Современники Шекспира, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Современники Шекспира.

(Shakespeare’s Zeitgenossen und ihre Werke. In Charakteristiken und Uebersetzungen, von Friedrich Bodenstedt. Zweiter Band. John Ford. Berlin. 1860.)

Первый томъ названнаго нами обширнаго труда Фридриха Боденштедта, извстнаго нмецкаго поэта и ученаго, о современникахъ Шекспира вышелъ уже года полтора тому назадъ. Выходъ въ свтъ втораго тома запоздалъ лишь потому, что Боденштедтъ долженъ былъ какъ для него, такъ и для слдующихъ томовъ, которыхъ будетъ всего пять, собирать многіе матеріалы на мст, въ Англіи. Довольно долгое пребываніе въ Лондон, въ кругу тамошнихъ ученыхъ, спеціальныхъ знатоковъ Шекспира и современной ему сцены и литературы, и занятія въ Британскомъ музе не остались безъ плода, и Боденштедтъ пріобрлъ не мало интересныхъ данныхъ для исторіи стараго англійскаго театра.

Въ первомъ том своего труда Боденштедтъ представилъ характеристику Джона Вебстера, и критическое извлеченіе изъ замчательнйшихъ драмъ этого поэта. Чрезвычайная врность перевода выбранныхъ пьесъ, тонкій эстетическій вкусъ въ самомъ выбор, серьезное изученіе переводимаго писателя о всхъ прямыхъ источниковъ, касающихся его жизни и дятельности, кром того глубокое знакомство съ исторіею англійской литературы и англійскаго общества того времени, — вс эти достоинства ученаго предпріятія Боденштедта были оцнены почти единогласно какъ Германскою, такъ и Англійскою критикой, и вс истинные ученые и любители литературы привтствовали первый томъ ‘Современниковъ Шекспира’ большимъ сочувствіемъ и одобреніемъ, и желали успшнаго продолженія труду Боденштедта.

Нашелся одинъ только порицатель въ лиц поэта Фридриха Геббеля, извстнаго нсколькими довольно-оригинальными трагедіями и драмами. Онъ напечаталъ рядъ статей въ одной внской газет, въ которыхъ истолковалъ самымъ страннымъ образомъ смыслъ предпріятія Боденштедта, и этимъ вызвалъ автора на объясненіе во второмъ том его изданія.

Геббелю показалось почему-то, что Боденштедтъ ставитъ переведенныя ими цликомъ и представленныя въ извлеченіи піесы Джона Вебстера на ряду съ твореніями Софокла, Шекспира или Шиллера, и что цлью его было — водворить въ Германіи драмы Вебстера какъ образцовыя, въ ущербъ изящному вкусу и драматическому искусству. Подъ вліяніемъ такого предположенія Геббель принялся разбирать по ниточк бднаго Вебстера, и кончилъ свой разборъ страннымъ приговоромъ, что знакомство съ Шекспиромъ длаетъ совершенно излишнимъ изученіе его предшественниковъ и современниковъ, такъ какъ онъ превосходитъ ихъ во всхъ отношеніяхъ. По мннію Геббеля, чтобы имть о нихъ понятіе, вполн достаточно того, что было говорено объ этомъ предмет прежде, напримръ, Тикомъ и Ульрици.

Не пользуйся Геббель нкоторымъ авторитетомъ въ драматической литератур, Боденштедту не стоило бы и отвчать на его мнніе, но критикъ и переводчикъ Вебстера и Форда былъ вправ предположить, что если такъ взглянулъ на его предпріятіе литераторъ ex professo, то въ числ обыкновенныхъ читателей наврно найдутся люди еще мене способные понять его цль и старанія.

‘Что сказали бы мы (отвчаетъ Боденштедтъ Геббелю), о такомъ знаток скульптуры, который сталъ бы утверждать, что для изученія антиковъ достаточно знать творенія Фидія, такъ-какъ ни одно изъ всхъ остальныхъ скульптурныхъ произведеній древности не можетъ идти съ ними въ сравненіе, что изучать ихъ не только совершенно безполезно, но даже и вредно, что такое изученіе способно всмъ извратить вкусъ? Кто хочетъ имть понятіе о высокой красот, гармоніи и жизненности еллинскаго искусства, тому достаточно прочесть о немъ у Винкельмана, созерцаніе же самыхъ произведеній искусства вредно, и проч.

‘Или, что сказали бы мы о знаток живописи, который сталъ бы съ важнымъ видомъ повторять въ похвалу Рафаэля избитыя фразы, съ цлью доказать, что искусство достигло въ твореніяхъ Рафаэля высшей степени совершенства и что по этому совершенно безполезно хлопотать о его предшественникахъ и современникахъ отъ Чимабуэ и Джіотто до Михеля Анджело и Леонардо да Винчи?

‘Всякой согласится (заключаетъ Боденштедтъ), что врное относительно одного искусства, должно быть врно и относительно другаго. Такимъ образомъ, если для правильной оцнки Рафаэля необходимо не только знать его собственныя произведенія, но и произведенія его современниковъ, предшественниковъ и преемниковъ, ибо лишь этимъ способомъ можно узнать, что у него заимствованное и что свое, что у него общее съ другими и что отличаетъ его отъ всхъ, то на тхъ же самыхъ основаніяхъ не меяе необходимо при изученіи Шекспира обращать должное вниманіе на его предшественниковъ и современниковъ.’

Въ этихъ словахъ заключается въ тоже время и лучшее оправданіе намренію нашему познакомить русскихъ читателей, при помощи превосходнаго труда Боденштедта, съ двумя замчательными драматическими поэтами шекспировской Англіи. На первый разъ мы выбираемъ Форда, которому посвященъ второй томъ боденштедтовскаго изданія, біографію и характеристику Вебстера по первому тому мы представимъ впослдствіи.

Шекспиръ не иметъ еще такого громаднаго значенія для нашего образованія, какое принадлежитъ ему въ образованіи западной Европы, но знакомство наше съ этимъ великимъ ‘властителемъ думъ’ новой цивилизаціи становится съ каждымъ годомъ все прочне и прочне. Большая часть шекспировскихъ типовъ уже всмъ у насъ извстна, и многіе изъ нихъ намъ ближе, чмъ родные наши типы, созданные лучшими русскими поэтами, переводы шекспировскихъ драмъ являются почти непрерывно и въ печати и на сцен, и вроятно не долго намъ ждать, когда полный, съ любовью исполненный переводъ всхъ произведеній Шекспира усвоитъ его намъ, какъ нкогда усвоилъ Германіи превосходный трудъ Шлегеля и Тика, изслдованія о жизни Шекспира, о его дятельности, о его времени, даже боле спеціальные споры и толки о его изданіяхъ, возникающіе въ Англіи и Германіи (какъ напримръ полемика, возбужденная въ послднее время Пенъ-Кольеромъ), обращаютъ на себя постоянное вниманіе нашихъ журналовъ, мы могли бы указать на нсколько дльныхъ статей въ русскихъ періодическихъ изданіяхъ и о современномъ Шекспиру или предшествовавшемъ ему состояній сцены и драматической литературы въ Англіи.

Интересъ ближайшаго изученія современной Шекспиру литературы особенно увеличивается тмъ обстоятельствомъ, что свднія о воспитаніи и домашней жизни великаго Британскаго поэта, дошедшія до насъ, и скудны и часто не достоврны. Чтобы открыть боле опредленные слды развитія поэтическаго генія Шекспира, остается пристальне всматриваться въ ходъ всей тогдашней литературной дятельности.

I.
Джонъ Фордъ.

Родъ Фордовъ принадлежалъ къ числу знатныхъ землевладльческихъ фамилій въ сверо-западной части Девоншира.

Многочисленныя отрасли этой фамиліи образуютъ дв главныя линіи, изъ которыхъ въ младшей мы видимъ Томаса Форда, отца поэта. Джонъ былъ вторымъ его сыномъ, о первомъ же вс свднія ограничиваются тмъ, что онъ и родился и умеръ въ родовомъ своемъ помсть.

Годъ рожденія Джона Форда неизвстенъ, мы знаемъ лишь по ильсингтонскимъ метрическимъ книгамъ, что мальчика окрестили 17 апрля 1586 г. Если предположить, что крещеніе произошло вскор посл рожденія, то Форду было шестнадцать лтъ, когда его приняли (16 Ноября 1602) въ члены Middle Temple. Гд и какъ получилъ онъ образованіе, необходимое для юридическаго поприща, на которое вступилъ, свднія опять нтъ.

Другой Джонъ Фордъ, двоюродный братъ нашего поэта, за нсколько лтъ до него пріхалъ въ Лондонъ и поступилъ въ Gray’s Inn. Судя по нкоторымъ даннымъ, онъ радушно принялъ своего младшаго родственника, и между ними завязались прочныя дружескія, почти братскія отношенія.

Литературную карьеру свою Джонъ Фордъ началъ стихотвореніемъ на кончину графа Девоншира (Чарльза Блоунта, лорда Маунтджой), которое было напечатано въ 1606 году подъ заглавіемъ: Fame’s Memorial, or the Earl of Devonshire decceased, и проч. Боденштедтъ сравниваетъ сухіе и шероховатые стихи этого перваго произведенія Форда со стихами ‘Тилемахиды’ нашего Тредіаковскаго, и говоритъ, что ихъ можно читать разв въ наказаніе.

А между тмъ поэма Форда написана не по заказу, не съ корыстною цлью, какъ это обыкновенно длалось присяжныя пвцами того времени. Фордъ не могъ ждать за свои похвалы покойному графу ни денегъ, ни протекціи. Напротивъ, похвалы эти могли нажить ему даже враговъ, точно такъ же, какъ и посвященіе стихотворенія леди Пенелоп, вдов графа Девоншира.

Сэръ Чарльзъ Блоунтъ былъ и замчательнымъ государственнымъ человкомъ, и храбрымъ воиномъ. Онъ участвовалъ, какъ одинъ изъ начальниковъ Англійскаго флота, въ уничтоженіи Испанской армады, а потомъ былъ вице-королемъ Ирландіи, гд усплъ такъ упрочить свое значеніе, что остался въ этомъ сан и по смерти королевы Елизаветы. Яковъ I далъ ему и титулъ графа Девоншира.

Но тутъ блестящее поприще его затемнилось непріятностями и оскорбленіями, которыя свели его въ могилу. Онъ былъ давно влюбленъ въ одну изъ самыхъ блестящихъ придворныхъ красавицъ, дочь Вальтера, перваго графа Эссекса, и родную сестру несчастнаго фаворита королевы Елизаветы. Она тоже страстно любила сэра Блоунта, но ее силой выдали за лорда Рича. Посл двухъ лтъ несчастнаго замужества леди Пенелопа развелась съ ненавистнымъ мужемъ и жила въ супружескихъ отношеніяхъ съ графомъ Девонширомъ. Никто не находилъ этихъ отношеній предосудительными, пока графъ, желая въ нкоторой степени возстановить репутацію своей любовницы, не женился на ней. Тогда дворъ и общественное мнніе такъ возстали противъ него, и столько обидъ и презрнія пришлось ему испытать взамнъ всеобщаго уваженія, какимъ онъ пользовался до тхъ-поръ, что графъ Девонширъ не могъ снести такой внезапной перемны, слегъ въ постель и умеръ, еще въ цвт силъ, черезъ нсколько мсяцевъ посл брака.

Такимъ образомъ, Джонъ Фордъ, посвятивъ прославленію и памяти покойнаго графа цлое длинное стихотвореніе, выказалъ рдкую для панегириста въ тогдашнемъ вкус независимость отъ общественныхъ предразсудковъ. Упомянуть о плохихъ стихахъ Форда стоило именно потому, что они обличаютъ хорошую черту въ его характер. При бдности біографическихъ свдній нельзя пренебрегать и такими указаніями.

Посл поэмы въ честь графа Девоншира мы встрчаемся съ Фордомъ въ печати лишь двадцать три года спустя. Въ 1829 году явилась въ свтъ драма его Меланхолія влюбленнаго (The Lover’s Melancholy). Двадцати-трехлтній промежутокъ этотъ не былъ впрочемъ безплоднымъ въ дятельности Форда. Изъ стиховъ, обращенныхъ къ нему при появленіи въ печати названной пьесы нкоторыми тогдашними поэтами, видно, что Фордъ давно уже пользовался успхомъ на сцен, что произведенія его высоко цнились и знатоками и публикой {Отъ драмъ Форда, предшествовавшихъ ‘Меланхоліи влюбленнаго’ не сохранилось ничего, кром заглавій.}. Горделивый прологъ выказываетъ уже значительную самостоятельность поэта. Фордъ говоритъ, что въ сущности все въ пьес принадлежитъ ему, что нкоторыя заимствованія въ подробностяхъ не превышаютъ принятыхъ между учеными людьми условій. Этимъ онъ вроятно отвчалъ на упрекъ, что драма его представляетъ сколокъ съ ‘Филастера’ Бьюмонта и Флетчера, и что въ отдльныхъ сценахъ онъ заимствовалъ многое у Страды, у Бёртона и другихъ.

Въ характер главнаго дйствующаго лица, Паладора, Кипрскаго князя, замтны нкоторые черты Гамлета. Это человкъ, одаренный благороднымъ сердцемъ и свтлымъ умомъ, но полный нершительности, слабый, недоврчивый и склонный къ меланхоліи. Онъ чувствуетъ потребность слышать правду, но въ немъ недостаетъ силы дйствовать согласно ея внушеніямъ, и жизнь его представляетъ постоянную борьбу между волей и дйствіемъ.

Интрига драмы не замчательна, дйствія почти въ ней нтъ, лица довольно блдны, со включеніемъ сюда даже самаго героя пьесы. Страданія меланхолическаго принца Паладора происходятъ отъ насильственной разлуки съ любимою двушкой. Онъ считаетъ ее если не умершею, то на вки для него утраченною. Потомъ обстоятельства, независимо отъ него, улаживаются такъ, что онъ снова встрчается со своею возлюбленной Эроклеей, соединяется съ нею, и забываетъ свою меланхолію. Рядомъ съ исторіею Паладора и Эроклеи развиваются въ драм еще дв любовныя интриги, которыя кончаются такъ же счастливымъ союзомъ любящихъ сердецъ. Согласно современной рутин, Фордъ ввелъ въ свою пьесу много комическихъ сценъ и выходокъ, но это самая слабая ея сторона, какъ и въ другихъ его драмахъ. Талантъ Форда былъ вообще бденъ комизмомъ.

Не смотря на свою незначительность и въ художественномъ и въ сценическомъ отношеніи, драма пользовалась, судя по частымъ ея повтореніямъ и похвальнымъ отзывамъ современниковъ, большою благосклонностью публики. Для насъ она потеряли всякую цну. Мы не можемъ согласиться съ похвалами Чарльза Лема и относительно отдльнаго эпизода, извлеченнаго имъ изъ ‘Меланхоліи Влюбленнаго’ и перепечатаннаго, какъ перлъ художественнаго созданія, въ его ‘Specimens of English Dramatic Poets’. Разсказъ и стихи дйствительно недурны: но такой популярности, какую сообщилъ имъ въ Англіи авторитетъ Лема, не стоятъ. Впрочемъ пусть судятъ сами читатели. Вотъ подстрочный переводъ этого прославленнаго мста, въ котомъ Фордъ пересказываетъ повсть, взятую изъ ‘Пролизій’ Страды.

Когда я плылъ изъ Италіи въ Грецію (говоритъ одно изъ дйствующихъ лицъ драмы), сказанія поэтовъ прежняго времени, восхвалявшія Темпейскую Долину, родили во мн желаніе побывать въ этомъ раю. Я прибылъ въ ессалію и жилъ тамъ уединенно, не знаясь ни съ кмъ, кром старинныхъ товарищей моей любви, думъ моихъ. Каждый день бродилъ я по тихимъ долинамъ и пустыннымъ тропинкамъ. Однажды раннимъ утромъ со мною случилось вотъ что: Я услышалъ прелестнйшее и очаровательнйшее состязаніе, въ какое когда-либо вступали искусство и природа.

‘Звуки музыки коснулись моего слуха, или, лучше сказать, околдовали мн душу. Когда, увлекаемый мелодіей, я подкрался ближе, я увидлъ прекраснаго юношу. Его мотивъ чуднымъ разнообразіемъ и гармоніей своихъ тоновъ, казалось, смло вызывалъ на поединокъ птицъ, яркихъ пвицъ лса. Слетвшись вокругъ, он вс смолкли и дивились тому, что слышатъ. Я тоже дивился.

‘Соловей, этотъ лучшій музыкантъ природы, принялъ вызовъ, и на каждый звукъ, пробужденный въ лютн прекраснымъ юношей, отвчалъ своимъ звукомъ. Какъ ни разнообразно, какъ ни искусно игралъ юноша на своемъ трепетномъ инструмент, соловей не уступалъ ему богатствомъ своихъ отзывныхъ тоновъ.

‘Такъ прошло нсколько времени, и юношей овладла наконецъ плнительная досада, что птица, которая никогда не училась ни ключамъ, ни гармоніи, ни нотамъ, можетъ превзойти въ мастерств его, достигшаго до совершенства долгими стараніями. Чтобы покончить споръ, онъ заигралъ на лютн такъ вдохновенно, такъ быстро, такими чудными переливами, что тонкость, хитрость и ловкость, стройность и несогласіе, и самые противорчивые аккорды сливались въ одну восхитительную гармони’.

‘Соловей, осужденный быть первымъ мученикомъ музыки, пытался подражать всмъ этимъ звукамъ, но пвучее горло его не могло ихъ вывести, и онъ въ тяжкомъ гор упалъ на лютню, и сердце его сокрушилось. Плнительно и грустно было видть, какъ побдитель похоронной элегіей слезъ прощался съ трупомъ птички. {Какъ этотъ, такъ и нкоторые дальнйшіе отрывки изъ драмъ Форда, я перевелъ съ подлинника. Когда же у меня не было подъ рукой оригинала, я пользовался переводомъ Боденштедта. Сличеніе убдило меня, что на нмецкаго переводчика можно вполн положиться. Вотъ, напримръ, отрывокъ изъ приведеннаго разсказа въ подлинник:

‘The bird, ordained to be

Music’s first martyr, strove to imitate

These several sounds: which, when her wartljng throat

Failed in, for grief, down dropped she on his lute,

And brake her heart! It was the quaintest sadness,

To see the conqueror upon her hearse,

To weep a funeral elegy of tears…’

А вотъ и переводъ Боденштедта:

‘Die Nachtigall, bestimmt

Der Tonkunst erster Mrtyrer zu werden,

Versuchte all’ die Tne nachzuahmen,

Doch als das ihrer Liederkehle nicht

Gelang, fiel sie vor Kummer auf die Laute,

Gebrochneu Herzens! welche holde Trauer,

Zu sehn, wie eine Leichenelegie

Der Sieger weinte auf des Vgleins Bahre!

Русскій языкъ далеко еще не достигъ той степени совершенства, на какой становится возможна столь близкая и точная передача поэтических-ъ произведеній другихъ народовъ. Даже наша проза не всегда поддается при перевод такъ легко, какъ нмецкій стихъ, особенно въ рукахъ такого я даровитаго и старательнаго поэта, какъ Боденштедтъ.

Въ приведенномъ отрывк выкинуты вс реплики, очень неловко и некстати прерывающія разсказъ.}’

Мы не знаемъ латинскаго подлинника Страды, но, по нашему имнію, имъ гораздо удачне воспользовался до Форда Робертъ Крашау въ своей пьес ‘Music’s Duel’, которую Лемъ ставитъ ниже разсказа Форда. Боденштедтъ ничего не говоритъ о не мене знаменитомъ стихотвореніи Крашау, но справедливо замчаетъ, что стихи Форда слишкомъ отзываются модной манерностью его времени.

Мы не станемъ останавливаться на ничтожной пьес: Любимецъ Солнца (The Sun’s Darling), написанной Фордомъ въ товариществ съ Томасомъ Деккеромъ и принадлежащей къ разряду моральныхъ аллегорій (moral masques) съ фебами, купидонами, и проч. классическимъ причтомъ. Обратимся прямо къ одной изъ популярнйшихъ драмъ стараго англійскаго театра: Эдмонтонской Вдьм (The With of Edmonton), игранной около 1623 года, но напечатанной лишь въ 1658 году. Въ заглавіи ея, кром имени Форда, мы видимъ имена Деккера и Вильяма Роулея, но, по мннію Гиффорда, раздляемому Боденштедтомъ, авторами пьесы слдуетъ признать лишь двухъ первыхъ, имя же перваго было лишь средствомъ къ привлеченію публики, въ которой онъ пользовался большимъ почетомъ, какъ актеръ. Къ этимъ тремъ именамъ въ печатномъ экземпляр прибавлено еще: et coetera.

Елизавета Соуэръ, главное дйствующее лицо драмы, или ‘траги-комедіи’, какъ наименована она авторами или издателями, дйствительно существовала въ Эдмонтон и была казнена за колдовство года за два, за три до постановки на сцену пьесы Форда, названной въ заглавіи такъ же ‘извстной старой исторіей’, что было довольно обыкновенною рекомендаціей новымъ драмамъ со времени Шекспира.

‘Эдмонтонская Вдьма’, переведенная Боденштедтомъ вполн, можетъ служить лучшею характеристикою вкуса тогдашняго времени. Въ основаніе пьесы положена та мысль, что человкъ суеврный самъ, въ заблужденіи своемъ, создаетъ мнимыя бдствія, противъ которыхъ ожесточается.

Бдная старуха, не виноватая ни душой ни тломъ, прослыла у сосдей вдьмой. Чтобы ни случилось съ этими глупыми суеврами, ударила-ль молнія въ домъ, сломала-ль буря дерево, пала-ли лошадь, захворала ли овца, вся бда, по ихъ мннію, произошла отъ вдьмы — отъ Елизаветы Соуэръ. За что такая слава постигла несчастную женщину, никто, конечно, не съумлъ бы разршить.

‘За что (спрашиваетъ и сама она при первомъ появленіи іа сцен), за что вс противъ меня? за что коварный свтъ выбралъ меня цлью своего ожесточенія? Или за то, что я бдная, жалкая женщина, что меня обезобразили и согнули мн спину какъ лукъ люди, гораздо худшіе меня? Не ужто за это должна я быть какою-то ямой, куда стекаются скверности со всхъ языковъ людскихъ? Меня называютъ вдьмой и, не зная меня, учатъ, какъ стать вдьмой, утверждаютъ, что мой злой языкъ — отъ нихъ же злой — оговариваетъ ихъ скотину, колдуетъ надъ ихъ хлбомъ, надъ ними самими, надъ ихъ дтьми, мамками и челядью. Во всемъ этомъ обвиняютъ меня, и заставляютъ меня самое подтверждать это’.

Раздраженная безчеловчными обидами и несправедливыми оскорбленіями сосда своего Банкса, старуха Соуэръ говоритъ:

‘Меня ненавидятъ, бгутъ отъ меня, какъ отъ чумы, и старъ и малъ издваются надо мною. Старыя болтуньи толкуютъ о домовыхъ, которые оборачиваются мышами, крысами, хорьками, лисицами и мало ли еще чмъ, и сосутъ, говорятъ, кровь у людей. Какъ ужъ он узнали это, не вдаю. Мн хотлось бы, чтобъ какая-нибудь сила — добрая или злая, все равно — научила меня, какъ отмстить этому старому грибу. Я готова бы вся превратиться въ злобу и отказаться это всего добраго, что есть въ моемъ старомъ дряхломъ тл, отречься отъ всякаго состраданія къ людямъ, и проклинать вмсто того чтобы молиться, только и знать, что богохульство, да заклятья да всякое зло, лишь бы отмстить этому черному псу, что лаетъ и кусается и сосетъ мн кровь, и позоритъ мое доброе имя. Все равно, что быть, что слыть вдьмой, ужъ отмщу же я!’

Чортъ не заставляетъ себя ждать при такомъ удобномъ случа, является въ образ черной собаки старой Соуэръ, и предлагаетъ ей свои услуги. Нужно ли было непремнно это участіе сверхъ естественныхъ силъ въ драм для полнаго развитія мысли, положенной въ ея основу? Едва ли, какъ замчаетъ Боденштедтъ. ‘Но,’ прибавляетъ онъ: ‘авторы знали потребности своей публики, въ глазахъ которой дьяволъ въ образ черной собаки пользовался большимъ значеніемъ и уваженіемъ’. Вспомнимъ, въ извиненіе Форда и его сотрудниковъ, поэта почти нашего вка, Гете, который, создавая своего титана Фауста, оставилъ вкругъ него завщанную народной сказкой мелкую и часто смшную обстановку колдовства и чертовщины. Англійскіе авторы жили въ вкъ, полный суеврій. Черная собака, одаренная не только даромъ слова, но и способностью составлять очень гладкіе пятистопные ямбы, дйствительно была бы очень смшна на сцен въ наше время, но вроятно она возбуждала чувства, далекія отъ смха, являясь на друриленскихъ подмосткахъ при первомъ Стюарт. Правда, въ царствованіе Якова I уже не такъ часто повторялись процессы и казни вдьмъ, какъ въ царствованіе Елизаветы, еще довольно богатое ими, но и въ его время ‘черная собака’, о которой такъ часто шла рчь въ англійскихъ судебныхъ протоколахъ XVII вка, являлась-таки у ланкаширскихъ вдьмъ. ‘Впрочемъ — ничто не ново подъ луною. Эта махинація колдовства’, говорить Боденштедть: ‘была не хуже нашего извстна Лукану и черныя собаки англійской сцены вели свою генеалогію отъ infernae canes греческихъ и римскихъ поэтовъ, и племя ихъ продолжало плодиться въ демонологіи темныхъ вковъ до самыхъ временъ революціи, когда имъ пришлось преспокойно исчезнуть со сцены и изъ жизни вмст съ колдунами и вдьмами, которые пользовались ихъ услугами’.

Черная собака, въ которой воплотилась много лтъ копившаяся злоба Елизаветы Соуэръ на людей и жажда мщенія, возбуждаетъ въ несчастной старух дикую страсть, и она готова каждую минуту звать въ свои объятія своего адскаго слугу, новому-что каждую минуту продолжаютъ падать на нее жестокія оскорбленія.

Когда слухъ о колдовств Елизаветы доходитъ до полиціи, одинъ изъ судей, прежде чмъ надъ нею наряжено формальное слдствіе, проситъ старуху сказать ему откровенно, вдьма ли она, и говоритъ, что сдлаетъ все, чтобы оправдать ее.

‘Нтъ, я не вдьма,’ отвчаетъ Елизавета Соуэръ: ‘лишь эти собаки называютъ меня такъ, я не вдьма, но хотла бы быть вдьмой! Если бдную безпомощную старуху такъ истязаютъ, бьютъ и позорятъ каждый день, какъ меня, ей поневол надо стать вдьмой, чтобы мстить людямъ’.

‘Не ради ли этого,’ замчаетъ ей на это сэръ Артуръ Кларингтонъ, богатый развратникъ, не изъ послднихъ лицъ въ пьес: ‘не ради ли этого продала ты чорту свою душу’.

Елизавета Соуэръ. Берегите отъ него свою собственную.

Судья. Ты слишкомъ упряма и дерзка.

Елизавета Соуэръ. Упряма? Да по какому праву можетъ онъ посылать къ чорту мою душу скоре, чмъ свою? Или моя душа въ наймахъ у него, что онъ можетъ, если вздумается, вышвырнуть ее за дверь?

Судья. Вспомни, съ кмъ ты говоришь.

Елизавета Соуэръ. Съ человкомъ, а можетъ-быть и нтъ. Люди въ красивой одежд, осыпанные почестями и титулами, въ душ горбате меня, и ужъ если я вдьма, то въ нихъ еще больше дьявольскаго.

Сэръ Артуръ. Ты подлая тварь. Я вамъ долженъ сказать, сэръ, что повсюду ходитъ молва, что она въ сношеніи съ духомъ, который сосетъ ее.

Елизавета Соуэръ. Вздоръ!

Сэръ Артуръ. Врешь! Если понадобится, я представлю сто свидтелей изъ Эдмонтона, которые вс скажутъ, что ты вдьма.

Елизавета Соуэръ. Ха, ха!

Судья. Чему ты смешься?

Елизавета Соуэръ. Тому, что этотъ господинъ называетъ меня вдьмой.

Судья. Или названье вдьмы такъ пріятно твоему слуху?

Сэръ Артуръ. Прошу васъ, сэръ, дайте волю ея языку.

Елизавета Соуэръ. Да не вс ли женщины вдьмы? За чмъ же вы позорите общее имя? Что такое у васъ при двор эти нарумяненныя куколки, которыя своими сладкими глазами и изысканнымъ нарядомъ пробуждаютъ самыя пламенныя вожделнія въ мужчинахъ, и своими голыми грудями кружатъ голову сластолюбцамъ и ведутъ ихъ къ самымъ дурнымъ дламъ?

Судья. Не къ такимъ, впрочемъ, какими занимаешься ты.

Елизавета Соуэръ. Къ гораздо худшимъ! къ гораздо худшимъ! Цлыя страны превращаютъ они въ свою жалкую мишуру, плугъ и соху — въ великолпныя кареты, цлые рои слугъ — въ какую нибудь французскую бабочку. Разв нтъ у васъ въ город вдьмъ, которыя умютъ превращать товары своихъ мужей, цлыя лавки ихъ въ пышные пиры, въ сады потаенныхъ грховъ, и расточать, въ одинъ годъ то, что копилось больше двадцати лтъ? Разв это не вдьмы?

Судья. Пожалуй, только не въ глазахъ закона.

Елизавета Соуэръ. Такъ отчего же я вдьма? отчего вдьма всякая другая тощая и старая женщина? Прежде старость уважали, а нынче, встрчая старуху, жалкую и согбенную нищетой, бранятъ за то, что она безобразна, коргой, вдьмой — впрочемъ только если она простая женщина, знатныя, безъ людской обиды, идутъ прямо въ когти дьявола.

Сэръ Артуръ. И ты туда же попадешь.

Елизавета Соуэръ. А эти женщины, у которыхъ сидитъ на язык вихорь и выдуваетъ ихъ бдныхъ мужей изъ всякаго терпнія, и гонитъ ихъ съ мягкаго изголовья на суровыя скалы, на бурныя волны, разв эти женщины не вдьмы? А эти мужи закона, что пробуждаютъ обманчивыя надежды, чтобы привлечь доврчивыхъ кліентовъ (такъ рои пчелъ летятъ на металлическій звонъ), чтобы заставить ихъ бросить свои собственные ульи и наполнять воскомъ судейскія — разв это не вдуны?

‘Кто сметъ сказать,’ продолжаетъ она потомъ, намекая на сэра Артура: ‘что я когда-либо закидывала золотыя удочки на невинность двушекъ, что я, погубивъ ихъ честь, пускала ихъ по міру? А я знаю людей, которые поступали такъ, и эти колдуны ничего не боятся, законъ не убавить у нихъ ни одной капельки крови за то, что они выдаютъ за чистое золото фальшивую монету’.

Намекъ не прошелъ мимо, и сэръ Артуръ говоритъ судь: ‘Ну, теперь я знаю, что она вдьма, и больше не хочу говорить съ нею’.— ‘Такъ пойдемте!’ отвчаетъ судья и, обращаясь къ Елизавет Соуэръ, замчаетъ: ‘исправь свою жизнь, старуха, ступай домой и молись Богу!’

Но сердце Елизаветы Соуэръ уже слишкомъ ожесточилось, и вмсто того, чтобы слдовать совту судьи, она зоветъ своего адскаго любимца Тома, свою черную собаку. ‘Меня рвутъ здсь собаки,’ говоритъ она: ‘а ты и не поможешь мн, Томъ, утшь меня, я сейчасъ дамъ теб свою грудь… Я вся высохла отъ проклятій и отъ бшенства, и у меня нтъ еще достаточно крови, чтобы хоть смочить твои сладкія губы. Встань на заднія лапы, Томъ, поцалуй меня, сотри хоть нсколько морщинъ съ моего лба, и пусть радостно дрогнутъ мои старыя ребра отъ твоихъ хитрыхъ ласкъ’.

Жалкая старуха уже безвозвратно, всмъ истощеннымъ отъ горя существомъ своимъ отдалась демону злобы и мщенія. Она призываетъ его съ сладострастной тоской, если онъ хоть не на долго покидаетъ ее. Послдній актъ пьесы начинается такимъ монологомъ Елизаветы Соуэръ: ‘И все-таки вс издваются надо мной! И ни одинъ песъ не залаетъ въ мою защиту? Меня называютъ колдуньей, но я сама околдована зломъ. Затмъ ли предавала я всю себя твоей черной похоти, чтобы ты насмялся надо мной? Вотъ ужъ три дня не былъ у меня мой Томъ! А безъ него я пропала. О, приди же ко мн! приди! Месть для меня слаще жизни. Ты мой воронъ, и на черныхъ крыльяхъ твоихъ прилетаетъ ко мн мщеніе. О милый мой! Окруженная льдомъ, сама я въ огн, кровь во мн кипитъ, пока я не чувствую у дряхлыхъ колнъ своихъ твоей кудрявой головы. Приди же, приди, мой возлюбленный! Упади на меня темнымъ облакомъ, если ты носишься въ воздух! явись мн дракономъ или змемъ, какихъ я видала въ стихіяхъ! Или не въ мор ли ты? Подыми всхъ чудовищъ бездны, и будь самымъ ужаснымъ изъ нихъ — мн все равно. Пусть бы лопнула земля и оторвалась отъ неба, только бы мн увидать темныя щеки моего милаго. Если бъ я могла пройдти въ глубин земли пороховою миной, я все разбила бы въ прахъ, чтобы отыскать тебя, хотя бы самой мн пришлось погибнуть. Что же ты нейдешь?’

На этотъ разъ чортъ является уже не въ обычномъ своемъ вид — не черною, а блой собакой. Оказывается, что этотъ цвтъ долженъ напомнить Елизавет Соуэръ о скоро ожидающемъ ее саван. Въ аду уже подписанъ ея приговоръ, и ей остается испытать на себ грозу человческаго правосудія. Томъ уже не выручитъ ее теперь. Собственно говоря, старуха, и съ помощью дьявола, надлала не много зла. Она заставила искупаться ночью въ болот сына своего главнаго врага, а этому врагу внушила странную склонность заглядывать подъ хвостъ каждой встрчной коров. Самая большая бда, произведенная Елизаветой Соуэръ, это сумасшествіе одной ея сосдки.

Само собою разумется, драма кончается казнью вдьмы. И въ то время, какъ ее ведутъ на эшафотъ, она не можетъ еще отдлаться отъ докучливости людской.

‘Эти собаки’, восклицаетъ она: ‘не даютъ-таки мн покоя. Я ршилась и приготовилась умереть съ покаяніемъ. Правда, я пожила бы еще, но такъ какъ это невозможно, то прошу васъ: не мучьте вы меня больше! совсть моя спокойна. Берегитесь вы вс, не врьте дьяволу: онъ подъ конецъ обманетъ-таки васъ’.

‘А все бы лучше, еслибъ ты во всемъ призналась,’ замчаютъ ей.

‘Опять?’ отвчаетъ она: ‘у меня едва осталось дыханія, чтобы проговорить молитву, а я стану болтать и понапрасну тратить время? Будьте свидтелями, честные люди, что я каюсь во всхъ своихъ прежнихъ грхахъ. Врьте мн, единственный обольститель — дьяволъ!’

‘Ведите ее, ведите!’ кричатъ вс, и Елизавету Соуэръ уводятъ къ палачу.

Исторія эдмонтонской колдуньи, возвщаемая заглавіемъ драмы, составляетъ впрочемъ не главное содержаніе ея, и это самая существенная ошибка пьесы. Дйствіе распадается на двое, интересъ длится между двумя интригами, у которыхъ нтъ ршительно никакой общей связи, и вниманіе наше останавливается боле на другихъ лицахъ пьесы, чмъ на ея героин, которая подъ-конецъ совсмъ отходитъ на второй планъ. Другая интрига драмы, о которой мы до-сихъ-поръ еще ничего не сказали, могла бы сама по себ составятъ содержаніе цлой трагедіи.

У сэра Артура Кларингтона, разъ уже упомянутаго нами помщика по близости Эдмонтона, находятся въ услуженіи двушка Виннифрида и Франкъ Торней. Тотчасъ по поднятіи занавса мы узнаемъ, что Франкъ и Виннифрида тайно обвнчались. Явно Франкъ не хотлъ этого сдлать, потому-что отецъ его грозилъ лишить его наслдства, если онъ женится на Виннифрид.

Не смотря на вс предосторожности, до старика Торнея, живущаго въ нсколькихъ миляхъ отъ помстья сэра Артура, доходитъ-таки слухъ о женитьб сына, и онъ требуетъ Франка къ себ. Чтобы оградить себя отъ ожидаемыхъ упрековъ, Франкъ проситъ своего господина написать письмо къ старику и опровергнуть въ немъ непріятную новость.

Сэръ Артуръ очень хорошо знаетъ, что Франкъ уже женатъ, и все-таки пишетъ къ его отцу, что онъ и не думалъ жениться. Такой поступокъ вполн понятенъ въ человк, подобномъ сэру Артуру. На бракъ Франка онъ смотрлъ, какъ на прикрытіе своихъ грховъ. Виннифрида была обольщена имъ, и ребенокъ, которому Франкъ даетъ свое имя, принадлежитъ по всему вроятію больше сэру Артуру, чмъ ему. Сэръ Артуръ разсчитываетъ продолжать свои прежнія отношенія къ Виннифрид, но она съ достоинствомъ отвергаетъ ихъ, и развратникъ уже жалетъ, что общалъ Франку (хотя и не далъ еще) двсти фунтовъ вмсто приданаго.

Зналъ ли Франкъ о прежней связи своей жены съ господиномъ, объ этомъ мы не находимъ въ драм никакого намека. Но судя по характеру, приданному ему авторами въ первыхъ актахъ, двсти фунтовъ сэра Кларингтона могли бы загладитъ въ его глазахъ вс вины Виннифриды. Любовь его къ ней выражается какъ-то странно: очень нжный на словахъ, онъ однакожъ всми поступками своими доказываетъ большой недостатокъ нжности къ жен. Совсмъ не то Виннифрида: въ горячей привязанности ея къ Франку нельзя сомнваться.

Пріхавъ въ Эдмонтонъ, къ отцу, Франкъ узнаетъ отъ своего старика, что дла его разстроены, и что для поправленія ихъ надо сдлать вотъ что: жениться на дочери одного эдмонтонскаго обывателя, Картера, Сусанн, за которою хорошее приданое. Если Франкъ женится, отецъ передастъ ему все свое имнье, на поправку и поддержку котораго пойдетъ приданое Сусанны. Письмо сэра Артура убждаетъ старика, что слухъ о женитьб Франка несправедливъ, еще боле убждаетъ его въ этомъ немедленное согласіе сына идти хоть сейчасъ же подъ внецъ съ Сусанной. Это согласіе ничмъ не мотивировано въ драм, и легкость, съ какою Франкъ, едва успвши жениться на Виннифрид, женится на предложенной ему отцомъ невст, необъяснима: хоть бы тнь борьбы, хоть бы тнь размышленія произошла въ немъ. Повидимому Франку все трынь-трава, и взять, при живой жен, другую жену — такъ же просто, какъ выпить стаканъ воды. Оттого два стиха, вложенные ему въ уста авторами въ конц перваго акта, кажутся какою-то пустой сентенціей, повторенной имъ безъ всякаго пониманія ея внутренняго смысла, на манеръ попугая. ‘Ни одинъ человкъ не укроетъ стыда своего отъ Божьяго ока, ни одинъ человкъ не уйдетъ отъ мстительной судьбы’. Ни этимъ словамъ, ни полнйшему раскаянію Франка въ конц драмы, посл злодйствъ, совершаемыхъ имъ съ яснымъ лицомъ и съ бодрымъ духомъ, нтъ никакого психологическаго оправданія.

Нельзя поэтому не удивляться, что нкоторые критики такъ высоко цнятъ искусство авторовъ въ изображеніи этого характера. Франкъ ни человкъ увлеченія, ни обдуманный злодй, вс поступки, вс дйствія его такъ случайны, что намъ кажется, они были нужны лишь для того, чтобы поставить въ трагическія отношенія другія лица.

За то нкоторые изъ остальныхъ характеровъ пьесы полны такой жизненности и правды, до какой рдко достигаетъ искусство нашего времени. Таковъ, прежде всего, простой, старосвтскій, прямой и честный Картеръ, отецъ Сусанны, потомъ и сама Сусанна, полное любви, чистоты и младенческой доврчивости существо. Поэтъ, по видимому, съ особеннымъ сочувствіемъ обращался къ этому прелестному лицу своей драмы.

Кончимъ, однакожъ, пересказъ содержанія. Кром Сусанны, у Картера есть и еще дочь, Катерина, и къ обимъ сватается по жениху въ то время, какъ старикъ Торней выражаетъ желаніе свое Франку, чтобы онъ женился на Сусанн. Сусанна давно уже любитъ Франка, и бракъ съ нимъ для нея счастье.

Вскор посл внца чуткое сердце ея начинаетъ, однакожъ, тревожиться. Она замчаетъ во Франк недостатокъ той откровенности, которая неразлучна съ истинною любовью, и спрашиваетъ его:

‘Отчего ты такъ мняешься въ лиц, мой милый?’

Франкъ. Какъ? вовсе нтъ.

Сусанна. Ахъ, не говори этого, другъ мой. Человкъ съ такою твердой душой, какъ ты, не можетъ быть такъ измнчивъ, а я замчаю въ теб странныя перемны.

Франкъ. Во мн?

Сусанна. Да, мой милый. Пробудись, ты какъ будто сонный, и въ дремот у тебя вырываются часто странные звуки, какъ у человка неспокойнаго душой. Дорогой мой! если ты не совершенно равнодушенъ ко мн, доврься мн, скажи, что тебя мучитъ, ты можешь довриться мн, какъ самому себ.

Франкъ. Да что я теб скажу? Ты меня, право, смущаешь. Говори, что ты хочешь знать?

Сусанна. Ты не можешь, не долженъ отъ меня скрываться, я вдь — вся твоя, и потому хочу знать вс, даже самыя ничтожныя твои заботы.

Франкъ. И я — весь твой.

Сусанна. Нтъ, пока ты будешь скрывать отъ меня хоть малйшее свое горе. Я чувствую, что сама въ этомъ виновата.

Франкъ. Ты?

Сусанна. Да. Теб должно быть что-нибудь противно во мн, но это не хорошо съ твоей стороны, что ты не скажешь. Я молода, во мн столько еще дтской глупости… Будь же снисходителенъ, скажи въ чемъ мои недостатки, и ты увидишь — я буду послушна.

Франкъ. Полно! никакихъ недостатковъ у тебя нтъ.

Сусанна. Все-таки! Еслибъ я только знала, ты не сталъ бы такъ омрачаться. Умоляю тебя, милый мой, если я покажусь теб слишкомъ смла или не скромна, нахмурься только, если я буду слишкомъ весела или слишкомъ чувствительна, покажи мн это улыбкой… ахъ, вдь мн ничего не нужно — только бы нравилась я теб!

Франкъ. О чемъ ты плачешь?

Сусанна. У тебя такая сила надо мной, что ты длаешь меня перемнчивою, какъ апрльская погода: я то улыбаюсь, то плачу — то поблдню какъ снгъ, то вся вдругъ вспыхну. Лицо твое для меня какъ для моря могучій мсяцъ, отъ котораго тамъ то приливъ, то отливъ.

Франкъ открываетъ наконецъ Сусанн причину своей задумчивости: его дла требуютъ разлуки съ нею на нкоторое время. Въ этомъ признаніи, однакожъ, нтъ и половины правды. Онъ обезпечилъ уже себя легкимъ путемъ обмана, и съ запасомъ денегъ въ карман собрался навсегда проститься со своей родиной и со своей второй женой и поселиться съ Виннифридой въ такой стран, гд его не знаютъ. Сердце Виннифриды глубоко поражено беззаконными поступками мужа, въ которыхъ онъ ей признался, но любовь ея заглушаетъ голосъ совсти, и Виннифрида, переодвшись въ мужское платье, ршается слдовать за Франкомъ.

Сусанна идетъ провожать ихъ. Она проситъ переодтую Виннифриду уйдти подальше впередъ, чтобы ей можно было хорошенько проститься со своимъ мужемъ. Дло происходитъ въ конц ночи. Франкъ высказываетъ свои опасенія, какъ пойдетъ она домой одна, но Сусанна отвчаетъ, что уже скоро свтъ, что отецъ ея уже всталъ и скоро присоединится къ нимъ. Тутъ мгновенно возникаетъ и мгновенно созрваетъ въ голов Франка ршеніе окончательно раздлаться съ Сусанной. Онъ зарзываетъ ее и, чтобы отвлечь отъ себя подозрніе, наноситъ себ легкую рану ножемъ, привязываетъ себя къ дереву, и кричитъ: ‘разбой!’

На крикъ прибгаютъ его отецъ и отецъ Сусанны. Франкъ съ тмъ же хладнокровіемъ, съ какимъ исполнилъ свое кровавое злодйство и привязывалъ себя къ дереву, говоритъ имъ, что на него напали обиженные отказомъ женихи Сусанны и Катерины, и изъ мести ранили его и зарзали его несчастную жену.

Франка тесть уводитъ къ себ, чтобы залечить его раны, и кроткая, нжная Катерина ходитъ за нимъ какъ за братомъ при помощи Виннифриды, послдовавшей въ домъ Картера въ качеств пажа раненаго. Бывшіе женихи арестованы, но скоро окровавленный ножъ, найденный Катериною въ карман Франка, обличаетъ настоящаго убійцу.

Онъ идетъ на казнь въ одно время съ жалкою Елизаветой Соуэръ, и передъ смертью вполн раскаивается во всхъ своихъ преступленіяхъ. Повторяемъ, раскаяніе это какъ-то слишкомъ рзко смняетъ черствость и хладнокровную жестокость преступника. Въ послднихъ словахъ Франка, обращаемыхъ къ отцу, къ тестю, къ народу, столько гуманнаго чувства, что оно должно бы, кажется, было проявиться и прежде хоть въ чемъ-нибудь, хоть мимолетно. Но въ драм Франкъ являлся постоянно такимъ закоснлымъ гршникомъ, что послднее покаяніе его далеко не въ той мр трогаетъ насъ, какъ можетъ быть хотлось автору.

Такъ же мало вры я сочувствія внушаетъ и мгновенное обращеніе къ добродтели распутнаго сэра Артура, въ драм нтъ тоже никакого поэтическаго оправданія возможности этого нравственнаго переворота.

Напротивъ, великаго мастера обличаютъ созданія такихъ цльныхъ и живыхъ характеровъ, какъ Картеръ и Сусанна, а также (хотя и въ нсколько меньшей мр) лицъ Виннифриды и Катерины.

Изъ нашего изложенія достаточно ясно, какъ трудно было соединить въ одну трагедію столь чуждыя одна другой интриги, какъ исторія вдьмы и Франка, какъ трудно было остановить вниманіе зрителя или читателя въ равной мр на обихъ интригахъ.

Этотъ недостатокъ пьесы, неловкость ея плана и неправильности исполненія, слдуетъ главнымъ образомъ приписать тому, что работа была раздлена между двумя авторами, между Фордомъ и Деккеромъ, Роулей, какъ мы уже сказали, едва ли участвовалъ въ сочиненіи драмы. Вспомнимъ также, что драматическая индустрія того времени, а часто и нужда, заставляли даровитйшихъ поэтовъ писать съ плеча, съ неутомимой поспшностью, которая рдко уступала мсто досугу и рдко позволяла имъ доводить свои произведенія до художественной полноты и зрлости.

Чрезвычайно плохи въ ‘Эдмонтонской Вдьм’ также вс комическія сцены, он притомъ вовсе лишнія и для хода дйствія и для развитія характеровъ, и были вроятно лишь уступкою требованіямъ тогдашняго вкуса.

Не смотря на эти слабыя стороны, драма Форда и Деккера, по указаннымъ нами высокимъ достоинствамъ, принадлежитъ къ числу замчательнйшихъ произведеній стараго англійскаго театра посл Шекспира. Языкъ драмы живо напоминаетъ послднія шекспировскія драмы, и вообще вліяніе творца ‘Гамлета’ ясно на авторахъ ‘Эдмонтонской Вдьмы’.

‘Русское Слово’, No 8, 1860

Современники Шекспира.

I.Джонъ Фордъ.

Читайте также:

I.
Джонъ Фордъ.