Сонъ въ руку.
Сонъ въ руку.
(Изъ повседневной жизни).
* * *
* * *
В.
‘Нива’, No 51, 1874
Сон в руку, В., Год: 1874
Время на прочтение: 8 минут(ы)
— Неужто, Агафья Васильевна, сорокъ тысячъ?
— Какъ есть — сорокъ, Домна Петровна!…
— И все это отъ чиража, говорите?
— Отъ него!
— Да онъ-то кто-жъ такой будетъ?
— Кто?
— Чиражъ-то этотъ? Чиновникъ, что-ли?
— Нтъ, это не то чтобы человкъ, а ежели, напримръ, при латереи… ну, сидятъ тамъ генералы разные… и вотъ тутъ самый тиражъ является…. Не могу я вамъ этого разсказать, потому не женское это дло, а вотъ мужъ вамъ можетъ все это какъ слдуетъ…
— Сорокъ тысячъ рублей!…. Эка страсть!…. Сколько тутъ синенькихъ-то будетъ?….
— Это пятирублевыхъ-то? Ну, гд-жъ сосчитать!…
— Гора!… Господи!… Цлую наволочку съ подушки набить можно… Ну, счастье!…
— Да ужъ такое, Домна Петровна, счастье, что и сказать невозможно!….
Такъ разговаривали, сидя за кофе, дв женщины пожилыхъ лтъ. Хозяйку звали Агальей Васильевной. Она была замужемъ за портнымъ Ардаліономъ Кузьмичемъ Задковымъ и имла дочь — Грушу, которой было уже около двадцати лтъ. Выли они люди бдные, кое-какъ перебивались: отецъ семейства все больше перешивалъ старое платье, Агафья Васильевна тоже шила, а Груша брала изъ какого-то французскаго магазина сшивать скроенныя лайковыя перчатки, и считалась двицей добродтельной, потому, можетъ быть, что была не изъ смазливыхъ.
Ардаліонъ Задковъ лтъ шесть тому назадъ купилъ (съ разсрочкою платежа) билетъ 2-го внутренняго займа и хранилъ его чрезвычайно бережно. Тяжелыя, критическія минуты бывали у него, но онъ крпился — не продавалъ и не закладывалъ билета, и вотъ, какъ-бы въ награду, сентябрскій тиражъ выкинулъ ему сорокъ тысячъ?… Отъ радости онъ просто обезумлъ и въ первую минуту не зналъ, что ему длать…. Просился къ сундуку, надлъ чистое блье, вырядился и выбжалъ на улицу, слъ на извощика и веллъ хать на Снную… Для чего? зачмъ? Онъ и самъ не зналъ… Такъ, почему-то Снная попалась на языкъ! Домой онъ вернулся съ живымъ поросенкомъ и тухлымъ тетеревомъ. Агафья Васильевна тоже растерялась (у ней даже животъ ‘схватило’) и живо собралась въ баню — въ мстный женскій клубъ. Груша — какъ только узнала о ‘счасть’, сейчасъ-же сломала швейную перчаточную машинку, разорвала перчатки, стала топтать ихъ и, оставшись одна, занялась туалетомъ: вымылась, напомадилась и очутилась въ самомъ лучшемъ своемъ плать — кисейномъ.
На третій день только вс они пришли въ себя, поуспокоились. Гости то и дло посщали ихъ. Вотъ и теперь у Агафьи Васильевны сидитъ сосдка — Домна Петровна, унтеръ-офицерская вдова.
— Деньги-то вс получили?
— И — нтъ! Черезъ три мсяца выдадутъ… Такое у нихъ положеніе. Ардаліонъ-то Кузьмичъ здилъ въ банку, ну, тамъ ему и объявили…
— Значитъ, вы безъ денегъ при деньгахъ?
— Зачмъ же намъ торопиться?…
Агяфья Васильевна закатила слегка глаза и прибавила нсколько въ носъ:
— Мы съ супругомъ ршили ждать, ну, а конечно, деньги небольшія нужны и теперича, такъ супругъ мой взялъ тутъ у одного жиденка триста рублей…
— Ишь ты чортъ! сказала про себя Домна Петровна: — триста рублей — небольшія деньги!… а вслухъ произнесла:
— Что вамъ триста рублей — плюнуть!… Ну, а сонъ-то, сонъ, какой вы видли?…
— Да, да! Сна-то я и не разсказала… Экая дура! Снится это мн, что быдто-бы я собралась къ Невил Семеновн, ну, надла все какъ слдуетъ, матерчатое платье…. Иду это по дорог — смотрю: на ногахъ у меня ничего нту! Какъ есть — босыя!… Чтой-то, думаю, такое? Какъ-же это я иду въ гости такъ-то?… А на улиц не то, чтобы грязь, а вся она… ну, не чиста… Просто — страмъ, а я иду, да еще босикомъ…. Представьте!
— Богатство это означаетъ, замтила Домна Петровна:— сонъ-то и въ руку!… Къ богатству!… Хорошо это видть — ахъ, хорошо!
— Сонъ въ руку!… И сама я такъ подумала, да и говорю утромъ мужу насчетъ сна-то… Онъ только плюнулъ!…
— Извстно кавалеръ, гджь ему сны понимать!
— Кофейку-то, кофейку еще! Пейте!
— Пью, пью, голубушка, Атфья Васильевна! Такъ вы говорите, что ваши-то скоро вернутся?
— Скоро, я думаю… Сливокъ-то больше лейте!
— Довольно съ меня. Что-жъ вы теперича думаете длать, то есть насчетъ жизни — какъ?…
— Да разные у насъ планты… А, вотъ и Груша!
— Маменька! я сейчасъ отъ фотографщика… Дв дюжины заказала! затрещала Груша, снимая шляпку и ставя на стулъ небольшой саквояжъ.— А! и вы тутъ! Она кивнула Домн Петровн,— На какомъ я лихач пріхала!… Сорокъ копекъ дала…
— Экая тараторка! усмхнулась мать.— Ну, хочешь кофію?
— Ну, васъ съ кофіемъ! Я шоколадъ стану сть… Была у Бормана, два фунта купила… а-ля-ваниль! Четыре палочки дорогой съла.. Вкусъ какой!…
— Вижу! По языку вижу, что ла!
— Неужто видно?
Груша подбжала къ зеркалу и высунула языкъ.
— А вдь и то!… Ну-да, не бда!… Ахъ, когда эти противные три мсяца пройдутъ?… Прошла я два раза по зеркальной линіи, да по перинной разъ — ну, вотъ, просто духъ захватывало!… Сейчасъ-бы на тысячу накупила!…. Ну, что мн двадцать, пять рублей? Тьфу!.. Фу, какой шоколадъ чудесный! Маменька, хотите?
— Поди ты! Я и на кофій-то ужъ смотрть не могу….
— Ну, а вы — какъ васъ — Домна Сидоровна!
— Петровна-съ! Бла-года-рю-съ… А, впрочемъ, кусочекъ позвольте… Племяннику подарю.
— Ну — на-те. Вчера я ла арбузъ и яблоки, сегодня — все буду щеколадъ сть и обдать не стану, а завтра — ну, угадайте, что я завтра буду сть?
— Пастилу клюквенную? спросила унтеръ-офицерша.
— Пастилу! Дрянь-то такую!…
— Безе, что-ли?
— Нтъ, нтъ! Тянулки! А послзавтра — цукаты… Ай, мароженщикъ кричитъ!
И Груша выбжала изъ комнаты.
— Какая она у васъ бойкая! замтила Домна Петровна.— Теперича, я думаю, отъ жениховъ и отбою не будетъ….
— За благороднаго, говоритъ, пойду,— особенно, ежели онъ офицеръ будетъ со шпорами…. Да ужъ это ейное дло!
— А я слышала, что быдто-бы… Сергй Трифонычъ сватался?
— Это лавочникъ-то нашъ?… Было, было…. Да она и видть его не хочетъ!… Конечно, Ардаліонъ Кузьмичъ хотлъ ее тогда принудить, потому мы задолжали Трифонычу, ну, а теперича — гд-же!
Дверь распахнулась — и въ комнату вошелъ Задковъ. Онъ былъ на-весел. На голов — новенькая шляпа.
— Что за человкъ? обратися онъ къ ундеръ-офицерш.
— Али Домну Петровну не призвали? усмхнулась гостья.
— Какую? откуда?..
— Да что ты, Ардаліонъ Кузьмичъ! Протри глаза-то…. посовтовала жена.
— А ты кто такая?
— Я ужъ уйду, произнесла Домна Петровна, оробвъ, и встала.
— Эхъ — вы! Сидите! Я пошутилъ… Ха, ха, ха!.. Ну, здравствуйте!..
Портной сталъ расшаркиваться, то снимая, то надвая шляпу.
— Ахь, и сколько теперь во мн куражу! заговорилъ онъ.— Передъ кмъ я преклонялся — всхъ теперь осажу въ лучшемъ вид! Дворника осадить… Лавочника обидть надо безпремнно! Ломался онъ передо мной — ну, держись теперь….
— Бды еще наживешь… Брось!
— Какой бды? Ежели къ мировому… Ну, что-жъ? Наше превосходительство! Онъ меня обидлъ, а я тогда не могъ, потому былъ червь… А теперь могу! Помилуйте, человкъ я тоже…. Не деревянное сердце!.. Ну, Агаша, пора обдать!..
Было около шести часовъ вечера. Супруги Задковы, какъ легли спать посл обда, такъ и не просыпались еще. Груша въ кисейномъ плать, съ розовыми бантами, сидла у окна и лниво перелистовывала старый псенникъ. Въ кухн заскрипли чьи то сапоги… Она повернула голову, увидла лавочника — Сергя Трифоныча.
— Вамъ чего нужно здсь? рзко спросила Груша.
— Позвольте-съ… Прежде — мое почтеніе-съ! проговорилъ Сергй Трифонычъ, подходя къ ней на носкахъ.
— Не нужно мн вашего почтенія! Можете проваливать обратно.
— Тэкъ-съ! Однако, какое у васъ сердце!….
— Вы не смйте со мной объ сердц разговаривать!
— Почему-жь такъ? Коли ежели вы выиграли сорокъ тысячъ, такъ я, можетъ быть, выиграю двсти тысячъ?..
— Ну и на здоровье…. Долгъ вдь вамъ отдали? Чего-жь вы лзете?..
— А ежели я влюбленъ?
— Что такое?
— Позвольте-съ… вы какъ любовь понимаете?
— Какъ же вы можете съ двицей о такихъ предметахъ говорить?
— Предметъ самый настоящій-съ! Что-жъ вы думаете теперича за офицера либо благороднаго идти? Такъ они-съ не наживать деньги, а проживать умютъ… Да-съ! А сами отъ этого нешто благородной будете?..
— Вамъ до этого нтъ дла, а только лавочницей не буду!..
Груша сла къ нему спиной, взяла псенникъ и начала вслухъ читать:
‘Ты скоро меня позабудешь,
А я — никого, никогда’….
— Нешто лавочницей зазорно быть?
Сергй Трифонычъ слъ на стулъ нсколько поодаль. Двушка перекинула пять-шесть страничекъ и еще громче продекламировала:
‘Моего-ль вы знали друга?
Онъ былъ бравый молодецъ:
Въ блыхъ перьяхъ статный воинъ,
Первый Даніи боецъ!…’
— Вотъ такь другъ! Ежели теперича за воина замужъ, заговорилъ лавочникъ,— то это выходитъ — и пойдете вы съ нимъ изъ города въ городъ путешествовать? Что-жъ тутъ прекраснаго?…
Груша бросила книжку и въ полголоса запла:
‘Молода-а-я вдова
Въ хуто-ро-о-чк живетъ….’
— Воина убьютъ въ страженіяхъ — вотъ вы и молодая вдова, да еще хорошо коли хуторочекь-то будетъ, а то и жить негд…. Бываетъ!.. А ежели, примрно, купецъ, такъ у купца можетъ каменный трехъэтажный сооружается, ну и насчетъ страженія или битвы — нечего бояться!… Подешь вотъ разв на чугунк — ну, случается — прокламація выйдетъ: ноги поломаетъ, такъ все-же хуторокъ-то свой останется…. Врно говорю?…
— И хо-ло-дны уста для поц-лу-у-я, протянула Груша и закашлялась.
— Что-жь вы, Аграфена Ардаліоновна, и словомъ меня не уважите?
— А вотъ, погодите: тятенька встанетъ, онъ васъ и уважить словомъ….
— Таксъ-съ!— Сергй Трифонычъ всталъ.— Такъ намъ лучше отъ безобразія уйти… А только скажу: свиньи вы были, свиньями и остались! Потому, какъ бывало денегъ ни гроша — сейчасъ къ Сергю Трифонову: и сахарку, и чайку! А я давалъ, врилъ….
— Мужикъ! Какъ ты смешь? Вонь!
— И самъ уйду-съ… Не очень-то заплачу!
Лавочникъ ушелъ. Полчаса спустя супруги пробудились. Нанятой стряпух ‘приказано’ было поставить самоваръ… Агифья Васильевна и Груша подумали тутъ: ‘Полно намъ теперь самовары ставить!…’
Ардаліонъ Кузьмичь, узнавъ отъ дочери, что заходила, лавочникъ, выругался и ушелъ, общаясь при случа какъ слдуетъ обидть его….
Когда они сидли уже за чаемъ, дверь отворилась — и въ комнату вошли два чиновника, еще молодые люди, оба въ сиреневыхъ съ лампасами брюкахъ и въ вицъ-мундирахъ, немного потертыхъ.
— А! наше вамъ-съ почтеніе! Ардаліонъ Кузьмичъ! воскликнули они.
— Милости просимъ садиться… но, извините, не имю удовольствія, пробормоталъ хозяинъ, приподымаясь. Но чиновники не садились: ноги ихъ были удивительно какія живыя! Какъ будто они стояли на очень горячемъ полу…
— О, помилуйте, милйшій Ардаліонъ Кузьмичъ! заговорили оба разомъ.— Будто забыли? а?.. Къ Пасх намъ фраки шили!.. Ну, какже! Да мы въ этомъ-же дом живемь… Постоянные ваши заказчики!.. Какъ узнали, что Фортуна направило свое колесо къ вамъ — сейчасъ поздравить — первымъ дломъ! Руку, руку, почтеннйшій!..
— Я — Павелъ Вертуновъ, а онъ — Петръ Хвостиковъ! Впрочемъ — тьфу! совралъ! Я — Хвостиковъ, а онъ — Вертуновъ… Оба мы коллежскіе регистраторы! говорилъ и хохоталъ въ тоже время Хвостиковъ.
— А это ваши дамы? Должно быть — супруга и дочь? Рекомендуйте, Ардаліонъ Кузьмичъ! почти кричалъ Павелъ Вертуновъ, вертясь и дрыгая ногами отъ восторга.
— Господа, чаю угодно? Да, вы можетъ быть, безъ ямайскаго — ни-ни? спросилъ повеселвшій Задковъ, и въ то же время подумалъ: ‘когда это я шилъ имъ фраки? Врутъ, черти! Въ первый разъ вижу… Ну-да ладно, народъ чистый… Все-жь компанія!’
Дйствительно, оказалось, что гости безъ ямайскаго ‘ни-ни’. Груша зажгла новенькую большую лампу съ розовымъ шаромъ. Общество развеселилось Хвостиковъ и Вертуновъ безумолку болтали. Послдній больше обращался къ Груш. Онъ уврилъ ее, что пишетъ стихи въ журналахъ и даже можетъ трагедію написать, но все ‘какъ-то, чортъ возьми, нтъ времени!..’
— Ну, планы-то, планы какіе-же у васъ, дорогой мой Ардаліонъ Кузьмичъ? самымъ задушевнымъ голосомъ спрашивалъ Хвостиковъ, прихлебывая пуншъ.
— Да какъ вамъ сказать?.. Признаться, я еще не того… то есть… понимаете…
— Понимаю! Еще не соображали… Ну, это ничего! Надо общимъ совтомъ… непремнно!
— Мы все это устроимъ! отозвался Вертуновъ.— Проектъ напишемъ! Что угодно! А знаете вы, Аграфена Ардаліоновна, что такое проектъ?
— Я полагаю, что самое лучшее, заговорилъ солиднымъ тономъ Хвостиковъ,— открыть кафе-ресторанъ… ну, съ билліардомъ и прочее… Чрезвычайно выгодно!..
— А не то — знаете что? Пушечный заводъ! хватилъ Вертуновъ.— Вонъ — Круппъ-то какъ разбогатлъ!..
— Вотъ тоже — бани хорошо, замтила робко Агафья Васильевна.
— Ну, а вы какъ думаете, Аграфена Ардаліоновна? спросилъ Вертуновъ.
— Я-бы оранжерею огромную устроила, отвтила Груша: — сама бы ла всякія фрукты и продавала бы ихъ, особенно зимой…
— И самымъ лучшимъ фруктомъ въ такой оранжере — прелестнйшимъ плодомъ — была бы груша! воскликнулъ Хвостиковъ.
— Канплиментъ — первый сортъ… Хе-хе! засмялся Ардаліонъ Кузьмичъ.— Еще по стаканчику пунштика!.. Жена!.. Агаша!..
— Чего теб?
— А сонъ-то свой разсказала имъ? Разскажи!.. Сонъ, господа, въ руку!..
— Поди ты!..
Атфья Васильевна принуждена была разсказать о чудесномъ своемъ сн…
Вертуновъ узнавъ, что Ардаліонъ Кузьмичъ играетъ немножко въ рамсъ, предложилъ эту игру, а Хвостиковъ взялся немедленно выучить этой игр обихъ дамъ. Т согласились.
Послали стряпуху за картами и ‘дюжиной пива’.
— Эхъ, Господа, тсно у меня! говорилъ Задковъ.— А вотъ найму квартиру въ 500 рублей — пожалуйте тогда на новоселье?..
Ардаліону Кузьмичу на другой же день удалось обидть Сергя Трифонова, и даже такъ, что мстный околодочный былъ присланъ для составленія надлежащаго протокола — и затмъ была получена повстка отъ мироваго судьи.
Агафьи Васильевна заболла, опившись кофіемъ, да и Груша лежала, блдная… Она жестоко страдала посл двухъ фунтовъ тянулокъ.