Современное искусство.
Современное искусство.
Академическая выставка картинъ въ Петербург.— XIII передвижная выставка картинъ въ Москв.— Конецъ сезона Императорскихъ московскихъ театровъ.
М. Ч.
——
——
М. Н. Р.
‘Русская Мысль’, кн. V, 1885
Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1885
Время на прочтение: 30 минут(ы)
На академической выставк картинъ ныншняго года первою, не но каталогу и не но достоинству, а по мсту, бросалась въ глаза картина г. Журавлева, появленію которой предшествовали заране восторженные отзывы. Г. Журавлевъ избралъ сюжетомъ для своей картины Купеческій двичникъ въ бан. На картин этой скопирована обстановка шести рублеваго номера Воронинскихъ бань. На этомъ фон выступаетъ группа нагихъ и полу нагихъ женскихъ фигуръ. Въ центр картины, на первомъ план, блокурая двушка въ манерной поз полулежитъ на кушетк стиля Щукина двора. Она задумчиво слушаетъ нашептывающую ей что-то на ухо сосдку. Это невста, но не дочка Карпа Досифеича или Тита Титыча, а скоре неизвстно какъ зашедшая въ русскую баню нимфа. Она слушаетъ тоже полулежачую богиню въ купеческой повязк. Въ противоположность первой, эта смугла. Передъ ними стоитъ въ полуоборотъ дрыгая Нимфа (лучшая фигура картины) и подаетъ невст карзину фруктовъ… Дале выступаютъ подгулявшія барышни въ корсетахъ, одна играетъ на гармоник, другая, опрокинувшись на стул, ударяетъ вникомъ, ни мал’ не напоминающимъ настоящаго, въ мдный тазъ. Въ глазахъ этихъ, барышень нтъ ни комизма, ни веселья, а дурнаго сорта разгулъ. Рядомъ съ ними рисуются фигуры пожилыхъ женщинъ, наиболе отдланы изъ нихъ дв толстыя. Одна въ академической поз статуи помахиваетъ вникомъ, тоже прошедшимъ черезъ горнило академическаго вдохновенія. Другая старушка, приподнявъ бокалъ, пьетъ за здоровье невсты и улыбается: скверно улыбается, какъ пожилыя дамы совсмъ другой спеціальности… Дале, въ фон дв барыни отплясываютъ въ корсетахъ польку… Все это безъ всякой связи, вс дйствующія лица каждое само по себ.
Картина эта своими достоинствами и недостатками — самый характерный представитель всего остальнаго на этой выставк. Какъ въ ней, такъ я почти на всемъ лежитъ отпечатокъ какой-то безхарактерности, безцвтности, ничего яркаго, смлаго, выдающагося. Какъ на картин г. Журавлева двушка съ плодами, взятая отдльно отъ бщаго сюжета картины, есть произведеніе большихъ достоинствъ, такъ и на всей выставк есть дв, три вещи прекрасныя, на нкоторыхъ другихъ много превосходныхъ подробностей, на большинств же царитъ отсутствіе полноты, цльности, лежитъ печать условности, холодности и бездарности. Много техники, мало живаго чувства.
На выставк дв картины г. Судковскаго: Черное море раннимъ осеннимъ утромъ и Полдень Чернаго моря. Въ названіи первой — два слова лишнія: ранній и утро. Только этихъ двухъ впечатлній художникъ не даетъ зрителю ясно и опредленно. Во всемъ остальномъ онъ является первокласснымъ мастеромъ въ передач избраннаго сюжета. Передъ вами, дйствительно, масса воды осенняго моря во всемъ его мрачномъ величіи. Это не буря и не затишье, а его обычное состояніе въ пору свжихъ втровъ и облачныхъ дней. Здсь вода не подкрашена для красоты, она не прозрачна, какъ волна г. Айвазовскаго, у г. Судковскаго отъ нея ветъ ея здоровымъ, влажнымъ дыханіемъ, вы почти чувствуете ея живительную прохладу, ея мощный, несмолкаемый шумъ. Полдень на мор вызываетъ впечатлніе столь же полное и сильное, хотя совсмъ противуположнаго характера: тамъ все безпокойно, мрачно, шумно, здсь все покой и тишина. Легкія, рдкія облака дремлютъ въ безцвтномъ полуденномъ неб, надъ водой стоитъ недвижный туманъ, такой легкій и прозрачный, что не мшаетъ видть даже горизонтъ. Направо — обрывистый, песчаный берегъ. Эту пустыню оживляютъ одн чайки, давая сильне чувствовать весь просторъ массы воздуха надъ этой покоющейся массой воды.
Стоя передъ этими картинами, нельзя было не проникнуться грустью при мысли о безвременной кончин творца ихъ, шедшаго такими твердыми шагами къ совершенству мастера перваго разряда, стремившагося подчинить техническое умнье задачамъ толкованія и изображенія природы въ ея спокойномъ величіи, во всей ея неподкрашенной простот, понимая, что созерцаніе ея въ этомъ вид способно выше поднять духъ, чмъ могутъ это сдлать вычурные эффекты, на которые такъ падки многіе изъ нашихъ художниковъ,— эффекты, развратившіе столько многообщавшихъ талантовъ. Вотъ, напримръ, большое полотно г. Клевера, красующееся на выставк подъ названіемъ Рыбацкая деревня у Чудскаго озера, а, въ сущности, тоже повтореніе клеверовской зари, съ алымъ свтомъ на верхушкахъ голыхъ деревьевъ и темнющимъ небомъ. Это уже не картина, а прямо олеографія, здсь уже нтъ втки, нтъ пятнышка прочувствованнаго и согртаго живымъ созерцаніемъ природы. Г. Клеверъ — большой талантъ, талантъ молодой, но много уже сдлавшій для русскаго искусства, и онъ могъ бы сдлать еще больше, если бы отрекся разъ навсегда отъ своихъ шаблоновъ и вступилъ бы на путь, ведущій къ боле благороднымъ цлямъ, чмъ культъ толпы.
Почти тоже приходится испытывать, глядя на Тройку г. Сверчкова. Это уже не лошади, а какія-то условныя животныя, обртающіяся въ одномъ воображеніи художника. Какъ протестъ противъ академически-стройныхъ коней въ стил вилевальдовскихъ, въ свое время лошадки г. Сверчкова были настоящимъ откровеніемъ въ русской живописи. И тогда небольшая утрировка въ противуположную крайность не могла быть поставлена въ вину художнику, теперь же, когда на той же выставк можно видть лошадей г. Ковалевскаго, мохнатые зврки г. Сверчкова кажутся каррикатурами.
Г. Ковалевскій выставилъ 6 картинъ, на всхъ главный интересъ сосредоточивается на лошадяхъ, которыя съ одинаковымъ совершенствомъ изображены у него въ разныхъ положеніяхъ, причемъ тонкость отдлки малйшихъ оттнковъ передается художникомъ съ мастерствомъ, достойнымъ лучшихъ представителей фламандской школы. У него лошадь живетъ на картин, и лошадь не идеализированная, не арабскій жеребецъ или англійская скаковая,еще мене кляча, а та, которую мы вс знаемъ, простая, сытая, средней руки лошадь. Въ картин напримръ,
у него съ такой опредленностью можно указать, какія лошади еще не отошли отъ утомленія и какія свжи, что забываешься, глядя на эту картину. Фигуры людей мене удаются этому художнику, хотя въ нкоторыхъ талантъ его проявляется съ такою же силою, какъ и въ передач лошадей. Что за правдивый, живой юморъ сквозитъ хотя бы въ сцен, происходящей на крылечк станціи! На немъ устроились, въ ожиданіи перекладки, пассажиры, передъ ними стоитъ ямщикъ, просящій ‘на чаекъ’. Вс пассажиры, какъ по волшебству, длаются холодно-равнодушными и на лиц всякаго, въ ихъ позахъ, во всемъ видно твердое, ничмъ непоколебимое ршеніе отдлаться отъ докучливыхъ приставаній ямщика. Въ картин Понесли что за глубокая наблюдательность сквозитъ въ положеніи дйствующихъ лицъ или какъ правдиво выражено состояніе души охотника, слдящаго съ напряженнымъ вниманіемъ за собакой въ картин На охот! Г. Ковалевскій, безспорно, далъ выставк свои лучшія картины, но въ нихъ есть общій имъ всмъ недостатокъ. На вс его вещи зритель смотрятъ точно сквозь запыленное стекло, это отсутствіе колорита всегда будетъ идти въ ущербъ картинамъ этого художника. Ни передъ чьими картинами нельзя такъ легко пройти мимо, не замтивъ ихъ, и, только остановившись и вглядвшись внимательно, вы начинаете отдаваться впечатлнію ихъ и оцнивать наблюдательность и достоинство выполненія.
Есть другой художникъ, главная картина котораго на выставк также выигрываетъ отъ внимательнаго отношенія зрителя къ подробностямъ ея. Я говорю о Пожар въ деревн г. Дмитріева-Оренбургскаго. Но то, что у г. Ковалевскаго достоинство, у Дмитріева переходитъ въ недостатокъ. Первый, какъ настоящій художникъ, избирая извстную тему, разрабатываетъ ее, оставляя въ тни все, что иметъ второстепенное значеніе, пейзажъ у него всегда только намченъ. Г. Дмитріевъ, избравъ темою картины Пожаръ въ деревн, выписалъ съ чрезмрнымъ тщаніемъ все, что счелъ нужнымъ включить въ рамки своей картины, и поэтому въ результат изобразилъ испуганныхъ гусей, выписавши каждое перышко на ше, поставилъ цлый рядъ отдльныхъ группъ, выписанныхъ до каждаго волоска, людей живыхъ, иногда типичныхъ, съ врнымъ изображеніемъ ихъ психическаго состоянія, но картины Пожара въ деревн, чего-то цльнаго, ясно и глубоко задуманнаго и такъ же переданнаго, не написалъ. Въ результат вс восхищаются гусями, лежащимъ старикомъ, вынесеннымъ изъ горящей избы, старухой, укачивающей ребенка, а о пожар забываютъ.
Профессоръ В. П. Верещагинъ въ картин Орфей и Эвридика далъ только три холодныя, академическія фигуры, правильно нарисованныя въ условныхъ классическихъ позахъ, но ни мало не умиляющія зрителя и не трогающія, несмотря на драматизмъ избранной сцены прощанія у воротъ Сеида. Другая вещь того же художника несравненно удачне и даетъ не только одну правильную технику письма, по и полна наблюдательности и поэзіи. Она изображаетъ двухъ рыболововъ, сидящихъ въ тнистомъ уголк рчки, желтая вода, которой передана съ большой правдой, также какъ и вся обстановка этой простой, безпритязательной темы.
Г. Орловскій выступилъ съ четырьмя произведеніями: Долиною р. Сейма и тремя этюдами облаковъ. Прежній г. Орловскій, общій любимецъ, одинъ изъ талантливыхъ и неизмнныхъ экспонентовъ академическихъ выставокъ, виднъ только въ первой изъ этихъ картинъ, въ трехъ остальныхъ намъ приходится знакомиться съ г. Орловскимъ, пробующимъ себя на новомъ поприщ, съ новой манерой письма, свжими пріемами и новой задачей.
Долина р. Сейма (мсто битвы русскихъ со шведами) — то же свтлое пятно, залитое немного зеленоватымъ, но все же теплымъ солнцемъ, яркою зеленью и контрастами свта и тни, къ которымъ мы такъ привыкли, которыхъ невольно ищешь первымъ ддомъ на выставкахъ академіи, чтобы отдохнуть отъ срой посредственности и ученой бездарности, царящей вокругъ. Зритель стоитъ на горномъ берегу рки среди рдющей къ скату дубравы и передъ нимъ развертывается ширь и даль лваго берега съ гнздами дальнихъ селеній, лсовъ и полей. Г. Орловскій передалъ эту даль съ мастерствомъ, врностью колорита, достойною его таланта, и если бы первый планъ зеленой поляны дубравы былъ разработанъ тщательне, съ мене эффектнымъ колоритомъ, то это было бы одно изъ лучшихъ произведеній этого мастера.
Два изъ своихъ этюдовъ г. Орловскій назвалъ Эффектами облаковъ и одинъ нсколько напыщенно: Дв стихіи. Дв стихіи посвящены изображенію тхъ облаковъ, которыя въ жаркій день являются предвстниками собирающейся грозы. Кто не знаетъ этихъ фантастическихъ массъ, снизу сроватыхъ, а кверху блещущихъ близною, отъ которой глазахъ больно и которая округленными изящными контурами рзко выступаетъ на яркой лазури нефа? Цлыя горы, кажется, нагромождены исполинскою рукою одна на другую, горы легкой, но непроницаемой свтящейся массы, которая не можетъ улечься въ угловатый рельефъ. Иногда часть этой висящей въ воздух массы заслонена отъ солнца и тогда въ тни, все-таки, видны вс ея контуры. Клочья срой зловщей тучи кое-гд перескаютъ ее. Уму ничего не говорятъ эти формы, ничего не напоминаютъ земнаго, я глазъ не можетъ оторваться отъ нихъ, любуется этими переходами отъ ослпительной близны сперва къ чуть уловимымъ тнямъ, вырисовывающимъ округленныя подробности, а потомъ — книзу, постепенно сгущающимся въ голубовато-свинцовомъ основаніи, изъ котораго темныя полосы сильнаго, но непродолжительнаго дождя вдали перескаютъ горизонтъ, но не заслоняютъ его. Такія облака попробовалъ передать на полотн г. Орловскій въ своихъ Двухъ стихіяхъ. Я настаиваю на слов попробовалъ, потому что, несмотря на свой большой талантъ, несмотря на фотографическую врность рисунка, онъ не достигъ цли. Онъ слишкомъ увлекся отдлкою подробностей главнаго сюжета картины и упустилъ его отношеніе къ окружающей обстановк. Его облака грозятъ раздавить землю своимъ паденіемъ, между тмъ какъ главное очарованіе этого виднія въ природ состоитъ въ непостижимомъ сочетаніи легкости съ величіемъ этихъ парящихъ массъ. Тщетно, безъ справки съ дйствительностью, художникъ старается придать темные тоны морю, утрируетъ его мрачность до невозможнаго, чтобъ отяжелить его, тщетно беретъ сильныя и глубоко прозрачныя краски Ниссена и Рюисъ-Даля, чтобы изобразить свтлую лазурь неба. Глядя на эту движущуюся наверху массу, длается страшно. Художникъ назвалъ эту картину ‘фантазіей’. Какъ фантазія, это произведеніе интересно, невольно обращаетъ на себя вниманіе, но и только. Какъ этюдъ, это опытъ большаго таланта,— опытъ, далекій еще отъ своей цли дать почувствовать зрителю жизнь природы. Въ Эффект облаковъ надъ моремъ облака мене грандіозны, еще не сплотились въ компактную, грозную массу, море не такъ темно. Удачно здсь переданъ эффектъ отдаленнаго берега въ вид неяснаго очертанія города, еще не заслоненнаго тучей отъ солнца. Эта подробность придаетъ какую-то жизненность всему произведенію. Лучше всего удался г. Орловскому Эффектъ облаковъ въ степи. Тутъ облака сухаго вдра, могущія собраться въ грозовую тучу, одно изъ нихъ накинуло тнь на группу отдыхающихъ бурлаковъ, прелестенъ дымокъ разведеннаго ими костра и ширина далекой степной глади.
Очень хороши два пейзажа г. Дюкера: Итальянскій берегъ и Утро изъ этихъ двухъ особенно выдляется первый, на картин нтъ ничего, кром широкой полосы голубаго итальянскаго моря и срыхъ каменьевъ берега на первомъ план. По сил и яркости колорита, глубокой правдивости, заставляющей не только врить, но и чувствовать врность передачи даже человка, незнакомаго съ итальянскимъ моремъ,, этой небольшой картинк должно быть отведено одно изъ первыхъ мстъ на выставк. Утро также изображаетъ море: волны набгаютъ одна на другую, пнятся и разбиваются о прибрежные камни, но не отъ бури,— день будетъ чудный,— а отъ свжаго утренняго втерка, дующаго съ моря. Небо ясно, но мертвенно-блдно и еще не согрто солнцемъ, вода отражаетъ его блдность, несмотря на волненіе. Вдали на горизонт чуть розоветъ заря среди растянувшихся вдоль него дымчато-безформенныхъ облаковъ. Все это передано правдиво и невольно подчиняетъ своему настроенію зрителя, а это много. Италію, Крымъ и вообще вс страны, гд небо сине, какъ никогда у насъ, гд природа на все набросила свои самыя яркія краски, передавать на полотн опасно. Художнику, увлекшемуся блескомъ колорита этихъ мстъ, такъ легко впасть въ утрировку, что легче встртить хорошій, правдивый пейзажъ будничной сверной природы, чмъ итальянской или крымской.
На этой же выставк, другой профессоръ, несравненно боле г. Дюкера популярный, выступилъ тоже съ пейзажами южныхъ странъ. Я говорю о трехъ пейзажахъ г. Лагоріо: Судакскій берегъ, Рыбный заводъ въ Черномъ моргъ и Ай-Петри близъ Алупки. При всемъ мастерств и тщательности отдлки и несмотря на paзличie содержанія, нельзя себ представить ничего однообразне и монотонне этихъ картинъ: вс три въ одинаковой степени свтлы, лиловы и холодны по впечатлнію. Это точно три куска того же полотнища матеріи, только что отрзанныхъ и каждый отдльно вставленныхъ въ рамы съ разницею лишь разводовъ, сдланныхъ на нихъ,— разводовъ, очень тонко выведенныхъ, но не превратившихъ кусковъ въ отдльныя, самостоятельныя произведенія, на всхъ трехъ единство того же настроенія, и одного этого достаточно въ поясненіе отсутствія силы впечатлнія, производимаго ими, художественныя отраженія природы не могутъ быть такъ однообразны, сама она неистощима въ своемъ разнообразіи и не даетъ повтореній. Стоя передъ этими вещами, видишь гораздо больше опытную и талантливую руку художника, чмъ природу, которая въ художественномъ произведеніи должна затмвать личность творца его. Четвертая картина г. Лагоріо, въ противуположность остальнымъ, вмсто свтло-лиловаго пятна, темна и изображаетъ лунную ночь. Въ этой вещи, какъ и въ другихъ, видна рука того же ловкаго и сильнаго мастера, но, къ несчастію, та же условность и утрировка какъ въ черезъ-чуръ темномъ колорит, такъ и въ эффект отраженія луны въ вод…
Посл произведеній этихъ лучшихъ представителей художниковъ-пейзажистовъ академической выставки слдуетъ отвести первое мсто произведеніямъ г. Феддерса. Вс четыре картины его — Проселокъ Азака, Подъ горой, Съ балки и Пселъ — полны правды, поэзіи и вкуса,— того вкуса, который заставляетъ избгать какъ всего вычурнаго и бьющаго въ глаза какимъ-нибудь эффектомъ, такъ и темъ такого буднично-безсодержательнаго характера, которыя можно, пожалуй, изображать для упражненія въ техник письма, но никоимъ образомъ не выпускать за порогъ студіи, и какими, напримръ, г. Бобровъ положительно загромоздилъ выставку. Онъ благоразумно за многими изъ нихъ оставилъ подобающее имъ названіе этюдовъ, но за другими призналъ права законченныхъ произведеній, хотя и по содержанію, и по выполненію они этого нисколько не заслуживаютъ. Г. Бобровъ принадлежитъ къ разряду тхъ художниковъ, которыхъ на сцен называютъ ‘полезностями’. Спеціальности у него нтъ. Обозрватель выставки съ трудомъ можетъ поврить, что и пейзажистъ этотъ, и портретистъ, и граверъ, и декораторъ, и акварелистъ, произведенія котораго заполонили слишкомъ 1/3 всей выставки (83 вещи, когда всхъ мене 400), — одно лицо. Все имъ выставленное, кром очень изящныхъ рисунковъ краснымъ карандашомъ и отчасти гравюръ, носитъ на себ отпечатокъ спшности. Во всхъ его произведеніяхъ выступаетъ на первый планъ прекрасный рисовальщикъ, умющій схватить и передать врно вс очертанія, выдлить формы и рельефы, но непрестанно нуждающійся имть изображаемый предметъ передъ глазами, кром немногихъ маленькихъ пейзажей, какъ, напр., Видъ на Нманъ съ террассы замка (картинка, изображающая красную башню), нигд не чувствуется сила живаго таланта.
Какъ противуположность г. Боброву, является г. Сергевъ со своими двумя огромными рамами. Если у перваго слишкомъ мало полета творчества, слишкомъ много копировки, то у г. Сергева почти нтъ справки съ дйствительностью, и избытокъ поэтическаго настроенія превращаетъ оба его произведенія въ два весьма эффектныя, декоративныя пятна, въ которыхъ, несомннно, чувствуется присутствіе большаго таланта, но невыдержаннаго и не по силамъ смлаго. Одна изъ этихъ картинъ носитъ названіе Паска, другая Весенній шумъ ея,
об изображаютъ заросшіе яркой зеленью уголки лса, об пустынны, об почти совсмъ безъ неба и дали, и въ этомъ-то именно заключается весь разсчетъ на эффектъ, который и достигается,— такъ какъ невозможно пройти мимо этихъ картинъ, не остановившись передъ ними,— но въ ущербъ боле высокимъ задачамъ художественнаго творчества — полнот и глубин впечатлнія. Хотя г. Сергевъ талантъ не начинающій, но картины его до сихъ поръ имютъ характеръ произведеній очень даровитыхъ диллетантовъ, съ первыхъ шаговъ мечтающихъ открыть новые пути въ искусств, перевернуть его, и, вмсто этого, искажающихъ только свои богатыя природныя данныя, которыя, облагороженныя хорошей и строгой школой, могли бы дать искусству очень много.
Изъ произведеній пансіонеровъ академіи лучшія принадлежатъ г. Попову — Похороны христіанской мученицы и г. Новосильцеву — Виды Венеціи и Голова негра, но какъ объ этихъ произведеніяхъ, такъ и о выставленныхъ ихъ товарищами мы не будемъ говорить. Для нихъ похвала и укоры несвоевременны, такъ какъ выставленное ими, хотя и не предвщаетъ въ будущемъ ничего выдающагося, но и не можетъ служить мриломъ ихъ талантовъ. Вопросъ объ ихъ будущемъ остается открытымъ.
Мы указали на все, что было хорошаго на этой выставк. Объ остальномъ лучше помолчимъ. Академія открыла свою выставку до закрытія передвижной, вроятно, въ надежд убдить публику, что не вс лучшія силы на поприщ живописи покинули ее. Доказать, что не все талантливое ушло къ передвижникамъ, академіи, конечно, удалось, но скрыть, что перевсъ талантливости на сторон свободнаго частнаго общества, оказалось невозможнымъ.
Ныншняя передвижная выставка по числу картинъ превосходитъ вс остальныя, но заключать по количеству о ея богатств было бы крупною ошибкой. Всхъ картинъ выставлено около 240, изъ нихъ слдуетъ, однако же, исключить очень многое, цликомъ дв большихъ залы: одна сплошь занята 90 картинами или, врне, этюдами В. Д. Полнова, представляющими собою иллюстраціи къ путешествію художника по Греціи, Египту, Сиріи и Палестин. Нкоторыя изъ нихъ написаны очень хорошо, какъ, напримръ: Аинскій Акрополь, Паренонъ, Пандросіонъ… это слово лишь такое страшное, а картинка прелестная, изображаетъ она остатки какого-то древне-греческаго храма, мало знакомаго русской публик. Большая же чсть этихъ ‘видовъ’ пирамидъ, развалинъ, остатковъ луксорскихъ, карнакскихъ, иванскихъ и иныхъ давно приглядлась и надола въ политипажахъ Нивы и Гатцука, въ нмецкихъ изданіяхъ Palestina, Aegipten и т. под. Это не пейзажи, въ воспроизведеніе которыхъ художникъ всегда вноситъ извстную долю творчества, это — просто снимки съ натуры, разнящіеся отъ фотографій тмъ, что они сдланы отъ руки и въ краскахъ, и стоятъ они какъ разъ на той грани, гд кончается искусство и начинается ремесло. Любой набившій руку живописецъ можетъ наработать подобныхъ сколько угодно и гд угодно. Мсто такимъ произведеніямъ не на выставкахъ, а въ лавкахъ. Очень жаль, что ‘товарищество передвижныхъ художественныхъ выставокъ’ этого не понимаетъ и уклоняется отъ настоящей задачи на такой путь, на которомъ его выставки рискуютъ превратиться въ передвижныя лавочки. Поползновеніе къ этому опредляется весьма замтно. Издлія врод Полновскихъ занимаютъ, по крайней мр, три четверти теперешней выставки. Такъ, еще одна зала занята 42 картинами В. Е. Маковскаго. Легко сказать, сорокъ дв картины! Да не маленькихъ, а пребольшихъ и преплохихъ. В. Е. Маковскій — человкъ съ несомнннымъ талантомъ и, когда захочетъ, пишетъ очень хорошо, иногда съ большимъ смысломъ. Но вотъ и на немъ отравилось гибельное вліяніе времени, уничтожившее въ нашей литератур и въ искусств уже много талантовъ, размнявши ихъ на мелочь въ погон за презрннымъ металломъ. Глядя на эту скоросплую стряпню, намъ вспоминается романъ Эдм. Гонкура: Le modè,le, въ русскомъ перевод: Натурщица. Рекомендуемъ г. Маковскому и другимъ нашимъ художникамъ прочесть его, вдуматься въ его смыслъ, а потомъ внимательно всмотрться внутрь себя. Авось имъ станетъ ‘за человка страшно’, и, принимаясь за палитру, они забудутъ про рубли, дома и десятины. В. Б. Маковскому еще не поздно и легко вернуться отъ ремесла къ искусству. Въ этомъ насъ убждаютъ его картины Урокъ танцевъ и Свидтели, напоминающія прежняго, симпатичнаго художника. Недурно очень Розговнье на могил, но тутъ уже видна работа на-скоро. Очень хороши на этой картин отдльныя фигуры: мальчика съ лвой стороны, старика, развязывающаго салфетку, лицо крестящейся старухи. Сгруппированы же они вс плохо, и вся картина иметъ видъ кое-какъ слпленныхъ вмст этюдовъ. Какъ бы то ни было, это, все-таки, картина, за то все остальное, кром двухъ-трехъ этюдовъ, ни на что не похоже. Эти Шинки, Малороссы во всевозможныхъ видахъ, Двичникъ и пр.— совершенная безсмыслица, верхъ безвкусія и часто безобразія. Семейное дло у мироваго — ниже всякой критики, на этой несчастной картин забыты самыя элементарныя правила перспективы, несоразмрность фигуръ доходитъ до спшнаго уродства. Хорошо бы сдлалъ художникъ, если бы убралъ ее съ выставки и совсмъ уничтожилъ,— не срамился бы съ нею на всю Россію.
H. В. Невревъ выставилъ дв историческихъ картины: Патріархъ Никонъ передъ судомъ 1 декабря 1666 года и Марина Мнишекъ въ тюрьм. Обычный недостатокъ,— линючесть тона, — въ этихъ картинахъ мене замтенъ, чмъ въ прежнихъ произведеніяхъ того же художника. Первая картина скомпанована хорошо, фигуры выразительны, въ нихъ есть движеніе, за исключеніемъ фигуры царя Алекся Михайловича, изображеннаго, по нашему мннію, крайне неудачно. Самый крупный упрекъ художнику состоитъ въ томъ, что онъ не воспользовался дошедшими до насъ портретами главныхъ дйствующихъ лицъ: царя и Никона. Портреты послдняго есть въ Новомъ ерусалим и въ комнатахъ отца ризничаго при патріаршей ризниц въ Москв. Никонъ изображенъ въ черномъ- клобук съ шитыми жемчугомъ херувимами, тогда какъ, по всей вроятности, на собор онъ былъ въ бломъ клобук съ херувимами на лопастяхъ, хранящемся въ той же ризниц. Посылая за Никономъ 1 декабря, царь веллъ ему сказать, ‘чтобъ шелъ на соборъ смирнымъ обычаемъ, но онъ пошелъ, какъ всегда ходилъ: передъ нимъ несли крестъ. По-патріаршески вошелъ онъ въ столовую избу’ (Соловьевъ). Изъ этого можно заключить, что Никонъ пришелъ во всемъ блеск своего сана и, несомннно, въ бломъ клобук. Помимо исторической врности, эта подробность имла бы то существенное значеніе въ данномъ случа, что публика не стояла бы передъ картиною въ недоумніи, обмниваясь догадками о томъ, который же тутъ Никонъ. Въ общемъ, несмотря на нкоторую несоразмрность фигуръ, картина производитъ удовлетворительное впечатлніе. Наша публика очень любитъ историческіе сюжеты въ картинахъ и въ повстяхъ, она, такъ сказать, чутьемъ понимаетъ ихъ образовательное значеніе. И это обстоятельство тмъ боле обязываетъ художника къ строгой обдуманности въ выбор сюжета, къ основательной подготовк для его исполненія и къ возможной тщательности самаго исполненія. Къ сожалнію, все это рдко замчается въ произведеніяхъ нашей исторической живописи и, между прочимъ, въ другой картин г. Неврена: Марина Мнишекъ въ тюрьм. Смысла этой картины мы не понимаемъ. Сидитъ какая-то женщина въ красномъ халат, передъ ней стоитъ подбоченившійся бояринъ, съ другой стороны, повидимому, тюремщикъ съ ключами. Почему это Марина Мнишекъ, кто этотъ бояринъ, зачмъ онъ пришелъ сюда,— все это никому невдомо. О самомъ событіи вс наши свднія ограничиваются нижеслдующимъ: ‘Изъ Казани ихъ отправили въ Москву, здсь Заруцкаго посадили на колъ, сына Марины повсили, сама Марина умерла въ тюрьм, съ горя, по московскимъ извстіямъ, а по польскимъ — была утоплена или задушена’ (Соловьевъ, т. IX, стр. 29). Нашъ другой историкъ, покойный Н. И. Костомаровъ, говорить о Марин: ‘И пропала она также безлично, какъ жила… ее даже не сочли настолько важною, чтобъ казнить всенародно: она умерла въ тюрьм съ тоски по своей вол’ (Истор. Встн., янв. 1885 г.). Сюжетъ для картины, очевидно, былъ только по польскимъ источникамъ. Изображенное же на картин г. Неврева лишено всякаго смысла, снимите подпись и никому въ голову не придетъ, что это Марина Мнишекъ. Съ уцлвшими портретами Марина не похожа, а въ исторіи этотъ эпизодъ ея жизни составляетъ пустое мсто. Тмъ же самымъ оказалось на выставк произведеніе г. Неврева.
Не пустымъ мстомъ, а безобразнымъ пятномъ можно назвать картину г. Литовченко: Боярыня Морозова. Тутъ все неврно: положеніе и костюмы, рисунокъ и архитектура, замыселъ и исполненіе. О такой картин говорить не стоитъ. Изъ того же времени церковной смуты, поднятой никоновскими исправленіями, есть на выставк еще одна картина — Черный соборъ С. Д. Милорадовича. Имя этого художника, кажется, въ первый ревъ появляется въ каталогахъ передвижной выставки. Намъ передавали, будто это дебютантъ и чуть ли даже не самоучка. Судя по картин, этому поврить можно, и если это врно, то за г. Милорадовичемъ слдуетъ признать крупный талантъ. Картина хорошо и врно задумана, скомпанована съ большимъ толкомъ, фигуры и лица соловецкихъ старцевъ, отказывающихся принять ‘новшества’, замчательно выразительны и нкоторыя типичны. Картина полна движенія. Поднявшій вверхъ руку съ сложеніемъ крестнаго знаменія архимандритъ Никаноръ превосходенъ. Недостатки картины, обличающіе неопытность художника, заключаются въ нкоторой рзкости тоновъ, въ мелочности выписки (наприм., шитва на одеждахъ схимниковъ), въ одинаковости выписки лицъ и рукъ на всхъ планахъ до самаго задняго и мстами въ неврности освщенія. Но, какъ рисунокъ и композиція, это одна изъ лучшихъ картинъ на выставк. Художникъ твердо зналъ, что изображаетъ, и основательно, до послднихъ мелочей продумалъ свое произведеніе. Будь побольше техники и вкуса, картина вышла бы превосходною. Въ разряду историческихъ, по костюмамъ, могла бы быть отнесена картина А. С. Янова: Сыскной приказъ, по исполненію же она принадлежитъ къ категоріи плохихъ. Нсколько лучше его же Инокъ-живописецъ. Публика съ большимъ вниманіемъ останавливается передъ картиною О. А. Бронникова: Убогій Лазарь и, повидимому, затрудняется опредлить ея достоинство, или же стсняется высказать свое сужденіе о ней. Хорошо написанная лстница, блестящій видъ картины и равные эффекты на многихъ нагоняютъ своего рода страхъ прямо сказать, что картина плоха и что смысла въ ней мало, а есть только… глянецъ.
Жанры, кром вышеуказанныхъ Вл. Е. Маковскаго, на этотъ разъ не особенно отличились. Недурны И. М. Прянишникова: Влопался и Утиный перелетъ. Особенно хороши собаки, только мы замтимъ художнику, что на перелет собака не лежитъ такъ покойно, какъ у него, когда хозяинъ готовится къ выстрлу. Хороша его же картинка: На паром. Какъ всегда, мы съ особеннымъ удовольствіемъ остановились передъ крошечной картинкой Б. В. Лемоха, единственнымъ его произведеніемъ на этой выставк, кром, впрочемъ, еще портрета Г. С. Изъ крупныхъ картинъ особенно хороша Татьяна М. Н. Блодта. По нашему мннію, художникъ врно понялъ героиню Евгенія Онгина и превосходно передалъ замыселъ великаго поэта. На этомъ полотн мы видимъ деревенскую, мечтательную барышню тридцатыхъ годовъ, ничмъ не выдающуюся и некрасивую даже. Но по этому лицу и по всей фигур можно уже предвидть, какая эффектная и своеобразно-привлекательная женщина выйдетъ изъ нея современенъ. Написана картина превосходно, за исключеніемъ цвтовъ. Сиротк Н. Б. Бодаревскаго принадлежитъ первое мсто на ныншней выставк. Его же Въ лѣ,сной глуши значительно ниже уже потому, что величина полотна совсмъ не соразмрна съ содержаніемъ. На той картин и на другой изображена двочка въ лсу, только на первой мы видимъ глубоко задуманную и художественно исполненную вещь. Тутъ нтъ никакихъ подчеркиваній, никакихъ вывсокъ врод заплатъ, нищенской сумы и т. под. Нарисована двочка, какъ двочка, по-крестьянски чистенько одтая, не изнуренная, не голодная, а, все-таки, это настоящая, и жаль ее бдную. Такъ, въ деревн, въ изб, можетъ быть, все есть у нея: и сыта она, и одта, но это ‘все’ у чужихъ людей… Тятьки нтъ, мамки… не къ кому этой головк припасть на колна, некому этимъ свтленькимъ глазкамъ въ лицо заглянуть съ ожиданіемъ привта, некому ласковымъ словомъ примолвить ребенка. Двочка въ лсъ забрела, къ дереву привалилась сиротской головкой, затуманеннымъ взглядомъ смотритъ куда-то тоскливо. А кругомъ только листва шумитъ, да втеръ гудетъ безучастно… Нтъ ни тятьки, ни мамки, нтъ ласки родной… лсной глуши тоже двочка, набравши въ кузовъ грибовъ, прислонилась къ дереву и, повидимому, ждетъ, откуда донесется призывное ‘ау’, тогда она встрепенется и побжитъ изъ ‘глуши’ на лсную тропинку. Картина написана не хуже первой, въ ней одного не достаетъ — того, что заставляетъ чувство шевельнуться въ глубин души зрителя. За этими двумя картинами слдуетъ поставить хорошую вещь К. К. Костанди: Въ люди. Деревенская двка детъ въ вагон третьяго класса на заработки, въ услуженіе къ чужимъ людямъ. Что ждетъ ее, что съ ней будетъ, — ничего она не знаетъ, жаль было съ роднымъ гнздомъ разстаться, боязно въ люди идти, смутно чуется сердцу, что мало хорошаго ждетъ ее впереди. Дома ‘съ своими’ она была человкъ, знала, что длала, знала зачмъ, ‘въ людяхъ’ она будетъ только рабочею силой, это везутъ не ее, а товаръ на рынокъ труда. Ни понять, ни сказать этихъ словъ она не уметъ, да и надобности нтъ ей говорить этихъ словъ. Ноетъ душа, и всмъ существомъ своимъ чувствуетъ двка, что старое все порвалось, начинается новая жизнь, и боязно… боязно ей. Все это есть на картин г. Костанди, и большаго никто не въ прав требовать отъ художника. Н. Д. Кузнецовъ выставилъ Полевые цвты — картину тоже съ одною фигурою двушки на лугу, усянномъ полевыми цвтами. Если это портретъ, тогда надо было такъ и отмтить въ каталог, дабы не вводить насъ, критиковъ, въ очень нежелательное положеніе говорить непріятныя для оригинала вещи, какъ это разъ уже случилось съ пишущимъ эти строки. Но разъ художникъ выдаетъ картину за произведеніе собственной фантазіи, мы вынуждены ему замтить, что созданное его воображеніемъ лицо далеко ‘не художественно’. Мы не настаиваемъ на необходимости писать именно красавицъ, но смемъ думать, что банально-некрасивыя лица допустимы на картинахъ лишь въ тхъ случаяхъ, когда эта некрасивость и банальность тсно связаны съ мыслью, вложенною въ картину. Въ Полевыхъ цвтахъ г. Кузнецова нтъ никакой мысли, а потому мы считаемъ справедливымъ требовать отъ художника или исключительно красиваго лица, или настолько выразительнаго, чтобы оно привлекало вниманіе публики. А г. Кузнецовъ изобразилъ… впрочемъ, пожалуй, это, въ самомъ дл, портретъ. Тогда намъ остается лишь извиниться передъ оригиналомъ и предположить, что портретъ неудаченъ. Къ этому мы имемъ основаніе въ томъ, что барышня изображена и въ довольно безобразной поз, чего легко можетъ избжать самая некрасивая женщина, и нарисована она въ какомъ-то пустомъ пространств: точно ‘полевые цвты’ растутъ на краю свта, а за ними уже и земля провалилась: такъ неловко оборвалъ свой дугъ г. Кузнецовъ. Того же художника Ремонтеръ не представляетъ собою ничего типичнаго, бгущая на выводк лошадь не годится ни въ какой ремонтъ, она и на лошадь-то мало похожа, у нея совсмъ нтъ обихъ заднихъ ногъ, къ тому же, художникъ такъ ее пошатнулъ, что еще мигъ — и она должна упасть. На картин нагорожено много всякой всячины: тутъ и телга, запряженная волами, и стая утокъ, или гусей, и другая лошадь съ конюхомъ. Все это зря напихано, ничмъ не связано, ни на что не нужно и… плохо. А вотъ портретъ маленькой Л. Рукавишниковой, писанный г. Кузнецовымъ, такъ настоящая прелесть, тутъ виднъ мастеръ своего дла.
Прежде чмъ перейдти къ пейзажамъ, намъ остается сказать о картин К. А. Савицкаго: Паннихида. На большинство зрителей картина эта производитъ двойственное впечатлніе: то какъ будто очень хорошо, то какъ будто совсмъ нехорошо. ‘Отчего это происходитъ?’ — обращались къ намъ многіе съ вопросомъ. Происходитъ это, очень просто, оттого, что половина картины очень хороша, а другая — никуда не годится. Хороши вс фигуры, и сгруппированы прекрасно, и выразительны, и большой смыслъ во вс въ нихъ вложенъ. Эта часть картины вполн удовлетворительна. Но дло въ томъ, что паннихида служится на кладбищ, заваленномъ ватой, вмсто снга, на памятникахъ и на могильныхъ крестахъ вата разложена очень тщательно, какъ укладываютъ ее въ зимнія рамы, на деревьяхъ она растрепана и разбита хлопьями и нигд ни самоотдаленнйшимъ образомъ не напоминаетъ снга. Деревья, пажитники, перспектива, пестрота фона и опять-таки эта несчастная вата губятъ очень хорошую картину.
Между пейзажами, по обыкновенію, первое мсто занимаютъ шишкинскіе, изъ нихъ же лучшій — Туманное утро, за нимъ слдуютъ Сосновый лсъ и потомъ Лсной уголокъ. Съ особенною радостью мы можемъ заявить, что высокоталантливый художникъ съ каждымъ годомъ поднимается все выше. Его прошлогоднія: Лсныя дали и Послдній листъ превзойдены Туманнымъ утромъ. Это послднее мы назвали бы верхомъ совершенства, если бы усомнились въ способности И. И. Шишкина дать намъ въ будущемъ году что-либо еще боле совершенное. Сосновый лсъ тоже неподражаемъ. Эти дв вещи составляютъ лучшее, украшеніе теперешней выставки. Е. Е. Волковъ выставилъ девять картинъ, худшая изъ нихъ Къ весн, лучшія Посл засухи и небольшія: Лсная рчка, Лсной ручей, да еще дв, тоже очень маленькія. Изъ картинъ А. А. Киселева намъ понравилась не значущаяся въ печатномъ каталог Роща, остальныя могутъ быть свободно пройдены молчаніемъ. На прежнихъ выставкахъ мы не помнимъ имени Е. С. Вржещъ, надо полагать, это молодой художникъ, обладаютъ весьма изряднымъ талантомъ, судя по картин Осень. Блекнущая трава, облетвшій желтый листъ напи.саны прекрасно, хороши и оголенныя деревья. Мы посовтывали бы только художнику не изображать деревьевъ-уродовъ, похожихъ боле на рдьку, чмъ на дубы. Очень можетъ быть, что такой рдькообравный монстръ гд-нибудь и попался художнику, но изъ этого совсмъ не слдуетъ, что надо наносить на полотно вс аномаліи, какія иногда встрчаются въ природ, особливо если эти аномаліи красоты не прибавляютъ и ничего собою не выражаютъ, какъ въ данномъ случа. Во всякомъ пейзаж нужна не фотографическая врность изображенія чего попало, а должна быть вложена идея прекраснаго. Правда не въ томъ, чтобы живописать, а въ томъ, чтобы написанное было художественно. Другая, Г. Г. Мясодова, очень хороша и написана превосходно, только, по нашему мннію, художникъ въ этой картин уклонился нсколько въ противуположную сторону, увлеченный желаніемъ прикрасить природу. Тутъ возникаетъ довольно спорный вопросъ: въ прав ли художникъ ‘прикрасить’ и въ какой мр можетъ онъ пользоваться этимъ правомъ? Относительно портретовъ вопросъ считается ршеннымъ въ положительномъ смысл и съ очень малыми ограниченіями. Что же касается пейзажей, то мы бы полагали боле правильнымъ преслдовать идею красоты въ выбор, а не въ исполненіи. Г. Мясодовъ написалъ очень эффектную осень, только перепестрилъ. Остальныя его семь картинъ, меньшихъ размровъ, хороши, конечно, но писаны, кажется, исключительно на продажу, ради денегъ. Впрочемъ, то же самое надо сказать и о большинств пейзажистовъ, выставившихъ свои произведенія.
Изъ портретовъ особенно хороши портретъ В. М. Жемчужникова, писанный Ив. Н. Крамскимъ, и П. И. Бларамберга, работы И. Е. Рпина. О кузнецовскомъ мы уже сказали. Очень хороши акварельные портреты А. П. Соколова. А зачмъ В. И. Суриковъ выставилъ свою акварельную мазню въ пятнадцати экземплярахъ,— этого понять никакъ нельзя. Совершенно достаточно было двухъ, подъ литерами Е. и М., для доказательства, что г. Суриковъ не уметъ рисовать акварелью.
Въ общемъ, выставка оставляетъ далеко неблагопріятное впечатлніе и наводитъ на тревожныя думы о дальнйшей участи такого прекраснаго, по иде, учрежденія, какъ ‘товарищество передвижныхъ выставокъ’. Захватъ боле половины выставки двумя лицами не предвщаетъ ничего добраго. А не будь этого захвата, тогда на тринадцатой выставк оказалось бы всего около ста картинъ и пришлось бы сказать, что она въ количественномъ отношеніи бдне прежнихъ передвижныхъ выставокъ, какъ она ниже ихъ въ качественномъ. Грустно видть, что святое дло искусства такъ легко можетъ быть сбито съ своего прямаго пути торгово-промышленными пріемами, кумовствомъ и воротилами. Вотъ гд настоящіе-то тормазы русскаго искусства, а не тамъ, гд ихъ разъскиваетъ г. Стасовъ, представляющій собою одно изъ звеньевъ этихъ тормазовъ.
Посл великопостнаго перерыва русскихъ спектаклей, на сцен Малаго театра поставлены дв новыя драмы и одна новая комедія. Первая драма, Мессалина (въ передлк г. Буренина), по слухамъ, снята съ репертуара посл двухъ или трехъ представленій. О ней, слдовательно, и говорить не стоитъ. Другое дло вторая драма: Два таланта — г-жи Ольги Шапиръ. Сколько намъ извстно, это первое драматическое произведеніе писательницы, пріобрвшей уже извстность своими повстями. Первый опытъ писанья для сцены вышелъ очень удачнымъ: драма имла блестящій успхъ, во многихъ отношеніяхъ заслуженный. Оригинальность сюжета, чуткое пониманіе сценическихъ требованій и умнье такъ распредлить дйствіе, что вниманіе и интересъ зрителя не ослабваютъ до конца и не утомляются, — все это свидтельствуетъ о несомннномъ талант автора. Искренно радуясь появленію даровитаго драматическаго писателя, мы считаемъ своею обязанностью сказать по поводу ново! драмы нсколько правдивыхъ словъ, которыя покажутся автору, на первый разъ, конечно, мене сладостными, чмъ апплодисменты и вызовы театральной публики. Къ этому насъ обязываютъ, прежде всего, т общія задачи, которыя мы преслдуемъ въ нашихъ критическихъ обзорахъ, въ частности же — глубокое наше убжденіе въ томъ, что одни тріумфы и оваціи отнюдь не могутъ способствовать развитію даже крупнаго дарованія, а, наоборотъ, иногда съ первыхъ же шаговъ сбиваютъ его на ложный путь и нердко совсмъ губятъ. Успхъ драмы обусловленъ, главнымъ образомъ, вншней стороной произведенія г-жи Шапиръ, той оболочкой, такъ сказать, въ которой она преподнесла публик свою идею, а затмъ очень интересною постановкою живаго вопроса въ первыхъ двухъ дйствіяхъ драмы. Вопросъ въ томъ: что нужно, что необходимо таланту, чтобы не заглохнуть, не пропасть подъ давленіемъ вн шелъ условій жизни? При какихъ обстоятельствахъ талантъ можетъ окрпнуть и развернуться во всю свою мощь? Вопросъ, какъ видитъ читатель, не только интересенъ, но и весьма важенъ въ наше время всевозможныхъ шатаній, послдствій глубокихъ потрясеній, пережитыхъ русскимъ обществомъ за истекшее тридцатилтіе. За это время все, считавшееся когда-то незыблемымъ, рухнуло, все перепуталось. Въ этой-то путаниц старая дворянская семья Безсоновыхъ застигнута нуждою. Отецъ Безсонова представляетъ собою чуть ли не послдняго кавалериста старыхъ временъ. Два таланта — его дти: Вадимъ — поэтъ, уже стяжавшій первые лавры, и Анна — молодая двушка, только что пробующая свои силы писательницы. Вадимъ пріхалъ въ деревню къ отцу съ цлью, между прочимъ, заполучить тысячи дв рублей на уплату петербургскихъ долговъ. Къ ужасу своему, онъ узнаетъ отъ отца о полномъ ихъ разореніи. Тутъ молодой поэтъ замчаетъ, что богатый сосдъ-помщикъ Дуровъ влюбленъ въ Анну и готовъ на ней жениться. Но Анна любитъ сына ихъ же управляющаго изъ мщанъ, Павлицына, и считаетъ себя его невстой. Вадимъ старается доказать ей всю несообразность этого брака. ‘У тебя, можетъ быть, въ самомъ дл талантъ,— говоритъ онъ сестр,— а ты обрекаешь себя на жалкое прозябаніе женою какого-то несчастнаго управляющаго, человка почти безъ всякаго образованія… Или ты воображаешь, что можно и обдъ стряпать для г-на Павлицына, сидя въ подвал, и обнять міры своимъ умомъ?.. Таланту,— какой бы онъ ни былъ,— какъ воздухъ,.нужны просторъ и свобода! Нищета — это плнъ, это могила!’ Въ разъигрывающейся затмъ бурной семейной сцен Анна объявляетъ о своемъ непоколебимомъ ршеніи сдлаться женою любимаго человка, съ полнымъ сознаніемъ всего, что можетъ ее ожидать. На этомъ кончается первый актъ. Положеніе въ немъ достаточно обрисовано, характеры намчены ясно, вопросу поставленъ прямо.
Прошло пять лтъ. Слава Вадима упрочилась, онъ извстность, живетъ въ роскошной квартир и мечтаетъ о своихъ будущихъ поэмахъ. Однако же, литературнаго заработка далеко не хватаетъ на удовлетвореніе его широкихъ замашекъ. Въ ряд живыхъ и отчасти комическихъ сценъ выясняется, что онъ запутался въ долгахъ и что въ него ‘ужасти какъ влюблена’ Глафира Прохоровна, дочь милліонера Силина, разжившагося кулака. Разъ Вадимъ уже былъ на краю гибели, отъ которой спасла его своими деньгами полюбившая его барыня Ивецкая, живущая врозь съ мужемъ. Но связь съ Ивецкой надола Безсонову, стсняетъ его поэтическую натуру и онъ опять толкуетъ о необходимости свободы, средство же быть свободнымъ поэтъ видитъ только въ большихъ, деньгахъ. ‘Нтъ, — восклицаетъ онъ въ конц акта, — такъ жить нельзя! Надо жениться на Глашенькиныхъ милліонахъ)… Свобода на всю остальную жизнь,— милліонная свобода! Кончить навсегда съ низкими грошевыми дрязгами!.. Только все это обдумать надо, съ духомъ собраться, чтобы потомъ, не красня, смотрть въ глаза порядочнымъ людямъ!… Впрочемъ, все это вздоръ… Вс другіе — вздоръ. Трудно только собственное брюзгливое чувство побороть… Вотъ что трудно!’
Въ эти пять лтъ, другой талантъ, Анна, не могла помириться съ семейною жизнью въ скромной обстановк жены управляющаго. Первыя напечатанныя ею произведенія обратили на нее вниманіе журналистовъ, она не чужая литератур. Но пошли дти, домашнія заботы, мелкія дрязги… и Анна съ тоскою говоритъ брату о невозможности писать въ такихъ жизненныхъ условіяхъ, о нравственныхъ мукахъ, пережитыхъ ею подъ напоромъ творческихъ силъ, не находящихъ себ примненія, вчно сдавливаемыхъ обязанностями жены, матери и хозяйки. Ея мужъ Павлицынъ все это видлъ, понималъ терзаніе гибнущаго таланта и ршился все бросить изъ любви къ Анн, перехать въ Петербургъ, здсь найти занятіе, чтобы дать возможность развернуться дарованію жены на полной свобод. До мста не находится, занятія нтъ, семь грозитъ нужда крайняя. Положеніе становится невыносимымъ для всхъ. Является богачъ Дуровъ, попрежнему, влюбленный въ Анну. Онъ зоветъ молодую женщину на лекціи, на выставки, въ театры и концерты, открываетъ передъ нею цлую перспективу нравственныхъ наслажденій, доступны’ только людямъ свободнымъ и состоятельнымъ. Анна не въ силахъ противустоять соблазну. Ничто не ускользаетъ отъ любящаго и зоркаго глаза Павлицына. Посл тяжелой борьбы онъ ршается ухать съ семьею въ деревню, предоставивши жен полную свободу въ Петербург, онъ жертвуетъ личнымъ счастьемъ, считая себя не въ прав загубить талантъ жены своимъ эгоизмомъ.
Черезъ нсколько дней вс собираются въ квартир Вадима на его помолвку съ Глашей Силиной. Анна только что проводила свою семью на желзную дорогу. ‘Дуровъ вс глаза проглядлъ, ожидая тебя’,— встрчаетъ Вадимъ сестру. Дуровъ говоритъ ей о своей любви, о ново! жизни съ нимъ за границею, о широкомъ простор для ея таланта, о слав и счастьи, ожидающихъ ее впереди. На слабыя возраженія Анны о несчастной участи дтей, покинутыхъ матерью, онъ горячо отвчаетъ: ‘Ваши дти не будутъ счастливы оттого, что вы зачахнете у нихъ на глазахъ… Сначала сами найдете свою дорогу, завщаете вашимъ дтямъ имя славное! За это они поблагодарятъ васъ когда-нибудь’.— ‘О, нтъ… Зачмъ слава?— говоритъ Анна.— Хотя какой-нибудь найти выходъ силамъ, которыхъ заглушить средствъ нтъ!’ — Подошедшій къ нимъ съ бокаломъ въ рукахъ Вадимъ предлагаетъ выпить ‘за новую жизнь’… ‘У каждаго свой жребій, Анна, — говоритъ онъ. Ты ничего не выиграешь, отрекаясь такъ упорно отъ своего!’ Мы передаемъ содержаніе драмы, не прерывая его своими заключеніями, которыя сдлаемъ ниже.
По прошествіи нсколькихъ мсяцевъ, Анна бросила Дурова, убжала отъ него и является передъ нами въ плохомъ номер гостинницы, подъ гнетомъ страшнаго нервнаго возбужденія. Она поняла, что ошиблась, что никогда не любила Дурова, а лишь увлеклась, и даже не столько имъ лично, сколько возможностью при его помощи вырваться на манившіе ее къ себ просторъ и свободу. Творческія силы таланта, глохнувшія отъ мелочей и дрязгъ семейно-мщанской жизни съ мужемъ въ деревн, оказались на свобод нелегальнаго сожитія съ Дуровымъ задавленный сознаніемъ совершеннаго проступка и чувствомъ любви, жалости къ брошеннымъ дтямъ. ‘Туда, назадъ къ нимъ!..— рвется Анна.— Вымолить прощенье, отдлаться отъ безплодныхъ порывовъ, всмъ существомъ отдаться исполненію своихъ обязанностей…’ Анна пишетъ письмо къ мужу, посылаетъ за братомъ. Пришедшій по ея зову Вадимъ продолжаетъ развивать свои прежнія теоріи. ‘Меня нельзя унизить,— декламируетъ онъ,— власти надо мной нтъ… Ну, да, я посту пилъ отвратительно, я женился на деньгахъ. Д измнилъ женщин, которая меня любила, которая своей любовью спасла меня въ минуту отчаянья. Д не оправдываюсь. И я, можетъ быть, не разъ еще буду преступникомъ по вашей житейской морали… Да вамъ-то что до этого? Мои грхи умрутъ со мной вмст, а мои творенья будутъ жить собственной жизнью. Мое дарованье вырастетъ во весь свой ростъ! Поймите же, что ему я принесъ себя самого въ жертву! Его я выкупилъ безсмысленными торгашескими милліонами изъ вавилонскаго плненія заботъ, разсчетовъ и дрязгъ, соблазновъ, уступокъ и сдлокъ,— купли-продажи, что зовется борьбой за существованіе. Я для нея не созданъ. Д себя отдалъ въ собственность купчих Силиной, но вдохновенье мое не понесу на рынокъ, пока я живъ!..’ На слабое возраженіе сестры Вадимъ отвчаетъ: ‘Что-жь бы вы-то мн посовтовали? Да службу поступить? жизнь посвятить выплачиванью долговъ изъ казеннаго жалованья? Корпть надъ канцелярскими бумагами, а вдохновляться по табельнымъ днямъ?… Сжечь мн, что ли, планы всхъ моихъ будущихъ поэмъ? Вдь, для нихъ жить надо, а не прозябать! Надо свято, благоговйно выносить ихъ въ собственной душ, а не видть въ каждомъ лишнемъ стих средство не умереть завтра съ голоду…’ Вс эти эгоистическія разсужденія нисколько не успокоиваюгь Анну. Приходъ Дурова, гнавшагося по слдамъ за покинувшей его любимой женщиной, выводитъ ее окончательно изъ себя. ‘И вы вообразили, что такъ жить можно?!…— восклицаетъ она надрывающимъ душу голосомъ.— Что любовница богача Дурова вернется къ мужу, къ дтямъ, понесетъ свой позоръ въ честную семью?!..’ и т. д. Анна застрливается.
Таково содержаніе драмы въ ея основныхъ чертахъ. Посмотримъ теперь, что за лица представлены авторомъ, какъ носители талантовъ, и въ чемъ состоитъ идея самой драмы. Первый упрекъ автору долженъ заключаться въ томъ, что лица героевъ мелки, случайны и не типичны, второй упрекъ, боле капитальный,— въ томъ, что идея, проводимая г-жею Шапиръ, неврна, вслдствіе чего оказываются несообразности въ ея развитіи и полная фальшь въ выводахъ. Поэтъ, Вадимъ Безсоновъ, есть, въ сущности, негодяй, даже не драматическій негодяй, какъ представитель новой формулы драматическаго злодя, а дрянной прохвостъ съ мелочно-эгоистической душонкой. Въ первомъ дйствіи онъ убждаетъ сестру выдти замужъ за нелюбимаго богача, бросивши любимаго человка потому только, что онъ бденъ, во второмъ — самъ бросаетъ любящую его женщину, которой онъ всмъ обязанъ, и собирается жениться на богатой купчих, къ которой относится съ брезгливымъ чувствомъ, въ четвертомъ — оскорбляетъ облагодтельствовавшую его женщину, подличаетъ передъ будущимъ тестемъ и невстою и толкаетъ сестру на содержаніе къ богатому барину, въ пятомъ — смакуетъ вс надланныя имъ мерзости и въ результат очень доволенъ своей судьбой. Мало того, онъ и впредь не теряетъ надежды надлать таковыхъ же, или еще горыпихъ, при случа, онъ не считаетъ себя ни виноватымъ, ни дурнымъ, а прямо — героемъ, принесшимъ ‘себя самого въ жертву своему дарованію. Жертва не кажется намъ особенно тяжелою, женитьба на молоденькой, хорошенькой двушк съ милліонами приданаго едва ли кону покажется геройскимъ подвигомъ. Какъ бы то ни было, поэтъ Безсоновъ, въ драм г-жи Шапиръ, все время проводитъ ту идею, что талантъ можетъ развиваться только при большихъ деньгахъ, пріобртенныхъ какою бы то ни было цною, и, въ конц-концовъ, личнымъ примромъ доказываетъ правильность этой идеи. Если бы ему не удалось жениться, ‘преодолвая брезгливое чувство’, и тмъ добыть состояніе, онъ, по всей вроятности, отважился бы на боле геройскія средства: на подлогъ, напримръ, на кражу бумажника купца Силина, на взломъ его шкатулки… и, во всякомъ случа, повторялъ бы: ‘я сдлалъ этотъ подвигъ, чтобы выкупить безсмысленными торгашескими милліонами мой талантъ изъ вавилонскаго плненія труда, къ которому я не чувствую никакой охоты’. Съ такими-то принципами, діаметрально противуположными ‘житейской морали’ и практикуемыми въ жизни, поэтъ живетъ себ припваючи невинность онъ сохранилъ, капиталъ нажилъ и славу пріобрлъ. Чего же еще желать человку? Охота вести какую-то тамъ нелпую ‘борьбу за существованіе’, изъ которой то ли выберется, то ли нтъ, и уже во всякомъ раз съ помятыми боками! Да и жениться-то резону нтъ, это Вадиму такъ вкруть пришло, кредиторы прижали. А то можно бы какую-нибудь другую штуку придумать для уловленія если не ‘безсмысленныхъ милліоновъ’, то сотенъ или десятковъ тысячъ. Конечно, сразу хапнуть милліоны лучше, это и говоритъ даже Вадимъ не одинъ разъ. Выводъ получается такой: ‘житейская мораль’, обязательная для обыкновенныхъ смертныхъ, для таланта не обязательна,— совсмъ наоборотъ, присутствіе въ человк дарованія обязываетъ его не зарывать таланта, а развивать его, не стсняясь такими пустяками, какъ наша ‘житейская мораль’. Такимъ образомъ, всякій кропатель стишонокъ, всякій мазилка, артистъ, отравляющій жизнь сосдей своимъ козлогласіемъ или музыкой, разъ онъ считаетъ себя талантомъ (а какой же дуракъ не считается себя первокласснымъ талантомъ),— онъ, по теоріи г-жи Шапиръ, иметъ законное право длать всякія мерзости съ благою цлью заполучить ‘безсмысленныя’ деньги простецовъ. Это одна сторона драмы, такъ сказать, положительная. Въ качеств назидательнаго примра, показывающаго, къ какимъ гибельнымъ послдствіямъ ведетъ талантливыхъ людей поведеніе, несогласное съ теоріями Вадима Безсонова, въ драм представлена участь его сестры Анны. Послушайся она брата, выйди замужъ за Дурова,— и жила бы она въ свое полное удовольствіе и обществу на пользу. Дти были бы на рукахъ кормилицъ и нянекъ, а она развивала бы свои таланты. Правда, въ сердц могла бы остаться любовь къ прікашику и стать источникомъ душевныхъ мукъ и борьбы. Но этому помочь было бы не трудно, стоило бы только стать выше ‘житейской морали’… А вонъ какъ ее эта самая ‘мораль’-то обдлала: талантъ загубила и самое носительницу онаго до смерти зала.
Не будь въ драм этого противупоставленія торжествующаго таланта поганца. Вадима съ Горькой судьбой талантливой женщины, вся драма подучила бы иной смыслъ и вопросъ, поставленный писательницей, получилъ бы другое ршеніе. Капитальная ошибка заключается въ томъ, что г-жа Шапиръ отнеслась въ вопросу чисто по-женски, а не по общечеловчески, почему выводъ получился односторонній, случайный и ошибочный. Г-жа Шапиръ, повидимому, хотла показать, что даровитый мужчина, будучи до мозга костей негодяемъ, можетъ развивать свои природныя дарованія, тогда какъ женщина… и т. д. на тему старыхъ женскихъ іереміадъ. Это въ основ своей неврно. Завтра другой авторъ, измнивши положенія, при тхъ же характерахъ дйствующихъ лицъ докажетъ противное, и пулю себ въ лобъ пуститъ Вадимъ въ раззолоченной гостинной, на бархатной кушетк, доведенный дурой-женой и животнымъ-тестемъ до невозможности жить на бломъ свт. А Анна, забывши честь и совсть, станетъ выше ‘житейской морали’, окруженная толпою почитателей и обожателей, будетъ наслаждаться богатствомъ и славой… и для этого совсмъ нтъ надобности длать ее такою негодницею, какимъ мерзавцемъ сдлала г-жа Шапиръ мужчину. Все это случайности, ничего не доказывающія и никакого вопроса не разршающія. Имена поэтовъ Кольцова, Никитина, Сурикова и мн. др. служатъ живымъ опроверженіемъ мысли г-жи Шапиръ. Вмст съ тмъ, мы весьма сомнваемся въ возможности для автора Двухъ талантовъ указать намъ въ дйствительной жизни что-либо похожее на Вадима Безсонова. Все вышесказанное приводитъ насъ къ убжденію въ томъ, что г-жа Шапиръ слишкомъ много полагается на свой талантъ, слишкомъ много даетъ воли своему женскому чувству и недостаточно продумала свое произведеніе.
Успхомъ своей драмы г-жа Шапиръ много обязана превосходному исполненію роли Анны М. Н. Ермоловой. Въ ея артистической игр сгладились и проскользали незамченными публикою многія шероховатости и даже несообразности. По тексту драмы, вмсто энергичной двушки перваго акта и полунадломленной женщины втораго, Анна является въ третьемъ дйствія какою-то вертушкою, забывающею мужа и дтей ради выставокъ и концертовъ. Въ Четвертомъ же дйствіи она невозможно быстро соглашается стать любовницею богача Дурова. Очень тонкими оттнками игры г-жа Ермолова спасала героиню въ эти критическія минуты. Весь пятый актъ цликомъ созданъ г-жею Ермоловой. Самой слабой въ ея исполненіи мы считаемъ ту сцену втораго акта, гд Анна говоритъ брату о невозможности работать въ семейной обстановк. Это мсто вышло холодно и вяло, не слышно было сердечной муки, вызываемой раздвоеніемъ души женщины между чувствомъ любви къ семь и порывами творчества. Въ третьемъ акт, въ заключительной сцен съ мужемъ замтна тоже нкоторая незаконченность, доказывающая неясность пониманія артисткою нравственнаго состоянія изображаемаго лица. Надо, однако же, и то сказать, что артисты, съ которыми ей пришлось вести вс свои сцены, были ниже исполняемыхъ ими ролей. Г. Южинъ неврно изобразилъ Вадица Безсонова, изъ него слдовало сдлать или полнйшаго негодяя, какимъ онъ есть на самомъ дл, негодяя въ душ, ломающагося передъ людьми и передъ самимъ собою, или же фанатика самообожанія. Въ исполненіи г. Южина не вышло ни того, ни другаго — и не вышло ничего. Для прохвоста — онъ слишкомъ поэтъ, для поэта — слишкомъ прохвостъ, для человка образованнаго, принадлежащаго къ извстному, по крайней мр, вншне-приличному кругу, онъ недостаточно приличенъ съ своей каррикатурной гривой и въ своемъ малиновомъ бархатномъ пиджак. Г. Горевъ, въ роли Дурова, тоже мало способствовалъ успху пьесы. Впрочемъ, изъ его роли едва ли и возможно что-либо сдлать, во всякомъ случа, хотя по вншности слдовало быть похожимъ на богатаго и настоящаго барина, а не на chef de cuisine, какимъ вышелъ г. Горевъ. У г. Рыбакова въ роли Павдицына, мужа Анны, не хватало силы и чувства въ нкоторыхъ очень благодарныхъ для исполнителя мстахъ. Третій актъ лежитъ исключительно на его плечахъ, весь интересъ зрителя долженъ быть приковавъ къ драм, разъигрывающейся въ душ этого простаго, любящаго человка, у котораго ускользаетъ изъ рукъ счастье и который самъ не знаетъ, что длать — схватиться за него, опираясь на свое право, идя пожертвовать имъ для предполагаемаго блага любимой женщины. Этой мучительной внутренной борьбы не смогъ передать г. Рыбаковъ и далъ только ея, такъ сказать, результаты въ рыданіяхъ, которыми заканчивается третій актъ. Здсь слдуетъ отмтить одно изъ двухъ: или невниманіе нашихъ артистовъ и режиссера, или непониманіе ими того, что они длаютъ и что бы должны были длать. Павдицынъ возвращается домой, застаетъ у себя сосда-помщика Дурова и едва киваетъ головой на его поклонъ, не считаетъ нужнымъ подать руку. Гд же это видали гг. Рыбаковъ и Горевъ, чтобы такъ водилось въ обыденной жизни? Потомъ Анна и Павлицынъ усаживаются у себя въ гостинной, а гость все время стоитъ передъ ними, какъ какой-нибудь посыльный… Ошибаются артисты, если думаютъ, будто это пустяки и мелочи. Внимательному и чуткому зрителю эти мелочи глазъ ржутъ не меньше бархатнаго пиджака г. Южина и бакенбардъ котлетами г. Горева. Не слдуетъ никогда забывать, что изъ мелочей и пустяковъ, въ сочетаніи со всмъ тмъ, что имется крупнаго, слагается общее впечатлніе — художественности, если получается нчто цльное и законченное, и непріятной шероховатости, неартистичности, если подобныя мелочи являются какъ бы пятнами или недодланными мстами въ картин. Въ томъ же третьемъ акт г-жа Садовская превосходно передала роль старухи, матери Павлицына, грызущей сына и невстку. Несмотря на легкій шаржъ, очень хорошъ былъ г. Садовскій въ роли Убогова, племянника купца Силина. Мы бы лишь посовтовали ему измнить прическу изъ старорусской съ прямымъ рядомъ въ самую моднйшую. Это опять-таки не пустяки: при этомъ еще ярче выступитъ разладъ между вншностью и внутреннимъ содержаніемъ изображаемаго лица, самый комизмъ его будетъ тоньше и тмъ, по нашему мннію, выше. Были недурны, мстами хороши даже: г. Живокини, игравшій стараго слугу Вадима, и г. Грековъ — купца Силина, въ особенности въ сцен съ племянникомъ, полной комизма. Тутъ мы вынуждены сдлать маленькое отступленіе по адресу нашей публики. Своими неумстными апплодисментами она, публика, испортила эту сцену, не дала артистамъ ее закончить и лишила г. Садовскаго очень эффектнаго мста въ его роли. Неужели такъ ужь это трудно повоздержаться и повременить съ хлопаньемъ до конца акта? Что касается г. Рябова и г-жи Никулиной, то ими было сдлано все, чмъ только артистъ можетъ ухлопать пьесу наповалъ. Изъ отца Безсонова была возможность сдлать почти типъ, въ исполненіи же г. Рябова мы не видали даже просто живаго лица, роль окончательно пропала. При всемъ нашемъ уваженіи къ таланту заслуженной артистки, мы вынуждены сказать, что г-жа Никулина взялась за роль, совсмъ для нея неподходящую. Вмсто молодой, красивой, экзальтированной Ивецкой, г-жа Никулина изобразила глупую и противную кокотку, которую забыли отчислить за штатъ. Никого изъ зрителей не могло удивить, что такая барыня опротивла молодому человку и что онъ не знаетъ, какъ отъ нея избавиться, тогда какъ по смыслу пьесы дло должно имть совсмъ другой видъ, боле лестный для г-жи Ивецкой и мене извинительный для Вадима. Вообще же артисты, за немногими исключеніями, недостаточно твердо знали свои роли, и драма недостаточно срепетирована. Но въ этомъ уже вина лежитъ не на артистахъ. Относительно декоративной постановки мы замтимъ, что подражаніе мейнингенцамъ вещь похвальная и очень желательная, только оно должно идти до конца, до послднихъ мелочей. Лишь тогда выйдетъ хорошо, а то какъ бы хуже не было. Разъ вы повсили среди комнаты фонарь съ зажженной свчей, такъ ужь не забывайте про него и тушите въ немъ свчу при наступленіи дня и при унос канделябровъ.
Послдней новинкой на сцен Малаго театра была трехъактная комедія г. Королева: Комитетъ попеченія о, окончательно и безнадежно провалявшаяся съ перваго же представленія. Занавсъ опустился при единодушномъ шиканья всего партера. Намъ рдко случалось видть такое полное фіаско и, по правд сказать, не доводилось видть ничего хуже этой непозволительной комедіи. Надо отдать полную справедливость нашимъ добрымъ артистамъ,— они длали, что только могли для спасенія навязанной имъ нелпицы, валъ смотрть было на эту безплодную трату силъ и талантовъ. Гт. Ршимовъ, Макшеевъ, Дурново, Южинъ, Гетцманъ и г-жа Уманецъ-Райская прекрасно исполнили свои роли и не разъ вызывали громкія одобренія публики въ тхъ мстахъ, конечно, въ которыхъ есть какой-нибудь смыслъ. На ихъ несчастье такихъ мстъ въ этой комедіи очень мало. Это сплошной и неприличный фарсъ, о которомъ не стоитъ и нельзя говорить серьезно. За то очень серьезно слдуетъ спросить тхъ, отъ кого зависитъ одобреніе и принятіе пьесы на Импературскую сцену: чмъ они руководствовались, прінимая эту балаганную пьесу? Пусть бденъ нашъ драматическій репертуаръ, но изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы его позволительно было увеличивать чмъ попало. Шутка сказать, въ пять недль поставлено три пьесы, и изъ нихъ провалилось дв: пятиактная драма въ стихахъ и трехъактная комедія! Каково положеніе артистовъ, вынужденныхъ разучивать, репетировать и изображать передъ публикой всякую чепуху, съ полнымъ убжденіемъ, что больше двухъ разъ имъ не придется ‘ломать эту комедь’!… Грустно и досадно за нашу прекрасную труппу, стыдно за сцену, дорогую намъ по свтлымъ воспоминаніямъ прошлаго.