Современная французская молодежь, Добровольский Иван Иванович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

Современная французская молодежь.

(Посвящается русскому студенчеству).

Что такое представляетъ собою, въ духовномъ отношеніи, современная французская интеллигентная молодежь? Чмъ она живетъ, что думаетъ, къ чему стремится, какія нравственныя цли передъ собою ставитъ? Каковы ея врованія, убжденія, упованія, идеалы? Насколько намъ извстно, вс эти вопросы почти совсмъ даже и не затрогивались нашею печатью, удляющею, однако же, не мало вниманія явленіямъ политической, общественной, литературной и научной жизни Франціи, а, между тмъ, они, эти вопросы, чрезвычайно интересны и сами по себ, и по своему отношенію къ ближайшимъ судьбамъ Французской республики, стоящей на передовомъ посту цивилизаціи. Обыкновенно говорятъ,— и говорятъ совершенно справедливо,— что на молодежи покоятся вс надежды страны. Смло можно утверждать, что какова сегодняшняя молодежь, таковъ въ значительной степени будетъ, по своему умственному и нравственному содержанію, и завтрашній день. Сегодня представители ея толпятся въ стнахъ университетовъ, поглощены профессорскими лекціями, учебниками, книгами, работаютъ въ кабинетахъ, лабораторіяхъ, библіотекахъ, живутъ боле или мене замкнуто и обособленно въ своей товарищеской сред, но завтра они сойдутъ со школьной скамьи, выступятъ активными гражданами на общественную арену, смнятъ собою теперешнихъ дятелей, предъявятъ къ жизни свои требованія, внесутъ въ эту жизнь свое внутреннее содержаніе, будутъ задавать тонъ въ политик, въ сфер соціальныхъ отношеній, въ литератур, въ наук, въ искусств. Они разсются по всмъ областямъ мысли и практической дятельности, на все наложатъ рзкую печать своего генія, явятся въ роли руководителей общественнаго мннія, будутъ въ извстной мр направлять и ршать судьбы страны, будутъ ‘длать исторію’… Въ виду всего этого, права ихъ на наше вниманіе не могутъ подлежать ни малйшему сомннію.

Въ какомъ же направленіи складываются и формируются идеи и чувства теперешняго французскаго интеллигентнаго юношества? Чего ждать отъ университетской молодежи французскому обществу и народу? Посильный отвтъ на эти животрепещущіе вопросы мы и постараемся дать въ нижеслдующихъ строкахъ, причемъ намъ, для выполненія нашей задачи, нужно будетъ, прежде всего, выслушать и прокоментировать то, что говорятъ на этотъ счетъ сами французскіе студенты. А они на эту тему говорятъ и, притомъ, вещи чрезвычайно любопытныя.

Въ конц января прошлаго года, въ Париж, въ одной изъ комфортабельныхъ залъ роскошнаго Maison des tudiants, принадлежащаго Association des tudiants de Paris, въ присутствіи многочисленной аудиторіи, состоявшей, по меньшей мр, изъ пятисотъ человкъ (все студенты), происходила одна изъ обычныхъ въ ассоціаціи конференцій. Лекторомъ на этотъ разъ былъ студентъ словеснаго факультета, Генрихъ Беранже. Тема конференціи — La jeunesse intellectuelle et le roman franais contemporain {Конференція эта напечатана въ журнал ассоціаціи L’Universit de Paris 1890, fvrier, No 31.}. Для насъ, въ виду предпринятой нами работы, конференція эта сказывается настоящимъ кладомъ, такъ какъ въ ней мы находимъ весьма недвусмысленно выраженное profession de foi современной французской интеллигентной молодежи, для читателей же нашихъ она, по всей вроятности, будетъ настоящимъ откровеніемъ.

II.

‘Въ роман, т.-е. въ художественномъ воспроизведеніи жизни,— сказалъ, между прочимъ, Беранже въ начал своей замчательной лекціи,— молодые люди жадно ищутъ ключа къ жизненной загадк, къ тайн чужихъ душъ и, въ особенности, къ тайн своей собственной души. Въ виду этого, казалось бы, что наши новйшіе романисты прежде всего и съ особенною заботливостью должны были-бы постараться о томъ, чтобы начертать для этой интеллигентной молодежи достойный ея портретъ, который былъ бы, въ одно и то же время, вренъ и идеалу, и дйствительности, въ которомъ молодежь могла бы узнать себя и по которому пожелала бы формироваться. Великій писатель могъ бы создать при этомъ прекрасное произведеніе и такимъ образомъ оказать чрезвычайно благотворное вліяніе’. И, однако же, ни одинъ изъ наиболе крупныхъ представителей Французской художественной литературы не выполнилъ этой благодарной задачи. Если знаменитые романисты въ произведеніяхъ своихъ и затрогивали по временамъ тему о людяхъ молодаго поколнія, то длали это почти всегда мелькомъ, такъ сказать, мимоходомъ, да, къ тому же, и типы молодежи обрисовывались ими при этомъ исключительно съ одной только вншней стороны, въ душу же молодежи никто изъ нихъ никогда не заглядывалъ, эволюціею этой души не интересовался. Объясняется это, главнымъ образомъ, тмъ, что ни Гонкуръ, ни Золя, ни кто бы то ни было другой изъ корифеевъ французской натуралистической школы не былъ самъ студентомъ, въ точномъ значеніи этого слова, не дышалъ воздухомъ университетской среды, не переживалъ тхъ кризисовъ, черезъ которые проходили мысль и чувство юной интеллигенціи, а потому и не могъ изображать эту послднюю иначе, какъ только вншнимъ образомъ, по установившимся шаблонамъ, да по предвзятымъ, слишкомъ ужь упрощеннымъ теоріямъ. Только за самые послдніе годы, благодаря начавшейся реакціи противъ ‘натурализма’ и возрожденію идеалистическихъ тенденцій въ литератур, на сцену выступили два молодыхъ романиста, Поль Бурже и Морисъ Барресъ, въ цломъ ряд художественныхъ монографій видимо носящихъ на себ автобіографическій характеръ, попытавшіеся явиться изобразителями и истолкователями души интеллигентной молодежи. Оба эти писателя, — къ слову сказать, далеко не одинаковаго достоинства,— рисуютъ намъ, однако же, типы не теперешней молодой интеллигенціи, а той, къ которой каждый изъ нихъ самъ принадлежалъ: отъ произведеній Бурже ветъ на насъ духомъ 70-хъ годовъ, произведенія же Барреса отдаютъ специфическимъ букетомъ годовъ 80-хъ. На этихъ двухъ писателяхъ, какъ на представителяхъ и выразителяхъ духа двухъ юныхъ поколній, предшествовавшихъ поколнію теперешнему, поколнію 90-хъ годовъ, Беранже и остановилъ вниманіе своихъ слушателей. Съ незаурядною силой анализа подошелъ онъ къ продуктамъ творчества названныхъ авторовъ, выбралъ изъ нихъ наиболе характерныя, типичныя черты, слилъ ихъ въ два цльные, живые образа, которые затмъ и сопоставилъ съ образомъ современнаго интеллигентнаго юноши, готоваго выступить на арену общественно-политической дятельности, лихорадочно работающаго надъ вопросами: куда идти, что длать, зачмъ жить?— и вдумчиво взглядывающагося въ будущее. Результатъ талантливо сдланнаго сопоставленія получился въ высокой степени поучительный.

Въ какомъ свт представляется намъ молодое поколніе 70-хъ годовъ, плотью отъ плоти котораго является самъ Поль Бурже, въ 1872 г. бывшій еще студентомъ cole des Hautes tudes, имвшій тогда всего двадцать лтъ и всецло жившій жизнью юношества Латинскаго квартала,— того самаго юношества, интеллектуальные типы котораго онъ, немного поздне, очерчивалъ въ своихъ произведеніяхъ? Это было глубоко-несчастное, отравленное жизнью поколніе, проникнутое мрачною меланхоліей и безнадежною тоской. Очень печально, съ душевною болью смотрло оно и на себя, и на окружавшую его дйствительность. Да и не могло оно смотрть иначе, не могло выработать бодраго взгляда на жизнь, создать себ жизнерадостное міросозерцаніе. Въ самомъ дл, вдь, тогда только что ушли пруссаки, разгромившіе, растоптавшіе и принизившіе отечество. Одни изъ представителей тогдашняго молодаго поколнія,— т, что постарше,— сами выстаивали, съ ружьемъ на плеч, на парижскихъ форпостахъ, сами бились съ врагомъ, отстаивая истекавшую кровью родину, сами проливали свою я вражескую кровь и угнетались развертывавшеюся передъ ними во всемъ своемъ безобразіи картиной кровавыхъ ужасовъ, гибели, смерти, разрушенія. А т, что помоложе, смотрли и содрогались при вид того, какъ дождемъ сыпавшіяся на осажденный городъ непріятельскія бомбы несли съ собою опять ту же гибель, то же разрушеніе… А тамъ, тотчасъ посл борьбы съ вншнимъ врагомъ,— борьбы, окончившейся такъ унизительно, такъ позорно, — новая кровавая борьба, на этотъ разъ братоубійственная, борьба съ коммуной… Отчаянный бой ‘федералистовъ’ съ ‘версальцами’… Парижъ, великій Парижъ, свточъ цивилизаціи, залитъ по колно кровью, гибнетъ въ пламени… Разгромъ коммуны… ‘Кровавая недля’… безпощадныя репрессіи, зврская расправа съ побжденными, безчеловчная бойня, массовые разстрлы… Если даже теперь, по прошествіи двадцати лтъ, намъ, людямъ, не имющимъ съ Франціей кровныхъ связей, при одномъ воспоминаніи объ этихъ неописуемыхъ ужасахъ жутко длается и страшно за человка становится, то что же, спрашивается, должны были вынести и переиспытать сами французы, современники и очевидцы всхъ этихъ ужасныхъ длъ и событій?! Что, въ особенности, должны были перечувствовать и пережить т подростки и юноши, которые относятся къ интересующему насъ поколнію?! Какія убійственно-мрачныя, подавляющія впечатлнія должны были до краевъ переполнить ихъ душу, только что раскрывшуюся для ‘ощущеній бытія’?! Нашъ авторъ или, точне, ораторъ не останавливается надъ всмъ этимъ, не ставитъ такихъ вопросовъ, ограничиваясь только бглымъ фактическимъ указаніемъ на характеръ тогдашней эпохи. Но вовсе не нужно быть и особенно тонкимъ психологомъ, чтобы понять, какъ эта эпоха должна была отразиться на молодомъ поколніи, какую глубокую, неизгладимую складку должна она была провести въ душ каждаго живаго и мыслящаго представителя молодежи того времени. Молодежь эта, — какъ и всякая другая, еще не оскопленная практикою жизни,— порывалась къ правд, свту, свобод, мысль и чувство ея работали въ направленіи гуманитарныхъ идеаловъ, головы юношей полны были благородными, святыми мечтами о людскомъ равенств, братств, о царств права, справедливости, мира, любви… И чмъ же отвтила дйствительность на эти порыванія къ свтлому идеалу, на эти высокія, чистыя, золотыя мечты? Рками пролитой человческой крови, наглымъ торжествомъ грубаго насилія, поруганіемъ всхъ божескихъ и человческихъ правъ, оргіей разнузданныхъ животныхъ страстей, всесокрушающимъ разливомъ человконенавистничества! Можно ли было, спрашивается, продолжать культивировать мечты о прав, справедливости, гуманности, когда въ окружавшей дйствительности безраздльно и безконтрольно господствовала одна только грубая физическая сила, когда свирпый кулакъ оказывался единственнымъ регуляторомъ человческихъ отношеній и побдоносно доказывалъ всмъ идеалистамъ, что гд сила, тамъ и право? Можно ли было даже и помышлять о царств мира, братства, любви, когда ‘люди-братья’ съ бшеною злобой набрасывались другъ на друга, перегрызали другъ другу горло, какъ дикіе зври, когда воздухъ переполненъ былъ зловщими звуками вражды, ненависти, когда круговъ повсюду раздавались раздирающіе душу стоны, проклятія, скрежетъ зубовный?! Какою горькою, ядовитою насмшкой должны были въ ту пору звучать хорошія слова: братство, любовь, солидарность! И такая ужасная пора оказалась возможною во второй половин XIX столтія, въ самый разгаръ цивилизаціи, въ моментъ грандіознаго, небывалаго еще прогресса знанія, науки, искусства! Да какой же, въ такомъ случа, смыслъ и въ этой хваленой цивилизаціи, и въ этомъ прогресс, если они не способствуютъ очеловченію людей, если они безсильны обуздать въ человк звря! Да и настанетъ ли когда-нибудь это очеловченіе, возможно ли желанное царство гуманности, любви, братства людскаго? Любовь, братство… не пустыя ли все это слова? Не дтскія ли грёзы, разсевающіяся отъ соприкосновенія съ дйствительностью, вс эти мечтанія о свтломъ идеал? Не созданіе ли ребяческой фантазіи и самый-то этотъ идеалъ? Да, да,— твердили про себя сверстники Бурже, раздавленные ужасами пережитыхъ ими страшныхъ дней,— все это пустыя, лишенныя всякаго реальнаго содержанія слова, все это — грёзы, фантазіи, обманчивые миражи — и ничего боле!… А по мр того, какъ они все это твердили, взоръ ихъ все боле и боле тускнлъ, горячій энтузіазмъ, наполнявшій прежде ихъ души, погасалъ, смнялся холодомъ, гордо поднятыя головы свшивались на грудь, опускались обезсилвшія руки… Нжный цвтокъ широкаго, свтлаго общечеловческаго идеала захватило морозомъ — и онъ свернулся, поблекъ, умеръ… Возвратимся, однако, къ рчи нашего молодаго оратора.

Помимо всего вышесказаннаго, крушенію и замиранію широкихъ идеалистическихъ тенденцій въ тогдашней молодежи весьма сильно способствовали, между прочимъ, также и другія обстоятельства. Желая доискаться основныхъ причинъ того, почему дйствительность такъ возмутительно дурна, представители юной интеллигенціи того времени невольно оглядывались на недавнее прошлое Франціи, на вчерашній день французской исторіи — и находили тамъ позоръ второй имперіи, на убійственное, развращающее вліяніе которой Беранже вскользь, въ двухъ-трехъ словахъ, и указываетъ. Но мы и безъ него знаемъ, чмъ была вторая имперія и какое вліяніе оказала она на несчастную Францію. Пришелъ предпріимчивый бандитъ, подкрался, какъ тать въ нощи, къ народному самодержавію, упразднилъ его, перешагнувши при этомъ черезъ законъ и, не отступивъ предъ клятвопреступленіемъ, взялъ затмъ въ руки палку, силою заставилъ ошеломленную страну признать себя ‘спасителемъ’ и повелителемъ, и началъ командовать. Страна, въ лиц ея ‘просвщенныхъ’, ‘культурныхъ’ классовъ, во вс глаза смотрла на счастливыя похожденія удачливаго бандита и на примр этого послдняго училась тому, какъ надо устраивать свои длишки. Урокъ, преподнесенный сверху, сводился къ апологіи успха. Законъ, право, честь, совсть, человческое достоинство, все это вздоръ, къ которому серьезно могутъ относиться только глупцы и на который давно бы пора махнуть рукой всмъ разумнымъ, практическимъ, ‘трезвенно’ смотрящимъ на жизнь людямъ. Главное въ жизни — добиться успха во что бы то ни стало, какими-бы то ни было путями и средствами, по отношенію къ которымъ разборчивость является просто-на-просто глупостью. Успхъ все оправдываетъ, все санкціонируетъ. Передъ нимъ все преклоняется, потому что онъ даетъ силу, власть, изобиліе благъ земныхъ,— короче, все, что нужно для того, чтобы обезпечить себ въ сей юдоли полную чашу наслажденій. А, вдь, наслажденіе — единственная цль жизни, вн его, вдь, нтъ ничего, къ чему стоило бы стремиться. Какіе-то тамъ высшіе интересы, гражданскія доблести, идеалы?… Вс эти и имъ подобные пустяки тоже давнымъ-давно пора сдать въ архивъ. Они до добра обыкновенно не доводятъ, да и голодомъ съ ними насидишься… Идеалъ для понимающаго жизнь и умющаго жить человка, это — хорошій кушъ, это — теплое мстечко, это благоволеніе правящихъ и власть имущихъ сферъ, это — завлекательный боковой разрзъ въ одяніи пышной г-жи Шнейдеръ, подвизающейся въ роли Прекрасной Елены… А прочее — все вздоръ… И такъ, да здравствуетъ успхъ, да здравствуетъ наслажденіе жизнью!

Эта легкая, удобная, потакавшая всмъ низменнымъ страстямъ и вождленіямъ мораль, подъ подпвающіе звуки оффенбаховской оперетки, являвшейся символическимъ выраженіемъ всего тогдашняго режима, проводилась изъ Тюильри въ общество и усерднйшимъ образомъ культивировалась въ немъ второю имперіей, которая не безъ основанія смотрла на нее какъ на прекрасный презервативъ противъ ‘завиральныхъ’ идей к какъ на врнйшій залогъ внутренняго мира и спокойствія. Старанія въ этомъ направленіи увнчались полнымъ успхомъ: брюшные аппетиты взыграли, началась оргія всяческаго свинства. Проституціонная мораль пришлась, какъ нельзя боле, по плечу и по вкусу ‘культурнымъ’ классамъ французскаго общества, представители которыхъ густою толпой хлынули на путь спекуляцій, наживы, обогащенія. Деньги, наслажденіе стали культомъ… Души продавались и покупались задешево. У лавочки режима, сыпавшаго золотомъ, происходила жестокая давка. Самый безстыдный канканъ чрезвычайно быстро завоевалъ себ полное право гражданства въ палат депутатовъ, въ сенат, на судейскихъ скамьяхъ, на прокурорскихъ трибунахъ, на профессорскихъ каедрахъ, въ публицистик, въ литератур. ‘Культурная’ Франція стала все больше и больше походить на одинъ сплошной, грандіозный публичный домъ, въ которомъ безъ малйшаго зазрнія совсти, среди бла дня, на глазахъ у всей Европы, совершались всевозможныя непотребства и въ которомъ честь, совсть, убжденія летли ‘кувыркомъ, кувыркомъ’… И все это длилось почти цлыхъ двадцать лтъ, причемъ деморализація расплывалась по стран какъ масляное пятно по бумаг. Само собою разумется, что все честное, чистое, живое въ нравственномъ отношеніи, что еще оставалось въ стран, должно было задыхаться въ этой душной, міазматической атмосфер, должно было, волей или неволей, уходить со сцены и уступать мсто самодовольному, торжествующему свинству. Характеры измельчали, убжденія размнялись на звонкую монету, таланты исчезли,— вдь, такіе злаки не произростаютъ въ свиномъ хлв. Во всхъ сферахъ жизни и дятельности воцарилась пошлая посредственность, которая и наложила на все свою печать. Все принизилось, загрязнилось, источники духовной жизни стали изсякать, всякое творчество, за исключеніемъ канканно-опереточнаго, прекратилось. Въ систематически развращаемомъ обществ оказался полнйшій недостатокъ въ живыхъ силахъ, благодаря чему проституціонный режимъ и закончилъ свое существованіе банкротствомъ, естественнымъ и неизбжнымъ слдствіемъ котораго явилась катастрофа 70-го года.

Беранже не нарисовалъ передъ своими слушателями всей этой неприглядной картины жизни французскаго общества въ эпоху второй имперіи, онъ только, повторяемъ, мелькомъ указалъ на эту имперію, какъ на фактора, развратившаго Францію до мозга костей и весьма сильно поспособствовавшаго упадку духа интеллигентной молодежи 70-хъ годовъ. Какъ же, спрашивается, и чмъ именно поспособствовалъ онъ этому упадку? Имя въ виду все, только что сказанное нами о наполеоновскомъ времени, мы безъ труда найдемъ отвтъ на этотъ вопросъ. Вглядываясь въ развертывавшуюся передъ ея глазами картину того позорнаго времени, молодежь новой, уже республиканской, Франціи должна была, прежде всего и больше всего, поражаться не фигурою узурпатора, клятвопреступника, развратителя страны и виновника тхъ національныхъ бдствій, которыя, какъ мы видли, такъ убійственно въ нравственномъ смысл отразились на юномъ поколніи,— нтъ, сверстниковъ и товарищей Бурже долженъ былъ поражать, главнымъ образомъ, тотъ общій фонъ, на которомъ вырисовывалась упомянутая фигура, то общество, которое обезпечило успхъ бандита, которое рукоплескало, преклонялось, распростиралось у ногъ этого злаго генія Франція. Это общество оказалось способнымъ дойти до полной утраты и забвенія человческаго образа, до послдней степени низости, подлости, всяческаго разврата, до безнадежнаго нравственнаго упадка. Оно съ величайшею готовностью потянулось къ злонамренно поставленному передъ нимъ корыту съ ‘жратвой’, съ живйшимъ удовольствіемъ погрузилось въ уготованную для него грязь и, что всего ужасне, барахтаясь въ этой грязи, чувствовало себя точно въ родной стихіи и оглашало воздухъ радостнымъ, самодовольнымъ хрюканьемъ. И это — ‘цвтъ’ страны, высшіе, наиболе ‘культурные’, ‘цивилизованные’, ‘просвщенные’ ея представители! И это — заправилы, распорядители и вершители судебъ народныхъ! Вдь, при вид того, чмъ было это общество, олицетвореніемъ какой мерзости оно являлось, тошно становится, дрожь (отвращенія охватываетъ!… Было, являлось? Такъ ли, полно? Можно ли говорить обо всемъ этомъ только въ прошедшемъ времени? Въ томъ-то и бда, что нельзя. Вдь, такимъ это общество было не сотни лтъ тому назадъ, а вчера, не могло оно за одну ночь существенно вмниться, не могли свиныя рыла въ такое короткое время преобразиться въ человческія лица. И они, дйствительно, не измнились, не преобразились, объ этомъ весьма краснорчиво свидтельствовало безчисленное множество фактовъ дйствительности 70-хъ годовъ. Дйствительность эта, несмотря на перемну декорацій на сцен, несмотря на смну второй имперіи третьей республикой, по существу своему, оставалась непосредственнымъ продолженіемъ и повтореніемъ того, что было и раньше, до 70-го года, она продолжала быть глубоко реакціонною во всхъ смыслахъ, угнетающею, отталкивающею. И вотъ, среди такой-то дйствительности, въ такомъ-то обществ, передъ которымъ безпристрастная исторія, несомннно, поставитъ на своихъ страницахъ знакъ минуса, интеллигентная молодежь интересующаго насъ поколнія обречена была жить и дйствовать… Какая безрадостная, безнадежная перспектива раскрывалась передъ этою молодежью! Созерцаніе этой-то именно перспективы и должно было угнетающимъ, обезсиливающимъ, парализирующимъ образомъ вліять на духъ молодаго поколнія. Такъ мы понимаемъ ретроактивную роль эпохи второй имперіи въ процесс формированія міросозерцанія у тогдашнихъ представителей юной части интеллигентнаго французскаго общества. Да, если только мы врно поняли его невысказанную, выраженную бглымъ намекомъ, мысль, такъ же, повидимому, понимаетъ дло и самъ Беранже, сдлавшій въ своей рчи указаніе на наполеоновское время.

Но если молодежь этого періода не находила опоры для своихъ идеалистическихъ тенденцій въ окружавшей ее живой дйствительности, то, быть можетъ, она могла найти ободряющіе нравственные стимулы въ сфер отвлеченной идеи, въ философіи, въ наук? Въ величайшему сожалнію, не могла, слышимъ мы отъ юнаго Беранже. Дло въ томъ, что и въ философіи, и въ наук давно уже произошла глубокая революція, результаты которой, по утвержденію нашего оратора, были весьма неблагопріятны для подъема духа мыслящей личности.

‘Столь различные по своему происхожденію и столь противуположные по своимъ тенденціямъ кантовскій критицизмъ и англо-французскій позитивизмъ соединили свои усилія для того, чтобы разрушить абсолюты старой метафизики и чтобы поставить на мсто этихъ абсолютовъ, считавшихся безсмертными, ученіе объ универсальной относительности. Французская революція была ничмъ инымъ, какъ провозглашеніемъ абсолютнаго права на земл: она выставила, въ качеств непреложнаго и священнаго, тотъ принципъ, что вс люди братья, что вс они свободны и равны’. Это была абсолютная метафизика, и вотъ эту-то метафизику и ниспровергъ кантизмъ въ союз съ контизмомъ. ‘Да и сама наука, мало-по-малу овладвшая душами, стала провозглашать, что въ мір существуютъ только одни законы и что желзная сть всеобщаго детерминизма охватываетъ весь міръ, какъ духовный, такъ и вещественный. Эти два новые принципа,— всеобщей относительности и всеобщаго детерминизма — сильнйшимъ образомъ поколебали прежнія идеи о свобод, объ абсолютномъ прав, о всемірномъ братств,— идеи, которыя вдохновляли людей конца прошлаго вка, доводили ихъ до высочайшаго героизма и увлекали ихъ къ покоренію міра. Какъ столбы храма, падая, увлекаютъ въ своемъ крушеніи крышу, своды, священныя изображенія боговъ и самый божественный алтарь, такъ пали, вмст съ этими абсолютами, которые назывались свободою и правомъ, и выводы разума, и сердечныя врованія, и, вообще все зданіе прежнихъ моральныхъ идей’. Кром желзнаго закона нее ходимости, правящаго всмъ міромъ и совершенно недоступнаго человческимъ воздйствіямъ, нтъ ничего непреложнаго, ничего безусловно истиннаго, ничего такого, на что умъ могъ бы опереться, какъ на незыблемую опору. Истина и заблужденіе, добродтель и порокъ, добро и зло, все это оказывается относительнымъ, все это является естественнымъ неизбжнымъ результатомъ дйствія высшихъ міровыхъ силъ, не подлежащихъ человческому контролю. Фатально развертывается безконечная цпь причинъ и слдствій, и ни одного звена въ этой роковой желзной цпи, сковывающей жалкаго, безсильнаго человка, этотъ послдній не можетъ ни переставить, ни измнить по своему произволу. Все въ мір идетъ такъ, какъ того безъапелляціонно требуетъ неумолимый, стихійный законъ всеобщей причинности, и человкъ, самъ всецло находящійся подъ властью этого закона, ничего съ даннымъ порядкомъ и ходомъ вещей на длать не въ состояніи. Такова, по словамъ Беранже, была покорившая умъ философія детерминизма,— съ психологической точки зрнія, ошибочно понятаго и истолкованнаго,— прибавимъ мы отъ себя. Эта философія и замедлила наложить свою печать и на историческую науку, и на художественную литературу. Она дала о себ знать, прежде всего, въ произведеніяхъ Тэна, а затмъ и Ренана, тенденціями ея прониклись и романисты ставшей господствующею натуралистической шкоды — Флоберъ, брать, Гонкуры, а за ними и Золя, съ его подражателями и учениками. Смертельнымъ холодомъ вяло на молодежь отъ этой философіи, отъ этой исторіи, отъ этой литературы. Благодаря имъ, ‘нравственная энергія молодыхъ людей оказалась жестоко поколебленною, парализованною’.

Каковъ же былъ конечный результатъ всхъ этихъ разнообразныя вліяній,— идейныхъ, историческихъ и бытовыхъ? Чрезвычайно прискорбный. Молодежь оказалась разбитою духовно, глубоко во всемъ разочаро ванною, ни во что не врующею, обезсиленною. Сверху, изъ идейныя сферъ, лился на нее холодный, негрющій свтъ, окружающая дйствительность вызывала въ ней чувство отвращенія, жизнь представлялась ей жалкою, безсмысленною, пошлою, безцльною. Нтъ въ этой жизни ничего такого, чмъ бы стоило душевно заинтересоваться, къ чему бы стоило относиться хоть сколько-нибудь серьезно, на что бы можно было съ пользою и охотой затрачивать душевныя силы. Отсюда — глубокій пессимизмъ, дилетантизмъ, индифферентизмъ и, какъ логическій результатъ всего этого, узкій эгоизмъ, культъ своего собственнаго ‘я’. Въ самомъ дл, если жизнь окружающей среды такова, что не стоитъ въ ней принимать ни малйшаго участія, что нечего въ ней любить, нечему удивляться и поклоняться, то для мыслящаго человка остается только отвернуться душевно отъ этой жизни, уйти въ себя, замкнуться въ своемъ личномъ внутреннемъ мір, жить только для самого себя, равнодушно смотря на жалкія перипетіи жалкой трагикомедіи, разыгрываемой жалкими актерами на жалкой житейской сцен. Къ этому дйствительно и пришли даже лучшіе представители молодежи 70-хъ годовъ,— представители, къ числу которыхъ, несомннно, принадлежитъ и самъ Бурже, вс они превратились въ мрачныхъ пессимистовъ и эгоистовъ, изрдка утонченныхъ, деликатныхъ, изящныхъ, чаще же всего довольно грубыхъ и жесткихъ. Но это духовное дезертирство изъ жизни окружавшей ихъ среды, это обособленіе отъ міра, это сидніе ‘въ кель подъ елью’ не дало имъ. нравственнаго удовлетворенія, не сдлало ихъ счастливыми,— о, нтъ? Съ одной стороны, ихъ грызла тоска по утраченнымъ широкимъ, общечеловческимъ идеаламъ, а съ другой, порвавъ духовную связь со средой, они обрекли себя на полное безсиліе: вдь, человкъ животное общественное, вн тсной, живой связи съ общественнымъ организмомъ, изъ котораго онъ постоянно черпаетъ свою силу, неизбжно долженъ сохнуть, хирть, замирать… Несчастные дезертиры-эгоисты! Они вполн, ясно сознавали свое всестороннее безсиліе, — безсиліе въ дйствіи, въ мысли, въ чувств, — и жестоко мучились, страдали отъ этого сознанія, какъ это прекрасно видно на примр всхъ молодыхъ героевъ романовъ Бурже. Некрасивое, въ нравственномъ смысл, явленіе они, конечно, представляли собою,— что хорошаго въ самодовлющемъ эгоист!— но они и’ сами очень хорошо это знали, а потому и не помышляли любоваться собою, напротивъ, они отчетливо понимали глубокую ненормальность своего* нравственнаго существованія и расплачивались за это пониманіе душевною мукой, что и придаетъ имъ человчный, благородный характеръ. ‘Поэтому-то, несмотря на все остальное,— воскликнулъ Беранже,— мы и любимъ ихъ, признавая въ нихъ нашихъ братьевъ, братьевъ страдавшихъ, израненныхъ жизнью и не имвшихъ возможности излечиться отъ своихъ ранъ… Мы ихъ любимъ и отпускаемъ имъ ихъ грхи, потому что, въ сущности, они были только невольными наслдниками трагическаго прошлаго, потому что они приняли это наслдство съ глубокою меланхоліей, потому, наконецъ, что имъ и въ голову не приходило ставить себ въ заслугу, гордиться или извлекать для себя какую-либо пользу изъ ихъ нравственной болзни’. Такими-то чертами обрисовываетъ и такъ оцниваетъ представитель современной молодежи, — видимо, одинъ изъ лучшихъ, — молодое поколніе 70-хъ годовъ. Послушаемъ теперь, что онъ скажетъ намъ о своихъ собратьяхъ годовъ восьмидесятыхъ.

III.

Если при вид представителей того несчастнаго молодаго поколнія, къ которому относятся Бурже и герои его романовъ, мы испытывали тяжелое, болзненное чувство, смшанное съ состраданіемъ и сердечныхъ участіемъ, то, попадая въ среду представителей молодежи только что минувшаго десятилтія, мы начинаемъ прямо-таки задыхаться, насъ охватываетъ какая-то оторопь, мы ощущаемъ въ себ страстное желаніе закрыть глаза, зажать носъ, заткнуть уши, отвернуться и бжать прочь, безъ оглядки. Эти люди,— въ томъ вид, въ какомъ ихъ рисуетъ намъ Беранже,— совсмъ не походятъ на тхъ искалченныхъ жизнью и мучительно страдающихъ юношей, о которыхъ мы говорили выше. Отъ нихъ разитъ запахомъ тлнья, они представляютъ собою ничто иное, какъ гробы повапленные, съ такимъ внутреннимъ содержаніемъ, которое вызываетъ въ насъ невольную дрожь гадливаго отвращенія. Это — люди, имющіе теперь 25—35 лтъ и подвизающіеся, въ качеств дятелей, на сегодняшней политическо-общественной сцен. Идейнымъ выразителемъ я апологетомъ ихъ является ихъ сверстникъ, молодой, не особенно талантливый, но очень искренній романистъ Морисъ Барресъ, обратившій на себя вниманіе двумя очень характерными, по своему внутреннему смыслу, произведеніями — Sous Voeil des Barbares и Un Homme libre. Замтимъ тутъ же мимоходомъ, что Барресъ, кром того, еще и политическій дятель, депутатъ, принимавшій дятельное участіе въ заговор ‘браваго генерала’ противъ республики и по горло перепачканный въ грязи буданжизма. Въ только что названныхъ произведеніяхъ своихъ,— носящихъ на себ несо* мннный автобіографическій характеръ,— онъ съ поразительнымъ цинизмомъ раскрываетъ передъ читателями тайники своей и своихъ сверстниковъ мертвой души. Преодолемъ же наше инстинктивное отвращеніе къ мертвечин и присмотримся къ тому, что такое представляютъ собою эти души.

На страницахъ своихъ произведеній Барресъ попытался дать портретъ родственнаго ему по духу современнаго ‘свободнаго человка’, ‘интеллигента’, живущаго подъ устремленными на него взорами ‘варваровъ’. Но, прежде всего, кто такіе эти ‘варвары’? Это, видите ли, вс представители демократіи, это вс люди, серьезно относящіеся къ жизни и дятельно работающіе на всхъ поприщахъ труда, умственнаго и физическаго, это — весь народъ, вся трудовая масса, за исключеніемъ немногихъ избранныхъ, ‘интеллигентовъ’ (intellectuels). Впрочемъ, даже и это опредленіе не совсмъ точно: ‘варвары’, строго говоря, это — вся толпа, все общество, вс люди, все человчество, за исключеніемъ одною его, ‘интеллигента’ (Барресъ — ‘интеллигентъ’, конечно). А что такое ‘интеллигентъ’? О, это замчательнйшій экземпляръ человческой породы! Это — избранное, высшее существо, это — соль земли, это — перлъ творенія, это — ярко-сверкающій всми цвтами радуги алмазъ въ навозной куч (т.-е. въ человчеств), это — тончайшая квинтъ-эссенція всяческой красоты, это — олимпіецъ, замирающій отъ восхищенія при созерцаніи своего величія и своего духовнаго совершенства и съ холоднымъ презрніемъ смотрящій на копошащуюся вокругъ него человческую толпу, на эту кучу жалкихъ червяковъ… Шапки долой передъ этимъ величественнымъ, лучезарнымъ образомъ! Однако… однако, кто же это сопричислилъ нашего ‘интеллигента’ къ рангу олимпійцевъ, кто его превознесъ на такую головокружительную высоту надъ окружающимъ міромъ? Да онъ самъ себя сопричислилъ, самъ себя превознесъ. По какому праву? О, правъ на это у него, по его мннію, боле чмъ достаточно. Какой, спрашивается, высочайшій аттрибутъ человческой природы? Несомннно, конечно, свобода духа. Ну, такъ вотъ, онъ, ‘интеллигентъ’, обладаетъ этимъ аттрибутомъ въ полной мр. Въ то время, какъ жалкая людская толпа, жалкое человчество барахтается на земл, по рукамъ и по ногамъ связанное всяческими путами, всевозможными обязанностями, обязательствами и пр. и пр., онъ, ‘интеллигентъ’, совершенно свободенъ, свободенъ ршительно отъ всего, свободенъ, какъ птица небесная, а потому и можетъ плавно и легко, не стсненный никакимъ безполезнымъ, затрудняющимъ движеніе, грузомъ, подняться подъ облака и парить надъ ничтожною толпой ‘варваровъ’. Эта толпа, почти сплошь состоящая изъ совершенно безнадежныхъ глупцовъ и идіотовъ, сочинила доя себя какую-то мораль, играющую роль кандаловъ на ногахъ, выдумала какія-то нелпыя понятія о нравственномъ долг, о нравственныхъ обязанностяхъ, по временамъ ставитъ передъ собою какіе-то ‘святые’ идеалы и стукаетъ передъ ними лбомъ объ землю, изнываетъ надъ какими-то ‘вопросами’, безсильно доискивается,— о, sancta simplicitas!— Какихъ-то высшихъ цлей существованія, какого-то высшаго смысла жизни… Какъ все это глупо!… Какъ же, въ виду всего этого, ему, ‘интеллигенту’, не сознавать своего неизмримаго превосходства надъ всми этими слпорожденными, надъ всми этими кротами? Какъ ему не презирать ихъ,— ему, орлу, порвавшему вс путы, не знающему никакихъ стсненій, эмансипировавшемуся отъ какихъ бы то ни было нравственныхъ ‘долговъ’ и ‘обязанностей’, вырвавшемуся изъ клтки на волю и высоко парящему надъ житейскимъ болотомъ? Ему не изъ-за чего волноваться’ не надъ чмъ изнывать, нечего доискиваться: онъ постигъ истину, онъ уловилъ смыслъ существованія, онъ знаетъ цль своей жизни. Онъ знаетъ, а они, жалкіе ‘варвары’, не знаютъ,— и вотъ, это-то именно знаніе и ставитъ это такъ безконечно-высоко надъ толпой и оправдываетъ его презрніе и этой толп.

Какъ и все геніальное, придуманное ‘интеллигентомъ’, ршеніе всхъ жизненныхъ вопросовъ оказывается удивительно простымъ. Это ршеніе Цликомъ сводится къ очень коротенькому, по весьма выразительному словечку — ‘я’. Это ‘я’ только одно и реально, кром его ничего не существуетъ для личности, оно есть единственная цль личной жизни, весь окружающій міръ иметъ для человка интересъ, смыслъ и цну ровна постольку, поскольку онъ служитъ этому ‘я’, этому богу, помимо котораго нсть никакихъ другихъ боговъ. Въ интересахъ и хотніяхъ ‘я’ заключается весь — и единственный — законъ, выше котораго нтъ и быть не можетъ никакихъ законовъ. Неустанно культивировать это ‘я’, какъ можно полне удовлетворять его аппетитъ, развивать его способности къ наслажденію, доставлять ему возможность переживать maximum желательныхъ для него ощущеній,— вотъ къ чему должна сводиться вся активная жизнь ‘интеллигента’. Если при этомъ хотнія ‘я’ придутъ въ коллизію съ интересами другихъ людей или всего общества,— tant pis для этихъ интересовъ, такъ какъ ‘интеллигентъ’, не задумываясь и не колеблясь, принесетъ ихъ въ жертву на алтарь своего бога, если только это окажется возможнымъ. Да и странно было бы ему задумываться, колебаться, останавливаться передъ средствами для достиженія его цли: вдь, служа своему богу, онъ все можетъ длать, все считаетъ для себя дозволеннымъ! Вдь, окружающій міръ на то исключительно только и пригоденъ, чтобы пользоваться имъ, чтобы утилизировать его въ интересахъ собственнаго ‘я’! Пользуемся же мы, въ видахъ удовлетворенія нашихъ нуждъ и потребностей, живыми созданіями Божьими: однихъ изъ нихъ мы заставляемъ возить себя, другихъ стрижемъ для полученія шерсти, съ третьихъ сдираемъ шкуру, нужную намъ для приготовленія одежды и обуви, четвертыхъ убиваемъ и кладемъ въ супъ, жаримъ подъ всякими соусами… Такимъ же точно образомъ и съ такимъ же легкимъ сердцемъ считаетъ себя вправ относиться къ окружающей его людской толп и то высшее существо, которое гордо называетъ себя ‘интеллигентомъ’. Правда, и представители толпы, и презрнные ‘варвары’, не уловившіе своимъ умомъ великой тайны жизни, тоже сплошь и рядомъ дозволяютъ себ очень большую свободу отношеній къ окружающей сред, но, не обладая тою ‘истиной’, которая извстна ‘интеллигенту’ и при свт которой они сами для себя могли бы теоретически обносновать и оправдать свои ‘свободныя’ дянія, они обыкновенно смущаются, иногда самоугрызаются, нердко даже каются и, вообще, ведутъ себя самымъ безтолковымъ образомъ. Совсмъ другое дло — ‘интеллигентъ’: что бы онъ ни длалъ, онъ всегда считаетъ себя безусловно-правымъ, что сообщаетъ ему удивительную самоувренность, душевное спокойствіе, длаетъ его духовно-сильнымъ и возноситъ его, въ его собственныхъ глазахъ, на недосягаемую для обыкновенныхъ смертныхъ высоту. Онъ — единственный, верховный судья своихъ поступковъ,— судья, всегда самъ себя оправдывающій, и до нравственнаго суда, до приговоровъ окружающей его среды ему нтъ ни малйшаго дла. Въ сущности, онъ до та, кой степени переполненъ сознаніемъ своего превосходства надъ окружающими, такъ доволенъ собою, такъ поглощенъ заботами о своемъ ‘я’, что становится совершенно индифферентнымъ къ сред, мало того, онъ, пожалуй, готовъ былъ бы облить всю эту среду керосиномъ и поджечь,— это доставило бы еще неизвданное ощущеніе его ‘я’. Но, къ сожалнію, сдлать ему этого нельзя: вншній міръ ему нуженъ для питанія и ублаготворенія того же драгоцннаго ‘я’,— безъ него онъ обойтись никакъ не можетъ. А потому, хотя онъ и относится съ полнйшимъ презрніемъ къ обществу, среди котораго бросила его судьба, но изъ общества этого онъ не бжитъ, не уединяется отъ него, не садится въ ‘келью подъ елью’… Таковъ ‘интеллигентъ’.

Мы набросали эту характеристику подъ живымъ впечатлніемъ отъ самыхъ подлинныхъ цитатъ изъ произведеній Барреса, которыя Беранже приводилъ въ своей рчи (самихъ этихъ произведеній мы, къ сожалнію, подъ руками въ данную минуту не имемъ), а также и подъ вліяніемъ знакомства съ кое-какими другими продуктами современнаго французскаго художественнаго творчества, о которыхъ мы скажемъ слова два ниже. Что касается упомянутыхъ сейчасъ выдержекъ изъ писаній Барреса, то вотъ для примра нкоторыя, наиболе характерныя изъ нихъ, въ виду ихъ читатель получитъ возможность судить, насколько сдланная нами выше характеристика врна.

‘Я люблю, потому что мн нравится любить,— говоритъ про себя одинъ изъ героевъ Барреса,— причемъ, въ сущности, я люблю только самого себя…’ ‘Любить, обнимать міръ я могу не иначе, какъ только обнимая самого себя, безконечно любя самого себя…’ ‘Не то чтобы я удивлялся и восхищался собою во всхъ деталяхъ, но… я безгранично нравлюсь самому себ’ (je me plais infiniment). Чтобы съ полнымъ душевнымъ спокойствіемъ ублаготворять вожделнія своего собственнаго ‘я’, этотъ Нарциссъ создаетъ себ ‘міръ, изъ котораго изгнана всякая идея о долг…’

Вся суть заключается въ томъ, чтобы убдить себя, что истины ни въ чемъ нтъ, а есть только разныя точки зрнія (mani&egrave,res de voir), что каждая изъ нихъ противорчитъ другой и что мы, при нкоторой ловкости, можемъ становиться на любую изъ нихъ, смотря по обстоятельствамъ…’ Ясное дло, что разъ это такъ, разъ такое убжденіе Нарциссомъ пріобртено, то ему уже нтъ ни малйшей нужды въ какихъ бы то ни было другихъ убжденіяхъ. Если, наприм., онъ политическій дятель, то ему совсмъ не зачмъ ограничивать себя рамками какой-либо одной доктрины и оставаться врнымъ этой послдней, нтъ, онъ можетъ поворачиваться въ любую сторону, сообразно съ ходомъ обстоятельствъ, въ интересахъ своего ‘я’, ‘дозволять себ немного даже крутые поводы фронта’. А чтобы продлывать все это съ достодолжною ловкостью и успхомъ, для этого нужно быть постоянно готовымъ ‘пустить въ ходъ вс рессурсы, вс силы, которыми располагаешь, въ тхъ видахъ, чтобы тотчасъ же можно было бы изобразить изъ себя то, что оказывается выгоднымъ по ходу обстоятельствахъ…’ ‘Конечно, я прекрасно понимаю, чего стоитъ, само по себ, это комедіанство высшей школы (cabotinage uprieurs), я его презираю, какъ презираю все на свт, но я его обожаю’ (je l‘adore)… И такъ дале, въ томъ же род. Пусть читатель иль припомнитъ дянія извстнаго ему героя драмы А. Додэ: Борьба существованіе, Поля Астье, этого характернаго для текущей современности struggle-for-life едва, о которомъ нашъ ораторъ, студентъ Беранже, почему-то не упомянулъ въ своей рчи, и тогда онъ пойметъ, къ чему должно приводить, и приводитъ, примненіе на практик полныхъ возмутительнаго цинизма эгоистическихъ взглядовъ героевъ Мориса Барреса. Весьма выразительнымъ обращикомъ почти того же самаго типа является и герой романа Disciple, также не безъизвстнаго русской публик и написаннаго Бурже подъ вліяніемъ негодованія противъ глубоко возмущающихъ нравственное чувство тенденцій барресовскихъ персонажей. Этотъ герой, Робертъ Греду, тоже характерный ‘интеллигентъ’, тоже хищная душа, тоже дошедшій до звринаго состоянія эгоистъ, лелющій свое собственное ‘я’, признающій законность всхъ своихъ вожделній, помышляющій только о трепетаніи своихъ собственныхъ нервовъ, съ легкимъ сердцемъ производящій въ этихъ видахъ жестокіе эксперименты надъ живыми людьми окружающей среды и хладнокровно творящій при этомъ величайшія мерзости, оправдывая ихъ философіею и наукою…

А вотъ, дале, какіе звуки издаютъ поэты того молодаго поколнія, къ которому принадлежитъ самъ Барресъ и герои его произведеній, т.-е. поколнія 80-хъ годовъ. Въ Revue des Deux Mondes за прошедшій годъ (отъ 1 февраля) напечатано слдующее характерное стихотвореніе, вылившееся изъ-подъ пера Эдм. Гаракура и названное La Citadelle:

‘Si tu veux tre grand, btis la citadelle

Loin de tous et trop haut, btis la pour toi seul,

Qu’elle soit imprenable et vierge, et qu’autour d’elle

Le mont fasse un rempart et la neige un linceul!…

C’est l qu’il faut btir l’asile de ton me,

Et pour que ton dsir y soit la seule loi,

Que rien n’acc&egrave,de lui, de l’loge ou du blme,

Grave sur ton seuil blanc le mot magique: Moi.

Tu n’as qu’une patrie au monde, c’est toi-mme!

Chante pour elle, et sois ton but, et suis ton voeu,

Chante, et quand tu mourras, meurs dans l’orgueil suprme

D’avoir vcu ton me et fait vivre ton dieu!…’ *).

*) Если ты хочешь быть великъ, строй себ крпость вдали отъ всхъ и каи можно выше, строй ее для одного себя. Пусть она будетъ недоступна ни для кого, пусть гора послужитъ для нея защитительнымъ валомъ, а снгъ — покровомъ… Такъ именно нужно устроить теб убжище для твоей души. А чтобы твоя воля была таи единственнымъ закономъ, чтобы ничто не доносилось туда,— ни хвала, ни хула людская,— выгравируй на твоемъ чистомъ порог магическое слово: У тебя только одно отечество въ мір, это — ты самъ!… Пой для него, и будь самъ для себя единственною цлью, сосредоточивай на самомъ себ вс свои помыслы и желанія… Пой, а когда придетъ время умирать, то умирай съ гордымъ сознаніемъ, что твоя дума жила и что ты служилъ твоему богу!…

Какое великолпное презрніе къ окружающему міру, какое упоеніе своимъ собственнымъ божественнымъ ‘я’, какой безпредльный эгоизмъ звучитъ въ этихъ строкахъ!

Таковъ-то вотъ духовный представитель молодаго поколнія 80-хъ годовъ. Это — крайній, самодовольный, ничмъ не смущающійся дилетантъ, отъявленнйшій скептикъ, не имющій ni foi, ni loi, рафинированный, безпощадный, самопоклоняющійся эгоистъ. Но откуда же, спрашивается, онъ явился? Коснувшись этого вопроса, Беранже замтилъ, что эти барресовскіе ‘интеллигенты’, эти молодые люди 1880 года имютъ черты фамильнаго сходства съ ихъ предшественниками 1872 года. ‘Какъ и эти послдніе, они скептики, какъ и т, они дилетанты и адепты культа собственнаго ‘я’, являющагося въ ихъ глазахъ единственно реальною вещью въ жизни. Они читали т же самыя книги, подвергались однимъ и тмъ же соціальнымъ вліяніямъ. Но, благодаря тому, что они родились позже, имъ пришлось меньше страдать’. Будучи свободными отъ тхъ угнетающихъ мрачно-пессимистическихъ настроеній и горькихъ, мучительныхъ разочарованій, которыя достались на долю ихъ предшественникамъ, ‘они восприняли и возвеличили т самыя идеи, которыя этими ихъ предшественниками приняты были только посл тяжелой внутренней борьбы, приняты со стыдомъ…’ ‘Въ той нравственной болзни, жертвами которой т (предшественники) оказались и отъ которой не имли возможности исцлиться, они (люди 80-хъ годовъ) усмотрли для себя здоровье,— фиктивное здоровье, худшее самой смерти…’ ‘Они отличаются характерною чертой: въ то время, какъ Бурже и его друзья уходили въ сферу мечты, Барресъ и т молодые люди, типичнымъ обращикомъ которыхъ онъ является, выступили на поприще активной дятельности и занялись практическимъ примненіемъ ихъ теорій…’

Такова, по Беранже, родословная объявившихся въ 80-хъ годахъ молодыхъ ‘интеллигентовъ’ и ‘свободныхъ людей’, являющихся настоящими ‘героями нашего времени’. Родословную эту можно было бы пояснить, дополнить еще кое-какими и другими элементами, но, за недостаткомъ мста, длать этого мы теперь не будемъ.

IV.

‘Съ тмъ ли же самымъ духомъ, что и предъидущее, вступаетъ въ жизнь новое поколніе, представители котораго имютъ теперь отъ восемнадцати до двадцати пяти лтъ? Не будетъ ли и оно также поколніемъ дилетантовъ и не разршитъ ли задачу существованія путемъ того же индивидуалистическаго пессимизма?’ — спрашиваетъ Беранже, переходя къ нравственной характеристик и оцнк своею поколнія, поколнія начала 90-хъ годовъ. Желая дать читателю какъ можно боле точное представленіе о духовной эволюціи теперешней французской интеллигентной молодежи и о томъ, какъ представляетъ себ эту эволюцію сама молодежь, мы постараемся говорить, по возможности, подлинными словами нашего оратора:

‘Интеллигентная молодежь 1890 года, — замтилъ, между прочимъ, Беранже, — ршительно порвала и, притомъ, въ самыхъ существенныхъ пунктахъ, со своими непосредственными предшественниками. Въ сред ея совершается теперь эволюція,— пока еще не вполн отчетливо опредлившаяся, а потому и таинственная, но, быть можетъ, грандіозная. Пробужденіе соціологическаго духа даетъ о себ знать съ каждымъ днемъ все сильне и сильне, и полное торжество этого новаго направленія умовъ есть только вопросъ времени. Сознаніе того, что ни одна мысль не является изолированною въ жизни, что есть коллективная душа, составленная изъ всхъ индивидуальныхъ душъ, — это сознаніе проникаетъ собою вс упованія, вс мечты, вс дйствія новаго поколнія…’ Обнаруживается сильный подъемъ, мощное, многообщающее возрожденіе духа. Строго говоря, это возрожденіе началось не съ сегодняшняго дня, съ нкотораго времени оно исподволь подготовлялось отдльными избранными мыслителями, явившимися въ роли предтечъ новаго умственнаго движенія. Эти мыслители устранили т подводные камни, на которые прежде натыкалась и объ которые разбивалась мысль молодежи, искавшей истины и стремившейся къ свту, они разломали ту глухую стну, въ которую эта молодежь упиралась лбомъ въ своихъ поискахъ за отвтомъ на ‘проклятые’ вопросы и, такимъ образомъ, расчистили дорогу для юной интеллигенціи, раскрыли передъ взорами этой послдней широкіе умственные горизонты.. Такъ, по крайней мр, полагаетъ самъ Беранже. Изъ авторовъ, наиболе способствовавшихъ освобожденію юныхъ умовъ изъ-подъ тяжелаго гнета прежнихъ, доводившихъ до безнадежнаго пессимизма, философскихъ ученій, онъ указываетъ, прежде всего, на Бутру, который, въ своемъ произведеніи Contingence et lois de la Nature, ‘нанесъ тяжелый ударъ догм детерминизма, ясно показавъ, что въ каждомъ явленіи есть нчто недоконченное, недетерминированное, и что фактъ этой недетерминированности заставляетъ предчувствовать въ основахъ природы элементъ самопроизвольности…’ Вслдъ за Бутру выступили на сцену Фузье {Libert et Dterminisme.— L’ide du Droit.— L’avenir de la morale, de l’art et de la rligion.— Critique des syst&egrave,mes de morale contemporains.— L’volutionnisme des ides-forces.} и Гюйо {Esquisse d’une morale sans obligation ni sanction.— L’irrligion de l’avenir.— Les probl&egrave,mes de l’esthtique contemporaine.— L’art au point de vue sociologique.— Education et hrdit.} прочно обосновавшіе ученіе объ ‘идеяхъ-силахъ’ (ides-forces) и, такимъ образомъ, выяснявшіе ту великую истину, что человкъ есть далеко не. автоматъ, далеко не слпая пшка, пассивно подчиняющаяся вншнимъ и стихійнымъ силамъ и вліяніямъ и покорно идущая туда, куда ее толкаютъ эти силы и вліянія, а существо активное, могущее своею мыслью оказывать воздйствіе на міръ, видоизмнять его сообразно со своими желаніями, строить его по своей вол, по своему плану. Въ томъ же направленіи работали и нкоторые представители художественной и философской критики, какъ, напримръ, Брюнетьеръ, сильно дискредитировавшій натуралистическую литературную шкоду,— Мельхіоръ де-Вогюэ, познакомившій французскую публику съ ‘русскою душой’, поскольку она отразилась въ русскомъ ронан,— Габріель Сарразенъ, указавшій на большое соціальное значеніе произведеній Шелли, Теннисона и другихъ великихъ англійскихъ поэтовъ,— Эмиль Эннекенъ (la critique scientifique), ‘разрушившій детерминистскія теоріи Тэна и установившій ту, предугаданную уже Карлейлемъ, истину, что ничто иное, какъ именно человческій духъ, героическій духъ великихъ людей вызываетъ соціальныя или литературныя движенія’.

Таковы были, по указанію Беранже, главнйшіе учители теперешней юной французской интеллигенціи. Мы не будемъ здсь останавливаться на вопрос о томъ, насколько основательны категорическія утвержденія нашего оратора, что такіе-то и такіе-то мыслители ‘нанесли тяжелый ударъ’, пошатнули или даже и совсмъ ‘разрушили’ такія-то и такія-то философскія ученія или концепціи, не будемъ разбирать, дйствительно ли, наприм., врно, что научный детерминизмъ убитъ работами Бутру или Эннекена. Все это завело бы насъ слишкомъ далеко въ сторону, да, къ тому же, не иметъ теперь для насъ и существеннаго значенія. Въ данномъ случа намъ важно знать не то, врно ли оцнивала интересующая насъ молодежь значеніе указанныхъ выше работниковъ мысли, а то, что эти работники произведеніями своими сильно дйствовали на молодежь, будили ея мысль, открывали передъ нею широкія и свтлыя идейныя перспективы, возстановляли и оживляли вру въ силу личности, въ возможность активнаго воздйствія на среду, толкали на путь широкой и живой дятельности, ободряли, поднимали духъ,— короче, вліяли на юные умы и сердца стимулирующимъ, обновляющимъ, животворнымъ образомъ. А это все они дйствительно длали, какъ о томъ свидтельствуетъ намъ Беранже.

Баковъ же былъ результатъ этихъ идейныхъ воздйствій и вліяній? Эти послднія оторвали молодежь отъ узкаго, холоднаго, наводящаго уныніе позитивизма, отъ сухаго, мертвящаго матеріализма и увлекли воскресшія, благодаря этому, юныя души въ высшую, идеальную сферу, гд ихъ коснулось дыханіе міровой жизни, гд личное ‘я’ стало казаться слишкомъ мелкимъ и ничтожнымъ, чтобъ длать его исключительнымъ центромъ всхъ личныхъ помысловъ. Поднявшись въ эту. чистую сферу, мыслящая молодежь не замедлила увидть и понять, что, кром маленькаго личнаго ‘я’, существуетъ еще нчто безконечно боле великое, возвышенное, важное и интересное, нчто такое, вн чего ‘я’ не иметъ ни смысла, ни цли, въ чемъ оно черпаетъ свою силу и благодаря чему оно только и живетъ, и развивается, и совершенствуется, и наслаждается. Это нчто — великая среда живыхъ людей, общество, человчество. Личность можетъ достигать наивысшаго развитія и совершенства, можетъ обезпечить для себя наивысшій максимумъ радостей и наслажденій не иначе, какъ только сливаясь съ этимъ великимъ цлымъ, безконечно малую интегральную часть котораго она составляетъ, не иначе, какъ только растворяясь въ немъ, отдавая ему вс свои силы, всю свою душу и всецло забывая о себ. Чмъ полне будетъ все это она длать, тмъ больше сдлаетъ она и для своего ‘я’, тмъ врне, обезпечитъ и свое счастье. Но подавляюще-большую часть этого великаго цлаго составляютъ трудовыя массы, народъ, въ точномъ и широкомъ значеніи этого слова. Значитъ, интересы этого самаго народа, а не того, узенькаго мірка, въ которомъ вращается теперь представитель современной интеллигенціи, и должны стать единственнымъ объектомъ всхъ помысловъ живой мыслящей личности. Но служить этимъ интересамъ можно не иначе, какъ только сдлавъ ихъ своими интересами, не иначе, какъ только озаряя и согрвая темную народную массу животворнымъ свтомъ знанія, являясь въ сред этой массы проводникомъ науки, этого могучаго эмансипирующаго фактора… И такъ, знаніе и народъ — вотъ т два магическія слова, которыми резюмируются смыслъ и цль личной жизни, которыя ясно выражаютъ искомую истину, даютъ ключъ къ жизненной загадк и указываютъ на источникъ живой воды. Въ нихъ, въ этихъ двухъ многозначительныхъ словахъ, ‘весь законъ и вс пророки’.

Быть можетъ, мы нсколько полне, систематичне и категоричне выразили новое, еще только слагающееся profession de foi современной французской интеллигентной молодежи, чмъ это сдлалъ нашъ юный ораторъ въ своей рчи. Но что мы ни на одну іоту не погршили противъ основнаго смысла этой рчи и не навязали оратору своихъ собственныхъ мыслей и взглядовъ, въ этомъ читатель во-очію можетъ убдиться по слдующимъ отрывкамъ изъ заключительной части интересующей насъ конференціи: ‘Новая генерація будетъ, прежде всего, соціальною (sociale),— говоритъ намъ Генрихъ. Беранже,— другими словами, она будетъ проявлять, въ искусств и политик, въ дйствіяхъ и въ мысли, свое тяготніе къ новому обществу, свою вру въ науку и демократію, свою любовь въ народу и отечеству’. Наука и демократія — это два самые главные, самые могущественные фактора будущей общественной эволюціи. Дилетанты предшествовавшихъ поколній не хотли, а, можетъ быть, и не могли этого понять. ‘Они поршили, что наука и демократія дошли до банкротства. Это было бы дйствительно врно, если бы въ конечномъ результат науки оказался только позитивизмъ да индустріализмъ, если бы демократія оказалась способною привести только къ торжеству пошлой плутократіи. Но, вдь, все это — явленія преходящія, зло исцлимое,— зло, изъ-за котораго мы не должны забывать о великомъ движеніи, увлекающемъ новый міръ. Позитивизма уже не существуетъ больше, а настанетъ, конечно, день, когда будетъ разршенъ и вопросъ объ индустріальномъ труд, а, вмст съ тмъ, и вопросъ о плутократіи’. Въ послднемъ счет, ‘новйшею эволюціей долженъ руководить духъ, а самымъ высшимъ, самымъ активнымъ, самымъ плодотворнымъ началомъ этого духа является любовь…’ Таковы идеи и врованія, толкающія впередъ новое поколніе интеллигентной молодежи. ‘Благодаря имъ, можетъ быть заново создано общество, въ которомъ ‘я’ каждаго не будетъ стоять въ антагонизм съ коллективностью и въ которомъ мечта явится сестрою живаго дла…’ ‘Вмсто искалченнаго, умаленнаго, исходящаго кровью ‘я’, составляющаго все достояніе дилетантовъ и пессимистовъ, выростутъ серьезныя и сильныя души, способныя вполн проникнуться новымъ духомъ и явиться живыми выраженіями его…’ ‘Не иначе, какъ только поворачиваясь въ сторону новаго свта (nouvelle lumi&egrave,re), проникаясь духомъ науки и демократіи, одушевленныхъ моральною идеей, и пріобщаясь къ великой коллективной душ, мы можемъ вновь обрсти и энергію, и вру, этихъ матерей великихъ дяній и произведеній’.

Таковы т, поистин, грандіозные результаты, которые, по словамъ Беранже, съ каждымъ днемъ все ясне и отчетливе начинаютъ теперь намчаться въ процесс духовной эволюціи современной французской интеллигентной молодежи. Говоря о факторахъ этой эволюціи, объясняя эту послднюю, нашъ ораторъ, какъ мы видли, ограничился указаніемъ на одни только идейныя вліянія, которыя исходили отъ разныхъ передовыхъ мыслителей врод Гюйо, Фулье и пр. По всей вроятности, читателю нашему покажется,— какъ это показалось и намъ самимъ,— что одного такого указанія, одного такого объясненія въ данномъ случа слишкомъ недостаточно. Въ самомъ дл, неужели интересующіе насъ юноши сидли и почитывали хорошія книжки, да только подъ впечатлніемъ этого чтенія и стали отшатываться отъ эгоистическаго міросозерцанія, такъ всецло господствующаго въ окружающей ихъ сред, круто повернулись въ сторону общечеловческихъ идеаловъ и потянулись къ народу, къ демократіи? Неужели только поэтому? Едва ли. Говоря это, мы, само собою разумется, вовсе не думаемъ отрицать или даже только умалять великое, само по себ, животворное вліяніе хорошей книжки, живаго, ободряющаго душу слова. Мы очень хорошо знаемъ и признаемъ огромное значеніе идейныхъ вліяній, мы вполн раздляемъ, въ основныхъ его чертахъ, современное ученіе объ ‘идеяхъ-силахъ’, въ которыхъ видимъ ничто иное, какъ высшее изъ извстныхъ намъ преобразованій той же самой живой міровой энергіи, которая служитъ первоисточникомъ силъ электрической, свтовой и пр., на человчество же смотримъ какъ на одинъ огромный аккумуляторъ ‘идеи-силы’ или психической силы, при достаточномъ запас которой человкъ, въ конц-концовъ, и покоритъ всецло міръ, и осуществитъ въ немъ свой идеалъ. При такомъ взгляд мы не можемъ, конечно, не видть въ идеяхъ, въ идейныхъ вліяніяхъ одного изъ крупнйшихъ факторовъ духовной эволюціи, но, при всемъ томъ, мы полагаемъ, что для проявленія идеи, какъ живой, активной сил, необходимы извстныя условія и что одной ея мало для объясненія эволюціоннаго процесса. Мы знаемъ, что въ жизни человческихъ обществъ бываютъ такія эпохи, такіе дни, когда даже и великія идеи оказываются безсильными и когда выражающее ихъ слово замираетъ, какъ въ пустын, не находя для себя почти никакого отклика, но знакомы намъ по исторіи и другіе моменты, когда та или другая идея носится, какъ говорятъ, въ воздух и когда достаточно бываетъ только формулировать ее, облечь живымъ словомъ, чтобы она тотчасъ же произвела пожаръ въ умахъ и сердцахъ. Отсюда слдуетъ, что есть еще нчто помимо комплекса отвлеченныхъ идей, что обусловливаетъ данную духовную эволюцію или, по крайней мр, ускоряетъ ее. Это нчто, несомннно, должно играть весьма существенную роль и въ занимающемъ насъ умственномъ движеніи, совершающемся теперь въ сред французскаго интеллигентнаго юношества. Вдь, и предшествовавшія два поколнія молодыхъ людей (70-хъ и 80-хъ годовъ) духовно слагались не исключительно только подъ вліяніемъ однихъ идейныхъ вяній. Говоря о тхъ поколніяхъ, Беранже указалъ на эти вянія, но при этомъ онъ сослался еще и на другія вліянія,— историческія, бытовыя. Толкуя же о юношеств 90-го года, онъ, повторяемъ, поскупился на объясненія, ограничившись ссылкою на бодрящія, оживляющія ученія Гюйо, Фулье и т. д. Получается, такимъ образомъ, проблъ въ объясненіяхъ, и, притомъ, весьма крупный и существенный. О пробл этомъ намъ придется еще сказать слова два ниже, тогда читатель увидитъ, что это пустое мсто и само по себ представляетъ собою весьма интересное явленіе. Теперь же, пока что, постараемся вкратц отвтить вотъ на какіе, возможные со стороны читателя, вопросы: дйствительно ли врно все то, о чемъ Беранже говорилъ въ своей конференціи? Дйствительно ли умственное движеніе современной французской интеллигентной молодежи носитъ на себ такой свтлый и возвышенный характеръ, какъ это мы, по указаніямъ нашего оратора, изобразили на предъидущихъ страницахъ? Не явился ли этотъ ораторъ выразителемъ только своихъ собственныхъ идей, чувствъ, врованій и тенденцій? Не представляетъ ли собою студентъ Генрихъ Беранже только ‘одну ласточку’, какъ извстно, ‘не длающую весны’?

Нтъ, движеніе именно таково, и Беранже вовсе не ‘одна ласточка’, такъ что въ наступленіи ‘весны’ не можетъ быть ни малйшаго сомннія. У насъ имется не мало данныхъ, могущихъ служить довольно вскими и убдительными доказательствами справедливости нашего утвержденія. Прежде всего, напоминаемъ читателю о томъ немаловажномъ обстоятельств, что извстная уже намъ конференція читалась въ присутствіи полутысячной толпы студентовъ, обращаясь къ которымъ, Беранже и говоритъ: вотъ что такое вы собою представляете, вотъ что думаете и чувствуете, вотъ къ чему стремитесь. Аудиторія отвтила на это восторженными рукоплесканіями и тмъ самымъ торжественно засвидтельствовала справедливость утвержденій оратора, категорически заявила, что студенчество (по крайней мр, парижское) дйствительно именно такъ думаетъ, чувствуетъ и вруетъ. Помимо этого, мы можемъ указать здсь еще и на другія обстоятельства, говорящія намъ о томъ же самомъ.

Есть въ Париж молодой еще профессоръ, Эрнестъ Лависсъ, занимающій каедру исторіи на словесномъ факультет. Популярностью среди парижской учащейся молодежи онъ пользуется необычайною: это — идолъ студентовъ. На лекціяхъ его всегда давка, слушать его собираются студенты всхъ факультетовъ. Читаетъ онъ, дйствительно, замчательно хорошо, живо, увлекательно. Парижъ знаетъ немало громкихъ университетскихъ именъ, каковы, наприм., Гизо, Маркъ Жирарденъ, а изъ позднйшихъ Каро (недавно умершій). Лекціи этихъ знаменитыхъ, модныхъ въ свое время профессоровъ тоже привлекали большія толпы слушателей,— толпы, на большую долю состоявшія изъ представителей большаго свта, изъ солидныхъ, сановныхъ особъ, изящныхъ аристократическихъ дамъ, фешенебельныхъ кавалеровъ,— однимъ словомъ, изъ ‘сливокъ’ парижскаго общества. Что же касается Лависса, то аудиторія у него совсмъ, совсмъ другая: это все почти сплошь молодежь Латинскаго квартала,— молодежь, для которой Лависсъ исключительно только и читаетъ, которой онъ отдаетъ весь свой недюжинный талантъ и вс свои силы и жизнью которой онъ живетъ самъ. Дочти все свое время онъ проводитъ въ студенческой сред, постоянно онъ окруженъ студентами. Безъ него не обходится почти ни одна студенческая сходка, ни одно собраніе, причемъ онъ всегда является желаннымъ, дорогимъ гостемъ, онъ посщаетъ запросто студентовъ въ ихъ квартирахъ, собираетъ ихъ у себя, длится съ ними своими завтными идеями и мечтами, отдаетъ имъ свою душу, студенты платятъ ему тою же монетой: передъ нимъ у нихъ душа на распашку, они боготворятъ его, видятъ въ немъ близкаго, интимнаго друга, старшаго брата… Счастливые студенты, счастливый профессоръ!…

Ну, такъ вотъ этотъ самый Лависсъ вздумалъ недавно побесдовать съ публикою о своихъ, такъ близко и хорошо ему извстныхъ, молодыхъ дорогихъ друзьяхъ, студентахъ, и напечаталъ въ Journal des Dbats (въ начал февраля прошлаго года) небольшую, но очень интересную статейку, въ которой, говоря объ извстной намъ конференціи Беранже, высказалъ свои соображенія о томъ, что такое представляетъ собою въ духовномъ отношеніи ныншняя интеллигентная молодежь. Показанія этого авторитетнаго и компетентнаго свидтеля вполн убждаетъ насъ въ томъ, что набросанный нами выше портретъ представителя современной молодой французской интеллигенціи какъ нельзя боле сходенъ съ оригиналомъ. ‘Что касается лично меня,— писалъ, между прочимъ, этотъ свидтель,— то я имю нкоторыя основанія надяться, что эта рчь (Беранже) вовсе не есть гласъ вопіющаго въ пустын. Среди молодежи я знаю много homines bonae voluntatis. Они съ врою смотрятъ въ будущее, и эта вра, ‘на нашихъ глазахъ, ростетъ изъ года въ годъ. Каждый день мы получаемъ много и устныхъ, и письменныхъ заявленій, свидтельствующихъ намъ о надежд на возрожденіе’. По наблюденіямъ Лависса, теперешняя французская интеллигентная молодежь распадается на три различныя категоріи. ‘Одна часть этой молодежи,— правда, наименьшая, можно даже сказать, составляющая ничтожное меньшинство,— группируется сомкнутыми рядами вокругъ церкви. Это — студенты врующіе и ршительно, открыто, какъ бы оффиціально придерживающіеся религіозной обрядности. Другая часть, тоже малая, также религіозна, но мечтаетъ объ обновленіи церкви, о томъ, чтобы въ основу этой послдней положено было ученіе Конфуція. Наконецъ, третья категорія молодежи, самая значительная, составляющая сильное большинство, ищетъ высшаго принципа (un au-dla) въ наук, въ ‘политик, въ демократіи, ищетъ, не зная хорошенько, что это за принципъ, но глубоко вруя въ то, что онъ существуетъ именно въ этой сфер и что нужно стремиться къ его познанію. Такимъ образомъ, одною изъ характерныхъ чертъ сегодняшней молодежи, той, которая мыслитъ (вдь, въ каждой генераціи есть вялая, инертная масса, и большинство всегда и везд представляетъ собою стадо), является, такъ сказать, тоска по божественному элементу’ (la nostalgie du divin)… ‘Изъ этихъ трехъ группъ молодежи,— продолжаетъ нашъ профессоръ,— первая, признаюсь, возбуждала бы во мн тревогу, еслибъ ей предстояло сдлаться господствующею,— тревогу потому, что она узка, нетерпима, исключительна, непримирима, но… преобладать и господствовать она никогда не будетъ. Остальныя дв группы меня также безпокоили бы, если бы он обречены были истощать свой интеллектъ въ мечтательныхъ поискахъ непознаваемаго, безпокоили бы потому, что намъ, прежде всего и во что бы то ни стало, нужно,— нужно не завтра, а сегодня,— не мечтать, а дйствовать. Въ самомъ дл, вдь, теперь вовсе нтъ нужды обладать слишкомъ тонкимъ слухомъ, чтобы отчетливо слышать громовые раскаты Везувія’. Но за эту часть молодежи, въ особенности за послднюю, самую многочисленную категорію ея, Лависсъ не боится, она сгораетъ жаждою дятельности, ищетъ руководящаго принципа тамъ, гд его только и можно найти, и, вообще, стоитъ на врномъ пути.

Есть въ Париж еще другой человкъ, пользующійся въ сред учащагося юношества тоже большою популярностью и вліяніемъ, хотя и гораздо меньшими, чмъ Лависсъ. Это — Мельхіоръ де-Вогюэ. Популярность этого человка сама по себ представляетъ, съ интересующей насъ точки зрнія, довольно любопытный и знаменательный фактъ. Лависсъ, о которомъ мы только что говорили, есть горячій адептъ свободной мысли, проникнутый идеалистическими, гуманитарными и демократическими тенденціями, а потому и нтъ ничего удивительнаго въ томъ, что молодежь, тоже тяготющая къ гуманитарному идеализму и демократіи, носитъ его на рукахъ. Но Вогоэ? Вдь, онъ — мистикъ и католикъ, врный сынъ католической церкви, къ которой принадлежитъ и по традиціи, и по душевному влеченію. Какимъ образомъ, чмъ онъ могъ завоевать симпатіи молодежи, въ огромномъ большинств своемъ, какъ мы знаемъ, совсмъ не католической? Загадка эта разршается очень просто: по своимъ убжденіямъ, симпатіямъ и стремленіямъ Вогюе принадлежитъ къ народившейся за послдніе годы групп католиковъ-соціалистовъ или соціальныхъ католиковъ, выгодно отличаясь отъ весьма многихъ изъ нихъ своею полнйшею искренностью. Онъ постоянно и горячо проповдуетъ молодежи противъ ‘дикаго индивидуализма’, толкаетъ ее въ сферу идеала, говоритъ о гуманности, братств, стремится вдохнуть въ нее вру, возбудить въ ней жажду нравственнаго возрожденія, подвига. Въ проповди его весьма отчетливо звучатъ мистическія, религіозныя нотки, но… молодежь пропускаетъ какъ-то эти нотки мимо ушей, истолковываетъ его горячія рчи въ смысл благопріятномъ для нарождающихся въ ней самой симпатій и тенденцій, беретъ изъ этихъ рчей то, что оказывается пригоднымъ для складывающагося въ ней новаго міросозерцанія, и восторженно рукоплещетъ проповднику. Выходитъ какъ будто бы маленькое недоразумніе, которое, однако же, какъ оказывается, нисколько не мшаетъ учителю и его слушателямъ жить въ мир, согласіи и любви. Заговорили мы здсь о Вогюэ потому, что онъ, какъ и Лависсъ. является для насъ тоже очень цннымъ свидтелемъ. Въ томъ же самомъ студенческомъ журнал, L’Universit de Paris, въ которомъ напечатана интересовавшая насъ выше конференція студента Беранже,— только мсяцемъ раньше, — Мельхіоръ де-Вогюэ помстилъ весьма любопытный этюдъ свой — Ceux qui ont vingt ans. Въ этюд этомъ онъ,-между прочимъ, заявляетъ, что въ современномъ французскомъ интеллигентномъ юношеств его поражаютъ три, бросающіяся въ глаза, вещи: во-первыхъ, серьезное и искреннее стремленіе къ высшему нравственному идеалу, во-вторыхъ, страстное желаніе практической дятельности и, въ-третьихъ, рзко выраженная тенденція направлять свою дятельность въ сферу соціальныхъ вопросовъ, съ цлью способствовать матеріальной и духовной эволюціи демократіи. Считаемъ не лишнимъ прибавить при этомъ, что на т же самые симптомы указывали, между прочимъ, въ своихъ рчахъ и проф. Гебгардтъ, и Жюль Ферри, присутствовавшіе, въ начал мая прошлаго года, въ качеств почетныхъ гостей на многолюдномъ банкет, устроенномъ парижскими студентами въ память четвертой годовщины основанія ихъ ‘ассоціаціи’.

Таковы свидтельства, категорически, какъ видимъ, подтверждающія справедливость всего сказаннаго нами выше о направленіи и характер умственнаго движенія, совершающагося теперь въ сред французскаго интеллигентнаго юношества. Но, помимо всхъ этихъ свидтельствъ, мы можемъ указать еще и на кое-какіе факты, весьма недвусмысленно говорящіе намъ о томъ, что для юношества этого наступила пора духовной весны, пора обновленія. Начавъ думать и чувствовать въ томъ направленіи, что такъ жить, какъ жили ихъ предшественники, дольше нельзя, что узкій индивидуалистическій эгоизмъ только сушитъ, калчитъ и губитъ души, что спасеніе можетъ быть найдено только въ сфер широкихъ общечеловческихъ идеаловъ, что безусловно необходима активная борьба за эти идеалы, энергическое воздйствіе на окружающую среду въ гуманитарно-демократическомъ дух, представители молодежи мало-по-малу пришли къ тому сознанію, что пока они будутъ оставаться разъединенными, разрозненными, до тхъ поръ они будутъ оказываться безсильными, неспособными сдлать что бы то ни было серьезное въ смысл своихъ идей и чувствъ и оказать благотворное вліяніе на окружающій ихъ міръ. И вотъ ихъ охватываетъ горячій, могучій порывъ ко взаимной солидарности, къ тсному союзу, къ братскому единенію. Точно по волшебству, выростаетъ огромная, сильная Association des tudiants de Paris, объединяющая въ себ студентовъ всхъ высшихъ учебныхъ заведеній въ Париж, насчитывающая въ настоящее время боле 4,000 дйствительныхъ членовъ (не считая множества почетныхъ — профессоровъ, депутатовъ, писателей, художниковъ и т. д.), располагающая весьма почтеннымъ денежнымъ фондомъ, имющая свой собственный, обширный и прекрасный домъ, предоставляющая къ услугамъ своихъ членовъ богатую библіотеку, цлый рядъ учебныхъ кабинетовъ со всми пособіями, шевелящая юныя головы и сердца постоянными публичными лекціями, конференціями, на широкихъ началахъ организовавшая дло взаимной всесторонней помощи… И все это большое, крупное предпріятіе создалось, окрпло и развилось всего въ какіе-нибудь четыре года! Но этого мало. Объединившись, университетская молодежь почувствовала себя достаточно сильною, чтобы выступить на поприще практической дятельности, на активное служеніе своимъ широкимъ и свтлымъ идеаламъ. Она ршила понести свточъ знанія, науки, въ темную народную среду, пошла въ рабочіе кварталы, стала устраивать тамъ, все при помощи той же ассоціаціи, разнаго рода образовательныя и филантропическія учрежденія. Дале, вполн основательно полагая, что въ существующихъ республиканскихъ учрежденіяхъ заключается все спасеніе страны, что на этихъ учрежденіяхъ покоятся вс надежды демократіи, она ршительно выступила, какъ извстно, на политическую арену, объявила войну врагамъ республики, дружно, какъ одинъ человкъ, повела и энергично, стойко выдержала до конца долгую и тревожную кампанію противъ буланжизма.

Въ то самое время, какъ въ Латинскомъ квартал, среди учащагося юношества, идетъ то въ высокой степени симпатичное и многообщающее умственное движеніе, о которомъ мы говорили на предъидущихъ страницахъ, на правомъ берегу Сены, въ сред молодыхъ писателей-художниковъ, совершается духовная эволюція, запечатлнная тмъ же самымъ характеромъ, что и лвобережная.

Осенью прошлаго года, въ одномъ изъ скромныхъ кафе праваго берега, собрались разъ вечеромъ побесдовать шесть человкъ писателей, среди которыхъ оказались люди и съ довольно извстными, даже громкими именами. Такъ, въ числ собесдниковъ былъ немолодой уже лтами, во совсмъ еще юный душою Леонъ Кладель, извстный (только, къ сожалнію, не у насъ) авторъ длиннаго ряда чрезвычайно талантливыхъ и въ высокой степени симпатичныхъ по своему внутреннему смыслу беллетристическихъ произведеній. Тутъ были дале Рони (Rosny), тоже немолодой и тоже очень талантливый мыслитель-романистъ, обратившій-на себя всеобщее вниманіе и создавшій себ прочное положеніе въ литератур своими нсколько своеобразно написанными, но глубокими по замыслу и полными серьезнаго внутренняго содержанія соціальными романами: Bilateral, Mare Fane и др., Жоржъ Ренаръ, человкъ среднихъ лтъ, ученый профессоръ Лозаннскаго университета, изъ-подъ пера котораго вышло не мало цнныхъ трудовъ по соціальнымъ вопросамъ, затмъ Февръ, Бернье и Табаранъ, вс трое совсмъ еще молодые люди, всецло посвятившіе себя литератур, но еще не успвшіе пріобрсти извстности за предлами парижскихъ литературныхъ круговъ. Все это люди одного и того же литературнаго направленія, одной эстетической вры, одинаковыхъ убжденій и взглядовъ на задачи литературы и искусства. Вс они сходятся въ томъ, гго современная французская художественная литература находится въ крайнемъ упадк, что она страшно опошлилась, измельчала, что она приноравливается къ низменнымъ вкусамъ и потакаетъ низменнымъ аппетитамъ и вожделніямъ толпы, улицы, что на поприщ ея подвизается теперь все заполонившая собою армія людей, эмансипировавшихся отъ всякихъ идей и убжденій, совсмъ забывшихъ даже и о существованіи какихъ бы то ни было идеаловъ, въ жалкихъ произведеніяхъ своихъ рисующихъ, ничтоже сумняшеся, ‘натуру’, преимущественно въ самыхъ грубыхъ, пошлыхъ и отталкивающихъ ея проявленіяхъ, и только способствующихъ сугубому разврату мысли и чувства и безъ того уже не особенно развитой и нравственной средней публики. Такова, по мннію поименованныхъ выше лицъ, современная литература, таково ея растлвающее вліяніе на общество. А, между тмъ,— думаютъ эти лица,— перо, вдь, можетъ быть могучимъ, благороднымъ оружіемъ, литература, искусство — огромная сила, могущая оживлять, одухотворять среду, способствовать духовному подъему пой среды, быстрыми шагами вести эту послднюю по пути прогресса. Это шла творческая, синтезирующая, преобразующая, обогащающая содержаніе внутренней жизни, потому что всякій истинный художникъ, въ какой бы сфер искусства онъ ни работалъ, даетъ обществу гораздо больше, чмъ беретъ отъ него. И вотъ, этою-то великою, божественною силой завладли теперь презрнные люди, обрекли на бездйствіе или, что еще безконечно хуже, обратили ее на служеніе ‘дьяволу’. Теперь почти совсмъ нтъ настоящихъ писателей, художниковъ, артистовъ, носящихъ въ себ искру Божію, а есть только художественныхъ и литературныхъ длъ подмастерья и мастера, работающіе на-заказъ, за поденную или поштучную плату. Да и не могутъ быть эти жалкіе, удовлетворяющіе требованіямъ публичнаго рынка ремесленники творцами, художниками, въ истинномъ смысл этого благороднаго слова, не могутъ потому, что духъ ихъ питается только міазмами много затхлаго угла, въ которомъ сами они прозябаютъ, потому, что ‘вдохновеніе’ свое они черпаютъ только въ той грязной лужиц, въ которой сами они барахтаются. Истиннымъ художникомъ, произведенія котораго могутъ святымъ огнемъ сердца людей и никогда не умираютъ, служа источникомъ живой воды для многихъ и многихъ вковъ, можетъ быть названъ только тотъ, кто, по словамъ Гёте, ‘наполняетъ свой умъ и свое сердце идеями и чувствами своей эпохи’, кто съ головой уходитъ въ общественная жизнь своего времени, кто разгадываетъ внутренній смыслъ переживаемаго имъ, вмст со всмъ обществомъ, историческаго момента, кто сродняется съ геніемъ народа и вдумчиво вглядывается въ грядущія судьбы этого послдняго. Такими именно чертами и отличались вс дйствительно великіе художники, которыхъ знаетъ и любитъ міръ, которымъ онъ удивляется и передъ которыми благоговйно преклоняется. Стоитъ только на сторожить ухо, чтобы въ звукахъ ихъ голоса тотчасъ же услышать дуновеніе духа пережитаго художниками-творцами времени, услышать могучій голосъ того народа, который плъ вокругъ этихъ творцовъ. Поэтому самому они, эти творцы, и велики, и безсмертны. Не всякому, конечно дано быть Аристофаномъ, Данте, Рабле, Мольеромъ, Шекспиромъ, Гёте, такіе великаны нарождаются — увы!— вками, являются немногими единицами на многіе милліоны. Но всякій, кто претендуетъ на великое званіе художника слова (если ужь говорить только о такомъ художник), можетъ хоть издали, далеко отставая, идти по слдамъ этихъ великановъ, хотя въ маломъ масштаб длать то, что длали эти великаны, хоть въ крошечной миніатюр быть тмъ, чмъ были они, т.-е. носителями живи творящаго свта, выразителями жизни. Наше время есть время крупный соціальныхъ интересовъ, вопіющихъ о признаніи и удовлетвореніи, время огромныхъ, жгучихъ соціальныхъ вопросовъ, настойчиво требующихъ разршенія. Въ сферу этихъ именно интересовъ и вопросовъ и долженъ по грузиться современный художникъ, если только онъ хочетъ быть не литературною тлей, не ремесленникомъ-торгашомъ, а истиннымъ художникомъ въ этой именно сфер онъ долженъ искать и вдохновенія, и матеріалы для своего творчества. Но задачи творчества въ соціальномъ дух такъ сложны, трудны, такъ огромны, такъ грандіозны, силы же художниковъ которые пожелали бы принять участіе въ ршеніи этихъ задачъ, такъ малы… Да, это такъ: индивидуальныя силы, пожалуй, и незначительны хотя,— почемъ знать?— быть можетъ, между ними скрываются пока подъ спудомъ и крупныя, большія. Но пусть малы. Вдь, горю этому можно было бы помочь. Что, если бы эти скромныя, не претендующія на большое самостоятельное значеніе, силы попытались соединиться, слиться во-едино во имя одной общей цли и, будучи воодушевлены одною и тою же основною идеей и поддерживая, подкрпляя одна другую, дружно принялись бы за работу? Вдь, отъ такого сложенія даже и малыхъ индивидуальныхъ силъ могла бы получиться великая сила! Вдь, результатъ такой коллеи тивной работы могъ бы оказаться грандіозно-большимъ!

Основать Club de l‘Art social,— клубъ, который былъ бы центромъ объединенія для всхъ живыхъ, ‘чающихъ движенія воды’ служители литературы и искусства,— клубъ, который явился бы лабораторіею коллективной мысли, служилъ бы опорою для единичныхъ силъ, помогалъ бы ободрялъ и стимулировалъ эти послднія…

Идея эта показалась нашимъ собесдникамъ слишкомъ хорошею, слишкомъ многообщающею, чтобы можно было по поводу ея ограничиться одами только разговорами, — и вотъ они, какъ живые люди, поспшили перейти отъ словъ къ длу. Въ скоромъ времени выработанъ былъ обими силами статутъ — и Club de l‘Art social изъ области туманной мечты перешелъ въ сферу живой дйствительности. По имющимся у насъ юдъ руками печатнымъ свдніямъ объ этомъ замчательномъ, по своему внутреннему смыслу, начинаніи, представляющемъ такую полную аналогію съ извстною уже намъ Association des tudiants de Paris, къ названному клубу можетъ примкнуть всякій, чья мысль работаетъ въ направленіи соціальныхъ вопросовъ, устремляется въ сторону соціальныхъ идеаловъ. Статутъ клуба существующую во Франціи республику ставитъ выше какихъ бы то ни было споровъ и пререканій и требуетъ отъ членовъ республиканскаго profession de foi. Противники республики въ члены клуба ни подъ какимъ видомъ не допускаются, этою статьей статута имется въ виду предохранить клубъ отъ ‘вторженія ретроградовъ’… Спшимъ, впрочемъ, замтить, что это новое учрежденіе совсмъ не замыкается въ узкія національныя рамки, по букв и по духу статута, оно носитъ на себ вполн международный характеръ и широко открываетъ свои двери всмъ hominibus bonae voluntatis, къ какой бы стран или національности они ни принадлежали. Иниціаторы дла очень серьезно относятся къ печатному слову, къ литератур, и предъявляютъ къ писателю очень большія требованія. Они полагаютъ, что современный писатель, чтобы быть авторитетнымъ и вліятельнымъ глашатаемъ истины, долженъ обладать почти универсальными познаніями. Литература, въ силу требованій времени, должна все боле и боле сосредоточивать свои усилія на истолкованіи человческаго духа,— другими словами, должна становиться все боле и боле психологическою. А разъ это такъ, то писателю, очевидно, безусловно необходимо основательно ознакомиться съ психологіею, въ широкомъ значеніи этого слова. Но психологія, сама по себ, есть только одно изъ звеньевъ великой цпи наукъ и вн связи съ остальными звеньями не можетъ быть ни изучаема, ни понимаема. Въ виду этого, писатель, прежде чмъ браться за перо и поучать публику, долженъ предварительно хорошо освоиться съ широкою сферой наукъ біологическихъ и соціологическихъ. Исходя изъ этихъ мыслей, основатели интересующаго насъ клуба внесли въ статутъ этого послдняго параграфъ, гласящій, что члены клуба ставятъ себ одною изъ главныхъ задачъ ‘заниматься сообща научными работами, имющими отношеніе къ біологіи и соціологіи’. Что же касается тенденцій и направленія всей вообще дятельности клуба, то о нихъ читатель можетъ себ составить довольно врное понятіе по тому ‘исповданію вры’, котораго держатся извстные уже намъ члены-основатели и о сущности котораго мы сказали нсколько словъ выше. Отъ имени клуба появилось уже въ печати заявленіе, что имъ въ самомъ близкомъ будущемъ выпущена будетъ, подъ общимъ заглавіемъ — La grande Enqute, цлая серія романовъ-этюдовъ, посвященныхъ изслдованію теперешняго общества и научному опредленію схемы завтрашнихъ соціальныхъ формъ и отношеній. Въ заявленіи этомъ сказано, между прочилъ, что принимать дятельное участіе въ этой коллективной работ выразили уже желаніе весьма многіе молодые, талантливые писатели.

Идея о названномъ клуб, очевидно, носилась уже въ воздух. Объ этомъ можно заключить, между прочимъ, по тому, что едва только клубъ основался и заявилъ о своемъ существованіи, какъ на него тотчасъ же со всхъ сторонъ посыпались заявленія о присоединеніи. Огромное большинство этихъ заявленій идетъ отъ литературной молодежи, такъ что отъ новаго, еще только что вчера зародившагося учрежденія, въ теперешнемъ его вид, ветъ свжимъ, бодрымъ духомъ юности. Учрежденіе это, повидимому, съ каждымъ днемъ все боле и боле разростается, привлекая къ себ силы изъ разныхъ странъ. ‘Письма съ заявленіями о желаніи поступить въ число членовъ клуба,— говоритъ одинъ изъ членовъ-учредителей, Адольфъ Табаранъ,— носятъ клейма почтовыхъ конторъ Брюсселя, Льежа, Берлина, Лондона, Женевы, Рима, Лиссабона, Мадрида… уже почти всей Европы! Мы ждемъ письма, на которомъ окажется почтовое клеймо города Тулы и въ которомъ будетъ заключаться душевное присоединеніе къ намъ того геніальнаго сумасброда (de ce toqu de gnie), который носитъ имя Льва Толстаго’ (это ожиданіе, — замтимъ мы отъ себя,— очевидно, основывается на недоразумніи).

Какъ видитъ читатель, духовная эволюція, съ тмъ же самымъ характеромъ, что и въ сред современнаго французскаго учащагося юношества, совершается теперь въ сфер и литературной французской молодежи. Умственное движеніе, основныя черты котораго мы попытались изобразить на предъидущихъ страницахъ, видимо, ширится, разростается, обобщается, втягивая въ себя все новые и новые элементы… ‘Ласточки’, возвщающія о ‘весн’, носятся въ воздух уже цлыми стаями.

Въ высокой степени интересно, знаменательно и поучительно это новое движеніе молодой французской интеллигенціи, этотъ горячій порывъ послдней въ сторону широкаго, свтлаго общечеловческаго идеала. Вдь, вс эти движущіеся, шевелящіеся, порывающіеся вверхъ юные элементы французскаго общества,— все это дти буржуазіи, той самой буржуазіи, которая уже ‘совершила въ предлахъ земныхъ все земное’, изжила все свое былое духовное богатство, утратила всякіе высшіе идеалы, а вмст съ ними и горячія врованія, и сильныя убжденія, и возвышенныя чувства. Она, эта буржуазія, обнищала духовно, лишилась горвшей въ ней прежде искорки Божіей, того живаго духа, который въ былое время длалъ ее способною на великіе дла и подвиги,— и вотъ, теперь, благодаря полному истощенію въ ней живой, творческой силы, день ото дня все боле и боле вырождается, теряетъ образъ и подобіе Божіи, глохнетъ, замираетъ духовно, готовая скатиться въ ту могилу, въ которую безжалостная исторія сметаетъ все, потерявшее raison d’tre своего существованія. Сама она гибнетъ,— это съ душевною болью констатируютъ и многіе изъ ея наилучшихъ представителей стараго поколнія,— но жаждущія жизни ея дти не хотятъ, очевидно, раздлить ея печальную участь, не хотятъ умирать и, повинуясь инстинкту самосохраненія, отшатываются отъ нея въ сторону, порываютъ духовную связь съ отцами и страстно устремляются на поиски ‘живой воды’, новаго, уже совсмъ не буржуазнаго смысла жизни. Но, по мр того, какъ они выходятъ на путь этого исканія, ихъ подхватываетъ какое-то мощное теченіе и стихійно уноситъ къ невдомымъ имъ самимъ берегамъ. Да, невдомымъ. Что это за теченіе, что оно обозначаетъ, съ какой стороны идетъ, куда именно, къ какой конечной цли несетъ,— обо всемъ этомъ отдающаяся на волю теченія молодежь иметъ, повидимому, очень смутное представленіе, ничего этого она хорошенько не знаетъ,— все это, какъ она сама откровенно заявляетъ, для нея тайна, признаніе которой и составляетъ довольно характерную чорту теперешняго фазиса интересующаго насъ движенія.

Какъ мы видли выше, студентъ Беранже, объясняя иди, точне, пытаясь объяснить причины совершающейся теперь въ сред университетской молодежи духовной эволюціи, сослался на идейныя вліянія новой философской школы, да тмъ и ограничился. Но, повидимому, самъ ораторъ чувствовалъ, что одной этой ссылки мало для объясненія, что идейныя вліянія,— хотя они и несомннно дйствовали и дйствуютъ,— въ данномъ случа далеко еще не все и что, пожалуй, не въ нихъ даже и главная суть, а потому онъ и счелъ нужнымъ прибавить къ своей рчи одну очень характерную фразу, которую мы съ умысломъ пропустили тогда, приберегая ее къ концу. Фраза эта слдующая: ‘таинственная сила (pousse mystrieuse) влечетъ молодое поколніе’… Замтьте: таинственная сила. Молодежь, въ лиц Беранже, очевидно, еще не сообразила, не повяла, что, собственно, это за сила. Фактъ этого непониманія обратилъ на себя вниманіе и профессора Лависса. ‘То же самое, то же заявленіе о таинственной сил,— говоритъ этотъ послдній въ своемъ, цитированномъ уже нами выше, этюд,— мн много разъ приходилось встрчать какъ въ интимныхъ разговорахъ со студентами, такъ и въ ихъ письмахъ ко мн’. Такъ дло стоитъ въ сред учащейся молодежи. Но, обращаясь къ молодымъ литературнымъ кругамъ, о которыхъ намъ пришлось упомянуть по поводу Club de l’Art social, мы, къ немалому удивленію своему, и здсь наталкиваемся на нчто врод той же ‘тайны’. Такъ, упомянутый нами Адольфъ Табаранъ, говоря о своемъ клуб, замчаетъ, что члены этого, послдняго, пока что, намтили только самое общее направленіе пути, по которому они пойдутъ, но куда, къ какой конечной цли несетъ ихъ теченіе, этого они не знаютъ, цль остается для нихъ неизвстною, неясною (un but encore mal dfini). Таинственная сила, тайна, неразгаданная цль,— все это указываетъ намъ на то, что умственное движеніе, о которомъ мы говоримъ, носитъ на себ стихійный характеръ, что оно далеко еще не ясно сознано самою молодежью, которую увлекаетъ въ него, въ значительной степени, просто здоровый инстинктъ.

Намъ, стоящимъ вдали отъ этого движенія и наблюдающимъ его со стороны, ясно, конечно, въ чемъ тутъ дло, что это за ‘таинственная сила’, по поводу которой недоумваетъ движущаяся молодежь. Это, конечно, есть ничто иное, какъ то мощное вяніе, которое исходить изъ нижнихъ общественныхъ слоевъ, изъ народныхъ, трудовыхъ массъ, повсюду просыпающихся теперь къ новой жизни. Это вяніе въ настоящее время сильнйшимъ образомъ даетъ себя чувствовать во всхъ сферахъ жизни цивилизованныхъ обществъ, оно же увлекаетъ и юную французскую интеллигенцію въ сторону великаго гуманитарнаго идеала. Не подлежитъ, конечно, ни малйшему сомннію, что интеллигенція эта не сегодня-завтра дастъ себ въ этомъ ясный отчетъ, а тогда и конечная цль движенія для нея сама собою опредлится, и явится точная формула самаго движенія.

И. Д—овъ.

‘Русская Мысль’, кн.II, 1891

Современная французская молодежь.

Читайте также: