Современная хроника России, Громека Степан Степанович, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 56 минут(ы)

СОВРЕМЕННАЯ ХРОНИКА РОССІИ.

Рчь Наполеона и силлогизмъ, изъ нея вытекающій.— Къ чему мы должны готовиться.— Необходимо сдлать смотръ нашимъ нравственнымъ силамъ.— Состояніе крестьянъ, по показаніямъ газетныхъ корреспондентовъ.— Развитіе пьянства въ народ.— Старые расколы и причины ихъ распространенія.— Новый расколъ и ожидающая его участь.— Показаніе Гервинуса о нмецкой молоджи въ 1817-мъ году.— Что опасне въ расколахъ: застой или движеніе?— Состояніе нашего просвщенія.— Новый университетскій уставъ и исторія его происхожденія.— Мнніе ‘Журнала Мин. Нар. Просв.’ о причинахъ застоя и незрлыхъ увлеченій въ нашей наук.— Неточность и недомолвки въ этомъ мнніи.— Достоинства университетскаго устава.— Мнніе академика Бэра о приват-доцентахъ и о преподаваніи философіи.— Мнніе H. И. Пирогова объ университетскомъ преподаваніи вообще.— Воспитательное значеніе земскаго самоуправленія.— Противоположные взгляды на крестьянскіе волостные суды.— Неосуществимость крайнихъ требованій, по отношенію къ этимъ судамъ, и необходимость эклектическаго примиренія этихъ требованій.— Мнніе Д.-С. Милля.— Волостные и мировые суды могутъ и должны существовать рядомъ.— Мнніе г. Сабанева не убждаетъ насъ въ противномъ.— Сокращеніе мировыхъ участковъ.— Споръ по этому вопросу ‘Голоса’ съ ‘Московскими Вдомостями’.— Преступленіе раскольника Заморина и противорчія ‘Московскихъ Вдомостей’.— Афоризмъ Милля.— Замтка о г. Рыльскомъ.

Мы беремся за перо въ самую неблагопріятную для внутреннихъ вопросовъ минуту. Весь міръ, озадаченный новымъ фокусомъ императора французовъ, ни о чемъ другомъ не говоритъ и не пишетъ, какъ о рчи 5-го октября, о новомъ парижскомъ конгрес, гд будетъ установленъ для всей Европы новый порядокъ вещей, основанный на врно понятыхъ интересахъ государей и народовъ. Подумаешь, какое счастье! Всему, что волновало Европу въ-теченіе послднихъ 50-ти лтъ, надъ чмъ ломала голову наука международнаго права, что воспламеняло умы иныхъ народовъ — всему этому скоро настанетъ конецъ и благополучное разршеніе Наполеонъ III, съ высоты французскаго трона, изъявилъ ршительное намреніе стать во глав утопистовъ всего міра и, съ помощью конгреса государей, разъ навсегда (?) утишить броженіе раздора, готоваго вспыхнуть со всхъ сторонъ, начать новую эру порядка и умиротворенія и перестроить на новыхъ основаніяхъ зданіе Европы, подкопанное временемъ и революціями. Никогда еще міръ не встрчался съ идеей боле величественной, никогда еще международная политика не приглашалась къ разршенію задачи боле христіанской. ‘Можетъ ли быть что-нибудь законне и разумне — говоритъ Наполеонъ III — созванія европейскихъ государей на конгресъ, на которомъ личное самолюбіе и упорство умолкли бы предъ верховнымъ судомъ,? Что можетъ быть согласне съ идеями вка и съ желаніями большинства, какъ обращеніе къ совсти и разуму государственныхъ мужей всхъ странъ, съ приглашеніемъ — промнять болзненное и ненадежное состояніе на положеніе прочное и правильное, прекратить завистливое соперничество великихъ державъ, задерживающее успхи цивилизаціи, положить конецъ тому несчастному порядку, который придаетъ искусственную важность превратному духу крайнихъ партій, противопоставляя узкіе разсчеты законнымъ стремленіямъ народовъ?’ {Выраженія тронной рчи Наполеона III.}

Мы не станемъ утомлять читателей разборомъ знаменитой рчи, уже разобранной на вс возможные лады, не будемъ входить въ соображеніе, на сколько осуществимо предложеніе императора французовъ и чего слдуетъ ожидать отъ пресловутаго конгреса. Для насъ ясно одно: состоится ли конгресъ или не состоится, начнется ли весною война или нтъ — Россія можетъ явиться на конгресъ только подъ условіемъ окончательнаго ршенія восточнаго вопроса, Россія можетъ принять европейскую войну только подъ условіемъ возбужденія того же вопроса. Умиротворяя Польшу, Европа не можетъ отказаться отъ обязанности умиротворить славянскіе народы, страждущіе подъ игомъ турокъ, начиная войну за католическихъ славянъ, Европа должна столкнуться со всми славянами православными. Таковъ силлогизмъ, неизбжно вытекающій изъ положенія, принятаго политикою императора французовъ. Искренною или вроломною окажется эта политика, исторія во всякомъ случа приметъ къ свднію это прямое и рзкое постановленіе вопроса. Съ безкорыстною или корыстною цлью начнетъ Наполеонъ новую эру — окончаніе ея во всякомъ случа будетъ зависть не отъ него. Духъ, вызываемый знаменитымъ заклинателемъ, могущественне его армій и его конгресовъ. Но не Россіи же бояться этого духа. За исключеніемъ Польши, у нея нтъ народовъ, тяготющихъ къ Западной Европ. Духъ сепараціи можетъ бушевать-себ въ Европ сколько угодно, но въ Россіи ему поживы никакой не будетъ. За то, кому-кому, а Австріи и Турціи отъ него достанется. Не даромъ же Наполеонъ III и польскій народовый жондъ такъ сильно ухаживаютъ за этими двумя государствами, не даромъ Англія бережетъ ихъ какъ зницу своего ока… Чмъ бы, однако, ни кончились конгресъ и война, выкликаемые императоромъ французовъ, очевидно, что они не могутъ кончиться однимъ лишь измненіемъ международныхъ границъ и трактатовъ. Принципъ національностей — не единственный принципъ, волнующій Западную Европу. Въ числ законныхъ стремленій западно-европейскихъ народовъ есть много такихъ стремленій, съ которыми Наполеоновымъ орламъ трудно будетъ справиться. ‘Превратный духъ крайнихъ партій’ не угомонится съ окончаніемъ восточнаго, итальянскаго, польскаго и шлезвиг-гольштинскаго вопросовъ. Превратныя ученія’ какъ признается самъ Наполеонъ, почерпаютъ свою силу ‘въ тхъ узкихъ разсчетахъ, которые противоставляютъ нкоторые западные государи стремленію своихъ народовъ’. Но всему свту извстно, что въ числ этихъ нкоторыхъ, Наполеонъ ІІІ-й занимаетъ первое мсто. Какъ же это онъ, волшебный примиритель народовъ, ршается заняться переустройствомъ цлаго міра, не устроивъ прежде собственныхъ своихъ длъ, не удовлетворивъ законныхъ стремленій собственнаго своего народа? На этотъ вопросъ императоръ французовъ знаетъ, что отвчать. Онъ знаетъ, что существуютъ на свт народы, у которыхъ, по словамъ Милля, ‘страсть управлять всмъ міромъ до такой степени превосходитъ любовь къ собственной независимости, что они готовы пожертвовать всею своею свободою за одну лишь тнь власти’ — народы, у которыхъ вс попытки ввести у себя правильное управленіе, оканчиваются постоянно тмъ, что власть цликомъ отдается въ руки какого-нибудь ловкаго кавалера, ‘который спокойно, безъ суда, можетъ отправлять кого ему угодно въ Ламбессу или Кайену, не лишая никого надежды попасть къ нему когда-нибудь въ немилость‘ {Милль: ‘О представительномъ правленіи’.}. Съ такимъ народомъ смло можно пускаться на перестройку всего міра. Рчь Наполеона разсчитана хорошо. Французы теперь чувствуютъ себя самымъ счастливымъ и самымъ свободнымъ народомъ. Съ часу на часъ они ждутъ теперь блаженнаго мгновенія, когда тюильрійскій оракулъ повелитъ имъ нести на своихъ штыкахъ ‘свободу, равенство и братство’ по всему блому свту.

Намъ, русскимъ, слдуетъ особенно позаботиться о приличной встрч этихъ всесвтныхъ цивилизаторовъ. Намъ нужно осмотрться хорошенько и привести въ исправность нетолько наши штыки, пушки и наши финансы — объ этомъ, вроятно, позаботилось уже правительство — намъ слдуетъ позаботиться также объ устройств нашихъ нравственныхъ боевыхъ силъ, что лежитъ уже на обязанности общества. Намъ слдуетъ вспомнить, что мы встрчаемся теперь съ идеями ‘всемірной правды и всемірнаго счастья’ уже не при тхъ условіяхъ, при какихъ встрчались прежде. Наша борьба съ этими идеями, начатая наказомъ Екатерины, еще не кончилась съ изданіемъ Положеній 19-го февраля 18Gl-ro года. Можно сказать, что только съ этого дня — дня первой побды нашей — собственно и началась у насъ серьзная борьба съ ними. Мы не должны и не можемъ положить теперь оружія до тхъ поръ, пока не побдимъ окончательно и не повергнемъ идею всемірной правды и всемірнаго благоденствія подъ нози русской правды и русскаго благоденствія.

Въ виду предстоящей борьбы съ ‘идеями вка’, поднимаемыми противъ насъ Наполеономъ, слдовало бы намъ серьзно подумать о томъ, какъ бы устроить наши общественныя отношенія на такихъ началахъ, которыя устранили бы отъ насъ духъ сословности, апатіи и эгоизма и тсно связали бы дворянство съ прочими силами общества въ одно цлое. Состояніе наше крестьянства, на которомъ, по выраженію ‘Москов. Вд.’, все стоитъ и которымъ все держится, требуетъ особеннаго вниманія. Несмотря на отличный духъ патріотизма, царствующій въ настоящую минуту въ нашемъ народ, несмотря на увреніе ‘Москов. Вдомостей’, что духъ сословнаго недоврія все боле и боле смягчается въ нашемъ земств, благодаря пособію, оказанному внутренней врачуюгцей сил&#1123, сословнаго духа — несмотря на это, все-таки существуютъ данныя, свидтельствующія, что многое происходитъ не такъ, какъ увряетъ эта почтенная газета. Въ доказательство мы могли бы сослаться на августовскую книжку ‘Русскаго Встника’, въ которой помщены записки какого-то мироваго посредника. Хотя эти записки относятся къ 1861-му и 1862-му годамъ, но текущія газетныя извстія свидтельствуютъ, что и въ ныншнемъ году недовріе крестьянъ не везд измнилось. Самыя выгодныя сдлки, самыя великодушныя уступки помщиковъ отвергались и отвергаются крестьянами только на томъ основаніи, что у сосдей все идетъ по старому. ‘Какъ другіе, такъ и мы’ — вотъ рычагъ, на которомъ держатся крестьянскіе интересы. ‘Не испытавъ на дл — говоритъ авторъ ‘Записокъ мироваго посредника’ — трудно даже поврить, какимъ образомъ крестьяне, при полномъ во всхъ прочихъ случаяхъ довріи къ посреднику, все-таки не ршаются послушать его совта и не подписываютъ граматъ, при самой очевидной для нихъ уступк. Это происходитъ вотъ какъ: пьяный приказный или проходящій солдатъ, чтобъ имть случай лишній разъ выпить и получить подводу, разскажетъ, при таинственной обстановк, крестьянамъ разный вздоръ о новой вол и даже назначитъ ей срокъ. Разскажетъ, что въ сосдней губерніи дло совершенно иначе, что тамъ крестьяне берутъ всю землю безплатно, что если они подпишутъ грамату, то правительство обложитъ ихъ другимъ оброкомъ, или сошлетъ на Амуръ и т. п. Крестьяне накормятъ и напоятъ расказчика, онъ имъ еще прибавитъ вздору. Они еще поятъ, чтобъ вывдать отъ него всю суть, какъ говорятъ они. Разказчикъ украшаетъ свое повствованіе самыми дтскими фантазіями, даетъ ему самую несбыточную обстановку, говоритъ, что все это Положеніе написано господами, а царь сдлаетъ посвоему, какъ хочется крестьянамъ… Сходы ршаютъ ни подъ чмъ не подписываться. Во всемъ этомъ — прибавляетъ авторъ Записокъ — вовсе нтъ какого нибудь односторонняго недоврія къ своему помщику, но есть недовріе ко всему и ко всмъ, кто противорчитъ ихъ дикимъ понятіямъ о вол, или распущенному слуху и выдуманному разсказу плута. Они не врятъ любимому старшин, старостамъ, своимъ уполномоченнымъ, не врятъ даже тмъ изъ своей среды, которые сблизясь съ человкомъ добросовстнымъ, или выслушавъ посредника и перечитавъ Положенія и циркуляры правительства со словами государя, поняли всю глупость и лживость молвы’ (‘Русск. Встникъ’ No 8, стр. 803). Что это грустное, по весьма понятное явленіе туго поддается вліянію смягчающаго времени — этому доказательство находимъ мы въ слдующихъ строкахъ казанскаго корреспондента ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, писанныхъ въ ноябр мсяц ныншняго года: ‘Обыкновенно крестьянское дло идетъ у насъ такимъ образомъ, что ужь если одно какое нибудь значительное по населенію имніе согласится, напримръ, идти на выкупъ съ дополнительнымъ платежемъ, то за нимъ немедленно идутъ и вс сосднія, близь лежащія, и именно на выкупъ же съ дополнительнымъ платежемъ. Здсь не принимается въ разсчетъ разнообразіе экономическихъ условій въ разныхъ имніяхъ, а просто берется въ основаніе фраза: вонъ ивановцы пошли на казенный выкупъ, значитъ и намъ надо идти на казенный выкупъ. Поэтому, въ Спасскомъ узд, напримръ, можно встртить цлыя волости, которыя исключительно пошли на сиротскую десятину или нищенскій надлъ (четверть надла по 123 ст. Мста. Положенія), а въ Лаишевскомъ и въ Казанскомъ — на выкупъ съ дополнительнымъ платежемъ, потому что въ этихъ уздахъ большія имнія показали примръ. А въ другомъ мст, вдругъ, ни съ того ни съ сего, является у крестьянъ желаніе выкупить третью часть надла (операція, крайне невыгодная для крестьянъ) — и пол-волости начинаетъ хлопотать о маломъ надл, кричатъ себ, что хотятъ идти на усадьбу, единственно на томъ разумномъ основаніи, что какіе нибудь петровцы пошли на малый надлъ‘ (С.-Петерб. Вдомости, No 246) {По офиціальнымъ извстіямъ за прошлый мсяцъ, уставныя граматы введены уже повсюду, за исключеніемъ Костромской, Новгородской, Псковской и Смоленской губерній, гд остается еще 669 граматъ, невведенныхъ въ дйствіе. Изъ 10,013,478 душъ, населяющихъ большепомстныя имнія, остались въ обязательныхъ отношеніяхъ къ помщикамъ 5,782,275 человкъ, а прекратили обязательныя отношенія только 3,876,052. Высочайшее повелніе о прекращеніи обязательныхъ отношеній въ Могилевской и въ остальныхъ уздахъ Виленской губерніи — повелніе, о которомъ мы говорили въ прошлой Хроник, уже состоялось. Такимъ образомъ, теперь скоро уже весь западно-русскій край будетъ освобожденъ отъ барщины. Съ 1-го января будущаго года не будетъ уже ни одного русскаго крестьянина, временно-обязаннаго служить польской интеллигенціи.}.

Если отъ крестьянскаго дла мы перейдемъ къ другимъ явленіямъ народной жизни, то и тутъ далеко не все найдемъ въ розовомъ цвт. Несмотря на нкоторые относительные успхи грамотности, пьянство въ народ распространяется повсюду въ широкихъ размрахъ. Въ этомъ соглашаются единогласно вс провинціальные корреспонденты, наиболе расположенные къ оптимизму. Нкоторые объясняютъ это грустное явленіе избыткомъ соблазна, доставляемаго разными наружными удобствами, которыя то и дло лзутъ въ глаза мужику и напоминаютъ, что можно выпить. Но чмъ бы дло ни объяснялось, оно все-таки неутшительно. За пьянствомъ всегда идетъ вслдъ нищета, развратъ и преступленія. На сколько питейно-акцизное управленіе выигрываетъ, на столько народное благосостояніе проигрываетъ отъ развитія этого порока. Не усплъ мужикъ заработать копейку — и уже несетъ ее въ кабакъ. А тутъ, какъ нарочно, общее безденежье, при отсутствіи сбыта сельскихъ произведеній, при недостатк хорошихъ путей сообщенія, при закрытіи многихъ бумагопрядильныхъ фабрикъ, при повсемстномъ почти упадк помщичьихъ хозяйствъ, особенно въ западныхъ губерніяхъ, при крайнемъ разореніи акціонерныхъ компаній, наконецъ, при колебаніи вексельнаго курса — при неудач, постигнувшей размнную операцію, при чемъ погибли вс усилія и пожертвованія, сдланныя для искусственнаго поддержанія курсовъ! Всякій долженъ согласиться, что, при такой обстановк, развитіе пьянства въ низшихъ классахъ, какъ и развитіе роскоши въ высшихъ — явленіе крайне болзненное.

Утшительно видть, что раскольники, составляющіе шестую и едвали не пятую часть всего населенія, совершенно непричастны этому пороку и отличаются строгою трезвостью и почти поголовною грамотностью, но за то они имютъ свои недостатки, крайне неблагопріятные для успшной борьбы съ духомъ вка, или, какъ они называютъ — духомъ лесчимъ. Суевріе, доходящее у иныхъ до фанатизма, взаимная вражда между различными толками, отсутствіе терпимости къ чужимъ мнніямъ, привязанность къ букв, доходящая до безнадежной крайности — таковъ, какъ всмъ извстно, за немногими исключеніями, характеръ всхъ оттнковъ нашего раскола — характеръ общій, впрочемъ, всякому духу сектаторства, гд только онъ ни проявляется. За то, въ частности, какое безпредльное разнообразіе нравственныхъ, религіозныхъ и экономическихъ убжденій, какое богатство крайностей представляютъ эти безчисленныя уклоненія отъ господствующихъ понятій! На одномъ конц безпощадно-тупое гоненіе всего живаго, всего духовнаго, идолопоклонническое поклоненіе букв, на другомъ — чистое, отвлеченное поклоненіе духу, безплотной иде, отвергающее всякую букву, всякую обрядность, здсь скопчество, а тутъ, рядомъ — свальный грхъ, въ одномъ углу аскетизмъ, бродяжество, самосожяіеніе, въ другомъ — здоровая практическая дятельность, богатая промышленость, торговля, тамъ коммунизмъ въ самомъ чистйшемъ вид, тутъ — развитіе личной собственности до самыхъ громадныхъ капиталовъ. И до всего этого, русскій раскольникъ дошелъ собственнымъ умомъ, безъ пособія заморскихъ книжекъ! И все это хранится подъ спудомъ, ушло внутрь, обособилось, лишено свжаго воздуха, превратилось въ сектаторство! Что, еслибъ этимъ широкимъ размахамъ народнаго ума, болзненно мечущимся изъ одной крайности въ другую, былъ предоставленъ въ свое время свободный исходъ, была бы открыта возможность свободной борьбы, очищенія, примиренія? Наврное не были бы мы теперь озабочены встрчею ‘духа лесча’ и могли бы спокойно взглянуть ему въ лицо, какъ подобаетъ людямъ, имющимъ свободную совсть. Но какъ женамъ быть теперь, что длать дальше съ этими противорчіями, несогласіями, такъ упорно развивающимися, такъ странно соединяющими старые недуги съ новыми, заблужденія невжества съ заблужденіями науки? Слдуетъ ли намъ желать, чтобъ эти несовмстимыя, разнородныя, другъ друга непризнающія, другъ друга непонимающія явленія, будучи загнаны внутрь, смшались тамъ современемъ вкуп и произвели воспаленіе? Слдуетъ ли намъ ныншнее высокое настроеніе національнаго духа, вызванное случайными, вншними событіями, считать за окончательное исцленіе внутреннихъ недуговъ? Вдь пройдетъ же когда нибудь этотъ благородный пылъ оскорбленнаго патріотизма, утихнетъ же когда нибудь эта жгучая боль русскаго тла, задтаго за живое, настанетъ же когда нибудь время, когда мы опять станемъ лицомъ къ лицу съ нашими душевными болями, опять наткнемся на дикое мясо, тихонько наростающее на двухъ противоположныхъ оконечностяхъ нашего общественнаго организма. Что тогда мы будемъ, длать? Опять будемъ загонять внутрь воспалительные и гнилые соки, опять будемъ перебиваться изо дня въ день беззаботно, на основаніи стариннаго авось, да какъ нибудь!… Если для насъ ничего не значатъ уроки минувшихъ вковъ и примры другихъ народовъ, то взглянемъ, по крайней мр, вокругъ себя и убдимся, что въ длахъ внутреннихъ на помощь вншнихъ случайностей разсчитывать невозможно. Новйшія движенія въ раскол, о которыхъ столько любопытнаго и назидательнаго сообщилъ намъ ‘Русскій Встникъ’, весьма убдительно доказываютъ, что патріотизмъ, какъ чувство политическое, государственное, неспособно вполн исцлять раны общественныя. Мы видли, что въ польскомъ вопрос вс раскольники, безъ различія сектъ и толковъ, дружно соединились въ одно неразрывное цлое и примкнули ко всмъ прочимъ соотечественникамъ, исповдующимъ православную, лютеранскую, жидовскую, татарскую и всякія другія вры. Но какъ только это счастливое согласіе породило между раскольниками надежду умрить внутреннія несогласія свои, раздоры тотчасъ вспыхнули съ новою силою и духъ сектаторства обнаружилъ всю неспособность свою подчиняться духу патріотизма въ вопросахъ неполитическихъ. ‘Окружное посланіе’, написанное старообрядцами — поповщинцами, проникнуто было желаніемъ смягчить вражду раскола къ православію, склонить свою братію къ снисходительности и примиренію, но встртило до того сильный отпоръ, что поповщинское духовенство ршилось тотчасъ отступить назадъ и въ ‘Соборномъ опредленіи на окружное посланіе’ признало всякую дальнйшую попытку къ примиренію дломъ неподходящимъ. Этимъ только и успло оно заглушить глухой ропотъ и волненіе раскольничьихъ умовъ, пришедшихъ въ ужасъ отъ дерзновеннаго увренія ‘Окружнаго Посланія’, что православная церковь вруетъ въ того же самаго Христа, въ котораго и они вруютъ, и что писать Іисусъ, вмсто Ісусъ, не значитъ еще оскорблять Бога.

Сравнивая современную раскольничью литературу съ современной литературой русскаго общества, полемику поповщины и безпоповщины съ полемикою московскихъ и петербургскихъ журналовъ, трудно врить, что об эти литературы существуютъ рядомъ, трудно вообразить себ, какимъ это образомъ люди умудрились устроиться такъ хорошо, что въ одномъ и томъ же обществ существуютъ, нисколько не безпокоя другъ-друга, два совершенно противоположныя движенія, что въ одно и то же время, однми и тми же русскими буквами, пишутся — на одномъ конц ‘Окружное посланіе и соборное постановленіе’, на другомъ — романы гг. Тургенева, Чернышевскаго и Писемскаго. Но если всмотрться внимательно въ исторію происхожденія обоихъ движеній — того, въ которомъ борются двуперстіе съ трехперстіемъ и того, въ которомъ борются два направленія нашей бельлетристики, то станетъ понятно, что оба эти раскола, несмотря на два столтія, ихъ раздляющія, имютъ одну и ту же причину и могутъ имть одни и т же послдствія. Поэтому, нельзя не порадоваться, что об литературы — раскольничья и нигилистическая — находятся въ состояніи кое-какого движенія, что одна изъ нихъ уже пробуждается отъ сна, а другая еще не успла заснуть, не успла превратиться въ очерствлую секту, въ непогршимый догматъ. Что касается до старыхъ раскольниковъ, то мы уврены, что православное духовенство, памятуя горестныя послдствія никоновскихъ преслдованій, будетъ дйствовать, относительно ихъ, не такъ какъ прежде, будетъ воздерживаться отъ вмшательствъ въ ‘безмстныя мудрованія богомерзкихъ ересей’ и дастъ имъ свободный выходъ къ свту и истин. Мы убждены, что ‘жестокословныя порицанія’, на которыя яіалуется ‘Окружное Посланіе’, не изыдутъ боле изъ православныхъ устъ, а жестокосердныя преслдованія не возобновятся боле. Времена теперь уже не т, и нтъ сомннія, что наши пастыри отнесутся къ заблужденіямъ раскольничьихъ сектъ, какъ желаетъ ‘Окружное Посланіе’, по реченному: ‘Не прилагай предлъ вчныхъ, яже положеша отцы твои’ (‘Окружное Посланіе’ поновщ. согласія, ‘Русскій Встникъ’ No 7, стр. 103).

Что же касается до новаго раскола — до такъ называемаго нигилизма — то за него мы гораздо боле опасаемся. Къ новымъ заблужденіямъ ума люди всегда склонны относиться съ большимъ ожесточеніемъ и суровостью, чмъ къ заблужденіямъ старымъ, отжившимъ свой вкъ, о которыхъ уже легко говорить съ улыбкою снисхожденія. Но несчастію, нетолько новыя заблужденія, но и новыя истины имютъ отъ природа одинъ весьма важный недостатокъ, вызывающій противъ нихъ озлобленіе. Дло въ томъ, что каждое новое всегда несетъ съ собою разрушеніе стараго. Новая истина или новое заблужденіе не столько заботится о своемъ существованіи, сколько объ уничтоженіи старой истины или стараго заблужденія. Наоборотъ, старое только о томъ и хлопочетъ, чтобъ подержать и упрочить свое существованіе, оградить себя отъ набговъ новаго. Наступательныя дйствія всегда боле раздражаютъ, чмъ оборонительныя, къ тому же, почти всякая новизна — истина или ложь — въ первые моменты своего развитія, является, въ грубой форм, съ дерзкою самоувренностью и заносчивостью, ведя за собою дикую орду фанатиковъ, способныхъ только усиливать и распространять вокругъ себя ожесточеніе. Нашествіе на римскую имперію гунновъ и нашествіе на нее германскихъ племенъ были одинаково разрушительны и одинаково безобразны, но гунны исчезли скоро, какъ исчезаетъ всякая голая ложь, не оставляя посл себя никакого слда, германцы же обновили древній міръ, сами очистились, въ борьб съ нимъ отъ всего, что было въ нихъ ложнаго и временнаго, и упрочили господство тхъ своихъ началъ, которыя были дйствительно новы и прочны. Было бы очень грустно, еслибъ человчество навсегда оградило себя отъ вторженія всякой новизны, на томъ только основаніи, что нельзя поручиться напередъ, явится ли она въ качеств гунновъ или въ качеств германцевъ. Съумй человчество устроиться такъ прочно — оно превратилось бы въ стоячее болото. Но не мене грустно было бы и такое состояніе человчества, при которомъ всякая новизна могла бы безпрепятственно водворяться въ немъ и смнять одна другую безъ всякой борьбы. Человческій міръ превратился бы тогда въ манежъ или плац-парадъ, на которомъ ни одно зерно не успло бы пустить корня подъ копытами безпрестанно смняющихся истинъ. Новые люди и новыя ученія не всегда, слдовательно, справедливы въ своихъ нападкахъ на старыхъ людей и старыя ученія, за то, что т не уступаютъ имъ мсто безъ боя. Пока человкъ или убжденіе имютъ въ себ хоть каплю жизни и силы, они обязаны отстаивать свое существованіе, иначе они были бы не людьми и не убжденіями, а тряпками, на которыхъ нельзя было бы возрастить ничего новаго. Основательны только т жалобы новыхъ людей и новыхъ ученій, который обращены не противъ самой борьбы, а противъ оружія, выбираемаго иногда старыми людьми и старыми ученіями. Къ несчастно, нетолько ложь, но и правда, въ минуты увлеченія, позволяетъ себ прибгать къ такому оружію, которое, добывая врный минутный успхъ, ведетъ за собою столь же врное, но боле чувствительное пораженіе. Употребляя, напримръ, силу кулака противъ силы слова и убжденія, можно заставить нашего врага замолчать, но ненадолго. И чмъ полне будетъ видимый успхъ нашъ въ первую минуту, чмъ совершенне будетъ молчаніе подавленнаго убжденія, тмъ глубже будетъ ожидающее насъ вслдъ за тмъ пораженіе. Не слдуетъ забывать, что кулакъ легко разжимается силою убжденія, но убжденіе никогда не убивается кулакомъ. Истина эта, къ сожалнію, очень часто забывается въ разгар страстей, вспыхивающихъ во время борьбы, и ослпленные побдители часто собственными руками укрпляютъ силу побжденныхъ и упрочиваютъ за ними въ будущемъ упорный и продолжительный успхъ. Такъ, напримръ, при Никон, сначала было не боле шести раскольниковъ, теперь же ихъ около 10-ти мильйоновъ человкъ. А вдь, кажется, какъ легко было побдить ихъ въ самомъ начал! И Никонъ побдилъ — только отъ его побды намъ несовсмъ теперь здоровится. Кого же теперь считать виновникомъ усиленія нашего церковнаго раскола: протопоповъ Аввакума и Лазаря съ братіею — или Никона съ его подражателями? Первоначальныя дйствія расколоучителей были, какъ извстно, изъ числа не самыхъ важныхъ, но когда ихъ разстригли и выгнали изъ Москвы, когда ихъ лишили всякой возможности бороться словомъ, они замкнулись въ своемъ заблужденіи и пошли распространять его но всему русскому царству, уже не словомъ, а дломъ.

Таково происхожденіе всхъ вообще расколовъ, какъ религіозныхъ, такъ и политическихъ. Въ Исторіи XIX столтія Гервинуса читаемъ о состояніи германскаго общества въ 1817-мъ году слдующія строки: ‘Общность политической дятельности всхъ сословій была разорвана образомъ дйствій нмецкой молоджи, это незначительное меньшинство начало поступать какъ особая часть, отдлившаяся отъ остальной націи, хлопотать о своихъ особыхъ политическихъ цляхъ, раздуваться своимъ демократическимъ и вмст олигархическимъ высокомріемъ, она разорвала этимъ единство патріотизма всхъ сословій. Но другая, боле вліятельная часть націи раньше ея сдлала этотъ вредный общему длу разрывъ. Молоджь дйствовала съ сенаторскимъ упрямствомъ, но нмецкое дворянство подало ей дурной примръ дйствовать съ кастовымъ упрямствомъ въ пользу своихъ особенныхъ интересовъ, различныхъ отъ общаго интереса. При первоначальномъ устройств ‘буршей’, самые консервативнйшіе люди не могли не признаваться, что большинство членовъ этихъ обществъ отличались благороднымъ духомъ, серьзною любовью къ наук, чистотою нравственности и солидностью характера. Сначала бурши не имли опредленной политической системы, но рзко высказывали, что лишь бы жизнь духа была пробуждена, а формы для нея найдутся. Если эта молоджь, вмст съ Фихте и немногими другими, одинокими или саркастическими мыслителями, и дйствительно видла послднюю цль начинавшагося движенія въ учрежденіи германской республики, но она соглашалась на слова своего учителя, что осуществленіе послдней цли можно отложить до XXII вка, а въ ожиданіи того готова была, подобно ему, работать для достиженія ближайшихъ, практичнйшихъ цлей, указываемыхъ тогдашними современными обстоятельствами и потребностями націи. Дло было лишь въ томъ, чтобъ этой энергической молоджи указать путь и работу на немъ. Бодрое поколніе великой эпохи, она проникнута была идеею патріотическаго призванія, общественной чести, государственной свободы, она поняла, что смыслъ и сущность тогдашняго времени для Германіи — переходъ отъ литературной къ политической жизни, и опредлила эту задачу лаконической формулой: ‘наука безъ жизни ничтожне жизни безъ науки’. Эту великую задачу отечественной исторіи она видла предъ собою, какъ всегда все видитъ молоджь, въ идеальной возвышенности, съ полнотою надеждъ, съ увренностью, еще незнающею разочарованій, со смлостью, еще неподавленною игомъ стсненій дйствительнаго быта. Еслибъ эта пламенная сила энтузіазма нашла себ занятіе, руководство, какую бы то ни было врную дорогу къ дятельности, она готова была бы идти по всякому разумному направленію, совершая всякую честную работу. Нмецкая молоджь сознавала и сама говорила себ, что если будутъ исполнены данныя общанія, если будетъ имть движеніе отечественный вопросъ, то она стала бы сама твердою опорою внутренней и вншней безопасности. Но если запирали и портили благодарный путь къ политической будущности Германіи, то, разумется, надобно было ожидать, что эти свжія, готовыя къ труду силы начнутъ портиться отъ бездйствія, этотъ добродушный энтузіазмъ, раздражаемый стсненіемъ, обратится въ неповиновеніе. По несчастію, нмецкому вопросу съ самаго же начала данъ былъ не надлежащій оборота. Да и не нашлось такихъ людей, которые съумли бы воспользоваться готовыми силами. Даже Нибуръ, ненавистника) этой молоджи, не могъ не винить нмецкую администрацію, которая своими ошибками обратила въ фанатическую секту людей, которые по своей невинности, сами но себ, были малоспособны составить и простую политическую партію. Еслибы Маккіавели могъ видть въ первое время эту нмецкую молоджь, занимавшую въ Германіи приблизительно то мсто, какое занимали въ Италіи офицеры и карбонари, онъ позавидовалъ’ бы нравственному превосходству нмцевъ предъ своими романскими соплеменниками, которыхъ онъ называлъ ‘язвою земли’, за ихъ безнравственность и безбожіе. Но черезъ три года онъ нашелъ бы ту же нмецкую молоджь уже очень похожею на итальянскія секты. Уже черезъ годъ, въ іюн 1818-го года, обозначились новыя начала втораго періода движенія, когда часть молоджи стала проникаться тенденціями къ составленію заговоровъ. Тутъ былъ предложенъ на формальное обсужденіе вопросъ: ‘освящаетъ ли цль средства?’ Вскор явились и были принимаемы и другіе принципы того же характера, въ дух средневковыхъ тайныхъ демагогическихъ судилищъ и іезуитовъ. Въ своихъ псняхъ и рчахъ бурши стали подражать Яну (берлинскому профессору). Подобно ему, они считали бранчивость необходимою приправою свободы мысли, грубость — признакомъ прямодушія и добродтели, высокомрно ратовали они противъ филистеровъ, ‘нечующихъ шума ‘Воданова дыханія’, грубому буршевскому топу назначено было, но ихъ мннію, вытснить обычаи дворянчиковъ, холстинному камзолу — наряды дворянчиковъ, ‘страннической жизни и гимнастик — сиднье въ кабинет и у печки, разслабившее сердца.’ Желзные люди, они стали носить желзный крестъ на фуражк, желзный орденъ въ петлиц, желзныя подковки на каблукахъ, желзную оправу на палк — странные символы освобожденія! Между разсудительными патріотами, думавшими о серьзной борьб съ дурными формами государственнаго быта, было много людей, которыхъ это патріотическое шутовство ‘старыхъ дтей и ребячествующихъ стариковъ’ — это германофильство, неимющее подъ ногами прочной почвы въ Германіи, исполняло тогда такимъ же отвращеніемъ, какое потомъ, въ 30-хъ годахъ, внушила другимъ — отчаянная литература, начавшая играть въ революцію, не видя ни за себя, ни за собою ни одного революціоннаго элемента’ {Гервинусъ. Переводъ Антоновича, стр. 354—362.}.

Отвращеніе, о которомъ говоритъ Гервинусъ, было весьма понятно, но столько же недальновидно, какъ и полицейское преслдованіе буршей. Отвращаться отъ явленій серьзныхъ, хотя и безобразныхъ’, могутъ только люди самодовольные и недальновидные, непривыкшіе заботиться о будущемъ. Къ сожалнію, и въ нашемъ обществ слишкомъ сильно развивается отвращеніе отъ явленій кое въ чемъ аналогическихъ съ тми, о которыхъ говоритъ Гервинусъ, къ сожалнію, и въ нашей литератур высказывается самодовольное презрніе ко всмъ этимъ наноснымъ теоріямъ и увлеченіямъ, которыя еще такъ недавно волновали нашу журналистику, но которыя, по увренію ‘Московскихъ Вдомостей’, тотчасъ разсялись какъ дымъ или угаръ, отъ перваго дуновенія реакціи и патріотическаго одушевленія. Еслибъ этотъ угаръ дйствительно разсялся безъ слда, мы бы не стали и вспоминать о немъ, но есть много данныхъ, свидтельствующихъ, что ‘Московскія Вдомости’ сильно заблуждаются на этотъ счетъ или притворяются заблуждающимися. Мы видимъ, что на страницахъ самаго ‘Рус. Встника’ появился уже второй капитальный романъ, посвященный изученію этого ‘ничтожнаго’ заблужденія. Мы слышимъ, что точно такого же рода заблужденія распространены по всей континентальной Европ, что на нихъ крпко жалуется въ своихъ политическихъ письмахъ Робертъ фон-Моль, старый профессоръ государственнаго права, мы знаемъ, что новый профессоръ международнаго права — Наполеонъ III, въ своей тронной рчи, указываетъ на этотъ чадъ, какъ на общее явленіе, которому придаютъ искусственную важность люди съ узкими разсчетами. Мы не станемъ разбирать, на сколько правы эти почтенные профессоры по отношенію къ Западной Европ, но мы того мннія, что въ Россіи болзнь эта, несмотря на ея наносное происхожденіе, можетъ пустить глубокіе корни, при прежней метод леченія ея. Мы боимся, что загнанная внутрь, она окажется впослдствіи боле серьзною, чмъ въ первое время, когда была наружною и наносною. Мы боимся, чтобъ съ соціальнымъ расколомъ, произведеннымъ ею въ обществ, не произошло того же самаго, что произошло съ расколомъ церковнымъ — чтобъ движеніе, въ начал безвредное, не превратилось въ застой, въ упорное старообрядчество {Спустя дв недли посл отсылки этой Хроники въ типографію, мы прочли въ ‘Голос’ превосходное разсужденіе г. Пирогова, въ которомъ эта самая мысль развита съ замчательною глубиною. Очень сожалемъ, что не можемъ познакомить теперь же нашихъ читателей съ этой новою статьею г. Пирогова.}. Застой опасне всякаго движенія, гніеніе заразительне всякаго повтрія, остановить его гораздо трудне, чмъ направить движеніе. Протопопа Аввакума съ братіею гораздо легче было убдить, чмъ 10 мильйоновъ ныншнихъ раскольниковъ.

Силы разума, просвщенія, науки — вотъ единственныя средства для излеченія нравственныхъ недуговъ. Просвщеніе — это самая дйствительная артиллерія противъ человческихъ заблужденій. Школы, церковная проповдь, гимназіи, университеты, литература, земское самоуправленіе, судъ присяжныхъ — считаются у всхъ народовъ самыми лучшими орудіями народнаго воспитанія и просвщенія. Нкоторыя изъ этихъ орудій, какъ извстно, у насъ еще не отлиты и не поступили въ комплектъ дйствующихъ баттарей, о нихъ, въ послднее время, что-то и слухи даже замолкли, можно думать, что тщательная и добросовстная отдлка и нарзка ихъ затруднится нетолько состояніемъ нашихъ финансовъ, но и состояніемъ нашего общественнаго настроенія. Мало что-то говорили въ послднее время и о состояніи народныхъ школъ, училищъ и гимназій, поговариваютъ только, что ‘проектъ устава для низшихъ и среднихъ заведеній’ опять передлывается до основанія, говорятъ, что на эту передлку возымла вліяніе извстная полемика ‘Современной Лтописи’ съ г. Вороновымъ, но въ какой мр справедливы эти слухи — ручаться не можемъ. Знаемъ только, что изъ всхъ просвтительныхъ проектовъ, общанныхъ намъ во время блаженной памяти либеральнаго настроенія общества — до сихъ поръ утвержденъ и возъимлъ дйствіе одинъ только проектъ университетскаго устава. Мы не имли до сихъ поръ случая остановитъ вниманіе читателя на подробностяхъ этого устава, хотя онъ утвержденъ уже нсколько мсяцевъ тому назадъ (18 іюня), мы обратили только мимоходомъ вниманіе на общій характеръ этого устава, состоящій въ томъ, что университету предоставляется отнын самостоятельность, при чемъ и власть попечителя усилена въ широкихъ размрахъ. Теперь, пользуясь случаемъ, постараемся дать читателю краткое, но возможно ясное понятіе о достоинствахъ новаго университетскаго устава, но для большаго уразумнія дла необходимо бросить взглядъ на исторію русскихъ университетовъ. Заимствуемъ изъ ‘Журнала Министерства Народнаго Просвщенія’ слдующія данныя для этой исторіи: Первый русскій университетъ — московскій, учрежденъ 12-го января 1755-го года, но повелнію верховной власти, во вниманіи къ тому, что ‘способомъ науки просвщенные народы превознесены и прославлены надъ живущими во тьм невденія людьми.’ Уставъ его составленъ былъ Шуваловымъ, въ то время, когда у насъ не было еще общеобразовательныхъ среднихъ и низшихъ учебныхъ заведеній. Университету грозила опасность остаться безъ студентовъ, поэтому устроены были при немъ дв гимназіи и университету даны разныя права и преимущества, а также совершенная независимость отъ всхъ присутственныхъ мстъ и властей кром сената, которому онъ подчинялся непосредственно. Онъ былъ снабженъ своимъ особеннымъ судомъ, простиравшимся какъ на профессоровъ, такъ и на студентовъ и особенныхъ своихъ заступниковъ и ходатаевъ въ лиц одного или двухъ кураторовъ. Первоначальный составъ профессоровъ наполненъ былъ большею частію иностранцами, незнавшими ни слова по-русски, неимвшими ничего общаго съ русскими интересами и искавшими въ Россіи только матеріальныхъ выгодъ. Естественно, что такой корпораціи нельзя было предоставить управленіе длами университета, поэтому надъ университетомъ поставленъ былъ начальникъ — директоръ, который во всхъ длахъ, за исключеніемъ устройства учебной части и суда надъ студентами, правилъ университетомъ одинъ, безъ совщанія съ профессорами. Судъ надъ студентами производился или конференціею, или тмъ изъ профессоровъ, преимущественно юристовъ, которому поручала конференція. Наказанія состояли въ заключеніи въ карцеръ на хлбъ и на воду, въ облеченіи въ крестьянскую одежду, въ вычетахъ изъ жалованья и въ исключеніи изъ университета. Въ такомъ вид московскій университетъ существовалъ до начала царствованія Александра І-го, когда введена была новая система народнаго образованія на самыхъ широкихъ основаніяхъ. Явилось министерство народнаго просвщенія, явились гимназіи, уздныя и приходскія училища и два новыхъ университета — харьковскій и казанскій, получившіе, вмст съ московскимъ, отдльные уставы, впрочемъ, почти буквально между собою сходные. Къ каждому университету приписанъ былъ учебный округъ, университетъ удалялъ и назначалъ смотрителей и учителей, и представлялъ къ утвержденію министру директоровъ губернскихъ гимназій. Для завдыванія длами училищъ, при немъ состоялъ особый училищный комитетъ изъ ректора и шести выбранныхъ совтомъ ординарныхъ профессоровъ, который обязанъ былъ ежегодно представлять совту отчетъ о состояніи ученія въ округ. Внутреннее устройство университетовъ получило форму коллегіальную и основано было на начал совершенной автономіи во всхъ длахъ, касающихся быта университетской корпораціи. Власть попечителя состояла въ общемъ надзор и въ попеченіи о процвтаніи университетовъ, безъ непосредственнаго участія въ университетскомъ суд и администраціи. Университетскому суду оставлены были по новому уставу (1804 года) вс т преимущества, которыми, по примру заграничныхъ, пожалованъ былъ при своемъ основаніи московскій университетъ. Въ гражданскихъ длахъ университетъ разбиралъ вс тяжбы и иски со студентовъ, за исключеніемъ длъ о недвижимыхъ имніяхъ, въ уголовныхъ длахъ онъ самъ производилъ слдствіе и посылалъ своего синдика засдать въ суд, въ качеств депутата. Университетская полиція была легка, потому что ограничивалась стнами университета. Студенты, за исключеніемъ казеннокоштныхъ, жили на вольныхъ квартирахъ и ходили въ партикулярномъ плать. Въ длахъ дисциплинарныхъ, то-есть но проступкамъ противъ университетскихъ порядковъ, судъ имлъ три степени: ректора, правленіе и совтъ. Жалобы на университетскій судъ приносились въ правительствующій сенатъ.

‘Таковъ былъ порядокъ, при которомъ развивались университеты наши въ первые шестнадцать лтъ своего новаго существованія. Несмотря на недостатокъ русскихъ ученыхъ и слабое вліяніе университетской науки на учащихся и на общество, все, казалось, ручалось за правильное и мирное развитіе нашихъ университетовъ, на основаніи уставовъ 1804-го года, тмъ боле, что и академическая жизнь учащихся шла необыкновенно спокойно, ровно и тихо и не было примра какихъ-либо серьзныхъ волненій или безпорядковъ между учащеюся молодежью, но нкоторыя событія въ Западной Европ неожиданно потрясли жизнь нашихъ университетовъ въ самомъ основаніи и обратили уставы ихъ въ мертвую букву’.

Эти нкоторыя событія были т самыя событія, которымъ Гервинусъ посвятилъ въ своей ‘Исторіи девятнадцатаго вка’ нсколько краснорчивыхъ главъ подъ общею рубрикою: ‘реакція отъ 1815-го до 1820-го года’. Выше мы привели изъ этихъ главъ нсколько строкъ, рисующихъ состояніе нмецкой университетской молоджи, какъ разъ наканун катастрофы, разразившейся надъ нашими едва ли въ чемъ повинными университетами. Вотъ, какъ описываетъ эту катастрофу ‘Журналъ Министерства Народнаго Просвщенія’: ‘Въ 1819-мъ году, въ Германіи наступилъ весьма тяжелый періодъ для нмецкихъ университетовъ. Слдуя постановленіямъ франкфуртскаго союзнаго сейма отъ 20-го сентября 1819-го года, нмецкія правительства обратили самое бдительное вниманіе на университеты, заподозрнные въ распространеніи ложныхъ идей. Строгое подчиненіе ихъ особымъ правительственнымъ коммиссарамъ, лишеніе ихъ большей части юрисдикціи надъ учащимися, введеніе программъ преподаванія и надзоръ за благонамренностью читаемыхъ курсовъ, ограниченіе студентскихъ собраній и пріема учащихся въ университетъ, поставленіе въ совт юрисконсульта и прокурора съ правомъ протеста, противъ всхъ вообще ршеній совта — вс эти мры отразились и на нашихъ университетахъ. Въ 1821-мъ году, во всхъ русскихъ университетахъ установленъ былъ строгій надзоръ, какъ за профессорами, такъ и за студентами, а въ университетахъ петербургскомъ и казанскомъ, сверхъ ректора, назначенъ былъ еще особый директоръ. Университеты постепенно теряли свои привилегіи, иностранные профессоры почти вс ухали заграницу или вышли въ отставку, на ихъ мста назначались люди неспособные и мало приготовленные, по нскольку каедръ поручалось но одному профессору. Упадокъ университетовъ отразился и на среднихъ и низшихъ училищахъ, имъ подвдомственныхъ. Въ начал царствованія Николая учрежденъ былъ особый комитетъ для устройства учебныхъ заведеній, плодомъ котораго былъ уставъ для среднихъ и низшихъ заведеній, изданный 8-го декабря 1828-го года, и уставъ для университетовъ, утвержденный 26-го іюля 1835-го года {Комитетъ состоялъ, подъ предсдательствомъ министра графа Уварова, изъ слдующихъ лицъ: д. т. с. Михаила Михайловича Сперанскаго, статс-секретаря Блудова, контр-адмирала Крузенштерна, д. с. с. Шторха, д. с. с. графа М. М. Віельгорскаго, ст.-сек. М. А. Балугьянскаго, тайн. сов. Г. И. Вилламова, графовъ А. Г. и С. Г. Строгоновыхъ, флителъ-адъют. Перовскаго, и графа Н. А. Протасова. Правителемъ длъ былъ князь П. А. Ширинскій-Шихматовъ.}. Оба эти устава произвели коренную реформу въ систем нашего образованія. Среднія и низшія училища отошли отъ вдомства университетовъ, полиція, судъ и хозяйственное управленіе университетовъ были отняты отъ совтовъ, вдомство которыхъ ограничилось техническо-учебными длами, выборомъ ректора и лицъ для занятія вакантныхъ каедръ. Рядомъ съ совтомъ поставлено правленіе, которое изъ органа исполнительнаго сдлалось установленіемъ экономическимъ и независимымъ отъ совта, который, не получая отъ него отчета и не зная своего бюджета, не могъ имть опредленнаго понятія о своихъ матеріальныхъ средствахъ и правильности ихъ употребленія. Университетъ потерялъ и вс свои судебныя преимущества, дисциплинарная власть надъ студентами тоже была изъята изъ рукъ университета и вврена, помимо ректора и совта, инспектору, выбираемому изъ военныхъ или гражданскихъ чиновниковъ и подчиненному непосредственно попечителю. Отношенія инспектора къ студентамъ были чисто-патріархальныя, то-есть основанныя не на закон, а на личномъ усмотрны, которое подвергало учащихся взысканіямъ безъ суда, административнымъ порядкомъ, за проступки, какъ въ стнахъ университета, такъ и вн его совершенные. Студенты, для облегченія надзора за ними, обязаны были носить установленные мундиры. На попечителя возложена была въ нкоторомъ отношеніи отвтственность за поведеніе студентовъ. Нкоторые университеты, какъ напримръ кіевскій и харьковскій, были подчинены въ 1846-мъ году генерал-губернаторамъ, а въ 1849-мъ году, вслдствіе смута, вспыхнувшихъ въ Западной Европ, отмнены были и послднія преимущества университетовъ: совтъ лишился права выбирать ректора, число студентовъ уменьшено до трехъ-сотъ, преподаваніе ограничено неподвижными программами, и отправленіе молодыхъ ученыхъ заграницу для приготовленія къ профессорскимъ должностямъ совершенно прекращено’ {Августов. книжка Жур. Мин. Народ. Просв. стр. 334—344.}.

Со вступленіемъ на престолъ нын царствующаго государя, нкоторыя изъ этихъ ограниченій, какъ извстно, были отмнены, но тмъ немене, состояніе университетовъ было далеко неудовлетворительно. Главные недостатки университетовъ, бывшія причиною ихъ упадка, по мннію ‘Журнала Минист. Народ. Просв.’, заключаются въ слдующемъ: 1) въ недостатк хорошихъ профессоровъ, 2) въ излишней разнообразности обязательныхъ для студентовъ предметовъ, которая влекла за собою поверхностность знаній и большую снисходительность при испытаніяхъ студентовъ, 3) въ недостаточномъ приготовленіи поступавшихъ въ университетъ къ слушанію лекцій, особенно въ древнихъ и новйшихъ языкахъ, 4) въ равнодушіи ученыхъ сословій къ интересамъ ихъ университетовъ и науки вообще, и 5) въ скудости ученыхъ пособій университетовъ, недозволявшихъ имъ идти въ уровень съ подобными заведеніями Западной Европы. Къ устраненію этихъ собственно недостатковъ и направленъ новый уставъ, высочайше утвержденный 18-го минувшаго іюня. Равнодушіе ученыхъ сословій къ университетамъ и къ наук, по мннію ‘Журнала Минист. Народи. Просв.’, объясняется ‘отчасти устраненіемъ ученыхъ коллегій отъ сужденій и распоряженій но вопросамъ, связаннымъ съ жизнью университетовъ, отчасти равнодушіемъ самаго общества къ интересамъ науки, отчасти скудостью содержанія профессоровъ и, наконецъ, не всегда удовлетворительнымъ составомъ ученыхъ коллегій. Не неся никакой отвтственности за внутреннее управленіе университетомъ, возложенное на попечителя, правленіе и инспектора студентовъ — университетскій совтъ, вмсто нравственнаго, воздерживающаго и подвигающаго начала, являлся иногда, наоборотъ, страдающимъ научнымъ застоемъ и незрлымъ увлеченіемъ‘.

Объясненіе это намъ кажется неудовлетворительнымъ, вопервыхъ, потому, что имъ нисколько не объясняется причина научнаго застоя, вовторыхъ, потому, что равнодушіе общества къ наук, непосредственно вытекающее изъ этого застоя, отнесено не къ послдствіямъ, а къ числу причинъ равнодушія ученыхъ сословій къ наук. Вообще, объясненіе это страдаетъ недомолвками. Мы видимъ, что равнодушіе русской публики и русскихъ ученыхъ простирается только на нкоторые отдлы науки: напримръ, отечественная исторія до смерти Петра-Великаго чрезвычайно интересуетъ нашихъ ученыхъ историковъ и публику, но та же исторія посл Петра-Великаго внушаетъ къ себ общее равнодушіе. Явилось много поистин замчательныхъ трудовъ, относящихся къ допетровскому періоду исторіи, достаточно упомянуть почтенныя имена Погодина, Устрялова, Костомарова, Соловьева, Заблина, К. Аксакова, Бляева, Кушка, Пекарскаго, Иловайскаго, достаточно напомнить, съ какого жадностью раскупались книги, относящіяся до исторіи раскола, какъ живо читались первыя произведенія Щебальскаго, Семевскаго, Щапова, какое неравнодушіе возбуждено было трудами по исторіи древней русской литературы Буслаева, Пыпина, Тихонравова, а также изданіями Безсонова, Якушкина и другихъ — достаточно этихъ краткихъ указаній для удостовренія въ томъ, что равнодушіе къ наук не принадлежитъ къ числу коренныхъ недостатковъ русской натуры и не можетъ быть объяснено одними лишь недостатками университетскаго устава. Равнодушіе общества къ новйшей исторіи объясняется совсмъ другими причинами, и здсь, къ сожалнію, оно граничитъ уже съ крайнимъ невжествомъ. Извстно, напримръ, что самая вредная раскольничья секта — скопческая держится и распространяется въ народ, благодаря незнанію новйшей исторіи. Извстно, что и многіе другіе раскольники чтутъ память Петра едоровича какъ государя, по ихъ мннію, самаго великаго изъ всхъ, какіе у насъ были. Извстно, наконецъ, что во всемъ русскомъ народ обращаются самыя нелпыя басни изъ новой исторіи. Попробуй кто-нибудь изъ образованнаго класса уврить мужика, что это вздоръ — ни за что не повритъ. Грустно и тяжело видть такое пагубное невжество и еще боле пагубное недовріе, но равнодушіемъ русской науки объяснить этого невозможно. Естественныя науки были у насъ также въ крайнемъ упадк, но теперь на это жаловаться нельзя, достаточно было переводовъ нсколькихъ новйшихъ сочиненій по этимъ наукамъ, чтобы вниманіе къ нимъ общества возбуждено было въ сильной степени. О всеобщей исторіи можно сказать то же самое, переводы Гизо, Маколея, Токвиля, Бокля, Шлоссера, Гервинуса и другихъ очень подвинули интересъ публики къ этому отдлу науки. Наконецъ даже философія, нежалуемая нкогда правительствами, а теперь журналистикою, нашла себ въ послднее время многихъ почитателей, и превосходный переводъ Куно-Фишера, несмотря на нападки юмористической критики, раскупается довольно усердно.

Повторяемъ, Журналъ Министерства Народнаго Просвщенія объясняетъ причины упадка нашей науки неточно и несполна. Забыта главная причина — равнодушіе къ наук, начавшееся съ 1821-го года, подъ вліяніемъ всеобщей европейской реакціи. Общество, въ которомъ боятся распространенія вредныхъ идей со стороны университетовъ и не боятся распространенія ихъ невжественными изуврами — общество, въ которомъ легко остановить свободный ходъ науки и невозможно остановить быстраго развитія нелпыхъ суеврій, такое общество постоянно будетъ открыто для научнаго застоя съ одной стороны, и незрлыхъ увлеченій съ другой, и никакія усовершенствованія въ университетскомъ устав, никакое увлеченіе профессорскаго содержанія не въ силахъ будутъ изгнать изъ ученыхъ сословій такого общества два недостатка, указанные ‘Ж. М. Н. П.’. ‘Наук — говоритъ покойный Хомяковъ — нужна свобода мннія и сомннія, безъ которой она лишается всякаго уваженія и всякаго достоинства, ей нужна откровенная смлость, которая лучше всего предотвращаетъ тайную дерзость’ {‘День’ 1861-го года, No 1, стр. 6.}.

Безъ сомннія, никакой университетскій уставъ не можетъ дать наук такой свободы, она дается общимъ строемъ государственныхъ учрежденій и обезпечивается общимъ неравнодушіемъ къ успхамъ науки. А потому мы нерасположены нисколько умалять достоинство новаго университетскаго устава и возвращаемся къ изложенію его исторіи.

Изыскивая средства къ поднятію нашихъ университетовъ на ноги, министерство народнаго просвщенія составило, въ 1858-мъ году, проектъ устава для санктпетербургскаго университета, подвергнутый поочередному обсужденію университетовъ: московскаго, харьковскаго и кіевскаго. Собранные, такимъ образомъ, матеріалы переданы были въ особую коммиссію, составленную подъ предсдательствомъ бывшаго Дерптскаго попечителя, фон-Брадке, для начертанія общаго проекта для всхъ университетовъ. Проектъ былъ составленъ и въ начал 1862-го года разосланъ для обсужденія во вс университеты, а также переведешь на языки французскій, англійскій и нмецкій и доставленъ многимъ иностраннымъ ученымъ и педагогамъ. Поступившія, вслдствіе этого, въ министерство многочисленныя замчанія, а также наиболе завчателыіыя статьи, появившіяся въ нашей періодической литератур, были напечатаны въ особомъ сборник, послужившемъ основаніемъ всмъ дальнйшимъ работамъ по составленію университетскаго устава. Независимо отъ этого, министерство нашло полезнымъ собрать точныя свднія объ устройств и порядкахъ,существующихъ въ иностранныхъ университетахъ, и поручило собраніе этихъ свдній бывшему профессору К. Д. Кавелину, который и исполнилъ это порученіе съ успхомъ. Плодомъ всхъ этихъ предварительныхъ работъ явился уставъ 18-го іюня 1863-го года. Вотъ какъ отзывается объ этомъ устав ‘Жур. Мин. Народ. Просвщ.’: ‘Сравнивая новый университетскій уставъ съ уставомъ 1835-го года, мы находимъ, что онъ вообще отличается большею полнотою и опредлительностію, и въ частности улучшаетъ наше университетское устройство въ слдующихъ четырехъ, наиболе важныхъ отношеніяхъ: 1) онъ даетъ университетамъ большую самостоятельность (не вполн точное выраженіе: уставъ 1835-го года не давалъ университетамъ никакой самостоятельности) въ длахъ ихъ внутренняго управленія и предоставляетъ каждому университету, при сохраненіи общей съ другими университетами системы управленія, развиться своеобразно, по мстнымъ условіямъ и требованіямъ. 2) Онъ усиливаетъ ученыя и учебныя средства университетовъ, соотвтственно ныншнимъ требованіямъ науки. 3) Онъ доставляетъ университетамъ возможность имть постоянно достаточное число профессоровъ, вполн подготовленныхъ къ своему званію. 4) Онъ возбуждаетъ и поддерживаетъ между учащимися самостоятельное занятіе науками, единственно плодотворное но своимъ послдствіямъ, и подчиняетъ ихъ прямому и дятельному вліянію корпораціи ученаго сословія университета’.

Эти четыре тезиса, весьма подробно развитые въ министерскомъ журнал, доказываютъ весьма ясно, что задачею новаго устава было по возможности приблизиться своими достоинствами къ уставу 1804-го года. Нельзя отвергать, что цль эта достигнута если невполн, то все-таки въ значительной степени. Мы видли выше, что уставъ 1804-го года предоставлялъ университетамъ полную автономію въ длахъ внутренняго управленія и ограничивалъ власть попечителя только общимъ надзоромъ и попеченіемъ. Уставъ 1863-го года тоже предоставляетъ университетскому совту довольно широкую самостоятельность, но при этомъ увеличиваетъ власть попечителя, предоставляя ему право, въ экстренныхъ случаяхъ, дйствовать по усмотрнію, не стсняясь предлами предоставленной ему власти. Разумется, такъ называемые экстренные случаи будутъ очень рдки, подъ ними, должно полагать, разумются такія внезапныя явленія университетской жизни, которыя могутъ потребовать внезапныхъ мръ и не дозволятъ попечителю медлить, во ожиданіи отвта на телеграфическую депешу. Дастъ Богъ, такіе чрезвычайные случаи и вовсе не будутъ имть мста въ нашихъ университетахъ, если совты и факультеты ихъ съумютъ упрочить за собою благотворное вліяніе на учащуюся молоджь. Къ сожалнію, нкоторыя печальныя и еще слишкомъ свжія воспоминанія не дозволили нашимъ университетскимъ совтамъ воспользоваться предоставленною имъ самостоятельностью въ этомъ направленіи, первымъ дебютомъ ихъ, по введеніи новаго устава, было составленіе и обнародованіе новыхъ правилъ для студентовъ — правилъ, запечатлнныхъ духомъ крайней строгости. ‘С.-Петербургскія Вдомости’ (No 243) и ‘Голосъ’ (No 287) посвятили разбору этихъ правилъ нсколько замчательныхъ строкъ, вызвавшихъ немене замчательное офиціальное возраженіе (No 249 ‘С.-Пет. Вд.’), оканчивающееся слдующими словами: ‘Не духъ безсмысленной реакціи руководилъ составителями университетскихъ правилъ. Формальность и вншнія условія недостаточны, конечно, для установленія порядка и уваженія къ законности, по невозможно и безсмысленно было бы пренебрегать ими, докол университетская наша молоджь не разсетъ возникшее въ обществ къ ней недовріе и не докажетъ всмъ своимъ образомъ дйствій, что она иметъ право на расширеніе предоставленныхъ ей льготъ’. Мы съ удовольствіемъ выписываемъ эти строки, доказывающія, что духъ реакціи не овладлъ нашимъ ученымъ сословіемъ.

Но возвратимся къ новому университетскому уставу. Мы уже говорили, что главное его достоинство состоитъ въ стремленіи приблизиться къ своему первообразу — къ либеральному уставу 1804-го года, мы замтили, что эта цль достигается имъ довольно удачно во всхъ почти случаяхъ, за исключеніемъ такъ-называемыхъ экстренныхъ. Принципъ самостоятельности, даруемый университетскимъ коллегіямъ, примиряется съ расширеніемъ попечительской власти слдующимъ разграниченіемъ обязанности и правъ, возложенныхъ на университетскія власти: Ближайшее управленіе университетомъ поручено ректору и совту, который ршаетъ нкоторыя дла по университету окончательно, а нкоторыя съ утвержденія попечителя и министра. Совтъ сдланъ средоточіемъ внутренняго управленія университета, высшею его инстанціею, которой подчинены другіе органы университетскаго управленія. Дла учебныя и ученыя отданы въ вдніе факультетскихъ собраній, часть хозяйственная и распорядительная поручена правленію университета, дла о важнйшихъ проступкахъ (въ стнахъ университета) — университетскому суду, наконецъ, наблюденіе въ университет за исполненіемъ правилъ, установленныхъ для студентовъ и слушателей — проректору или инспектору, избираемому совтомъ и ему непосредственно подчиненному. Каждому изъ этихъ органовъ предоставлена извстная иниціатива и извстная доля власти, но вс ихъ дйствія подлежатъ или утвержденію или контролю совта. Власть попечителя очерчивается слдующимъ образомъ: ему предоставлено право принимать вс нужныя мры, чтобъ принадлежащія къ университету мста и лица исполняли свои обязанности, только въ случаяхъ чрезвычайныхъ онъ уполномоченъ дйствовать всми способами, хотя бы они и превышали его власть, съ обязанностью въ подобныхъ случаяхъ доносить министру, онъ разршаетъ представленія совта по дламъ, превышающимъ власть университета, или входитъ по такимъ дламъ съ представленіемъ къ министру. Для того, чтобы попечитель зналъ внутреннюю жизнь университета во всхъ подробностяхъ, совту вмнено въ обязанность немедленно представлять попечителю протоколы своихъ засданій въ подлинник, для прочтенія. Такимъ образомъ, автономія университетовъ разширена на столько, что эти учрежденія, если только они будутъ дйствовать въ полномъ согласіи съ попечителями, могутъ совершенствовать свое благотворное вліяніе на юношество, но, разумется, не на столько, чтобъ пріобрсти когда-либо въ глазахъ всего народа такой авторитетъ, какимъ пользуются англійскіе и нмецкіе университеты.

Этимъ еще не ограничиваются достоинства новаго университетскаго устава. Онъ умножаетъ матеріальныя средства университетовъ, увеличиваетъ число каедръ, удвоиваетъ жалованье профессоровъ и усиливаетъ средства на пріобртеніе и содержаніе библіотекъ, музеевъ и другихъ вспомогательныхъ учрежденій. Преподавателей во всхъ пяти университетахъ, но уставу 1835-го года, было 265, теперь число ихъ увеличено до 443, такимъ образомъ новый уставъ основываетъ 178 новыхъ каедръ. Сумма, назначенная на вспомогательныя учрежденія при университетахъ, увеличена въ четырехъ университетахъ вдвое противъ прежняго (въ московскомъ, харьковскомъ’, казанскомъ и кіевскомъ), а въ петербургскомъ — вчетверо. Очень важны также мры, обезпечивающія университетамъ возможность имть хорошихъ преподавателей. Въ числ этихъ мръ особеннаго вниманія заслуживаетъ институтъ приват-доцентовъ — учрежденіе совершенно новое въ нашихъ университетахъ, но, къ-сожалнію, система гонорары, принятая германскими университетами для поддержанія этого учрежденія, не могла быть допущена уставомъ, такъ-какъ она противоречитъ обычаямъ и нравамъ нашихъ университетовъ. Очень любопытно мнніе, высказанное по этому предмету знаменитымъ ветераномъ нашего ученаго міра, академикомъ Бэромъ. ‘Врядъ ли можно ожидать — говоритъ этотъ маститый ученый — чтобы въ Россіи нашлось довольно охотниковъ на мста приват-доцентовъ безъ оклада и всякаго другаго вознагражденія, потому что, вообще, у насъ еще легко добывать себ различными путями достаточныя средства къ существованію, на немногихъ же богатыхъ людей нельзя разсчитывать. Между тмъ надобно сильно желать, чтобы для преуспянія наукъ въ Россіи, ни одинъ талантъ, способный посвятить себя ученому поприщу, по недостатку средства содержать себя, не избиралъ себ другой дороги. Поэтому я полагалъ бы, чтобы вмсто опредленнаго числа доцентовъ съ большимъ окладомъ (1200 руб.), вакансіи которыхъ, поэтому, будутъ заняты, и вмсто приват-доцентовъ безъ всякаго оклада, было назначено вполн опредленное (?) число приват-доцентовъ съ умреннымъ окладомъ, рублей въ 400 или въ 600, при чемъ ничто не препятствуетъ увеличивать этихъ окладовъ для тхъ доцентовъ, въ которыхъ имется особенная надобность. Чтобы пояснить мой взглядъ на то, что должно стараться пріобрсти поболе молодыхъ доцентовъ, которыхъ служеніе университетскими преподавателями еще не вполн упрочено и служитъ только средствомъ выказать ихъ способности, я долженъ стать на точку зрнія, какой не случалось встрчать ни въ одномъ изъ извстныхъ мн иностранныхъ разсужденій. Какъ ни справедливо то, что для усвоенія полнаго объема каждой науки, едва-ли достаточно человческой жизни, при всемъ томъ опытъ научилъ насъ, что новый взглядъ, преобразующій ту или другую науку, и великія, составляющія въ ней эпоху открытія, совершаются талантливыми и геніальными людьми, преимущественно въ ихъ юные годы, рдко во время пребыванія ихъ въ университет, но за то чаще всего по выход изъ онаго. И продолженіе своего курса, молодой человкъ доменъ накоплять матеріалъ и боле всего отличаться прилежаніемъ, когда же пріобртены имъ необходимыя познанія, то геній его высказывается въ томъ, что открываетъ, гд именно существуетъ проблъ въ наук, или какая отрасль ея, считавшаяся надежною, неосновательна. Онъ уже въ состояніи остановиться на этихъ недостаткахъ и стараться помочь имъ. Укажу только на нкоторые примры, которые удержались въ моей памяти. Ньютону было 24 или 25 лтъ, когда онъ изобрлъ дифференціальное исчисленіе, немного старше стаіъ онъ, когда ему стало ясно, что тяжесть есть слдствіе всеобщаго тяготнія. Линней, 27-ми лтъ отроду, впервые опубликовала’ свою безсмертную Systema naturae, послужившую основанімъ позднйшимъ трудамъ по естественной исторіи. Немного старше его былъ Кювье, когда былъ принятъ въ парижскую академію за многолтнія анатомическія изслдованія, доказавшія недостатки линнеевой системы. Лавуазье было около 30-ти лтъ, когда своимъ воззрніемъ на окисленіе металловъ и на процесъ горнія, онъ преобразовалъ химію въ совершенно новую науку. Кеплеръ былъ тхъ же лтъ, когда имъ найдены три безсмертные закона планетнаго движенія. Тридцати-двухъ лтній Эйлеръ обратилъ уже на себя вниманіе цлой Европы. Математикъ Якоби состоялъ еще приват-доцентомъ при книгсбергскомъ университет, когда лестные отзывы о немъ парижской академіи принудили прусское правительство возвысить его въ званіе профессора. Новая микроскопическая анатомія, или гистологія, обязана своимъ существованіемъ также двумъ берлинскимъ приват-доцентамъ. Можно было бы представить еще много подобныхъ примровъ, но и приведенныхъ мною достаточно для подтвержденія того, что талантъ ученыхъ проявляется въ ихъ молодости. Жаль будетъ, если Россія лишится хоть одного изъ подобныхъ талантовъ отъ недостатковъ случая къ ихъ проявленію, и вотъ причина, по которой я настаиваю на неограниченномъ числ приват-доцентовъ’ {Жур. М. Н. Пр. октябрь 1863-го года.}.

Немене любопытно мнніе того же ученаго, высказанное въ той же стать, о преподаваніи философіи. ‘Не знаю — говоритъ онъ — основательно ли мнніе, выраженное нкоторыми, обсуждавшими проектъ университетскаго устава, что изученіе философіи, ограниченное однми спеціально поименованными частями ея, соотвтствуетъ видамъ правительства. Изъ новаго устава этого не слдуетъ, и уже одинъ курсъ исторіи философіи, когда онъ читается съ умомъ и знаніемъ, способенъ развить строго-философское мышленіе. Если же мн укажутъ на опасность, что изученіе философіи можетъ подавить въ человк высшіе и нравственные интересы, то я сочту это мнніе несправедливымъ и присоединюсь въ убжденіямъ, высказаннымъ проф. Кошеромъ (Замч. иностр. педаг. стр. 112) и въ Русскомъ обозрніи Вольфсона (кн. 1, стр. 53), а именно, что только диллетантизмъ въ философіи и дикое философствованіе, безъ изученія великихъ мыслителей прежнихъ временъ, служитъ ко вреду. Воззрнія матеріалистовъ въ настоящее время очень распространены въ Россіи, и это преимущественно потому, что долго было въ пренебреженіи строгое изученіе философіи, противъ котораго не устоять бы матеріализму. Поверхностное изученіе философіи удаляетъ отъ Бога, а полное приводитъ къ нему, говоритъ Беконъ.’

Но какъ достигнуть строгаго изученія наукъ и какъ избгнуть поверхностнаго изученія ихъ въ нашихъ университетахъ? На этотъ важный вопросъ, чрезвычайно любопытный и поучительный отвтъ можно найти въ письмахъ Н. И. Пирогова, напечатанныхъ въ NoNo 281, 282 и 283 ‘Голоса’. Знаменитый педагогъ обращаетъ особенное вниманіе на печальную участь нашихъ молодыхъ доцентовъ, обязанныхъ начинать свою ученую карьеру систематическимъ преподаваніемъ цлой науки, а не какой нибудь отдльной ея части. ‘Въ Германіи — говоритъ онъ — поступаютъ совершенно наоборотъ. Кто же поступаетъ основательне: мы или нмцы? Есть ли физическая возможность молодому человку, только что окончившему курсъ въ университет, учившемуся еще, положимъ, годъ-два заграницею, исполнить такую необъятную обязанность, какъ систематическое преподаваніе цлой науки? Что должно быть неминуемымъ слдствіемъ принятой у насъ системы преподаванія? Очевидно, одно изъ двухъ: или самое поверхностное, школьное изложеніе цлой науки, или преждевременная усталость и апатія.’ Затмъ, обращаясь къ опасеніямъ, будто спеціализированіе науки ведтъ къ узкости взгляда, односторонности и мелочности, Н. И. Пироговъ опровергаетъ эти опасенія слдующими доводами: ‘Никакая философія не докажетъ такъ хорошо необходимой для всхъ наукъ связи, какъ спеціальная разработка одной части какой ни на есть науки. Тутъ на каждомъ шагу прикоснешься къ чему нибудь такому, чего не поймешь, не зная еще одного или другаго, а за справкою иногда приходится идти далеко. Тутъ-то всего ясне и окажется, что науки не просто граничатъ одна съ другою, а вндряются и проникаютъ другъ въ друга. Но при спеціальныхъ занятіяхъ методъ и направленіе — вотъ главное. А этому изъ однхъ лекцій не научишься, изъ книгъ также. Не отыскавъ врной методы, не найдя направленія, растеряешь множество времени и самъ растеряешься. Найти то и другое безъ руководителя можетъ только талантъ, воображаетъ найти — самообольщеніе. Но мы привыкли видть въ университетскихъ наставникахъ не этихъ руководителей, а какихъ-то схоліантовъ или парламентскихъ ораторовъ. Только въ реальныхъ наукахъ они, въ наше время, уже то, чмъ должны быть. Будь профессоръ хотя бы нмой, да научи примромъ, на дл, настоящей метод занятія предметомъ — онъ для науки и для того, кто хочетъ заниматься наукою, дороже самаго краснорчиваго оратора. Этотъ хорошо выставитъ науку на сцену, а тотъ покажетъ закулисный механизмъ, безъ котораго не узнаешь науки. Покажите образованному въ самомъ ограниченномъ масштаб, на какой нибудь частичк науки, только на самомъ дл, методъ и механизмъ, которыми современная наука доходитъ до ея результатовъ — и остальное онъ добудетъ все самъ, если онъ дйствительно ищетъ знанія. Широкому любознанію покажется трудно ужиться съ этимъ узкимъ взглядомъ. Но пусть эта система занятій распространится и, врно, мелкіе научные собственники, чрезъ ассосіацію, составятъ огромный умственный капиталъ, пущенный въ оборотъ, онъ удовлетворитъ самому затйливому любознанію. Какъ бы то ни было, другаго выхода — если не хотимъ отстать — теперь нтъ. Теперь нельзя и думать о знаніи науки, не разработавъ самому хотя самую малую ея частичку. Теперь, не занимавшись спеціально, хотя бы однимъ отдломъ науки, принять на себя имя представителя и наставника — уже почти самозванство и анахронизмъ. Оставимъ же предразсудокъ, раздляемый и профессорами, и студентами. Перестанемъ видть въ систематическихъ курсахъ и въ лекціяхъ единственный путь къ наук. Обратимъ вниманіе на вопіющую бдность нашей научной литературы. Откроемъ комитеты для переводовъ и составленія учебныхъ книгъ при всхъ университетахъ. Распространимъ вкусъ и потребность къ чтенію научныхъ книгъ. Не будемъ терять время въ изложеніи такихъ вещей на лекціяхъ, которыя можно узнать и безъ нихъ. Потребуемъ отъ нашихъ студентовъ, чтобъ они приходили на лекціи подготовленные уже чтеніемъ того, что можно узнать и безъ лекцій. Сдлаемъ наши лекціи незамнимыми для слушателей ни книгою, ни тетрадью. Будемъ заботиться объ общемъ и общечеловческомъ образованіи въ гимназіяхъ, а въ университетахъ примемъ принципъ современной науки, что чмъ кто скоре начнетъ изучать частное въ точности, тмъ врне узнаетъ и цлое. Мы знаемъ теперь достоврно, какъ тщетны и неестественны попытки ума узнать что нибудь общее безъ отчетливаго знанія частностей. Общее и цлое — не забудемъ — это отвлеченія, выведенныя изъ знанія частностей. Не будемъ же останавливаться предъ трудностями въ приложеніи этого метода: он не такъ велики, какъ кажутся.’

Можно надяться, что эти глубокомысленныя указанія не пройдутъ безслдно для ревнителей нашей науки, можно надяться, что этимъ добрымъ совтомъ воспользуются и т, отъ которыхъ зависитъ установленіе методовъ преподаванія, и т, которые приготовляютъ себя къ званію преподавателей. Но надежды надеждами, а наша обязанность, какъ лтописца — указать на т уже существующія данныя, на основаніи которыхъ можно предаваться ‘сладкой посланниц небесъ’. Существующія же данныя никакъ не могутъ ручаться за быстрые успхи нашей науки по той простой причин, что у насъ чувствуется крайній недостатокъ нетолько въ хорошихъ, но вообще въ преподавателяхъ. Новымъ уставомъ, какъ мы уже сказали, учреждается 178-мь каедръ, безъ которыхъ университетское преподаваніе не можетъ идти въ уровень съ требованіями науки. Итакъ, намъ нужно во что бы то ни было 178-мь новыхъ профессоровъ, а между тмъ изъ числа старыхъ каедръ въ настоящее время состоятъ вакантными около сорока. Итого, значитъ, недостаетъ 218-ть! Для пополненія этого страшнаго дефицита, министерство народнаго просвщенія командировало въ прошломъ году заграницу, для приготовленія къ профессорской дятельности, наиболе даровитыхъ магистровъ и кандидатовъ нашихъ университетовъ, но таковыхъ оказалось всего 63 человка. Какъ ни мало это количество для полнаго удовлетворенія потребности, но слдуетъ надяться, что оно возьметъ, по крайней мр, качествомъ. Министерство не жалетъ для этого средствъ и употребляетъ ежегодно около 80,000 рублей на содержаніе этихъ 63-хъ будущихъ профессоровъ. Подробные отчеты о ихъ занятіяхъ, печатаемые въ ‘Журнал Министерства Народнаго Просвщенія’, свидтельствуютъ, что эти деньги тратятся недаромъ. Отчеты эти очень интересны. Будущіе доценты серьзно работаютъ для пополненія пробловъ въ своихъ знаніяхъ. Н. И. Пироговъ, свидтельствуя объ этомъ, тмъ не мене озабоченъ затрудненіями, въ которыя поставлены эти кандидаты въ профессоры неопредленными границами ихъ будущихъ обязанностей по части систематическаго преподаванія цлой науки. Онъ особенно радуется за тхъ, которымъ выпала счастливая доля заняться спеціально какимъ нибудь однимъ отдломъ науки. Это дозволяетъ имъ сблизиться съ нмецкими профессорами-спеціалистами и пользоваться ихъ совтами, чего съ трудомъ могутъ достигнуть т, которые стараются пополнить ‘проблы знаній’ усиленнымъ посщеніемъ разныхъ лекцій и курсовъ. Этотъ родъ занятій беретъ чрезвычайно много времени и рдко ведетъ къ сближенію съ нмецкими профессорами, которые очень холодны и сдержаны въ обращеніи съ незнакомыми, пока не убдятся, что имютъ дло съ человкомъ, серьзно преданнымъ наук. ‘Иногда занятія, состоящія преимущественно въ посщеніи лекцій — говоритъ г. Пироговъ — приводятъ къ результатамъ вовсе неожиданнымъ. Такъ, напримръ, одинъ изъ нашихъ, вслдствіе самаго ревностнаго посщенія филологическихъ курсовъ знаменитйшихъ германскихъ профессоровъ, пришелъ уже къ убжденію, ‘что вс такія занятія въ Россіи немного имютъ практической (???) важности’. Другой, на лекціяхъ германскихъ знаменитостей, испыталъ ‘быстрое дйствіе недостатковъ и медленное достоинствъ’. Кто не знаетъ, какъ важно для всхъ, занимающихся наукою, критическое направленіе ума. Но, не забудемъ, оно подвигаетъ науку впередъ, когда является какъ зрлый плодъ научнаго образованія. А хорошо ли, если этотъ плодъ приносятъ на рынокъ несплымъ? Получивъ оскомину, невольно пожалешь, для чего ему не дали созрть. Но, принявъ отъ другихъ цликомъ и нравы, и науки, намъ нужно помириться и съ слдствіями. Нечего длать, если нашей сатир суждено было явиться на свтъ прежде литературы, а критик прежде науки. На Запад критическое направленіе, какъ реакція противъ средневковаго поклоненія авторитету, идетъ рука объ руку съ свободою научнаго разслдованія. Одно вытекаетъ, какъ необходимое слдствіе, изъ другаго. И, несмотря, или, лучше, смотря на это, авторитетъ сохраняетъ въ западной наук высокое нравственное значеніе. Основаніе его только перестало быть средневковымъ. Когда-то прежде оно было безсознательно, какъ преданіе. Теперь пользуется авторитетомъ въ наук только тотъ, кто пріобрлъ его достоврностью открытыхъ фактовъ и логичною правильностью выводовъ. Подъ эти дв категоріи можно подвести вс достоинства современнаго научнаго авторитета. То и другое признается не прежде, какъ посл критическихъ анализовъ такими же авторитетами. Кажется, нтъ ничего справедливе. Откуда же тотчасъ недовріе и противодйствіе отъ лицъ, только что выступающихъ на научное поприще? Отчего критическій анализъ кажется намъ такъ легкимъ, что мы тотчасъ же бросаемся за него? Откуда это стремленіе низвести его на степень насмшки? Неужели, въ самомъ дл, только оттого, что недостатки другихъ на насъ быстро, а достоинства медленно дйствуютъ? Отчего на Запад, несмотря ни на борьбу враждебныхъ партій, ни на оппозицію политической власти, нигд невидно такой несообразности, какъ у насъ: съ одной стороны, страшнаго равнодушія къ спеціальнымъ научнымъ занятіямъ, а съ другой — наклонности разоблачать авторитеты, пріобрвшіе себ имя въ наук именно спеціальными занятіями? Какъ осмыслить это явленіе? Гд, въ какомъ уголку нашей души искать его мотивовъ? Въ зависти ли, въ трусости ли, въ томъ ли, что можно бы назвать сарtatio malivolentiae? Можетъ быть, тугъ есть всего понемногу. Самолюбію не хочется признать и въ свободной области ума власть надъ собою. Разоблачая недостатки сильнаго, мы убаюкиваемъ трусость, увряя ее, что онъ вовсе не такъ силенъ, какъ кажется. Возбудивъ его противъ себя, намъ легко будетъ уврить другихъ, что онъ намъ недоброжелательствуетъ, если не признаетъ нашихъ достоинствъ. Но причину причинъ нужно все-таки искать въ обстановк нашей школьной жизни. Мы очень рано теряемъ довріе къ нашимъ учителямъ. И нужно, къ сожалнію, признаться, что и сами учителя, и вншнія обстоятельства привели насъ къ этому. Немногіе изъ нашихъ наставниковъ были представителями правды въ глазахъ дтей. А многіе ли изъ нихъ, не требуя отъ ученика вры на-слово, были такими, что имъ можно было бы врить на-слово? Учитель мой — врагъ мой — вовсе не рдкость-правило въ нашихъ школахъ. Что же мудренаго, если, вступая съ такимъ направленіемъ въ область науки, мы въ ея свобод разслдованія и думаемъ найти полное оправданіе нашего образа мыслей? Гд, въ самомъ дл, границы? Наука оправдываетъ сомнніе, наука ничего не принимаетъ на-слово. Мы же забываемъ при этомъ одно. Принципъ свободнаго разслдованія въ наук, предоставляя каждому право сомнваться и отвергать, принимаетъ самъ и цнитъ только то, что есть въ отрицаніи положительнаго. А этого-то именно и нельзя предъявить тому, кто съ самаго начала выступаетъ съ однимъ отрицательнымъ направленіемъ. Въ области науки, какъ бы она ни казалась демократическою, есть своя аристократія — ума и заслугъ. Въ сущности она и заправляетъ всми длами, хотя сама раздлена на враждебныя партіи. Кто начнетъ свое поприще оппозиціей, тотъ иногда можетъ угодить той или другой изъ нихъ, но рдко получитъ за то видное мсто.’

Итакъ, г. Пироговъ указалъ еще на одну, упущенную ‘Журналомъ Министерства Народнаго Просвщенія’, причину того научнаго застоя и тхъ незрлыхъ увлеченій, которыя замчены этимъ журналомъ въ университетскихъ совтахъ. Соберемъ же воедино результаты всхъ этихъ замчаній и подведемъ итоги нашимъ научнымъ богатствамъ. Научный застой и неизбжныя послдствія его — незрлыя увлеченія, общее равнодушіе къ отечественной исторіи новйшаго періода, недостатокъ въ спеціалистахъ, отсутствіе хорошаго метода преподаванія, недостатокъ въ преподавателяхъ — таковы проблы, пополненіе которыхъ предстоитъ новому университетскому уставу. Дай Богъ ему всякихъ успховъ въ будущемъ. Но настоящее, тмъ не мене, неутшительно.

Въ числ орудій народнаго воспитанія Д.-С. Милль считаетъ особенно важнымъ земское самоуправленіе. ‘До сихъ поръ — говоритъ онъ — не обращали достаточно вниманія на то, какъ мало частная жизнь доставляетъ случаевъ къ расширенію человческихъ понятій и чувствъ. Трудъ большинства людей — чистая рутина, ими двигаетъ не любовь, а своекорыстіе, въ самомъ элементарномъ его вид — въ вид заботы о своихъ дневныхъ нуждахъ, ни самый трудъ, ни процесъ труда не возбуждаетъ въ нихъ мысли и чувства, переходящихъ за предлы ихъ личнаго интереса. Если и есть подъ рукою книги, то большинству народа некогда читать ихъ, а сближеніе съ людьми, превосходящими его умственнымъ образованіемъ, достается ему рдко. Общественная дятельность до нкоторой степени пополняетъ эти недостатки. Если на долго человка выпадаетъ значительная общественная должность, то сопряженные съ нею труды сами воспитываютъ его. Подобнаго рода благо приноситъ обязанность низшихъ классовъ служить въ званіи присяжныхъ и отправлять гражданскія должности въ своихъ приходахъ. Хотя эти должности достаются немногимъ и на короткій срокъ, хотя он и не даютъ высокаго гражданскаго воспитанія, но все-таки человкъ, занимающій одну изъ нихъ, становится, по развитію понятій и способностей, совсмъ инымъ существомъ, нежели тотъ, кто всю свою жизнь стоялъ за прилавкомъ. Еще боле благотворное дйствіе оказываютъ подобныя должности на нравственную сторону человка. Здсь онъ призывается къ обсужденію не своего собственнаго дла, здсь, въ случа столкновенія двухъ интересовъ, онъ не можетъ руководствоваться личными симпатіями, на каждомъ шагу онъ долженъ прилагать къ длу принципы и правила, необходимыя для общаго блага, тутъ простой человкъ дйствуетъ въ сообществ людей боле развитыхъ и опытныхъ, такое соприкосновеніе развиваетъ въ немъ и способность пониманія, и сочувствіе къ общему благу. Онъ научается считать себя членомъ общества и привыкаетъ смотрть на общественные интересы, какъ на свои собственные. Гд нтъ такой школы для воспитанія общественнаго духа, тамъ едва-ли есть и сознаніе, что частныя лица имютъ какія нибудь обязанности къ обществу, кром повиновенія законамъ и покорности правительству. Тамъ нтъ безкорыстнаго сочувствія къ общественнымъ’ интересамъ, заботы о выгодахъ и всякое понятіе о долг поглощаются въ этомъ случа интересами личности или семьи. Люди тутъ не думаютъ объ общихъ выгодахъ и общихъ стремленіяхъ, они, напротивъ, видятъ другъ въ друг соперниковъ, и непрочь, при случа, поживиться на чужой счетъ. Такимъ образомъ, даже личная нравственность страдаетъ тамъ, гд нтъ нравственности общественной.’

Эти соображенія не мшало бы принять къ свднію тмъ господамъ, которые въ прошломъ году доказывали (въ ‘Дн’) высоконравственное значеніе равнодушія русскаго народа къ общественнымъ должностямъ, а также и тмъ господамъ, которые въ ныншнемъ году доказываютъ (въ ‘Москов. Вд.’) безполезность и даже вредность крестьянскаго самоуправленія вообще и крестьянскихъ волостныхъ судовъ въ особенности. Нападки на крестьянское управленіе понятны со стороны партіи, желающей видть наше земское самоуправленіе устроеннымъ на аристократическій ладъ, поэтому нтъ ничего удивительнаго, что сторонники этой партіи тщательно подъискиваютъ случаи, бросающіе тнь на ныншнее состояніе волостныхъ судовъ. Съ другой стороны, неудивительно также, что защитники народныхъ началъ, желающіе распространенія юрисдикціи волостныхъ судовъ на мстныхъ жителей всхъ сословій, представляютъ дйствія этихъ судовъ въ розовомъ цвт. По недостатку фактическихъ данныхъ, об стороны почерпаютъ силу своихъ доказательствъ въ отрывочныхъ показаніяхъ газетныхъ корреспондентовъ, или чаще всего прибгаютъ къ голословнымъ доказательствамъ a priori. Само собою разумется, что становясь на эту послднюю точку, дв совершенно противоположныя партіи, взаимно исключающія одна другую, не могутъ не придти къ діаметрально противоположнымъ заключеніямъ. Теорія чистой аристократіи и теорія чистой демократіи никогда, ни въ чемъ и нигд не сойдутся между собою {Это не мшаетъ имъ, однако, носить въ своемъ чрев бремя непозволительныхъ противорчій. Такихъ противорчій, сколько мы замтили, не избгло до сихъ поръ ни одно изъ крайнихъ мнній. Такъ, ‘Московскія Вдомости’ доказывая неспособность русскихъ крестьянъ къ ‘земскому’ самоуправленію, въ то же время признаютъ тхъ же крестьянъ вполн созрвшими для ‘политическихъ’ учрежденій. Съ другой стороны нкоторые славянофилы, признавая что народъ безъ общества представляетъ одну только космическую силу, тмъ не мене стараются оградить крестьянскій судъ и самоуправленіе отъ всякаго вліянія на нихъ общества.}. Въ мір теорій, въ доказательствахъ a priori, наконецъ, въ мір нравственномъ эклектизмъ не допускается и пользуется заслуженнымъ презрніемъ, какъ недостойная сдлка, возможная только при отсутствіи твердыхъ убжденій. Отправляясь отъ данной точки, математическая линія можетъ идти только прямо, расходясь съ линіями, выходящими изъ другихъ точекъ, или разская ихъ, но никогда не сливаясь ни съ одною изъ нихъ. Въ мір же дйствительномъ, практическомъ, въ которомъ первое мсто занимаютъ страсти, а не теоріи, въ которомъ прямыя линіи постоянно превращаются въ волнообразныя — эклектизмъ есть весьма благородное и законное дло, единственно способное вести человчество къ прогресу. Благодаря этому эклектизму, англичане боле всего гордятся тмъ, что у нихъ аристократія отличается демократическимъ духомъ, а демократія — аристократическимъ. Духъ того же практическаго эклектизма продиктовалъ Дж.-С. Миллю, человку весьма твердыхъ убжденій, слдующія благородныя строки: ‘Всякому извстно, какъ безумно было бы думать, что люди, въ частной жизни проводившіе извстныя убжденія, останутся при тхъ же убжденіяхъ и образ мыслей и тогда, когда примутъ участіе во власти: въ частной жизни человка, вс его слабости сдерживаются каждымъ изъ окружающихъ его лицъ, каждымъ обстоятельствомъ, при участіи же во власти, онъ иметъ и обстоятельства и лица въ своемъ распоряженіи. Поэтому, безуміемъ было бы питать подобныя надежды и на цлые классы общества, будь это самъ демосъ или какое бы то ни было другое сословіе. Какъ бы умренно и благоразумно ни вело себя отдльное сословіе въ присутствіи другой боле сильной власти, мы должны ожидать, что оно непремнно перемнится, какъ только получитъ въ свои руки наибольшую власть. Поэтому надобно желать, чтобы ни одинъ классъ и ни одно сочетаніе сходныхъ классовъ не могли взять перевса въ самоуправленіи. Ни одна партія не долэюна бытъ такъ сильна, чтобы могла ршатъ вопросы въ свою пользу, наперекоръ правд и соединеннымъ силамъ другихъ партій. Между ними должно бытъ такое равновсіе, чтобы побда каждой изъ нихъ постоянно зависла отъ того, на чью сторону склонится образованное меньшинство, руководимое высшими побужденіями и боле разумными и дальновидными разсчетами.’

Читатели наши, вроятно, помнятъ, что мы всегда держались такого же точно образа мыслей въ длахъ нашей внутренней политики, и нисколько не обвивались, когда насъ за это называли ‘эклектиками’. Названіе это, напротивъ, мы считаемъ самымъ лестнымъ и почетнымъ для всякаго практическаго дятеля, заботящагося не о минутномъ торжеств какой нибудь отдльной партіи, но о томъ, чтобы существованіе всхъ ихъ было упрочено, чтобы дятельность каждой изъ нихъ на общую пользу не прерывалась иначе, какъ посредствомъ ея естественной смерти. Мы постоянно вооружались и не перестаемъ вооружаться противъ деспотизма и высокомрія торжествующихъ партіи какъ въ литератур, такъ и въ обществ. Мы знаемъ, что чувство самостоятельности, едва только* пробуждающееся въ нашемъ обществ и столь необходимое для его- развитія, никогда не будетъ упрочено при исключительномъ господств какой бы то ни было теоріи, какой бы то ни были партіи, какого бы то ни было высокаго начала. Мы знаемъ изъ исторіи, изъ всемірной практики, что всякая исключительность непремнно ведетъ къ деспотизму и застою, и потому всегда старались, по возможности, примирить противные интересы и склонить прямыя линіи, вносимыя теоріями въ русскую жизнь, къ переходу въ линіи волнообразныя. Такъ поступили мы и въ вопрос о земскомъ самоуправленіи, когда въ прошломъ году разбирали мннія ‘Дня’ и ‘Русскаго Встника’, высказанныя по поводу обнародованныхъ началъ судебнаго и земскаго преобразованія. ‘Русскій Встникъ’ домогался уничтожить волостные суды и подчинить маловажные иски всхъ классовъ земства юрисдикціи аристократическихъ, безвозмездныхъ мировыхъ судей, ‘День’, напротивъ, выражалъ желаніе расширить власть волостныхъ судовъ и имъ подчинить всхъ жителей волости. Дло въ томъ, что оба эти стремленія, независимо отъ ихъ теоретическаго достоинства, неприложимы на практик уже потому, что какъ волостные суды, такъ и мировые суды перешли въ область фактовъ и существованіе ихъ ршено законодательною властью прежде, чмъ которое либо мнніе — ‘Дня’ или ‘Русскаго Встника’ — могло восторжествовать въ теоріи. Волостные суды и крестьянское самоуправленіе утверждены указомъ 19-го февраля и служатъ основнымъ камнемъ личной свободы, дарованной крестьянамъ этимъ указомъ. Мировые суды также ршены высочайшимъ указомъ, утвердившимъ общія начала будущаго судебнаго преобразованія. Очевидно, ни одинъ изъ этихъ указовъ не можетъ быть отмненъ по желанію какой бы то ни было теоріи, какъ бы справедливы ни были ея доводы. Да еслибъ это и было возможно, то никакой истинно-практическій человкъ, изъ уваженія къ общему благу, не пожелаетъ, чтобы государственные законы мнялись какъ перчатки, въ силу моды или поочереднаго торжества партій. Все дло практика, слдовательно, состоитъ только въ томъ, чтобъ примирить оба начала, призванныя къ дйствію законодательною властью. На основаніи Положеній 19-го февраля, волостному суду предоставлено ршить окончательно: вс споры и тяжбы, собственно между крестьянами, цною до ста рублей включительно, какъ о недвижимомъ и движимомъ имуществ въ предлахъ крестьянскаго надла, такъ и по займамъ, покупкамъ, продажамъ и всякаго рода сдлкамъ и обязательствамъ, а равно и дла по вознагражденію за убытки и ущербы, крестьянскому имуществу причиненные. Если дло превышаетъ сумму 100 рублей или въ тяжб участвуютъ лица другихъ состояній, то, по требованію одной изъ сторонъ, дло подлежитъ разсмотрнію общихъ судебныхъ мстъ, на точномъ основаніи законовъ. Независимо отъ сего, окончательному ршенію волостнаго суда подлежатъ вс безъ ограниченія цною иска, между крестьянами споры и тяжбы, которые тяжущіяся стороны предоставятъ ршенію волостнаго суда. Споры и тяжбы, въ которыхъ, кром крестьянъ, участвуютъ постороннія лица, могутъ быть также, по желанію тяжущихся сторонъ, предоставляемы окончательному ршенію волостнаго суда. Волостной судъ разбираетъ и приговариваетъ къ наказанію крестьянъ за маловажные проступки, совершенные противъ крестьянъ же и безъ участія лицъ другихъ состояній. Эти послднія, если противъ нихъ совершены крестьянами проступки, могутъ, если пожелаютъ, отыскивать слдующаго имъ удовлетворенія въ волостномъ суд или въ общихъ учрежденіяхъ.

Мировой судъ, на основаніи высочайше утвержденныхъ и государственною канцеляріею разработываемыхъ началъ, будетъ ршать окончательно: дла но искамъ не свыше 30 рублей и, въ качеств суда первой степени, вс иски по всякаго рода сдлкамъ, договорамъ, а также дла по ущербамъ и убыткамъ не свыше 500 рублей. Онъ же вдаетъ вс маловажные проступки, совершенные въ мировомъ участк, а также дла по ущербамъ, обидамъ и завладніямъ.

Таковы два факта, два закона, невидимому разнорчащіе между собою, но одинаково непреложные. Люди теоріи, вмсто того, чтобъ изыскивать способы къ ихъ соглашенію, начали съ того, что заявили праздное желаніе сдвинуть съ мста или уничтожить вовсе одинъ изъ этихъ законовъ, предоставивъ другому неограниченное господство. Мы не смялись надъ этими теоретическими притязаніями, но скромно указали имъ на точку примиренія, находящуюся въ самомъ текст закона. Положеніе 19-го февраля дозволяетъ, въ извстныхъ случаяхъ, какъ крестьянамъ такъ и лицамъ другихъ состояній обращаться къ волостному суду или къ общимъ учрежденіямъ, смотря по желанію одной или обихъ тяжущихся сторонъ. Въ числ этихъ общихъ для всхъ сословій учрежденій законъ устанавливаетъ мировой судъ съ юрисдикціей, въ иныхъ случаяхъ превышающею власть волостнаго суда, а въ другихъ съ равною и даже меньшею противъ нихъ властью. Ясно, что единственный выходъ изъ затрудненія, въ которое ставятъ враждующія партіи аристократовъ и демократовъ два вышеприведенные закона, состоитъ въ признаніи за мировымъ судомъ тхъ же началъ терпимости, которыя упрочены закономъ за судами волостными. Ясно, что тяжущіеся, въ тхъ случаяхъ, въ которыхъ предоставлено имъ право обращаться, по произволу, въ волостные или общіе суды, должны получать право обращаться и въ суды мировые. Немене ясно, что и мировые суды, въ свою очередь, не должны препятствовать тяжущимся крестьянамъ, по взаимному ихъ соглашенію, обращаться въ волостные или даже въ общіе суды по всмъ тмъ дламъ, неокончательное ршеніе которыхъ предоставлено мировому суду. Это тмъ боле ясно, что высочайше утвержденныя начала нигд ни однимъ словомъ не намекаютъ о желаніи законодателя уничтожить волостные суды и предоставить мировому суду исключительную юрисдикцію по маловажнымъ дламъ. На основаніи этихъ-то соображеній мы позволили себ, въ декабрьской хроник нашего журнала за прошедшій годъ, высказать желаніе, чтобы идеалы ‘Русскаго Встника’ и ‘Дня’, оборотившись другъ къ другу своею практическою стороною, постарались примириться между собою къ общей польз земскаго дла, при чемъ указали мимоходомъ и самый путь, ведущій къ примиренію.

Между тмъ вопросъ этотъ, какъ и другіе важные вопросы внутренней жизни, вскор затертъ былъ польскими событіями, и только въ недавнее время появился опять на сцену, благодаря возобновившимся нападеніямъ ‘Московскихъ Вдомостей’ на волостные суды. Съ своей стороны ‘День’ представилъ въ защиту волостныхъ судовъ статью . Сабанева, обратившую на себя заслуженное вниманіе журналистики. ‘О волостныхъ судахъ — говоритъ г. Сабаневъ — существуютъ различныя мннія, одни признаютъ ихъ ршительно негодными и предлагаютъ уничтожить, предоставивъ дла, подлежащія ихъ вдомству — мировымъ судьямъ, другіе, напротивъ, желали бы нетолько сохраненія волостныхъ судовъ, но и расширенія ихъ власти, другіе (не третьи ли?), которые всегда и все желаютъ примирить, предлагаютъ оставить крестьянскіе суды въ своей сил, но надлить такою же юрисдикціей) и мировыхъ судей, предоставляя истцу обращаться къ тому или другому учрежденію’. Замтимъ маленькую ошибку, вкравшуюся въ это изложеніе дла. Третьи, о которыхъ идетъ здсь рчь, не предлагаютъ надлить мировыхъ судей (уже надленныхъ высочайше утвержденными основаніями) юрисдикціей) волостныхъ судовъ, но только принимаютъ этотъ фактъ. Какъ бы то ни было, г. Сабаневъ несогласенъ ни съ однимъ изъ этихъ трехъ мнній и предлагаетъ свое четвертое: оставить волостные суды, собственно для крестьянъ, въ своей сил, освободивъ ихъ отъ всякаго вліянія и вмшательства мировыхъ судей. Г. Сабаневъ, какъ видно изъ его статьи, очень хорошо понимаетъ, что вліяніе не все равно что вмшательство, и что въ иныхъ случаяхъ вліяніе можетъ быть благотворно, тогда какъ вмшательство не можетъ быть такимъ никогда, но тмъ не мене онъ отвергаетъ даже и вліяніе мировыхъ судовъ на суды волостные, полагая, что сословнымъ раздленіемъ ихъ будетъ предупреждена ‘сословная непріязнь и недовріе крестьянъ къ такъ называемому начальству, какимъ непремнно будетъ мировой судья’. Г. Сабаневъ свидтельствуетъ, что вс волостные судьи, которыхъ онъ до сихъ поръ видлъ, честны и независимы, но допуская, что могутъ существовать и дурные волостные судьи, какъ увряютъ ихъ хулители, предполагаетъ, что порча явилась извн и объясняется постороннимъ вмшательствомъ и посторонними вліяніями, чуждыми крестьянскимъ воззрніямъ. ‘Это подтверждается — говоритъ онъ — многочисленными журнальными статьями, въ которыхъ разсказывается, что такое-то дло было ршено неправильно, что посредникъ пріхалъ, дло перершилъ, возстановилъ справедливость, судей оштрафовалъ, и все пошло прекрасно. Такое возстановленіе справедливости но одноличнымъ понятіямъ, нарушеніе независимости судьи и наказаніе его за мнніе, есть первая причина порчи крестьянскаго суда. Стоитъ только припомнить журналы губернскихъ присутствій, чтобы убдиться, что не было губерніи, гд бы не возникало стремленій къ большему или меньшему посягательству на независимость крестьянскаго суда, но нельзя не отдать должной справедливости той твердости, съ которою министерство внутреннихъ длъ до сихъ поръ постоянно сопротивлялось нарушенію самостоятельности и независимости крестьянскихъ судовъ въ предлахъ предоставленной имъ власти’. Дале г. Сабаневъ защищаетъ чистоту обычнаго крестьянскаго права, справедливо доказывая, какъ трудно образованному человку, воспитанному въ извстныхъ юридическихъ понятіяхъ, усвоить себ понятія крестьянъ, хотя послднія боле естественны и боле удовлетворяютъ потребности ихъ быта. Не желая придираться къ словамъ, мы не станемъ входить въ разсужденіе о томъ, что такое боле или мене естественныя юридическія понятія, такъ-какъ мы совершенно сходимся съ желаніемъ г. Сабанева поддержать крестьянскіе суды и всми способами охранять свободное раскрытіе юридическихъ воззрній народа, которыя такъ долго были подавляемы и какъ видно, изъ словъ г. Сабанева, и теперь еще подавляются нкоторыми. Но мы никакъ не можемъ согласиться съ тмъ, чтобы образованные люди, какими представляемъ мы себ мировыхъ судей, были совершенно неспособны усвоить народныя воззрнія и не могли бы воздержаться отъ нарушенія независимости крестьянскихъ судовъ, ограничиваясь просвтленіемъ ихъ юридическихъ понятій, посредствомъ ‘возведенія частныхъ случаевъ къ общимъ началамъ’. Вдь полюбилъ же г. Сабаневъ крестьянскіе суды — почему же не допустить между образованными людьми многихъ Сабаневыхъ хотя бы въ будущемъ? Вдь охранялъ же земскій отдлъ министерства внутреннихъ длъ самостоятельность волостныхъ судовъ — почему же не могутъ охранять ее помщики, незараженные, какъ выражаются ‘Москов. Вдомости’, ‘односторонностью канцелярскаго доктринрства?’ Вмшательство мировыхъ судей въ независимость крестьянскаго суда, какъ видно изъ словъ самаго г. Сабанева, объясняется не духомъ закона, не недостатками новыхъ учрежденій, но единственно духомъ произвола и злоупотребленіи — то-есть тмъ старымъ духомъ, которымъ заражено все общество и весь народъ, который проникаетъ во вс учрежденія и не перестанетъ проникать, докол въ самомъ обществ не усилятся ‘противоборствующія вліянія’, способныя бороться съ нимъ открыто. Почему же думаетъ г. Сабаневъ, что одни только крестьянскіе суды могутъ быть ограждены отъ вторженій этого духа? Почему эта ограда должна быть строго сословною, и, ограждая крестьянскую самостоятельность отъ набговъ произвола, должна вмст съ тмъ предохранить крестьянскія юридическія воззрнія и отъ благотворнаго вліянія общихъ началъ и общаго права? ‘Если законодательство — говоритъ Д. И. Мейеръ — особенно законодательство гражданское, должно быть воспроизведеніемъ и вмст съ тмъ очисткою народныхъ юридическихъ воззрній, то вс лица, совершающія процесъ воспроизведенія, должны стоять среди народа и быть пропитаны его понятіями, разумется, очищенными и просвтленными’. Но юридическимъ воззрніямъ народа, по словамъ того же писателя, свойственны многіе недостатки, изъ которыхъ главный состоитъ въ томъ, что ‘сами собой они не сознаются въ дйствительности и требуется особый процесъ для приведенія ихъ въ сознаніе’. Безъ этого процеса, слдовательно, мы никогда не дождемся ‘обычнаго права’, столь желательнаго для регулированія положительнаго законодательства. И можетъ ли возникнуть это право тамъ, гд юридическія воззрнія народа, по желанію г. Сабанева, будутъ строго отдлены отъ воззрній естественнаго и положительнаго правъ, и не будетъ допускаемо ни малйшаго взаимодйствія и вліянія ихъ другъ на друга?

‘Теперь — продолжаетъ г. Сабаневъ — остается сказать еще нсколько словъ о томъ эклектическомъ мнніи, которое желаетъ все помирить и предоставить ршеніе крестьянскихъ спорныхъ длъ и волостному суду, и мировому судь, по выбору истца. Весьма почтенные люди высказываютъ вполн, по моему, основательную мысль, что истецъ и отвтчикъ не такъ ясно различаются между собою, чтобы можно было всегда съ достоврностью сказать, кто истецъ и кто отвтчикъ. Ежедневные судебные приговоры подтверждаютъ, что истецъ по ршенію очень часто признается отвтчикомъ, а такъ называемые встрчные иски вполн доказываютъ, что выборъ суда не можетъ быть раціонально предоставленъ одному истцу. Стоитъ только недобросовстному отвтчику первому начать искъ, чтобъ имть право выбрать судью, это будетъ большой недостатокъ. При двойственности суда — или одна судебная власть возьметъ за образецъ другую, или каждая будетъ ршать по своему. Въ первомъ случа, по всей вроятности, перевсъ будетъ на сторон мировыхъ судей, какъ пользующихся большею властью, такимъ образомъ исчезнутъ навсегда послдніе остатки народныхъ обычаевъ и юридическія воззрнія народа никогда не выскажутся и не выяснятся. Во второмъ случа никогда не установится судебная практика’.

Это краткое, но очень важное замчаніе, обращенное, если не ошибаемся, прямо противъ нашей декабрьской Хроники прошлаго года {Мы такъ думаемъ потому, что сколько можемъ себ припомнить, мы первые высказали такое эклектическое желаніе примирить существованіе мировыхъ судовъ рядомъ съ волостными.}, требуетъ отъ насъ подробныхъ объясненій, которыя, по недостатку мста, мы откладываемъ на посл. Ограничимся, пока, такимъ же краткимъ замчаніемъ. Въ Англіи, гд мировые судьи вдаютъ уголовныя и полицейскія дла и очень мало гражданскихъ, предоставлено каждому жителю, мироваго округа обращаться съ своими исками къ тому изъ мировыхъ судей, къ которому онъ иметъ наибольшее довріе, это право истца такъ велико, что дло, находящееся въ производств у одного судьи, и еще нершенное, истецъ можетъ перенести во всякое время къ другому судь. Такой безпорядокъ въ подсудности, казалось бы, не долженъ быть терпимъ, особенно въ длахъ полицейскаго и уголовнаго права, а между тмъ ни одинъ юристъ не отзывался еще объ этомъ учрежденіи иначе какъ съ уваженіемъ. Если въ Англіи существуетъ возможность разршить вопросъ о встрчныхъ искахъ удовлетворительно, то почему же нельзя сдлать того же у насъ? У насъ это еще легче сдлать: стоитъ ввести въ обычай, при встрчныхъ искахъ, разсматривать дло волостному суду сообща съ мировымъ. Это было бы возвращеніемъ къ старымъ порядкамъ, по которымъ волостель, въ извстныхъ случаяхъ, долженъ былъ судить въ присутствіи старостъ и цаловальниковъ. Встарину, при встрчныхъ искахъ, соблюдалось, въ нкоторыхъ мстахъ, такое правило: посторонніе люди, непринадлежащіе къ общин, обязаны были судиться мстнымъ судомъ, но если мстные жители вчиняли противъ нихъ встрчный искъ, то посторонніе имли право не являться къ ихъ судьямъ и требовать себ суда въ Москв. Опасеніе, что при двойственности суда, мировой судъ, какъ начальственный, возьметъ вверхъ и подавитъ остатки народныхъ обычаевъ и помшаетъ выясненію юридическихъ воззрній народа, едвали основательно. Если суды тіуновъ, волостелей, намстниковъ и, наконецъ, судъ помщичій не могли искоренить всхъ народныхъ обычаевъ въ теченіе нсколькихъ столтій, то едва-ли есть основаніе, при ныншнихъ условіяхъ общественной дятельности, бояться вреднаго вліянія на обычай мировыхъ судей, особенно если взять въ соображеніе, что эти судьи облекаются правомъ судить по разуму и совсти, не держась безусловно формальнаго закона. При такихъ условіяхъ, а также при публичности суда, незнакомаго предшествующей исторіи нашей, трудно допустить, чтобы мстный обычай не воздйствовалъ на добросовстныхъ мировыхъ’ судей, и потому скоре можно ожидать, что обычай найдетъ себ разумную опору, а юридическія воззрнія — правильный путь къ очищенію и сознанію, чмъ наоборотъ. Обычай иметъ такую могущественную силу и живучесть, что если въ немъ есть хоть капля юридическаго смысла, онъ непремнно проложитъ себ дорогу при мало-мальски благопріятныхъ обстоятельствахъ. А законное существованіе крестьянскаго суда, ршающаго дла но обычаю, и огражденнаго закономъ отъ всякаго посторонняго вмшательства, не можетъ быть названо условіемъ неблагопріятнымъ. Разумное же и добровольно пріемлемое вліяніе мироваго судьи, судящаго не по формальному закону, а по разуму и совсти, никакъ нельзя сравнивать съ судомъ прежнимъ, который тяготлъ надъ русскимъ народомъ впродолженіе нсколькихъ вковъ. ‘Обычай такъ могущественъ въ юридическомъ быту — говоритъ Д. И. Мейеръ — что можетъ даже вывести изъ употребленія законъ, направленный противъ его примненія. Путемъ обычая юридическія воззрнія прокладываютъ себ дорогу къ дйствительности, въ особенности на низшей ступени общественнаго быта. Конечно, если законодательная власть откажетъ ему въ сил, они не будутъ имть примненія къ случаямъ, подлежащимъ разсмотрнію общественной власти, но только къ этимъ случаямъ.’ То же самое можемъ мы сказать и противъ втораго опасенія г. Сабанева — опасенія, что при существованіи двухъ равныхъ судовъ, судящихъ по своему, не можетъ установиться судебная практика. И здсь мы опять сошлемся на примръ Англіи и на авторитетъ нашего знаменитаго юриста. Въ Англіи существуетъ множество судовъ и судей, судящихъ по своему, но это не помшало ни обычному праву, ни судебной практик установиться въ Англіи на прочныхъ основаніяхъ. ‘Разумется, не всегда обстоятельства благопріятствуютъ развитію судебныхъ обычаевъ — говоритъ Мейеръ:— для этого нужно сословіе судей, юридически образованныхъ и добросовстныхъ, которые имли бы понятіе объ обычномъ прав, не считали всего неопредленнаго закономъ предоставленнымъ своему произволу, не пользовались бы проблами законодательства для своихъ личныхъ цлей’. Если, по увренію г. Сабанева, въ добросовстныхъ людяхъ нтъ недостатка между волостными судьями, то нтъ никакого основанія не ожидать того же и между судьями мировыми. Не слдуетъ, однако, забывать, что для развитія собственно судебной практики, вытекающей изъ однообразныхъ ршеній суда, необходимы прежде всего юридическія познанія, безъ которыхъ немыслимы судебные обычаи. Гд же, спрашивается, судебная практика можетъ успшне образоваться: въ замкнутыхъ ли волостныхъ судахъ, удаленныхъ отъ всякаго вліянія юридической науки, или въ такомъ устройств, въ которомъ судья, знающій одинъ только обычай и судья, получившій нкоторое юридическое образованіе, могутъ благотворно вліять другъ на друга?

На этомъ, пока, мы и покончимъ нашъ споръ съ почтеннымъ г. Сабаневымъ, ожидая отъ него боле полныхъ указаній на погршности нашего эклектизма. Быть можетъ, слдуя обычному желанію всегда и все примирять, мы найдемъ тогда возможность отыскать и въ его собственномъ мнніи точку примиренія. А теперь возвращаемся къ нашимъ обязанностямъ, какъ лтописца.

Изъ показаній г. Сабанева оказывается, что воспитательное значеніе крестьянскаго самоуправленія такъ же иногда хромаетъ, какъ и другіе воспитательные и просвтительные элементы нашего общества. И все отъ одной и той же причины — отъ шаткости положенія, въ которое поставлены вс противоборствующія произволу вліянія! А ‘Московскія Вдомости’ радуются, что эти вліянія мало по малу задавлены! Впрочемъ, нужно отдать имъ справедливость, что когда дло зашло объ ослабленіи самостоятельности мироваго института, когда между дворянами зашла рчь о сокращеніи мировыхъ участковъ, ‘Московскія Вдомости’ тотчасъ измнили дворянству и сами перешли въ лагерь противоборствующихъ вліяній {Въ послднее время эта, во многихъ отношеніяхъ почтенная, газета довольно часто становилась во глав противоборствующихъ мнній, рядъ блестящихъ статей объ ошибочныхъ дйствіяхъ банка и о неправильныхъ дйствіяхъ кіевской администраціи, не оставляетъ никакого сомннія, что не по всмъ вопросамъ духъ противорчія и осужденія считается ‘Москов. Вдомостями’ дурною примсью къ естественному ходу дла. Можно даже сказать, что за исключеніемъ крестьянскаго и немногихъ другихъ вопросовъ, во всхъ остальныхъ эта газета охотно допускаетъ законность и необходимость противоборствующихъ вліяній.}. Он какъ нельзя лучше объяснили юридическое значеніе сокращенія мировыхъ участковъ, предпринимаемаго въ видахъ облегченія земства отъ лишнихъ расходовъ. ‘Возникаетъ вопросъ — замтила эта газета — который участокъ упразднить? Кому изъ мировыхъ посредниковъ остаться за штатомъ? Помщики хотятъ удаленія одного, а губернскія власти — другаго посредника, каждая партія желаетъ стснить того, кто ей неугоденъ. Когда ныншнихъ мировыхъ посредниковъ приглашали къ этому служенію, имъ было сказано, что никто кром сената не можетъ опорочить ихъ и снять съ нихъ это званіе противъ ихъ воли. Кому же теперь, при уменьшеніи участковъ, предоставить сортировку посредниковъ?’ Въ этихъ немногихъ словахъ ‘Московскія Вдомости’ какъ нельзя лучше поставили вопросъ, на который, впрочемъ, успли отвчать на первый разъ только сами он, да ‘С.-Петербургскія Вдомости’. За тмъ, и этотъ вопросъ, по неизвстной причин, замолкъ и стушевался вншними политическими вопросами. Наконецъ, въ недавнее время отозвался на него ‘Голосъ’, помстившій на своихъ страницахъ статью (No 296 и 297), написанную, какъ видно по всему, человкомъ, превосходно изучившимъ весь ходъ распоряженій по крестьянскому длу. Статья эта во многихъ отношеніяхъ замчательна. Мы не будемъ, однако, входить въ подробный разборъ нкоторыхъ, бросавшихся намъ въ глаза противорчій этой статьи, и ограничимся только краткимъ изложеніемъ ея сущности. Статья начинается и оканчивается язвительнымъ нападеніемъ на г. Каткова за то, что онъ ‘не прочиталъ министерскаго циркуляра по этому вопросу и перетолковалъ его вкривь и вкось’. Оказывается, что этимъ циркуляромъ ‘вовсе не предписывалось длать никакой сортировки, а только разршалось губернскимъ присутствіямъ уменьшить число участковъ, гд это окажется удобнымъ, и посредниковъ, подлежащихъ по этому случаю увольненію, разршалось увольнять и доносить о томъ рапортомъ правительствующему сенату’. Авторъ статьи особенно напираетъ на то обстоятельство, что сокращеніе участковъ и увольненіе посредниковъ не предписывалось, а только разршалось, да и только тамъ, гд это окажется удобнымъ] тмъ не мене онъ соглашается, что ‘помщики разныхъ мстностей, не найдя въ посредникахъ той сословной поддержки, которой отъ нихъ ожидали, возымли желаніе отдлаться отъ тхъ посредниковъ, которые оказались особенно имъ неугодны, и начали требовать уменьшенія участковъ, при чемъ иногда прямо указывали, кто именно изъ посредниковъ долженъ удалиться.’ ‘Сколько намъ извстно — продолжаетъ авторъ — попытки эти выживать неугодныхъ посредниковъ, подъ благовиднымъ предлогомъ упраздненія участковъ, не удавались, и правительство отвчало, что немедленное удаленіе утвержденныхъ уже сенатомъ посредниковъ признается неудобнымъ, и что предположенія дворянства объ уменьшеніи участковъ могутъ быть приводимы въ исполненіе только постепенно, по мр выбытія настоящихъ посредниковъ. Нын — продолжаетъ авторъ — правительство, въ видахъ облегченія земскаго сбора на расходы по крестьянскому длу, разршило сокращеніе участковъ и не дожидая добровольнаго выхода настоящихъ посредниковъ, но, вопервыхъ, опять повторимъ, только разршило, а не предписало и даже не предложило.’

Мы полагаемъ, что для читателей довольно и вопервыхъ. Они, вроятно, помнятъ анекдотъ, въ которомъ генералъ, въ пылу битвы, запальчиво спрашиваетъ батарейнаго командира, отчего онъ не стрляетъ, несмотря на десять приказаній. ‘На это есть десять причинъ, отвчалъ артиллеристъ:— вопервыхъ, у меня нтъ пороху…’ Генералъ, разумется, освободилъ офицера отъ изложенія остальныхъ девяти причинъ. Мы послдуемъ примру этого генерала, тмъ боле, что не хорошо уразумли, для чего столько шумныхъ выстрловъ потрачено авторомъ вышеприведенной статьи на доказательство огромной разницы между словами: предписывать и разршатъ. Кто же не понимаетъ этой разницы? Неужели не понимаетъ ее г. Катковъ, этотъ знаменитый филологъ, которому такъ хорошо извстны вс тонкости русскаго языка? Мы бы, на мст автора, не теряя пороху, прямо навели баттарею на слабый пунктъ оспариваемой имъ статьи — на предложеніе ‘Моск. Вд.’ предоставить посредникамъ право ‘самосортированія’. Но нужно отдать автору справедливость, что въ этомъ пункт онъ остался безспорнымъ побдителемъ. Онъ превосходно доказалъ непрактичность этой мры и предложилъ, взамнъ ея, представлять сокращаемымъ посредникамъ, буде пожелаютъ, оставаться на должности кандидатовъ, чмъ сохранится за ними право мировой службы, и принципъ несмняемости останется, такимъ образомъ, неколебленнымъ. За неимніемъ боле утшительнаго средства, и это — пожалуй, недурно. Но, во всякомъ случа, оно гораздо лучше мръ, предложенныхъ ‘Московскими и Петербургскими Вдомостями.’

По офиціальнымъ извстіямъ, министерство внутреннихъ длъ, въ теченіе октября мсяца, утвердило предположенія губернскихъ присутствій о сокращеніи мировыхъ участковъ въ губерніяхъ: Нензенско — 5-ти, въ Смоленской — 20-ти, въ Тверской — 1-го, въ Виленской — 18-ти, въ Гродненской — 17-ти, въ Минской — 25-ти, въ Витебской — 13-ти, и въ Вологодской — 1-го,— итого ровно 100 участковъ.

Отъ самостоятельности и самоуправленія намъ слдовало бы перейти къ остальнымъ народо-образовательнымъ силамъ — къ церковной проповди, къ свтской литератур, но состояніе той и другой такъ хорошо извстно читателямъ, что мы позволяемъ себ на этотъ разъ уклониться отъ общаго осмотра этихъ частей. Скажемъ только, что вопросъ объ улучшеніи быта духовенства, попрежнему, намъ почти неизвстенъ, а съ нимъ вмст, разумется, и вопросъ объ улучшеніи сельской проповди. Послдній изъ этихъ двухъ вопросовъ промелькнулъ на одинъ только моментъ, мимоходомъ, по случаю фанатическаго поступка раскольника соплковской секты Заморина {Въ минувшемъ октябр, въ город Грязовц, Вологодской губерніи, въ воскресный день, за обдней въ Христовоздвиженскомъ собор, временно-обязанный крестьянинъ Иванъ Заморинъ вошелъ въ алтарь, взялъ съ престола потиръ, бросилъ его на полъ, пролилъ освщенное вино и, растоптавъ потиръ ногами, изступленнымъ голосомъ вскричалъ: ‘Попираю мерзость сатанину’. Литургія прекратилась, народомъ овладлъ ужасъ, преступника схватили и теперь производится надъ нимъ слдствіе.}. по поводу этого случая, ‘Моск. Вд.’ заявили, между прочимъ, слдующія соображенія: ‘Не слдуетъ ли ожидать, что многія лица, пораженныя преступнымъ дйствіемъ фанатика, станутъ стовать на нкоторыя послабленія, сдланныя въ пользу раскольниковъ, и требовать возвращенія къ прежней систем стсненій и преслдованій? У насъ, дйствительно, есть странный обычай обобщать значеніе частнаго факта. Вспомнимъ кстати о томъ, что во времена оны бывало съ литературой. Появленіе какой либо предосудительной статьи въ журнал сопровождалось послдствіями не столько тягостными для виновныхъ, сколько для литературы вообще, вся литература должна была отвтствовать за нелпость, сказанную какимъ-нибудь сумасбродомъ, и полезная дятельность, плодотворная разработка того или другаго вопроса останавливалась единственно потому, что кто-то что-то совралъ. Расколъ есть одно изъ самыхъ прискорбныхъ явленій у насъ, но онъ возникъ, усилился, размножился, конечно, не вслдствіе излишней свободы. Онъ возникъ и размножился, и далъ отъ себя вс свои дикіе отпрыски именно въ ту пору, когда религіозныя заблужденія подвергались неутомимымъ преслдованіямъ. Преступленіе Заморина — не новость. Это не плодъ новой системы, которая только что начинается, или, лучше сказать, предвкушается, это — плодъ, завщанный прошедшимъ, равно какъ и самая секта, къ которой принадлежитъ преступникъ. Самый врный или, лучше сказать, единственный способъ къ дйствительному пресченію явленій подобныхъ сект бгуновъ, есть невозвращеніе къ старымъ порядкамъ, подъ снію которыхъ он родились и выросли, а боле ршительный переходъ къ новымъ. Секта, отвергающая всякія власти, и духовныя и гражданскія, непризнающая всякую прочную форму человческаго быта и дятельности, проклинающая всякій честный промыселъ, поставляющая всю свою религію въ томъ, чтобъ быть постоянно въ бгахъ и укрываться въ подпольяхъ, и всхъ неведущихъ такого образа жизни и неисповдающихъ такой религіи, всхъ, какъ православныхъ такъ и иноврцевъ, чествующая именемъ слугъ антихристовыхъ — такая секта не можетъ устоять при боле сильномъ и правильномъ развитіи гражданской жизни. Самое дйствительное средство къ пресченію явленій противообщественныхъ, есть возможно боле полное, возможно боле широкое развитіе общественныхъ силъ’ (Моск. Вд. No 250).

Итакъ, прежде чмъ мы успли въ этой Хроник свести счеты всмъ противообщественнымъ явленіямъ, всмъ нравственнымъ недугамъ нашей жизни, ‘Московскія Вдомости’ уже указали на специфическое средство къ исцленію всхъ ихъ огуломъ. Полное и широкое развитіе общественныхъ силъ! ‘Да вдь въ числ этихъ силъ — скажутъ, пожалуй, реакціонеры — есть и т противоборствующія силы, о насильственномъ подавленіи которыхъ еще такъ недавно хлопотали сами же ‘Московскія Вдомости’. Хорошо толковать этой газет о раскрытіи здоровыхъ силъ, но какъ отличить здоровыя отъ нездоровыхъ, и гд тотъ карантинъ, посредствомъ котораго можно было бы пропускать къ раскрытію одн только незараженныя силы? Какъ устранить при этомъ фальшивую примсь къ здоровью — примсь, которая, пожалуй, еще могла быть мало-по-малу устранена, къ полному удовольствію ‘Москов. Вдомос.’, изъ крестьянскаго дла, но которую едва-ли можно вовсе устранить изъ Россіи, которая приглашается къ возможно полному, возможно широкому раскрытію всхъ общественныхъ силъ? Если при раскрытіи одного только крестьянскаго дла успло расплодиться, по собственному выраженію этой газеты, такое множество разной сволочи, разныхъ интригантовъ, демагоговъ, Кайевъ Гракховъ, то что же это будетъ, когда исполнится желаніе ея о широкомъ и полномъ развитіи всхъ интересовъ, всхъ силъ всего русскаго общества? Вдь въ числ этихъ интересовъ есть столько интересовъ ложныхъ, извращенныхъ, дикихъ — въ числ этихъ силъ есть столько силъ, зараженныхъ духомъ интриги, духомъ раскола, духомъ вражды религіозной и сословной, духомъ вреднаго сектаторства, исполненнаго столькихъ противообщественныхъ и, пожалуй, противогосударственныхъ стремленій? И вы хотите спустить съ цни всю эту сволочь, да еще позволить ей раскрываться и развиваться въ вашемъ присутствіи — вы, которые еще такъ недавно охраняли замкнутость дворянства отъ присутствія и вмшательства ‘сволочи’, далеко боле приличной! Васъ ли мы слышимъ, великій оракулъ правды, твердая опора государственной крпости — той, что осталась позади? Давно ли вы указывали на духъ интриги, овладвшій едва-ли не всею литературою, на духъ сепаратизма, заразившій едва-ли не весь воздухъ, а теперь хотите уврить насъ, что въ этой литератур и въ этомъ воздух есть много здоровыхъ и полезныхъ силъ, что можно предоставить имъ широкое и полное развитіе! Давно ли вы сами воздвигали гоненія на невиннйшія малороссійскія азбуки, а теперь приглашаете насъ прекратить гоненія на всю раскольничью литературу, на твердо организованныя секты, на изувровъ, непризнающихъ ни Бога, ни властей, ни брака, ни собственности? Разв расколъ не интрига? Разв всякое сомнніе не есть интрига противъ вры и порядка? Разв вс эти расколоучители-Аввакумы, Сенсимоны, Селивановы, и проч.— не ловкіе люди, не интриганты? На какомъ же основаніи вы возмущаетесь при мысли о возможности преслдованій всхъ этихъ отпрысковъ интриги, которую сами преслдовали? Въ силу какихъ соображеній вы пожелали вдругъ, чтобъ вся эта безчисленная сволочь получила возможность раскрывать свои вредныя силы, рядомъ съ немногими здоровыми органами печати, рядомъ съ врачующею силою, присущею одному только дворянскому сословію? Разв вамъ пріятно будетъ, когда вся эта противободрствующая сила станетъ думать вслухъ, думать по-своему?’

Такъ вправ будутъ вопросить реакціонеры, обращаясь съ своимъ крылатымъ словомъ къ ‘Московскимъ Вдомостямъ’. Что отвтитъ на это почтенная газета — не знаемъ, но мы знаемъ, что отвтилъ бы въ этомъ случа ‘Русскій Встникъ’, блаженной памяти прежній ‘Русскій Встникъ’, въ которомъ помщались блестящія политическія обозрнія, знакомившія русскую публику съ духомъ англійскаго государственнаго устройства, съ духомъ англійской терпимости и свободы.

Прежній ‘Русскій Встникъ’, еслибъ онъ могъ воскреснуть изъ своего гроба, непремнно отвтилъ бы, что все, въ чемъ ‘Московскія Вдомости’ видитъ теперь одну интригу — вс эти муки сомннія, эти приливы крови къ голов и сердцу, есть неизбжная принадлежность всякаго здороваго организма, обреченнаго на сидячую жизнь, что еслибы такому организму побольше свжаго воздуха, побольше умственнаго моціона, то припадки бы скоро прошли и организмъ развился бы на славу. Нужно благодарить еще Бога, сказалъ бы ‘Русскій Встникъ’, что эти болзненные припадки не успли перейти въ гнилую горячку, въ отупніе мозговыхъ органовъ, въ апатію и равнодушіе, словомъ, въ то состояніе, при которомъ думать не такъ, какъ вс думаютъ, было бы уже совершенно невозможно, и посл котораго уже ничего кром ‘зелена вина’ не въ состояніи расшевелить кровообращеніе.

Но, ‘спитъ во гроб спящій братъ’, умеръ старый ‘Русскій Встникъ’ и не можетъ боле вмшаться въ споръ съ реакціонерами. На свт остались только ‘Московскія Вдомости’, но он не могутъ, не противорча самимъ себ, отвчать подобнымъ образомъ, а вс остальные органы политической печати, за исключеніемъ разв органа гг. Скарятина и Юматова — все интриганы и ловкіе люди, которымъ слдовало бы даже вовсе запретить вмшиваться въ разговоры порядочныхъ людей.

Однако, все-таки, еслибъ нельзя было говорить, то позволительно, по крайней мр, было бы, хоть молча, указать пальцемъ на факты. А кто же не видитъ теперь тхъ фактовъ, которые мы слегка только очертили въ этой Хроник? Кто не знаетъ, что у насъ развивается теперь въ громадныхъ размрахъ пьянство въ народ, равнодушіе къ внутреннимъ вопросамъ, духъ сословнаго высокомрія, ослабленіе умственной оригинальности въ наук и литератур? Кому неизвстно, что рядомъ съ этими недостатками нравственныхъ силъ, поддерживаемыхъ духомъ государственнаго патріотизма, какъ метко выразился г. Аксаковъ, стоитъ во весь ростъ, польскій вопросъ, загородившій намъ дорогу къ внутреннему самоусовершенствованію, къ побдамъ надъ своими недостатками? А за порогомъ польскаго вопроса стоятъ длинною вереницей другіе вопросы, другіе призраки международнаго, государственнаго, общественнаго права, и позади — колоссальная тнь ‘духа лесча’ съ саркастическою улыбкою отрицанія, съ длиннымъ свиткомъ непоршенныхъ вопросовъ въ рукахъ.

Сколько могучихъ общественныхъ силъ потребуется для побды надъ всми этими вопросами, призраками, духами! ‘Но гд же — спрашиваетъ г. Аксаковъ — эти свжіе, могучіе элементы русской общественности? Откуда мы ихъ возьмемъ? Изъ нашихъ дворянскихъ собраніи, изъ-за карточныхъ зеленыхъ столовъ, изъ-за игры въ лото въ столичныхъ и провинціальныхъ клубахъ Россійскаго Царства? Посмотримъ — продолжаетъ г. Аксаковъ — хоть на польскій вопросъ въ западномъ кра. Вы говорите, вслдъ за другими, что ваши права на этотъ край основываются на прав русской народности, что вы стоите тамъ за бдный, угнетенный русскій народъ. Такъ, безспорно, но какъ же будете вы стоять за русскую народность въ западномъ кра, если вы пренебрегаете ею въ восточномъ, сверномъ, средиземномъ кра Россіи? Неужели, думаете вы, будетъ прочно и плодотворно то ваше стояніе за русскую народность, которое коренится не въ убжденіяхъ и сердц вашемъ, какъ русскихъ людей, а единственно въ соображеніи государственныхъ пользъ и разсчетовъ политическихъ? Вы пришли къ справедливому убжденію, что въ Царств Польскомъ необходимо уничтожить прежній порядокъ назначенія тминныхъ войтовъ изъ помщиковъ, отмнить совершенно ‘патримоніальную юрисдикцію’, обзавести Польшу нашимъ крестьянскимъ міромъ, мірскими сходами, нашимъ обычнымъ избирательнымъ началомъ, а давно ли вы, господинъ Б, и вы, господинъ Д, и вы, господинъ Ч, писали и подавали проекты о развитіи этой патримоніальной юрисдикціи или ‘вотчиннаго права’ въ Россіи, да еще на дняхъ печатали о необходимости уничтоженія крестьянскихъ волостныхъ судовъ, о польз сокращенія числа мировыхъ посредниковъ и ослабленія силы мировыхъ учрежденій?’ (‘День’ No 46).

Это, что называется, не въ бровь, а прямо въ глазъ ‘Москов. Вдомостямъ’.

Но что же длать намъ при такомъ внутреннемъ разлад нашего общества по внутреннимъ вопросамъ? Какъ привести въ порядокъ наши духовныя боевыя силы? Чмъ возбудить и воодушевить эту массу дремлющихъ силъ, какою проповдью заронить въ нихъ спасительную искру жизни? Гд то слово, тотъ воинственный кличъ, который въ состояніи собрать эту разнородную массу подъ одно знамя и устроить плотныя каре противъ приближающагося отовсюду непріятеля?

Отвчать на этотъ вопросъ мы не беремся. Заключимъ наше обозрніе слдующимъ афоризмомъ писателя, такъ часто нами цитуемаго. ‘Учрежденія — говоритъ Милль — не могутъ дйствовать сами по себ, какъ одна узда безъ здока не управляетъ лошадью. Если дятельныя силы общества равнодушны и нерадивы, чтобъ заявить себя, то самый лучшій административный аппаратъ принесетъ немного пользы. Но все-таки хорошій аппаратъ лучше дурнаго. Онъ даетъ возможность малой двигательной сил дйствовать самымъ выгоднымъ способомъ’.

ЗАМТКА.

Въ іюльской Хроник за ныншній годъ, защищая такъ-называемыхъ украйнофильскихъ хлопомановъ отъ обвиненій въ стачк ихъ съ поляками, мы сослались на публичную дятельность двухъ хлопомановъ польскаго происхожденія, гг. Антоновича и Рыльскаго, свидтельствующую, что это обвиненіе совершенно ложно. Мы видли изъ статей г. Антоновича, что онъ, посл долгихъ споровъ съ интеллигенціею западнаго края, разорвалъ съ нею всякую связь и объявилъ ей, что она сила пришлая, чуждая украинскому населенію, и приглашалъ ее или сдлаться русскою или убираться-себ восвояси, въ Польшу. О г-н Рыльскомъ мы выразились такимъ образомъ: ‘Г-нъ Рыльскій, какъ намъ говорили, за такой же образъ мыслей, лишился богатаго наслдства и существуетъ уроками’.

Мы получили на дняхъ письмо отъ г. Рыльскаго изъ Кіева, въ которомъ, выражая неудовольствіе за то, что мы позволили себ коснуться его частной жизни, онъ проситъ насъ заявить, что извстіе, сообщенное нами, совершенно несправедливо: никакого наслдства онъ не лишался и живетъ вовсе не уроками. Въ заключеніе г. Рыльскій высказываетъ мнніе, что пора было бы предоставить однмъ лишь переднимъ (то-есть лакейскимъ) русской литературы обсуждать вопросъ, на сколько украйнофильство можетъ терять отъ того, что ему могутъ сочувствовать поляки.

Очень сожалемъ, что ввели въ заблужденіе нашихъ читателей передачею имъ ложнаго слуха о г-н Рыльскомъ, и спшимъ возстановить фактъ. Мы готовы были бы просить у г. Рыльскаго извиненія за посягательство на его семейныя тайны, но такъ-какъ эти тайны оказались несуществующими, то полагаемъ, что намъ и извиняться теперь уже не въ чемъ. Что же касается до мннія г. Рыльскаго о томъ, что будто бы пора уже сдать въ литературныя переднія вопросъ о сочувствіи поляковъ къ у крайне фи ламъ, то мы никакъ не можемъ согласиться съ этимъ мнніемъ. Вопросъ этотъ очень важенъ, и въ немъ заключается будущая сила или будущее ничтожество украйнофильства. Мы полагали, что вся правда украйнофильства собственно въ томъ и заключается, что его ненавидятъ поляки. Только потому мы и защищали хлопомановъ, что становясь ими, поляки нетолько перестаютъ быть поляками, какъ это видно изъ словъ г-на Антоновича, но даже приглашаютъ всю остальную интеллигенцію Южной Руси сдлаться русскою или убираться прочь. Мы уврены, что къ подобнымъ мнніямъ поляки не могутъ питать сочувствія. Мы не слыхали еще ни разу, чтобы какой-нибудь полякъ, оставаясь врнымъ польскому длу, выразилъ сочувствіе къ подобному мннію. Вотъ почему намъ казалось и кажется, что подобное сочувствіе дйствительно могло бы повредить чистот украйнофильства. Вотъ почему мы сочли долгомъ защищать это направленіе отъ несправедливыхъ обвиненій въ солидарности его съ польскими стремленіями, и полагаемъ, что имли и имемъ къ тому полное основаніе. Мы не согласимся сдать этого вопроса въ лакейскую до тхъ поръ, пока для всхъ недоброжелателей украйнофильства не сдлается совершенно очевидно, что истинные поляки никоимъ образомъ не могутъ питать сочувствія къ истиннымъ украйнофиламъ.

С. ГРОМЕКА.

‘Отечественныя Записки’, No 11, 1863

СОВРЕМЕННАЯ ХРОНИКА РОССІИ.

ЗАМТКА.

Читайте также: