СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.
Московскій ‘Малый театръ’: Татьяна Рпина, комедія А. С. Суворина.— Трагедія Д. В. Аверкіева.— Фотографическая выставка въ Москв.
——
Ан.
‘Русская Мысль’, кн.II, 1889
Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1889
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Въ половин января на сцен ‘Малаго театра’, для бенефиса Н. А. Никулиной, была дана четырехъ-актная ‘комедія’ А. С. Суворина Татьяна Рпина. На театральныхъ афишахъ имя г. Суворина появляется во второй разъ. Нсколько лтъ тому назадъ шла трагедія, написанная гт. Суворинымъ и Буренинымъ. Съ тхъ поръ г. Буренинъ написалъ еще дв трагедіи, г. Суворинъ ничего не писалъ для театра и самостоятельно, т.-е. въ одиночку, выступилъ въ качеств драматическаго писателя въ вышеназванною ‘комедіей’. Авторъ назвалъ свою пьесу ‘комедіей’, несмотря на ея ‘раздирательнйшій’ конецъ, завершающійся смертью героини. Мы не знаемъ, почему онъ это сдлалъ, потому ли, что считаетъ всю нашу жизнь и Всякую жизнь ‘комедіей’ и не придаетъ значенія тому, какъ эта жизнь заканчивается, или изъ желанія ввести своего рода новшество въ подражаніе французскимъ драматургамъ, которые начали называть свои драматическія произвенія просто ‘пьесами’, piè,ces, во столькихъ-то актахъ, откинувши боле точныя ихъ наименованія драмами, комедіями и трагедіями, или же авторъ хотлъ этимъ дать понять, что самый раздирательный конецъ его пьесы есть не боле, какъ ‘комедія’, разыгранная героиней даже въ моментъ самоубійства. Послднее кажется намъ самымъ правдоподобнымъ. Въ дйствительности мы видимъ иногда, что люди, убивая себя, продлываютъ только ужасную комедію. Но дло не въ этомъ, а въ томъ, какъ написана пьеса г. Суворина и для чего она написана, какую идею она собою проводитъ въ сознаніе публики. Идеи мы въ этой комедіи, съ ея начала и до конца, никакой не усматриваемъ и для чего намъ все это показываютъ — ршить не можемъ. Говорятъ, нчто подобное случилось когда-то на самомъ дл. Ну, и пускай случилось, да намъ-то до этого какое дло? Мало ли что случается, нельзя же всякій fait-divers переносить на сцену и къ этому fait-divers’у придлывать драматическій хвостъ въ нсколькихъ актахъ. Взятый г. Суворинымъ въ основу его пьесы случай заключается въ нижеслдующемъ: когда-то въ одномъ изъ нашихъ губернскихъ городовъ отравилась и умерла пользовавшаяся извстностью провинціальная актриса. По большей части, причиною самоубійствъ молодыхъ женщинъ бываетъ несчастная любовь, измна любимаго человка. Не много нужно выдумки, чтобы тмъ же мотивомъ объяснить и самоубійство провинціальной актрисы. А извстно, что измнникъ долженъ быть непремнно дурнымъ человкомъ и шалопаемъ… Точно хорошій-то человкъ не можетъ разлюбить, точно хорошіе люди, мужчины и женщины, не разлюбляютъ другъ друга, ничуть не длаясь отъ того дурными? Но въ томъ-то и дла, что такая несчастная случайность между хорошими людьми ведетъ почти всегда къ тяжелой драм, далеко не всегда кончающейся убійствомъ или самоубійствомъ. Такія драмы могутъ быть весьма разнообразны, смотря по характеру лицъ, по ихъ положенію, по сред, въ которой он разыгрываются. Такія драмы давали и будутъ давать неисчерпаемый матеріалъ драматургамъ, при условіи, чтобы драматурги умли имъ пользоваться для выясненія какой-либо общечеловческой идеи, о ненормальности, напримръ, семейныхъ или общественныхъ отношеній, въ которыхъ и кроется первоначальная, основная причина драмы. Въ пьес г. Суворина нтъ ничего подобнаго. Провинціальная актриса Татьяна Петровна Рпина (г-жа Ермолова) разошлась съ мужемъ,— онъ ее бросилъ,— и пошла на сцену. Тутъ, по ея собственнымъ словамъ, она пожила въ полное свое удовольствіе: ‘Вы жить не умете,— говоритъ она одному знакомому.— Вотъ я жила, такъ жила! И любовь, и ненависть, и злоба, и слава, и разгулъ. Силы какъ будто вчетверо увеличиваются, и чувствуешь, что сердце такое огромное…’ И вотъ, поживши всласть, полюбивши, насколько то дозволяли и требовали размры ея сердца, погулявши на своемъ вку, какъ душеньк ея хотлось, Татьяна Рпина все еще не нагулялась и любитъ богатаго помщика Сабинина (г. Южинъ). Этотъ тоже погулялъ и пожилъ такъ, что совсмъ разорился, огромное наслдство прожилъ и все человческое нутро прогулялъ. Остатки того и другаго Сабининъ ухлопываетъ уже вмст съ Рпиной, съ которою находится въ любовной связи и безпрерывно ссорится. Татьяна Петровна ревнуетъ его въ богатой вдов Олениной (г-жа Лешковская), а сама на глазахъ у Сабинина узжаетъ ‘кутить’ за-городъ съ прізжимъ журналистомъ Адашевымъ (г. Ленскій). ‘Что за безобразная женщина!’ — восклицаетъ Сабининъ, когда она умчалась съ литераторомъ. И дйствительно, зритель долженъ сознаться, что Татьяна Рпина совсмъ ‘безобразная’, невозможная женщина.
Во второмъ акт Сабининъ длаетъ предложеніе молодой вдовушк Олениной, за которою ухаживалъ еще въ Петербург, при жизни ея мужа. Оленина богата, и, конечно, Сабининъ не женился бы на ней, если бы у нея не было состоянія, но вдовушка и сама по себ настолько привлекательна, что Сабининъ можетъ быть увлеченъ ею совершенно искренно. Одно съ его стороны мерзко — это то, что, встртившись у Олениной съ своимъ пріятелемъ, Котельниковымъ (г. Садовскій), онъ говоритъ ему, будто разорился на Татьяну Рпину. А Татьяна-то, какъ на грхъ, тутъ, какъ тутъ. Она явилась къ Олениной, сама не знаетъ зачмъ,— объясняться… но въ чемъ объясняться? Что Сабинянъ ея любовникъ? Да это весь городъ знаетъ. Что онъ промотался? Это также всмъ извстно, Оленина покупаетъ даже его послднее имніе, продающееся съ аукціона. Взбалмошная, ‘безобразная’ женщина явилась ‘скандалъ’ длать и сразу налетла на мерзость, сказанную про нее Сабининымъ. ‘Повтори!— кричитъ она ему.— Повтори, что ты сказалъ’… Сабининъ молчитъ. Рпина кидается его бить и побила бы, если бы ее не удержалъ Котельниковъ. Приходить хозяйка, Оленина, и скандалъ кончается изгнаніемъ актрисы-скандалистки изъ дому.
Въ третьемъ акт Сабининъ кутитъ съ пріятелями въ загородномъ ресторан — празднуетъ свою помолвку съ богатою вдовушкой. А Рпина кутитъ съ другою компаніей и прізжаетъ въ тотъ же ресторанъ. Сабининская компанія уходитъ со сцены и уступаетъ мсто рпинской компаніи, являющейся подъ предводительствомъ жида-банкира Зоненштейна (г. Правдинъ). Среди всякихъ разговоровъ, не идущихъ къ длу, Татьяна напивается пьяна, разбиваетъ стаканъ, говоритъ О самоубійств, дразнитъ жида-банкира, плескаетъ ему въ лицо вино, рыдаетъ, продлываетъ всякій пьяный вздоръ до тхъ поръ, пока журналистъ Адашевъ не уводитъ ее долой со сцены. Тмъ дло пока и кончается. Но Татьяна, хотя и съ пьяныхъ глазъ, все-таки, не даромъ говорила о самоубійств. Что у трезваго на ум, то у пьянаго на язык: она недовольна изображеніемъ смерти на сцен, она хочетъ показать публик на сцен же, какъ люди взаправду умираютъ… И вотъ, для приведенія такого плана въ исполненіе, она отравляется передъ выходомъ на сцену въ драм Василиса Мелентьева. Сцена перегорожена надвое: одна половина изображаетъ уборную артистки, другая — закулисную часть сцены. Татьяна чувствуетъ уже роковое дйствіе яда и съ величайшими усиліями доигрываетъ роль Василисы Мелентьевой. Изъ ея словъ можно заключить, что отравилась она не изъ одного желанія показать зрителямъ настоящую смерть, а изъ желанія ‘поразить всхъ, отомстить ей и ему’. ‘Пусть видятъ, кто честне и лучше, — говоритъ она сама съ собою.— Пусть онъ почувствуетъ, пусть вс честные люди будутъ клясть его, преслдовать, указывать на него, какъ на мучителя и убійцу’… Умереть на сцен Татьян Рпиной, разумется, не удается, умирать ее приводятъ въ уборную, гд г-жа Ермолова и изображаетъ передъ московскою публикой, какъ должна умирать отравившаяся актриса въ великолпномъ русскомъ костюм. Прибгаетъ Сабининъ, бросается на колни, проситъ простить его. Передъ смертью Рпина говоритъ ему: ‘Видите, какая я… Ничего вы не понимали, да и я… Не ради васъ… Нтъ, не изъ-за васъ!… Безобразная жизнь!…’
И такъ, сначала Татьяна отравляется, чтобы показать публик, какъ умираютъ по-настоящему, потомъ, чтобы показать, кто лучше и честне, и отомстить ей и ему, и, наконецъ, не для того и не для этого, а потому, что ‘никто ничего не понимаетъ и она тоже не понимаетъ’ и что ея ‘жизнь безобразная’… Стало быть, самоубійство это отнюдь не является-логическимъ и неотвратимымъ послдствіемъ видннаго нами въ первыхъ трехъ актахъ. Она еще въ первомъ акт говоритъ, что пожила и покутила на сдоемъ вку много, что любила и ненавидла, что любитъ жизнь, пьетъ ее и сть ее‘,— это жизнь-то. Стало быть, всю выпила и всю выла и кончать надо, умирать. Ничуть не бывало, никакой въ томъ надобности мы не видимъ, и зрители не видятъ: въ томъ же направленіи можно продолжать еще много лтъ. И вс мы отлично знаемъ, что многія женщины такъ и длаютъ. Иная возьметъ да стрльнетъ въ своего Сабинина, иная — въ себя или срныхъ спичекъ наглотается, но изъ этого равно ничего не слдуетъ, и стрляютъ он, и спички дятъ только въ минуты сильныхъ аффектовъ, говоря просто — въ минуты ума помраченія. Мы и требуемъ отъ литературнаго и отъ сценическаго произведенія, чтобы намъ было показано съ полною ясностью, что именно довело человка до такого помраченія ума, чтобы мы поняли безвыходное положеніе человка и невозможность для него противустоять помраченію ума. Ничего этого въ ‘комедіи’ г. Суворина мы не видимъ. Татьяна говоритъ: ‘опозорили меня, насмялись’, но позоръ она видитъ не въ томъ, что у нея есть любовникъ, и не въ томъ, что она предается ‘разгулу’,— тмъ и другимъ она похваляется передъ Адашевымъ и передъ кмъ угодно, рекомендуя Сабинина такъ: ‘рекомендую, Сабининъ, тайна моего сердца’… Нтъ, для нея въ томъ ‘позоръ’, что Сабининъ ее бросилъ для Олениной, а не она бросила Сабинина хотя бы для Адашева или для кого другаго. Но и это пустяки,— не отъ такого ‘позора’ она отравилась, а единственно потому, что взбалмошная она женщина, безобразная… Характеровъ въ пьес нтъ, для того, чтобы показать взбалмошность Татьяны, и одного акта слишкомъ много. Между тмъ, надо же было чмъ-нибудь наполнить три первыхъ акта, къ тому же предлинныхъ. Авторъ и наполнилъ ихъ посторонними разговорами или, врне, монологами, не имющими ни малйшаго отношенія къ сюжету пьесы. Дйствующія лица одно за другимъ приходятъ на сцену, я каждое отчитываетъ свой монологъ въ то время, какъ другія находящіяся тутъ же лица молчатъ и не знаютъ, куда имъ двать свои лишнія особы. Приходитъ Котельниковъ я говоритъ о свиньяхъ, объ экспорт свиныхъ тушъ, о банкахъ, кажется, и еще о чемъ-то,— отзвонилъ и ‘съ колокольни долой’,— ушелъ на кулисы. На смну является г-жа Никулина, въ роли свтской болтуньи, и болтаетъ о литератур, о Москв и Петербург, о сайкахъ, калачахъ, о купцахъ и дворянахъ, о мужчинахъ и женщинахъ, и отбываетъ, уступая мсто г. Макшееву, антрепренеру театра, который излагаетъ ‘взглядъ и нчто… О чемъ-бишь нчто?’ — это все равно, отсчиталъ и ушелъ. Дале то же самое продлываетъ г-жа Медвдева въ роли жидовки, факторши и свахи. Жидъ Зоненштейнъ (г. Правдивъ), журналистъ Адашевъ каждый въ свою очередь мелетъ всякій фельетонный вздоръ въ одиночку ‘обо всемъ’, задирая земство, суды, банки, жидовъ, золотыхъ тельцовъ и ‘золотыхъ поросятъ’. Въ особенности достается жидамъ. Во всемъ этомъ поочередномъ пустословіи не мало остроумія, но еще больше всякихъ плоскостей. То и другое тоже поочередно вызываетъ смхъ и апплодисменты въ тхъ ярусахъ театра, гд приходится по вкусу то или другое качество соли и перца, который въ избытк пересыпаны прочитываемые артистами отрывки старыхъ фельетоновъ. А прочитываются они на удивленіе, какъ могутъ быть прочитаны только артистами ‘Малаго театра’.
Послдній актъ весь занять умираніемъ Татьяны Рпиной. На первомъ представленіи г-жа Ермолова изобразила смерть героини съ такими воплями и корчами, что со многими зрительницами и даже съ зрителями сдлалось дурно, потребовалась врачебная помощь. Со втораго представленія наша высокоталантливая артистка стала играть уже много легче. Она, очевидно, поняла, что, увлекшись на первый разъ, перешла мру художественности и сдлала то, чего на сцен длать не слдуетъ. Мы неоднократно говорили, что патологическія демонстраціи неумстны въ драматическихъ представленіяхъ. Ничего он не говорятъ ни уму, ни сердцу зрителя и если производятъ на публику дйствіе, то совсмъ не такое, производить которое предназначены драмы. На сцен необходимо воспроизведеніе всхъ вншнихъ признаковъ нравственныхъ страданій и всякихъ психическихъ движеній дйствующихъ лицъ, и чмъ реальне, чмъ ближе къ истин такое воспроизведеніе, тмъ лучше для автора, для артиста и для публики. Страданія же физическія могутъ быть вводимы авторами съ большою осмотрительностью лишь тогда, когда они безусловно необходимы, и съ еще большею осторожностью должны быть воспроизводимы артистами. Тутъ крайне трудно опредлить ‘границы прекраснаго’, художественнаго. Если не одобряется шаржъ комическій, то еще мене можетъ быть одобренъ трагическій шаржъ. А что подобное стремленіе къ реализму въ изображеніи болзненныхъ явленій очень легко переходитъ въ то, что мы называемъ шаржемъ,— въ томъ не можетъ быть сомннія. Возьмемъ для примра предсмертныя мученія отравившейся Татьяны. Съ полною точностью они никакъ не могутъ быть воспроизведены потому… потому что въ дйствительности сопровождаются усиліями организма отдлаться отъ принятаго внутрь яда, т.-е. тошнотою и ея послдствіями. Что бы сказала публика и что бы сдлалось съ публикой, если бы артистъ или артистка, увлекшись погоней за реальностью, вздумали не отступать отъ таксико-патологической программы? Въ Татьян Рпиной дло не дошло до такихъ реальностей, но шло дло какъ разъ по этому пути. Для публики же вся подобная реальность и не нужна, и смысла не иметъ, во-первыхъ, потому, что никто не знаетъ, какимъ ядомъ отравилась Татьяна, дйствіе же ядовъ различное, и, стало быть, никто не можетъ сказать съ достоврностью, правдиво ли изображеніе страданій, во-вторыхъ, потому, что если бы ядъ и былъ Извстенъ, публика, все-таки, не судья правдивости изображенія, ибо въ дйствительности почти никто не видалъ отравленныхъ этимъ именно ядомъ, въ-третьихъ, публик дла нтъ до того, какъ корчатся и вопятъ отъ мышьяка, какъ — отъ фосфора, или еще тамъ отъ чего-нибудь,— для публики одно важно, что заставило человка покончить самоубійствомъ. Все послдующее, т.-е. большая или меньшая мучительность яда, можетъ имть значеніе только при выбор рода смерти тмъ, это хочетъ себя лишить жизни, и, слдовательно, для публики, идущей въ театръ не за этимъ, разумется, никакого смысла не иметъ. Одной полоумной Татьян Рпиной могла придти въ голову дикая мысль показать публик на сцен, какъ въ дйствительности умираютъ отъ мучительнаго яда. Но, вдь, Татьяна въ самомъ дл полоумная и потому не сообразила, что ей не дадутъ угощать публику такимъ зрлищемъ и уведутъ умирать въ закулисный чуланъ, называемый уборною. Мы отнюдь не винимъ г-жу Ермолову за эту сцену и всю вину возлагаемъ на автора. Артистка, въ мру своихъ огромныхъ силъ, сдлала лишь то, что ей задано пьесой, и не отъ нея зависитъ, ослабляя или усиливая свою игру, придать смыслъ такой сцен, въ которой, по существу ея, нтъ никакого смысла, а потому нтъ и художественности.
Нтъ намъ счастья на историческія драмы. Въ прошлогодній сезонъ очень дорого стоившая Княгиня Курагина блеснула своими костюмами и постановкой и быстро прослдовала въ архивъ за отсутствіемъ публики, желавшей на нее любоваться, въ ныншнемъ — Правительница Софья и Теофано, Д. В. Аверкіева, подвергнутся, повидимому, той же участи. Лучшая изъ всхъ, трагедія г. едотова, Въ Шильонскомъ замк, по какимъ-то невдомымъ причинамъ, не идетъ на сцен посл трехъ-четырехъ представленій, давшихъ полные сборы. Трагедія г. Аверкіева не иметъ литературныхъ и сценическихъ достоинствъ трагедіи г. едотова, но во многихъ отношеніяхъ превосходитъ Правительницу Софью. Въ Теофано мы видимъ ярко, но сухо написанную картину византійской дворцовой жизни X вка, въ Правительниц Софь — блдную и тоже сухую картину московской жизни конца XVII столтія. Какъ ни слаба эта послдняя драма, она, все-таки, ближе и понятне большинству московской публики, особливо праздничной. Имена въ этой драм все знакомыя, въ ней есть калачъ и четки, и стрльцы шумятъ, и стрльчихи, и мста изображены все ‘нашинскія’: Замоскворчье, кремлевская дворцовая площадка, Новодвичій монастырь. Любопытно посмотрть. А въ Теофано — все чужое: имена, мста, названія (‘хартофилаксъ’, напримръ, это г. Музиль — хартофилаксъ, а ужъ какъ г. Садовскаго титулуютъ, и не повторишь, не записавши на память), вмсто вида на Замоскворчье, видъ на Босфоръ, нтъ тутъ ни калачей, ни кренделей, ни ‘свтъ ты мой, милъ сердечный другъ…’ Между тмъ, Д. В. Аверкіевъ много потрудился надъ изображеніемъ византійскаго двора и историческаго событія, разыгравшагося въ немъ 918 лтъ тому назадъ. Дирекція театровъ сдлала съ своей стороны все возможное для наиболе соотвтствующей сюжету и исторически врной постановки пьесы. Честь и слава завдующимъ этою частью сценическаго дла. Къ сожалнію, вс эти весьма почтенныя усилія не спасутъ Теофано, какъ не спасли они Княгиню и Правительницу Софью.
Очень жаль, и всхъ больше жаль Теофано. Авторъ взялъ интересный, моментъ изъ исторіи Византіи, а именно — заговоръ и дворцовую революцію, жертвою которыхъ палъ императоръ Никифоръ ока въ ночь съ 10 на 11 декабря 969 года. За семь лтъ передъ этимъ (въ 962 году) Никифоръ такимъ же нелегальнымъ путемъ сдлался санъ императоромъ и женился на Теофано, вдов своего предшественника Романа II, сына Константина VII Багрянороднаго. Теофано происходила изъ низкаго званія, плнила сердце Романа и вышла за него замужъ, когда онъ былъ наслдникомъ престола. Молва, а за нею исторія обвиняютъ Романа въ томъ, что онъ отравилъ отца, по Настоянію Теофано, и, сдлавшись императоромъ, выгналъ изъ дворца родную мать, Елену, и своихъ сестеръ, которыя очутились въ крайней нищет, доведшей ихъ до послдней степени паденія. На Теофано лежитъ также подозрніе въ отравленіи ея перваго мужа, Романа, хотя по нкоторымъ даннымъ есть основаніе думать, что умеръ онъ отъ чрезмрныхъ излишествъ и безпутства. Никифоръ ока, сдлавшись императоромъ, женился на Теофано, чтобы этимъ придать нкоторый видъ законности своему захвату престола при существованіи прямыхъ наслдниковъ, сыновей Романа. Своимъ суровымъ нравомъ и скупостью Никифоръ возбудилъ противъ себя общее недовольство придворныхъ, военачальниковъ и духовенства. Народъ даже въ самой Византіи уже давно оставался почти совершенно безучастнымъ къ тому, кто занимаетъ византійскій престолъ, и, кром того, ничмъ не могъ бы, если бы и хотлъ, выразить свое участіе, возвысить свой голосъ, такъ какъ сила была въ войск, а войско — въ рукахъ тхъ, кто умлъ его привлечь къ себ. Никифоръ ока былъ военачальникомъ и захватилъ престолъ, опираясь на свое войско. Въ его правленіе возвысился военачальникъ Іоаннъ Цимисхій, его родственникъ, заручился сочувствіемъ духовенства и высшихъ дворцовыхъ чиновъ, а также согласіемъ императрицы Теофано, ночью проникъ тайно во дворецъ съ толпою своихъ сообщниковъ, убилъ Никифора и провозгласилъ себя императоромъ и опекуномъ малолтняго Василія, сына Теофано и Романа II. Іоаннъ Цимисхій умеръ въ январ 976 г., отравленный главнымъ дворцовымъ евнухомъ Василіемъ. Императорская власть перешла къ сыну Романа, Василію II, царствовавшему до 1025 г. Какая участь постигла Теофано, мы не знаемъ достоврно, она чуть ли не была отправлена Цимисхіемъ куда-то ссылку.
Сдлавши эту историческую справку, мы перейдемъ къ трагедіи г. Аверкіева. Очень интересный сюжетъ переданъ авторомъ не врно съ дйствительностью и до крайности скучно. Вся пьеса, кром послдняго, 4-го акта, написана діалогами, въ которыхъ разъясняются взаимныя отношенія дйствующихъ лицъ, ихъ прошлое и настоящее и то, что длается вн сцены, невидимо для публики. Изъ такихъ разговоровъ перваго акта мы узнаемъ, что противъ царя Никифора существуетъ глухое недовольство, что недовольные ищутъ средствъ избавиться отъ тяжелаго самодержца. Василій, ‘царскій постельничій и печальникъ двора’, т.-е. просто главный евнухъ (г. Садовскій), старается привлечь на сторону недовольныхъ военачальника Іоанна Цимисхія (г. Южинъ). На смну Василія приходитъ императоръ Никифоръ (г. Горевъ). Онъ подозрваетъ Іоанна въ любовной связи съ Теофано и отправляетъ его въ ссылку. Цимисхій удаляется, входитъ Теофано (г-жа Ермолова). Никифоръ пытается найти въ ея словахъ подтвержденіе сбоямъ подозрніямъ. Но Теофано насторож и ничмъ себя не выдаетъ. По уход Никифора, является Цимисхій проститься съ Теофано, съ которою онъ уже давно находится въ связи. Второй актъ происходитъ на женской половин дворца, въ пріемной императрицъ’. Цимисхій возвращенъ изъ ссылки, но ему запрещено являться во дворецъ. Онъ пробрался къ Теофано тайкомъ. Объ этомъ провдала придворная двушка Анна (г-жа Яблочкина 2). Она подозрваетъ, что царю грозитъ опасность, и ршается предупредить его въ надежд, что за свое спасеніе царь женится на ней, удаливши неврную супругу, и она, Апна, будетъ щеголять въ красной обуви, носить которую иметъ право только супруга царствующаго императора. Патріаршій чиновникъ Евстафій (г. Музиль) является посредникомъ между патріархомъ и Цимисхіемъ, а равно и царицей, въ дл назрвающаго заговора. Вопросъ о сверженіи съ престола Никифора ршенъ и окончательно назначенъ день приведенія въ исполненіе заговора. Теофано просить только Цимисхія не проливать крови, не убивать Никифора, а добиться отъ него отреченія и постричь его въ монахи. Тогда она станетъ свободною и выйдетъ замужъ за своего возлюбленнаго (такъ зоветъ она Іоанна Цимисхія, по каковски это?). Между тмъ, доносъ придворной двушки дошелъ до царя. Женская половина дворца оцплена стражей, и Василію поручено сдлать обыскъ. Хитрый евнухъ устраиваетъ такъ, что Цимисхій спасается тайнымъ ходомъ, а вмсто него захватываютъ патріаршаго чиновника, у котораго такая же рыжая борода, какъ у Цимисхія. Въ третьемъ акт, въ ночь, назначенную для исполненія заговора, Теофано не спитъ у себя въ опочивальн. Она въ страшной тревог за Яни, за исходъ задуманнаго государственнаго переворота, за участь мужа, котораго ей жаль, и за свою собственную судьбу. Въ комнату царицы приходитъ императоръ Никифоръ. Онъ тоже не можетъ заснуть въ эту бурную декабрьскую ночь. Ему не даютъ покоя предсказанія, по которымъ именно въ декабр съ нимъ должно случиться несчастіе. Его подозрительность разрослась до крайнихъ предловъ, онъ всхъ боится, измучена его душа. Теофано предлагаетъ ему подкрпиться виномъ, онъ подозрваетъ, что она хочетъ отравить его. Она говоритъ, что придетъ въ его спальную посидть съ нимъ, почитать ему. ‘А если я засну,— говоритъ онъ,— и ты меня… придушишь!…’ Онъ собирается уходить и вдругъ быстро оборачивается назадъ, воображая, что Теофано крадется за нимъ съ ножомъ. Это лучшая сцена во всей трагедіи, и исполнена она г. Горевымъ неподражаемо хорошо. Никифоръ ушелъ. Черезъ потайную дверь вбгаетъ Цимисхій. Его люди проникли во дворецъ, черезъ минуту совершится роковой ударъ. Все послдующее происходитъ на половин царя, и зрители узнаютъ подробности изъ разсказа Анны, переодвшейся мальчикомъ, чтобы пробраться къ царю и сторожить вмст съ царскимъ отрокомъ, своимъ двоюроднымъ братомъ. Вопреки клятв, данной Іоанномъ цариц, Никифоръ убитъ. Боярыня Евираксія (г-жа Никулина), тетка Анны, уводить двушку. Входитъ Цииисхій въ царскомъ внц. На упреки Теофано Іоаннъ отвчаетъ рзко. Ему не до сантиментальностей теперь и не до нжностей, сдлана только половина дла, народъ волнуется, рвется во дворецъ, хочетъ вступиться за свергнутаго царя. Цимисхій приказываетъ отрубить голову Никифора, на копь показать народу и силою прекратить волненіе. Теофано съ проклятіями падаетъ безъ чувствъ. Трагедія, собственно, кончена, и четвертый актъ представляетъ собою эпилогъ или апоеозъ. Въ тронной палат собрались сенаторы привтствовать новаго императора. Это продажная, раболпная толпа византійскихъ паразитовъ. Въ глубин сцены раздергивается громадный занавсъ. На двойномъ трон въ императорскихъ одеждахъ возсдаютъ. Іоаннъ I и малолтній Василій II (г-жа Панова). Колнопреклоненія и льстивыя рчи высшихъ сановниковъ имперіи прерываются появленіемъ Теофано въ черной монашеской одежд. Вмсто царскаго внца и разршенія сочетаться бракомъ съ Іоанномъ, патріархъ прислалъ ей монашескій клобукъ. Она срываетъ этотъ клобукъ, топчетъ его ногами, осыпаетъ всхъ горькими упреками. Ея сынъ, юный Василій, вступается за дядю Яни, онъ любитъ его и вритъ ему. Іоаннъ сходитъ съ трона, даетъ торжественную клятву оберегать имперію для Василія, воспитать юношу въ дух доблести и добра и никогда не приближать къ себ ни одной женщины. ‘Довольна ты, Теофано?’ — обращается онъ къ цариц.— ‘Довольна!’ — отвчаетъ Теофано. Занавсъ падаетъ.
Признаемся, мы очень были удивлены, какъ г. Аверкіевъ, опытный писатель, авторъ Каширской старины и Фрола Скабеева, такъ плохо, можно сказать, такъ неумло распорядился съ находившимся въ его рукахъ богатымъ историческимъ матеріаломъ. За исключеніемъ указанной нами сцены между Никифоромъ и Теофано, все необыкновенно вяло, безжизненно и скучно. Яркими чертами обрисована только личность Никифора оки, а Теофано, Цимисхій и евнухъ Василій вышли блдными, какими-то неопредленными, не сильными. Намъ разсказываютъ про заговоръ, но заговора мы не видимъ, онъ складывается и зретъ гд-то за кулисами. Іоаннъ Цимисхій оказывается орудіемъ въ рукахъ евнуха. Теофано — влюбленная женщина, и только, о заговор она знаетъ, но сама играетъ во всей этой исторіи совершенно пассивную роль. Нельзя даже поврить, чтобы эта ничтожная и боязливая женщина изъ какой-то лавченки сдлалась императрицей и въ своихъ рукахъ держала судьбы цлаго міра, смняя по своей вол императоровъ — Константина Багрянороднаго Романомъ, Романа — Никифоромъ, Никифора — Іоанномъ. Самъ евнухъ Василій, несомннно принимавшій огромное участіе во всхъ этихъ переворотахъ,— очевидно, тотъ самый Василій, который впослдствіи, черезъ шесть лтъ, отравилъ Цимисхія, отъ котораго едва могъ отдлаться императоръ Василій II,— самъ этотъ дворцовый злой геній оказывается чмъ-то врод добродушнаго шутника. И что еще важне, никому неизвстно, изъ-за чего онъ, собственно, хлопочетъ, почему для него можетъ быть Цимисхій желательне Никифора. Мы понимаемъ, что униженный и оскорбленный въ своемъ человческомъ достоинств евнухъ, достигши высокаго положенія при византійскомъ двор, мечталъ самъ захватить верховную власть, и если не облечься въ императорскій пурпуръ, то, по меньшей мр, распоряжаться императоромъ, какъ палатные мэры въ свое время распоряжались потомъ королями. Ближайшій человкъ къ дарю, держащій въ своихъ рукахъ вс дворцовыя тайны, вс нити и пружины дворцовой жизни, важный сановникъ, соединяющій въ своей особ должности министра двора и министра полиціи, главный евнухъ долженъ возбуждать ужасъ, а не смхъ, какъ мы это видимъ въ трагедіи г. Аверкіева. Передъ такимъ лицомъ должны были трепетать вс вельможи, весь дворъ, вся Византія, военачальники и патріархъ, и сама императрица. Повторяемъ, это — зло! геній, неистребимо вндрившійся въ императорскія палаты и своимъ положеніемъ характеризующій весь бытъ византійскаго двора. А этого-то и нтъ въ трагедія г. Аверкіева, и потому въ ней все для зрителя неясно. Длается что-то очень важное, но въ чемъ вся суть происходящаго, почему все это длается, гд мотивы и скрытыя причины, производящія историческое событіе, это остается непонятнымъ. А непонятное всегда и неизбжно остается скучнымъ. Боярыню Евпраксію, нчто врод оберъ-гофмейстерины, говоря по-ныншнему, авторъ хотлъ, повидимому, сдлать комическимъ лицомъ, но это ему не удалось и изъ Евпраксіи ничего не вышло. Женской половины византійскаго двора мы не видали, кром Евпраксіи и Анны, да и вообще мы не видали этого пышнаго и своеобразнаго двора, кишащаго интригой, лестью, всяческою хитростью, вошедшею въ пословицу. Въ послднемъ акт авторъ попытался, правда, пополнить этотъ проблъ, но неудачно, но нашему мннію. Это скоре живая картина, это изображеніе вншняго обряда, и, притомъ, неврное изображеніе, а не сущность дворцовой жизни въ ея повседневномъ обиход.
Неопредленность характеровъ и неясность положеній, а также вялость дйствія отразились на исполненіи. Безукоризненно хорошъ былъ только г. Горевъ, благодаря, какъ мы сказали, отличнйшей рельефности изображаемаго имъ лица — Никифора оки. Пьеса, разумется, никакого успха не имла.
Довольно трудно съ полною точностью опредлить различіе между искусствомъ и ремесломъ. Необходимость творчества въ искусств и рабское подражаніе даннымъ образцамъ въ ремесл суть, конечно, важные признаки, и ремесленникъ приближается къ художнику или можетъ совсмъ превратиться въ художника по мр того, насколько онъ вноситъ своего личнаго творчества въ произведеніе рукъ своихъ. Въ этомъ смысл типографскій наборщикъ не можетъ быть ничмъ инымъ, какъ ремесленникомъ, ибо въ его дл нтъ мста творчеству, но лишь до тхъ поръ, пока онъ набираетъ буквы, слова и строчки. И тотъ же ремесленникъ-рабочій можетъ изъ различныхъ типографскихъ знаковъ составить украшенія, рамки и т. под., весьма приближающіяся къ произведеніямъ искусства. Несмотря на такую возможность, типографское дло, все-таки, остается дломъ ремесленнымъ. Ее есть другое дло, фотографное, въ которое фотографъ, по самому существу дла, не можетъ внести ни малйшей доли собственнаго творчества. Есть въ фотографіяхъ ретушеры, иногда настоящіе художники. Но высшая задача фотографіи состоитъ въ томъ, чтобы обойтись безъ ретушевки, я фотографы похваляются отчетливостью своихъ издлій безъ ретушей. Между тмъ, фотографія одною стороной дла примыкаетъ къ области искусства, неудержимо въ нее вторгается, это — красотою своихъ произведеній, дающей возможность ея издліямъ соперничать съ произведеніями искусства, и если не приравняться къ нимъ, то очень часто замнять ихъ. Только что окончившаяся московская фотографическая выставка въ историческомъ музе показала намъ, до какой степени совершенства развилось теперь это дло. Мы видли тамъ портреты, начиная отъ миніатюръ и кончая снимками въ натуральную величину и во весь ростъ, мы видли портреты, раскрашенные масляными красками, акварелью и пастелью, удивительной прелести,— портреты на стекл, просвчивающіе въ вид экрановъ на окнахъ, тоже красоты замчательной. Порою не знаешь, чему отдать предпочтеніе — портрету, сдланному художникомъ, или фотографіи, сдланной художественно. Въ этомъ отношеніи фотографія была бы опасною соперницей искусству, если бы не страдала однимъ очень важнымъ недостаткомъ — непрочностью своихъ произведеній, весьма быстро выцвтающихъ. Не мене серьезнымъ конкуррентомъ художника является фотографъ своими снимками видовъ, съ которыми никакое искусство не можетъ равняться точностью воспроизведенія. То же самое можно сказать о снимкахъ съ внутренностей церквей, дворцовъ, комнатъ, съ картинъ и гравюръ, со всякихъ произведеній искусства, съ памятниковъ старины, съ книгъ и рукописей. Тутъ фототипія и цинкографія являются на помощь фотографіи, удешевляютъея произведенія до полной ихъ общедоступности. Такимъ образомъ, фотографія является неоцнимою помощницей науки, даетъ возможность замнять рдчайшіе экземпляры безусловно точными снимками по интересующей каждаго области знанія. Но не въ этомъ только значеніе фотографіи для науки. Благодаря новйшимъ усовершенствованіямъ, моментальной фотографіи и микрофотографіи, наука пріобрла могущественное орудіе для своихъ наблюденій и изслдованій. На нашей выставк мы видли снимки съ солнечнаго затмнія, которые до сихъ поръ приходилось длать отъ руки,— снимки съ планетъ, съ частей звзднаго неба. Моментальная фотографія дала намъ изображенія различныхъ скоропреходящихъ болзненныхъ явленій эпилептическихъ и т. появленій, вызванныхъ гипнозомъ. Микрофотографія воспроизвела микроорганизмы и много уже сдлала для развитія ученія о бактеріяхъ, а сдлаетъ, конечно, еще большее, чего въ данную минуту мы и предвидть не можемъ. Въ Московскомъ университет, въ лабораторіи профессора В. G. Богословскаго, мы видли въ высшей степени интересные и важные для науки микрофотографическіе снимки. На выставк ихъ, кажется, не было, или поставлены они такъ неудобно, что мы ихъ не разыскали, да это и довольно трудно было сдлать за неимніемъ указателя выставки. Анатомія, разумется, де замедлла воспользоваться услугами фотографіи и способами, ею предоставляемыми, для увеличенія снимковъ съ препаратовъ слишкомъ мелкихъ. Фотографія оказываетъ ничмъ незамнимыя услуги антропологіи, что доказываютъ выставленные Н. Л. Гондати многочисленные портреты сибирскихъ инородцевъ. Отдлы морскаго и военнаго министерствъ представляютъ большой интересъ не для однихъ только спеціа я стовъ. Сними изъ аэростата показались намъ не совсмъ удовлетворительными, но въ этомъ дл мы считаемъ себя недостаточно компетентными судьями. Во всякомъ случа, моментальному фотографированію съ аэростатовъ предстоитъ очень важная будущность не ради только человкоистребленія на войн, но для астрономическихъ наблюденій, производить которыя мшаютъ иногда туманная погода и облака, какъ то было при послднемъ солнечномъ затмніи.
Легкость работы, достигнутая изобртеніемъ моментальной фотографіи и готовыхъ пластинокъ, дала возможность заниматься фотографіей всякому безъ особаго обученія. Такимъ образомъ, это важное орудіе наблюденій я изслдованій сдлалось теперь, можно сказать, общимъ достояніемъ врача, естествоиспытателя, антрополога, археолога и простаго путешественника. Насколько разростается интересъ къ этому длу, можно судить по множеству снимковъ, доставленныхъ на выставку любителями. Въ заключеніе мы выразимъ нсколько пожеланій: во-первыхъ, чтобы фотографическія выставки сдлались періодическими, во-вторыхъ, чтобы он стаи передвижными, въ-третьихъ, чтобы награду экспонентамъ были распредлены по отдламъ, т.-е. особо для фотографовъ-промышленниковъ, особо для любителей, особо для каждаго рода работъ по ихъ спеціальностямъ.