бы’ своему ребенку, ‘если бы поклялась’ въ томъ, какъ ей клялся Макбетъ добыть корону,— это одни слова, жестокія слова, ни къ чему, однако же, не обязывающія и ничего не доказывающія, кром холодной страстности женщины, побуждающей мужа исполнить то, чмъ онъ взманилъ честолюбіе жены. Мы понимаемъ, и зритель долженъ понимать, что такая женщина, какъ леди Макбетъ, въ самомъ дл способна въ минуту чрезмрнаго возбужденія оторвать отъ груди ребенка и бросить его съ башни. Этимъ опредляется необузданная страстность ея натуры, — страстность, поднимающая ее въ уровень съ грандіозною фигурой мужа, но это никакъ не служитъ доказательствомъ злодйства и всецло опровергаетъ предположеніе о добродушіи супруги кавдорскаго тана. Леди Макбетъ должна наводить на зрителя ужасъ не злодйствомъ своимъ, а силою страстности, съ которою она стремится къ достиженію цли, очаровавшей ея воображеніе. Вотъ эта-то одна черта, неоспоримая и ясная, должна быть положена исполнительницею въ основу роли и должна быть строго и неослабно проведена черезъ всю трагедію. Только эта черта и дастъ зрителю опредленное представленіе объ источник того вліянія, которое леди Макбетъ иметъ на гиганта-супруга. Страстность, о которой мы говорили, вполн совмстима съ характеромъ злодйки и съ характеромъ не злодйки, а также не представляетъ собою ничего невозможнаго въ соединеніи съ добротою, разумется, до тхъ поръ, пока дло не коснулось предмета страстныхъ вожделній. А потому, повторяемъ мы, отъ артистки зависитъ выборъ тхъ, другихъ или третьихъ душевныхъ качествъ, сообразно съ тмъ, что артистка найдетъ сама для себя наиболе пригоднымъ, совсмъ не справляясь съ чужими толкованіями и съ коментаріями, или же принимая ихъ только къ свднію. Ошибочно было бы думать, будто большая и даже геніальная артистка можетъ съ одинаковымъ успхомъ воспроизвести всякую роль и какой угодно характеръ по заказу или по собственной прихоти. Подтвержденіемъ этого служитъ исполненіе роли леди Макбетъ Г. Н. едотовой. Ея игра, всегда превосходно обдуманная, правдивая и задушевная, на этотъ разъ оказалась далеко не соотвтствующею ни огромному таланту, ни сценической опытности заслуженной артистки. Въ леди Мабетъ мы не видали живаго лица и остались въ совершенномъ недоумніи относительно того, какой характеръ предполагала изобразить г-жа едотова. Въ ея бенефисъ, 15 января, публика чествовала высокоталантливую артистку шумными оваціями, но въ слдующія представленія зрители становились все холодне и сдержанне, хотя театръ бывалъ постоянно полонъ. Несмотря на недостатки въ исполненіи, московская публика отдаетъ должное великимъ произведеніямъ генія Шекспира.
Еще боле шумно привтствовала публика другую артистку, выдающуюся талантомъ и силой и стоящую на одинаковой высот съ г-жею едотовой,— мы говоримъ о М. Н. Ермоловой и ея бенефис 30 января, совпавшемъ съ празднованіемъ двадцатилтія ея блистательнаго служенія искусству. Въ юбилейно-бенефисный спектакль шла трагедія Расина Федра,/i> въ перевод М. П. Садовскаго. Трагедія принадлежитъ къ лучшимъ произведеніямъ такъ называемой ложно-классической школы. Но, несмотря на все ея превосходство надъ многими французскими трагедіями XVII столтія (она играна въ 1677 г.), въ настоящее время это, все таки, вещь совершенно устарвшая, отнюдь не могущая идти въ сравненіе съ вчно геніально-живыми произведеніями Шекспира. Оправданіемъ постановк Федры на московской сцен служитъ единственно только превосходное исполненіе г-жею Ермоловой заглавной роли, въ высшей степени трудной и требующей отъ артистки совершенно выдающейся силы. если публика стремится на представленія Макбета ради самой трагедіи, то, мы не сомнваемся, на представленія Федры она пойдетъ не мене охотно ради наслажденія видть торжество сценическаго искусства заслуженной и любимой артистки.