Современная язва, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908

В деревне и в городе (1908)
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. А. Лейкинъ

Въ деревн и въ город.
Разсказы.

Изданіе пятое.

Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, собств. д., No 12.

1908.

СОВРЕМЕННАЯ ЯЗВА.

Скрипнула калитка палисадника. Залаяла маленькая собаченка, бросившись отъ террасы. Къ террас медленными шагами подошелъ рослый рыжебородый лавочникъ въ сапогахъ бураками и въ передник, низъ котораго приподнятъ и заткнутъ за поясъ.
— Тише, Фиделька, тише… Не воры идутъ…— успокоивалъ онъ лающую собаченку.
— Кто тамъ?— воскликнулъ пожилой дачникъ, расположившійся завтракать на террас, и выглянулъ въ садикъ изъ за парусинной драпировки.
— Мясникъ къ вашей чести, — откликнулся лавочникъ, приподнимая картузъ и надвая его опять.
— Что теб надо? Зачмъ?
— Да кто за чмъ другимъ, а я все въ одномъ направленіи. За деньгами. Прикажите заборную книжечку погасить.
— Позволь… Но вдь за деньгами ходятъ перваго числа… особенно къ служащимъ людямъ, а сегодня только пятнадцатое.
— Это точно… Это дйствительно…— согласился мясникъ.— Но ужъ два первыхъ числа прошло, а мы отъ вашего здоровья никакого дивидента не видали.
— Не можетъ быть! — удивился дачникъ.— Разв теб жена моя перваго іюля и перваго августа не заплатила? Я ей давалъ деньги для уплаты за мясо.
— Никакъ нтъ-съ… Вотъ ужъ два мсяца мы при пиковомъ интерес… Иначе никогда-бы я вашу честь не посмлъ… Ни за іюнь, ни за іюль… Вотъ и августъ въ половин…
— Что-нибудь да не такъ… Марья Андревна! — крикнулъ дачникъ жену.
— Что тамъ?— послышался изъ комнаты голосъ.
— Поди сюда, милый другъ… Тутъ какое-то недоразумніе…
На террасу выглянула среднихъ лтъ миловидная женщина и, увидавъ мясника, смутилась. Лицо ея вспыхнуло.
— Разв ты не уплатила въ мясную за мясо въ іюл и перваго августа?— продолжалъ дачникъ.
— Нтъ еще. Но вдь ему и не на хлбъ… Подождать можетъ, — пробормотала сконфуженно жена и накинулась на мясника:— Чего ты лзешь!.. Разв пропадало за нами
— Это вы точно, матушка Марья Андревна, это дйствительно… Но такъ какъ мы приказчики и сбираемся хать въ деревню, а хозяинъ нашъ…
— Молчи! И ступай вонъ! Деньги будутъ въ свое время уплочены…
— Свое время-то, матушка-барыня, ужъ ушло — вотъ я изъ-за чего…
— Уходи, уходи! Что это за нахальство Въ домъ лзть за деньгами!
— Но отчего-же, Маша, ты мн не сказала, что по книжк не уплочено?..— началъ мужъ.
— Пожалуйста не при людяхъ… Что это за манера! — оборвала его жена и опять сказала мяснику. — Можешь отправляться, отправляться. Деньги твои не пропадутъ.
— Да, да… Ты получишь… Уходи голубчикъ своевременно получишь… Дня черезъ три я самъ теб принесу…— забормоталъ въ свою очередь мужъ.
— Хорошо-съ… Будемъ ждать… А только пожалуйста баринъ… Теперича, такъ какъ мы демъ въ деревню…
— Ладно, ладно… Будь спокоенъ.
— Прощенья просимъ-съ… Счастливо оставаться. Пріятнаго аппетита…
Мясникъ снова приподнялъ картузъ и сталъ выходить изъ садика.
Мужъ, сидвшій уже передъ налитой рюмкой водки и державшій въ рук редиску, чтобъ закусить ею, взглянулъ на жену испытующимъ взглядомъ и изображалъ изъ себя знакъ вопросительный. Она отвернулась и смущенно проговорила:
— Не понимаю, что за манера длать эти очныя ставки съ лавочниками!
— Позволь, Марья Андревна, я вовсе не длалъ теб очную ставку, а если человкъ приходитъ за деньгами, а я знаю, что деньги я уплатилъ, — сказалъ мужъ, — то само собой…
— Ну, довольно довольно! Пей водку-то! А то сидишь, какъ истуканъ, съ редиской въ рун…
— Я пораженъ… Я, я… Но куда-же ты дла деньги, которыя я теб далъ на расплату?..
Мужъ не только не выпилъ водки, но положилъ и редиску на столъ.
Жена стояла, отвернувшись отъ мужа и соображала, что ей выгодне: накинуться на него и сдлать сцену, или оправдываться и потомъ признаться въ употребленіи денегъ на другой предметъ. Наконецъ, она забормотала:
— Куда! Куда! Деньги ему не на хлбъ… Ты самъ зпаешь… у насъ семейство… Варичк классное платье… Петеньк брюки… А ты такъ мало даешь денегъ на семью…
— Я далъ теб, другъ мой, семъ рублей Варичк на платье…
— А много-ли это семь рублей? Семь рублей одна только матерія… Она двочка большая. А портних? А… а? Наконецъ, такъ по хозяйству…
— Платье для Варички еще не готово и портних ты, стало было, еще не платила.
— А варенье я варила. Сколько я варенья наварила! Грибы мариновала. Уксусъ для грибовъ…
— Милая моя, на варенье я теб отдльно далъ пять рублей и привезъ изъ города пудъ сахарнаго песку.
— Банки для варенья покупала… Да мало-ли еще что! У тебя два раза въ недлю этотъ несносный винтъ… Гости твои жрутъ какъ акулы. Нужно закуску приготовить, нужно водку проклятую…
— На водку и пиво я всякій разъ давалъ деньги отдльно. Банки для варенья у тебя прошлогоднія…— слышались возраженія.
— Что ты ко мн, какъ судебный слдователь, придираешься! Ты забываешь, что я даже лососиной кормила твоихъ проклятыхъ гостей!
Пауза.
— Можетъ быть у тебя и въ мелочную лавку по книжк не заплочено?— спросилъ мужъ.
— Конечно-же не заплочено, — проговорила жена, сла, слезливо заморгала глазами и вынула изъ кармана носовой платокъ.
— Ай-ай-ай! А вдь я на все это давалъ каждый мсяцъ деньги…— пробормоталъ мужъ, — а зеленьщику?— задалъ онъ вопросъ.
Жена виновато молчала.
— Куда-же ты двала деньги, Манечка?— продолжалъ мужъ.
Жена ужъ плакала и громко сморкалась.
— Скачки проклятыя…— выговорила она наконецъ.— Съ лошадьми мошенничаютъ. Я всегда во всемъ несчастлива… А тутъ ставила на свое и Варичкино счастье…
— Стало быть, ты деньги, что я теб давалъ на уплату за провизію, проигрывала?— растерянно спросилъ мужъ.
— Тотализаторъ… Проклятый тотализаторъ!..— вырвалось у жены и она зарыдала.

II.

Купецъ Семенъ Иванычъ Клубковъ вчера только вернулся съ Нижегородекой ярмарки, куда здилъ недли на дв. Сегодня утромъ онъ пришелъ въ лавку, истово перекрестился на икону и спросилъ выстроившихся въ струнку за прилавками приказчиковъ:
— Ну, какъ безъ меня торговали?
Выступилъ старшій приказчикъ, среднихъ лта человкъ, брюнетъ, съ бородой травками, франтовато одтый въ темную пиджачную парочку, и какъ-то заикаясь отвтилъ:
— Лтнее время, само собой… Крупнаго покупателя почитай что вовсе не было… Ну, а по мелочамъ кое-что набиралось по малости… Извстно, ужъ лтомъ не завалило.
— Ну, вотъ я сейчасъ посмотрю…— проговорилъ Клубковъ.— Запись-то въ порядк вели?
Встрепенулся второй приказчикъ, молодой блондинъ, въ усахъ и свтлосинемъ галстук,
— Въ точку-съ…— откликнулся онъ.— Копйка въ копйку… И листки въ порядк на шпильк повшены. Какъ листокъ подадутъ — сейчасъ-же я вносилъ въ книгу.
— Ну, то-то…
Клубковъ слъ около прилавка на стулъ, снялъ шляпу и сталъ отирать лобъ отъ пота. Блондинъ продолжалъ:
— Каждый день, передъ запоромъ лавки, итогъ подводилъ. Съ Николаемъ Захарычемъ скликнусь, у него по касс врно — ну, и запираемся.
Онъ кивнулъ на брюнета съ бородой травками.
— И у тебя касса въ порядк?— перевелъ хозяинъ глаза на брюнета.
— Въ порядк-съ… — пробормоталъ тотъ, поблднлъ и потупился.
— На текущій счетъ клалъ?
— Клалъ.
— Сколько-же на текущій счетъ положилъ?
— Тысячу сто.
— Только-то? Это за дв недли-то! Что-же, платежи были? Платежей, насколько мн помнится…
— Два векселя-съ… Триста и сто восемьдесятъ.
— Такъ…. Хозяйка сказывала мн, что только шестьдесятъ рублей на расходъ брала…
— Выдалъ-съ….
— Стало быть, у тебя наличными есть изрядно?— спрашивалъ хозяинъ брюнета.
— На порядкахъ-съ. Въ страховую контору платили…
— Ну, это всего сорокъ одинъ рубль съ копйками.
— Столяру-съ…
— Какому столяру?
— Дверь поправлялъ.
— Тысячу рублей, что-ли, отворотилъ столяру-то?
— Рубль съ четвертью.
— Вотъ дуракъ-то! Я о суммахъ спрашиваю, а онъ мн: рубль съ четвертью.
Приказчикъ смшался.
— Тамъ рубль съ четвертью, здсь рубль съ четвертью — оно и наберется, — проговорилъ онъ.— Полотерамъ платили… За полуду чайника отдавали.
— Молчи…— махнулъ ему рукой хозяинъ, побарабанилъ пальцами по прилавку и сказалъ:— Хозяйка жаловалась мн, что три раза она прізжала въ лавку и тебя на мст не было.
Приказчикъ вспыхнулъ.
— За получкой ходилъ. Нельзя-же безъ получки…
— За получкой рано утромъ ходятъ или вечеромъ, а это днемъ было. Съ кого получалъ-то?
— Да мало-ли съ кого… Я и не три раза отлучался. Коли приказываютъ, что зайдите, молъ, въ два часа, то обязанъ-же я за хозяйскими деньгами…
— Ну, ладно. Сдавай кассу, пока въ лавк покупателей нтъ, — проговорилъ хозяинъ, вставая, и направился за стеклянную перегородку, за которой стояла конторка и лежали книги. Вошелъ туда приказчикъ-брюнетъ. Подошелъ къ двери перегородки и приказчикъ-блондинъ.
— И мн прикажете по своей части?— спросилъ онъ хозяина.
— Зачмъ? Запродажная книга тутъ, такъ и безъ тебя справлюсь. А вотъ кассу отъ Николая Захарова принять надо. Это ужъ онъ долженъ сдавать.
Хозяинъ раскрылъ одну изъ книгъ.
— На четыре тысячи семьдесятъ два рубля продано, — сказалъ онъ, заглянувъ въ нее.— У тебя по кассовой книг такъ?— спросилъ онъ приказчика-брюнета.
— Точно такъ-съ…— отвчалъ тотъ, смотря въ книгу, и прибавилъ:— У меня все въ порядк.
— А въ порядк, такъ и чудесно. За та теб хвала и слава, — пошутилъ хозяинъ.— Четыре тысячи семьдесятъ два рубля и сорокъ пять копекъ.
Онъ положилъ на счетахъ. Приказчикъ протянулъ ему книжку текущаго счета и сказалъ:
— Вотъ-съ… Тысяча сто положено.
— Отчего у тебя руки трясутся?— спросилъ приказчика хозяинъ.— Куръ воровалъ или пьянствовалъ много въ мое отсутствіе? Охъ, Николай, Николай! Считалъ я тебя за надёжнаго человка, а ты…
— Нездоровъ сегодня-съ…— пробормоталъ приказчикъ.
— Съ выпивки и нездоровъ. Отъ тебя и по сейчасъ несетъ перегаромъ. Ну-съ… На текущій счетъ внесены тысяча сто. Долой ихъ. Четыреста восемьдесятъ по векселямъ уплочено. Долой ихъ. Марь Алексевн шестьдесять — долой ихъ. Мелкіе расходы…Подсчитано. Двсти девяносто. Дв тысячи двсти два рубля у тебя должно быть на рукахъ. Давай ихъ.
— Въ желзномъ сундук-съ…— пробормоталъ приказчикъ.
— Отворяй сундукъ. Вдь ключъ у тебя, а не у меня, — сказалъ хозяинъ.— Странно, что ты дв тысячи двсти въ сундук держишь, а не на текущемъ счету, — прибавилъ онъ.
— Думалъ, что вотъ-вотъ прідете.
— А пріхалъ, такъ только бы поблагодарилъ, что на текущемъ счету.
— Нельзя же-съ безъ денегъ… Надо на сдачу.
— А на сдачу дв-три сотни мелкихъ бумажекъ, такъ и достаточно.
Щелкнулъ ключъ замка и отворилась крышика желзнаго ящика. Приказчикъ вынулъ оттуда пачку сторублевыхъ, сосчиталъ ихъ и положилъ на конторку передъ хозяиномъ.
— Тысяча-съ…— сказалъ онъ.
— Сдавай сдавай…— торопилъ хозяинъ.
Вынута вторая пачка. Приказчикъ сосчиталъ, положилъ и сказалъ:
— Шестьсотъ-съ…
— Ну, дальше…
Приказчикъ держалъ тощую пачку.
— Тутъ восемьдесятъ шесть… Восемь золотыхъ по пяти рублей. Два полуимперіала… Мелочь…
— Стой, стой… Дай костяжки-то со счетовъ скинуть, — остановилъ его хозяинъ, звякая на счетахъ.— Еще четыреста шестьдесятъ одинъ рубль надо.
— Мелочь-съ…— коснющимъ языкомъ пробормоталъ приказчикъ.— Восемнадцать рублей серебряными рублями.
— Ну, мелочи на двнадцать рублей… ну, съ восемнадцатью рублями, и того тридцать. Тридцать долой… Гд-же остальные-то четыреста тридцать?
Приказчикъ запинался.
— Да тутъ были…— проговорилъ онъ.
— А если были, то куда-же они двались? Тутъ нтъ.
Произошла пауза. Приказчикъ вдругъ заплакалъ.
— Семенъ Иванычъ! Отецъ и благодтель!.. Простите! Заживу ихъ! — воскликнулъ онъ и, рыдая, бросился хозяину въ ноги.
— Растратилъ? Прокутилъ? Ахъ, ты мерзавецъ! Вотъ отчего жена моя тебя въ лавк не находила! Вотъ какая у тебя получка-то была! — закричалъ хозяинъ.
— Благодтель! Видитъ Богъ, не кутилъ я. На другомъ бсъ меня попуталъ.
— Любовницу завелъ? Любовница подтибрила? Понимаю!
— Нтъ, нтъ, благодтель, Семенъ Иванычъ! На другомъ бсъ меня попуталъ. На скачкахъ, на скачкахъ я соблазнился и проигралъ.
— Тотализаторъ?
— Онъ… Онъ, проклятый… Hо я заслужу вамъ все до копечки, Семенъ Иванычъ, простите только меня раба гршнаго! — плакался приказчикъ, не поднимаясь съ пола.
Хозяинъ покачалъ головой. Онъ не зналъ, что и говорить.
— Ахъ, ты шельма, шельма! Ахъ, ты эіопъ! Ахъ, ты… Туда-же въ тотализаторъ!..— пробормоталъ онъ.— Хозяинъ отъ тотализатора, какъ отъ чумы бжитъ, а ты приказчикъ… Вонъ изъ лавки! — закричалъ онъ, хлопая крышкой сундука.
— Соблазнъ, соблазнъ… Не устоялъ противъ соблазна…— стоналъ приказчикъ и, пошатываясь, направился вонъ изъ-за перегородки.

III.

Воскресенье. Семейство статскаго совтника и домовладльца Пугалова завтракаетъ. На стол кулебяка съ сигомъ и капустой, большой никелированный кофейникъ стоитъ на спиртовой ламп съ таганомъ. Вокругъ стола услись чады и домочадцы, и происходитъ оживленный семейный разговоръ.
У наружныхъ дверей въ прихожей — звонокъ. Нарядная горничная въ бломъ передник съ кружевцами и прошивками, прислуживавшая у стола, бжитъ отворять дверь и черезъ нсколько времени возвращается и докладываетъ:
— Господинъ Семиполовъ желаетъ васъ видть, Михаилъ Петровичъ.
— Семиполовъ?— переспрашиваетъ Пугаловъ.
— Да-съ… Семиполовъ… Вотъ что домъ на углу, такъ самъ домовладлецъ.
— Что ему такое? Попроси въ гостиную. Я сейчасъ…— бормочетъ Пугаловъ и торопится додать кусокъ пирога.
Старшій сынъ Пугалова — молодой человкъ съ начинающими уже пробиваться на верхней губ усиками, въ форм одного изъ учебныхъ заведеній, блднетъ. Сначала онъ закрывается салфеткой, потомъ встаетъ изъ-за стола и незамтно уходитъ изъ столовой.
— Семиполовъ… Семиполовъ… Это сосдъ нашъ, но никогда не бывалъ у меня. По какому это онъ длу?— продолжаетъ Пугаловъ.— Должно быть, не насчетъ трубъ-ли сточныхъ? Мы хотли просить объ очистк уличныхъ сточныхъ трубъ.
Онъ снялъ салфетку, заткнутую за воротничекъ рубашки, всталъ изъ-за стола и вышелъ въ гостиную. Въ гостиной ходилъ изъ угла въ уголъ пожилой мужчина съ довольно объемистымъ брюшкомъ, въ черномъ пиджак, срыхъ брюкахъ и бломъ жилет.
— Доброму сосду! — раскланялся передъ нимъ Пугаловъ.— Какому счастливому случаю обязанъ, что вы изволили меня постить? Предполагаю, что по длу о сточныхъ трубахъ, объ очистк которыхъ мы хотли просить городскую управу.
Оба подали другъ-другу руки и пожали ихъ. Семиполовъ сдлалъ серьезное лицо и сказалъ:
— Если вы приступаете съ такимъ вопросомъ, достоуважаемый Михаилъ Петровичъ, то значить моя догадка врна, что вы тутъ ни въ чемъ не причинны и во всемъ виноватъ молодой человкъ. Буду поэтому говорить смле.
— Пожалуйста, пожалуйста. Впрочемъ, что-же мы стоимъ? Прошу покорно садиться, — предложилъ хозяинъ, указывая на кресло.— Курить не прикажете-ли?
Оба сли. Хозяинъ раскрылъ портсигаръ съ папиросами и подвинулъ спички. Гость сдлалъ маленькую паузу и спросилъ:
— Посылали вы ко мн недль пять тому назадъ за пятьюдесятью рублями?
Пугаловъ даже отодвинулся отъ Семиполова на стул и растопырилъ руки.
— Въ первый разъ слышу, — сказалъ онъ.
— Ну, такъ у меня былъ вашъ старшій сынъ съ вашей карточкой и взялъ пятьдесятъ рублей для васъ, какъ онъ говорилъ. Сынъ вашъ взялъ у меня деньги и общался возвратить ихъ на другой-же день, и вотъ уже прошло около пяти недль…
— И не думалъ, и не воображалъ брать у кого-либо денегъ. Сынъ мой также мн ничего не говорилъ о деньгахъ. Вы хорошо знаете моего сына?
— Да какъ-же не знать-то? Вдь я вижу, когда онъ бываетъ съ вами въ церкви. Наконецъ, онъ катается на конькахъ вмст съ моимъ сыномъ и два раза былъ у меня, въ дом. Мой сынъ приводилъ его къ себ по какому-то длу. Судите сами, иначе какъ-бы я ему поврилъ пятьдесятъ рублей? Зовутъ его Аристархъ — разсказывалъ Семиполовъ.
— Совершенно врно, — отвчалъ Пугаловъ, закусилъ губу, потомъ вздохнулъ и проговорилъ:— Предчувствую, что тутъ какая-нибудь возмутительная шалость.
— Вота, вотъ!.. Это-то и заставило меня придти къ вамъ. Можетъ быть ужъ это и не единственный случай, а потому надо все это скоре пресчь, — продолжалъ Семиполовъ.— Что тутъ шалость, я сейчасъ-же догадался черезъ дв-три недли. Я разсуждалъ такъ: если-бы сынъ Михаила Петровича взялъ у меня пятьдесятъ рублей дйствительно для своего отца, то отецъ, какъ состоятельный человкъ, возвратилъ-бы эти деньги сейчасъ-бы.
— Нтъ, нтъ! Ни зачмъ я не посылалъ къ вамъ сына, никакихъ отъ него денегъ я не получалъ! — вскричалъ Пугаловъ.— Тутъ шалость мальчишки, возмутительная шалость! Вотъ возьмите ваши пятьдесятъ рублей.
Пугаловъ ползъ въ карманъ за бумажникомъ, вынулъ изъ бумажника деньги и продолжалъ:
— Но прежде чмъ я позову сына и приступлю къ разбирательству этого дла, будьте любезны разсказать мн, при какихъ обстоятельствахъ это случилось. Мальчишка шалитъ, и это ужъ не первый случай его шалости. Нчто подобное уже было. Такъ вотъ-съ… при какихъ обстоятельствахъ?
Говоря это, Пугаловъ покраснлъ и на лысин его выступилъ крупный потъ. Семиполовъ отвчалъ:
— Да вовсе безъ всякихъ обстоятельствъ. Является ко мн такъ около полудня. Былъ праздникъ. Является и подаетъ мн вашу карточку. ‘У папы, говорить, случилось несчастіе. Онъ халъ въ конк, стоялъ на тормаз и у него вытащили изъ бокового кармана бумажникъ съ деньгами. Вытащили, говорить, или онъ самъ потерялъ — папа хорошенько не помнить. Но бумажника съ деньгами нтъ, а пап нужны деньги на расходы’.
— Мерзавецъ! — воскликнулъ Пугаловъ.
— ‘Пап нужны деньги на расходы. Деньги у папы есть въ банк на текущемъ счету, но сегодня праздникъ и ихъ получить нельзя по чеку — вотъ папа и послалъ меня къ вамъ попросить пятьдесятъ рублей до завтра’.
— Каковъ сочинитель! Нтъ, каковъ сочинитель!
Пугаловъ ударилъ себя по колнк и вскочилъ со стула.
Семиполовъ тоже поднялся и сказалъ:
— Вотъ теперь все. Потомъ я ждать пять недль, не дождался и ршился сообщить вамъ… Затмъ, извините за безпокойство и позвольте проститься съ вами!
— Благодарю, что сказали, — проговоритъ Пугаловъ и вздохнулъ:— Ахъ, что нынче за мальчики! Это чистое наказаніе! Аристархъ! — крикнулъ отъ сына.
— Нтъ, ужь только, Бога ради, не при мн, многоуважаемый… Мое дло было вамъ сказать, а слушать — не могу. Мое почтеніе…
Семиполовъ схватилъ шляпу и бросился въ прихожую. Пугаловъ сталъ его провожать, затмъ, когда тотъ ушелъ, вбжалъ въ столовую и сказалъ жен, все еще сидвшей около кофейника:
— Каковъ у насъ-то Аристархъ-то! Новая мерзость… Новое происшествіе… Взялъ отъ имени моего у Семиполова мсяцъ тому назадъ пятьдесятъ рублей и не возвратилъ до сихъ поръ. Обманомъ взялъ… Да вдь какую исторію сочинилъ!
— Да что ты! Какъ-же это дло было?
Жена слезливо заморгала глазами.!
— Да какъ дло было! Подло дло было, скверно было, гнусно было! — закричалъ Пугаловъ.— Надо сейчасъ разобрать. Аристархъ! — сталъ онъ звать сына.— Аристархъ! Но какъ и чмъ его наказать за эту продлку? Вдь это почти мошенничество! Аристархъ!
Въ дверяхъ показался сынъ. Онъ шелъ тихо, потупившись, лицо его было красно, онъ плакалъ.
— Ну, что ты надлалъ, дрянь ты этакая! — воскликнулъ отецъ.— Ухитриться подъ такимъ предлогомъ взять совершенно у посторонняго человка деньги. И куда теб такія деньги? Вдь я даю теб деньги на мелкіе, карманные расходы. Мальчишка! Материно молоко еще на губахъ не обсохло, а онъ…
— Простите…
И сынъ, горько плача, низко поклонился.
— Простите, простите…— передразнилъ его отецъ.— Но вдь этаго мало, что ты плачешь и просишь прощенія. Ты долженъ разсказать, куда ты длъ деньги. Говори, мошенникъ!
— Тотализаторъ проклятый! — проговорилъ, рыдая, юноша.

IV.

Молодая хорошенькая женщина, въ юбку которой стоялъ уцпившись блокурый мальчуганъ лтъ трехъ, одтый въ синій матросскій костюмъ, вынула изъ кармана носовой платокъ, отерла влажные глаза и съ нервнымъ дрожаніемъ въ голос заговорила:
— Я очень рада, что вы пришли… И вы, папаша, и вы, мамаша… А то я хотла къ вамъ хать. Бога ради, повліяйте какъ-нибудь на Геннадія. Вдь съ нимъ просто жилъ невозможно. Можетъ быть, онъ васъ какъ отца и мать послушаетъ, а я ужъ всякія увщанія испробовала и все никакого толку.
— Что такое? Что такое? Разв опять?..— тревожно спросилъ свекоръ и свекровь.
— Опять… Да онъ и не прекращалъ! Зимой ему нсколько повезло и онъ выкупилъ кое-какія наши вещи, а лтомъ снова сталъ закладывать.
— Даже вещи проигрываетъ? — воскликнулъ свекоръ, полный, добродушнаго вида старикъ съ крупной лысиной и сдой, коротко остриженной бородой.
— Да вдь ужъ я два раза говорила вамъ…— произнесла молодая женщина.
— Говорила, говорила она, только ты забылъ, — подхватила свекровь, тоже полная женщина съ широкимъ проборомъ на голов, въ сромъ фланелевомъ плать и золотыхъ часахъ въ длинной золотой цпочкой на груди, и прибавила:— Проклятый тотализаторъ! И какъ только не запретятъ его!
— Вы говорили мн, Евгенія Васильевна, что Геннадій много въ тотализаторъ проигрываетъ, а про вещи ничего не говорили, — сказалъ старикъ.— Вещи это ужъ слишкомъ!
— И про вещи, папаша, говорила. Вы знаете, весной вдь онъ мою лисью ротонду проигралъ.
— Да что ты!
Старикъ даже привскочилъ въ кресл, поднялся и сталъ ходить по гостиной.
— Проигралъ. Я и не знала-бы этого, но вчера онъ мн самъ сознался, — продолжала молодая женщина.
— Это изъ рукъ вонъ! — возмущался старикъ.
— Весной онъ взялъ мою ротонду, чтобы отдать на лто для сохраненія отъ моли мховщику, я такъ и думала что ротонда у мховщика. Вчера я говорю ему: хорошо-бы, Геннадій, завтра взять отъ мховщика мою ротонду. Пора ужъ.. Пока она вывтрится отъ камфары и нафталину. Вдругъ онъ встаетъ передо мной на колни и говорятъ: ‘Прости, Женичка, я ее заложилъ въ ломбардъ’. Ну, когда онъ теперь ее выкупитъ! Денегъ у него никогда ни копйки. Жалованье свое въ контор онъ всегда забираетъ впередъ. Я знаю, что у него выданы векселя какимъ-то жидамъ, отъ которыхъ онъ скрывается. Вы знаете, на-дняхъ у насъ какой-то жидъ сидлъ въ пірихожей полъ-дня… ‘Не пойду, говоритъ, покуда его не дождусь’. А Геннадій сидитъ въ спальной и не сметъ выйти. Но ротонда, ротонда! Я не знаю, какъ мн теперь моей мамаш сказать.
Молодая женщина заплакала.
— Выкупимъ, выкупимъ какъ-нибудь вашу ротонду. Мы выкупимъ, — сказалъ старикъ.
— Этого, Михаилъ Сергичъ, мало. Мы въ долгу, какъ въ шелку. Должны въ мясную лавку. Портной караулитъ на лстниц. Я боюсь за себя, боюсь за дтей. Вдь онъ все проиграетъ. Вдь ужъ я сама плачу иногда кое за что. Получаю проценты съ десяти тысячъ, которыя мн даны мамашей въ приданое, и расплачиваюсь, — продолжала Евгенія Васильевна.— Ахъ, если-бы вы все знали! — воскликнула она и опять заплакала.
— Не плачь, милушка, не плачь…— утшала ее свекровь.— Въ твоемъ положенія это вредно.
— Да… Вотъ хоть-бы и мое положеніе. Черезъ полтора мсяца я жду ребенка… предстоятъ большіе расходы. Надо акушерк, надо съ докторомъ посовтоваться… Крестины, а у мужа никогда ни копйки… Онъ у меня-же иногда на извозчика беретъ.
— Михаилъ Сергичъ… Ты долженъ приструнить Геннадія. Ты отецъ… Вразуми его… Вдь у него тоже дти…— обращается старуха къ мужу.
— Непремнно, матушка, непремнно… Вотъ только пусть со службы вернется, — отвчалъ старикъ.— Вдь мы съ женой пріхали къ вамъ обдать, — прибавилъ онъ, обращаясь къ невстк.
— Очень рада, папаша. Только ужъ не взыщите… чмъ Богъ послалъ. У насъ сегодня супъ мясной и мясо изъ супа подъ хрновымъ соусомъ. Дтямъ манная каша. Я сокращаю расходы.
— Михаилъ Сергичъ… Ты долженъ обратить вниманіе…— опять говоритъ мужу старуха.— Что-же это такое! Люди недодаютъ, какъ слдуетъ.
— Да, обращу, обращу… Пусть только покажется, — откликнулся старикъ и въ волненіи сталъ отирать со лба потъ.
Евгенія Васильевна продолжала:
— И какъ я была умна, что не отдала ему нынче зимой три тысячи рублей! Онъ просилъ у меня три тысячи. Говорилъ, что перемнитъ бумаги на какія-то боле доходныя. Но я ему не дала. О, съ этими бумагами было-бы то-же, что и съ ротондой!
— Мн кажется, милочка, ты ужь слишкомъ…— вступился за сына старикъ.
— Я слишкомъ! Да если вамъ все разсказать, такъ вы въ ужасъ придете, — отвчала Евгенія Васильевна.— Лтомъ, когда мы жили на дач, серебро наше хранилось въ городской квартир у меня въ зеркальномъ шкапу и ключъ былъ у меня. Такъ онъ подобралъ ключъ.
— Не разсказывай, не разсказывай! — замахала руками старуха.
Невстка не унималась.
— И вотъ теперь отъ всего моего приданаго серебра у насъ только серебряныя ложки и больше ничего, — ршительно ничего.
— Пфъ…— отдувался старикъ и въ волненіи ходилъ по комнат.— Какая несчастная страсть!
— Страсть велика, но вдь и соблазнъ великъ, — сказала старуха.— Я не понимаю, какъ не запретятъ этотъ тотализаторъ! Вдь это азартная игра, вдь это все равно что рулетка.
— И прямо, прямо дачникамъ навязываютъ, — говорила Евгенія Васильевна.— Вдь этотъ тотализаторъ теперь въ самомъ дачномъ центр. А мужъ хорошъ! Помните, онъ доказывалъ и вамъ и мн, что на Крестовскомъ остров дтямъ жить сыро на дач, что надо поселиться въ Лсномъ или въ Коломягахъ. Ну, вотъ и наняли дачу въ Коломягахъ. Я съ дуру согласилась. А это онъ на Лсномъ и на Коломягахъ изъ-за того настаивалъ, чтобы ближе жить къ скачкамъ, къ тотализатору, чтобъ постоянно въ этомъ проклятомъ вертеп торчать. Несчастіе! Серебро, ротонду проигралъ, свою шубу…
— Даже и свою шубу?! — воскликнулъ старикъ.
— Все, все… Были у меня золотые, дареные вами-же нашимъ дтямъ на зубокъ — и золотые эти вытащилъ, у меня изъ стола и проигралъ, — разсказывала Евгенія Васильевна.
— Это ужасъ, что такое!
Звонокъ у наружныхъ дверей.
— Вотъ мы его сейчасъ припремъ. Это онъ, — сказалъ старикъ, потирая руки.
— Поздно, папаша. Онъ ужъ такъ втравился, что по ночамъ даже про лошадей бредитъ, высчитываетъ ставки. Онъ жену, дтей забылъ изъ-за проклятаго тотализатора. Съ нимъ жить, такъ мы буквально нищіе будемъ. Я хочу забрать свои вещи и перехать къ моей матери.
— Да что ты! Женичка, опомнись! — закричала старуха.
— Евгенія Васильевна, опомнись! Что ты говоришь! — воскликнулъ старикъ,
— Одинъ исходъ. Только у мамаши моей я кое-какъ и могу еще просуществовать на т проценты, которые я получаю съ моего капитальца. Ну, у мамаши кое-что есть. Она живетъ своимъ домомъ. А съ нимъ — онъ все растратитъ.
На порог стоялъ мужъ, мужчина лтъ подъ тридцать, въ блокурыхъ усахъ, въ срой пиджачной парочк, съ портфелемъ подъ мышкой.
— Про меня? Про тотализаторъ?… Эхъ, старая псня! Нельзя-же совсмъ безъ страстей жить, нельзя-же совсмъ ужь никакимъ спортомъ не увлекаться! Но теперь меня бьетъ неудача. Однако, не всегда-же она будетъ меня бить. Когда-нибудь да поправлюсь, — проговорилъ онъ и сталъ здороваться со стариками.
— Когда къ теб придетъ удача, я съ тобой ужъ не буду жить. Я буду у моей маменьки, — твердо сказала жена и залилась слезами.

V.

Домовладлецъ Черноусовъ, плотный мужчина съ подстриженной бородой, въ пальто нараспашку и въ драповой шапочк на бекрень, ходилъ у себя по двору и принималъ отъ кладчика выставленныя ему дровяникомъ дрова для зимняго запаса. Тутъ-же былъ старшій дворникъ, то что называется мужикъ-чистякъ, въ наваченномъ пиджак, столь излюбленномъ кучерами, въ сапогахъ бутылками и въ картуз старо-купеческаго пошиба. Дворникъ былъ съ складной саженью въ рукахъ и то и дло приставлялъ ее къ штабелямъ дровъ въ разныхъ мстахъ. Домовладлецъ Чернорусовъ, держа въ зубахъ потухшій окурокъ сигары, тыкалъ пальцемъ въ дрова и говорилъ:
— Везд такія щели, что кулакъ пролзетъ. Разв это кладка? Такую кладку развалить слдуетъ и заставить вновь складывать. Смотри… Это что?— указалъ онъ кладчику.
— Позвольте-съ… Да вдь ужъ невозможно, чтобы плотная стна была, — отвчалъ кладчикъ.
— Что ты мн зубы-то заговариваешь! Разв я не понимаю! Слава Богу, не первый годъ живу на свт. Видалъ виды-то! Это не кладка… Такая кладка не бываетъ.
Кладчикъ развелъ руками въ желтыхъ кожаныхъ рукавицахъ.
— Не знаю, господинъ!.. Мы старались… Старались, чтобы вамъ угодить, — сказалъ онъ.— Что намъ хозяина-то жалть? Намъ лестно покупателю угодить. Покупатель на чай дастъ.
— Нтъ, за такую кладку даютъ по ше, а не на чай…— отвчалъ Чернорусовъ.— Ну, да ты человкъ служащій… Тебя и винить нечего… Ты долженъ хозяину ворожить. А хозяинъ твой за такую кладку долженъ по меньшей мр по двугривенному съ сажени скинуть.
— Воля ваша-съ… Это ужь вы съ нимъ и вдайтесь. А мы старались.
— И потомъ копаетесь… За недлю только шестьдесятъ саженъ выставили, а вдь мн надо двсти двадцать пять, — продолжалъ Чернорусовъ.
— Лошади у насъ, ваша милость, были очень заняты. Въ казну возили, — отвчалъ кладчикъ.— Теперь у насъ пойдетъ все въ аккурат, будьте покойны.
— Только ты знай! Больше я такой кладки не приму.
— Будьте покойны, не обидимъ. Тутъ полно крупное шло, бортовое, а теперь поровне дрова пойдутъ и кладка плотне будетъ.
— А ты чего звалъ, когда дрова-то клали?— накинулся Чернорусовъ на дворника.— Ты возьми глаза-то въ зубы, да и смотри.
— Я, Помпей Яковличъ, тысячу разъ имъ говорилъ, да нешто съ ними что подлаешь!
Хозяинъ закурилъ окурокъ потухшей сигары и сталъ уходить со двора медленнымъ шагомъ. Дворникъ слдовалъ сзади .
— А что-же Нашлепкинъ изъ восьмого номера?— обратился вдругъ хозяинъ къ дворнику.— Когда-же онъ съ деньгами-то? Вдь ужъ пора уплатить за квартиру. Семь льготныхъ дней вчера еще прошло.
— Каждый день хожу, да что-жъ съ нимъ подлаешь, Помпей Яковличъ!
— И Колотырниковъ то-же самое. Исправный жилецъ и вдругъ…
— Колотырниковъ тоже проситъ подождать до понедльника.
— Здравствуйте! До понедльника! Да вдь это… Впрочемъ, вотъ онъ и самъ Колотырниковъ.
На двор появился, выйдя изъ подъзда, маленькій тщедушный господинъ въ статскомъ пальто, форменной фуражк и съ портфелемъ. Дворникъ вспыхнулъ и залебезилъ около хозяина.
— Не тревожьте ихъ, Помпей Яковличъ. Они ужъ и такъ въ печали. Они третьяго дня сестру схоронили. Вотъ изъ-за этого-то, надо статься, у нихъ и въ деньгахъ умаленіе, — говорилъ дворникъ.
Но Колотырниковъ самъ подошелъ къ Чернорусову.
— Добраго здоровья-съ…— заговорилъ онъ.— Книжечку все отъ васъ обратно дожидаю, книжечку.
— Какую книжечку?— удивленно спросилъ Чернорусовъ.
— А квартирную… съ вашей подписью, что деньги за квартиру получили.
— То-есть какъ это? Да вдь вы…
Произошла пауза.
— Что я? Я ничего… Я уплатилъ… Я послалъ къ вамъ съ дворникомъ деньги.
— Да… но за послдній мсяцъ вы еще не заплатили, — сказалъ Чернорусовъ.
— Недлю тому назадъ еще вашему дворнику все до копечки… За два дня до срока до копечки… Я про послдній-то мсяцъ и говорю.
— Силантій Федоровъ! Какъ-же ты мн?..
Чернорусовъ вопросительно взглянулъ за дворника.
Тотъ совсмъ смшался.
— Междометіе тутъ такое маленькое вышло, Помпей Яковличъ…— пробормоталъ онъ.
— Какое междометіе! Что ты врешь! — воскликнулъ хозяинъ.
— Заплатилъ, заплатилъ — и вотъ ужъ около двухъ недль жду отъ васъ росписки въ полученіи денегъ, — подтвердилъ Колотыршювъ и опросилъ дворника:— Да вдь я-же вамъ уплатилъ, Силантій? Что-же вы ничего не скажете?
— Это точно, что дйствительно, а только тутъ, изволите видть… Я вамъ, Помпей Яковличъ, потомъ… Дозвольте мн объясниться съ вами… Тутъ прямо, надо сказать, исторія…— продолжалъ бормотать дворникъ.
Хозяинъ пожималъ плечами.
— Тутъ что-то неладно… Совсмъ неладно…— сказалъ онъ и, обратясь къ дворнику, прибавилъ:— Пойдемъ въ дворницкую. Тамъ я разберу. Можетъ быть ты и съ жильца изъ восьмого номера давно ужъ получилъ.
Дворникъ слдовалъ за хозяиномъ молча. Жилецъ Колотырниковъ слдовалъ тоже около хозяина.
— Такъ я надюсь, господинъ Чернорусовъ, сегодня получить отъ васъ книжечку съ подписью, — проговорилъ онъ.
— Получите, получите, многоуважаемый, — былъ отвтъ.— Пока вы будете на служб, я даже вашей супруг пришлю! Я вижу, чмъ тутъ пахнетъ… Тутъ штуки…
Простившись съ жильцомъ, Чернорусовъ опустился въ дворницкую, которая помщалась въ подвал. На него пахнуло запахомъ тулупа, сапогъ, деревяннаго масла изъ коптившей лампады передъ иконой. За ситцевой занавской въ глубин комнаты пищалъ ребенокъ. У стны стояли два стула и сундукъ. Чернорусовъ слъ на сундукъ, посмотрлъ на дворника и строго спросилъ его:
— Гд-же деньги, которыя ты получилъ отъ Колотырникова?
— Виноватъ-съ… Весь я тутъ передъ вами и длайте со мной, что хотите, но денегъ у меня всего только одиннадцать рублевъ, — отвчалъ дворникъ.
— Какъ одиннадцать рублевъ! Вдь ты получилъ…
— Все получилъ, Помпей Яковличъ… Но бсъ попуталъ…
— Какъ бсъ? Что такое?.. Потерялъ?..
— Хуже-съ… Ради самого Господа простите. Я заживу… Вычитайте у меня изъ жалованья, сколько хотите. Прямо бсъ.
За ситцевой занавской послышался женскій плачъ и причитанье. Плакала дворничиха.
— И съ жильца восьмого номера за квартиру получилъ?— допытывался хозяинъ.
— Все получилъ. Я передъ вами, какъ свчка передъ иконой… Но бсъ… прямо бсъ…
— Скажешь-ли ты мн, куда ты двалъ деньги?
Чернорусовъ топнулъ ногой. Дворникъ повалился ему въ ноги.
— Въ тотализаторъ проигралъ… Будьте отцомъ и благодтелемъ… Простите великодушно… Заставьте вчно Бога молить…— бормоталъ онъ.
Чернорусовъ изображалъ изъ себя вопросительный знакъ.

VI.

Трущохинъ, осанистый мужчина съ бакенбардами въ род рыбьихъ плавательныхъ перьевъ и съ крупной лысиной, подсчитывалъ у себя въ кабинет довольно длинную колонку цифръ, выведенныхъ карандашомъ, потомъ бросилъ карандашъ, выскочилъ изъ-за большого письменнаго стола и изъ угла въ уголъ заходилъ по кабинету.
— Это чортъ знаетъ, что такое! Откуда я такія деньги возьму? Этотъ проклятый тотализаторъ сожралъ у меня ныншнимъ лтомъ буквально половину моего бюджета! — бормоталъ онъ, остановился, чтобы плюнуть въ плевательницу, и плюнулъ около нея.— Никогда не нужно нанимать дачу въ Лсномъ. Это прямо изъ-за Лсного… Скачки близко… тотализаторъ мозолитъ глаза — ну, вотъ и результатъ… Говорятъ, въ Лсномъ дешево. Да чорта-ли въ этой дешевизн, если у тебя подъ бокомъ соблазнъ! Лучше жить въ самомъ дорогомъ дачномъ мст, но подальше отъ этого дьявольскаго игорнаго гнзда.
Онъ говорилъ вслухъ, какъ это очень часто длаютъ вс сильно возмущенные люди. наконецъ, пересталъ ходить, отеръ потъ, выступившій на лбу, и снова слъ за столъ, закуривъ папироску.
— Когда я теперь расплачусь съ долгами! — воскликнулъ онъ опять, сильно подчеркнувъ карандашомъ цифру, и сталъ усиленно затягиваться папиросой.
А въ голов его ужъ мелькала мысль:
‘Разв на зимнихъ бгахъ отыграюсь?’
Въ кабинетъ вошла жена, среднихъ лтъ женщина,
— Не очень занятъ?— спросила она мужа и, не дожидаясь отвта, сла около стола и тяжело вздохнула.
Мужъ покосился на нее и спросилъ:
— За деньгами?…
— А ты почемъ догадался? Да за деньгами, — отвчала жена.
— Но вдь третьяго дня я теб далъ денегъ.
— Ты далъ на гимназическій костюмъ Миш, Ол на сапоги… Потомъ у меня чулокъ не было… А сегодня я, Александръ Иванычъ, посмотрла мою ротонду — мхъ у ней совсмъ протерся. Надо будетъ перебрать мхъ. Потомъ я вдь безъ зимней шляпки… Потомъ…
— Надо подождать…— рзко отрзалъ Трущохинъ.— Я теперь не при деньгахъ.
— Насчетъ переборки мха для ротонды можно дйствительно подождать, — согласилась жена.— Пока я отдамъ мхъ, пока его будутъ перебирать и вставлять новые куски — время терпитъ. Я только пришла объявить теб, чтобы ты зналъ. Но шляпка… и потомъ у насъ продырявились наволочки на подушкахъ… Простыни очень ветхи… Ты вотъ что… Ты дай мн покуда хоть двадцать пять рублей. Тогда-бы я похала сегодня я…
— И этого дать не могу… Надо подождать, — скинулъ мужъ и сказалъ:— Ты знаешь, какое сегодня я далъ себ слово? Я торжественно далъ себ слово ни подъ какимъ видомъ не жить больше на дач въ Лсномъ. Ни за что! Ни за какія коврижки! — прибавилъ онъ.
— Ты это насчетъ тотализатора-то? Но я немного проиграла. Самые пустяки, — отвчала жена.
— Ты немного. Но я изрядно. Вдь вотъ оттого-то я и не могу дать теб сегодня денегъ. Дня черезъ два-три немножко дамъ, но сегодня не могу.
— Дня два-три я могу подождать, — согласилась жена.— На расходы по кухн рубля четыре у меня есть.
— Пожалуйста, Нюточка… Подожди.
Она встала со стула, выпрямилась во весь ростъ и, взглянувъ на мужа, произнесла, отчеканивая слова и подмигивая:
— У тебя, Александръ, могли-бы быть деньги, и при проигрыш въ тотализаторъ могли-бы быть деньги, но ты, милый другъ, пропускаешь то, что по рчк плыветъ. Да… пропускаешь… Эдакимъ большимъ учрежденіемъ ты завдуешь… Столько здсь длается поставокъ подрядчиками, а ты пропускаешь, что по рчк плыветъ.
— Ты мн это насчетъ взятокъ намекаешь, что-ли?— спросилъ мужъ.— Намекаешь, что я взятокъ не беру?
— Это не взятки. Взятки совсмъ другое. А вдь ужь везд длается, что тому, гд кто что принимаетъ, всегда извстный процентъ даютъ.
Мужъ помолчалъ и отвтилъ:
— Ты ошибаешься, милая: Я взялъ ужъ кое съ кого взялъ… И какъ мн эти деньги руки жгли, если-бы ты знала!
Она улыбнулась и сказала.:
— Однако, не прожгли вдь. Мало берешь, Александръ Иванычъ. Здсь, говорятъ, твой предшественникъ каменный домъ нажилъ. Да… А ты не можешь жен даже двадцати пяти рублей датъ, — прибавила она и стала уходить изъ кабинета!
— Завтра или послзавтра я теб дамъ, Нюточка, двадцать пять рублей! — крикнулъ ей вслдъ мужъ.— Дамъ. Будь покойна.
По уход жены Трущохинъ опять всталъ изъ-за письменнаго стола и опять началъ ходить по кабинету, бормоча себ что-то подъ носъ. Черезъ минуту онъ позвонилъ. Вошелъ лакей-подростокъ въ сромъ фрак, то что называють казачкомъ.
— Давеча дворникъ тутъ былъ… Подрядчикъ, что намъ дрова поставляетъ, — сказалъ Трущохинъ.— Я его видлъ въ окно, когда онъ ходилъ по двору. Посмотри-ка его на двор. Можетъ быть онъ еще не ушелъ.
— Не ушелъ-съ, — отвчалъ казачекъ.— Я сейчасъ собаку на дворъ гулять выводилъ, такъ онъ съ вахтеромъ разговаривалъ.
— А если не ушелъ, то бги скорй и позови его сюда.
Казачекъ ушелъ. Трущохинъ потеръ руки и тихо сказалъ себ:
— Понажмемъ… Дйствительно, дрова онъ ставитъ плохія… Во-первыхъ, сырыя, потомъ маломрныя. Онъ долженъ ставить дрова-швырокъ въ девять вершковъ длины, а у него полно то и дло въ восемь вершковъ, а то и меньше. Вдь это-же противъ условія, противъ контракта. За что ему мирволить!
Казачекъ вернулся и сказалъ:
— Здсь онъ. Сейчасъ придетъ.
У Трущохина усиленно забилось сердце. Онъ раза два прошелся по кабинету.
— Прямо маломрныя дрова, а это ужъ злоупотребленіе… Ну, а хочешь длать злоупотребленіе, такъ платись…— бормоталъ онъ.— Да, платись… Зачмъ теб наживать одному? Длись съ другимъ.
Въ сосдней комнат раздались шаги и сжрипли сапоги.
‘Идетъ. Какъ его зовутъ-то?— Задалъ себ вопросъ Трущохмнъ, взглянулъ на себя въ каминное зеркало и увидалъ, что покраснлъ.
— Проклятый тотализаторъ! — произнесъ онъ вслухъ и, чтобы утишить волненіе, сталъ закуривать папиросу.

——

Дровяникъ вошелъ въ кабинетъ и истово перекрестился на икону, висвшую въ углу.
— Добраго здоровья, Александръ Иванычъ…— заговорилъ онъ протяжнымъ теноркомъ:— звать изволили?
Трущохинъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ пожилой человкъ въ драповомъ пальто, ярко начищенныхъ сапогахъ бутылками, очень благообразный, и кланялся, держа въ одной рук картузъ, а другой поглаживая широкую русую бороду съ просдью.
— Звалъ…— отвчалъ ему Трущохинъ,— и хочу съ вами серьезно поговорить.— Такъ, милйшій, нельзя, такъ невозможно, господинъ Ухватовъ. Такъ торговцы не длаютъ.
— Что такое? Въ чемъ дло, ваше превосходительство?— испуганно спросилъ дровяникъ.
— Во-первыхъ, я еще не превосходительство, а во-вторыхъ, вы сами знаете, что я говорю насчетъ дровъ, которыя вы ставите. Это ужь изъ рукъ вонъ, Ухватовъ. Какъ васъ звать?
— Терентіемъ Павловымъ-съ.
— Такъ не длается, Терентій Павлычъ, и я не могу этого допустить! Не могу-съ!
— А что такое насчетъ дровъ, Александръ Иванычъ? Дрова, кажется, первый портъ.
— Да, если считать снизу. Садитесь. Присядьте.
— Ничего-съ… Постоимъ…— проговорилъ дровяникъ, однако прислъ на кончикъ стула у дверей, издалъ глубокій вздохъ и произнесъ:— Удивительно!
Слъ и Трущохинъ.
— Я не могу кричать на васъ, это не въ моей манер, — проговорилъ Трущохинъ:— но скажу вамъ, не горячась, что вашихъ дровъ я не могу принять. Ршительно не могу.
Дровяникъ поднялся со стула.
— Отчего-же это такъ? Позвольте…— спросилъ онъ.
— Потому что он сырыя и маломрныя… Невозможныя дрова.
— Эти дрова маломрныя? Не знаю-съ… Удивительно! . .
Дровяникъ развелъ руками и хлопнулъ себя картузомъ по бедру.
— Да-съ, сырыя и маломрныя, а это противъ контракта, — продолжалъ Трущохинъ.— Въ контракт прямо сказано, что дрова должны быть не мене девяти вершковъ длины и не мене трехъ ширины, а вчера я ходилъ на дворъ ихъ осматривать и за какое полно ни возьмешься — все восемь вершковъ, а то и меньше. И наконецъ, среди полньевъ есть просто палки какія-то… Напиленныя жерди..
— Не знаю-съ… — протянулъ дровяникъ. — Удивительно.
— Такъ вотъ знайте-съ… И знайте также, что принять ихъ я никоимъ образомъ не могу.
— Позвольте-съ… Вдь дрова не машиной ржутся, и если такое-нибудь полно…
— Нтъ, тутъ-съ не одно полно. Тутъ не объ одномъ полн рчь.
Трущохинъ всталъ со стула и заходилъ по кабинету. Дровяникъ подумалъ и отвчалъ:
— И люди даже одного росту не бываютъ, а одни подлинне, другіе покороче.
— То люди, а то дрова.
— Если, Александръ Иванычъ, которыя коротки, то можно откинутъ и мы возьмемъ ихъ обратно. .
— Половину придется везти обратно. Вы сколько выставили?
— Да теперь саженъ около четрехсотъ. Впрочемъ, вахтеръ вашъ принялъ только триста.
— Ну, такъ вотъ, боле двухсотъ сажень придется везти обратно. Да нтъ, я эти дрова совсмъ не могу принятъ. Везите вс обратно. Сейчасъ я составлю актъ…
Дровяникъ вспыхнулъ и заговорилъ:
— Александръ Иванычъ, ваше превосходительство, да вдь это грхъ! За что-же вы хотите раззорить человка?
— Перестаньте! Грхъ былъ-бы тогда, если-бы и принялъ такія дрова! — возвысилъ голосъ Трущохинъ.— Да-съ. Везите ихъ обратно. Я не приму.
Онъ отвернулся отъ дровяника. Произошла пауза.
— Кажется, Александръ Иванычъ, мы всегда для васъ…— произнесъ дровяникъ.— За что-же, помилуйте, вы хотите заставить человка пить чай безъ сахару! Удивительно! Мы всегда…
— То-то и дло, что не всегда…— тихо отвчалъ Трущохинъ.
— Не знаю-съ…— покачалъ головой дровяникъ.— Впрочемъ, мы даже можемъ и сейчасъ… Вотъ-съ… Пожалуйте. Хотите, на пріютъ пожертвуйте, а то куда хотите. Росписки не потребуемъ.
Дровяникъ ползъ въ, карманъ за бумажникомъ.
— Не думайте только дешево отдлаться. Вдь вы ставите семьсотъ сажень одного швырка…— сказалъ Трущохинъ.— Поставка не шуточная.
— Знаемъ-съ.
Послышался тяжелый вздохъ. Дровяникъ вынулъ одну радужную и сталъ отсчитывать мелкія бумажки, но потомъ оставилъ ихъ, досталъ вторую радужную и, приложивъ ее къ первой, произнесъ, подавая ихъ Трущохину:
— Вотъ пожалуйте, что можемъ. А только ужъ, Бога ради, не тсните насъ. За что маленькихъ людей обижать! Удивительно!
Трущохинъ взялъ и сказалъ:
— Спасибо. Но я все-таки велю вахтеру, чтобы онъ отобралъ тамъ полнья, которыя меньше восьми вершковъ, чтобы вы видли и знали… Такъ ставить нельзя.
— Людишки… Приказчики… Что ты подлаешь съ народомъ! Не смотрятъ за пильщиками. А я, ей-ей, не виноватъ. Кладка у насъ хорошая, плотная, дрова выставляемъ съ опушкой. Можно уходить?
— Уходите.
— Прощенья просимъ-съ… Пожалуйста не обидьтесь, Александръ Иванычъ. Все это вдь это ошибк и прямо… удивительно!
Дровяникъ поклонился и вышелъ изъ кабинета.
Трущохинъ держалъ въ рук дв радужныя и смотрлъ на нихъ.
— Проклятый тотализаторъ! — процдилъ онъ сквозь зубы.
Онъ позвонилъ казачка. Казачекъ явился.
— Попроси барыню…— сказалъ казачку Трущохинъ.
— Слушаю-съ.
Казачекь повернулся. Вдругъ около него упалъ на полъ двугривенный.
— Смотри… Это что такое? Откуда это у тебя?— спросилъ его Трущохинъ.
— А мн сейчасъ дровяникъ далъ, — проговорилъ тотъ смущенно и поднялъ монету.
— Теб-то за что? Чортъ! — раздраженно закричалъ Трущохинъ, но казачекъ уже выскочилъ изъ кабинета.
Шурша платьемъ, вошла Трущохина. Она была надувшись.
— Что такое случилось у тебя?— спрашивала она. Мужъ показалъ ей дв радужныя бумажки и сказалъ:
— Вотъ… Ева соблазнила Адама!..
— Съ кого получилъ?— быстро воскликнула она.
— Съ дровяника Ухватова. Онъ былъ здсь на двор. Впрочемъ, съ него-то не грхъ, съ него стоитъ.
— Да со всхъ стоить. Только что-жъ ты мало взялъ, Александръ?
— Да столько далъ. Конечно, можно было-бы поторговаться — ну, да чортъ съ нимъ!
— Нтъ, ты нажимай, ты нажимай… У насъ долги есть. Я больше ста рублей должна.
— Ну, вотъ теб сто рублей на поправку ротонды и на все прочее. А вторую радужную отдамъ Розенгипфелю въ уплату по векселю. Я его вызову по телефону. Ужасно пристаетъ.
Жена сидла около стола и обвертывала сторублевую бумажку вокругъ пальца.
— За сто рублей спасибо, но я теб должна признаться, Шурочка, что этого мн мало. Пока я обойдусь и съ этими деньгами, но въ общемъ мн мало, — сказала она.— А потому ты еще съ кого-нибудь понажми, Шурочка.
— Хорошо, хорошо. Вотъ я долженъ проврить счета по ремонту, сличить со справочными цнами…— проговорилъ онъ.
— Да, да, да…— подхватила жена.— Въ особенности на маляра. Что онъ мошенникъ, ты это можешь видть по нашей квартир. Вдь вотъ двери… Ты ему веллъ выкрасить два раза и лаковой краской, но разв у насъ двери выкрашены лаковой краской! И наконецъ, бьюсь объ закладъ, что онъ красилъ ихъ только по одному разу. Ты хорошенько возьми съ него, Шурочка.
— Да надо. Дйствительно, онъ безобразникъ, — согласился Трущохинъ.
— А какъ великъ счетъ маляра?
— Тысячу пятьсотъ съ чмъ-то.
— Смло двсти бери.
— Много.
— Не жалй ты его. Посмотри, какой онъ жирный, отъвшійся. Также ты можешь взять и за обои съ фабриканта.
— Ну, тамъ пустяки…
— Бери и пустяки. Зачмъ упускать, что по рчк плыветъ?
— Совстливый я человкъ — вотъ что…
Трущохинъ тронулъ себя за грудь и отвернулся отъ жены.
— Ахъ, Боже мой, какія нжности! Но позволь тебя спросить: что ты раззоришь этими двумя стами рублей дровяника? Раззоришь маляра, если возьмешь и съ него двсти?— спросила жена.
Трущохинъ молчалъ.
— Чувствую, что это только начало, — проговорилъ, онъ наконецъ посл долгой паузы и не смотря на жену и тутъ-же прибавилъ:— А кто виноватъ въ этомъ начал? Тотализаторъ.

VII.

Она помнитъ, что въ глазахъ ея помутилось и съ ней сдлалось дурно. Вс предметы стали отдляться отъ нея, наконецъ, исчезли и сдлалось совсмъ темно, хотя день былъ солнечный. Она впала въ обморокъ. Это случилось посл звонка на скачкахъ, когда она увидала, что и послдняя лошадь, на которую она поставила въ тотализаторъ, проиграла.
Когда она пришла въ себя, около нея суетились. Какая-то дама разстегивала ей корсажъ, пожилой элегантный мужчина въ срой шляп давалъ нюхать ей спиртъ. Стоялъ лакей во фрак и съ бляхой, со стаканомъ воды на поднос, принесенномъ изъ буфета.
Вскор пришелъ молодой военный докторъ, пощупалъ у ней пульсъ и сказалъ:
— Это отъ жары… Это страшный солнечный припекъ. Нсколько часовъ на жар… Волненіе… Но теперь все благополучно кончилось. Снимите съ нея шляпку. Вдь тамъ шпильки, булавки. Удивительно, что въ буфет нтъ никакихъ медикаментовъ. Позжайте, сударыня, домой. Не оставайтесь здсь больше, — сказалъ ей докторъ.
— Да, я поду…— проговорила она глухимъ голосомъ и прибавила находившейся при ней дам:— Не снимайте шляпку, не надо.
Она приподнялась на скамейк, но покачнулась.
— Не худо-бы кому-нибудь проводить…— сказалъ докторъ.
— Я могу проводить…— вызвался пожилой господинъ.— У меня и экипажъ есть. Сударыня, позволите?
Онъ протянулъ ей руку, свернутую калачикомъ.
— Мерси. Я могу сама… Мн не далеко… Я живу на дач, тутъ поблизости…— отвчала она, но ноги ея были слабы, она качалась и приняла руку.
Они вышли изъ мстъ и очутились на подъзд. Продавецъ программъ въ черномъ казакин и въ фуражк сбгалъ за экипажемъ, это была карета.
— Садитесь, пожалуйста…— предложилъ ей пожилой господинъ.— Что за безпокойство! Вдь вы говорите, что близко. Я могу сейчасъ-же и вернуться назадъ.
Карета мчалась по грунтовой мостовой. Она сказала улицу.
— Вы замужемъ…— проговорилъ пожилой господинъ, замтивъ на рук ея обручальное кольцо.— Можетъ быть, вы хотите, что-бы я предупредилъ мужа, успокоилъ его… Впрочемъ, вы на ногахъ.
— Мужъ въ командировк…— отвчала она слабымъ голосомъ.
Пожилой господинъ какъ-то самодовольно крякнулъ и молодцовато покрутилъ усъ.
— Дти есть?— спросилъ онъ.
— Одинъ маленькій ребенокъ. Я только третій годъ замужемъ, — отвчала она. — Вотъ тутъ… Направо… У зеленой ршетки. Велите остановиться.
Въ карет звякнулъ звонокъ. Кучеръ удержалъ лошадей.
Пожилой господинъ выскочилъ первый изъ кареты и помогъ выйти дам.
— Я васъ ужь провожу въ комнаты, — сказалъ онъ:— и передамъ прислуг.
— Не надо… Неловко… Мерси… Вы и такъ любезны… — пробормотала она.
Но онъ шелъ сзади.
Вотъ и дачка съ маленькими низенькими комнатками. Ее встртила старая нянька съ ребенкомъ.
— Барыня, голубушка… что съ вами? На васъ лица нтъ.
— Занездоровилось, — сказала она, снимая шляпку.— Вотъ добрые люди привезли… Дай мн, няня, валерьяновыхъ капель.
Пожилой господинъ не уходилъ.
— Вы мн позвольте выкурить папиросочку?— спросилъ онъ.
— Сдлайте одолженіе…
Няня подала ей капель. Она выпила. Пожилой господинъ курилъ, ходилъ по комнат съ небогатой дачной обстановкой, остановился передъ фотографіей на стн и сказалъ:
— Это вашъ мужъ?
— Да… Онъ служить въ одной акціонерной компаніи и теперь въ командировк…
Произошла пауза. Пожилой господинъ слъ, пріосанился и бросилъ на дамочку плотоядный взоръ.
Она была очень недурненькая, статная. Взгляда его она не замтила. Она сидла въ отдаленіи отъ него, перебирала платокъ и что-то обдумывала, наконецъ, подняла глаза и запинаясь проговорила:
— Послушайте… Вы богаты?..
— А что?— спросилъ онъ и сдлалъ большіе глаза.— Я не нуждаюсь.
— Можетъ быть, вы захотите сдлать доброе дло. Да нтъ… нтъ…
— Говорите, говорите…
— Я проиграла въ тотализатор нужныя деньги… Деньги, которыя прислалъ мн мой мужъ для уплаты за квартиру. Деньги нужны завтра. Даже ужъ вчера были нужны… Нужны до зарзу… Не будетъ денегъ — скандалъ. Не можете-ли вы дать мн полтораста рублей? Я вамъ выдамъ росписку и мсяца черезъ три возвращу съ благодарностью. Спасите меня!
Произошла пауза. Пожилой господинъ развелъ руками и съ улыбкой проговорилъ:
— Вотъ видите-ли… такія деньги такъ зря, ни за что — не даются.
— Спасите, спасите меня! Я вамъ буду очень и очень благодарна. Спасите!
Она подбжала къ нему и схватила его за руки. Онъ стоялъ, плотоядно улыбался и не выпускалъ ея рукъ изъ своихъ рукъ.
— Позвольте, позвольте… Но какъ вы будете благодарны? Что я получу?
Она вырвала свои руки изъ его рукъ и отскочила, нахмуривъ брови.
— Я вамъ заплачу большіе проценты…— проговорила она и губы ея затряслись.
— Я не нуждаюсь въ процентахъ. То-есть да… проценты можно, но только не деньгами.
— А чмъ-же?
— Вы не маленькая и очень хорошо можете понимать, какими такими процентами можетъ уплатить такая хорошенькая дамочка, какъ вы… Этимъ-же вы можете уплатить и капиталъ. Въ васъ самой капиталъ…— говорилъ онъ, обернулся, не подслушиваетъ-ли ихъ кто, и продолжалъ:— Капиталъ вотъ въ этихъ маленькихъ ручкахъ… вотъ въ этихъ губкахъ, въ блестящихъ глазкахъ.
Она слушала и беззвучно шевелила губами. На лиц выступили красныя пятна. Онъ не останавливался и говорилъ:
— Если вы мн этими драгоцнностями уплатите, то я вамъ сейчасъ-же дамъ сто пятьдесятъ рублей и ужь никакой мн росписки не надо. Подемте въ ресторанъ къ татарамъ и тамъ я вамъ вручу полтораста рублей.
На губахъ ея показалась пна. Сама она прижалась къ стн, чтобы не упасть, и прошептала:
— Подите вонъ… Вы мерзавецъ… Уходите… Вы подлецъ.
Онъ вздохнулъ и взялся за шляпу. Съ губъ его все еще не сходила плотоядная улыбка.
— Знаете что…— проговорилъ онъ.— Если такъ просятъ деньги у человка, которого только сейчасъ увидали, и даже не знаютъ, кто онъ, какъ его зовутъ, то значитъ деньги ужъ, въ самомъ дл, очень нужны, нужны до зарзу, какъ вы выразились. Я ухожу, но на всякій случай оставляю мою карточку. Можетъ быть, вы подумаете, сообразите и согласитесь на мои условія. Вотъ моя карточка.
Онъ бросилъ ее на столъ и направился къ выходной двери, но тотчасъ-же обернулся и прибавилъ:
— Я вдовъ, живу одинъ, и пріздъ вашъ ко мн нисколько васъ не скомпрометируетъ. Прощайте… Подумайте.
— Вонъ, вонъ… мерзавецъ…— еле прошептала она, спускаясь на стулъ.
Въ глазахъ ея опять помутилось.
Онъ вышелъ изъ комнаты.

——

Она опять пришла въ себя. Старая нянька примачивала ей виски одеколономъ, а на голов держала холодный компрессъ.
— Что это такое, матушка-барыня, съ вами? Пріхали — лица на васъ не было, а тутъ ужъ и дурнота… Прилягьте, матушка, Анна Савельевна. Пойдемте, я васъ положу на постельку, — говорила нянька и повела барыню въ спальню.
Но Анн Савельевн не лежалось. Она тотчасъ-же поднялась съ постели. Все происшедшее проносилось передъ ней какъ въ чаду. Сердце болзненно сжималось. Въ голов проносились проигравшія на скачкахъ лошади, на которыхъ она такъ разсчитывала, что он дадутъ ей хорошій выигрышъ, мелькала фигура осанистаго пожилого господина, привезшаго ее со скачекъ, его срая шляпа, блый жилетъ, черный галстукъ съ черными горошинами и воткнутая въ галстукъ крупная жемчужина съ вид булавки. Карточка это, брошенная имъ на столъ, мозолила Анн Савельевн глаза.
— Гнусный человкъ! — проговорила она вслухъ съ негодованіемъ.— Посл такого подлаго предложенія сметъ еще карточку свою оставлять!
Она схватила карточку, хотла разорвать ее, не читавши, и выбросить, схватила ее, во ‘остановилась и прочитала. На карточк стояло: ‘Климентій Аркадьевичъ Елтухъ-Чопоровскій’. Былъ на карточк и адресъ: Фурштадтская, домъ такой-то.’ Она съ негодованіемъ отбросила отъ себя карточку, бросилась въ дтскую, схватила изъ рукъ няньки ребенка и стала его цловать и прижимать къ своей груди. Она заплакала.
Вошла кухарка съ засученными по локоть рукавами платья и сказала:
— Нездоровится, вамъ, барыня? Простудились. Это бываетъ. Покушать-бы вамъ… Вдь ужъ пора. А пообдаете, такъ и прилечь… дой да сномъ иногда все проходитъ. Винца выкушайте малость.
— Да скиньте вы съ себя, барыня, платье-то и надньте капотикъ, — прибавила въ свою очередь нянька.— Шутка-ли, цлый денъ въ корсет! Везд надпираетъ и все эдакое…
Нянька помогла барын переодться. Кухарка накрыла на столъ.
Переодваясь, Анна Савельевна думала:
‘Золотые- часы съ цпочкой… Браслетъ — подарокъ Сержа, когда я была еще невстой, и деньги, которыя онъ прислалъ для уплаты за квартиру — все прахомъ въ три дня пошло’…
Она сла за столъ, но сть ей не хотлось. Хлебнула она дв ложки супу и положила ложку на столъ. Былъ битокъ въ сметан. Она поковыряла его вилкой и оставила. Разрзала огурецъ и тоже сть не могла. Кухарка подала кисель, но она ужъ встала изъ-за стола.
‘Сто пятьдесятъ рублей… Сто пятьдесятъ рублей въ два дня исчезли… А вдь эти деньги еще пять дней тому назадъ нужно было заплатить за зимнюю квартиру. Срокъ уже истекъ… И часы, часы золотые…’ мелькало у ней въ голов. ‘Боже мой! Что только будетъ, когда Сержъ вернется! Какъ я ему объявлю! Какъ я ему скажу!’
— Ужасъ! Ужасъ!— прошептала она вслухъ и закрыла лицо руками.
— Прилягьте вы, матушка-барыня…— приставала къ ней нянька.
Анна Савельевна прилегла, но не лежала и четверти часа. Она встала, подошла къ туалетному столику, вынула изъ шкатулки письмо мужа и начала его перечитывать. Письмо лежало въ денежномъ конверт съ пятью сургучными печатями.
Мужъ писалъ: ‘Посылаю теб, дорогая Аня, двсти рублей… Сорокъ рублей теб на расходы, сто шестьдесятъ ты отдашь за квартиру за четыре мсяца. Контрактъ ты найдешь у меня на письменномъ стол въ бювар. Срокъ перваго августа. Но пожалуйста не просрочь уплатить. Въ контракт сказано, что по истеченіи семи дней посл срока, если за квартиру не уплочено, домовладлецъ иметъ право взыскать по пяти рублей за каждый просроченный день и, сверхъ того, потребовать очистить квартиру. Пожалуйста, не просрочь. Домовладлецъ нашъ педанть, человкъ неуступчивый, даже можно оказать алчный, а за квартиру мы платимъ сравнительно не дорого. Жаль будетъ’…
— Господи! Что тутъ длать! Научи меня! — воскликнула она, вынула изъ бювара мужа контрактъ на квартиру, стала читать, но въ голов ея было до того пусто, что она не могла понять, что читала, свернула контрактъ и положила его обратно въ бюваръ.
Пришли сосди, дв дамы съ двочкой-подросткомъ стали звать Анну Савельевну гулять, но она сказала, что ей нездоровится, и отказалась.
— Да, это видно… У васъ совсмъ больной видъ… Да и глаза красные, — сказала одна изъ дамъ.— Кстати, что вы сдлали сегодня на сачкахъ?— спросила она.
Анну Савельевну при этомъ вопрос какъ-бы кто ножомъ пырнулъ въ сердце. Она поблднла еще больше и схватилась за стулъ.
— Ничего… Тамъ… Я ставила пополамъ… И такъ, и этакъ… Въ компаніи, — отвчала она.
— Да… У васъ совсмъ болзненный видъ. И нервность какая-то. Смотрите… Берегитесь…. Что мужъ? Когда онъ вернется изъ командировки?— задавали вопросъ дамы и ушли.
А карточка попрежнему лежала на стол. Анна Савельевна опять взяла ее въ руки, прочла еще разъ, повертла ее въ рукамъ, взяла и спрятала въ спальн въ свою шкатулку.
Наступилъ вечеръ. Стемнло. Подали самоваръ. Анна Савельевна заварила чай, сла къ столу, пригорюнилась и думала про себя:
‘Погибла я… Совсмъ погибла. Двадцать рублей у меня есть. Можетъ быть можно было-бы еще отыграться… Но скачки черезъ четыре для… А этотъ контрактъ несчастный… Если-бы только внести за квартиру! Но гд взять деньги? Гд?’
Она встала изъ-за стола, пошла въ спальню, вынула изъ шкатулки карточку и снова прочла ее, даже вслухъ проговорила адресъ, но краска стыда бросилась ей въ лицо и она отбросила отъ себя карточку.
Показалась кухарка!..
— Что прикажете завтра къ обду готовить?— спросила она.
— Посл, посл! Вдь можно завтра утромъ объ этомъ поговорить!— крикнула Анна Савельевна и замахала руками.
— Скушали-бы чего-нибудь. Вдь ничего сегодня не кушали, — бормотала кухарка, уходя отъ нея.
Анна Савельевна сходила въ дтскую, благословила ребенка и сама стала ложиться спать.
Ложась спать и снимая съ себя чулки, она вслухъ повторила слова, сказанныя ей давеча Елтухъ-Чопоровскимъ (она уже помнила его фамилію):
— Я вдовецъ, живу одинъ и визитъ вашъ ко мн не можетъ скомпрометировать васъ…
Но произнеся эти слова, она содрогнулась. Ее стала бить лихорадка. Она закуталась въ одяло и долго не могла согрться. Но ей не спалось. Черезъ полчаса она встала съ постели, зажгла свчку, взяла съ своего туалетнаго столика портретъ мужа въ орховой рамк подъ стекломъ и плача, принялась цловать портретъ и говорить:
— Гнусная я… Гнусная… Прости мн, Сержъ! Нтъ, лучше смерть…
Слезы ее нсколько успокоили. Она заснула, но сонъ былъ тревожный, снились скачки, жокеи, лошади, Елтухъ-Чопоровскій, обнимающій ее и цлующій. Она закричала и проснулась. Холодный потъ выступилъ у ней на всемъ тл. Она зажгла свчку и пошла посмотрть въ другую комнату, который часъ на стнныхъ часахъ. Былъ четвертый часъ. Начинало уже свтать. Ночь блднла.
Анна Савельевна такъ ужъ и не заснула больше. Поднялась она съ постели еще раньше прислуги. Когда она одвалась, ей опятъ лзли въ голову слова:
‘Я вдовъ, живу одинъ, визитъ вашъ ко мн не скомпрометируетъ васъ’.
За чаемъ она вдругъ ударила кулакомъ по столу и воскликнула:
— Кто будетъ знать? Никто не будетъ знать! Это будетъ моя гробовая тайна! Никто! Никто!
Передъ ней лежала на стол карточка Елтухъ-Чопоровскаго.
Въ десять часовъ утра Анна Савельевна начала одваться.
— Я въ городъ ду…— сказала она няньк.— Обдайте безъ меня… Накормите ребенка. Пожалуй, мн оставьте какой-нибудь кусочекъ. Вернусь не скоро. Сегодня нужно за городскую квартиру платить.
Какъ она хала въ городъ по желзной дорог, какъ вышла изъ вокзала на улицу, она смутно помнитъ. Смутно помнитъ, что сла безъ торга въ извозчичью пролетку и сказала:
— На Фурштадтскую!
Часа въ три она выходила изъ подъзда. Взоръ ея блуждалъ. Запекшими губами она шептала:
— Проклятый тотализаторъ!!!

VIII.

Это было въ девятомъ часу утра. Кухарка Эмиліи Францевны Ваухъ, сдающей меблированныя комнаты, несла по корридору самоваръ къ жильцу Коклюшкину, молодому человку, служащему въ какомъ-то агентств страхованія жизни, какъ вдругъ раздался выстрлъ за стной. Кухарка Анисья вздрогнула и до того испугалась, что чуть не выронила изъ рукъ самоваръ. Вслдъ за этимъ послышался второй выстрлъ. Анисья быстро поставила на полъ самоваръ, схватилась за сердце и побжала обратно въ кухню, крича:
— Святители! Угодники! Что-же это такое! Кто-то у насъ стрляетъ! Охъ, моченьки моей нтъ! Стрляетъ!
Но загремлъ и третій выстрлъ, глухо раздаваясь въ корридор.
Въ комнат Эмиліи Францевны звонко залаяла собаченка. Въ корридоръ начали выскакивать жильцы. Первымъ выскочилъ статскій совтникъ, старикъ Двигаловъ. Онъ былъ въ халат, въ туфляхъ и забылъ даже надть парикъ на голое темя, который обыкновенно носилъ. Онъ брился у себя въ комнат и одна щека его была даже еще въ мыл.
— Что это: стрляютъ? Жильцы стрляютъ? Послушайте! Это-же невозможно…
Выбжала и квартирная хозяйка Эмилія Францевна Ваухъ. Она была въ юбк, въ ночной блой кофточк, въ папильоткахъ, и одна изъ бровей ея была размазана по лбу.
— Gott im Himmel! — кричала она.— Кто это стрляйтъ? Разв можно стрляйтъ на квартира! Анисья! Гд ты?
— Охъ, матушки мои! Охъ, батюшки мои! — раздавалось изъ кухни.— Ноженьки мои! Рученьки мои! Вдь чуть самоваръ не выронила!
Быстро отворилъ дверь молодой жилецъ Коклюшкинъ въ сренькой пиджачной парочк и опрокинулъ дверью стоявшій около нея самоваръ. Кипятокъ полился по полу, но Коклюшкинъ перескочилъ черезъ самоваръ и черезъ лужу и бросился къ Эмиліи Францевн.
— Гутъ моргенъ, — сказалъ онъ ей.— Знаете, вдь тутъ непремнно какое-нибудь несчастіе. Это стрлялъ чиновникъ, мой сосдъ. Наврное что-нибудь произошло, Эмилія Францевна.
— Охъ, что вы! — съ испугомъ проговорила нмка и схватилась за сердце.
— У Подшмыгина, вы думаете?— спросилъ старикъ, статскій совтникъ, подходя къ нимъ.
— У него, у него… Я-же вдь слышалъ. Это рядомъ со мной… Три выстрла…
Изъ полуоткрытыхъ дверей, находящихся рядомъ съ дверью Эмиліи Францевны, выглянула голова учительницы музыки, пожилой двицы Голубаевой. Голубаева была въ ночномъ чепц и съ испугомъ говорила:
— Боже мой!.. Неужели онъ покончилъ съ собой? Неужели онъ покончилъ съ собой? Неужели онъ застрлился! Онъ съ недлю былъ мраченъ и не разговаривалъ ни съ кмъ…
— Надо постучаться къ Подшмыгину, и тогда все будетъ извстно, — говорилъ старикъ статскій совтникъ, шмыгая туфлями по корридору.
— Надо, надо… Непремнно надо…— прибавилъ Коклюшкинъ, но самъ не двигался, — Эмилія Францевна, вы, какъ хозяйка, обязаны…
— Охъ, нтъ! Я не могу! Я боюсь! — замахала руками нмка.
— Я думаю прежде всего надо послать за полиціей…— совтовала высунутая изъ дверей голова учительницы музыки.
— А вообразите, что ничего не произошло, такъ зачмъ-же кавардакъ длать?— отвчалъ статскій совтникъ.— Можетъ быть, онъ просто такъ…— шалилъ… или въ нетрезвомъ вид… Долженъ вамъ замтить, что я въ корридор сколько разъ видлъ его изрядно и изрядно хватившимъ и покачивающимся на ногахъ. Мало-ли что съ пьяна длается!
— Позвольте… Но вдь теперь утро… — замтилъ Коклюшкинъ.
— Эхъ, молодой человкъ! Ужъ кто пристрастившись къ этому зелью, тотъ и съ утра… Эмлія Францевна, вы должны, какъ хозяйка, постучать въ дверь и окликать его. Если онъ не подастъ голоса…
— Нтъ, нтъ, я не могу! Я пужа… Я… Я пугайтъ… боюсь… — опять замахала руками нмка. — Пускай Анисья… Анись! — крикнула она.
Изъ кухни въ глубин корридора показалась нсколько оправившаяся уже отъ испуга кухарка. Она шла, держа руки подъ передникомъ, и бормотала:
— Милая барынька… Что-жъ это такое у насъ случилось-то! Въ комнатахъ палятъ. Ай-ай… Тутъ бда, непремнно бда какая-нибудь. Еще вчера вечеромъ, когда я пришла къ нему убирать самоваръ, онъ мн сказалъ: ‘завтра утромъ ты мн самовара не подавай. Мн не придется чай пить’.
— Сказалъ: мн не придется чай пить?— быстро спросилъ прислугу статскій совтникъ.
— Какъ передъ иконой говорю, сказалъ, — вздохнула кухарка.
— Ну, такъ ты обязана и постучать къ нему въ дверь. Если онъ не откликнется…
— Нтъ, баринъ… Хоть заржьте меня, не могу. Боюсь. Стучите сами.
— Я охотно бы постучалъ, моя милая, но это не мое дло.
— Да что-жъ тутъ такого? Давайте, я постучусь, — отозвался Коклюшкинъ.
— Оставьте, оставьте… Вы можете быть черезъ это привлечены къ длу, если тамъ несчастіе! — говорила голова учительницы музыки, все еще торчавшая изъ дверей.
Но было уже поздно, Коклюшкинъ стучалъ въ дверь и кричалъ:
— Господинъ Подшмыгинъ! Господинъ Подшмыгинъ! Вы здоровы!? Подшмыгинъ!
Отвта не было никакого.
— Подшмыгинъ! Откликнитесь-же! Мы должны знать, благополучно-ли у васъ?— пробасилъ статскій совтникъ.
Но въ комнат безмолвствовало.
— Конецъ! Посылайте за дворникомъ… Надо разломать дверь, — сказалъ Коклюшкинъ хозяйк.
Та схватилась за голову.
— Ахъ, да неужели-же такое несчастіе! Mein Gott!— прошептала она, ударила кулакомъ въ дверь и закричала:— Подшмыгинъ! Голубчикъ! Вы живъ? Дайте отвтъ.
Начали гремть дверной ручкой, стат&кій совтникъ нсколько разъ ударилъ въ дверь каблукомъ, его-же, Подшмыгина, сапога, которые были выставлены съ вечера за дверь для чистки, но изъ комнаты не раздалось ни звука.
— Анись! иди за полиціей… — сказала Эмилія Францевна.
— Позвольте, позвольте… Прежде всего надо за дворникомъ, а ужъ онъ потомъ призоветъ полицію, — заговорили жильцы.— Анисьюшка! Позови старшаго дворника.
Анисья бросилась на кухню.
Вскор вошелъ старшій дворникъ въ лакированныхъ сапогахъ гармоніей, въ пиджак, въ серебряной часовой цпочк на жилет.
— Три выстрла, вы говорите?— бормоталъ онъ.— Въ квартир воспрещено даже и на одинъ-то выстрлъ. Вдь это не дача. Дверь заперта?
— Заперта, заперта. Изъ-за этого мы васъ и позвали, — говорили жильцы.
— Вы стучали и онъ не откликается?
— Ни, ни… Ни одного словечка.
Дворникъ самъ постучалъ въ дверь и закричалъ:
— Баринъ! Послушайте! Откликнитесь! А то мы взломаемъ дверь! Я дворникъ!
И на этотъ разъ отвта не было никакого. Дворникъ заглянулъ въ замочную скважину.
— Тамъ ключа въ двери нтъ. Дайте-ка ключи отъ другихъ дверей. Можетъ быть, подойдетъ какой-нибудь и отворить можно.
Жильцы бросились къ себ въ комнаты и принесли ключи. Дворникъ сунулъ въ замокъ ключъ, и первый-же ключъ вошелъ. Онъ повернулъ ключъ, нажалъ ручку — и дверь отворилась. Первое, что бросилось всмъ въ глаза — лужа крови на полу.
— Ай, ай! О, Gott! — вскрикнула нмка и тутъ-же опустилась на стулъ, закрывъ лицо руками.
Мужчины стояли около кровати. На кровати лежалъ на окровавленной подушк среднихъ лтъ мужчина съ маленькой черной бородкой. Воротъ ночной сорочки его былъ разстегнутъ. Самъ онъ былъ прикрытъ простыней. Байковое срое одяло съхало на полъ.
— Наповалъ?— спрашивалъ кто-то..
— Конецъ.
— Письмо, письмо… записка…— указалъ статскій совтникъ на столъ и взялъ листокъ бумаги. Онъ прочелъ вслухъ:
— ‘Кончаю съ собой. Въ смерти. моей прошу никого не винить, кром… Во всемъ виноватъ тотализаторъ. Я проигралъ казенныя деньги. Проклятый тотализаторъ!’
— Живъ! Живъ! — раздался сзади него голосъ учительницы музыки… Бгите за докторомъ… Докторъ живетъ у насъ на лстниц.
Лейкин Николай Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Квартирная страда, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  2. Деревенская прелестница, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  3. Приехали, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  4. Именинница, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  5. Кухарки, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  6. В хорошем теле, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  7. Христославы, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
  8. Христославы, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
Электронная библиотека