Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Малый театръ: Божья коровка, комедія П. Д. Боборыкина, Викторъ Павловичъ Пичужкинъ, комедія А. Ф. едотова.— Театръ г-жи Горевой: Ксенія и Лжедимитрій, драма Н. Л. Пушкарева, Борьба за существованіе, драма А. Додэ.

Не разъ мы печаловались о томъ, что наши драматурги не пишутъ комедій, а возлюбили смертоубійства и сочиняютъ ‘убійственныя’ драмы. Теперь ужь и не знаемъ, что предпринять, — не начать ли радоваться усердію, съ которымъ современные писатели раздлываютъ уголовщину, не начать ли восклицать, по примру добраго, стараго Панглоса: ‘все идетъ къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ міровъ!’ До сихъ поръ предполагалось, что назначеніе и смыслъ комедіи состоитъ въ томъ, чтобы осмивать людскіе пороки и слабости и дйствовать на общественное самосознаніе самымъ могущественнымъ средствомъ — честнымъ, отрезвляющимъ смхомъ. А назначеніе драмы — въ томъ, чтобы примрами активной борьбы со зломъ воодушевить зрителей и читателей на такую же борьбу безъ страха за ея исходъ и при сознаніи, что непобжденное зло все равно уничтожитъ если не физически, то нравственно того, кто себялюбиво уклонится отъ сопротивленія ему. Если театръ признавать школой нравственности, а не праздною забавой, скоморошествомъ, то драма должна быть урокомъ геройства и самопожертвованія въ длахъ, касающихся личной или общественной чести, личнаго или общественнаго блага, комедія должна быть урокомъ житейской нравственности въ повседневныхъ отношеніяхъ между людьми и въ такихъ столкновеніяхъ, выходъ изъ которыхъ возможенъ и только затрудненъ недоразумніями, заблужденіями, ошибочнымъ пониманіемъ того, что составляетъ личное или общественное благо, и неумньемъ найти надлежащія средства къ достиженію предположенной цли. Комедія допускаетъ преувеличенія въ большей мр, чмъ драма, и можетъ даже переходить въ шаржъ при тхъ непремнныхъ условіяхъ, чтобы шаржъ былъ остроуменъ и чтобы авторъ прибгалъ къ нему не ради грубаго эффекта и потхи зрителей, а лишь тогда, когда это оказывается необходимымъ для боле рельефнаго изображенія лица или положенія. Несоблюденіе этихъ условій превращаетъ комедію въ фарсъ, а урокъ нравственности — въ пустую забаву, и хорошо еще, если не въ глупую забаву балаганнаго характера. Этимъ мы не отрицаемъ и за фарсомъ, — только непремнно остроумнымъ и неглупымъ, — права появляться на какой бы то ни было сцен, какъ не отрицаемъ добраго веселья и безобиднаго смха, но считаемъ фарсъ неумстнымъ тамъ, гд авторъ берется поучать или обличать. Въ такихъ случаяхъ форма заслоняетъ содержаніе, и слишкомъ легкое, врне — легкомысленное, изложеніе подрываетъ сущность проводимой авторомъ мысли. Въ такую-то именно ошибку впалъ нашъ извстный романистъ и драматургъ П. Д. Боборыкинъ въ своей комедіи Божья коровка, представленной на сцен Малаго театра въ бенефисъ заслуженнаго артиста І. А. Правдина. Въ этой комедіи авторъ взялся за очень интересный и серьезный вопросъ о развод и его послдствіяхъ. Въ наше время весьма размножились разводы изъ-за желанія одного изъ супруговъ вступить въ новый бракъ,— размножились настолько, что въ разговорномъ язык получило право гражданства выраженіе: ‘дать разводъ’. Существующій законъ строго,— быть можетъ, даже слишкомъ строго,— охраняетъ нерасторжимость брака, и въ обществ безпрерывно слышишь: такой-то ‘далъ своей жен разводъ и она выходитъ замужъ за сосда’. Такой-то ‘требуетъ, чтобы жена дала ему разводъ, хочетъ жениться на сосдк, а жена не соглашается’. Такая-то ‘соглашается дать мужу разводъ, но требуетъ обезпеченія’… и т. п. въ разныхъ варіантахъ и безъ конца. Теоретически разводы запрещены, на практик ихъ ‘даютъ’, требуютъ, продаютъ и покупаютъ. Хорошо это или дурно, къ добру это ведетъ или къ худу,— вотъ что долженъ, разумется, съ своей личной точки зрнія, выяснить намъ авторъ, берущійся за такой сюжетъ, и обязанъ показать и доказать, почему онъ находитъ это хорошимъ или дурнымъ. Можетъ, впрочемъ, быть и третье заключеніе: это — не хорошо и не дурно, это — такъ же безразлично, какъ вторичный бракъ вдовца или вдовы. Въ такомъ случа надо доказать и это положеніе, иллюстрируя его надлежащимъ примромъ. Мы говоримъ лишь о фактахъ развода и вторичнаго брака, а не о тхъ способахъ, какими устраиваются разводы. На этотъ предметъ въ ныншнемъ обществ сложилось тоже жаргонное выраженіе: ‘принять на себя’, что принять — всмъ понятно безъ поясненій, кажется, даже подросткамъ, чуть не дтямъ. Такъ вотъ П. Д. Боборыкинъ представляетъ намъ супруга, бывшаго, Луку Лукича Напвина (г. Правдинъ), ‘давшаго разводъ’ жен и ‘принявшаго на себя’, его бывшую жену (г-жа едотова), вышедшую замужъ за Ярцова, товарища и друга Напвина, затмъ самого Ярцова (г. Южинъ), съ которымъ Напвинъ остался другомъ и товарищемъ. Вообще такія дружески-товарищескія отношенія не переживаютъ перехода жены отъ одного мужа къ другому, если же переживаютъ, то это представитъ очень рдкостное и удивительное явленіе. Въ данномъ случа дружба Напвина съ супругами Ярцовыми никого не удивляетъ потому, что, во-первыхъ, Лука Лукичъ — ‘божья коровка’, козявка, стяжавшая себ издавна репутацію незлобивости, во-вторыхъ, неизвстно, кто кому пристроилъ нехорошую штуку — Ярцовъ Напвину, сманивши у друга жену, или Напвинъ Ярцову, уступивши другу такую подругу жизни, какъ бывшая madame Напвина. Эта барыня — такой ‘сахаръ’, что ради освобожденія отъ нея ‘примешь на себя’ все на свт. Не знаемъ, какъ другимъ зрителямъ, а намъ Представляется, будто эта ‘божья коровка’ себ на ум и совсмъ не такая невинная козявочка, какою кажется, быть можетъ, даже самому создавшему ее автору. Правда, Напвинъ безпрестанно миритъ свою бывшую жену съ ея вторымъ мужемъ. За Лукою Лукичемъ даже постоянно посылаютъ супруги Ярцовы для водворенія хотя бы кратковременнаго спокойствія въ ихъ дон, гд, къ слову сказать, живетъ и дочь бывшихъ супруговъ Напвиныхъ, Соня (г-жа Лешковская). Барышня она довольно странная, уродилась не въ маменьку и не въ папеньку и занимается тмъ, что ‘тренируетъ’ себ въ мужья какого-то Корнилова (г. Багровъ). ‘Тренировать въ мужья’ — собственное выраженіе барышни, и, повидимому, любимое, она имъ щеголяетъ и повторяетъ его съ особеннымъ удовольствіемъ. Какъ ни хлопоталъ Напвинъ, ему, все-таки, не удалось сохранить согласіе въ семь Ярцовыхъ, главнымъ образомъ, потому, что Ярдовъ влюбился въ живущую врознь съ мужемъ Левонтьеву (г-жа Васильева) и хочетъ на ней жениться. Напвинъ влюбленъ въ эту же дану и тоже хочетъ на ней жениться. Мы не совсмъ ясно поняли, желаетъ ли Левонтьева выйти замужъ за Напвина, но не подлежитъ сомннію, что она хочетъ развестись съ мужемъ и требуетъ, чтобы мужъ ‘далъ разводъ’ и ‘принялъ’… Въ этомъ ее поддерживаетъ Кандыбина (г-жа Никулина), должно быть, вдова, такъ какъ о развод она не хлопочетъ, хотя ‘тренируетъ себ въ мужья’ Фирсова (г. Садовскій), адвоката-спеціалиста по бракоразводнымъ дламъ. Вс направляются къ адвокату,— Ярцова и Левонтьева разводиться съ мужемъ, Ярцовъ — разводиться съ женой, Напвинъ — мирить, Кандыбина — женить на себ Фирсова. Адвокатъ въ изнеможеніи, никого не хочетъ принимать, не въ силахъ выслушивать, онъ въ ‘простраціи’, разводы довели его даже до галлюцинаціи: ему кажется, будто вс имъ разведенные танцуютъ кадриль-монстръ, причемъ мужья и жены переходятъ изъ одной пары въ другую, продлывая какія-то неправдоподобныя ‘шассе-круазе’… Кончается дло, однако же, тмъ, что самъ адвокатъ попадаетъ въ эту кадриль и въ пар съ Кандыбиной, только уже не въ галлюцинаціи, а по-настоящему. Въ эту минуту изъ всхъ дверей врываются толпы мужей и женъ, требующихъ разводовъ. Въ послднемъ, четвертомъ дйствіи, въ квартир Напвина, Соня живётъ съ отцомъ съ тхъ поръ, какъ ея мамаша ухала отъ мужа куда-то въ деревню. ‘Тренировка’ жениха кончена, и практическая барышня задаетъ Корнилову послдній ‘экзаменъ’, причемъ требуетъ отъ него обязательства въ томъ, что онъ оставитъ навсегда попытки стать писателемъ и поступитъ да службу. Онъ согласенъ, все улажено и обдъ заказанъ для помолвки, какъ вдругъ является маменька, г-жа Ярцова. Она вернулась изъ деревни и такъ какъ съ мужемъ Ярцовымъ она разошлась, то находитъ совершенно естественнымъ поселиться у дочери, Сони, живущей въ дом своего отца, ex-мужа Ярцовой. Напвинъ въ ужас отъ такого сюрприза, Соня въ отчаяньи, оба не знаютъ, что длать съ нежданною гостьей. На счастье приходитъ зачмъ-то Ярдовъ. Лук Лукичу и Сон удается кое-какъ еще разъ помирить супруговъ и выпроводить ихъ изъ дому. На смну имъ входятъ адвокатъ Фирсовъ съ женой, бывшею Кандыбиной, и женихъ Сони. Вся исторія кончается тмъ, что Соня объявляетъ о своемъ предстоящемъ замужств, а адвокатъ, оставившій бракоразводную практику, общаетъ сдлать для Сони исключеніе и развести ее съ мужемъ, когда ей вздумается. Соня выражаетъ увренность въ томъ, что этого не понадобится, такъ какъ она особа благоразумная и своего будущаго мужа ‘тренировала’ по всмъ правиламъ искусства: онъ уже изъ ея рукъ не вырвется.

Въ комедіи много забавныхъ сценъ и истинно комическихъ положеній, мастерски передаваемыхъ первоклассными нашими артистами, создавшими живые и типическіе образы изъ заурядныхъ фигуръ дйствующихъ лицъ. Эту заурядность мы не ставимъ въ вину автору,— напротивъ, считаемъ за достоинство комедіи, если, выводя на сцену самыхъ обыкновенныхъ людей, авторъ даетъ исполнителямъ матеріалъ для изображенія типическихъ чертъ характеровъ. Настоящіе, крупные типы — большая рдкость, ихъ не насочиняешь на каждую театральную пьесу хотя бы и по одному. Довольно и того, что дйствующія лица комедіи г. Боборыкина имютъ каждое свою собственную физіономію, достаточно оригинальны и не похожи на фантошей, изготовляемыхъ по заказу. Все это очень хорошо, но нехорошо то, что въ результат комедія не приводитъ зрителя ни къ какому заключенію по существу затронутаго въ ней вопроса. Хотлъ ли авторъ осмять разводы и попридержать нсколько охотниковъ и охотницъ разводиться угрозою сдлаться смшными? Если такова была его цль, то онъ ея не достигъ своею комедіей и даже не двинулъ дла ни на одинъ шагъ. Забавны въ пьес разведенные, собирающіеся разводиться и отчасти разводившій ихъ адвокатъ, самая же суть дла осталась незатронутою. Мало этого, авторъ, — желая того или не желая,— наводитъ зрителей и, въ особенности, зрительницъ на довольно странныя мысли, что, въ предупрежденіе могущихъ явиться впослдствіи поползновеній къ разводу, недурно двицамъ особеннымъ образомъ ‘тренировать’ жениховъ, прежде чмъ идти подъ внецъ. Не станемъ возражать, допустимъ, что это врно, тогда возникаетъ другой вопросъ: какъ же поступать женихамъ, тренировать двицъ или не тренировать? Если такъ, то должна происходить обоюдная предбрачная тренировка,— нчто совсмъ неправдоподобное и, притомъ, едва ли обезпечивающее прочность супружескаго сожительства. Насъ забавляютъ и смшатъ выведенныя авторомъ лица, но что же потомъ? Имъ-то самимъ, этимъ лицамъ, какъ же слдовало поступать — разводиться и жениться, Или оставаться на своихъ мстахъ? По пьес оказывается, что ‘божья коровка’— Напвинъ свтъ увидалъ съ тхъ поръ, какъ выдалъ свою жену замужъ за пріятеля и избавился отъ непріятнаго положенія обманутаго мужа. Левонтьева фактически живетъ врознь съ мужемъ и не можетъ выдти замужъ потому, что мужъ ‘не даетъ’ развода и не хочетъ ‘принимать на себя’, если она серьезно полюбитъ, то вступитъ въ незаконное сожительство, а это не одобряется ни обществомъ, ни законами. Супруги Ярцовы отравляютъ другъ другу каждый часъ своего существованія и почему-то не разводятся. Кому же хорошо, кому плохо? Всхъ лучше Лук Лукичу Напвину, лучше потому, что онъ ‘далъ’ и ‘принялъ’ что слдуетъ. Стало быть, такъ и надо поступать всякому мужу, когда жена того пожелаетъ… Такой ли урокъ хотлъ преподать намъ П. Д. Боборыкинъ? Ниже мы увидимъ, какъ относятся въ вопросу о развод другіе писатели, сочиняющіе ‘убійственныя’ драмы.

Чтобы покончить съ Малымъ театромъ, упомянемъ о четырехъ-актной комедіи А. Ф. едотова: Викторъ Павловичъ Пичужкинъ, шедшей въ. первый разъ 27 декабря прошедшаго года. Пьеса успха не имла и, по всей вроятности, будетъ уже покоиться въ архив въ то время, когда нашъ отчетъ попадетъ въ руки читателей, а потому о ней, какъ о произведеніи, не имющемъ никакого значенія, мы говорить не будемъ, а побесдуемъ о театр Е. Н. Горевой, представляющемъ любопытное, въ своемъ род, учрежденіе.

Г-жа Горева продожаетъ свою антрепризу съ неослабвающею энергіею и съ ничмъ несокрушимымъ постоянствомъ. На этой сцен произведенія Шиллера, Донъ-Карлосъ и Марія Стюартъ, чередуются съ комедіями Онэ (Горнозаводчикъ) и Ал. Додэ (Борьба за существованіе), въ своей ‘борьб за существованіе’ г-жа Горева не останавливается ни передъ большими затратами на раскошную постановку пьесъ, ни передъ появленіемъ самолично то въ роли Маріи Стюартъ, то въ роди юной героини комедіи Горнозаводчикъ, то, наконецъ, въ роли Ксеніи Годуновой въ новой драм Н. Л. Пушкарева Ксенія и Лжедимитрій. Эта драма, въ 5 дйствіяхъ и 7 картинахъ, написана, какъ намъ передавали, прекрасными римованными стихами. Мы не беремся судить о достоинств стиховъ, такъ какъ пьесы не читали, декламація же артистовъ дала намъ столь плачевное о нихъ понятіе, что мы врить не хотли, будто такой мастеръ писать стихи, каковъ Н. Л. Пушкаревъ, могъ надлать столько ничмъ неискупимыхъ стихотворныхъ преступленій. До тхъ поръ, пока не увидимъ драмы въ печати, мы этой стороны дла не будемъ касаться. Нельзя сказать, чтобы легко было судить и о содержаніи произведенія г. Пушкарева по исполненію его на сцен г-жею Горевой и ея труппой. Каково бы оно ни было, мы думаемъ, что эта драма настолько же не по силамъ исполнителямъ, насколько оказались не соотвтствущими ихъ средствамъ виднныя нами на этой сцен драмы Шиллера. Для насъ несомннно, впрочемъ, одно, что авторъ слишкомъ произвольно обращается съ выбраннымъ имъ историческимъ сюжетомъ и далеко переступаетъ за предлы допускаемыхъ въ такихъ случаяхъ вольностей, безъ особенной даже въ томъ надобности и въ ущербъ художественности. Такія, ни на что не нужныя сочинительскія вольности начинаются съ перваго же дйствія. При открытіи занавса плотники строятъ эшафотъ. Намъ говорили, будто г-жею Горевой были приглашены, ради вящаго реализма, настоящіе плотники, врно ли это — не знаемъ, но рубили они настоящими топорами, настоящія доски, и тесали на совсть, не жаля ни топоровъ, ни рукъ своихъ, ни нервовъ зрителей, пришедшихъ въ театръ совсмъ, не за тмъ, чтобы смотрть и слушать, какъ строятъ мосты. На эшафотъ привели казнить Григорья, слугу кн. Вишневецкаго (г. Ильинскій), приговореннаго къ смертной казни за то, что онъ осмлился влюбиться въ Марину Мнишекъ, свояченицу князя, и кого-то изъ ревности порубилъ саблей. Передъ смертью Григорій вынулъ изъ-за ворота крестъ и поцловалъ его. Русскіе бояре, очутившіеся какими-то судьбами въ гостяхъ у Вишневецкаго, узнали въ Григорь, по кресту и по другимъ примтамъ, царевича Дмитрія, убитаго въ Углич сына царя Ивана Грознаго. Они, разумется, поспшили остановить казнь и въ дв минуты уврили польскихъ магнатовъ въ подлинности царевича. Григорій подтвердилъ ихъ увренія, и вс начали величать его царевичемъ и царемъ Московскимъ, собрались даже неукоснительно идти на Москву свергать Бориса и водворять на царство никому невдомаго молодца. Ну, скажите на милость, зачмъ понадобилось автору все это вранье? Изъ вполн достоврной исторіи извстно, что ничего похожаго никогда не было и что объявился ‘названный’ царевичъ совершенно иначе, при обстоятельствахъ, неизмримо боле пригодныхъ для сценической драмы, чмъ грубый эффектъ, сочиненный г. Пушкаревымъ. Мы не станемъ теперь слдить за всми искаженіями историческихъ фактовъ, придуманными авторомъ крайне неудачно, и отлагаемъ это до появленія драмы въ печати, тогда же подробне поговоримъ и о характерахъ дйствующихъ лицъ. Здсь мы отмтимъ лишь нкоторыя въ особенности бросившіяся намъ въ глаза погршности противъ исторической правды и противъ правды художественной. Въ драм г. Пушкарева Ксенія Годунова убждаетъ Лжедимитрія жениться на Марин Мнишекъ съ тмъ, чтобы самой остаться его любовницей. По нашему мннію, это совершенная несодянность,— нчто безусловно немыслимое въ Москв начала XVII столтія, немыслимое по религіознымъ понятіямъ того времени о святости брака и по условіямъ тогдашняго быта. При московскихъ царяхъ были невозможны ‘фаворитки’ на французскій манеръ. Нельзя себ представить даже, гд и на какомъ положеніи могла бы проживать признанная ‘метресса’ женатаго царя. Такой несообразности не могло придти въ голову ни одной русской женщин того времени. Кром того, мы знаемъ, что Мнишекъ обусловилъ прибытіе въ Москву своей дочери, Марины, удаленіемъ двицы Ксеніи Годуновой. И Ксенія была удалена и пострижена во Владимір. Не меньшую исторически-бытовую несодянность мы видимъ въ присутствіи Ксеніи среди заговорщиковъ въ дом Шуйскаго, причемъ Ксенія возглашаетъ, что пойдетъ ‘на еретика впереди всхъ съ мечомъ и крестомъ въ рукахъ’. Вся сцена заговора плоха до крайности и всего хуже въ ней появленіе двицы, похваляющейся стать воеводою. Если бы какая-нибудь обезумвшая боярышня сдлала и сказала что-либо подобное, вс эти Шуйскіе, Голицыны, Куракины и другіе бояре или расхохотались бы до колиць, или перепугались бы за бдняжку и неукоснительно приказали бы запереть ее на вышку и отчитывать отъ вселившагося въ нее бса. ‘Двка’ съ мечомъ въ одной рук, съ крестомъ въ другой, впереди бояръ,— такой шальной мысли не могло придти въ голову самой царевн Софь ста годами поздне, а Софья Алексевна ужь, конечно, не чета была Аксинь Борисовн. Съ нкоторою натяжкой еще возможно было бы, эффекта ради, допустить появленіе царевны Ксеніи среди бояръ для того, чтобы ‘жалобиться’ и удостоврить самозванство* Лжедимитрія, но никоимъ образомъ нельзя допустить ея геройствованія, во вкус нмецкихъ и испанскихъ трагедій, и активнаго участія въ низверженіи самозванца, какъ мы это видимъ въ финальномъ акт пьесы г. Пушкарева.

Въ томъ же театр шла драма Альфонса Додэ: Борьба за существованіе (La lutte pour la vie) въ перевод Э. Э. Матерна. Увлеченный конкурренціей, г. Коршъ поставилъ ту же пьесу, въ другомъ перевод, на своемъ театр, пустивши предварительно оповщенія, что вся постановка пьесы сдлана по рисункамъ, выписаннымъ изъ Парижа. Намъ передавали, что тою же Борьбой, въ третьемъ перевод, кажется, С. Г. Дудышкина, предполагаетъ угостить насъ театръ г-жи Абрамовой. Въ Петербург драма А. Додэ идетъ въ четвертомъ перевод А. Е. Плещеева. Это ужь выходитъ настоящая ‘борьба за существованіе’ театральныхъ антрепренеровъ и переводчиковъ. И съ чего только они накинулись на эту пьесу? Альфонсъ Додэ знаменитый романистъ, драматургъ же онъ совсмъ незнаменитый, и его послдняя драма не послужитъ къ его прославленію въ качеств писателя для сцены. Начать съ того, что въ пьес мы не видимъ никакой борьбы за существованіе, въ ней изображена погоня за богатствомъ и наслажденіями безнравственнйшаго изъ парижскихъ франтовъ, прожигающихъ жизнь, какъ говорится у насъ. Поль Астье, съ которымъ наши читатели знакомы по роману А. Додэ Безсмертный) напечатанному въ Русской Мысли, — герой драмы Борьбы за существованіе) никогда и ни за что не боролся, онъ едва ли даже способенъ на какую-либо борьбу. Съ дтства онъ обиралъ свою дрянную мамашу, съ нею за одно обкрадывалъ отца, эксплуатировалъ и обворовывалъ товарищей, потомъ сталъ обирать женщинъ, женился на богатой старух,— все это въ роман Безсмертный. Потомъ, въ драм, онъ промоталъ огромное состояніе старухи-жены, соблазнилъ и обезчестилъ какую-то бдную двушку, подбирается къ богатой невст и требуетъ отъ жены развода, пытается отравить жену, но труситъ въ послднюю минуту и погибаетъ, убитый отцомъ осрамленной имъ двушки. Гд же тутъ ‘борьба за существованіе’ и гд тутъ, вообще, какая бы то не было ‘борьба’? Посл этого и Свадьбу Кречинскаго можно переименовать въ ‘борьбу за существованіе’, и Волка) драму г. епотова, и драму Гршница, гд негодяй врачъ продлываетъ съ богатою женой кое-что похуже, чмъ Поль Астье съ герцогиней Падовани… Что за ‘борцы за существованіе’, вс герои этихъ и имъ подобныхъ пьесъ, построенныхъ на уголовщин изъ корыстныхъ побужденій? Такими ‘борцами’ у насъ полны остроги, такихъ героевъ сотнями отправляютъ ежегодно ‘въ мста боле или мене отдаленныя’… Въ драм Додэ есть блестящія сцены, но вся пьеса далеко не сценична, и мы думаемъ, что авторъ сдлалъ большую ошибку, выводя сына Безсмертнаго Астье-Рею на сцену театра. Романъ изъ этого могъ бы выйти хорошій, и съ романомъ авторъ справился бы превосходно, съ драмою же онъ не справился и пьеса вышла довольно неуклюжая. Еще большую ошибку длаютъ наши театральные антрепренеры, дающіе ее въ запуски другъ передъ другомъ. Этимъ они сами подрываютъ свои антрепризы.

Въ начал нашей бесды съ читателемъ мы припомнили почтеннаго Панглоса съ его ни передъ чмъ неунывающимъ оптимизмомъ, между прочимъ, по поводу пятиактной драмы Е. П. Карпова Сумерки, шедшей въ театр г-жи Абрамовой. Появись на сцен эта пьеса въ другое время, мы е ней, пожалуй, и говорить бы не стали,— такъ она сама по себ ничтожна. Теперь — иное дло, и Сумерки г. Карпова, очень можетъ быть, ничто иное, какъ передразсвтные сумерки. Мы уже сказали, что смхъ есть великая сила, что ничто такъ не отрезвляетъ, какъ смхъ, ничто такъ не сдерживаетъ людей, какъ боязнь оказаться смшнымъ. Пьеса г. Карпова до того смшная драма, что очень многіе охотники сочинять для сцены, ознакомившись съ нею, крпко задумаются, прежде чмъ браться за писательство. Неизмримо важне этого, по нашему мннію, то обстоятельство, что съ нкоторыхъ поръ въ нашемъ обществ чрезмрно размножились самоубійства изъ-за маловажныхъ поводовъ. Такія драмы, какъ Сумерки, могутъ представить самоубійства въ столь смхотворномъ вид, что остановятъ многихъ отъ посягательства на свою жизнь боязнью возбудить надъ собою смхъ. ‘Все идетъ къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ міровъ’. Драма г. Карпова почти ничемъ не разнится отъ комедіи г. Невжина Невольный врагъ. Въ комедіи г. Рощинъ-Инсаровъ изображалъ деревенскаго врача, мужа г-жи Рыбчинской, занимающейся хозяйствомъ, въ драм г. Рощинъ-Инсаровъ изображаетъ мужа деревенскаго врача (г-жи Рыбчинской) и самъ занимается хозяйствомъ въ качеств ‘ученаго агронома’. Очень возможно, что въ недалекомъ будущемъ г. Рощинъ-Инсаровъ обреченъ представлять астронома, состоящаго въ брак съ ‘ученымъ агрономомъ’. Но загадывать впередъ не станемъ, а вернемся къ сопоставленію двухъ пьесъ. Въ комедіи врачъ влюбляется въ паціентку, паціентка въ врача, въ драм агрономъ влюбляется въ богатую помщицу Ивлеву (г-жа Глбова), въ имніи которой онъ агрономствуетъ, помщица влюбляется въ агронома. Врачъ бросаетъ жену-хозяйку, хозяинъ-агрономъ бросаетъ жену-врача, въ комедіи и драм покидаемыя супруги плачутъ и причитаютъ: ‘не узжай, голубчикъ мой’,— ни супруга врача, ни супруга агронома на разводъ не согласны. Дальше начинается разница: помщица г. Невжина замужемъ за старикомъ, помщица г. Карпова вдова, живущая съ старикомъ отцомъ. Дана г. Невжина цловалась съ врачомъ потихоньку, при лун и очень недолго, дама г. Карпова цлуется съ агрономомъ совсмъ въявь, при дневномъ свт и довольно долго, цлыхъ два года, которые, къ нашему счастью, проходятъ во время антракта между первымъ и вторымъ дйствіями. Деревенскій врачъ г. Невжина ухалъ и общалъ возвратиться, но, къ нашему удовольствію, не возвратился, по нежеланію автора сочинять пятое дйствіе. Агрономъ возвратился разбогатвшимъ человкомъ и обогативши свою сожительницу Ивлеву. Въ комедіи мораль говоритъ, и обличаетъ героя г. Соловцовъ, изображающій товарища врача, въ драм г. Соловцовъ длаетъ то же самое, но изображаетъ пьянаго ‘писателя’. Въ обихъ пьесахъ г-жа Рыбчинская одинаково добродтельна. Въ чемъ же состоитъ собственно драма г. Карпова? Чмъ обусловливается драматичность положенія героя и двухъ героинь? Этого никакъ нельзя понять. Агрономъ, посл двухъ лтъ дйствительнйшихъ успховъ, вдругъ затосковалъ до того, что свтъ ему не милъ. Затосковалъ онъ не о жен, а такъ — невдомо о чемъ, ходитъ и повторяетъ: ‘нтъ мн возврата, нтъ возврата’… А куда нтъ ему возврата — не поясняетъ. Говоритъ онъ что-то вскользь, и пьяный писатель, кажется, тоже говоритъ о какихъ-то товарищахъ, которые отъ него, агронома, отвернулись за то, что онъ полюбилъ состоятельную женщину, которая его любитъ. Изъ пьесы, однако же, нельзя вывести заключенія, будто онъ пользовался средствами этой барыни, напротивъ, оказывается, что онъ ее обогатилъ и самъ нажилъ состояніе вполн одобрительными средствами: знаніемъ, трудовою жизнью, полезною дятельностью не для себя только, но и для цлаго края. Мы также не понимаемъ, для чего онъ требуетъ отъ жены, чтобы она ‘дала разводъ’ и, слдовательно, ‘приняла на себя’. По всей видимости, это такая же блажь, какъ повтореніе ничего не выражающихъ словъ: ‘нтъ возврата’. Разводъ ни на что ровно не нуженъ захандрившему агроному. Живетъ онъ съ вдовою, какъ говорится, ‘maritalement’, безъ малйшей помхи съ чьей-либо стороны. Папаша этой дамы, помщикъ Разградовъ (г. Киселевскій), смотритъ преблагодушно на нелегальное сожитіе дочери съ агрономомъ. Ея двоюродный братъ и его жена не только ничего не имютъ противъ такого сожитія кузины, но даже хлопочутъ о возстановленіи согласія между Ивлевой и ея сожителемъ, когда миръ и любовь ихъ омрачились хандрою агронома. Не изъ чего нельзя заключить, чтобы кто-нибудь изъ родныхъ и знакомыхъ отнесся къ этому факту иначе, чмъ папенька, братецъ и сестрица. Жена агронома, деревенскій врачъ, усердно занимается своимъ дломъ, ничмъ не тревожитъ бросившаго ее мужа и увлекшую его барыню, желаетъ только’ чтобы ее оставили въ поко и не приставали къ ней съ глупостями: ‘дай разводъ’ и ‘прими на себя’… Метался, метался нашъ агрономъ и ничего лучшаго не придумалъ, какъ застрлиться въ квартир своей ни въ чемъ неповинной жены. Такимъ образомъ, въ драм г. Карпова повторяется невыносимо прискучившая публик за ныншній сезонъ исторія ничтожнаго человка, очутившагося между двумя женщинами, изъ которыхъ одна законная жена, другая отнимаетъ или отняла у нея мужа. Матерія эта такъ много трактовалась, что серьезная ея сторона, кажется, исчерпана сполна, и осталось еще нетронутымъ лишь кое-что изъ стороны комической. На эту тему, почти не измняя сюжета, взятаго г. Карповымъ, можно написать презабавную комедію, пожалуй даже съ револьве* ромъ, изъ котораго, однако же, не стрляютъ, какъ въ пьес г. Невжина. Но разъ въ основ драмы есть хотя малая доля комическаго элемента, и авторъ этого не замчаетъ, а раздлываетъ все съ самымъ серьезнымъ и важнымъ видомъ, тогда весь комизмъ достается на долю автора, какъ лица, употребляющаго героическія усилія для достиженія пустяковыхъ результатовъ. Авторъ надрывается, всю свою душеньку опорожняетъ въ свое произведеніе, заставляетъ актеровъ вопить, слезами обливаться, рыдать, палить изъ пистолетовъ, актеры изъ кожи лзутъ, вопятъ, рыдаютъ и палятъ. А публика остается невозмутимо-равнодушною, зваетъ со скуки и лишь изрдка фыркаетъ отъ смха, преимущественно въ самыхъ драматически-забирательныхъ мстахъ. Въ драм, гд есть что-нибудь серьезное въ мотивахъ убійства или самоубійства, — ну, хотя бы психопатія, какъ это ни плохо,— впечатлніе остается, все-таки, нсколько жуткое и зрителямъ не до смха: вдь, и на самомъ дл такъ бываетъ. Лищь потомъ, когда начнетъ сглаживаться первое впечатлніе, оно смняется въ сознаніи зрителя неудовольствіемъ, досадно на то, что его заставили пережить непріятный моментъ безъ всякой нужды и пользы. Когда же ненужное и безполезное смертоубійство происходитъ на сцен безъ всякаго повода, признаваемаго возможнымъ въ жизни, тогда уже смха зрителей ничто сдержать не можетъ. Иллюзіи не существуетъ, публика ни на мгновеніе не забываетъ, что все это ‘нарочно’, и впечатлніе получается такое же точно, какъ отъ убійства жандарма полишинелемъ. Если наша публика не хохочетъ надъ подобными драмами, то лишь потому, что русскіе люди вообще очень сдержаны въ выраженіи своихъ чувствъ. У французовъ, на представленіи подобной драмы, стонъ стоялъ бы въ театр отъ хохоту. Русская публика смется тихо, про себя, больше улыбками. Тмъ не мене, драмы la Сумерки производятъ хорошее дйствіе: он длаютъ смшными самоубійства.

Лучшею пьесой за ныншній сезонъ была драма И. И. Ладыженскаго: Ларскій, идущая въ театр г-жи Абрамовой. Въ пьес есть не только самоубійство, но и убійство, и, однако же, несмотря на ея крупные недостатки, ни у кого не хватитъ духа отнестить шутливо къ произведенію начинающаго драматурга,— настолько въ этой пьес есть жизненной правды. Фабула нова и оригинальна. Уздный предводитель дворянства, Ларскій (г.Чарскій), любитъ жену помщика Зернищева, Варвару Петровну (г-жа Рыбчинская). Съ Зернищевымъ (г. Киселевскій) Ларскій находится издавна въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ. Зернищева любить Ларскаго. Вс трое люди умные, честные, вполн порядочные. Ни Ларскому, ни Зернищевой ни на минуту не приходитъ въ голову мысли о тайной любовной связи. Убдившись въ сил обоюдной любви и въ невозможности противу стоять влеченію другъ къ другу, они ршаются высказать все мужу и сообща найти средство выдти изъ трудно разршимаго положенія. Дло усложняется еще тмъ, что у Зернищевыхъ есть единственный сынъ. Мать беззавтно любитъ свое дитя. Зернищевъ не препятствуетъ жен ухать и жить съ Ларскимъ, но какъ только вопросъ доходитъ до ребенка, то отецъ категорически объявляетъ, что сына не отдастъ. ‘Какъ же тутъ быть?— говоритъ ему Ларскій.— Гд же выходъ изъ этого положенія?’ — ‘Это уже ваше дло, а не мое’,— насмшливо возражаетъ Зернищевъ, сидя на крутомъ обрыв и продолжая спокойно удить рыбу. На вс убжденія Ларскаго онъ отвчаетъ ироніей и глумленіемъ. ‘Это нечестно съ твоей стороны. Ты пользуешься своимъ правомъ и обращаешь его въ средство насилія надъ женщиной!— говоритъ Ларскій.— Жена не хочетъ жить съ тобою, ты удерживаешь ее насиліемъ’.— ‘И не думаю. Пусть уходитъ’.— ‘Она не можетъ разстаться съ ребенкомъ’.— ‘Пусть остается’.— ‘Не можетъ она оставаться, пойми ты…’ — ‘Пусть уходитъ, а сына не отдамъ…— стоитъ на своемъ Зернищевъ.— А ты вотъ что сдлай: вызови меня на дуэль и убей, а потомъ женись на ней. Вотъ теб и исходъ’. Ларскій говоритъ, что немыслимо жениться на вдов убитаго имъ человка, убивши отца, стать вотчимомъ сына. Холодныя насмшки и подразниванія Зернищева бсятъ Ларскаго. ‘Въ такомъ случа, — продолжаетъ Зернищевъ,— не пропускай удобнаго момента. Я сижу тутъ на обрыв, насъ только двое, никто не увидитъ. Стоитъ теб толкнуть меня, и я полечу въ омутъ… Вотъ теб и исходъ’. Доведенный до изступленія, Ларскій длаетъ нсколько шаговъ по направленію къ Зернищеву. Тотъ пугается, готовъ крикнуть, броситься на Ларскаго. Ларскій его предупреждаетъ и, посл мгновенья борьбы, сталкиваетъ съ кручи. Зернищевъ отчаянно зоветъ на помощь. На балкон появляется кто-то изъ гостей. Очнувшійся отъ аффекта, Ларскій бросается въ воду спасать Зернищева. На крики сбгаются гости, народъ, вытаскиваютъ кого-то изъ воды… ‘Кто, кто спасенъ?’ Вытащили Ларскаго безъ чувствъ, Зернищева не нашли. Занавсъ.

Тутъ намъ приходится сдлать маленькій перерывъ и поговорить не о пьес, а объ одной газетной критик на нее. Въ No 356 Московскихъ Влдомостей (25 дек. 1889 г.) г. Васильевъ пишетъ: ‘Уздный предводитель, дйствительно, спихиваетъ въ воду состоятельнаго землевладльца Зернищева. За сценой слышны задыхающіеся крики: ‘спасите!’ Предводитель, помедливъ нсколько времени, самъ бросается съ берега. ‘Онъ кинулся въ воду не для того, чтобы спасти Зернищева, а для того, чтобы его удушить’. ‘Мы, зрители, не интересуемся Ларскимъ. Мы ничего къ нему не чувствуемъ, ибо онъ для насъ не ясенъ. Неясность эта начинается съ перваго же акта. У него (?) въ голов какая-то путаница, несмотря на то, что онъ предводитель дворянства…‘ ‘Мы, зрители, понимаемъ силу страсти и прощаемъ ей…’ ‘Мы поняли бы Ларскаго, еслибъ онъ, въ порыв бшеной страсти къ женщин, вызвалъ Зернищева на дуэль, убилъ бы его. Но мы не понимаемъ, когда человкъ, въ которомъ нтъ этой страстности,— человкъ, отыскивающій modus vivendi, внезапно совершаетъ убійство, да еще, какъ оказывается потомъ, убійство въ два пріема…’ Выходить на самомъ дл ‘какая-то путаница’. Только вотъ вопросъ: у кого же она въ голов? Г. Васильевъ пишетъ, что ‘былъ на первомъ представленіи’ драмы, и мы были на первомъ представленіи. Г. Васильевъ говоритъ: ‘мы, зрители, не интересуемся Ларскимъ’, ‘мы ничего къ нему не чувствуемъ’. ‘Мы, зрители, не понимаемъ…’ Мы — тоже зрители, и Ларскимъ интересуемся, понимаемъ безвыходность его положенія, видимъ порывъ страсти и понимаемъ, что, подъ вліяніемъ аффекта, Ларскій могъ столкнуть въ воду землевладльца, насмхающагося надъ его чувствами и надъ безвыходнымъ положеніемъ несчастной, любимой имъ женщины, находящейся въ зависимости отъ воли и каприза этого землевладльца. Отъ чего же это произошло, что ‘зрители’ г. Васильева ничего не поняли, а наши ‘зрители’ все поняли? Да отъ того, полагать надо, что въ театр мы съ г. Васильевымъ были одновременно, а видли и слышали не одно и то же. Пишущій эти строки видлъ, какъ Ларскій столкнулъ въ воду Зернищева и потомъ, опомнившись отъ аффекта, бросился его спасать, рискуя собственною жизнью и даже боле, чмъ жизнью,— рискуя, что спасенный имъ Зернищевъ обвинитъ его въ покушеніи на убійство. А г. Васильевъ видлъ, какъ Ларскій столкнулъ Зернищева и потомъ кинулся въ воду его душить,— г. Васильевъ удостовряетъ, что Ларскій совершилъ убійство въ два пріема. Что, если бы дло шло не о театральной пьес, а о настоящемъ, живомъ человк? Вдь, такой очевидецъ, какъ г. Васильевъ, безъ воды утопилъ бы Ларскаго. Понимаетъ г. Васильевъ то, что передъ нимъ происходитъ на сцен, или не понимаетъ — это его дло, интересуется онъ тмъ или другимъ лицомъ или не интересуется, это — тоже его дло. А искажать факты, передавать ихъ навыворотъ и на этомъ основывать критическій разборъ драматическаго произведенія, это — уже не личное только дло критика, ибо этимъ онъ вводитъ въ заблужденіе публику и наноситъ весьма существенный вредъ автору и исполнителямъ. Если бы Ларскій сдлалъ то, что ему приписалъ критикъ Московскихъ Вдомостей, тогда мы, да и всякій, думается намъ, зритель, сказали бы, что это не человкъ, а чудовище, и что вся драма г. Ладыженскаго никуда не годится, ибо она была бы построена на совершенно неправдоподобномъ злодйств, и не только на неправдоподобномъ, но и на физически невозможномъ, такъ какъ вступать въ борьбу съ тонущимъ — значитъ идти на врную смерть. А г. Васильевъ категорически говоритъ, что посл того, какъ Ларскій кинулся въ воду удушить Зернищева, ‘между ними происходила борьба, въ продолженіе которой у Ларскаго выпади изъ кармана часы, былъ сорванъ галстукъ и разорванъ воротъ рубашки’. Часы, дйствительно, выпали изъ кармана Ларскаго во время борьбы съ Зернищевымъ, только борьба-то происходила на берегу и часы оказались въ трав, иначе они такъ и остались бы на дн омута и никогда не появились бы на свтъ Божій служить уликой противъ Ларскаго, какъ мы это увидимъ ниже. Эти часы имютъ огромное значеніе въ дальнйшемъ ход пьесы, о нихъ говорится не разъ, и намъ кажется страннымъ, какъ критикъ ‘не понялъ’, что изъ омута часы, во-первыхъ, не могли вынырнуть и, во-вторыхъ, очутившись разъ въ вод, не могли бы стать уликой. Тутъ уже нельзя сказать: ‘мы, зрители, часами не интересуемся’.

Взялся разбирать пьесу, такъ ужь, длать нечего, интересуйся и часами, и галстукомъ, и мстомъ борьбы, и всякою подробностью, имющею вліяніе на развитіе и исходъ пьесы. Къ этимъ часамъ мы въ свое время вернемся.

Для насъ первый актъ иметъ значеніе пролога, построеннаго нсколько на старинный ладъ прологовъ къ мелодрамамъ. Смертью Зернищева заканчивается самостоятельная драма, возникшая изъ-за’любви замужней женщины къ холостому человку. Дло, какъ мы видли, усложнилось тмъ, что у этой женщины есть ребенокъ, котораго мужъ не соглашается ей отдать, если она покинетъ супружескій кровъ. Мало того, Зернищевъ объявляетъ, что оставившей его жен онъ никогда не дозволитъ видться бъ ея сыномъ, что не пуститъ ее въ домъ даже въ томъ случа, когда ребенокъ заболетъ, онъ грозитъ воспитать сына такъ, что изгладитъ изъ его сердца даже память о матери. Легально мужъ вправ такъ поступать, по душ, по совсти — не вправ. Въ подобныхъ случаяхъ симпатіи общества хотя и колеблятся, но всего чаще склоняются на сторону матери уже потому, что она представляетъ въ дл слабйшую сторону и боле страдающую. Здсь, впрочемъ, не мсто затрогивать мудреный вопросъ, способный растревожить слишкомъ суровыхъ моралистовъ. Какъ бы то ві было, въ конц перваго дйствія Зернищева оказалась свободною. Тутъ, по нашему мннію, авторъ сдлалъ существенную ошибку, припутавши любовь сестры Зернищевой, молоденькой двушки, Елены Петровны (г-жа Синельникова), къ тому же Ларскому. Мы думаемъ, что авторъ поступилъ бы проще и лучше, если бы ограничилъ отношенія этой двушки къ Ларскому дружбой, осцованною на глубокомъ уваженіи и безграничномъ довріи дъ его честности и уму. Любовь Елены не иметъ никакого вліянія на дальнйшій ходъ событій, и сама эта двушка нужна тутъ въ качеств дйствующаго лица для того только, чтобы въ тяжелую минуту Ларскій ей одной признался въ преступленіи. Ларскій хотлъ было посл смерти Зернищева ухать куда-нибудь далеко, бжать отъ мученій совсти и отъ любви вдовы убитаго имъ человка, но обстоятельства складываются иначе, и Ларскій женится на Варвар Петровн. Между тмъ, говоръ о смерти Зернищева то замолкаетъ, то опять возникаетъ, раздуваемый провинціальными сплетнями и недоброжелателями, которыхъ нажилъ себ предводитель дворянства непоколебимо честнымъ исполненіемъ своихъ обязанностей. Въ дло замшивается еще одна лишняя любовь: въ Ларскаго влюблена жена помщика Магорина. Эта барыня приходитъ къ Ларевому и рзко требуетъ его любви. Когда же Ларскій оттолкнулъ слишкомъ навязчивую даму, тогда она грозитъ отомстить. Она не поврила случайности паденія въ воду Зернищева, осмотрла мсто, гд онъ сидлъ, видла слды борьбы и нашла тутъ же въ трав часы Ларскаго. Мало-по-малу противъ убійцы Зернищева собираются настолько серьезныя улики, что въ дло вмшивается прокурорскій надзоръ, начинается слдствіе. Ларскій знаетъ, что на суд откроется вся правда, онъ чувствуетъ, что не въ силахъ дольше отрицать свое преступленіе. И чтобы отклонить позоръ отъ любимой женщины, отъ ребенка, рожденія котораго она ожидаетъ, онъ ршается ухать и покончить съ собою такъ, чтобы смерть его могла быть приписана несчастной случайности. Появленіе слдователя, пришедшаго арестовать Ларскаго, ускоряетъ развязку. Ларскій застрливается, отрицая свою виновность: ‘не я убилъ… они лгутъ… все неправда!’

Основной недостатокъ новой пьесы г. Ладыженскаго тотъ же, что и въ. первой его пьес Подъ властью сердца: это не драма, а повсть въ лицахъ. Въ ней есть, конечно, драматическіе моменты, но они составляютъ лишь эпизоды этой повсти. Въ пьес нтъ единства и цльности борьбы двухъ началъ — разума и чувства изъ-за ршенія жизненнаго вопроса. Вопросъ, какъ мы видли, ршенъ въ первомъ акт, драма сыграна. Послдующіе четыре акта посвящены изложенію послдствій, къ которымъ ведетъ развязка предшествовавшей драмы. Такимъ образомъ, въ произведеніи г. Ладыженскаго мы имемъ коротенькую, одноактную драму и четырехтактный психологическій этюдъ. Такое построеніе пьесы мы назвали бы уродливымъ, если бы въ этихъ четырехъ актахъ авторъ занималъ насъ исключительно или преимущественно развитіемъ психическаго состоянія своего героя. Г. Ладыженскій съ большимъ тактомъ избжалъ этой капитальной ошибки. Ларскій остался, разумется, центральнымъ лицомъ, но вокругъ этого лица передъ нами развертывается интересная и хорошо, правдиво написанная картина провинціальной жизни. Зритель видитъ тутъ весь уздъ со всми его симпатіями и антипатіями, со всмъ, что есть въ немъ добраго и что есть недобраго. Получается бытовой этюдъ, очеркъ психики цлаго общества. Вотъ почему пьеса г. Ладыженскаго представляется очень интересною и смотрится съ неослабвающимъ вниманіемъ. Для одного Ларскаго было бы совершенно достаточно двухъ актовъ, и ни на что не нуженъ прологъ съ демонстраціей самаго факта убійства. Въ общей картин и этотъ актъ иметъ свое немалое значеніе. Пьеса была разыграна хорошо, только мы находимъ, что г. Чарскій, артистъ несомннно очень талантливый, взялъ съ перваго же появленія на сцен слишкомъ мрачный тонъ и угрюмый видъ, могущіе сбивать съ толку зрителей. Въ исполненіи г. Чарскаго мы не видимъ различія между Ларскимъ до убійства и тмъ же человкомъ, но уже носящимъ на душ тяжесть преступленія, мы не видимъ тхъ колебаній въ послдующихъ, измнчивыхъ настроеніяхъ, которыя переживаетъ Ларскій, когда къ немъ то стихаетъ и какъ бы дремлетъ сознаніе, убаюкиваемое окружающимъ его семейнымъ миромъ, то поднимаются тревоги сердца и ума подъ напоромъ разростающихся вокругъ него враждебныхъ ему обстоятельствъ. Съ такимъ непрерывно одинаковымъ мракомъ въ душ человкъ не могъ бы выжить и нсколькихъ недль,— онъ сошелъ бы съ ума или покончилъ бы самоубійствомъ безъ всякихъ вншнихъ побудительныхъ поводовъ.

Взвсивши вс недостатки и достоинства пьесы г. Ладыженскаго, мы еще разъ повторяемъ, что это лучшая пьеса изъ всхъ вновь поставленныхъ въ теченіе ныншняго сезона. Къ вопросу о томъ, допустимы или нтъ на сцен ‘повсти въ лицахъ’, мы разсчитываемъ вернуться въ слдующій разъ.

Ан.

‘Русская Мысль’, кн.I, 1890

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Читайте также: