СОНЪ
по случаю одной комедіи.
Драматическая фантазія, съ отвлеченными разсужденіями, патетическими мстами, хорами, танцами, торжествомъ добродтели, наказаніемъ порока, бенгальскимъ опіемъ и великолпнымъ спектаклемъ.
Я видлъ сонъ, но не все въ томъ сн было сномъ.
(Байронъ).
И баютъ ему сонъ въ нощи.
(Москвитянинъ N 6, 1850),
Онъ заснулъ….
(Эпиграф одной современной повсти).
Считаю за нужное предупредить читателей, что я очень странный человкъ. Это знаетъ всякій, кто меня знаетъ. Къ счастію, меня почти никто не знаетъ. Къ числу людей, наслаждающихся счастьемъ не знать меня, принадлежите, безъ сомннія, и вы, любезный мой читатель, вслдствіе чего я осмливаюсь предложить вамъ нкоторыя свднія по части этого предмета. Безъ нихъ вамъ покажутся странными, и даже дикими, и заглавіе, и слогъ, и даже самый предметъ моего сочиненія.
И такъ я, какъ уже сказано выше, очень странный человкъ. Странность моя главнйшимъ образомъ состоитъ въ томъ, что я отсталъ отъ вха и современныхъ интересовъ, короче, что я не современенъ. Нашъ XIX вкъ нкоторые современные Русскіе ученые и литераторы весьма справедливо и остроумно называютъ вкомъ новйшимъ, а иностранные писатели — вкомъ разумно-дятельнымъ, вкомъ практическимъ, дльнымъ, дловымъ. Въ вк, снабженномъ такими эпитетами, живетъ человкъ (и надо сознаться, что этотъ человкъ я), человкъ, который подверженъ разнымъ несовременнымъ добродтелямъ. Я очень склоненъ, напримръ, къ чувствительности и мечтательности, а чувствительность и мечтательность въ настоящее время больше не употребляются въ нашемъ обществ: чувствительность и мечтательность въ немъ выведены изъ употребленія стараньями новйшей журнальной литературы.
Человчество очень многимъ обязано этой литератур, оно ей обязано, между прочимъ, своимъ спасеніемъ, она исправила и отучила его отъ многаго. До нея человкъ ничего не длалъ, спеціально занимался любовью, предавался мечтательности, писалъ стихи, чуждался общества и глубоко страдалъ. Новая журнальная литература сказала ему, что это не хорошо, и наказала его посредствомъ новаго поэта. Она отсовтовала ему писать стихи, запретила слишкомъ сильно любить, и строжайше предписала не страдать, убдивъ его, что этого отнюдь не долженъ себ позволять человкъ хорошаго тона. Въ замнъ всего этого, она ему рекомендовала практическую жизнь, танцы, карты и въ особенности шахматы. Она присадила его за дло, выучила тайн одваться къ лицу’ {См. въ Современникъ великосвтскій романъ: Великая тайна одваться къ лицу.} и сдлала человка — порядочнымъ человкомъ.
Новйшая литература имла и на меня сильное вліяніе. Внявъ ея увщаніямъ и угрозамъ, я пересталъ писать стихи, сшилъ себ, рекомендованный ею въ стихахъ, бархатный коричневый жилетъ {Ibidem.}, нашилъ великолпнаго голландскаго блья, накупилъ французскихъ перчатокъ, и сшилъ исподнее платье съ лампасами, которые тогда были въ мод. Такимъ образомъ новйшая журнальная литература принудила меня экипироваться. Это мн стоило довольно дорого {Если новйшей журнальной литератур угодно, а ей поданъ счетецъ.}, но я бы не пожаллъ денегъ, еслибъ только эта экипировка послужила мн къ достиженію и моей высокой цли. Но эта экипировка оказалась тщетною: прежде нежели приступить къ ней, т. е., прежде нежели начать одваться къ лицу, мн бы слдовало приступить къ выполненію другихъ, боле трудныхъ для выполненія, предписаній новйшей журнальной литературы. Мн слдовало бы отучиться слишкомъ сильно чувствовать вообще, и слишкомъ сильно любить, и очень свободно страдать въ особенности. Но какъ я усердно ни старался отстать отъ этой дурной привычки и хорошенько заняться ‘практической жизнью’, я все-таки не отсталъ отъ нея, и все-таки ‘практическая жизнь’ мн не далась. И какъ могла она мн даться!!’ Разв человку, одержимому сильною чувствительностью, можно хорошо вести себя въ практической жизни? нельзя. Чувство вещь очень неудобная, человку снабженному чувствомъ бываетъ съ нимъ очень неудобно и неловко въ обществ.
Вслдствіе такого неудобства чувства человческаго, я не могъ исполнить предписанія новйшей журнальной литературы. Но я старался исполнять ихъ, и старанія эти очень дорого мн стоили, они мн стоили 1000 руб. сереб., не говоря уже о внутреннихъ страданіяхъ, о внутренней борьб и разныхъ нравственныхъ лишеніяхъ, которыя я испыталъ въ большомъ количеств, стараясь сдлаться практическимъ, порядочнымъ человкомъ, и тамъ удовлетворить требованіямъ вка, прекрасно выраженнымъ новйшей журнальной литературой. Для ясности разскажу вамъ здсь въ краткихъ, но точныхъ словахъ, исторію моего волокитства за практической жизнью.
Насъ было трое — я, да еще двое другихъ, изъ которыхъ одного мы назовемъ x, а другаго y. Мы были знакомы съ дтства, учились въ одномъ пансіон, спали въ одномъ дортуар, сидли въ классъ на одной лавк, и были до невроятности дружны между собою. Но не смотря на то, что мы были самыми отчаянными друзьями, въ характерахъ вашихъ было очень мало общаго. Я былъ очень чувствителенъ, очень мечтателенъ и очень впечатлителенъ, и часто и быстро переходилъ отъ одного расположенія духа къ другому, совершенно противному, x былъ постоянно веселъ и беззаботенъ, y — всегда важенъ и серьезенъ. Я любилъ читать Шиллера, x — романы Дюма и Французскіе водевили, y — древнихъ классиковъ. Я любилъ тихую семейную жизнь, x свтское общество и комaортъ, y — древнихъ классиковъ. Я любилъ прогулки при свт лупы, любилъ прокатиться въ саняхъ по скрипучему снгу при звздномъ неб, послушать пніе соловья, x любилъ танцы и верховую зду y Фрейтага въ манеж, при многочисленной публик, y любилъ древнихъ классиковъ. Я любилъ блондинокъ, x — брюнетокъ, y — древнихъ классиковъ. Я любилъ деревню, x — столицу, для у было все равно, гд бы ни жить, ему везд было хорошо, гд только были древніе классики и лексиконъ Кронеберга. Я любилъ пищу простую, солидную и питательную, x — утонченную и изысканную, для y было все равно, что бы ни сть, только бы насться. Я любилъ говорить по-Русски, х — по-Французски, y — по-Латыни. Я былъ очень влюбчивъ. Влюбившись, я всей душой предавался любимой женщин, и изъ всхъ женщинъ думалъ только о ней одной, x никогда не влюблялся, за то любилъ любезничать, волочиться и говорить съ дамами о миломъ вздор, во всемъ этомъ онъ былъ очень искусенъ. Онъ особенно не любилъ ни одной женщины, но у него была страсть до всхъ женщинъ, и не влюблялся въ женщинъ, не волочился за ними онъ занимался древними массами. Между x и y было одно общее: оба они были крайне не впечатлительны и отличались ровностью въ характер. Я имъ въ этомъ всегда завидовалъ. Ихъ могла развеселять или разстроить только такія обстоятельства, которыя до нихъ лично касались. На расположеніе ихъ духа не дйствовали непосредственно на печальныя зрлища, ни дурная погода, на человческіе пороки.— Бывало имъ стоило только увидать ночью какой-нибудь замчательный сонъ, и я ужъ весь день находился подъ вліяніемъ грзъ: но могъ готовить урока и не слушалъ учителя, x и y даже никогда не видали cновъ, никогда не живали во сн, х постоянно жилъ въ дйствительноой жизни, а у — въ древнемъ Римъ и древней Греціи. На меня производило необыкновенно сильное впечатлніе приближеніе и появленіе весны. Пахнтъ бывало на меня первымъ весеннимъ втромъ, услышу голоса весеннихъ птичекъ, увижу на Москв рк первое движеніе льда — и я самъ не свой. На душ длается такъ неизъяснимо-сладко, и въ тоже время такъ неизъяснимо-грустно: и хочется любить, и хочется бжать въ лсъ, и мл ждешь дятельности, и чувствуешь лнь, словомъ, совершенно теряешься отъ полноты силы и разнообразія ощущеніи. Въ то же время я становился еще безпечне и разсянне обыкновеннаго, сны имъ снились чаще и живе, чмъ въ прочія времена года. Потому, но утрамъ я бывалъ подъ вліяніемъ недавнихъ грзъ, думалъ о томъ, что мн свелось, и чувствовалъ необыкновенную лнь и распущенность. Тогда мн бывало какъ-то противно заняться своимъ туалетомъ. Я кое-какъ причесывался, кое-какъ завязывалъ на ше платокъ, а весь день ходилъ растрепанный и раздерганный. Въ класс к присутствовалъ только тломъ, но не душой. Я уносился воображеніемъ въ деревню: передо мною разстилались веселыя поля съ зеленющей озимью, шумлъ густой сосновый боръ, сверкалъ прозрачный ручей, катя своя струи по желтому песку, усянному блестящими раковинами, на душ у меня было такъ торжественно и такъ тоскливо! Мн видлась подруга дтства, мн казалось, что я сижу съ ней на берегу того ручья, подъ столтнимъ дубомъ, что мы съ какой-то тяжелой, грустью любуемся темнымъ лсомъ, грознымъ напвомъ втра, весеннимъ небомъ, и слушаемъ жаворонковъ, что я съ какимъ-то болзненно сильнымъ чувствомъ и тоскою прижимаюсь къ ея груди, что мн грустно, что я плачу — и я плачу въ самомъ дл, и учитель ставитъ меня на колна, за сдланный въ класс безпорядокъ. Ибо смхъ, слезы и вообще обнаруженіе всякаго душевнаго движенія во время класса у насъ строго воспрещалось: для этого была рекреація. Но на x и y приближеніе весны не производило никакого особеннаго впечатлнія. X какъ и всегда, необыкновенно тщательно, обдуманно и изыскано-изящно одвался, старательно причесывался и даже завивался, по прежнему прилежно изучалъ древнихъ классиковъ, и тмъ справедливо заслуживалъ благосклонное вниманіе старшихъ. Красы природы на вить тоже не сильно дйствовали. Когда случаюсь намъ въ воскресные дни гулять за городомъ, и меня поражалъ какой-нибудь красивый видъ, я съ удивленіемъ замечалъ, что x и y смотрли на него совершенію равнодушно. Какъ теперь помню — мы разъ гуляли пшкомъ за городомъ. Y впродолженіе всей дороги, разсказывалъ намъ о домашнемъ быт Рима. Вдругъ передъ нами открылся такой великолпный пейзажъ, какого нельзя ни вообразить, ни описать. При вид его я вскрикнулъ отъ восторга и предложилъ моимъ спутникамъ остановиться и полюбоваться имъ. Они остановились Около пяти минутъ мы стояли на одномъ мст, я любовался видомъ, безсмысленно смотрлъ на него, а y продолжалъ разсказывать намъ о домашнемъ быт древняго Рима. Вдругъ сталъ накрапывалъ дождикъ. X испугался и отчаяннымъ голосомъ закричалъ, что намъ надо спшить куда-нибудь подъ навсъ, если мы не холимъ своихъ костюмовъ предать на жертву дождю. Сказавши это, онъ пустился почти бгомъ по направленію къ виднвшейся въ дали деревн. Я и y пошли вслдъ за нимъ. X шелъ неохотно и поминутно Оглядывался на видъ, произведшій на меня такое сильное впечатлніе, я всю дорогу сердился и ворчалъ, что ничего но можетъ быть глупе, какъ ходить такъ далеко пшкомъ за городъ, за тмъ только, чтобъ любоваться природой, что въ этихъ прогулкахъ ужасно пылится платье, что эти прогулки можетъ длать только человкъ дурнаго тона, который не иметъ обыкновенія хорошо сдаваться, что въ настоящую минуту онъ, т. е. x, рискуетъ испортить ни дожд свою новую Парижскую шляпу, свои легкіе, модные сапоги. Но на y ни пейзажъ, ни дождь не произвели никакого дйствія, онъ все время продолжалъ очень спокойно, подробно и обстоятельно описывать домашній бытъ древняго Рима.
И такъ вы видите, что мы были очень не похожи другъ на друга. Была только одна общая черта, вс мы любили правду, ненавидли подлость и криводушіе, и сами не были способны ни къ подлости, ни къ криводушію.
Окончивши курсъ ученія, мы разстались. Я остался въ Москв, x похалъ въ Петербургъ, y ушелъ пшкомъ въ Германію.
Долго я не имлъ извстія ни объ x ни объ y. Наконецъ узналъ я отъ моихъ людей, что x пишетъ натуральныя повести и пріобрлъ громкую извстность. Повсти его отличались легкостью слога и легкостью содержанія. Въ нихъ не было ни идеи, ни глубоко-задуманныхъ характеровъ, ни драматическаго движенія, не было ничего цлаго и законченнаго. Въ нихъ описывались самыя извстныя и обыкновенныя происшествія, приводились самые будничные, не характеристическіе разговоры, выводились давно всмъ извстныя и истертыя во всхъ романахъ лица. И потому Петербургская публика находила, что повсти х чрезвычайно натуральны, потому что въ нихъ нтъ ничего необыкновеннаго и рзкаго. Особенно читателямъ нравились въ его повстяхъ разговоры въ род слдующаго?
— Bonjour, madame.
‘Bonjour, monsieur’
— Comment va votre sant?
‘Trè,s-bien. Et la votre?’
— Trè,s-bien.
‘Dien meril… Je vous prie de vous asseoir.’
— Je trouve, madame, qu’il fait mauvais temps aujourd’hui.’
‘ Vous avez raison, monsieur.’
— Et il pleut
‘C’est bien vrai’
— J aime beaucoup quand il fait beau.
‘Et moi de mme.’
Какъ это натурально, какъ это врно,’ восклицали читатели, прочитавши такой разговоръ. ‘Вотъ еслибъ намъ всегда такъ описывали высшее общество! Во-первыхъ здсь разговоръ идетъ на Французскомъ язык и дйствующія лица говорятъ такъ натурально, что подумаешь, что авторъ подслушалъ гд-нибудь этотъ разговоръ и записалъ.’
Направленіе повстей х было сатирическое. Онъ въ нихъ безпощадно казнилъ людскіе пороки, воздвигалъ гоненіе на чувствительность и мечтательность, на дурную кухню, Москву, провинцію, неумнье одваться къ лицу, и т. д. Сюжеты всхъ его повстей были одинаковы, они были ничто иное, какъ варіаціи на дв темы. Первая тема. Выводится молодой человкъ. Онъ изображается такимъ идеалистомъ, романтикомъ и мечтателемъ, какихъ никогда не бывало и быть не можетъ. Онъ влюбляется самымъ неестественнымъ образомъ, мечтаетъ такъ сильно, что по цлымъ мсяцамъ ничего не стъ, а когда принимается сть, то вслдствіе своей наклонности къ романтизму, онъ сть булыжникъ и запиваетъ чернилами. Онъ большею частію ходитъ безъ шапки по улиц, дерется съ втреными мельницами, и при всякомъ удобномъ случа обнаруживаетъ такой романтическій и рыцарскій образъ мыслей, какого врно не могли имть и современники перваго крестоваго похода. Въ продолженіе всей повсти онъ длаетъ выходки одну глупе другой. Его хотятъ поставить на путь истины, посредствомъ мудрыхъ совтовъ, но ничего не помогаетъ. Оканчивается такая повсть обыкновенно тмъ, что молодой человкъ, вдругъ ни съ того ни съ сего, по щучью велнью, длается практическимъ порядочнымъ человкомъ или спивается съ кругу и начинаетъ красть. Разумется, авторъ утрируетъ своего героя не отъ неумнья создать художественный характеръ, не отъ отсутствія въ немъ художественной способности, но отъ сильной ненависти къ пороку. И потому онъ обыкновенно беретъ для повсти эпиграмы такого ролд:
lе cynisme de moeurs doit slir la parole
Et la haine du mal enfante l’hyperbole,
или: Si natura negat, facit indignantia verbum и проч.
Да, авторъ сильно ненавидитъ пороки: у него такая же сильная ненависть къ порокамъ и такая же сильная натура, какъ у Ювенала и Тацита! Вторая тема. Изображается молодая двушка, только что выпущенная изъ пансіона на свтъ Божій. Она влюблена или въ учителя Русской словесности или въ учителя музыки. Предметъ ея любви очень мечтателенъ, очень худъ и блденъ и очень пишешь стихи или сочиняетъ ноктюрны. Онъ бденъ. Родители молодой двушки не соглашаются на ея бракъ съ бднымъ человкомъ, а предлагаютъ ей въ женихи богатаго помщика, вдовца, который ей противенъ. Она непремнно хочетъ выйдти замужъ за того, кого любить, ей не позволяютъ. Она лзетъ на стну, хочетъ съ отчаянія утопиться, сохнетъ и страдаетъ, и наконецъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, по щучью велнью и по собственному желанію, съ большимъ удовольствіемъ, выходитъ замужъ за того жениха, котораго предлагали ей родители, — длается провинціальной барыней, солитъ грибы, варитъ варенье, спитъ по 20 часовъ, стъ по 15 разъ въ сутки, и толстетъ самымъ безобразнымъ манеромъ. Въ заключеніе своей повсти авторъ восклицаетъ: ‘и могъ до этого унизиться человкъ!’ Авторъ удивляется превращенію своей героини, между тамъ, какъ онъ самъ его нарочно сдлалъ.
X составлялъ тоже и критическія стать которыя были также прекрасны, какъ и его повсти. Въ нихъ онъ длалъ иногда маленькіе промахи, обнаруживавшіе въ авторъ плохаго знатока исторіи, географіи, и вообще человка безъ солиднаго образованія. Такъ онъ иногда въ статьяхъ своихъ смшивалъ Тибулла съ Катуломъ, аневризмъ съ гекзаметромъ, говорилъ, что книга De viris illustribue написана Тацитомъ, не зналъ, что существовало два Плинія, и думалъ, что битва при Акціум произошла 30 лтъ спустя посл Рождества Христова. Такого рода ошибки съ избыткомъ выкупались направленіемъ и богатствомъ содержанія статьи и новостью взгляда автора на вселенную.
Русская литература обязана ему многими, такъ сказать, реформами. Я упомяну только объ одной. Библіографическую хронику своего журнала онъ раздлилъ на три отдла — на литературу Московскую, литературу Петербургскую и литературу провинціальную. Московскую литературу онъ подраздляетъ ни Мясницкую, Арбатскую и Прсненскую.
Между тмъ какъ х со славой подвизался на поприщ легкой литературы, еще съ большимъ успхомъ и славой подвизался на поприщ историко-филологическихъ изслдованій. Онъ ужъ былъ докторомъ. Дв его диссертаціи — магистерская: ‘О Греческихъ монетахъ, существовавшихъ до повода Аргонавтовъ,’ и докторская: ‘Взглядъ на юридическій бытъ Италійскихъ народовъ, до прибытія въ Италію Энея’, прогремли по всей Европ и взволновали весь ученый міръ. Самый большой успхъ эти диссертаціи имли въ Германіи: он произведи тамъ такое сильное впечатлніе, что двое молодыхъ людей отъ нихъ застрлились.
Вотъ какъ отличались мои друзья!
Но что же сталось ее мной? Въ то время, капъ и старательно занимались прославленіемъ своихъ именъ, незнаемый молвою, не заклейменный славою, не украшенный ни прозвищемъ литератора, ни ученаго, и въ совершенной неизвстности, въ чистой совсти, проводилъ дни свои. По большой части я жилъ въ деревн, занимался тамъ хозяйствомъ и садоводствомъ, читалъ, любилъ, ходилъ на посидлки, водилъ хороводы — и былъ счастливъ. Въ такой жизни я находилъ много поэзіи, иного свжести, не было въ ней ничего принужденнаго, ничего напыщеннаго, ничего напряженнаго, ничего пряннаго. Когда я проводилъ день полно и благополучно, т. е., если находилъ сельскія работы въ исправности, прочитывалъ съ удовольствіемъ нсколько словъ изъ Тацита или другаго какого вчнаго писателя, испытывалъ какое-нибудь сильное лирическое ощущеніе, досыта заработывался въ саду — то, ложась спать, восклицалъ довольный собою:
Beatus ille, qui procul negotiis,
Ut prisca gens mortalium,
Patema rura exercet bobus suis,
Solutus omni foenore,
Ne que excitur classico milesita race,
Ne que horret iratum mare
Forum que vitat et superba civium
Potemtiorum limina….
Конечно, и такая идилическая жизнь бывай подъ часъ омрачаема кой-какими непріятными событіями и несчастіями. Такъ напримръ случалось, что сгоритъ овинъ, прочтешь какую-нибудь статью въ Русскомъ журналъ, переломитъ кто-нибудь изъ моихъ домочадцевъ ногу, и т. п. Конечно, такія событія приключались, благодаря Бога, очень рдко, но все-таки приключались. Вдь человкъ не можетъ быть постоянно счастливъ!
Впрочемъ я не безвыздно жилъ въ деревн. Я почти всякую зиму, скопивши въ деревн денегъ, узжалъ въ Москву. Тамъ я здилъ въ театръ, посщалъ ученые диспуты и лекція замчательныхъ профессоровъ, но тщательно избгалъ балагановъ, литературныхъ и танцевальныхъ вечеровъ и травли за Рогожской заставой. Я видался только съ самыми короткими знакомыми, съ которыми могъ безъ грха провести время. Читалъ я много, и чтеніе мое было разнообразно. Я занимался многими науками, занимался серьезно и основательно, но не могъ ни одной заняться спеціально, т. е. посвятитъ себя одному какому-нибудь предмету исключительно. Сперва я занимался филологіей, въ обширномъ значеніи этого олова. Я было спеціально изучилъ исторію Англійской литературы, но посреди мокъ самыхъ жаркихъ занятій ея предметомъ, мн случилось какъ-то услыхать лекцію о Римскомъ прав. Эта лекціи была такъ блистательна и привела меня въ такой восторгъ, что я бредилъ ею цлую недлю и ршайся прослушать цлый курсъ о Римскомъ прав. Прослушавши мотъ курвъ, я ударился поучать право вообще. Три года слишкомъ я занимался юриспруденціей, перечиталъ въ это время вс замчательныя сочиненія по части философіи права, прослдилъ его исторію у древнихъ и новыхъ народовъ, и уже принялся было за подробное изученіе восточныхъ законодательствъ, какъ пріхала въ Москву Италіянская опера. Сходилъ я на первое ея представленіе, услыхалъ Лукрецію Борджіа и погибъ невозвратно для юриспруденція. Я сдлался отчаяннымъ меломаномъ, не пропускать ни одного представленія Италіанской труппы, цлый день плъ или игралъ на фортепьянахъ лучшія мста изъ Италіанскихъ оперъ. Когда первые порывы любви къ опер прошли, страсть эта приняла боле солидный характеръ, слдствіемъ чего было то, что я занялся изученіемъ исторіи вокальной музыки. Но, разумется, я и на этомъ не остановился. Изъ всхъ моихъ недостатковъ и дурныхъ наклонностей, мшавшихъ мн заняться чмъ-нибудь спеціально я пріобрсти литературную или ученую извстность, и чрезъ то выдти въ люди, главными были привычка заниматься только тмъ, что приноситъ удовольствіе, отсутствіе желанія прославиться и отсутствіе ремесленнаго духа.
Вы видите, что я человкъ, рожденный для тихой жизни, для неизвстности, а не для литературной общественной дятельности или свтской жизни. Я понималъ свое назначеніе я продолжалъ жить, какъ жилось. Но вотъ что вдругъ со мной случилось.
Сидлъ я разъ въ амфитеатр Малаго театра, былъ антрактъ, я отъ нечего длать дятельно лорнировалъ вокругъ себя. Вдругъ, вижу, что въ шагахъ десяти отъ меня стоятъ человкъ съ очень знакомой мн физіономіей, — всматриваюсь, и узнаю (кого бы вы думали?) моего пріятеля х. Какъ бы вы ни были жестокосерды, мой любезный читатель, но вы врно можете себ представить, какъ сильно забилось мое сердце, когда я увядалъ такъ близко подл себя друга моего дтства, друга дтскихъ, невинныхъ забавъ и чистыхъ замышленій, друга, съ которымъ я больше десяти лтъ не видался. Въ сладостномъ волненіи я бросится къ нему, хотлъ броситься ему на шею, но онъ чрезвычайно ловко высвободился изъ моихъ объятій, увернулся отъ поцлуя, и чрезвычайно бонтонно и умренно подалъ мн руку. Такой поступокъ меня до крайности удивилъ и оскорбилъ. замтилъ это, и отозвавъ меня въ сторону, сказалъ: ‘послушай, тебя, кажется, смутила моя наружная холодность. Будь увренъ, что я тебя люблю по прежнему и даже больше прежняго, но человкъ обязанъ скрывать свои чувства. Я въ восторг, что тебя встртить, но обнять тебя, въ особенности публично, не могу: это противъ моей системы, противъ моихъ убжденій, противъ моей совсти. Порядочный человкъ долженъ скрывать свои чувства, высказывать ихъ могутъ только люди дурнаго тона и люди отсталые отъ вка. Что бы при теб ни случилось, чтобы ты ли чувствовалъ, что бы съ тобой на длалось — ты всегда долженъ сохранять спокойный, холодный и благопристойный видъ. Заржутъ ли при теб 1,000 человкъ, умрутъ ли при теб вс твои родители, женятъ ли тебя, сдлаютъ ли въ твоихъ глазахъ неслыханное благодяніе, родитъ ли твоя жена семь человкъ разокъ, провалится ли передъ тобой колокольня,— ни выказывай ни радости, ни печали, ни ужаса, ни удивленія. Будь всегда человкомъ, ибо истиннымъ человкомъ можетъ назваться только человкъ цивилизованный, а цивилизованнымъ человкомъ обыкновенно бываетъ только такой человкъ, который не высказываетъ своихъ чувствъ, не носитъ на себ никакой особенности, не иметъ никакой личности: онъ гладокъ и безцвтенъ. Взгляни на Американскихъ дикарей и Готентотовъ: у нихъ сильно развита личность, они не скрываютъ своихъ чувствъ, отъ того они вс такіе mauvais genrd, и отъ того ихъ не принимаютъ ни въ одинъ порядочный домъ, ни въ какое хорошее общество. Въ настоящее время, въ нашей литератур постоянно развивали мысли о томъ, что человкъ не долженъ заботиться только о своемъ внутреннемъ развитіи, но долженъ непрестанно пещися о своей наружности, т. е. скрывать свои чувства, одваться по самой послдней мод, и быть достойнымъ своего великаго назначенія — быть царемъ всхъ животныхъ. На эту тему въ одномъ моемъ журнал было написано пять романовъ, 13 повстей, 140 критическихъ статей на разныя изящныя произведенія и 80,000 писемъ изъ провинціи. Не знаю, какъ до тебя до сихъ поръ не дошли положенія новйшей философіи.’
Я хотлъ кое-что возразить на монологъ моего друга, хотлъ спросить его, за что онъ такъ безпощадно лжетъ на новйшую философію, и что онъ вообще подъ философіей разуметъ? Но въ это самое время поднялась занавсь, и мы должны были разстаться.— При выход изъ театра, х сообщилъ мн свой адресъ, и звалъ меня къ себ. На другой день, въ 9 часовъ, я къ нему явился. Онъ еще спалъ. Лакей меня просилъ подождать, пока баринъ проснется. Я прождалъ его до двухъ часовъ. Наконецъ х проснулся, и вышелъ изъ спальной въ кабинетъ, гд я его дожидался. Костюмъ его былъ поразителенъ. На немъ быль драгоцнный халатъ, рубашка изъ самаго дорогаго батиста, съ большими золотыми запонками, шаровары изъ алаго атласа, на ногахъ его были туфли, нарочно имъ выписанныя изъ Китая, пальцы его была унизаны безцнными перстнями, на голов его — зеленый колпакъ.
‘А, ты, говорятъ, сказалъ онъ, дожидаешься меня здсь съ 9 часовъ!.. Да въ которомъ же часу ты самъ встаешь?
Часовъ въ 6, отвчалъ я.
X. (Съ удивленіемъ) Какъ часовъ въ 6! Да разв можетъ образованный человкъ вставать такъ рано?! Скажи, неужели ты такъ рано встаешь?
Я. Когда ранше встанешь, какъ-то голова свже… Я поутру занимаюсь, читаю что-нибудь.
X. Боже мой, какъ ты отсталъ отъ вка! теб водно совсмъ незнакома новйшая философія. Читалъ ли ты въ Современникъ письма изъ Парижа?
Я. Читалъ.
X. Да вдь тамъ прямо и ясно сказано, что нормальный человкъ встаетъ не раньше 8 часовъ. А ты посл этого встаешь въ 6. Какъ теб не совстно! (Осматривая меня). Боже мой, что это какъ ты скверно одваешься! Какое толстое сукно на твоемъ фрак, оно не дороже 12 рублей, это, братъ, ни на что не похоже! Какъ ты мало читаешь! позаймись ты, брать, своимъ образованіемъ. (Молчаніе). Скажи мн пожалуйста, какую ты жизнь ведешь, все ли ты такой идіотъ, какъ прежде. Сталь ли ты наконецъ здить на балы?
Я. Нтъ.
X. Отъ чего?
Я. Отъ того, что мн на нихъ скучно. Мн кажется, что балъ не въ дух нашей націи.
X. Эхъ, да ты все такой же романтикъ, какъ и прежде! Полно, перестань, вдь ты не маленькій! Опомнись, оглядись! вдь человкъ рожденъ для общества, и потому не долженъ чуждаться баловъ. Только одни геніи могутъ не здить по баламъ, но вдь за то вс геніи mauvais genre. (Молчаніе). Вотъ теб мой совтъ, займись своимъ образованіемъ, и для этого обратись къ новйшей журнальной литератур: она тебя научить.
Разговоръ этотъ, почему-то, произвелъ на меня сильное впечатлніе. Мной овладло сомнніе: я сталъ спрашивать, точно ли я живу, какъ жить слдуетъ, не откроетъ ли мн глаза новйшая журнальная литература. Я обратился къ ней. Вслдствіе моего знакомства съ ней, я возымлъ твердое намреніе сдлаться практическимъ человкомъ, и съ этой цлью заказалъ себ особый костюмъ.
Заказавъ себ модное платье, сообразное съ требованіями нашего вка, прекрасно выраженными новйшей журнальной литературой, я съ нетерпніемъ дожидался того дня, въ который портной мн общался его привести. Этотъ день имлъ для меня огромную важность: я далъ себ слово, что именно съ этого дня сдлаюсь практическимъ и современнымъ человкомъ. Этотъ день (я очень хорошо помню) былъ середа, 25 Апрля, портной мн общалъ принести платье въ 10 часовъ утра. Сообразивъ все а то и еще то, что я употреблю полчаса для надванія новаго костюма, я записалъ у себя въ памятной книжк, купленной мной по случаю намренія сдлаться практическимъ человкомъ, слдующее ‘Сего 184… года, въ среду, 25-го Апрля, я сдлаюсь практическимъ человкомъ, начало въ 10 часовъ съ половиною.’ И дйствительно, въ вышеозначенный день и часъ я стоялъ въ костюм, удовлетворявшемъ современнымъ потребностямъ новйшей журнальной литературы. Осмотрвъ вс части своего туалета, при безмолвно-краснорчивомъ участіи трюмо, и такимъ образомъ удостоврившись, что догналъ свой вкъ, я надлъ шляпу, взялъ тросточку и пошелъ со двора.— Для перваго дебюта на поприщ практической жизни, я нарочно отправился въ такой домъ, который мн казался самымъ практическимъ, и который дйствительно вмщалъ въ себ одно прекрасное семейство съ самымъ практическимъ образомъ жизни. Наружность этого дома была самая безукоризненная: отъ него вяло такимъ же холодомъ, и въ немъ царствовалъ такой же порядокъ, какъ у вашего общаго знакомаго мистера Домби. Свтскости и хорошаго тону тамъ было неисчислимо: говорили тамъ только о погод, читали только Александра Дюма да Фенелона, по-Русски говорить совсмъ не умли, о людяхъ судили только со стороны ихъ практическихъ проявленій, и играли въ карты съ остервенніемъ.
Дло было ранней весной. Хотя погода и была теплая, но улицы были испещрены лужами. Я бережно и довольно искусно перепрыгивалъ съ камешка на камешекъ чередъ эти лужи, дабы не замарать въ грязи свои современныя брюки съ лампасами. Такимъ образомъ, долго идя по улиц, я довольно удачно подвигался на поприщ практической жизни. Вдругъ не вдалек отъ меня, на бду мою, заиграла шарманка: Ah, per che, per che non posso odiar te, арію, которую я не могу слышать безъ особеннаго восторга, безъ какого-то лихорадочнаго трепета, и которой я при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа подтягиваю моимъ недостойнымъ голосомъ. Услыхавъ эту арію, я вдругъ внутренне преобразился, почувствовалъ на душ какую-то свжесть, забылъ свои практическія намренія, забылъ, что я стремлюсь за современными интересами, забылъ, что на мн современныя и очень маркія брюки, забылъ весь міръ, и съ сладостнымъ и унылымъ трепетомъ сердца затянулъ: ‘Ah, per che, per che non posao odiar te,’ и въ то же самое время, вмсто того, чтобъ перешагнуть черезъ лужу съ камня на тротуаръ, я погрузилъ въ нее правую ногу по самое колно. Очнувшись отъ восторженнаго состоянія, и замтивъ несчастіе, постигнувшее мои правый сапогъ и правую часть современныхъ брюкъ, я пришелъ въ отчаянное бшенство. Случись со мной подобное несчастіе днемъ или часомъ прежде означеннаго времени, я бы принялъ его совершенно равнодушно, потому что я тогда былъ не тотъ. Я тогда былъ человкомъ свободно чувствовавшемъ, человкомъ беззаботнымъ, непринужденнымъ, но теперь я ужъ былъ человкомъ практическимъ, серьзнымъ, осмотрительнымъ. Прежде, я нашивалъ простыя, черныя, триковыя, почти всегда поношенныя брюки, которыми я не слишкомъ дорожилъ, о которыхъ не имлъ слишкомъ высокаго мннія, а теперь на мн были брюки изъ самаго дорогаго французскаго трико, брюки цвтныя, брюки въ высшей степени маркія, брюки, на которыя я смотрлъ съ безпредльнымъ уваженіемъ. Прежде я былъ знакомъ съ людьми, которые мн были милы, по сходству нашихъ убжденій, съ людьми самыми простыми, самыми не ‘практическими’, людьми боле способными къ отвлеченной дятельности, чмъ къ практической жизни. Къ этимъ людямъ я не побоялся бы явиться съ загрязненными брюками, потому что эти люди судили обо мн не по брюкамъ, а по внутреннимъ моимъ достоинствамъ Они не отворотились бы отъ меня, несмотря на то, что у меня брюки были замараны, тогда, какъ ихъ собственныя находились въ противоположномъ состояніи. Нтъ! они не отворотились бы съ презрніемъ отъ меня, но, напротивъ, распростерли бы ко мн горячія объятія и приняли бы во мн живйшее участіе. Но къ людямъ, къ которымъ теперь я шелъ, я шелъ не по сердечному влеченію, а ex officio, по обязанностямъ, налагаемымъ на меня современными потребностями, прекрасно выраженными новйшей журнальной литературой. Къ этимъ людямъ нельзя было представиться въ томъ плачевномъ положеніи, въ которое повергла меня упоительная мелодія покойнаго Беллини, искусно переданная шарманкой. Я вынужденъ былъ воротиться домой. Весь остальной день провелъ я въ самыхъ ужасныхъ мученіяхъ.
Но этотъ несчастный дебютъ не повергъ меня въ отчаяніе и не совратилъ съ предпринятаго мной пути, напротивъ, посл этой катастрофы я еще съ большей ршимостью и энергіей взялся за свое предпріятіе. Я началъ учиться играть въ преферансъ, разговаривать о погод, разъзжать съ визитами, пересталъ разсуждать о высокихъ предметахъ, и т. д. Я сталъ чувствовать сильныя головныя боли, но все-таки былъ твердъ въ моихъ намреніяхъ.
Но чмъ больше я старался сдлаться практическимъ человкомъ, темъ сильне я убждался, что это для меня невозможно.
Я видлъ ясно, что мн никакъ не вылечиться отъ чувства, которое меня выдавало повсюду. Помня, что чувство есть способность души, обнаруживающая въ человк дурной тонъ и недостатокъ воспитанія, подобно Русскимъ перчаткамъ, нечищеннымъ зубамъ и неумнью говорить по-Французски,— помня это, я тщательно пряталъ его, но мн стоило только зазваться, и оно, къ крайнему стыду моему, выступало на позорище предъ окружавшимъ меня порядочнымъ человчествомъ. Въ одинъ прекрасный зимній вечеръ, напримръ, я сидть за картами въ одномъ порядочномъ дом, я былъ всею душею погруженъ въ игру, я, который такъ ненавижу карты. Прошелъ цлый часъ благополучной игры, я былъ въ восхищеніи отъ моего поведенія…. Но вдругъ (о коварная судьба!) я какъ-то совершенно нечаянно, безо всякаго дурнаго, т. е. не практическаго намренія’ отвожу глаза отъ картъ, и вижу, въ сосдней комната, молодую незнакомую мн двушку, вроятно пріхавшую въ то время, когда мы сидли за картами. Наружность этой двушки произвела на меня очень сильное и пріятное впечатлніе. Взглянулъ я на нее и засмотрлся,— приковался къ ней моимъ взоромъ, моей душою, я смотрлъ на нее съ какимъ-то сладкимъ, успокоительнымъ чувствомъ, чмъ-то разнживающимъ, убаюкивающимъ вяло отъ нея на меня. Взглянулъ я на нее, ‘вникнулъ въ нее долгимъ взоромъ,’ и во мн затихла боль отъ ранъ, нанесенныхъ мн въ борьб съ практической жизнью: я вдругъ помолодть, забылъ и свои ‘практическія’ намренія, нежеланія сдлаться ‘порядочнымъ’ человкомъ, и требованія XIX вка’ прекрасно выраженныя современной журнальной литературой, и самую журнальную литературу, и преферансъ’ и весь міръ. Достоврно не знаю, въ чемъ именно заключалась причина такого сильнаго впечатлнія — въ самомъ ли дл двушка была необыкновенно хороша, или это мн такъ только показалось’ вслдствіе того обстоятельства, что ужъ больше часа вниманіе мое совершенно было поглощено картами, и взоръ, мой былъ устремленъ исключительно на физіономіи пиковыхъ, бубновыхъ и прочихъ дамъ, физіономіи, какъ извстно, не отличающіяся большой выразительностью и высокимъ изяществомъ, можетъ быть, только сравнительно съ ними, молодая двушка показалась мн красавицей. Какъ бы то ни было, но наружность ея произвела на меня такое сильное впечатлніе, что я забылъ, что сижу за преферансомъ, и игралъ совершенно машинально. Отъ этого случилось очень плачевное событіе. Я изъ разсянности такъ дурно игралъ, что заставилъ обремизиться хозяйку дома, съ которой я вистовалъ. Хозяйка была глубоко оскорблена моимъ поведеніемъ, и такъ на меня разсердилась, что назвала неучемъ, и приказала людямъ меня вывести, воскликнувъ при этомъ: ‘какіе нынче стали молодые люди!’ Вслдъ за этимъ отданъ былъ приказъ швейцару не впускать меня, какъ дерзкаго, неблаговоспитаннаго человка, готоваго всякаго обремизитъ.
Не смотря на это печальное происшествіе, я все-таки не терялъ надежды отучиться отъ чувства, и съ этой цлью ршился принять надъ собою строжайшія мры. Я ршился отдать себя въ ученіе. Многіе изъ моихъ знакомыхъ брались за весьма умренную плату отучить меня отъ чувства и выучитъ ‘практической’ жизни. Одинъ даже мн прямо сказалъ: ‘положите мн въ годъ 200 рублей серебромъ жалованья, да пожалуйте что-нибудь, если милость ваша будетъ, изъ стараго платья, — я васъ отучу отъ чувства и отъ всхъ его послдствій. Я васъ берусь въ самое короткое время выучить практической жизни и отучить отъ чувства: черезъ три года съ небольшимъ вы совершенно ничего не будете чувствовать.’ Но я не имлъ возможности принять предложеніе моего знакомаго, потому что у меня тогда не случилось денегъ, и потому что я имлъ привычку отдавать старое платье моему каммердинеру. Сверхъ того у меня представился случай совершенно инымъ образомъ отдать себя въ ученіе. Мн было знакомо одно очень свтское и практическое’ семейство. Это семейство собиралось на Цлые полгода въ деревню. Я возымлъ твердое намреніе хать съ ними, полагая, что проживши цлые повода съ практическими людьми, я совершенно выучусь практической жизни, и что вс мои природные недостатки пройдутъ. Я отправился…
Въ продолженіе всей дороги со мной ничего не служилось, кром самыхъ благополучныхъ происшествій, самыхъ ‘практическихъ’ обстоятельствъ. Въ продолженіе всей дороги я велъ себя примрно: любезничалъ безъ остановки и говорилъ съ увлеченіемъ, жаромъ и страстью о погод и о другихъ практическихъ предметахъ, меня нисколько не интересовавшихъ. Но лишь только мы пріхали на мсто, какъ открылся рядъ самыхъ несчастныхъ приключеній. Всхъ ихъ описывать не стану — разскажу только о послднемъ и главномъ.
Разъ на имянинахъ у моего хозяина былъ большой обдъ — обдала почти вся губернія. За столомъ вдругъ завязался серьзный, ученый разговоръ. Говорили о новой исторіи. Одинъ очень образованный помщикъ, сосдъ моего хозяина, сталъ утверждать, что Наполеонъ живъ. Многіе съ нимъ согласились. Я закиплъ благороднымъ негодованіемъ, услыхавъ такое искаженіе исторіи, сталъ громогласно доказывать, что Наполеонъ умеръ. Я привелъ имъ такія сильныя доказательства, что они принуждены были отказаться отъ своихъ положеніе, хозяинъ дома обидлся и сказалъ мн, что я отравилъ его праздникъ и надлалъ непріятностей его гостямъ. За этимъ онъ попросилъ меня оставить его деревню, предложилъ даже денегъ на прогоны, но я, какъ благородный человкъ, отказался отъ этого, и ухалъ на свой счетъ.
Но этимъ все-таки не окончились мои приключенія на поприщ практической жизни. Я сдлалъ еще нсколько опытовъ по этой части, и совершенно удостоврился, что неизлечимъ. За что бы я ни взялся, во всемъ мн мшало проклятое чувство и втягивало меня въ бду. Два года я подвигался на поприщ практической жизни, и все это время, какъ нарочно, со мной случались происшествія совершенно неудобныя для этого поприща: то я влюблялся, то окуналъ въ грязь новое, чрезмрно дорогое, исподнее платье съ лампасами, то заговаривалъ о высокихъ предметахъ, и т. п. Наконецъ я махнулъ рукой на практическую жизнь и ршился остаться такимъ, какимъ быль прежде. Съ души моей точно гора свалилась: я опять сталъ веселъ, помолодлъ, чувствовалъ себя здорове, и сталъ опять счастливъ.
Только что я усплъ такимъ образомъ успокоиться и возвратиться къ моему первобытному состоянію, какъ разнесся по Москв слухъ, что пріхалъ изъ Харькова знаменитый ученый
Онъ ужъ былъ почтенный человкъ, былъ женатъ, имлъ хорошее мсто, издавалъ журналъ, который ему стоилъ ежегодно 1500 рублей серебромъ, и такимъ образомъ, очень пріятно проводилъ время. Аккуратно два раза въ мсяцъ онъ длалъ новое открытіе въ области филологіи, и слава его росла безпрерывно.
Я очень люблю y, я до сихъ поръ не могу вспомнить о немъ равнодушно, такъ позвольте мн сказать еще нсколько словъ о его характер.
Въ жизни главное для него была наука, все остальное онъ почиталъ только вспомогательнымъ средствомъ для науки. Исторія его жизни была не что иное, какъ исторія его занятій Латинскимъ языкомъ. Почти каждый человкъ прошедшую жизнь свою длить на періоды, и, смотря по своему характеру, берегъ рядъ событій для эпохъ. Такъ одинъ длитъ свою прошедшую жизнь по своимъ отношеніямъ къ женщинамъ и говоритъ такого рода фразы: ‘это случилось, когда я былъ влюбленъ въ L., это — когда я еще ни разу не былъ влюбленъ, а это — во время размолвки съ D.’
Другой длитъ исторію своей жизни по отношеніямъ къ крпкимъ напиткамъ и говоритъ: ‘Это было, когда я еще ничего въ ротъ не бралъ, а это было посл того, какъ я уже началъ испивать.’ Третій раздляетъ жизнь свою по мсту своего жительства. ‘Я, говоритъ онъ, тогда еще жилъ у Сухаревой башни, въ Третьей Мщанской, въ дом Сухачева, занималъ пять комнатъ съ кухней, и платилъ 150 рублей серебромъ въ годъ. Очень дешево!’ Пятый усматриваетъ въ своей жизни три эпохи — когда онъ не держалъ своихъ лошадей, когда сталъ держать и когда пересталъ держать. Для шестаго, его біографія есть исторія его убжденій и т. д. Такъ у каждаго въ этомъ дл свой методъ дленія. Y исторію своей жизни раздлялъ на слдующіе періоды: ‘первый періоды когда я еще но начиналъ учиться по-Латын (время до-историческое). Второй періодъ: когда началъ учить сокращенную Латинскую этимологію и читать Латинскую хрестоматію. Третій періоды чтеніе Корнелія Непота и краткій синтаксисъ. Четвертый періодъ: чтеніе Салюстія и переводъ изъ темъ Дронке. Пятый періоды чтеніе Тацита Ливія, syntaxie ornata и упражненія на Латинскомъ язык. Шестой періодъ: чтеніе Тацита и Ювенала, а Я часто отъ него слыхалъ такія фразы: ‘я тогда еще былъ очень молодъ и неопытенъ, — я еще не зналъ большой грамматики Цумота, — а зналъ только маленькую. О, я еще тогда глубоко и горько заблуждался: я думалъ что отъ Jupiter родительный падежъ Jupiteris! О, какъ я жестоко ошибался, и за то какъ жестоко былъ наказанъ! Стыдно вспомнить время такихъ заблужденій.— Какъ я тогда былъ чистъ и невиненъ, я не зналъ темъ Дронке!’
Не смотря на то, что у былъ необыкновенно ученъ, онъ сочувствовалъ художественнымъ произведеніямъ. Отъ природы въ немъ было мало эстетическаго чувства, но онъ дошелъ до пониманія изящнаго посредствомъ отчаяннаго чтенія всхъ Нмецкихъ эстетикъ. Художественными произведеніями онъ наслаждался совсмъ не такъ, какъ мы гршные. Когда, напримръ, ему случалось видть въ театр очень смшную комедію или очень трогательную драму, онъ не смялся, если комедія была смшна, и не плакалъ, если драма была трогательна. Но возвратившись посл спектакля домой, справлялся во всевозможныхъ эстетикахъ, была ли смшна комедія, иди, была ли трогательна драма, также совтовался на счетъ этого съ своими учеными друзьями. Если по всмъ справкамъ оказывалась, что комедія была дйствительно смшна, или что я рама дйствительно трогательна, то вдругъ начиналъ отъ полноты убжденія неистово хохотать или горько плакать и рыдать (смотря по тому, что требовалось эстетиками, шло ли дло о комедіи или о драм), тогда въ продолженіе цлаго мсяца нельзя было его унять. Такіе высокіе порывы унимала въ немъ жена нжными попеченіями и гофманскими каплями.
Великое его уваженіе къ паук выражалось и въ обхожденія его съ людьми. Людямъ, не имющимъ никакой ученой степени, онъ никогда не кланялся, онъ имъ никогда не подавалъ руки, и не позволялъ при себ говорить. Кандидатамъ онъ давалъ руку, позволялъ при себ говорить (но стоя!), и не позволялъ произносить собственныхъ сужденій. Магистры имли право говорить передъ нимъ сидя и произносить собственныя сужденія, онъ съ ними обращался гуманно. Докторамъ же онъ позволялъ все, позволялъ даже себя бить и ругаться надъ собой, сколько ихъ душ угодно. Такъ онъ уважалъ докторовъ!— Съ человкомъ, не имющимъ никакой ученой степени, онъ обращался гуманно только въ такомъ случа, если тотъ былъ литераторъ, или художникъ, или что-нибудь въ этомъ род, и заслужилъ одобреніе ученой критики.
Узнавъ о прізд моего друга, я сейчасъ къ нему отправился. Я взошелъ въ его комнату и обмеръ, на стн у него висла слдующая таблица:
РАСПОЛОЖЕНІЕ ЗАНЯТІЙ НА 184… ГОДЪ.
|
|
|
|
|
|
Отъ 5 до 12. |
Чтеніе Ювенала и Горація. |
|
Понедльн. |
Отъ 12 до 2. |
Гулять подъ руку съ женой, несмотря ни на какую погоду. |
|
|
Отъ 2 до 9. |
Чтеніе Діонисія Галикарнасскаго. |
|
|
Отъ 9 до 10. |
Ссориться съ женой. |
|
|
Отъ 5 до 12. |
Заниматься мышленіемъ. |
|
|
Отъ 1 до 2. |
Для развлеченія, добродушно посмяться съ женой надъ кухаркой. |
|
Вторникъ, |
Отъ 2 до 9. |
Чтеніе Тацита. |
|
|
Отъ 9 до 10 |
Тихая, свтлая и умилительная бесда съ женою, какъ подругой жизни. |
|
|
Отъ 5 до 9 |
Приготовленіе къ уроку. |
|
|
Отъ 9 до 12 |
Урокъ. |
|
|
Отъ 1 до 2 |
Пошутить съ женой. |
|
|
Отъ 2 до 9 |
Перелистовать Тита Ливія и Плутарха. |
|
Среда. |
Отъ 9 до 10 |
Посл неумреннаго ужина (разъ въ недлю) сидть запрокинувшись на креслахъ и глядть въ потолокъ. |
|
|
Отъ 5 до 12 |
Создавать новый взглядъ на древнюю исторію. |
|
Четверя. |
Отъ 1 до 2
Отъ 2 до 10 |
Для моціона дойдти до такой веселости, чтобъ можно было беззаботно и наивно бгать и скакать по зал и переронять вс стулья. |
|
|
Отъ 3 до 9 |
Учить наизусть Нибура и Гиббона.
Приготовляться къ уроку. |
|
|
Отъ 9 до 12 |
Урокъ. |
|
Пятница. |
Отъ 1 до 2 |
Прогуливаться съ женою по улиц, не смотря на ненастную погоду. |
|
|
Отъ 2 до 9 |
Читать журналы. |
|
|
Отъ 9 до 10 |
Думать о житейскихъ и домашнихъ длахъ.
Заниматься мышленіемъ. |
|
|
Отъ 5 до 2 |
Немножко пошутить съ женой. |
|
Суббота. |
Отъ 1 до 2 |
Писать ученыя статьи. |
|
|
Отъ 2 до 9 |
Принимать отъ жены счеты и доклады по хозяйству. |
|
|
Отъ 9 до 10 |
Читать Петронія. |
|
|
Отъ 5 до 10
Отъ 10 до 12 |
Быть у обдни и прислушиваться къ формамъ языка Славяно-церковнаго. |
|
Воскресен. |
|
Принимать гостей. |
|
|
Отъ 2 до 10 |
Сверхъ всего этого 1 разъ въ мсяцъ предаться мелонхоліи (для внутренняго очищенія себя), и въ 3 недли 1 разъ сходить въ баню. |
Насмотрвшись съ пользой на эту таблицу, я взглянулъ на лице моего друга, я мн открылось зрлище не мене поучительное. Лицо великаго ученаго выражало беспредльную важность я спокойствіе. Глаза его были совершенно неподвижны: не только они никогда не перемняли выраженія, но онъ даже никогда не мигалъ. Голова его тоже никогда не повертывалась, и держался онъ совершенно прямо, не подаваясь корпусомъ впередъ и не закидывалсь назадъ. Вслдствіе всего этого, онъ былъ похожъ на человка, только что проглотившаго аршинъ или что-нибудь подобное.
Y. принялъ меня съ восторгомъ. Только что онъ усплъ издать нсколько звуковъ, обозначавшихъ восторгъ, и только что мы услись, какъ онъ обратился ко мн быстро съ вопросомъ: ‘скажи пожалуйста, какой твой псевдонимъ? я старался разузнать объ этомъ и не могъ. Я сперва думалъ, что ты пишешь подъ именемъ господъ Сто-сорокъ, Дважды-два — четыре, и проч., но потомъ узналъ, кто эти остроумные писатели…. Скажи же, какой твой псевдонимъ?’
— Да вдь я ничего не печатаю, отвчалъ я ему
‘Отчего жъ ты ничего не печатаешь!?’
— Да что же мн печатать, когда я ничего не пишу!?
‘Отчего же ты ничего не пишешь? Вдь ты человкъ умный и образованный, такъ какъ же теб не писать?!’
— Да неужели каждый умный а образованный человкъ непремнно обязанъ быть писателемъ?
‘Каждый человкъ долженъ быть писателемъ: это его неявное назначеніе.’
— Ты слишкомъ много требуешь отъ человка. Пожалуй я соглашусь съ тобой, что обязанность каждаго человка стараться быть образованнымъ, но быть или не быть писателемъ — въ этомъ каждый воленъ.
‘Нтъ! каждый истинно благородный человкъ долженъ быть непремнно писателемъ!… Впрочемъ, нтъ! я не то хотлъ сказать…. Я хочу сказать, что каждый благородный человкъ долженъ показать себя предъ публикой со стороны какой-нибудь отвлеченной дятельности, т. е. быть или поэтомъ, или ученымъ, или живописномъ, или ваятелемъ, или чмъ-нибудь тому подобнымъ, и обязанъ пріобрсти извстность. Вдь Салюстій прямо говоритъ, что мы всми силами должны стараться о томъ, чтобы память по насъ какъ можно дольше жила въ потомств. Ты не можешь представитъ, какъ мн противны люди ни чмъ себя не прославившіе!’
— Но если человкъ не иметъ счастья быть на ученымъ, ни литераторомъ и ни чмъ тому подобнымъ, то неужели ты не найдешь въ немъ ничего такого, за что бы могъ его любить ‘ уважать?!.. Я знаю людей, которые не только ни литераторы, ни ученые и ничего тому подобное, но даже необразованы, а я ихъ уважаю и люблю.
‘За что же ты ихъ любишь?
— За ихъ доброту, умъ, душевность, любезность….
‘И ты знакомъ съ ними?’
— Знакомъ.
‘И ходишь къ нимъ?’
— Хожу.
‘И говоришь съ ними?!’
— Говорю.
‘О чемъ вы говорите?!’
— Обо всемъ, о чемъ можно говорить съ простымъ человкомъ.
‘ Нтъ, я съ простыми людьми говорить не могу!’
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Но мы отклонились отъ главнаго пункта разговора…. Отчего ты не пишешь? Что ты де лаешь въ деревн?’
— Занимаюсь хозяйствомъ….
‘А! хозяйствомъ!… Отчего же ты не пишешь статей о сельскомъ хозяйств?!…’
Много еще мы говорили съ y. Въ этомъ род, наконецъ я ему сказалъ: ‘Нтъ, ты меня не уговоришь быть писателемъ, у насъ и безъ меня ихъ много. Мн кажется, что у насъ происходитъ много вреда отъ того, что всякій мало-мальски образованный и способный человкъ лзетъ непремнно въ литературную или ученую дятельность. Онъ этимъ отнимаетъ у другихъ сферъ дятельности умныхъ и -способныхъ людей. Такъ напримръ, я знаю много молодыхъ ‘ученыхъ’ и ‘литераторовъ,’ у которыхъ есть помстья. Сами они присутствуютъ въ столиц, въ качеств посредственныхъ литераторовъ и мнимыхъ ученыхъ, а Помстья свои ввряютъ плохимъ, необразованнымъ управляющимъ. Они гораздо бы больше принесли пользы я отечеству, и себ, и своимъ крестьянамъ, еслибъ жили въ деревн, а не занимались эфемерно’ дятельностью въ столиц. У насъ каждый молодой человкъ (какъ бы онъ бденъ ни былъ) рвется на житье въ столицу, какъ бы ни было мало его состояніе. Отъ этого троякій вредъ: онъ лишаетъ свои помстья образованнаго помщика, онъ проживается въ столиц, гд житье дороже, чмъ въ деревн? получаетъ съ имнья меньше доходу, чмъ получалъ бы, если бъ самъ жилъ въ деревн и самъ за всмъ смотрлъ. Нтъ! я думаю, что для человка гораздо полезне, благородне, возвышенне, жить въ деревн и возиться съ мужиками, чмъ, не имя большихъ литературныхъ способностей, заниматься прославленіемъ своего имени.’
Но и этотъ монологъ не убдилъ моего ученаго друга. Онъ продолжалъ просить меня сдлаться писателемъ, или хоть написать что-нибудь для пробы, и напечатать у него въ журнал. Я не соглашался. Онъ наконецъ ршился на послднее отчаянное средство: онъ мн показалъ отчетъ своего журнала о помщенныхъ въ немъ статьяхъ за истекшій годъ. Я взглянулъ,— и у меня разгорлись глаза. Статьи были самыя великолпныя, имена сотрудниковъ самыя знаменитыя. Между прочимъ, я тамъ прочелъ заглавіе слдующихъ статей: Сравненіе Иліады съ посланіемъ Даніила Заточника, сочиненіе молодаго ученаго . и его же: О Славянскомъ происхожденіи Римлянъ, О томъ, какъ Финикіяне открыли стекло при помощи собаки, статья магистра V. Кром статей господъ и V, здсь были помщены два капитальныхъ сочиненія самого издателя: первое — О ложк Александра Македонскаго, второе О вилк Дарія Истаспа. Въ смси между прочимъ красовались слдующія произведенія по части изящной словесности: Пиръ Валтасаровъ, водевиль, Лже-Смердисъ драма, Нимфа Эгерія, романъ.
Бывали также приложенія къ журналу, изъ которыхъ мн больше всего понравились Кимбры и Тевтоны (программа для балета) и переложеніе за музыку поэмы Клопштока.
Прочитавъ помянутый отчетъ, мн вдругъ захотлось что-нибудь написать. Меня начало разбирать честолюбіе: мн хотлось видть свою статью и свое имя въ ряду знаменитыхъ именъ и статей. Но что мн написать? къ ученымъ статьямъ я неспособенъ, описывать свои чувства не умю, и не считаю приличнымъ публиковать о нихъ…. Я сталъ думать, что бы написать. Я долго думалъ, и наконецъ придумалъ: я ршился описать сонъ, который мн на дняхъ привидлся. Я сейчасъ же побжалъ домой, и принялся его описывать. Съ непривычки мн было трудно писать. Я писалъ въ продолженіе 4 мсяцевъ, и когда кончилъ и хотлъ отдать въ журналъ моего друга, разнеслась всть, что журналъ его прекратился. Неблагодарная публика не умла оцнить прекрасныхъ статей, помщенныхъ въ ученомъ журнал. Мн не хотлось, чтобъ статья моя, надъ которой я столько трудился, пропала, и я ршился ее помстить въ Москвитянинъ, въ этомъ нумеръ помщаю только предисловіе къ ней.
Боже мой, какая участь ожидаетъ меня! Есть у насъ въ литератур человкъ пять великихъ энергическихъ личностей, которыя посвятили всю жизнь свою на преслдованіе и осмяніе людскихъ пороковъ. Любовь къ человчеству и ненависть къ порокамъ въ нихъ такъ сильна, такъ сильно они алчутъ исправленія рода человческаго, что безъ жалости клеймятъ и позорятъ каждаго, кто пороченъ, или кажется имъ порочнымъ. Больше всего они преслдуютъ два рода порочныхъ людей: плохихъ писателей и своихъ литературныхъ противниковъ, и преслдуютъ безпощадно. Это они длаютъ во-первыхъ изъ любви къ истин и ненависти ко всему, гд она какимъ-нибудь образомъ искажается, во-вторыхъ изъ безпредльной страсти къ Русской литератур и желанія ея исправить. Перомъ ихъ никогда не водить личная ненависть и пристрастіе или лицепріятіе. Напротивъ: они да такой степени любятъ человчество и литературу, такъ сильно желаютъ общей пользы и исправленія людскихъ пороковъ, что самъ Лессингъ въ сравненіи съ ними можетъ показаться эгоистомъ, пристрастнымъ критикомъ, и человкомъ съ мелкими видами и низкими стремленіями. Вотъ какія у насъ въ литератур есть энергическія и глубокія натуры, и ихъ можно насчитать до пяти. Какое богатство!
Какой энергическій и оригинальный характеръ носитъ ихъ полемика! какой прекрасный тонъ въ ней господствуетъ! Осмивая плохихъ писателей или своихъ литературныхъ противниковъ, они не ограничиваются тмъ, что безпощадно глумятся надъ ихъ произведеніями, но издваются также надъ ихъ личностями,— описываютъ ихъ домашній бытъ, разсказываютъ про нихъ анекдоты, вовсе не касающіеся литературы, разсказываютъ вс сокровенныя ихъ дла, и такимъ образомъ уничтожаютъ ихъ совершенно. Часто, не называя ихъ по имени, она распускали о нихъ самые оскорбительные слухи, говорили имъ такія дерзости, какихъ не одинъ стоикъ перенести не можетъ, описывали вс ихъ семейныя отношенія, и исчисляли вс ихъ домашнія и семейныя провинности. И для того, чтобъ вс знали, кто т, о которыхъ пишутъ и не называютъ по имени,— они описывали вс ихъ примты, костюмъ, голосъ, лице, и даже намекали на мсто жительства. Распубликованный такимъ образомъ человкъ не смлъ никуда показать глазъ: вс на него указывали пальцами, вс надъ нимъ смялись.— Случалось, что выступалъ на литературное поприще молодой неопытный человкъ, предлагая на судъ публики свои первые и слабые литературные опыты. Онъ бросались на него безпощадно, смялись и ругались надъ его сочиненіями въ отдл критики или библіографической хроники, да кром того, помщали въ смси статейку, въ которой описывались и его любовныя отношенія, и его наружность, и костюмъ, и прическа, разсказывалось и куда онъ ходитъ, и какіе горячительные напитки употребляетъ, и проч., проч. Чтобы публика знала, о комъ говорится, они выписывали отрывки изъ его сочиненія и говорили: ‘вотъ что пишетъ длающій то-то и то-то.’ Намъ доводилось видть, что молодые люди, которыхъ для перваго литературнаго дебюта встрчала такъ ласково критика, приходили въ совершенное отчаяніе. Да и какъ было не прійдти въ отчаяніе! Представьте себя на ихъ мст. Вы молодой человкъ, мечтаете о выгодной дятельности, полны благородныхъ стремленій: въ васъ есть самолюбіе — и вдругъ васъ такъ озадачиваетъ отечественная критика. Что вамъ длать?! Длать вамъ нечего: приняться за какую-нибудь дятельность вы не можете, потому что какъ доказано, что вы человкъ бездарный и неспособный, искать развлеченія въ обществ тоже нельзя — на васъ тамъ будутъ указывать пальцами, какъ на человка распубликованнаго. Что же вамъ длать!? Ничего.
О, человкъ пять энергическихъ личностей, существующихъ въ нашей литератур, я знаю, что вы длаете все, выше-упомянутое, не изъ одной охоты поглумиться и потрунить, не отъ нечего длать, не отъ скуки, не для пріятнаго препровожденія времени! Нтъ! Еслибъ вы это длали изъ такихъ побужденій, то это было бы крайне безчеловчно съ вашей стороны, ибо безчеловчно оскорблять человка и губить его карьеру изъ одного желанія поглумиться, для пріятнаго препровожденія времени — отъ нечего длать. Нтъ, вы это длали изъ глубокой, могучей ненависти къ порокамъ, изъ непомрнаго желанія истребить ихъ, и изъ безпредльной любви къ ближнему.
И меня ожидаютъ вашъ гнвъ и ваши бичи!… Будьте милостивы, господа! пощадите меня — я еще такъ молодъ, я еще такъ мало наслаждался жизнію! Вы врно сами хоть когда-нибудь были молоды, вы врно знаете, что такое жалость! сжальтесь, сжальтесь сжальтесь надо мною! сжальтесь! Можетъ быть у кого-нибудь изъ васъ, какъ и у меня, есть мать старушка, для которой онъ дороже всего на свт, О, сжалься надо мною, безжалостный, во справедливый каратель! сжалься, сжалься! grce, grce, grce, grce,— grce pour moi et grce pour toi! Но нтъ, вы не умилосердитесь надо мной, не тронетесь моей мольбою!— О, какая участь ожидаетъ меня! Вы разругаете мое сочиненіе, разругаете меня, опишете мою скверную физіономію, разскажете вс мои домашнія обстоятельства, разругаете всхъ моихъ родныхъ, какъ-то: отца, мать, тетокъ, дядей, братьевъ и двоюродныхъ братьевъ, сестеръ и двоюродныхъ сестеръ. Вы разскажете обо всхъ моихъ долгахъ: кому, гд, сколько, за что, я давно ли я долженъ, и такимъ образомъ совсмъ загубите мою карьеру, такъ, что мн нельзя будетъ никуда показаться и жениться.
Но нтъ, длайте со мной, что хотите.,, я ее боюсь васъ… я жертвую собой для общей пользы.. Есть между вами одинъ господинъ, который большой мастеръ трунить надъ писателями и бойко пишетъ пародіи на ихъ произведенія! Чмъ ему губить всхъ плохихъ писателей, пусть лучше погубитъ одного меня. Пусть онъ идетъ на бой со мной!
Ршимъ войну единоборствомъ,
Пускай одинъ изъ насъ падетъ.
До свиданія, великія энергическія личности! до свиданія!
Поздравляю васъ съ наступающимъ праздникомъ,
и остаюсь любящій васъ
‘Москвитянинъ’, No 7, 1851
Прочитали? Поделиться с друзьями:
