Современная 'Молодая Германия', Браунер Александр Матвеевич, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

Современная ‘Молодая Германія’.

‘Das Alte strzt, es ndert sich die Zeit,
Und neues Leben blht aus den Ruinen…’
Шиллеръ: Вильгельмъ Телъ.

Лта десять тому назадъ горсть молодыхъ людей изъ юнйшаго поколнія Германіи издала сборникъ стиховъ, подъ громкимъ заглавіемъ ‘Jungdentschland’. Нельзя сказать, что появленіе этого сборника положило начало новой нмецкой литератур. Но заглавіе сборника дало имя всему современному движенію, движенію молодыхъ, жаждущихъ жизни, реформы, свободы.

Въ отличіе отъ наименованія другого движенія, движенія сороковыхъ годовъ (Brne, Heine, Gutzkow, Laube etc…), названнаго ‘das junge Deutschland’, названіе, выставленное на сборник молодыхъ поэтовъ, было видоизмнено, и новое движеніе, еще не развернувшееся, уже имло свое имя: das jngste Deutschland.

* * *

Первые представители ‘юнйшей Германіи’ выступили прежде всего не какъ созидатели чего-нибудь положительнаго, но какъ неистовые, неукротимые критики всего существовавшаго до нихъ. Въ сущности, они сами не знали, чего хотли. ‘Молодая Германія’ пережитой эпохи требовала политической свободы, эмансипаціи женщины, свободной любви. Молодая Германія нашего времени ничего подобнаго не требовала,— не потому, конечно, чтобы ея отечество могло хоть сколько-нибудь удовлетворить ее въ этихъ отношеніяхъ. Предшествующее поколніе — наши отцы — застало, по крайней мр, литературу, которая могла удовлетворять ихъ, которая была выраженіемъ ихъ либеральныхъ стремленій, выраженіемъ духа того времени. Молодое поколніе посл 1870 года ничего подобнаго не застало. Можно сказать, что къ этому времени въ Германіи не было абсолютно никакой литературы! Въ самомъ дл, то, что они застали, нельзя было назвать литературой: до того безцвтны, водянисты, пусты, заурядны были почти вс произведенія изящной литературы того времени. Національная война 70-го года не создала ни одного новаго поэта, который былъ-бы въ состояніи выразить настроеніе своихъ современниковъ хоть съ какой-нибудь стороны. Ни Густавъ Фрейтагъ, ни Фридрихъ Шпильгагенъ, самые популярные писатели того момента, не дали въ этотъ періодъ ничего капитальнаго, а, напротивъ, показали свою полную несостоятельность. Фрейтагъ хотлъ дать картину развитія Германіи отъ начала до нашего времени въ своемъ роман ‘Die Ahnen’. Но ему это абсолютно не удалось: подъ конецъ, въ послдней части серіи, герой не только не является выразителемъ современности, но, подобно фигурамъ въ египетскихъ романахъ Эберса, говорящимъ и дйствующимъ безъ всякаго соотвтствія съ настроеніями исторической эпохи, ведетъ себя совершенно такъ же, какъ наши предки 1000 лтъ тому назадъ. Шпильгагенъ своимъ романомъ ‘Sturm-fluth’ показалъ такое-же полное непониманіе того времени, какъ однимъ изъ послднихъ своихъ произведеній ‘Was will das werden’ показалъ непониманіе сильнйшаго движенія нашего времени — соціализма. И онъ, и Фрейтагъ, и масса другихъ извстныхъ нмецкихъ писателей остались до того неподвижными въ своихъ буржуазно — либеральныхъ идеяхъ, что не замтили, какъ наросло другое время, съ другими требованіями и нуждами, съ другими идеалами красоты и свободы…

И вотъ именно это обстоятельство — что новое поколніе не нашло подходящей литературы, было однимъ изъ главныхъ рычаговъ послдняго движенія литературы современной Германіи. Нельзя упустить изъ виду, что иностранное искусство, а также естественно-научныя идеи вка, сильно повліяли на умы, тщетно искавшіе пищи въ родной литератур. Въ новой литератур можно найти слды Дарвина и Зола, Достоевскаго и Ибсена, Толстого и Бьернсона. Можно прямо сказать, что произведенія ‘юнйшей’ Германіи лишены характера національной исключительности, что вс запросы и стремленія новой литературы не имютъ ничего общаго съ патріотическимъ духомъ прошлыхъ временъ. Содержаніе современнаго творчества — воспроизведеніе широкой общечеловческой или внутренней личной жизни, бшеной, кипящей, полной неутолимой, неукротимой тоски. Основные вопросы современности — вопросы психологическіе, моральные, эстетическіе.

Изъ безчисленнаго множества именъ, которыя встрчаются въ печати въ начал движенія, боле рзко выдляются четыре: М. Г. Конрадъ, Карлъ Блейбтрей, Конрадъ Альберти и Германъ Конради. Объ этихъ четырехъ дятеляхъ литературы уже настало время дать законченное сужденіе, такъ какъ они дали все, что могли дать, и больше отъ нихъ ждать нечего.

* * *

М. Г. Конрадъ старше всхъ. Онъ долгое время писалъ въ обычномъ дух и стил нмецкихъ фельетонистовъ, хотя не такъ банально, съ большими знаніями. Затмъ, поживъ въ Париж, онъ началъ агитировать за Зола, проповдывать реалистическое искусство. Первыя произведенія Конрада, фельетоны и essais, въ чисто французскомъ дух, написаны съ умомъ, жаромъ, силой — иногда даже черезчуръ кричаще. Многіе считаютъ его въ настоящее время лучшимъ нмецкимъ фельетонистомъ. Въ изящной литератур онъ выступилъ впервые въ 1883 году. Но новелла и романъ не сильная сторона его таланта. Несмотря на острый взглядъ, на умніе подмчать слабости людей, онъ недостаточно художникъ, чтобы стоять на высот въ этой области. Онъ то вдается въ грубый натурализмъ, то даетъ блдныя, недостаточно пластичныя фигуры. Но съ первыхъ-же страницъ его произведеній въ немъ чувствуется агитаторъ, человкъ нетерпимый, отстаивающій свои убжденія, негодующій на всхъ, несолидарныхъ съ нимъ. Таковъ характеръ его романовъ: ‘Was die Jsar rauscht’ и ‘die klugen Jungfrauen’. Они страдаютъ также длиннотами, незаконченностью, и только отчасти передаютъ картину нашего времени. По все скрашиваетъ его чудный, здоровый юморъ, его жизнерадостность, красота его картинъ, настроеніе которыхъ неотразимо захватываетъ читателя. Лучшее, что онъ написалъ, это короткія новеллетки и этюды. Какъ драматургъ, онъ совсмъ слабъ. Но эти вещи, представляютъ изъ себя нчто дйствительно совершенное, единственное въ своемъ род. За послднее время Конрадъ ничего не писалъ, кром фельетоновъ, но недавно появилось въ печати заявленіе, что скоро появится лучшее изъ всхъ его произведеній. Правъ-ли онъ въ этихъ упованіяхъ на самого себя, покажетъ будущее.

Конрадъ основалъ журналъ ‘die Gesellschaft’, первый нмецкій журналъ съ новыми въ свое время, реалистическими взглядами на жизнь и литературу.

Одной изъ самыхъ странныхъ фигуръ не только нмецкой, но, какъ намъ кажется, и всхъ литературъ новаго времени является Карлъ Блейбтрей. Онъ самый талантливый и въ то-же время самый несовершенный изъ всхъ молодыхъ писателей. Во всхъ его книгахъ можно возл чисто-поэтическихъ высокихъ идей встртить такія грубыя банальности, что минутами начинаешь сомнваться въ присутствіи у него какого-либо дарованія. Однако, несмотря на все это, онъ истинно талантливъ: въ немъ есть искра божественнаго генія, поэтическій жаръ и художественная сила. Въ немъ есть что-то родственное байроновской натур, ненасытной, непонятой, вчно скитающейся, вчно скорбящей. Его первыя новеллы изъ норвежской жизни достойны Бьернсона. Его романъ ‘Der Nibelunge Not’ прекрасная картина изъ средневковой жизни. Его ‘Исторія англійской литературы’, написанная подъ вліяніемъ Тэна въ двадцатипятилтнемъ возраст и обнаруживающая большія знанія и оригинальность сужденія, доказываетъ, что въ области исторіи литературы онъ тоже общалъ очень многое. Романы ‘Grpen wahn’ и ‘Propaganda der Thai’ недостаточно художественны и зрлы: Блейбтрей нападаетъ на общество и людей, не какъ свободно мыслящій поэтъ-философъ, а въ лучшемъ случа, какъ народный демагогъ. Ярость, ругань, замчательныя мысли и рядомъ глупо-грубыя выходки, а иногда чисто личные нападки мшаютъ врной характеристик и серьезной обрисовк современной жизни. Изъ его 12 драмъ ни одна не пригодна для сцены, ни ебъ одной нельзя сказать, что она хороша, несмотря на то, что вс он написаны съ большимъ талантомъ. Какъ критикъ, онъ также выступалъ неоднократно. Но его критическія статьи недостаточно спокойны, совершенно субъективны — все дико и грубо, онъ лишенъ самокритики, строгости къ себ и проникнутъ страшной строгостью къ другимъ. Чмъ ближе къ нашему времени, тмъ хуже: онъ страдаетъ настоящей маніей величія, трактуетъ себя какъ великаго генія, ругаетъ и ненавидитъ всхъ. Художникъ въ немъ совсмъ пропадаетъ. Впрочемъ, за послднее время онъ ничего не пишетъ. Иногда только появляются — странно сказать — какія-то стратегическія сочиненія, о которыхъ говорятъ, что они написаны съ большимъ пониманіемъ военнаго дла.

Нтъ, кажется, ни одной области литературы, на которой-бы не выступалъ Блейбтрей. Во всемъ видны глубокія познанія при отсутствіи самообладанія и чувства мры. Онъ до невозможности продуктивенъ: кто-то пошутилъ по его адресу, сказавъ, что онъ пишетъ за одну недлю одинъ романъ, дв драмы, дв — три новеллы и нсколько критическихъ статей. Онъ дйствительно написалъ больше всхъ изъ молодыхъ писателей — и все теперь уже забыто публикой: стихи, и драмы, и романы… А когда-то онъ считался сильнйшимъ талантомъ новой школы! Теперь ему всего 36 лтъ…

Вншняя участь Конрада Альберти похожа на участь Блейбтрея. Вмст съ нимъ онъ лтъ десять тому назадъ былъ первымъ въ новой литератур. Его критическія статьи, его новеллы и романы восхищали молодежь, которая не замчала, что у Альберти все искусственно, что Альберти не поэтъ. Онъ писалъ съ такимъ апломбомъ, такимъ прекраснымъ языкомъ, съ такой силой, что все приходилось но душ жаждущей новизны молодежи. Вс были недовольны существующимъ, всмъ хотлось ругаться, никто не умлъ длать это такъ, какъ это длалъ Альберти. Но хотя нкоторыя изъ его вещей, какъ ‘Wer ist der Strkere’, ‘Plebs’, ‘Alte und Junge’, дйствительно имютъ много хорошихъ сторонъ — вс он холодны, искусственны, составлены по извстной программ. Къ тому-же онъ иметъ несчастную привычку постоянно говорить о самомъ себ, какъ о замчательномъ новатор, какъ объ истинномъ заслуженномъ основател литературы ‘Блейбтрей и я’, говоритъ онъ часто, ‘открыли законъ, который показываетъ, что посл сорокалтней эпохи мняется направленіе литературы, и появляется новая литература’… Онъ говоритъ объ этомъ въ такомъ тон., какъ будто ему стоитъ только взять патентъ на свое ‘открытіе’ — и подъ его искусными руками, въ зависимости отъ него одного, тотчасъ-же начнется какое-то новое литературное производство. Его драмы ‘Brot’, ‘Vorurtheile’ (Gatterecht) имютъ, въ особенности послдняя, здоровую тенденцію, но тенденція эта слишкомъ бросается въ глаза, драмы недостаточно сценичны, не художественны и производятъ впечатлніе дланности. За послднее время онъ пишетъ романы для семейныхъ журналовъ, фельетоны и пасквили,— иначе нельзя назвать его наброски, печатаемые подъ названіемъ ‘Charakter Kpfe’. Разница между Альберти и Блейбтреемъ та, что у Блейбтрея глубокій природный, а у Альберти боле вншній, какъ бы привитый талантъ, что Блейбтрей — при всхъ своихъ странностяхъ — истинный поэтъ, тогда какъ Альберти только виртуозъ своего искусства.

* * *

Германъ Конради самый талантливый изъ всхъ четырехъ названныхъ нами писателей. Но ни количество, ни вншнія качества его сочиненій не обнаруживаютъ этого, и если бы кто-нибудь осмлился открыто назвать его выдающимся поэтомъ, то это вызвало бы общія насмшки точно такъ-же, какъ въ свое время вызывалъ насмшки самъ Конради. Эстетики филистеровъ станутъ высчитывать его ошибки, станутъ уврять, что вс его книги, несмотря на все стараніе Конради быть серьезнымъ, только комичны, и когда благоразумный читатель согласится съ ними, они будутъ очень довольны собою, какъ люди, добросовстно исполняющіе задачу отрезвленія общества. Но ихъ эстетика основана на ложныхъ началахъ, ихъ тупой взглядъ видитъ только вншность и не въ состояніи пробить грязную поверхность, чтобы узрть красоты и тайны исключительной, геніальной души.

При жизни Конради никому и въ голову не приходило, что въ его туманныхъ разсказахъ, въ его незаконченныхъ романахъ высказывается истинный поэтъ, тоскуетъ жаждущая высокихъ радостей и свободы душа, что въ этомъ дтскомъ, болзненномъ литературномъ бред скрытъ зародышъ новаго искусства,— искусства грядущихъ временъ. Онъ вызывалъ негодованіе однихъ, грубую брань другихъ. Общество было не въ состояніи понять его, чувствовать и возмущаться вмст съ нимъ. Только посл его смерти начали понимать, что потеряла въ немъ литература. А при жизни этотъ худой, блдный, болзненный поэтъ, вчный студентъ, у котораго не хватало денегъ, чтобы сдать экзамены — онъ долженъ былъ еще содержать свою старуху-мать — въ буквальномъ смысл слова писавшій своею кровью, напрасно искалъ хоть одного одобряющаго слова. И прежде чмъ люди поняли его, онъ умеръ, чуть-ли не съ голоду…

Ни одну изъ его книгъ нельзя назвать выдержанной, вполн достойной его таланта. Исключеніе составляютъ лишь его стихотворенія: ‘Lieder eines Snders’: между ними найдутся перлы, по чистой красот равныя лучшимъ стихотвореніямъ Гте. Въ нихъ сила соединяется съ красотой, идеи удивительно сочетаются съ формой. Его романы: ‘Phrasen’, ‘Adam Mensch’ далеко не совершенны. Но, несмотря на вс ихъ недостатки, это единственные документы начала движенія нашего переходнаго времени. Въ нихъ можно найти все поколніе 80-хъ годовъ, съ его желаніями, съ его тоской, съ его презрніемъ и даже пренебреженіемъ къ жизни и вмст съ тмъ — съ жаждой жизни. Все, что волновало интеллигенцію въ этотъ періодъ, можно встртить въ ‘Adam Mensch’. Теперь, когда литература начинаетъ нащупывать новую врную дорогу, когда народились сильные таланты, которымъ обстоятельства боле благопріятствовали, чмъ несчастному Конради, ясно виденъ кладъ, скрытый въ полу-дтскихъ, поду-философскихъ книгахъ его. Весь новый стиль современной литературы, вся ея психологія встрчается на каждой страниц его романовъ. Онъ принадлежалъ къ тмъ рдкимъ натурамъ, которыя пренебрегаютъ утоптанными дорогами и ищутъ собственнаго пути…

Нужно, однако, повторить, что несмотря на всю новизну движенія, оно не имло опредленныхъ границъ, не выступало съ извстными теоретическими требованіями, которыя были бы діаметрально противоположны взглядамъ стараго, отживающаго поколнія. Какъ я уже сказалъ: новые люди даже не задавались цлью низвергнуть старыхъ съ литературнаго трона, но утверждали, что у старыхъ совсмъ не было литературы, что съ прежней литературой новымъ людямъ не стоитъ даже считаться. Вс чувствовали, что находились въ переходномъ времени, и всякій старался помочь прогрессу пробраться впередъ, всякій старался дать этому прогрессу извстное направленіе, направленіе къ свту, къ правд, къ свобод. Единственное, что всхъ связывало, была идея постояннаго развитія.

‘Wir sind die schaffenden Kinder der Zeit!

Wir singen die Shuld, wir singen das Leid.

Wir singen der Welt ihre Snden!…

Въ этихъ трехъ строкахъ, довольно слабаго въ общемъ, стихотворенія лежитъ вся программа движенія: мы дти нашего времени, мы поемъ объ его скорби и вин, мы поемъ о грхахъ свта. Всмъ хотлось только обличить несостоятельность настоящаго общества — несостоятельность темныхъ жизненныхъ теорій и разсужденій прошлаго періода. Обличительныя стремленія шли здсь впереди всхъ другихъ. Однако, только четыремъ выше названнымъ писателямъ удалось произвести что-нибудь боле или мене выдающееся, только они проявили, кром живого возмущенія и протеста, извстную дозу творческаго таланта. Правда, и они не имли достаточно силъ, чтобы создать произведенія съ вчными красотами, произведенія, которыя можно было-бы признать воплощеніемъ новаго направленія мысли, новаго искусства, но и въ старой, иногда приторной и неуклюжей форм, они сумли возбудить въ публик, особенно въ молодой публик, желаніе имть новую литературу. Разбить старую форму они не могли. Но, какъ вс піонеры новаго дла, съ ихъ недостаточными средствами, они указали другимъ, по какой дорог надо итти, чтобы освободиться отъ оковъ старыхъ предразсудковъ.

* * *

Одновременно съ литературнымъ движеніемъ дйствовало на умы также экономическое, соціальное движеніе. Не стану отыскивать и развивать здсь причины послдняго, но необходимо отмтить тотъ фактъ, что ученіе соціализма сильно повліяло на произведенія молодыхъ литераторовъ, не призванныхъ къ чисто художественной дятельности. Очень многіе убдились въ ‘минимальной польз’ литературы вообще и, бросивъ ее, начали заниматься агитаціей. Другіе, въ которыхъ художникъ сочетался съ убжденнымъ разрушителемъ настоящаго общественнаго строя, старались при помощи поэзіи пропагандировать извстныя реформы. Появился особый родъ литературы: нчто въ род передовыхъ статей въ стихотворной форм. Появился рядъ драмъ съ чисто политическими тезами. Лишнее доказывать, что такая узко-тенденціозная поэзія была жалкимъ подобіемъ этого божественнаго искусства — стоитъ только вспомнить драму ‘Францъ фонъ Сикингенъ’ Фердинанда Лассаля. Но нкоторымъ талантливымъ людямъ и въ этомъ неестественномъ род искусства удалось сдлать кое-что достойное вниманія. Выдающіеся изъ нихъ: Карлъ Генкель, Бруно Вилле, John Henry Mackay и Арно Гольцъ.

Генкель написалъ нсколько томиковъ стиховъ и до сихъ поръ считается поэтомъ ‘партіи’, въ то время какъ вс другіе скоро оставили путь партійной поэзіи. Нельзя сказать, чтобы Генкель обладалъ сильнымъ талантомъ, хотя нкоторыя вещи ему весьма задаются. Любопытно отмтить, что именно его лучшіе стихи не имютъ ничего общаго съ доктринами его партіи, а какъ всякое истинно-художественное произведеніе, хороши и человчны независимо отъ политическихъ убжденій автора. Талантъ Генкеля движется въ очень скромныхъ границахъ, но въ этихъ границахъ онъ настоящій мастеръ. Къ сожалнію, онъ не знаетъ размровъ своего таланта и мнитъ себя звздой первой величины, въ то время какъ онъ является лишь скромной планеткой, получающей свой свтъ отъ другихъ свтилъ. Все его значеніе зиждется на отсутствіи другого боле сильнаго таланта между соціалистами.

Боле серьезный талантъ — Бруно Вилле. Онъ боле философъ, чмъ поэтъ, хотя его стихи ‘Einsiedler und Genosse’ представляютъ иногда далеко не обыкновенную работу. Но во всякомъ случа большее значеніе иметъ его философскій опытъ: ‘die Philosophie des reinen Mittels’. Это не та оригинальная, коренная философія, которая раскрываетъ новые горизонты передъ человческимъ сознаніемъ, но особая, боле индивидуальная философія нашего времени, напряженная и стремительная. Вилле не подходитъ ко всякому вопросу спокойно, чтобы разршить его по извстнымъ законамъ логики, въ книг чувствуется борьба, чувствуется, какъ ему иногда трудно порвать съ старыми предразсудками… Онъ читалъ и понялъ Фридриха Ницше, пвца ‘Заратустры’ и это замтно чувствуется въ его произведеніяхъ. Въ настоящее время Вилле оставилъ партію, въ которой онъ былъ представителемъ боле индивидуальнаго направленія, и сталъ, какъ говорятъ соціалисты, ‘индивидуальнымъ анархистомъ’.

John Henry Mackay (онъ шотланскаго происхожденія, отсюда это странное для нмца имя) причисляютъ также къ радикально-соціалистическому крылу. Но онъ не чистый соціалистъ. Онъ слишкомъ самостоятельно думаетъ, у него слишкомъ много таланта, слишкомъ много сомнній, слишкомъ мало вры въ человка, чтобы подчиниться программ соціализма. Какъ поэтъ, онъ любитъ всхъ униженныхъ и оскорбленныхъ — оттого, вроятно, ему приклеили ярлыкъ соціализма. Онъ единственный изъ всхъ молодыхъ поэтовъ, вещи котораго написаны въ философскомъ дух, въ то время какъ Бруно Вилле пишетъ стихи и философскіе трактаты отдльно, у Mackay все неразрывно связано въ одно цлое. Самое характерное изъ его произведеній романъ ‘die Anarchisten’, лучшее, что когда-либо было написано въ этомъ дух. Едва-ли удастся кому-либо другому обработать подобную нехудожественную тему такимъ художественнымъ образомъ. Онъ анархистъ во всхъ своихъ склонностяхъ: свобода воли и дйствія для него дороже всего. Но онъ не анархистъ марки Ravachol, онъ никогда не посягнетъ на свободу и жизнь другого, именно оттого, что ищетъ во всемъ собственной самостоятельности. Онъ первый заговорилъ объ индивидуальномъ анархизм и, если я не ошибаюсь, онъ первый нашелъ забытаго всми Макса Штирнера, философа ‘der Einzige und sein Eigenthum’, отца индивидуальнаго анархизма, предшественника Ницше.

Одна изъ характернйшихъ фигуръ новой нмецкой литературы несомннно — Арно Гольцъ. И, несмотря на то, что онъ очень мало писалъ, да и это малое еще въ сообществ съ оганнесомъ Шлафомъ, онъ уже усплъ создать цлое направленіе.

Началъ онъ въ соціалистическомъ дух. 20-лтнимъ юношей онъ уже писалъ въ этомъ дух, правда, подъ чужимъ вліяніемъ, хотя въ немъ и тогда уже сказывался необыкновенный талантъ. Но онъ скоро покончилъ съ соціализмомъ: это не лежало въ его натур. Онъ не могъ писать на извстную тему, ему нельзя было сказать, ‘этимъ возмущайся, а это превозноси’. Эпоха его личнаго развитія совпала съ эпохой вліянія на общество иностранной литературы. Когда въ обществ почувствовали, что необходимо новое направленіе, но что оно еще не обладаетъ продуктивными силами, вс набросились на иностранныя литературы. Это было въ конц восьмидесятыхъ годовъ. Тогда-то нмцы впервые серьезно познакомились съ Зола, съ Достоевскимъ, Толстымъ, Ибсеномъ. Но оттого-ли, что Зола боле другихъ доступенъ пониманію, а потому и поддлк,— А актъ тотъ, что золаизмъ, какъ называли въ начал натуралистическое направленіе, заполонилъ всю молодую литературу. И какъ это обыкновенно бываетъ, подражатели видли только вншній характеръ произведеній Зола, но до его иногда глубокихъ идей никто не добирался. Новымъ лозунгомъ стала правда,— правда во что бы то ни стало. Реалисты, какъ называли себя Конрадъ, Блейбтрей и др., также искали правды, хотя не съ такой интенсивностью, какъ это длала берлинская школа натуралистовъ… Въ общемъ нужно сказать, что молодая литература, увлекаясь своими идейными стремленіями, не умла различать понятій: правда и дйствительность. Какъ бы то ни было, подъ вліяніемъ иностранныхъ образцовъ, въ Германіи появилась цлая группа писателей-натуралистовъ. Между ними были, какъ всегда, абсолютно неспособные люди, они обратили на себя мимолетное вниманіе людей, интересующихся литературой, но ихъ очень скоро забыли. Между ними были такъ-же, какъ и во всякой сред, даже ложно-художественнаго направленія люди и выдающіеся художники, которые примняли натуралистическую манеру къ произведеніямъ чисто-литературнымъ. Таковъ Цезарь Флайшленъ, молодой ученый, написавшій по истин замчательную драму ‘Toni Strmer’, которая, къ сожалнію, мало извстна въ большихъ кругахъ, хотя заслуживаетъ самаго серьезнаго вниманія, не только какъ продуктъ извстной литературной эпохи, но и какъ художественное произведеніе съ высоко моральной тенденціей. Таковъ Германъ Баръ, о которомъ еще рчь будетъ впереди, съ своимъ романомъ ‘die gute Schule’, первымъ натуралистическимъ романомъ нмцевъ.

Но то, чмъ другіе занимались только между прочимъ, Арно Гольцъ возвелъ въ особое искусство, даже науку. Онъ такъ систематически, такъ логично писалъ свои разсказы и драмы, свою эстетику и свои стихи, что это нельзя уже было назвать фотографіей жизни, отпечаткомъ буднихъ дней. въ его манер много искусства, въ его систем и психологіи цлая полоса науки. Благодаря тому обстоятельству, что онъ все создала, по ране начерченной программ, возможно и это необыкновенное явленіе — за исключеніемъ Гонкуровъ и Эркмана-Шатріана — единственное въ своемъ род: онъ все написалъ вмст съ оганнесомъ Шлафомъ, даже отдльныя стихотворенія! ‘Papa Hamlet’, изданпый обоими подъ скандинавскимъ псевдонимомъ, было первымъ натуралистическимъ произведеніемъ нмцевъ вообще. За этимъ послдовали драма ‘Familie Selicke ‘и ‘Papiern Passion’. Эти три вещи они издали впослдствіи йода, заглавіемъ ‘Neue Gleise’. Въ своей книг о новомъ искусств Гольцъ изложилъ теорію своего творчества. Появленіе Гольца въ роли натуралиста въ нмецкой литератур, вызвало истинную бурю въ филистерской критик, бурю, которая иметъ себ подобную разв только за’ період Sturm und Drang конца прошлаго столтія, когда такъ-же страстно и ожесточенно спорили объ эстетическихъ и моральныхъ вопросахъ. Филистерская критика отрицала въ Гольц всякій художественный талантъ, всякое поэтическое творчество: она увряла, что она’ ничто иное, какъ фотографъ самыхъ грязныхъ картинъ жизни, полу-сумасшедшій, безъ всякаго пониманія эстетическихъ началъ искусства. Подііствовало-ли таіи. сильно на Гольца это обстоятельство, либо онъ — что очень невроятно — исписался, но съ тхъ поръ онъ больше ничего не печаталъ. Когда, года два тому назадъ, редакція одной газеты, разспрашивая всхъ писателей объ ихъ планахъ и т. д., обратилась къ нему съ вопросомъ о томъ, что онъ въ настоящее время пишетъ, онъ отвтилъ, что для порядочнаго писателя нашего времени нтъ публики, а для этой глупой толпы онъ не намренъ писать.

Нмецкая литература потеряетъ въ немъ, если онъ сдержитъ свое слово, очень много, такъ какъ она давно уже не обладала такимъ оригинальнымъ, самобытнымъ талантомъ, какъ Арно Гольцъ.

Прямымъ послдователемъ Гольца можно считать его друга оганнеса лафа. Но хотя Шлафъ и писалъ постоянно вмст съ Гольцомъ, и какъ говорятъ, по его указанію, онъ все-таки вполн, самостоятельная личность. Мн даже кажется, что въ ихъ общихъ сочиненіяхъ Гольцъ завдывалъ въ большинств случаевъ — если можно такъ выразиться — исполнительной стороной дла, а на долю Шлафа выпадала, въ такихъ случаяхъ. роль иниціатора содержанія. Его натура боле поэтическая, боле задушевная, чмъ строго теоретическая натура Гольца, въ немъ больше чисто-нмецкаго, мягкаго. Драма ‘Meister Oelze’, первое, что онъ самостоятельно написалъ, написана въ чисто натуралистическомъ дух. Но сборникъ ‘In Dingsda’ (‘Гд-то’) — собраніе этюдовъ, которые уже ничего общаго съ натурализмомъ не имютъ и служатъ доказательствомъ того, что Шлафъ истинный поэтъ, много общающій въ будущемъ.

* * *

Подъ вліяніемъ Гольца и Шлафа, развился также Гергартъ Гауптманъ,— какъ онъ это самъ говоритъ въ ‘Vor Sonnenaufgang’, посвящая свою первую драму авторамъ ‘Papa Hamlet’. Такъ какъ русская публика уже успла познакомиться съ нимъ и его творчествомъ {См. ‘Св. В.’ за іюль 95 года.}, то я могу ограничиться только самымъ необходимымъ. Первое что Гауптманъ написалъ, было эпическое стихотвореніе ‘Promethidenlos’, безъ направленія, безъ особой тенденціи, но съ оттнкомъ міровой скорби. При появленіи этой вещи никому не пришло въ голову, что въ этомъ 22-хъ лтнемъ юнош, съ порывами безкровныхъ эпигоновъ, скрывается выдающійся представитель литературы конца 19-го столтія. Но уже въ своей первой драм ‘Vor Sonnenaufgang’ (1889), написанной подъ вліяніемъ натурализма, соціализма и естественныхъ наукъ, Гауптманъ выступаетъ на литературную сцену готовымъ писателемъ, несмотря на многіе свои слабыя стороны и недочеты. Съ каждымъ годомъ талантъ его замтно ростетъ. ‘Friedensfest’ (1890), въ своемъ род chef-d’oeuvre. Авторъ отдалъ въ этой драм дань послдовательному натурализму, но за рельефными реалистическими образами чувствуется душа автора — душа поэта первой величины. Мотивъ, который Гауптманъ ощупью, неумло проводилъ въ ‘Vor Sonnenaufgang’, въ совершенств удался ему въ ‘Einsame Menschen’ (1891). Вс лица драмы такъ безподобно нарисованы и психологически доказаны, что ее можно назвать однимъ изъ лучшихъ произведеній нмецкой натуралистической школы. Если-бы въ ‘Einsame Menschen’ не было ни одной хорошей фигуры, кром художника Брауна, этого типичнаго характера fin de si&egrave,cle, безъ почвы подъ ногами, безъ солидныхъ знаній, безъ силы воли, человка, бросающагося на все и но производящаго ничего,— уже этого одного было-бы достаточно, чтобы считать Гауптмана очень замчательнымъ художникомъ.

Въ 1892 г. появилось ‘die Weber’ — лучшее, что сдлано въ области драмы Гауптманомъ и всмъ молодымъ поколніемъ. Въ извстномъ отношеніи — съ точки зрнія чисто художественной, многіе вправ оспаривать красоту и искусство этой драмы. Но, какъ выраженіе извстной тенденціи, высокоморальной, человколюбивой, какъ выраженіе извстнаго рода искусства, это произведеніе должно быть признано стоящимъ на необыкновенной высот. Нужно, впрочемъ, признать, что при всей драматичности своего содержанія, оно совсмъ не сценично. Режиссеръ долженъ быть большимъ артистомъ, чтобы изъ отдльныхъ, очень сценичныхъ картинъ, сдлать одно цлое, тогда какъ напр. Фридрихъ Шиллеръ, этотъ сильнйшій драматическій писатель нмцевъ, сцениченъ независимо отъ постановки и искусства режиссера. При чтеніи ‘Weber’ производятъ боле сильное впечатлніе, чмъ въ театр, уже по той причин, что ни актеры, ни публика не могутъ привыкнуть къ драм такого своеобразнаго построенія. Но что представляетъ замчательное свойство ‘Ткачей’, это художественная объективность автора, его умнье производить впечатлніе самыми простыми человческими средствами, его способность въ нсколькихъ словахъ выразить цлый характеръ. Я не знаю ни одного человка съ воспріимчивой душой, чуткимъ сердцемъ шумомъ качества, необходимыя для самаго обыкновеннаго читателя,— который-бы не отдался впечатлнію отъ ‘Ткачей’. Эта драма — герой которой не единичное лицо, съ извстными наклонностями и законченнымъ характеромъ, а умирающій съ голоду народъ, стихійно волнующійся при вид куска мяса и бутылки вина,— стихійно дйствуетъ и на читателя. Мы сожалемъ, мы страдаемъ вмст съ этой массой голодныхъ людей, они трогаютъ до слезъ, мы возмущаемся вмст съ ними, мы готовы вмст съ ними пойти разбивать фабрики филистеровъ…

Своимъ ‘Коллегой Крамптономъ’ Гауптманъ доказалъ, что онъ видитъ свтъ не только черезъ темные очки натуралиста, что онъ способенъ также написать юмористическую драму, какъ всякій настоящій поэтъ, соединяющій въ себ, въ извстномъ смысл, вс темпераменты, понимающій всякое выраженіе человческой души: все равно смхъ это, или слезы. Комедія ‘der Biberpelz’ также есть только моментъ въ развитіи творческаго таланта молодого поэта. Здсь его юморъ достигаетъ апогея и переходитъ въ сатиру, какъ напр. въ послдней сцен, въ которой судья, воображающій, что его никто не надуетъ, что онъ видитъ ‘насквозь’ каждаго человка, совтуетъ всмъ окружающимъ брать примръ съ воровки бобровой шубы: въ своей глубокой проницательности онъ считаетъ ее добродтельнйшей изъ смертныхъ. Это очень зло и игриво.

Послднее произведеніе Гауптмана ‘Hannele’ надлало много шуму, соціалисты, считавшіе поэта ‘die Weher’ своимъ поэтомъ, отреклись отъ него, находя, что ‘Ганнеле’ есть выраженіе христіанскаго піэтизма. Они не замтили, что ‘Hannele’ могъ написать только поэтъ ‘Ткачей’.

Изъ новеллъ Гауптмана, только ‘Bahnwachter Thiel’ иметъ нкоторое значеніе, ‘Apostel’ сравнительно слабое произведеніе и доказываетъ, что Гауптманъ драматическій, а не эпическій талантъ.

Въ настоящее время Гергартъ Гауптманъ признанъ всми, какъ главный представитель новаго направленія въ драм, даже противники допускаютъ, что у него недюжинный талантъ. Но они не признаютъ, конечно, того, что онъ на нсколько головъ выше и на цлую человческую жизнь впереди ихъ.

По стопамъ Гауптмана пошли Максъ Гальбе, и за послднее время Георгъ Гиршфельдъ и отпасти Эрнестъ Розмеръ.

Первое выдающееся произведеніе Гальбе — драма ‘der Eisgang’, написанная подъ очень сильнымъ вліяніемъ Гауптмана. Но драма эта только по форм не оригинальная работа. Что касается ея идейнаго содержанія, то она вполн самостоятельное произведеніе. Знаменитымъ сдлала Гальбе его драма ‘die Tugend’, поставленная боле ста разъ на сцен берлинскаго ‘Residenz-Teater’, имвшая большой успхъ и запрещенная за ‘безнравственность’ внскимъ намстникомъ. ‘Die Tugend’ — лирическая драма, и за малыми исключеніями, какъ напр., недостаточно логическая развязка, вполн классическое произведеніе. Даже Людвигъ Шпайдель, папа внской критики, сказалъ по поводу этой драмы слдующее: ‘говорятъ, что авторъ драмы принадлежитъ къ школ натуралистовъ. Не знаю, врно-ли это, но я знаю, что ‘Die Tugend’ — произведеніе поэта’, А это много значитъ, если Шпайдель назоветъ кого нибудь поэтомъ! Передать содержаніе драмы невозможно, не потому что въ ней нтъ его, а потому, что не въ содержаніи одномъ вся прелесть этой свжей, жизнерадостной поэзіи. Герою и героин всего по 19 лтъ, но что въ этомъ: Ромео и Юлія также не старше. Прелесть заключается именно въ молодости, неподдльной, живой, жаждущей жизни. Несмотря на то, что послдняя драма Гальбе ‘der Amerikafahrer’ далеко не достигаетъ совершенства ‘die Jugend’, это не роняетъ репутацію автора. Кто въ состояніи написать ‘die Jugend’, тотъ несомннный поэтъ.

Georg Eirschfeld еще очень молодъ и теперь, посл того какъ онъ уже написалъ нсколько книгъ, а ему всего около 22 лтъ. Онъ единственный изъ молодыхъ писателей, который все еще находится подъ полнымъ вліяніемъ Гауптмана. Въ этомъ виновата, вроятно, его молодость, не допускающая большой самостоятельности, ни въ форм, ни въ образ мышленія. Уже его первая вещица ‘Zu Haus’ обратила на себя вниманіе, но еще большее вниманіе обратилъ на себя психологическій этюдъ ‘Dmon Kleist’ появившійся, какъ вообще все новое и живое въ современной нмецкой литератур, въ журнал ‘Freie Bhne’. Большой успхъ имла его послдняя драма ‘die Mtter’: въ ней онъ выступаетъ уже самостоятельною, рзко очерченою индивидуальностью. Говорить о будущемъ художника — трудно, но вдь онъ, можно сказать, еще не началъ жить и уже усплъ проявить творческій талантъ.

На первый взглядъ никто не сказалъ бы, что Эрнестъ Розмеръ, авторъ драмы ‘Dmmerung’ — женщина: драма въ нкоторомъ отношеніи очень натуралистична Но когда узнаешь, что авторъ женщина,— очень многое въ драм становится боле понятнымъ: и мягкость, и замтная сентиментальность и недостаточная послдовательность. На Э. Розмера также оказалъ сильное вліяніе Гауптманъ. Подъ вліяніемъ ‘Hannele’ написана прекрасная сказка-драма Розмера ‘die Knigskinder’. Розмеръ, также какъ вс другія пишущія женщины новой литературы, напр. Адина Гембергъ, доказываютъ очень интересный фактъ. Никто больше женщинъ не противится новому направленію, никто не консервативнй ихъ, но если какое либо направленіе одержитъ побду, никто не бросается такъ въ крайности этого направленія. Теперь,— когда натурализмъ почти всми оставленъ, какъ недостаточно художественное направленіе, сослужившее правда свою полезную службу, но уже не удовлетворяющее чуткія души свободныхъ художниковъ — теперь именно вс женщины пишутъ въ сильно-натуралистическомъ дух, какъ разъ теперь он уже вполн овладли всми средствами натуралистическаго искусства.

То же запаздываніе женщинъ-художницъ въ разныхъ боевыхъ направленіяхъ сказалось и въ анти-католическомъ направленіи Австріи послмартовскаго періода: оно нашло себ выразителей въ настоящее время только въ лиц двухъ выдающихся женщинъ: Emil Mariot и Ebner Eschenbach. То же можно сказать и о баронесс Сутнеръ съ ея къ сожалнію еще далеко не анахроническимъ романомъ ‘die Waffen nieder’,— выступившей со своими гуманными протестами лишь много спустя посл ‘Войны и мира’ гр. Толстого.

Вокругъ журнала ‘Freie Bhne’ — журналъ этотъ появляется теперь подъ названіемъ ‘Nene Deutsche Bundschan’ и все еще идетъ во глав новаго направленія — выросли также Гейнцъ Товоте, Отто Эрихъ, Гартлебенъ, Юліусъ и Гейнрихъ Гартъ, Вильгельмъ Белыпе, Феликсъ Голендеръ, Stanislav Przibyszewski, отчасти Отто Юліусъ Бирбаумъ, Рихардъ Демель и много другихъ беллетристовъ средней величины, а также два критика: Отто Брамъ, въ настоящее время директоръ ‘Deutsche Theater’ въ Берлин и Пауль Шлентеръ. Эти послдніе основали журналъ и ‘открыли’ Гауптмана.

Гейнцъ Товоте не принадлежитъ никакому направленію. Писатель этотъ обладаетъ несомнннымъ талантомъ, но въ общемъ долженъ быть признанъ лишь хорошею посредственностью. Въ начал движенія онъ выступилъ съ своимъ — по тогдашнимъ понятіямъ — хорошимъ романомъ ‘Liebesrausch’ и нсколькими очень милыми новеллами, изъ которыхъ ‘das schlafende Mdchen’,— одна изъ лучшихъ новеллъ новой литературы. Онъ имлъ большой успхъ потому, что на публику подйствовала новизна содержанія и стиля, ему удавались вещи, которыя въ состояніи выдержать сравненіе съ [новеллами — правда не лучшими — Мопассана. Вообще своей манерой Тавоте напоминаетъ скоре новйшихъ французскихъ писателей. Но въ немъ нтъ большой силы, нтъ серьезности, онъ недостаточно выдержанъ, нсколько слащавъ, иногда саленъ. Господствующее направленіе перемнилось, ярые натуралисты превратились въ талантливыхъ поэтовъ. Не перемнился только Товоте: онъ пишетъ въ томъ же дух, какъ и пять лтъ назадъ и забываютъ, что литература, а съ нею лучшая часть публики пошли впередъ и требуютъ боле глубокихъ произведеній. До сихъ поръ Товоте не написалъ ни одного крупнаго, талантливаго романа. Онъ все еще тратитъ свою силу и способности на этюдики изъ жизни проститутокъ или дамъ и кавалеровъ полусвта,— такъ что въ конц концовъ начинаешь сомнваться въ значительности его таланта.

Совершенно иначе дйствуетъ на публику Отто Эрихъ Гартлебенъ. Въ немъ вс силы, весь умъ, всякая частица его существа дышатъ сатирой и поэзіей. Все, что онъ написалъ, очень талантливо. Недавно появившійся томъ его стиховъ ‘Meine Verse’ произвелъ настоящій фуроръ: все такъ изящно, такъ ярко, такъ просто написано, что удивляешься универсальности его натуры. Своими драмами: ‘Angele’, ‘Hannajagert’ и ‘Die Erziehung zur Ehe’. Гартлебенъ доказалъ не только свой драматическій талантъ вообще, но также свою способность быть обличителемъ нашего общества, серьезность своихъ побужденій. Какимъ юморомъ дышитъ его: der Frosch von Henrik Ipse’ — геніальная сатира на великаго Ибсена, онъ вовсе не хочетъ развнчать Ибсена,— ему просто хочется посмяться надъ поэтомъ, котораго онъ глубоко уважаетъ. Трудно передать тенденцію и содержите его юмористическихъ новеллъ ‘Die Geschichte vom abgerissenen Knopf’ ‘Wie der Kleine zum Teufel wurde’, ‘Der gastfreie Pastor’ и его послдней вещи: ‘Der Einhornapotheker’, такъ какъ юмора вообще передать нельзя. Но подъ этими комическйы фигурами скрывается серьезное содержаніе, такъ-же какъ подъ злыми шутками гейневской ‘Harzreise’ скрывается больше чмъ намреніе посмшить невзыскательную публику. Гартлебенъ является апогеемъ нмецкой литературы нашего времени: его не волнуютъ больше страсти, и возмущенія молодости, онъ смотритъ на людей и на событія съ настоящимъ олимпійскимъ спокойствіемъ. Братья Гартъ, Вильгельмъ Бедьше и Феликсъ Голендеръ, хотя не походятъ другъ на друга своими сочиненіями, но общее ихъ состоитъ въ томъ, что они были очень полезны для развитія новой литературы. Своими критиками и романами они постоянно стояли на страж новой школы, постоянно боролись за нее — и теперь, когда литература пробила себ дорогу, они уже могутъ подать въ отставку. Только Голендеръ, пожалуй, напишетъ еще одинъ, другой романъ, подобно его хорошимъ, но далеко не выдающимся романамъ: ‘Iesns und Indas’, хорошо рисующему начало соціалистическаго движенія, во время ‘Socialisten-Gesetz’ бисмарковской эры, ‘Magdalena Dornis’, роману ‘всеразрушающей’ любви и, наконецъ, ‘Frau Ellin Riitlie’, его лучшему послднему роману. Голендеръ прекрасно наблюдаетъ людей и время, но его творческій даръ слишкомъ слабъ: его романы производятъ на человка съ тонкими, литературными нервами впечатлніе чего-то дланнаго, не пережитаго художникомъ.

Единственный представитель сатанизма въ новой литератур нмцевъ, полякъ Przybiszewski, писатель несомннно талантливый, но находящійся еще въ начал своего развитія. Его первыя вещи ‘Todtenraesse’ и ‘Vigilien’ производятъ поистин удручающее впечатлніе. Повидимому, Prgybiszewski убдился самъ въ томъ, что настоящее поколніе еще не въ состояніи сжиться съ его уже черезчуръ тонкимъ стилемъ, съ его новеллами безъ положительныхъ лицъ, съ его психологіей безъ объекта. Впрочемъ, его послдній романъ ‘Untewegs’ написанъ боле земнымъ стилемъ, иметъ героя,— авторъ проявляетъ въ немъ иногда нкоторые признаки возмущенія. Теперь онъ закончилъ новое произведеніе — драму: значитъ Prgybiszewski совсмъ сошелъ на землю и. можетъ быть, теперь его не трудно будетъ понять. То сатанизмъ не подходитъ къ нмецкому характеру, нмцы боле спокойный народъ, съ здоровыми нервами, съ солиднымъ складомъ ума. Ихъ типическія качества не исключаютъ геніальности, но исключаютъ всякую экстравагантность, болзненность, неположительность. Символизмъ, единственное поэтическое направленіе изъ всхъ другихъ направленій новой литературы, не могъ здсь долго удержаться даже въ лиц Метерлинка. Настоящій символизмъ нмцевъ начинаетъ переходить въ символизмъ Гете и Ибсена, въ вчный символизмъ, который можно встртить въ геніальныхъ произведеніяхъ всхъ литературъ, но не какъ отдльное направленіе, а какъ необходимую часть поэзіи, искусства вообще. И не только проза начинаетъ становиться здсь все боле и боле конкретной, но даже лирическая поэзія. Самый сильный лирическій талантъ молодой Германіи — баронъ Детлевъ фонъ-Лиліенкронъ. Онъ пишетъ все: драмы, романы, новеллы, но лучшее изъ всего, что онъ написалъ, это его стихотворенія. Въ нихъ онъ достигаетъ совершенства, походитъ на Гете по сил своихъ образовъ, картинъ, по красот формы. О немъ и его ученикахъ, Бирбаум, который также отличается какъ новеллистъ и критикъ, и Демел, трудно говорить, такъ какъ нельзя приводить примровъ изъ ихъ произведеній для русской публики: они обладаютъ, въ особенности Лиліенкронъ, очень выдающимся талантомъ и творческой силой и служатъ доказательствомъ тому, что новая литература во всхъ своихъ отдлахъ иметъ талантливыхъ представителей и что вс опасенія стариковъ по меньшей мр преждевременны: вс признаки подтверждаютъ существованіе новой литературы, литературы живыхъ людей.

Но есть также нкоторые писатели, начавшіе свою литературную дятельность въ границахъ старыхъ формъ и взглядовъ на искусство. Воле выдающіеся изъ нихъ: Максъ Кретцеръ, Эрнстъ фонъ-Вольцогенъ, Рихардъ Фоссъ, Людвигъ Фульда, Германъ Зудерманъ и Эрнстъ фонъВильденбрухъ. Кретцеръ началъ довольно талантливо: его романы отличались не только свжестью, но также своими типами, взятыми изъ круга рабочихъ или мщанъ. Лучшій его романъ ‘Meister Timpe’ показываетъ побду капитализма надъ мелкими мастерами и написанъ въ соціалистическомъ дух, умло, съ хорошими характеристиками. За послднее время онъ совершенно исписался, такъ какъ сталъ писать одинъ романъ за другимъ. Вольцогенъ производитъ боле интеллигентное впечатлніе, чмъ Кретцеръ, его романы изъ свтской жизни, въ своемъ род, очень хороши, хотя и страдаютъ растянутостью. За послднее время онъ началъ все больше и больше приставать къ новому направленію, драма это ‘Lumpengesindel’ (‘Сволочь’) служитъ этому явнымъ доказательствомъ. Симпатичная черта его таланта, это — свжій юморъ. До сихъ поръ онъ не написалъ еще ничего особенно выдающагося, а ему уже 40 лтъ.

Рихардъ Фоссъ началъ свою литературную дятельность съ успхомъ. Его новеллы, написанныя повидимому подъ вліяніемъ Пауля Гейзе, очень хороши, его первыя драмы напоминаютъ драмы эпигоновъ классическаго періода. Талантъ его былъ виднъ повсюду. Въ начал новаго движенія онъ вдругъ почему-то открылъ въ себ жилку новаго и пошелъ писать драмы изъ жизни нашего времени: ‘Ема’, ‘Alexandra’, ‘Schnldig’ и т. д., въ невозможномъ стил, безъ всякаго знанія новыхъ наукъ и требованій, постоянно разсчитывая на вншніе эффекты: выстрлы, смерть, убійства играютъ у него главную роль. У него есть талантъ, но какой-то болзненный, который во что бы то ни стало хочетъ казаться новымъ, хотя въ немъ нтъ ничего новаго. Если-бы Фоссъ остался при новелл, короткой, задушевной, онъ-бі принесъ извстную пользу, своими драмами онъ только портитъ вкусъ и такъ уже достаточно грубый, театральной публики.

Сильнымъ вншнимъ талантомъ обладаетъ Людвигъ Фульда, одинъ изъ самыхъ популярныхъ драматурговъ настоящаго времени. Его драмы, несмотря на всю ихъ внутреннюю пустоту, имли громадный успхъ: этотъ печальный фактъ также характеристиченъ для нмецкой публики, камъ и для самого Фульда. Фульда поэтъ толпы ‘Dort wo der Schunkelvalzer (‘Ты рыбачка милая…’). Musik ist, dort ist Ludwig Fulda Dichter’, сказалъ о немъ Германъ Баръ, и на этотъ разъ Баръ совершенно правъ. Фульда обладаетъ особымъ талантомъ вынюхивать вкусъ толпы, буржуазіи, онъ плыветъ постоянно по теченію. Сентиментально настроенныя вещицы въ начал его дятельности понравились, въ періодъ соціализма и натурализма онъ написалъ ‘Das verlorene Paradies’ и ‘Die Sclavin’, потому что публика тогда этимъ очень интересовалась. Драмой ‘Der Talisman’, за которую онъ чуть-чуть не получилъ ‘Schillerpreis’, онъ хочетъ будто-бы смяться надъ абсолютичестскими порывами Вильгельма II, но выходятъ только благозвучные стихи безъ внутренняго содержанія, съ нкоторыми вншними красотами. Послдняя драма Фульда: ‘Die Kameraden’ издвается надъ новымъ направленіемъ — только оттого, что это по вкусу филистеровъ, безъ внутренней надобности, но здсь автору удалась только вншность.

Какъ остатокъ прежняго величія дйствуетъ талантъ Вильденбруха. Изъ всхъ молодыхъ писателей, онъ единственный національный поэтъ, единственный трагическій драматургъ. Начало его дятельности совпадаетъ съ началомъ объединенія Германіи. Во всхъ своихъ героическихъ драмахъ онъ воспваетъ Германію вообще и Гогенцолерновъ въ особенности, въ этихъ драмахъ можно еще найти паосъ пятистопныхъ ямбовъ и начинающую надодать красоту героевъ, обреченныхъ уже въ первомъ акт на неизбжную смерть. Но онъ очень сильный талантъ, который, къ сожалнію, запоздалъ своимъ появленіемъ на цлое столтіе^ Когда народилось вяніе, подъ вліяніемъ котораго всмъ почему-то захотлось имть новаго Шиллера, нмцамъ казалось, что именно въ лиц Вильденбруха они нашли преемника великаго поэта,— но они ошиблись: геній Шиллера, несмотря на свою національность, обладаетъ громадной дозой интернаціональности: въ этомъ причина его популярности между всми народами. Паоосъ Вильденбруха ограничивается панегирическими изображеніями Гогенцолерновъ и героевъ прусской исторіи, и хотя его драмы написаны съ большимъ талантомъ и силой, въ нихъ нтъ ничего, что могло-бы согрть сердца иноплеменниковъ. Только его психологія и пророческій даръ — атрибуты всякаго истиннаго поэта — длаютъ его доступнымъ и понятнымъ для другихъ націй.

Для врнаго пониманія современныхъ явленій у Вильденбруха нтъ достаточнаго чутья. Это доказываютъ его драмы: ‘Die Haubenberche’ и ‘Das heilige Lachen’, об написанныя противъ новаго направленія въ литератур и философіи, но съ своимъ романомъ ‘Schwesterseele’ онъ начинаетъ все-таки сближаться съ новыми теченіями и ихъ эстетическими требованіями. Въ немъ нтъ легкости, нтъ легкомысленной геніальности, нтъ тонкаго пониманія времени: онъ весь еще погруженъ въ воспоминанія древняго величія, думаетъ, что герои уже покинули арену исторіи и въ наше время уже не могутъ на ней вновь появиться. Другими словами: Вильденбрухъ хочетъ вернуть славныя, старыя времена, по тому что только тогда было возможно истинное величіе, поэты-же новаго направленія хотятъ освободиться отъ оковъ старыхъ традицій и жить для себя и для своего времени.

Но, не смотря на вс свои недостатки — въ глазахъ многихъ эти недостатки составляютъ его истинныя достоинства — Вильденбрухъ поэтъ.

* * *

Самый популярный нмецкій писатель нашихъ дней Германъ Зудерманъ, рядомъ съ Гауптманомъ — сильнйшій талантъ новой литературы въ Германіи. Уже своими романами ‘Fran Sorge’ и ‘Katzensteg’ онъ завоевалъ себ симпатіи всей публики. Но ни у какого писателя не было столько враговъ, притомъ представителей самыхъ различныхъ воззрній, какъ у Зудермана: для молодыхъ онъ былъ очень старъ, для старыхъ — очень реалистиченъ, молодъ. И хотя это не совсмъ врно, онъ все-таки не можетъ освободиться отъ нкоторыхъ обвиненій. Зудерманъ старается сблизить противоположности, онъ устраиваетъ нчто нехудожественное, некрасивое, родъ компромиса въ искусств. Но какъ онъ это длаетъ! Никакой писатель молодой школы не понимаетъ такъ ‘дда’, въ чисто техническомъ смысл, какъ онъ, никто не владетъ такъ собой, своимъ талантомъ, своимъ паосомъ! Если съ его убжденіями, съ его взглядами на цль искусства многіе несогласны, то это еще не доказываетъ, что онъ не талантъ, какъ увряли сами приверженцы новаго направленія. Зудерманъ убжденъ, что въ старомъ искусств очень много такого, чмъ-бы слдовало позаимствоваться новому, во всхъ его вещахъ можно встртить старое содержаніе въ новой форм, иногда-же новизна въ равной мр относится и къ тому и другому. Его драмы имли нсколько странную участь: ихъ истинное поэтическое достоинство не помшало имъ сдлаться весьма популярными, что не соотвтствуетъ нашему скептическому взгляду, въ силу котораго мы перестаемъ врить тому, что имло большой успхъ въ толп. Тмъ не мене, сочиненія Зудермана писаны не для толпы, но, къ счастью, въ нихъ столько содержанія, что каждый можетъ извлечь изъ нихъ что-нибудь для себя. Первыя его вещи были написаны подъ вліяніемъ — Марлитъ: сладкія, сентиментальныя, длинныя, безъ глубокаго содержанія: напр. ‘Der Gnstling der Presidentin’, но теперь, когда извстны его послднія произведенія, можно въ этихъ старыхъ вещахъ замтить слды новаго Зудермана. Тогда его еще никто не замчалъ.

Но въ одинъ прекрасный день, посл постановки его первой драмы ‘Die Ehre’ (1890), Зудерманъ получилъ внезапную извстность, начали доискиваться и открыли, что въ печати появились уже два его романа: ‘Frau Sorge и (1887) и ‘Katzensteg’ (1889), что эти романы далеко не обыкновенный литературный товаръ, и что уже они могли-бы доставить славу автору. Вслдъ затмъ появились ‘Sodoms Ende’, новеллы, ‘Die Heimath’, романъ ‘Es war’ и комедія ‘Die Schmetterlingsschlacht — одинъ тріумфъ за другимъ! Хотя яростныя нападки на него не прекращались все время.

Его романы и драмы слишкомъ извстны, чтобы разсказывать ихъ содержаніе, но что въ нихъ есть особенно интереснаго,— то, конечно, не сразу было замчено, такъ сказать ускользнуло отъ общаго вниманія, которое было поглощено вншними сторонами предмета, массой фактическаго содержанія, богатствомъ дйствія. Такимъ образомъ, это богатство фактическаго содержанія его произведеній съ одной стороны содйствовало ихъ общедоступности, съ другой — замаскировало истинныя ихъ достоинства. Зудерманъ не сумлъ выразить въ боле сжатыхъ чертахъ богатство внутренняго содержанія, доступнаго чувствамъ другихъ. Въ этомъ именно состоитъ недостатокъ его таланта, подмтивъ эту особенность, легче понять причины его феноменальнаго успха.

Кром того, Зудерманъ имлъ лишній шансъ на успхъ: въ то время, какъ другимъ, очень талантливымъ писателямъ нтъ доступа къ придворнымъ театрамъ, ему удалось за короткое время его дятельности завоевать сердца строжайшихъ директоровъ.

Какъ я уже сказалъ, драма ‘Die Ehre’ была его первымъ успхомъ. Въ ней поражаетъ крайній натурализмъ, соединенный съ самымъ сантиментальнымъ идеализмомъ, въ ней проглядываетъ очень нездоровая тенденція: для того, чтобы извинить недостатки четвертаго и пятаго сословія, Зудерманъ рисуетъ, яркими красками, иногда совершенно неврно, недостатки буржуа, такъ что публика а priori предубждена — это правда прекрасное средство для достиженія цли, но оно не особенно художественно и честно. Поэтъ не нуждается въ подобныхъ средствахъ.

Гораздо выше въ художественномъ и философскомъ отношеніи стоитъ ‘Sodoms Ende’. Она должна была больше удаться Зудерману уже въ силу того, что характеры лицъ, дйствующихъ въ драм, въ большей мр выражаютъ его собственныя моральныя представленія и складъ его понятій. Этотъ Вилли Яниковъ, человкъ — fin de si&egrave,cle чистйшей воды, со всми своими грхами, своей геніальностью, своими невольными подлостями, продуктъ растлвающей буржуазіи. Только въ обществ конца 19-го столтія возможенъ подобный человкъ. Въ ‘Sodoms Ende’ начинаетъ развиваться широкая объективность Зудермана, замчается вліяніе Ницше, которое еще больше замтно въ ‘Heimath’, единственной драматизаціи одной изъ идей замчательнаго философа, во всей новой литератур.

Героиня драмы, Магда, не распутная женщина, которая, по мннію нкоторыхъ, требуетъ для себя большой свободы дйствія, для удовлетворенія своихъ прихотей и своей ненормальной чувственности. Кто это утверждаетъ, тотъ не только не понимаетъ Зудермана и его замысла, но онъ не понимаетъ также всего нашего времени, не понимаетъ той новой женщины, которая пока можетъ существовать только въ иде. Но Магда есть этотъ идеалъ, Магда — принципъ, Магда воплощеніе возмущенной и воспрянувшей отъ сна угнетенной долгими вками женщины, видть въ Магд только проститутку значитъ проституировать весь талантъ, всю мораль Зудермана. Резонеръ Риманъ въ ‘Sodoms Ende’, соотвтствующій графу Трасту, какъ представитель Зудерманской морали, говоритъ…. ‘Besonders mit dem alleinselig machenden Laster bleihe nur geflligst vom Halse’…— Это не прописная мораль, если Зудерманъ въ грхахъ не видитъ очищающей силы, можно и безъ грховъ дойти до высокаго достоинства человка, человка будущихъ временъ. Но если Магд не повезло въ ея молодости, если она и должна была пройти вс грязныя дороги для осуществленія своихъ высокихъ взглядовъ, то она отъ этого ничего не проигрываетъ въ глазахъ Зудермана: человкъ пострадавшій скоре очищается отъ предразсудковъ, въ немъ больше ненависти ко всему, въ чемъ онъ видитъ причину своихъ страданій. Родина, отчій домъ,— вотъ причины упадка нашей индивидуальности. Въ кругу старыхъ привычекъ и понятій пропадаетъ свободная душа, которой хочется жить такъ, какъ подсказываетъ ей ея убжденія, а не по приказу отцовъ, которые уже не могутъ больше вжиться въ духъ нашего чуднаго времени, проникнутыя вяніями будущаго. Художнику Зудерману особенно по душ пришлось сопоставленіе человка прошлаго столтія — полковника Шварца — съ человкомъ будущихъ столтій, съ его дочерью Магдой, потому что въ этомъ сопоставленіи лежитъ конфликтъ всей драмы, въ которой люди олицетворяютъ время — прошлое, настоящее и будущее.

‘Будь твердъ и жестокъ’, требуетъ Заратустра. Магда тверда и жестока — только подъ конецъ! Но вся суть въ конц, а не въ жалкой канители дйствительности, гд мы не принадлежимъ намъ самимъ.

Романы ‘Frau Sorge’ и ‘Katzensteg’, хотя самые старые, но не смотря на это, лучшія эпическія произведенія Зудермана, потому что въ нихъ онъ выражаетъ себя съ полной оригинальностью. Въ ‘Frau Sorge’ насъ поражаетъ умніе автора завоевать весь нашъ интересъ для своего бднаго, очень не оригинальнаго героя. Пауль такъ простъ, такъ неинтересенъ, что въ конц читатель удивляется, какъ онъ могъ имъ интересоваться. Успхъ и прелесть романа состоятъ въ томъ, что Зудерману удаюсь затронуть романическую и сантиментальную жилку, которая осталась еще во всхъ насъ и отъ которой нельзя намъ освободиться. Поэтическій лиризмъ и гуманныя настроенія вотъ достоинства ‘Frau Sorge’.

‘Katzensteg’ производитъ иное впечатлніе, такъ какъ онъ боле драматиченъ, боле новъ, боле подходитъ къ новымъ убжденіямъ и къ новой, вчной морали: живи свободной жизнью и тмъ, что она теб даетъ! Только посл смерти Регины узнаетъ Болеславъ Шранденъ, что онъ въ ней потерялъ: безсознательная, чудная, все пожирающая любовь, безъ которой человкъ не можетъ жить, которую онъ хоть разъ долженъ пережить, чтобы познать всю прелесть земной жизни. Я не знаю ни одного нмецкаго романа, который-бы во всхъ отношеніяхъ такъ удовлетворялъ нашимъ потребностямъ и вкусамъ, какъ ‘Katzensteg’: Зудерману удалось создать въ этомъ роман одно изъ лучшихъ произведеній изящной литературы.

Хороши также новеллы Зудермана: ‘Im Zwielicht’ и ‘Geschwister’, написанныя подъ вліяніемъ Моцассана, тонкій юморъ проникаетъ его ‘Iolanthes Hochzeit’. Въ своихъ послднихъ произведеніяхъ, роман ‘Es war’ и драм ‘Schmetter Ungeschlacht’ Зудерманъ немного спустился съ высоты своей славы, не оттого, чтобы они были плохи, а оттого, что отъ него ожидали большаго. ‘Es war’ очень интересный романъ, проникнутый моралью Ницше. Но выполненіе его недостаточно художественно, съ страшными длиннотами, и вообще весь романъ въ качеств художественнаго произведенія недостаточно кратокъ.

Комедія ‘Schmettelingsschlacht’ страдаетъ также большими недостатками, напр. нкоторыми невроятностями и возвращеніемъ къ старымъ, некрасивымъ формамъ. Но commis-voyageur Кеслеръ, веселая фигура комедіи и до нкоторой степени ея ‘deus ex machina’, одинъ изъ лучшихъ типовъ нЬмецкой драмы. Въ одномъ отношеніи Зудерманъ поднялся въ своемъ творчеств: всепрощающая мораль драмы показываетъ, ма какой высокой ступени стоитъ этотъ поэтъ. Что можно требовать отъ этихъ маленькихъ, бдныхъ людей, весь интересъ которыхъ сосредоточивается на вопрос о томъ, что стоитъ фунтъ мяса или маргарина. Изъ философа-сатирика въ ‘Sodoms Ende’ Зудерманъ преобразился въ смющагося философа…

* * *

Подъ конецъ еще нсколько словъ о ‘молодой Австріи’.

Она иметъ много общаго съ молодой Германіей, но между ними также одна существенная разница: въ то время, какъ приверженцы молодой Германіи чуть-ли не отказываются отъ прошлаго своихъ отцовъ и отъ своей національности,— по крайней мр, большинство изъ нихъ гордится своей интернаціональностью,— ‘молодая Австрія’ носится со своимъ ‘австрійствомъ’, подчеркиваетъ свою внскую ноту. Она не развилась изъ возмущенія, изъ-за недостатка литературы, австріецъ вообще не возмущается, у него, собственно говоря, никогда не было своей литературы. За цлое девятнадцатое столтіе въ Австріи не было и дюжины настоящихъ поэтовъ. Только Грильпарцеръ, Ленау и Раймундъ, Бауерифельдъ, Анценгруберъ, Эбнеръ-Эшенбахъ и Фердинандъ ф. Зааръ принадлежатъ истинной литератур. Но нужно замтить, что во всей нмецкой литератур нтъ боле субъективныхъ писателей, чмъ австрійскіе, нигд не чувствуется такъ специфическій духъ страны, какъ въ книгахъ австрійскихъ поэтовъ. Оттого ‘молодая Австрія’ такъ любитъ своихъ поэтовъ, хотя сознаетъ ихъ ошибки: отчасти она находитъ уже у старыхъ то, чего такъ жаждетъ ея тоскующая душа.

Я не говорю объ австрійц вообще, котораго да всегда интересуетъ гораздо больше, чмъ литература, я говорю о литературной Австріи, о кучк молодыхъ людей, живущихъ въ Вн: они знаютъ другъ друга, читаютъ другъ другу свои вещи, хвалятъ другъ друга и рады, когда кто-нибудь изъ нихъ иметъ успхъ. Но ихъ успхъ ограничивается маленькимъ кругомъ, широкою популярностью почти никто изъ нихъ не пользуется. Только Германа Бара знаютъ хорошо — за черно-желтымъ рубежомъ, пожалуй, даже лучше, чмъ въ самой Австріи. Шницлеръ за послднее время пріобрлъ нкоторую извстность. Говорятъ изрдка о Лорис и удивляются ему, но также больше за-границей, въ Германіи. О другихъ представителяхъ австрійской ‘Moderne’ ни въ Австріи, ни въ Германіи почти не имютъ понятія.

Германъ Баръ извстенъ потому, что онъ самъ о себ много говоритъ. Но онъ. дйствительно, написалъ больше всхъ своихъ товарищей и притомъ очень интересенъ,— не какъ поэтъ (онъ, но моему, вовсе не поэтъ), но какъ художникъ, какъ рдкая индивидуальность! Чмъ онъ только ни былъ! Будучи еще студентомъ, Баръ слылъ антисемитомъ, затмъ, когда въ Австріи началось соціалистическое движеніе, его вс считали соціалистомъ, такъ какъ онъ принималъ активное участіе въ разршеніи соціальнаго вопроса и нападалъ на враговъ соціализма: въ отвтъ на книгу Шэфде ‘Die Aussischtslosigkeit des Socialismns’ онъ написалъ брошюру ‘Die Einsichtslosigkeit des Herrn Schaeffle’, которая произвела фуроръ. Дальше считали его натуралистомъ, символистомъ и т. д., и т. д.,— онъ мнялъ направленія, какъ мняютъ носовые платки. Но самъ Баръ отрекается отъ всхъ этихъ направленій: онъ говорить, что никогда не принадлежалъ къ какому-бы то ни было направленію, онъ только перечувствовалъ на себ сладости всхъ направленій. Возможно и это, но тмъ не мене чуть-ли не каждая изъ его книгъ можетъ послужить образчикомъ направленія, въ дух котораго он написаны, какъ напр. ‘Die gute Schule’ — романъ, о которомъ я уже говорилъ — типичнйшій образецъ натуралистическаго романа, ‘Die neuen Menschen’. Серьезно онъ ни къ чему не относится и всего касается поверхностно, въ техническомъ отношеніи Баръ владетъ пріемами каждой изъ школъ, въ дух которыхъ онъ писалъ, что-же касается до внутренняго содержанія его произведеній, то желающій оцнить его неминуемо разочаруется: оно у него всегда равно самому себ, т. е. читатель не знаетъ, чего авторъ хочетъ — издвается-ли онъ надъ нимъ, или дйствительно вритъ въ то, что говоритъ. Честнаго, прямого убжденія ни въ какой изъ книгъ Бара нельзя встртить. Оттого у него нтъ ни одной хорошей книги, несмотря на то, что онъ много — даже ужъ черезъ-чуръ много писалъ,— несмотря на то, что онъ сильный талантъ. ‘Unehrliche Kunst kann nicht wirken’, говоритъ онъ по поводу нкоторыхъ стиховъ. Если примнить эти слова къ нему, то понятно, почему его романы, драмы и др. не производятъ сильнаго впечатлнія. Только одно исключеніе можно допустить: оно относится къ его драм ‘Die grosse Snde’, въ ней столько силы, столько таланта, что ее можно сравнить съ вещами бднаго Германа Конради. Великій грхъ отнять у человка вру въ его идеалы, въ людей и ихъ чистоту — вотъ идея драмы. Хотя она написана подъ вліяніемъ Ибсена, но въ ней столько оригинальности, столько самостоятельности, что всякій читающій ее чувствуетъ, что иметъ дло съ выдающимся талантомъ. Все, что онъ писалъ посл этого, обмануло вс ожиданія: онъ сталъ настоящимъ экспериментаторомъ въ литератур, вроятно ему хотлось знать ‘wie viel sich die Lente von einem Talente gefallen lassen’, какъ онъ самъ говоритъ. ‘Dora’, ‘Neben der Liebe’ и ‘Caph’ — послднія вещи Бара, ими онъ какъ беллетристъ доказалъ всю свою несостоятельность. ‘Apporteur du neuf’, какъ онъ себя охотно называетъ, не далъ въ этихъ книгахъ ничего новаго, все тотъ-же старый ‘треугольникъ брака’ — она, онъ и другъ дома — только еще въ боле некрасивой форм. Ему хочется подражать французамъ и все-таки остаться внцемъ. Ему хочется создать внское искусство и выходитъ какая-то плохая французская поддлка. ‘Neben der Liebe’ въ общемъ очень блестящій романъ, съ прекрасными мстами, съ чудной идеей, но мстами такой пустой, такой банальный, такъ явно бьющій на эфектъ, что читатель выходитъ изъ терпнія, тмъ боле, что когда-то мы вс врили въ талантъ Бара. Теперь даже враги новаго направленія убждены, что у него большія способности, но въ его талантъ — за исключеніемъ нсколькихъ очень молодыхъ людей, которымъ импонируетъ его французская манера, которыхъ ослпляетъ блескъ его фразъ, шумъ его многословія — почти никто не вритъ. Въ немъ мы не видимъ какъ разъ того, чего онъ такъ часто требуетъ отъ другихъ: вчнаго, красиваго, возвышеннаго.

Но Баръ не только беллетристъ, онъ также критикъ. Онъ написалъ три тома критическихъ этюдовъ: ‘Zur Kritik der Moderne’, ‘Die UeberWindnng der Naturalismus’ и ‘Studien zur Kritik der Moderne’, въ нихъ столько-же замчательнаго, сколько просто глупаго, смшного. Баръ постоянно ищетъ чего-то — это его лучшая черта, но онъ сдлалъ изъ этого спортъ, онъ играетъ этимъ, какъ какой-нибудь глупый, тщеславный актеръ ‘играетъ’ Гамлета: ни тотъ, ни другой не интересуются ролью, важне всего для нихъ обратить на себя вниманіе публики. Онъ самъ чувствуетъ это. Въ ‘Studien zur Kritik der Moderne’ онъ говорить о себ: ‘Man wird durch Posen betrogen, welche ich liebe, um die guten Leute zu verblffen, pater les bourgeois… Doch darf ich mich trsten, weil es immerhin ein hbscher Gedanke nd schmeichelhaft ist, dass zwischen Wolga und Loire, von der Themse zum Guadalquivir heute nichts empfunden wird, dass ich nicht verstehen, theilen und gestalten knnte, und dass die europische Seele keine Geheimnisse vor mir hat…

Но это большая ложь: говоря о себ, онъ такъ-же рисуется, какъ говоря о другихъ. Что европейская душа для него нигд не загадка — просто хвастовство: онъ самъ говорилъ, что напр. русскую литературу онъ знаетъ только по книг de Vogu ‘Roman russe’, что онъ читалъ всего нсколько русскихъ романовъ въ перевод и что онъ русскихъ вообще не знаетъ. За исключеніемъ французовъ — онъ жилъ въ Париж нсколько лтъ — вроятно, можно то-же самое сказать о его знакомств съ другими націями, т. е. что ихъ души для него книги за семью печатями. Онъ даже нмцевъ не особенно хорошо понимаетъ, доказательствомъ этому служатъ его мннія о Гауптман, который для него только выраженіе прусскаго искусства, филистерства, натуралистъ интерпретъ эстетики Гольца и больше ничего, и о Зудерман, о которомъ онъ сказалъ, что если кому ничего боле умнаго не придетъ на мысль, то онъ пишетъ ‘die Heimath’. Онъ говоритъ это только потому, что Гауптманъ и Зудерманъ пользуются успхомъ, потому что они, по мннію всхъ разумныхъ людей — талантливые поэты. Но Баръ отрицаетъ постоянно то, что другіе утверждаютъ, это его принципъ, причина его успха. Онъ помогъ этимъ новой литератур, защищая ее, потому что филистеры нападали на все, что ново, Рихардъ Мутеръ говоритъ въ своей исторіи искусства 19-го столтія, что Баръ одинъ изъ піонеровъ новаго направленія въ критик искусства. Но если для исторіи безразлично, какимъ образомъ писатель помогаетъ иде пробить себ дорогу, все равно, что писателя побудило его принесть извстную пользу, то это безразлично только съ утилитарной точки зрнія, съ художественной-же это отнюдь не безразлично! Люди, подобные Герману Бару, несмотря на весь свой талантъ, только дискредитируютъ новое направленіе, развращаютъ подростающее поколніе, такъ какъ имъ совершенно недостаетъ моральныхъ началъ.

Не такъ талантливо, но честно, просто, законченно дйствуетъ Артуръ Шницлеръ. Русскимъ онъ извстенъ по недавно появившемуся переводу его послдняго сочиненія ‘Sterben’. Талантъ Щницлера не отличается многосторонностью, но тмъ не мене все, что онъ написалъ, очень талантливо. Онъ не требуетъ отъ своего искусства больше, чмъ оно въ состояніи ему дать, онъ знаетъ границы своего таланта, онъ измрилъ свои силы. Но его талантъ милый, простой, соединяется съ истинной интеллигентностью, съ юморомъ, съ нсколько сатирической жилкой. Таковы вс его вещи. Только въ своей драм ‘das Mrchen’ онъ выходитъ изъ границъ внскаго искусства, искусства души и тла, и становится революціонеромъ, нападая на филистеровъ и ихъ предразсудки. Сказкой онъ называетъ устарлое понятіе о падшихъ женщинахъ, он вовсе не потеряны навсегда, случай не иметъ права ршать участи человка.

Лучшія его вещи: ‘Anatol’ и ‘Sterben’. Шницлеръ не принадлежитъ къ новаторамъ литературы, въ немъ нтъ ничего, что-бы могло понравиться толп: онъ художникъ, выражающій стремленія и желанія маленькаго общества артистовъ, съ глубокой душой и впечатлительнымъ разумомъ.

Немного похожъ на Шницдера почти никому неизвстный Рихардъ Бееръ-Гофманъ, онъ написалъ всего дв новеллы: ‘Das Kind’ и ‘Camlias’, но въ нихъ онъ такъ хорошо изобразилъ человка нашихъ дней что можно было-бы надяться на нчто лучшее. Однако Бееръ-Гофманъ, повидимому, соединяетъ лучшія качества внскаго человка съ его недостатками: бездонной лнью. ‘Das Kind’ специфически внское произведеніе, написанное съ такой выразительностью, что даже люди, не знающіе Вны, чувствовали все, что поэтъ хотлъ: чувство неудовлетворенія, вліянія вншняго человка на внутренняго — ‘Sind wir ein Spiel vom leichten Druck der Luft’: эти слова изъ ‘Фауста’ поставилъ Бееръ-Гофманъ въ начал своей книги, полной исканія чего-то неизвстнаго, и въ то-же время бурнаго желанія жить…

Und die Veigern die blhen

Aufs nen jedes Jahr,

Und der Mensch lebt nur eiumal.

Und nacher is gar…

‘Das Kind’ Бееръ-Гофмана — философія и художественный анализъ этой внской псни, въ каждой строк которой чувствуется страсть жизни, безумное желаніе жить, пока живется.

Иначе дйствуетъ этюдъ Леопольда Андріана ‘Der Garten der Erkenn tniss’. Андріану всего 20 лтъ. Открылъ его Баръ, которому опять захотлось ‘epater les bourgeois’. Какъ всегда, Баръ и здсь чувствовалъ новизну: онъ всегда днемъ раньше живетъ, чмъ другіе смертные. Тяжелымъ воздухомъ ветъ на васъ отъ этой странной, наивной, плохо сдланной, но сильно прочувствованной книги: атмосфера сомннія, смерти. Авторъ, еще почти ребенокъ, доискивается смысла жизни, задаетъ вопросы, на которые никто, какъ и онъ самъ, не въ состояніи отвтить. ‘Князь умеръ не познавши’… Этими словами заканчивается этюдъ. Сколько въ немъ тоски, сколько правды! Андріану удалось выразить чувства нашего времени. Насъ не должна вводить въ заблужденіе неуспшность его попытки художественно ршить вопросъ, онъ повидимому и не хочетъ этого: онъ все время повторяетъ, что не знаетъ, для чего живетъ, для чего люди вообще живутъ. Гд радость, гд счастье? Можетъ, оно вовсе не въ самой жизни, а въ воображеніи, жизнь есть, можетъ быть, только символъ чего-то- другого, чего мы не знаемъ.

Мн нравится только одинъ писатель изъ всей внской шкоды: Лорисъ (Hugo von Hofmannsthal). Лорису теперь 22 года, но онъ уже готовый поэтъ, ему нечему больше учиться, многіе, очень многіе могутъ у него поучиться. Ни одна литература не обладала такимъ зрлымъ талантомъ въ такомъ чуть-ли не дтскомъ возраст, онъ уже около пяти лтъ пишетъ: 17-ти лтъ онъ дебютировалъ статьей о драм Бара ‘die Mutter’. Статья очень понравилась Бару и онъ началъ агитировать въ пользу Лориса: это самая большая заслуга его критической дятельности, такъ какъ Лорисъ будущность нмецкой литературы, самый талантливый писатель ‘молодой Австріи’. Онъ уже писалъ и критическія статьи, и стихи, и драматическіе этюды. Только къ его критическимъ статьямъ можно отнестись мене доврчиво, вс-же другія его вещи стоятъ выше всякой критики. По крайней мр, нмцы не обладаютъ ни однимъ критикомъ, который былъ-бы въ состояніи оцнить поэтическій талантъ Лориса, во всемъ его совершенств. Его стихи, за малыми исключеніями — я не сравниваю ихъ, конечно, съ иногда геніальными произведеніями Лиліенкрона — лучшія стихотворенія молодой Германіи и Австріи, какъ по форм, такъ и по содержанію, какъ по красот, такъ и по глубин смысла. Его драматическіе этюды производятъ впечатлніе зрлыхъ произведеній истиннаго поэта. Сколько таланта уже въ первомъ изъ его этюдовъ ‘Gestern’, который онъ написалъ 18-ти лтъ. Содержанія, фабулы тамъ нтъ — содержаніе не самое главное въ немъ, но сколько красоты въ этихъ легкихъ стихахъ, сколько смысла, сколько настроенія: что вчера было, того не забудешь, все напоминаетъ теб объ этомъ: каждое слово, каждый взглядъ, каждое движеніе, мы стали однимъ цлымъ съ нашимъ ‘вчера’, оно преслдуетъ насъ, оно никогда больше не оставитъ насъ… Это поэзія чувствъ, только чувствъ. Персоналъ этюда — люди итальянскаго ренессанса. Все въ этюд сдлано въ стил ренессанса, духъ возрожденія человчества ветъ изъ каждой строки этого чуднаго поэта.

‘Tizian’s Tod’ называется незаконченная драма Лориса, его второе боле крупное сочиненіе. Такъ какъ драма остается фрагментомъ, то нельзя, конечно, говорить о ней, какъ о законченномъ произведеніи, но я не знаю ничего боле красиваго, чмъ стихи пролога къ ‘Tizian’s Tod’: настроенія, цвта, музыка… все въ этихъ стихахъ.

Его послдняя вещь: драматическій этюдъ ‘der Thor und der Tod’,— написанный раньше, чмъ ‘Garten der Erkenntnis’ Андріана, но является какъ-бы отвтомъ на него: глупецъ, который никогда не жилъ, не чувствовалъ ни радости ни печали, а все ‘понималъ‘, постигаетъ только передъ смертью смыслъ жизни. Вмсто того, чтобы жить съ душою открытою для всего живущаго, онъ только все спрашивалъ и резонерствовалъ,— а жизнь шла себ, безостановочно и мнялась, глупецъ-же все ждалъ чего-то. Только тогда, когда пришла смерть, онъ перестаетъ ‘понимать’ и начинаетъ чувствовать все, что онъ потерялъ. ‘Потерянныя радости и непролитыя слезы’ — идея не прожитой жизни вотъ сущность этой юной, но глубокой вещи.

И все это написалъ мальчикъ! Какъ странно время, въ которомъ мы живемъ!

* * *

Я не знаю удалось-ли мн дать картину развитія молодой литературы, удалось-ли доказать, что нмецкая литература переживаетъ періодъ возрожденія, что вс нападки филистровъ и любителей ‘славнаго, стараго времени’ лишены всякаго основанія, что литература современной Германіи и Австріи вчная литература, литература живыхъ людей и ихъ времени,— надюсь, что это мн хоть отчасти удалось. Кажется, достаточно такихъ талантовъ, какъ Зудерманъ, Гауптманъ, Лиліенкронъ и Лорисъ, чтобы доказать не только состоятельность, но и разносторонность новой нмецкой литературы.

А. Браунеръ

Вна, сентябрь 1895 г.

‘Сверный Встникъ’, NoNo 11—12, 1895

Современная ‘Молодая Германія’.

Читайте также: