СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
Малый театръ: Смерть Агриппины, драма въ 5 дйствіяхъ В. П. Буренина, Новое дло, комедія въ 4 дйствіяхъ Вл. И. Немировича-Данченко.
Ан.
‘Русская Мысль’, кн.XI, 1890
Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1890
Время на прочтение: 12 минут(ы)
На сцен Малаго театра, 18 октября, произошло то, чего мы ожидали: г. Буренинъ убилъ на-повалъ Агриппину, но случилось еще нчто, совершенно нами непредвиднное, — г. Буренинъ наклеветалъ на Агриппину, будто правды-то про нее мало, и изувчилъ ее, а заодно уже изувчилъ я Нерона, и Поппею, и Актею, и Сенеку, и всю милую компанію, окружавшую страшнаго императора-скомороха. У насъ какъ-то издавна повелось, что драматурги и романисты присвоили себ право распоряжаться исторіей по своему усмотрнію, искажать событія, какъ имъ вздумается, и уродовать историческіе характеры и лица, сообразно собственнымъ измышленіямъ. Вообще, это обычай прескверный. Если въ достоврной исторіи нтъ подлиннаго матеріала для драмы или романа, то не зачмъ и трогать такого историческаго эпизода, не для чего переиначивать факты и тащить на сцену небывальщину, обставленную сочиненными историческими личностями. Въ исторіи и безъ выдумокъ есть достаточно событій, легко укладывающихся въ рамки драмы, трагедіи или романа, но немного найдется моментовъ, боле для того удобныхъ, чмъ послдніе годы жизни и смерть Агриппины, какъ о томъ разсказываетъ Тацитъ или какъ излагаетъ дло графъ де-Шампаньи въ своей книг Les Csars (т. II). Понять нельзя, для чего понадобились г. Буренину придуманныя имъ извращенія фактовъ и искаженія извстныхъ личностей. Тмъ боле это непостижимо, что несомннная драма или, врне, трагедія въ передач г. Буренина превратилась въ скучнйшій рядъ сценъ, ничмъ между собою не связанныхъ и не дающихъ ни малйшаго понятія о тогдашней римской жизни, о лицахъ, окружавшихъ Нерона,.и объ интригахъ, приведшихъ къ страшному преступленію. Напомнимъ вкратц истинныя событія. Неронъ получилъ императорскую власть шестнадцатилтнимъ юношей (въ 54 г. по P. X.), благодаря цлому ряду преступленій, совершенныхъ для того его матерью Агриппиной. Какъ трагически-страстно добивалась Агриппина власти для сына, можно судить по тому, что когда астрологи предсказали ей, что Неронъ будетъ царствовать, но убьетъ свою мать, то она отвчала: ‘Пусть убиваетъ, лишь бы царствовалъ!’ Неронъ былъ уже женатъ на Октавіи, но жену не любилъ и находился въ открытой связи съ отпущенницей Актееей. ‘Самые строгіе друзья’ Нерона относились къ этому снисходительно, изъ боязни, какъ бы онъ ‘не сталъ развращать знатныхъ римлянокъ, если запретить ему связь съ Актеей’. Мы цитируемъ по Тациту. ‘Строгіе друзья’ были Сенека и Бурръ, его воспитатели. Одна Агриппина ‘разсыпалась въ жалобахъ, что ее промняли на отпущенницу, преслдовала его безпрестанными упреками’. Раздраженный этимъ Неронъ отдалился отъ матери ‘и отдался Сенек’. ‘Тогда Агриппина, измнивъ политику, стала подступать къ сыну съ ласками, стала предлагать ему даже собственную спальню и собственное ложе, лишь бы только скрыть то, что неизбжно въ такой молодости и на верху могущества’. Тутъ закипла сложная дворцовая интрига въ борьб между Агриппиной и Сенекой изъ за вліянія на молодаго императора, предававшагося тмъ временемъ самымъ безпутнымъ ночнымъ похожденіямъ и уличнымъ буйствамъ съ толпой пьяныхъ товарищей. Вышедшая изъ себя Агриппина ‘разразилась страшными угрозами’ низвергнуть Нерона и возвести на престолъ Британника. Неронъ отравилъ его на пиру. Агриппина ‘пришла въ ужасъ’, тсно сблизилась съ Октавіей, ‘безпрестанно имла тайныя совщанія съ друзьями’, старалась привлечь къ себ трибуновъ и центуріоновъ. ‘Неронъ узналъ объ этомъ и отнялъ у нея почетный караулъ’. ‘Домъ Агриппины опустлъ’, въ виду явной немилости императора, вс отшатнулись отъ нея. Актеръ Парисъ, приверженецъ заклятыхъ враговъ Агриппины, по ихъ наущенію, передалъ Нерону во время ночной попойки о заговор противъ него Агриппины и ‘такъ испугалъ его’, что Неронъ тутъ же ‘хотлъ лишить жизни мать’ и ея сообщниковъ. Сенека и Бурръ пошли къ Агриппин на разсвт. Бурръ изложилъ ей обвиненіе и ‘сталъ угрожать ей’. Агриппина отвчала имъ страстною и трогательною рчью, дословно записанною въ Лтописи Тацита, потомъ пошла къ сыну и мастерскими изворотами ‘выхлопотала наказаніе доносчикамъ и награды друзьямъ’. Только Парисъ избжалъ кары, ‘онъ былъ слишкомъ нуженъ для развратнаго Нерона’. Тмъ временемъ отпущенницу Актею смнила Поппея, женщина знатнаго рода и замчательной превлекательности. ‘Будучи замужемъ за Руфіемъ Криспиномъ, отъ котораго имла сына, она отдалась молодому развратнику Огону, потому что онъ пользовался большою дружбой Нерона’. Съ мужемъ она развелась и вышла замужъ за Отона, который и помогъ ей стать любовницей императора. Поппея знала, что ‘пока жива Агриппина’, ей не добиться брака съ Нерономъ, и пустила въ ходъ вс очарованія, интриги и сплетни, чтобы окончательно уничтожить вліяніе Агриппины. Тутъ еще разъ появляется отпущенница Актея, подосланная Сенекой, съ чудовищною сплетней, распущенною врагами Агриппины. Тогда уже окончательно ршено было во что бы то ни стало отдлаться отъ Агриппины убійствомъ. Отпущенникъ Аницетъ, командовавшій флотомъ, предложилъ свои услуги. ‘Наврное извстно, что какой-то шпіонъ донесъ Агриппин объ угрожающей опасности’, и она отправилась въ Баіи не моремъ, а на носилкахъ. Но тамъ сынъ успокоилъ ее ласками и нжностью и проводилъ до корабля, на которомъ должно, было совершиться страшное преступленіе. Агриппина спаслась лишь благодаря какому-то чуду, получивши, однако же, рану въ плечо. Укрывшись въ свою виллу, она ршила, что ей ‘осталось одно средство избавиться отъ бды: притвориться, что ничего не подозрваетъ’. Неронъ ‘совершенно потерялъ присутствіе духа, онъ до того перепугался, что ему стало мерещиться, что вотъ-вотъ явится она, быстрая на месть’, и уничтожитъ его. ‘Тотчасъ онъ призываетъ къ себ Сенеку и Бурра’ и съ ихъ совта поручаетъ опять Аницету убить Агриппину. Аницетъ съ отрядомъ солдатъ ‘разгоняетъ народъ’, пришедшій поздравить ее съ избавленіемъ отъ опасности, ‘оцпляетъ виллу, приказываетъ выломать двери, отражаетъ рабовъ, которые хотли было защищаться’, и врывается въ спальню императрицы ‘въ сопровожденіи тріерарха Геркулея и флотскаго центуріона Олоарита’. ‘Если ты пришелъ узнать о моемъ здоровь,— сказала Агриппина,— доложи Нерону, что мн лучше. Если же ты хочешь совершить преступленіе, то я ни за что не поврю, чтобы сынъ мой могъ дать приказаніе лишить жизни собственную мать’… ‘Убійцы окружили постель, и тріерархъ первый ударилъ ее палкой по голов. Видя, что центуріонъ обнажилъ уже мечъ, она подставила чрево и съ восклицаніемъ: ‘Рази сюда!’ — пала подъ множествомъ ударовъ’.
Думаемъ, что къ этой трагедіи нтъ надобности прибавлять какіе-либо вымыслы собственно изобртенія, надо только умло разбить ее на дйствія, картины и сцены. У Тацита дйствующія лица такъ живы, что никакою фантазіей нельзя сдлать ихъ боле реальными и характерными. Г. Буренинъ предпочелъ, повидимому, Лтописи Тацита Агасера въ Рим Гамерлинга, и имъ, однако, онъ не удовлетворился,— насочинялъ всякаго вздора отъ собственнаго ‘нутра’, очень талантливаго, но безповоротно загубленнаго привычкой въ безшабашнымъ пародіямъ и ругательствамъ. А потому и Смерть Агриппины оказалась, въ сущности, не историческою драмой, а ‘пародіей’ на драму и на исторію. По пьес г. Буренина, Агриппина,— невдомо зачмъ,— влюблена въ актера Париса, Поппея влюблена въ него же, безъ малйшей въ томъ надобности и въ полное искаженіе характера этой римской дамы, которая никогда и ни въ кого не была, да и не могла быть влюблена. Актея — мечтательная и экзальтированная барышня, она поетъ Нерону, и только, а онъ нжно сантиментальничаетъ съ нею на берегу моря. Это — Неронъ-то! Сенека выведенъ на сцену лишь затмъ, чтобы быть осмяннымъ и опозореннымъ. По всему ходу пьесы въ интригахъ противъ Агриппины онъ не принимаетъ никакого участія. Убждаетъ Нерона убить мать отпущенникъ Тигелинъ, въ дйствительности совершенно непричастный этому длу. Но г. Буренину, посл неудачнаго покушенія на корабл, Агриппина возвращается во дворецъ сына и мечтаетъ о толъ, чтобы сдлать императоромъ своего любовнива Париса Неронъ закалываетъ Париса. Агриппина приходитъ въ ту же комнату, гд еще лежитъ тло зарзаннаго актера, и ложится спать. Ее будитъ какой-то странный сонъ. Она вскакиваетъ и видитъ Аницета и Тигелина, пришедшихъ ее убить. ‘Бей въ грудь, вскормившую Нерона!’ — восклицаетъ буренинская Агриппина. Ее убиваетъ Тигелинъ, въ дйствительности даже не присутствовавшій при ея смерти. Врывается народъ, никогда во дворецъ Нерона не врывавшійся, и требуетъ Агриппину. Неронъ беретъ факелъ и съ восклицаніемъ: ‘Вотъ она!’ — показываетъ народу лежащее на полу тло своей матери. Пьеса кончена.
Во всей этой сплошной несодянности нтъ ни намека на характеръ, ни какого-либо подобія жизни взятой авторомъ эпохи. Такого безсмысленнаго вздора, наврное, никогда еще не появлялось ни на одной театральной сцен, и весьма желательно, чтобы впредь тоже никогда не появлялось. И вотъ почему: огромное большинство зрителей не иметъ и какого понятія о подлинной исторіи Агриппины и Нерона. Показать на эту исторію въ лицахъ, какъ она происходила на самомъ дл, какъ Шекспиръ показываетъ Смерть Юлія Цезаря, дло полезное и хорошее. Масса публики знакомится съ исторіей, съ ея выдающимися дятелями и съ бытомъ данной эпохи. Изъ пьесы же г. Буренина публика выноситъ совершенно ложное и превратное понятіе обо всемъ этомъ. И потомъ ее уже не разубдишь, что дло было совсмъ не такъ, какъ изображено извстнымъ сочинителемъ и какъ показано на казенной сцен. Пишущему эти строки самолично довелось и не одинъ разъ слышать, какъ люди, принадлежащіе къ такъ называемому образованному обществу, судили и ряди о настоящихъ Агриппин и Нерон на основаніи невообразимой чепухи, сочиненной г. Буренинымъ, и убдить ихъ въ томъ, что все это — непозволительное вранье, нтъ почти никакой возможности. Это и побудило насъ изложить въ короткихъ словахъ, по крайней мр, вншніе факты даннаго событія въ томъ вид, какъ они переданы намъ достоврною исторіей. Пьеса г. Буренина ‘провалилась’ вполн по ея достоинству. Объ игр артистовъ говорить нечего: безсмыслиц не могутъ придать смыслъ ни какіе исполнители. Правда мститъ за себя безпощадно авторамъ и актерамъ. Противъ этого ничего не подлаешь ни роскошною постановкой пьесы, ни обстановкою ея, ни лучшими силами первоклассной труппы, ни декораторскими фокусами, какъ надвигающаяся гроза въ 3-мъ дйствіи. Завдующіе этой частью въ казенныхъ театрахъ большіе мастера своего дла и, несомннно, выдающіеся художники. Тмъ боле замтными оказываются всякіе промахи, хотя бы и не особенно важные, врод, напримръ, галеры, стоящей у берега съ сильно надутыми втромъ парусами. Это немножко забавно и очень много неврно. ‘Ночь блистала звздани, море было гладко и спокойно’,— говоритъ Тацитъ, описывая это событіе. Столько же смхотворное впечатлніе производитъ костюмъ г. Ленскаго въ ненужной для пьесы роли какого-то ‘старика-христіанина’.
Посл двухъ плохихъ (Сестры Саморуковы и Симфонія) и двухъ никуда негодныхъ пьесъ (Старая сказка и Смерть Агриппины) мы разсчитывали, что Новое дло, комедія г. Немировича-Данченко, сколько нибудь скраситъ неприглядное начало ныншняго сезона, и ошиблись: Новое дло такъ слабо, что его хоть заново передлывай. Мотивы для комедіи въ этой пьес есть, не особенно новые, но, тмъ не мене, довольно интересные, только комедіи-то авторъ изъ нихъ не сдлалъ, а потому и сами мотивы расползлись врознь и вывтрились въ пустыхъ разговорахъ. При иныхъ комбинаціяхъ т же мотивы получили бы другое освщеніе, и изъ ихъ взаимодйствія могло бы получиться нчто оригинальное. Центральное мсто въ пьес занимаетъ пожилой помщикъ Столбцовъ (г. Ленскій), почти старикъ, аферистъ, прожектеръ, мечтающій сразу зацапать милліоны, безъ затраты труда, силою одной своей богатой фантазіи. Онъ уже нсколько разъ примривался получить лакомые милліоны такимъ образомъ, затвалъ разныя предпріятія, строилъ какіе-то заводы и на всемъ обрывался, кончилось тмъ, чмъ и должно было кончиться: отъ большаго когда-то состоянія не осталось у него ничего, кром неоплатныхъ долговъ. Но помщикъ не унимается и не унываетъ. Свое пылкое воображеніе онъ принимаетъ за необыкновенную энергію, сочиненіе проектовъ считаетъ серьезнымъ дломъ и непоколебимо убжденъ, что онъ-то и есть самый первоклассный длецъ, способный вывести русскую промышленность на путь блестящаго процвтанія. Задуманное имъ ‘новое дло’ состоитъ въ томъ, чтобы пріобрсти отъ сосднихъ крестьянъ участокъ земли и начать разработку найденнаго на немъ каменнаго угля. Каменноугольное дло у насъ не особенно ‘ново’, и совсмъ не новость — покушеніе разорившагося барина начать милліонное дло съ пустымъ карманомъ. Надо добыть на первый разъ какихъ-нибудь двсти-триста тысячъ. Сущіе пустяки: старшая дочь Столбцова замужемъ за московскимъ купцомъ-милліонеромъ, стоитъ только дохать до Москвы — и купеческіе желзные сундуки родственно раскроются настежъ передъ геніальнымъ прожектеромъ. Выхать только не съ чмъ. Столбцовъ отбираетъ послдніе гроши у обобранной уже имъ дальней родственницы Питолички (г-жа Щепкина) и отправляется на поиски золотаго руна съ женой, Ольгой едоровной (г-жа Бларамбергъ-Чернова), съ дочерью Соней (г-жа Лешковская) и молодымъ инженеромъ Орскимъ (г. Южинъ). Жоржъ Орскій любитъ Соню, Соня любить Жоржа, но они — положительные молодые люди и не хотятъ вступать въ бракъ, прежде чмъ инженеръ наинженеритъ достаточное обезпеченіе для будущей семьи. Преблагоразумные молодые люди, сердца у нихъ, кром околосердечной оболочки, заключены еще въ разсчетные листы. Очень хороши эти Жоржъ и Соня. Въ способности и дловитость папаши они не врятъ ни на грошъ и ведутъ свою линію, смкая про себя относительно московскихъ родственныхъ сундуковъ.
А тамъ, въ Москв, въ роскошнйшихъ палатахъ благополучно процвтаетъ торговый домъ братьевъ Колгуевыхъ. Семья состоитъ изъ крпко-купеческой маменьки (г-жа Садовская), вдоваго старшаго брата, Прокофья Никитича (г. Рыбаковъ), меньшаго Андрея (г. Садовскій), женатаго на Людмил Васильевн (г-жа едотова), дочери Столбцова, выданной имъ насильно замужъ за милліонера купца. Старуха Колгуева вритъ только государственному банку и собственному несгораемому сундуку. Прокофій Колгуевъ вритъ только себ и въ себя вритъ безгранично. Кулакъ безпощадный, онъ притворяется англоманомъ, желаетъ довести отечественный протекціонизмъ до полнаго запрещенія ввоза иностранныхъ товаровъ, отцовское наслдіе бережетъ свято и рачительно преумножаетъ. На этотъ предметъ онъ совершенно неожиданно нашелъ себ дятельную помощницу въ лиц жены меньшаго брата, превратившейся изъ барышни Столбцовой въ надлежащую хранительницу колгуевскихъ амбаровъ, сундуковъ и брилліантовъ. Только ея мужъ, Андрей, не подходитъ къ этой достойной семь. Нервный, слабый, болзненно-впечатлительный, онъ живетъ въ какомъ-то фантастическомъ мір звуковъ, слышныхъ только ему одному. Люди веселятся, смются, говорятъ беззаботно, а его чуткому уху, или чуткой душ, слышится ихъ скорбь, гнетущая забота, и это мучаетъ его, терзаетъ: ‘зачмъ это такъ, зачмъ?… Лучше бы иначе какъ-нибудь, чтобы хорошо было’. Жалко ему всхъ ихъ, а какъ имъ помочь, онъ не знаетъ. Деньги не имютъ для него никакой цны, купеческія дла — никакого значенія. Если бы не обдлистая жена, его давно признали бы неправоспособнымъ и взяли бы подъ опеку. Неформально онъ, впрочемъ, и теперь подъ опекой жены и подъ надзоромъ какого-то дядьки, слдящаго за каждымъ его шагомъ. Жена не даетъ ему денегъ, дядька наблюдаетъ, чтобы онъ не напился пьянъ. Въ эту-то семью Столбцовъ является съ своимъ проектомъ разработки каменнаго угля, мечется, кидается, убждаетъ и, разумется, не можетъ ничего добиться. Вс видятъ, что человкъ онъ ‘не-серьезный’ и что дать ему деньги въ руки — все равно, что ‘выкинуть ихъ за окно’. Только на Андрея ‘мучительно’ подйствовали уловленные имъ ‘звуки’, и онъ, чтобы отдлаться отъ нихъ, общаетъ дать тестю полтораста тысячъ потихоньку отъ своихъ. Столбцовъ приходитъ въ какой-то восторженный ражъ, начинаетъ пть во все гордо, безобразничать и, вообще, вести себя въ чужомъ дом совершенно непристойно. А инженеръ Орскій ведетъ свою линію, потихоньку, осторожно, исподоволь подбирается къ Прокофью Колгуеву и его сундукамъ. Преобстоятельный молодой человкъ этотъ Жоржъ!
Въ третьемъ акт Столбцовъ убждается, что добромъ не получить ему отъ Андрея общанныхъ денегъ, и вымогаетъ у него векселя на полтораста тысячъ. Въ этомъ ему помогаютъ жена и дочь, а инженеръ Жоржъ стоитъ на караул, чтобы кто-нибудь изъ Колгуевыхъ не помшалъ столь похвальному длу. Столбцовъ прикарманилъ векселя и уходитъ козыремъ. Людмила Колгуева допытывается отъ мужа о векселяхъ, грозитъ отступиться отъ него и отдать его формально подъ опеку, Андрей поднимаетъ кулакъ, чуть не бьетъ Людмилу, упрекаетъ ее въ томъ, что она въ пять лтъ супружеской жизни не сказала ему ни одного ласковаго слова, остается съ нимъ ‘на вы’. Растроганная,— неизвстно чмъ,— она говоритъ ему нжныя слова: ‘ты’, ‘милый’ и т. под., обнимаетъ его и вмст съ нимъ роняетъ слезы умиленія. Въ послднемъ дйствіи получаются извстія, что все имущество Столбцова описано и назначено въ продажу за долги. Инженеръ Орскій подводитъ свою линію къ концу и объясняетъ Колгуевымъ, что каменноугольное предпріятіе есть, въ сущности, очень выгодное дло, если имъ будетъ распоряжаться онъ, инженеръ Орскій, а не легкомысленный фантазёръ Столбцовъ. Людмила и Прокофій Волгуевы останавливаются на такомъ ршеніи: взять дло въ свои руки и передать его Жоржу въ вид приданаго за Соней, Столбцову же удлять изъ доходовъ необходимое для безбднаго существованія. А чтобы онъ воображалъ, будто и на немъ лежитъ какое-то дло, купить ему экипажъ и лошадей, пусть катается, шумитъ и фантазируетъ. Столбцовъ на такія штуки не согласенъ, онъ самъ, своими руками, хочетъ длать свое ‘новое дло’, подъ команду къ ‘инженеришк’ не желаетъ попадать и отказываетъ ему, въ рук дочери. Теперь ему никого не нужно,— у него въ карман векселя Андрея на полтораста тысячъ. Происходитъ цлый скандалъ, прерываемый поданною телеграммой, сообщающей, что бельгійцы купили у крестьянъ каменноугольный участокъ. Столбцовъ, въ отчаяніи, громитъ купцовъ и ихъ неподвижность, за недостатокъ предпріимчивости, за отсутствіе патріотизма, вслдствіе чего иностранцы захватываютъ лучшія дла и забираютъ лакомые куши. Ему, Столбцову, не деньги нужны, не полтораста тысячъ, а ‘новое дло’, онъ выкидываетъ векселя къ ногамъ Андрея и уходитъ измышлять еще какое-нибудь ‘новое дло’. Купцы смущены и общимъ семейнымъ совтомъ приходятъ къ заключенію, что такіе господа, какъ Столбцовъ, необходимы, что если съ его предпріимчивостью соединить знанія и благоразуміе инженера Жоржа, да капиталы и торговую умлость ихъ, Колгуевыхъ, тогда можно надлать диковинныхъ длъ. И процвтетъ любезное наше отечество, яко кринъ, иноземцы же посрамлены будутъ и отыдутъ со стыдомъ во-свояси. Во что бы ни стало, надо вернуть Столбцова, иначе отечество не процвтетъ, а иностранцы будутъ въ немъ наживаться и надъ нами посмиваться. Вернуть Столбцова,— безъ него пропадемъ!
И такъ, г. Немировичъ-Данченко сооружалъ всю эту четырехъэтажную машину для поученія’ какъ намъ довести родную землю до процвтанія. Выходитъ такъ просто, что надо удивляться, какъ это раньше-то никто не сообразилъ, отчего у насъ ‘застой промышленности’, ‘кризисы’ и всякіе карманные ‘жупелы’. Все это необычайно легко устранить: первымъ дломъ кликнуть кличъ и созвать проюрдонившихся помщиковъ, одаренныхъ пылкою фантазіей и пустившихъ на втеръ вс свои животишки. Набжитъ ихъ, вроятно, довольное количество. Изъ нихъ поставить въ первую категорію имющихъ дочерей на возраст, дабы одну отдать за богатаго купца, хотя бы немножко и полоумнаго,— другую за обдлистаго инженера, хотя бы немножко и смахивающаго на обстоятельнаго прохвоста. Если окажется третья дочка, ее недурно повнчать съ адвокатомъ, на всякій случай, мало ли что произойти можетъ въ патріотическомъ увлеченіи пользами и нуждами дорогаго отечества,— вымогательство векселей, напримръ, или другая небольшая уголовщинка. Буде которая изъ двицъ заартачится, согнуть ее въ крендель и отдать замужъ насильно для ея же блага и для блага родины. У кого нтъ дочерей, тотъ станетъ во вторую категорію и пуститъ въ оборотъ родныхъ сестеръ ил иныхъ родственницъ, или самъ подъдетъ къ купеческой дочк, у которой мамаша на желзномъ сундук сидитъ. При такихъ родственныхъ союзахъ дла пойдутъ превосходно: промотавшіеся помщики будутъ фантазировать, проекты писать и ‘новыя дла’ изобртать, раскошелившіеся купцы — на счетахъ щелкать и балансы подводить, инженеры — орудовать, адвокаты — облять и концы прятать, отечество — процвтать, иностранцы — рты развать и руками разводить, откуда только у насъ что берется! Не комедію написалъ г. Немировичъ-Данченко, а проектъ въ лицахъ. Въ этомъ проект предусмотрны даже такія подробности, какъ способъ нанудобнйшаго пріобртенія отъ крестьянъ земли, нужной для ‘новаго дла’. Всмъ извстно, что съ мужиками столковаться трудно и хлопотливо. Такъ вотъ авторъ и показываетъ, какъ обдлываютъ такое дло Столбцовъ и Орскій. Они просто подкупаютъ пропойцу деревенскаго ‘аблаката’, Лашенкова (г. Музиль), сидвшаго нсколько разъ въ острог за мошенничество и подлоги, и отправляютъ его ‘объегоривать’ крестьянъ-землевладльцевъ. Само собою разумется, къ проекту въ лицахъ нельзя предъявлять такихъ же требованій, какія мы предъявляемъ къ комедіи. Проектъ не иметъ ни завязки, ни фабулы, ни интриги, ни развязки. Таково и Новое дло г. Немировича-Данченко. Проектъ всегда боле или мене скученъ, и новое произведеніе г. Немировича-Данченко очень скучно. Не разогналъ этой скуки ни г. Музиль комизмомъ весьма сомнительнаго достоинства, ни г. Ленскій совсмъ уже несомнннымъ шаржемъ. Вина въ томъ, т.-е. въ шарж, лежитъ, по нашему мннію, въ равной мр на автор и на артист, авторъ насолилъ, а артистъ еще пересолилъ, и изъ Столбцова вышло нчто ни на что непохожее и ршительно невозможное. Баковъ онъ ни есть человкъ, все же предполагать надо, что вншній-то лоскъ, знаніе приличій у него должно быть. Столбцовъ же въ ‘проект’ г. Немировича-Данченко ведетъ себя такъ, какъ это нигд не видано и не слыхано,— мечется, какъ угорлый, гогочетъ, оретъ, поетъ во всю глотку въ чужомъ дом… Насколько г. Ленскій пересолилъ, настолько же не досолилъ г. Рыбаковъ. Вмсто крпколобаго, упорнаго и безпощаднаго кулака, ‘не умющаго ничего забывать и ничего прощать’, онъ изобразилъ какого-то мягкотлаго рыхляка, нисколько не характернаго. Замчательно хорошъ былъ г. Садовскій, особливо во второмъ дйствія. Глядя на этого несчастнаго милліонера, одареннаго чуткою, артистическою душой, страшно становилось и больно,— чмъ его довели до состоянія близкаго къ помшательству и, во всякомъ случа, ненормальнаго. На* нчался типъ въ высокой степени любопытный и оригинальный. Къ сожалнію, авторъ не справился съ нимъ и мало-по-малу свелъ его, такъ сказать, на нтъ. Въ конц-концовъ, не получилось ни типа, ни характера, ни даже ясно опредленнаго лица. Впрочемъ, такою же неопредленностью страдаютъ и другія роли, при всемъ превосходств ихъ исполненія. Что такое Людмила? Заглохла и зачерствла она въ этой золотой обстановк между несгораемымъ шкафомъ, амбаромъ и бумагопрядильною мануфактурой, или же въ дл ищетъ исхода своимъ силамъ? Любитъ она мужа или выносить его не можетъ? Что такое инженеръ Жоржъ? По всмъ признакамъ — прохвостъ, а, между тмъ, чувствуется особенное расположеніе къ нему автора, какъ будто на него-то, именно, возлагаются большія надежды. Смутно все это, неопредленно, недодумано и недодлано.