Сон в зимнюю ночь, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1888

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

СОНЪ ВЪ ЗИМНЮЮ НОЧЬ.
Фантазія.

I.

Мн ужасно хотлось бы разсказать все по порядку, но это оказывается невозможнымъ, потому что вся моя жизнь есть сплошной безпорядокъ, а затмъ — пришлось бы начать съ Адама, т.-е. съ ддушки Степана Тимоеевича фонъ-Шмидта-Овчины. Получается съ перваго раза какая-то наглядная несообразность: ддушка былъ коренной русакъ, достаточно сказать, что онъ цловалъ крестъ всмъ самозванцамъ, а у третьяго, тушинскаго вора, чуть-чуть не сдлалъ самой блестящей карьеры, и вдругъ такая нелпая нмецко-русская фамилія, точно у какой-нибудь актрисы. Нужно сказать, что полностью эта фамилія писалась еще странне: фонъ-Шмидтъ-Овчина-Мирза, но ддушка собственноручно выскоблилъ послднюю приставку, потому что посл Бориса Годунова татарское происхожденіе сдлалось неудобнымъ.
Еще одно маленькое отступленіе. Я убжденъ, что въ каждой фамиліи скрыта таинственно судьба каждаго человка, а въ моей фамиліи, мн кажется, заключены самимъ рокомъ соотвтствующія ей несообразности: вмсто земли — песокъ и глина, вмсто рки — непроходимыя болота, вмсто лса — какой-то подлый кустарникъ и т. п. Я не буду тревожить длиннаго ряда предковъ, благодаря любезности которыхъ я унаслдовалъ фамилію тушинскаго ддушки — были тутъ и немилостивые царскіе пристава добраго московскаго времени, и петровскій оберъ-фискалъ. и лейбъ компанцы — сразу два, и шутъ при двор Анны Ивановны, и мартинистъ славной екатерининской эпохи, и сподвижникъ Аракчеева и т. д., и т. д. Результатомъ этого сложнаго фамильнаго процесса было то, что я ношу фамилію фонъ-Шмидта-Овчины, къ которой точно приклеены дв тысячи десятинъ земли въ Рязанской губерніи. Въ сущности, это даже не земля, а чортъ знаетъ что такое — песокъ, глина, болото, кочкарникъ. Конечно, я ввелъ у себя усовершенствованные способы обработки всей этой благодати и достигъ извстныхъ результатовъ, но — увы!— когда урожай — цны ниже производства, а когда цны высокія — у меня нтъ хлба. Вотъ и извольте тутъ выворачиваться…
Позвольте, я уклонился опять въ сторону, а дло совсмъ не въ этомъ. Событія послдняго времени неслись съ такой быстротой, что у меня немножко кружится голова. И есть отъ чего закружиться, когда вы узнаете все по порядку. Вдь въ самомъ безпорядк, если онъ настойчиво преслдуетъ васъ, есть уже свой порядокъ.
Итакъ, перехожу къ дду.
Я сидлъ въ ресторан Доминика. Это было что-то въ род службы,— я точно созданъ былъ именно для того, чтобы сидть у Доминика. Такихъ ‘доминиканцевъ’ — легіонъ. Я сидлъ, прихлебывалъ пиво и какъ будто чего-то ожидалъ. Ждать — это послднее, что остается человку, у котораго ничего за душой нтъ, кром песку и болота, да и то заложенныхъ въ банк. Я уже выучилъ всхъ настоящихъ ‘доминиканцевъ’ — зналъ въ лицо, зналъ профессію каждаго и привычки, и меня вс знали, какъ знаютъ друтъ друга лошади, когда он живутъ долго въ одномъ стойл. Въ числ этихъ ‘доминиканцевъ’ оставались неизвстными для меня какой-то таинственный старичокъ, еще бодрый и удивительно гладко выбритый, съ какимъ-то таинственнымъ сверткомъ подъ мышкой, и его неизмнный спутникъ, высокій, подержанный, съ моноклемъ въ лвомъ глазу и слащавой манерностью дамскаго льва въ отставк. Даже прислуга не знала ихъ фамилій.
— А кто ихъ знаетъ, кто они такіе,— равнодушно отвчалъ мн доминиканскій услужающій татаринъ.— Просто, господа… Старичокъ-то,— видите у него свертокъ?— ну, онъ, значитъ, изобрлъ гигіеническій корсетъ для молодыхъ двицъ и вотъ три года показываетъ его всмъ. Буфетчику предлагалъ купить привилегію, а буфетчикъ-то холостой, ну, и не сошлись… А высокій-то — изъ воздухоплавателей будетъ.
— Гм… да. Та-акъ.
— А въ деньгахъ у нихъ большое умаленіе, — прибавилъ татаринъ уже pro domo sua.— Все норовятъ стоя закусывать, чтобы гривенника услужающему не заплатить.
Таинственный старичокъ съ гигіеническимъ корсетомъ тоже присматривался ко мн и наконецъ первый подошелъ:
— Господинъ фонъ-Шмидтъ-Овчина?— вкрадчиво и съ какою-то необыкновенно мягкой любезностью проговорилъ онъ.— Давно хотлъ познакомиться съ вами, но все не ршался… А фамилія мн хорошо извстна по отчетамъ Дворянскаго банка.
Послднее примчаніе можно было и по длать, а потому я довольно сухо отвтилъ:
— Извините, не имю чести васъ знать.
Старичокъ оглядлся кругомъ, подслъ къ моему столику и съ грустью проговорилъ:
— А вотъ и знаете и даже очень… знаете. Небось, еще въ школ учили про Павла Иваныча Чичикова?
— Павелъ Иванычъ? Неужели это вы?!— невольно крикнулъ я, вскакивая и протягивая об руки.
— Тс!..
Старичокъ еще разъ оглянулся и уже шопотомъ проговорилъ:
— Я-съ… да. Вы думали, что я давно умеръ? Вотъ господинъ Гоголь дйствительно умеръ, а я продолжаю коловращаться въ сей юдоли плача. И сколько я претерплъ въ жизни до господина Гоголя включительно… Михаилъ Васильевичъ, подойди, голубчикъ, къ намъ,— прибавилъ онъ громко, обращаясь къ своему спутнику, въ картинной поз додавшему пирожокъ съ говядиной.— Имю честь представить моего друга, тоже претерпвшаго достаточно — Михаилъ Васильевичъ Кречинскій. Тоже, вроятно, изволите знать? Онъ отъ господина Сухово-Кобылина претерплъ, какъ я отъ господина Гоголя…
Вы можете себ представить мое изумленіе и радость, когда эти герои, сдлавшіеся давно добычей учебныхъ хрестоматій и жертвами педагоговъ, сли за мой столикъ. Человкъ, пива и пирожковъ!.. Да, это была, конечно, семейная радость, именины сердца… Разв нынче есть такіе люди? А какъ говорилъ Павелъ Иванычъ? Музыка, очарованіе, сладкій восторгъ…
— Павелъ Иванычъ, Михаилъ Васильичъ… господа, какъ я радъ…— повторялъ я въ какомъ-то радостномъ изнеможеніи.— Даже не врится…
— Ради Бога, тише…— предупредилъ Павелъ Иванычъ мои шумные восторги.— Мы здсь нкоторымъ образомъ incognito. Знаете, удобне…
— Побаиваешься отрыжки отъ своихъ мертвыхъ душъ?— ядовито замтилъ Кречинскій, оказавшійся большимъ злюкой.
— Что все мертвыя души…— оправдывался Павелъ Иванычъ.— Это все господинъ Гоголь придумалъ. Мало ли господа сочинители могутъ написать… Вдь и про твой камешекъ тоже изображено у господина Сухово-Кобылиа.
— Вздоръ!— вспылилъ Кречинскій, вскакивая.
— Успокойся, Михаила Васильичъ. Ты знаешь, что я не люблю ссориться. А такъ, къ слову… Вотъ ты же сказалъ золотыя слова: въ каждомъ дом есть деньги — только нужно умть ихъ взять.
— Деньги — вздоръ!— заявлялъ Кречинскій, успокаиваясь и принимая безстрастный видъ настоящаго джентльмена.— Нужно припомнить, какое ‘тогда’ было время…
— Да, да, золотыя слова!..— съ грустью подхватилъ Павелъ Иванычъ.— Даже и времени въ собственномъ смысл не было, а были везд Клейнмихели да Гречи. Ни желзныхъ дорогъ, ни телеграфовъ, ни банковъ, ни телефоновъ — одни Клейнмихели.
— А таможни, Павелъ Иванычъ?— не удержался Кречинскій.— Помнишь, какъ ты стянулъ два куска самаго удивительнаго мыла на память?
Тутъ уже вскочилъ Павелъ Иванычъ и даже поблднлъ отъ бшенства. У старика тряслись губы. Мн стоило большого труда его успокоить.
— Что же, я не сержусь,— уныло заявилъ онъ.— У Михайлы Васильича печенка испорчена… Я это отлично понимаю.
Первая наша встрча прошла въ воспоминаніяхъ о далекомъ прошломъ, когда, по убжденію Павла Иваныча, все наполнитъ собой одинъ Клейнмихель, и о прошломъ боле ближайшемъ, когда посл крымской кампаніи начали твориться чудеса наяву.
— Боже мой, что было, что было!— со вздохомъ повторялъ Павелъ Иванычъ.— Воистину протекли медовыя рки съ кисельными берегами.
— Да, протекло много, да въ ротъ не попало,— язвилъ Кречинскій.
— А другіе? о, сколько славныхъ, незабвенныхъ именъ… Одни банковскія и желзнодорожныя имена чего стоятъ. Настоящій эрмитажъ получится изъ сей стаи славной… Вдь раньше-то то мдныя деньги считали да на ассигнаціи, а тутъ вдругъ цлое море золота хлынуло… Э, да что тутъ говорить!..
— По-моему, все это только цвточки, а ягодки еще впереди,— философски замтилъ Кретинскій, раскуривая дешевую рижскую сигару.— Да-съ, все впереди. Нефть, каменный уголь, южное желзо, вино, табакъ, сахаръ… И все это только еще начало, а главное впереди.
Лицо Кречинскаго приняло вдохновенный видъ, и онъ сдлалъ такой жестъ, какъ простираютъ руки оперные жрецы, точно благословлялъ это славное будущее.

II.

Наши дальнйшія встрчи носили таинственный характеръ. Мн съ первыхъ же шаговъ сдлалось яснымъ, что Кречинскій страдаетъ тихимъ биржевымъ помшательствомъ. Во всемъ остальномъ онъ являлся нормальнымъ, но какъ только дло доходило до биржи, такъ и начиналось что-то въ род бреда. Кречинскій не говорилъ, а точно дышалъ биржевыми терминами.
— На игрокомъ рынк туманно… называли орховскія, съ тульскими слабо, полтавскія уступали, стекольныя бумаги сильно подогрвали, сормовскія раздули, путиловскія спрашивали…
— У Михаилы Васильича, бднаго, того…— жаллъ Павелъ Иванычъ, показывая пальцемъ на свой лобъ.— Да-съ, зайчикъ въ голов прыгаетъ.
Затмъ я понялъ, что это знакомство не случайное, и что Павлу Иванычу что-то нужно отъ меня. Я нсколько разъ чувствовалъ его задумчивый взглядъ, сосредоточенный на мн. Онъ даже длалъ какіе-то таинственные намеки, но прямо высказаться не ршался. Очевидно, онъ изучалъ меня.
— Знаете, вдь я нынче по ученой части,— скромно признавался онъ, опуская глаза.— Конечно, диплома я не имю,— какіе тамъ дипломы при Клейнмихел!— а такъ… Люблю этотъ, знаете, дорогой хлбъ науки. Состою членомъ въ двухъ ученыхъ обществахъ: одно ‘Ни то — ни се’, а другое — ‘И то — и се’. Даже докладъ длалъ о своемъ гигіеническомъ корсет. Очень благодарили и въ протоколъ записали. А у меня съ дтства страсть ко всему высокому… Помилуйте, разв это не трогательная картина, когда одно общество вотъ уже двадцать лтъ не можетъ разршить вопроса, какъ сть яйца — вкрутую или всмятку. А другое общество цлыхъ сто лтъ не можетъ ршитъ вопроса, выгодно ли или невыгодно мужику, когда у него есть хлбъ. Вдь тутъ цлый ареопагъ свтилъ науки… Что ни имя, то — восторгъ. Да-съ, это не Клейнмихель, государь мой.
Мн приходилось только согласиться, что наука — святая вещь, а ея жрецы — наша слава и гордость. Одн заботы о мужик чего стоятъ.
Отъ Доминика мы перекочевали въ ресторанъ Лейнера, гд сосредоточивалась биржа, но Кречинскій тамъ чуть не сошелъ съ ума окончательно, и намъ пришлось перебраться въ Малоярославецъ.
— Здсь Москвой пахнетъ,— объяснилъ Павелъ Иванычъ, глотая воздухъ и сладко жмуря глаза.— И балычокъ, и икорка, и растегайчикъ… да. Вонь здсь одинъ мой знакомый цлую карьеру сдлалъ. Вотъ такъ же зашелъ пообдать и познакомился съ какимъ-то старичкомъ, а старичокъ-то оказался изъ желзнодорожныхъ свтилъ и сейчасъ ему командировочку: създить въ Лондонъ и посмотрть, въ которомъ часу отходитъ ливерпульскій поздъ. Понимаете: и подъемныя, и суточныя, и прогоны на шесть лошадей… Однимъ словомъ, счастье человку. А потомъ, глядишь, черезъ годъ другая командировочка, въ Парижъ, купить десть бумаги и дюжину карандашей. Что же, государь мой, человчекъ-то и пошелъ въ гору, да еще какъ. Свтлая голова оказалась… Это не то, что нашъ братъ. Я вонъ хотлъ отправиться корреспондентомъ, когда крестили болгарскаго принца,— оказалось, что французскаго языка не знаю, съ одной стороны, а съ другой — предльный возрастъ нашли, какой полагается только полнымъ генераламъ въ отставк съ мундиромъ и пенсіей.
Все это, какъ оказалось, было только подготовкой къ главному. Павелъ Иванычъ всегда былъ остороженъ, а теперь въ особенности.
— Да-съ, вс большія величины слагаются изъ атомовъ,— объяснялъ онъ, поглядывая на меня.— Потомъ, нужно имть то, что называется счастіемъ. Какъ хотите называйте, а я врю въ счастье. Напримръ, длается какое-нибудь великое открытіе, происходитъ политическое событіе, а ужъ есть люди, которые воспользуются моментомъ. Убійство, пожаръ, наводненіе — кто-нибудь и воспользуется. Значитъ, все дло только въ томъ, чтобы уловить моментъ. У меня тоже есть одна счастливая мысль…
Кречинскій присутствовалъ при этихъ бесдахъ, но упорно молчалъ. Онъ пилъ красное вино съ зельтерской водой, курилъ дешевыя сигары и погружался въ какую-то биржевую нирвану.
— Да-съ, счастливая мысль,— продолжалъ Павелъ Иванычъ.— И замчательно простая… Вамъ она даже покажется смшной съ перваго раза, а между тмъ… Что бы вы, напримръ, сказали относительно завода… да, фабрики никкелированія живыхъ ершей?
— Какъ?— невольно переспросилъ я.
— Очень просто: никкелированіе живыхъ ершей. Мы организуемъ цлое общество, выпускаемъ акціи, можно и съ гарантіей, затмъ уже все пойдетъ, какъ по маслу. У насъ остаются учредительскіе паи, мы регулируемъ выпускъ акцій, мы задаемъ тонъ даже на бирж. Пожалуйста, не смйтесь… Все это гораздо серьезне, чмъ вы думаете, а главное — оригинально. У меня все разработано до мельчайшихъ деталей, и я могу поручиться, что предусмотрны впередъ вс возраженія.
— Именно?
— Ахъ, это цлая система!.. Что такое ершъ? Пустяки и глупость… Такъ? А я читаю въ обществ ‘Ни то — ни се’ цлый докладъ: историческая роль ерша въ систем народнаго хозяйства. Такъ? Вотъ уже цлая поэма… Уха изъ ершей, какъ одно изъ самыхъ питательныхъ народныхъ кушаній, котерое иметъ громадное значеніе, принимая во вниманіе, что половина дней въ русскомъ году постная. Отсюда — косвенное вліяніе ерша на религіозное народное настроеніе… Но это еще пока не оформлено, и основная мысль остается въ проект. Идемъ дальше: хищническое истребленіе ерша. Слдовательно необходимо устроить на всхъ ркахъ заводы искусственнаго разведенія ерша. Поймите, куда это ведетъ… Но и это еще не все. Ерша нужно ловить, чтобы реализировать всю ту пользу, которая въ немъ благодтельно помщена самимъ Пpoвидніемъ. Да, ловить ерша… А для этого, государь мой (опять докладъ, но уже въ обществ ‘И то — и се’), необходимы нкоторыя особливыя условія. Именно: ячейку-то въ неводахъ нужно сдлать поуже… Хе-хе!.. Вдь вы только подумайте, что сіе значитъ? И не думайте… Если бы вчинить подобное ходатайство черезъ ученое общество, такъ вдь… Нтъ, это получится настоящая фантасмагорія! Мы заперли бы всю рыбу въ Волг, на Дону, на Урал, по обимъ Двинамъ, по Оби… Тутъ дло милліонами пахнетъ, батенька. На какой-нибудь одинъ сантиметръ меньше ячейка, а въ результат милліонъ..
Дремавшій Кречинскій при этомъ магическомъ слов проснулся и даже вскочилъ.
— Гд милліонъ?— спрашивалъ онъ, влпляя монокль въ лвый глазъ необыкновенно ловкимъ движеніемъ.— Кто здсь говоритъ о милліон?
Признаюсь, я тоже былъ взволнованъ. Есть такія роковыя слова, которыя просто гипнотизируютъ.
— Но это еще не все,— продолжалъ Павелъ Иванычъ.— Вы обратите вниманіе на слово: никкелированіе. Что такое никкель? Опять пустяки и вздоръ… Этотъ металлъ идетъ только на какія-то рубашки для усовершенствованныхъ пуль, длинныхъ и тонкихъ, какъ комариный носъ, а затмъ въ кухню — кастрюльки, никкелированіе посуды кухонной. Да-съ… А дня насъ это цлый вопросъ, потому что мы сейчасъ вчинимъ черезъ общество ‘Ни то — ни се’ два ходатайства: первое — о пособіи отъ правительства для развитія отечественной никкелевой промышленности, конечно, хозяйственными способами, а второе — о введеніи покровительственныхъ пошлинъ, ну, рублей въ сто за фунтъ. Вы только подумайте, что изъ этого можетъ выйти… Вдь каждая пошлина неразрывно связана съ другой, за насъ ухватятся обими руками вс другіе монометаллисты и биметаллисты. Можетъ произойти грандіозный переворотъ, который неизбжно отразится и на европейскомъ рынк, а слдовательно и на еврейскомъ вопрос… Боже! Вы представьте себ только, какая перспектива рисуется… Мы срываемъ банкъ, евреи идутъ по міру…
Еще разъ признаюсь: у меня сперло дыханіе отъ этихъ картинъ, и я проговорилъ задыхавшимся голосомъ:
— При чемъ же я тутъ, дорогой Павелъ Иванычъ?
— Вы-съ? А ваша фамилія… О, это много значитъ! Поставьте мою фамилію или Кречинскаго — и все пропало. Да-съ… А тутъ: и ‘фонъ’, и Овчина. Удивительно счастливое сочетаніе.
— Вы находите? Ну, а въ случа ликвидаціи дла, какъ вы полагаете?
— Да вдь въ этомъ и заключается весь секретъ… Сначала мы будемъ хлопотать о проведеніи какой-нибудь желзнодорожной втки, потомъ правительственная субсидія, потомъ конверсія, а потомъ… потомъ sauve qui pent.
Я въ восторг протянулъ Павлу Иванычу руку, чувствуя, какъ слезы благодарности приступаютъ у меня къ горлу, и… въ этотъ моментъ проснулся.
О это былъ только блаженный, счастливый сонъ…
1888.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека